Яценко Владимир. Пленники зимы

   – Я думал, здесь бегут мёртвые, – перебивает его Максим.
   Ему трудно говорить. Он устал.
   – Ты не ошибся, – смеётся Виктор. – Я бы даже сказал, что ты прав больше, чем думаешь…
   "Это он на меня намекает"? – думает Максим и хрипит:
   – Что тебе нужно? Я не могу говорить. Мне тяжело…
   – Почему? – удивляется Виктор. – С Игорем и этой девицей чирикал, будто по бульвару прогуливался, а со мной тяжело?
   – У тебя нет сочувствия, – выдыхает Максим. Он вдруг отчётливо понял, что предел возможного пройден, что сейчас он упадёт и неизвестно, сможет ли подняться. – Ты – свидетель падения, и спешишь "ногою пнуть идущего ко дну"…
   – Слова! – пренебрежительно роняет Виктор и исчезает.
   Сразу приходит облегчение. Будто Виктор не по грунту ботинками шлёпал, а душу топтал.
   – Максим?
   Маша… он чувствует, как отлегло, потеплело в груди. Вот кого он больше всего хотел видеть.
   – Маша…
   – Я – не Маша. Но если тебе хочется, пусть будет это имя.
   – Тогда кто ты? – спрашивает Максим, после минутной паузы.
   – Странно от тебя слышать этот вопрос.
   – Почему?
   – А сам-то ты можешь на него ответить? Кто ты, Максим?
   – Не знаю.
   – Вот и я не знаю. Сознание – абсолютно, его нельзя сравнивать. Дети равны родителям, как только начинают узнавать их и осознают себя. Я – тот, кто дал жизнь вам всем. Едва вы осознали себя людьми и признали своего Отца – вы стали мне подобны. Моя сила и мощь не имеют значения, как не имеет значения физическое превосходство родителей над детьми. Существуют законы, которым должно следовать всем, и мне в том числе. Я не могу убить.
   – Зачем нас убивать? – равнодушно спрашивает Максим.
   Ему и в самом деле всё равно. Впрочем, нет. Наверное, уж лучше бы убил.
   – Я в затруднении. Ты мне не нравишься, но лучшего нет…
   – Почему я?
   – Ты – здесь.
   – Это испытание такое: сюда добраться?
   – Да. Испытание. Много званных, мало избранных…
   – Ну что ж, всегда готов! – насмешливо соглашается Максим.
   – Будет больно, – предупреждает Маша.
   – Мне уже больно, – говорит Максим. – Я ранен.
   – Глупости! Будет по-настоящему больно. Извини, но для прямой связи человеческая конструкция не содержит специально выделенных чувств. Самый подходящий интерфейс – канал боли. Зато взамен обещаю закрыть дверь в банк реликтовой памяти.
   Максим сомневается, что понимает, о чём идёт речь, но инстинкты извозчика берут верх:
   – Маловато будет, – нахально заявляет он. – Добавить надо.
   – Ты ещё не наигрался с желаниями?
   – Не для себя прошу, – возразил Максим. – Пусть у товарищей моих сбудется…
   – Что именно?
   – Сокровенное. О чём себе не всякий признается.
   – Будет, – соглашается Маша. – Но только у тех, кто в машине.
   – В машине? Двое в вездеходе?
   – Нет. Трое на сервисном канале. Вокруг тебя – не просто камень. Этим троим и будет сокровенное. Тебе, кстати, того же?
   – Нет, мне не надо. Хочу греться от их состоявшегося счастья.
   – Ну, и задачки у тебя… – она замолчала.
   Когда пауза слишком затянулась, Максим повернул голову и увидел темноту.
   Он опять бежит один.
   – Светлана!!! – кричит Максим, и вдруг ему кажется, что слышен ответный крик.
   Он сразу теряет ориентацию и задевает плечом стену. Падает, бьётся коленями, несколько раз переворачивается через голову…
   – Светлана… – хрипит он в черноту, ощупывая пояс, где-то здесь был фонарик.
   Нет его. Потерял при падении. – Света! Где ты?
   – Максим!
   Он видит яркую сверкающую звёздочку. Она плывёт в его сторону, всё ближе и ближе.
   – Максим? – неуверенно спрашивает звёздочка.
   Теперь она рядом. Он вытягивает руки, поднимается, осторожно идёт навстречу.
   – Светлана!
   – Максим!
   Они касаются друг друга.
   Они сливаются в объятии.
   – Ты вернулся! – она целует его, и к нему возвращается боль. – Господи, мокрый весь!
   Она пытается протереть его лицо руками. Боль, будто только и ждавшая этого мгновения, простреливает голову насквозь, от переносицы до затылка.
   Максим непроизвольно вздрагивает, кричит.
   Светлана заставляет его страдать. Она отступает. Она не может понять его состояния. Не понимает причин его крика.
   Теперь он чувствует. Пот, скатываясь со лба, кислотой заливает глубокие раны.
   Вся голова в огне. Очень больно.
   – Где остальные? – хрипло, тяжело дыша, едва сдерживаясь, чтобы опять не закричать, спрашивает Максим.
   – Ах, да, – насмешливо и чуть обижено говорит Света. – Ты же теперь у нас в женатиках… а где твоя невеста?
   – Рядом с Игорем, – отвечает Максим, и повторяет свой вопрос. – Герман? Калима?
   – У Германа, кажется, сломана нога. А Калима дальше пошла, приказала тебя ждать.
   Она сказала, что ты обязательно за нами вернёшься… – она потянула его за руку.
   – Пойдём.
   Максим, стиснув зубы, пошёл за ней.
   – Герман? – крикнула Света.
   – Да здесь я, здесь, – неохотно отозвались впереди.
   – Герман? – спросил в темноту Максим и разглядел ещё одно слабое пятнышко света.
   – Привет, командир, – отозвался Герман.
   Максим нащупал его руку. Герман ответил пожатием.
   – Как там Игорь?
   – Думаю, ему уже лучше. Ты-то как?
   – Нога… Что будем делать, командир? Идти я не могу.
   – Я понесу тебя.
   – А те твари? Как отбиваться?
   – Забудь о них, – устало сказал Максим. – Они нас больше боятся, чем мы того стоим.
   – Может, отдохнёшь?
   – В морге отдохнём, там, заодно, и отоспимся.
   Не дав времени истерике овладеть сознанием, он осторожно взваливает Германа на плечи и зовёт Светлану:
   – Света, прошу тебя, не отставай. Будь всегда рядом.
 

IY

 
   За весь обратный путь не было сказано ни слова.
   Максим изнемогал от усталости и боли. Он чувствовал себя загнанным животным, и хотел только одного: забиться в какую-нибудь щель и там отлежаться, отстрадать…
   Страдал и Герман. Каждый шаг отзывался болью в искалеченной ноге, широкие плечи Максима впивались в солнечное сплетение и давили на грудь, не позволяя, как следует, отдышаться. Но Герман не жаловался. То ли из гордости, то ли из страха, что если положат, то могут, ведь, и не поднять…
   Почему молчала Света, Максим не знал, но думал, что догадывается: признать свою неправоту не позволяла гордость, тревожить тишину глупостями – честность.
   Шаги складывались в стометровки, те – в километры. Максим бездушным автоматом безостановочно шёл вперёд, не очень хорошо понимая, где было начало этого движения, и будет ли у него конец. Только когда они увидели вспыхивающие огни вездехода, ощущение реальности понемногу стало возвращаться. Герман всхлипнул и попросил хоть на минуту остановиться. Сирена уже отключилась, но аварийные огни работали исправно. Светлана ещё раз попыталась выразить свои чувства в заботе к Максиму, но это опять обернулось для него сильнейшим приступом боли.
 

***

 
   Брезентовую сумку и пластиковую пятилитровую канистру они увидели не сразу.
   После многих часов полной темноты сверкающий столб вечного дня безжалостно терзал зрение. Полоса света, упираясь в зенит, слепила и заставляла болезненно щуриться.
   Шагах в двадцати от выхода, рядом с канистрой и сумкой Максим объявил привал.
   – Пусть глаза привыкнут к свету, – прохрипел он, усадил возле стены Германа и обессилено упал рядом.
   Они с ужасом смотрели на его лицо, и Максим скривил израненные губы в кривой, неприятной усмешке:
   – Что? Красавчик, верно?
   Они молчали.
   "И на том спасибо, – подумал Максим. Он понемногу приходил в себя. – А вон и тёмное пятно на грунте, где я оставил Машу. Серёга не подвёл. Выполнил мою просьбу, всё сделал как надо…" – Ты ранен? – спросила Светлана. – Ты весь в крови.
   – Это не кровь, – ответил Максим. – Это слёзы.
   – Я не про лицо, – нахмурилась она. – Твоя одежда…
   Максим посмотрел на выпачканные его кровью её лицо, руки и опять скривился:
   – Ты на себя посмотри… вода есть, – он положил руку на пузатый, выпуклый бок канистры. – Умойся и приведи себя в порядок. Потом займёшься нами.
   Она ничего не имела против его жёстких, без всякого намёка на любезность приказов.
   – Максим, – подал голос Герман. – Спасибо.
   – Пустое, – отмахнулся Максим. – Вы мне так и не сказали, куда это Калима направилась…
   – Дальше, вперёд, – заспешил с ответом Герман. Максим внимательно на него посмотрел: "что это он"? – Сказала, чтоб мы за неё не беспокоились. Нам следует дождаться аварийного батискафа, вернуться на сейнер и отправить под лёд аварийную бригаду.
   – Бригаду?
   – Подъём затонувшей лодки, – пояснил Герман. – Она сказала, что на сейнере есть специалисты.
   – А нам что делать?
   – Виктору – общехозяйственные задачи, ты – сам себя нагружаешь, а мне – исполнить инструкции "красного конверта", который лежит в судовом сейфе.
   – "Красного конверта?" – переспросил Максим. У него резко обострилась боль, он никак не мог понять инструкций Калимы. "Неужели пара царапин на лице могут доставить столько неприятностей"? – Ничего не понимаю…
   – Нам нужно возвращаться к вездеходу, – пояснила Света. Она уже сняла кепку и теперь безуспешно пыталась открутить крышку канистры. – Дождаться батискафа и вернуться к сейнеру. Калима сообщила Герману пароль, по которому капитан сейнера передаст ему "красный конверт" с дальнейшими инструкциями. Герман – наследник и исполнитель последней воли Калимы!
   – Теперь понятно, – пробормотал Максим. – Ещё один микроруководитель, значит…
   С трудом оторвавшись от прочного упора камня, он на четвереньках подполз к Свете, отобрал у неё канистру и одним движением открутил пробку.
   – Я помогу тебе, – сказал он, со стоном поднимаясь на ноги.
   Она тут же расстегнула комбинезон, вытащила руки из рукавов, опустила его по пояс и без всякого стеснения сняла майку.
   Максим, стараясь не смотреть на Германа, наклонил канистру. Света благодарно подставила под струю руки, потом принялась растирать водой шею, грудь…
   – Что это вы глазки потупили? – посвежевшим голосом обратилась она к мужчинам. – Не переживайте, остальным я займусь, когда доберёмся до вездехода.
   Максим промолчал, Герман что-то хрюкнул, но от комментариев тоже воздержался.
   Максим посмотрел на него и понял, что всё это время, пока Света умывалась, Герман разглядывал тёмное пятно на грунте, на том месте, где лежала Маша.
   – Отлично! – по-прежнему жизнерадостно сообщила Света. – Кто-то там полцарства за коня обещал. Чудак! Надо было на ванну горячей воды выменивать.
   Максим, не выпуская из рук канистру, подошёл к Герману.
   – Давай, дружище, как в старые добрые времена.
   Герман протянул руки, потом, роняя тяжёлые россыпи капель на одежду и землю, неловко умылся. Максим снял с него кепку, и тонкой струйкой стал поливать ему голову. Герман с наслаждением подставил лицо и даже открыл рот, безуспешно пытаясь вот так, с лёту, напиться.
   Света, уже в майке и кепке, подала стаканчик. Максим наполнил его и передал Герману.
   – Максим, – напившись воды и переведя дыхание, сказал Герман. – Я твой должник…
   – Чепуха, – прокаркал Максим. Он снова наполнил стакан и вернул его Светлане. – Теория разумного человеколюбия. Что бы мы ни делали для спасения ближнего, делаем это, в конечном счёте, для себя.
   – Жаль только, что не все делают для себя то же, что для себя сделали их спасители, – сказала Света. – Давай-ка, Максим, ты не будешь дуться и позволишь заняться твоими ранами.
   Максим переглянулся с Германом.
   – Ну, Светка, ты загнула! – восхищённо оценил Герман.
   – С кем поведёшься… – ответила она, отбирая у Максима канистру. – Присаживайся к стене поудобнее. Наташа оставила подробные инструкции. Пообещала, что будет немного неприятно…
   Неприятно?
   Да он чуть не умер от боли!
   Максим зажмурился и вжался спиной в холодный камень. Видно раны и в самом деле оказались глубокими. Как Света ни старалась, он с трудом держал боль.
   "Наташа предупреждала: нужно зашить…" – Теперь эти шрамы у тебя останутся на всю жизнь, – заметила Светлана.
   – Сколько той жизни осталось… – прошипел Максим.
   "Молодец Натали, – тепло подумал он. – И в самом деле, позаботилась: вон какой список составила. Баночки-скляночки. Жаль только, что всего предусмотреть невозможно. Вряд ли в сумке найдутся лубки и бинт, чтобы справиться со сломанной ногой Германа. Деревьев здесь нет, в вездеход не сунешься – радиация. Что делать?
   Нужно обязательно зафиксировать кость, иначе острая кромка изнутри измочалит мышечную ткань, и он навсегда останется инвалидом".
   Максим чуть приоткрыл глаза и сквозь слёзы посмотрел на пластиковую канистру.
   – Сиди спокойно, – прикрикнула на него Света.
   "Если использовать всю воду, то шины можно будет нарезать из канистры. Резать пряжкой от застёжки сумки. Пряжку заточить о камень. Чего-чего, а этого добра тут хватает. Как его угораздило сломать ногу? Ровная дорога, стены тоже не гнутые. Шёл, упал, очнулся – гипс. Гипс? Это идея. Глины здесь в избытке, вода есть. Хватит воды. Может, вправить кость и зафиксировать глиной? В местном климате она должна быстро высохнуть и стать как камень".
   – Всё, командир, принимай работу.
   Максим прислушался к ощущениям и нашёл их вполне сносными. Он почувствовал облегчение. Света марлевым тампоном вытирала ему пот со лба, и это было приятно.
   – У тебя ласковые руки, – сказал он. – Ты, наверное, здорово делаешь массаж.
   – Это ты так напрашиваешься?
   Максим открыл глаза. Неужели в её голосе и в самом деле прозвучало предложение?
   – Нет, – жёстко сказал он. – Не прошу и не напрашиваюсь. Спасибо за заботу.
   Он отстранил её руку, поднялся и подошёл к Герману.
   – Ну что, дружище? – сказал Максим. – Твоя очередь.
   Герман с готовностью кивнул на ногу и спросил:
   – А это больно?
   – Думаю, да.
   – Слушай, мы уже столько прошли, я потерплю…
   – Прошли не мы, – уточнил Максим, опускаясь перед ним на колени. – Прошла Светлана и я. А ты на моих плечах полёживал. И шли мы по прямой, ровной дороге.
   А сейчас нам предстоит переход по сильно пересечённой местности. Часов шесть, не меньше. Где болит?
   Герман, согнувшись, показал на левую ступню.
   Максим, не торопясь, расшнуровал ботинок, снял мокрый от пота носок и закатал повыше штанину комбинезона.
   Щиколотка сильно распухла и посинела.
   Но кость была цела.
   "Сильное растяжение, – оценил Максим. – На всякий случай рентген, стяжка бинтом и три дня полного покоя".
   Он взялся левой рукой за ногу чуть выше опухоли, а правой плавно поводил стопой из стороны в сторону.
   Герман напрягся, но ничего не сказал.
   Светлана уже пристроилась рядом.
   – Кость цела, – сообщил Максим. – Мы напрасно сняли ботинок. Перетянуть ремнём голенище было проще, чем сейчас придумывать какой-то фиксатор. Ты большой паникёр, Герман. И очень себя бережёшь.
   – Паникёр? – обиженно переспросил Герман. – Знаешь, как больно?
   – Знаю, – коротко ответил Максим. – Светлана, освободи от шнуровки его ботинок, а я попробую немного расслабить сухожилие…
   – Выходит, ты его напрасно нёс? – деловито уточнила Света. – Сам бы дошёл?
   Её слова повисли в воздухе. Германа беспокоило другое:
   – А чем ты его будешь расслаблять?
   – Руками.
   Максим осторожными, но энергичными вдавливаниями принялся разминать основание стопы. Герман было задёргался, но под тяжёлым взглядом Максима затих, замер, судорожно сжав кулаки.
   – Неправда, – заметил Максим. – Тебе совсем не больно.
   – Просто не привык подпускать к своему телу уродов, – запальчиво ответил Герман.
   – А ты не подпускай! Только опусти пониже голову и не забывай смотреть себе под ноги.
   Он вернул Герману носок, ботинок со шнурком, и заставил самостоятельно обуться.
   – Против бутербродов с сыром и таблеток НЗ никто возражать не будет? – спросила Света.
   – Откуда это? – встрепенулся Максим.
   – Из сумки. Наташа оставила, – она раздала им пищу и добавила. – В винном погребе – только тёплая вода, господа, не обессудьте.
   – Спать будем? – с наслаждением прожевав приличный кусок бутерброда и запив отвратительной тёплой водой, спросил Максим.
   Голова болела, кожу на лице жгло, но всё это уже было в рамках терпимости. Он себя чувствовал значительно лучше.
   – Спать? – переспросил Герман.
   Света чему-то улыбнулась.
   – Да, спать, – немного взвинчено повторил Максим.
   Её самоуверенность начинала действовать ему на нервы. В какой-то момент он перестал себя чувствовать посторонним наблюдателем. Теперь это был его бой; битва, в которой он безнадёжно проигрывал.
   – По бортовому времени три часа ночи, – напомнил он. – Последние восемь часов – в движении пешком. Впереди шестичасовый переход. И потом, "не выступайте в зной"…
   – Думаю, лучше идти к вездеходу, – перебила его Света.
   – Конечно, – сказал Герман. – Здесь всё равно не уснуть.
   И он покосился в сторону тёмного пятна на грунте.
   – Глупо, – пожал плечами Максим. – Здесь темно и прохладно…
   Но они промолчали. А спорить уже не было сил.
   Он проглотил таблетку, сделал ещё один глоток воды из канистры и поднялся на ноги. Помог встать Герману. Подал Светлане сумку с аптечкой, подхватил канистру, и они пошли навстречу раскалённому зною пустыни.
   У самого выхода из ущелья под высоко вознёсшимся мегалитом темнел холм свежего грунта. Они подошли ближе. На могиле лежали две кепки. На козырьке одной, из кусочков белого лейкопластыря были составлены слова: "Здесь Дзю закончил своё До", на другой кепке была более уравновешенная надпись: "Маша Добровольская".
   Светлана шумно выдохнула и схватила Максима за руку.
   – Почему ты не сказал?
   – "Не любит Аллах разглашения о зле в слове…" – устало процитировал Максим.
   На языке у него была горечь, на сердце – печаль. Это была невосполнимая утрата.
   Он первым отвернулся и пошёл прочь.
 

***

 
   Переход к вездеходу занял семь часов. Герман шёл сам. Они каждый час останавливались на пять минут, чтобы подбодрить друг друга мало значащими фразами и сделать по глотку воды. Несколько раз Светлана обрабатывала Максиму лицо.
   Когда они остановились в седьмой раз, привычный распорядок привала был нарушен.
   Максим вылез на камень и внимательно осмотрел горизонт.
   – Ты всё-таки осторожнее с небом, – напомнил ему Герман. – Вдруг оно изменит цвет глаз?
   – Не изменит, – не напрягая голоса и нимало не заботясь, услышит ли Герман его ответ, сказал Максим. – Скитник никому не изменяет.
   – Почему? – спросила Света.
   – Потому что он не знает, что такое верность.
   Максим соскочил с камня, подошёл к ним и присел рядом. Он чувствовал себя гораздо лучше. Кожа на лице всё ещё горела, но голова успокоилась, да и от сердца немного отлегло. "Настоящая печаль придёт позже, – подумал он. – Когда мы выберемся отсюда и ужаснёмся потерям".
   Он сидел, свободно разбросав натруженные ноги, прислонясь к тёплому, почти горячему боку валуна.
   "Как на сковородке, – решил Максим. – Жарит со всех сторон: снизу – грунт и камни, по сторонам – разогретые горы… Конечно, под кондиционером вездехода приятнее путешествовать. Вот только где он, вездеход"?
   – Ну, что? – осторожно поднимаясь на больную ногу, спросил Герман. – Пошли?
   – Куда? – спросил Максим. – Куда это ты собрался?
   – Что значит "куда"? – забеспокоилась Светлана. – К машине.
   – К машине… тогда присаживайтесь обратно. Уже пришли.
   Светлана тут же вскарабкалась на валун, с которого минуту назад спустился Максим.
   – Точно! Герман, дошли! Я вижу бочки, которые ты с Игорем укладывал…
   При упоминании имени Дзю она немного сбавила голос.
   "Вот-вот, – подумал Максим. – И теперь так всю жизнь: неловкость и стыд перед теми, вместо кого получилось вернуться".
   – А вездеход? – живо откликнулся Герман. – Далеко ещё?
   Светлана молчала, пристально вглядываясь в изломанный камнем горизонт.
   – Ладно, Светка, – прикрикнул Максим. – Побереги глаза и не испытывай судьбу.
   Нет там вездехода.
   Она послушно спустилась вниз.
   Максим горько усмехнулся. "Выходит, сперва нужно обжечься, чтобы потом всё-таки сообразить: когда говорят "горячо" – не надо трогать"!
   – Как это "нет"? – поинтересовался Герман. – А куда он делся?
   – Сейчас подойдём к бочкам и поищем следы, – неохотно пояснил Максим. Он закрыл глаза и, как мог, расслабился. – Думаю, наш специалист по эпитафиям и охотник за блиндажами решил никого не ждать. Да и поехал себе.
   – Охотник за блиндажами?
   – Да. Калима рассказывала, как он вождение сдавал.
   – Он что же… нас бросил? – неуверенно спросила Светлана.
   – Почему "бросил"? – примирительно протянул Максим. – Лучше сказать – не дождался… да ну его. Без вездехода даже лучше. Тяжёлая неповоротливая дура.
   – Нет-нет, Максим, – запротестовал Герман. – Наличие всегда лучше отсутствия.
   – Ну, да, – насмешливо прервала его Света. – Особенно, что касается долгов и увечий.
   Максим открыл глаза:
   – Что это с тобой? Так и сыпешь афоризмами.
   – С кем поведёшься…
   – Эй, молодые люди, – крикнул им со своего места Герман. – Уверен, что с вашим остроумием возвращение через пустыню пешком, без воды и пищи, покажется не тяжелее предобеденной прогулки.
   Максим промолчал.
   – Но что мы будем делать? – настаивал Герман.
   – Мы ляжем спать, – уверенно ответил Максим. – Доберёмся до наших бочек, посмотрим на следы вездехода и хорошенько выспимся.
   Y
   Весь путь к реке я мечтал только о том, как подойду к берегу и с размаху, с грохотом, так чтобы эхо от одного горизонта до другого докатилось, ударю своей поклажей по песку.
   Я чувствовал себя вьючным животным.
   Я изнемогал под тяжестью бочек и якорей.
   Бочек было шесть. Мы их расположили в ряд, боками друг к другу, связали лентами от наших рукавов, штанин и остатков разделанного на полосы рюкзака. Получилась довольно крепкая конструкция, у которой я сразу обнаружил два крупных недостатка: она имела немалый вес и немилосердно жгла голову и плечи. Для моей ненависти этого было больше чем достаточно. Отсюда и такие странные желания…
   Но, как всегда, всё вышло совсем иначе. Я сделал один единственный шаг в реку, и тут же по пояс погрузился в ледяную воду. Течение сбило меня с ног, и мне удалось лишь частично исполнить свою мечту: эффектным броском освободить плечи от тяжести. Нам повезло, что с плота упал один из якорей: двадцатиметровый трос быстро размотался, плот ещё метров десять протащил за собой камень и остановился.
   Я вылез на берег и вместе со всеми прошёл эти тридцать метров. Конечно, Герман – мот. Сорок метров превосходного троса у него ушло на обвязку двенадцати пустых, брошенных нами бочек. Как это Дзю разрешил?
   Я смотрел на подрагивающий под напором мощного течения плот и надеялся, что импровизированные верёвки выдержат: кожа, брезент, прочная синтетика. Они не могли размокнуть и дать слабину на узлах и обвязах. Так что за крепость самого плота я не опасался.
   Больше сомнений вызывало управление. У нас не было ни шестов, ни вёсел. А мне совсем не улыбалось выбирать из двух зол: быть затянутым в конце пути течением в тоннель, или спасать в ледяной воде инвалида Германа и Светлану, которая, по её словам, плавала не намного лучше, чем готовила. Пришлось изобрести якоря: два тридцатикилограммовых булыжника размером чуть больше футбольного мяча, обвязанных сеткой троса.
   Мы подошли к плоту, но Светлана не остановилась – прошла дальше по течению, скрылась за камнями.
   Воспользовавшись её отсутствием, мы с Германом немедленно разделись и, вздрагивая от ледяных брызг, осторожно вошли в воду.
   Когда Светлана выпорхнула из-за камней, мы уже успели разложить на гофрированной палубе плота обувь для просушки и облачиться в комбинезоны: шорты и рубашки с короткими рукавами. Детский сад после водных процедур…
   Бутербродов больше не было, таблеток спецпитания тоже. Светлана в последний раз обработала мне лицо остатками мази, и мы разместились на плоту: каждому по две бочки.
   Я поднял якорь. Течение быстро затянуло нас на середину реки, и оставалось только наблюдать, как стремительно уносятся назад изрезанные многочисленными фиордами и заливами берега. Теперь от нас ничего не зависело.
   – Не проморгать бы палатку… – проговорил Герман.
   – И не утонуть, – не удержался я. Как же не подбодрить товарища? – И чтоб не съели…
   – Перестань, – попросила Светлана. – Всё хорошо…
   Она сидела на корме, к нам спиной, и смотрела на горы.
   – Ниже голову, Света, – я всё никак не мог разобраться, чего во мне больше: злости или страха. – Может показаться, что всё позади. Это не так. Пока есть живые – есть, кому умирать.
   – Да ты оптимист! – натянуто рассмеялся Герман.
   – Мне всё равно, – неохотно выдавливаю из себя. – Я лишь пытаюсь спасти остатки экспедиции.
   – Раньше ты лучше подбирал слова, – обижено заявила Света.
   – Раньше я надеялся, что вы, когда слушаете, слышите.
   Я обрываю себя на полуслове, досадуя за нечаянную вспышку гнева. И в самом деле – ничего не кончилось. А значит, по-прежнему от психологического климата будет многое зависеть. И мне ещё не скоро можно будет поделиться с ними своими оценками последних событий.