– Нет, – откликаюсь, демонстрируя всеобщий закон сохранения хорошего настроения: если у кого-то оно портится, то рядом обязательно найдётся человек, у которого оно поднимается. – Прикажи ей быть со мной поласковее, иначе у меня может не получиться…
   Мужчины за столом улыбаются, женщины негодующе хмурятся. Ну, не знаю. По-моему, неплохо получилось.
   – К чему эта бравада? Эта ненависть? – тихо спрашивает Виктор. – Я ничего тебе не сделал плохого. Я лишь поднял то, что ты уронил.
   – Ты опять ошибся, – ласково его поправляю. – Это не ненависть, это любовь у меня такая.
   – Что ещё за любовь?
   Я обнаруживаю, что за столом стихло. Все замерли. Слушают. Отличная возможность достучаться.
   – В Писании сказано: "Любите врагов ваших"…
   – Мало ли что сказал один еврей другому.
   – Национальность Спасителя всё ещё не установлена, но ведь это не только Библия.
   Коран толкует о том же.
   – Коран?
   – "Не равны доброе и злое. Отклоняй же тем, что лучше, и вот – тот, с которым у тебя вражда, точно, – он горячий друг".
   – Глупости!
   – Да, – соглашаюсь. – Это не очевидно, "…не даровано это никому, кроме тех, которые терпели"…
   – Это уже из другого места?
   – Нет. Место то же самое.
   – Но какая связь?
   – Простая. Враг – это гвоздь в заднице. Ни присесть, ни прилечь – приходится двигаться, бороться, превозмогать. В любом случае – думать. Враги – это стимул к развитию. Враги – это перспектива и горизонты. На врагов нужно молиться. С врагами нужно дружить.
   – Ну, ладно, – после минутной паузы выдавливает Виктор. – Думаю, проповедей на сегодня достаточно. Твои требования, учитывая их отсутствие, выполнимы.
   Светлана гневно поворачивает к нему голову. Но Виктору нет дела до её переживаний.
   – Вот только я что-то не понял: во что ты оцениваешь свою работу, Максим?
   Сколько это будет стоить?
   – Нисколько, – я пожимаю плечами. – У меня в этом деле свои интересы. Это не бизнес. Это личное.
   Он в недоумении сморщил лоб.
   – Поясни свою мысль, не понимаю. Или это секрет?
   – Секрет, – нахально заявляю я. – Тебе что, не всё равно?
   Он опять морщится. Размышляет. Качает головой.
   – Ты – сумасшедший. Что тебе до неё? Она же тебе ясно сказала… – он машет рукой. – Мне то что? Света, поможешь Максиму. Делай, что он велит, и будь с ним поласковей.
   Светлана с размаху швыряет вилку в тарелку. Осколки разлетаются в разные стороны.
   Она вскакивает со стула и, ни на кого не глядя, выбегает из зала.
   Я не двигаюсь с места. Я улыбаюсь.
   Моё время ещё не пришло.
   Y
   Когда люди не воюют, они прячутся. Для этого они придумали заборы, стены, границы. Если нет возможности спрятаться самим, они прячут свои ценности: деньги, еду, оружие.
   Скажи мне, что ты прячешь, и я скажу, кто ты.
   Самым ценным для человека является его жизнь. Жизнь нельзя спрятать, но можно успеть спасти припрятанным золотом. Если, конечно, знать, кому и сколько платить, и что время оплаты наступило. Предупреждён, значит, вооружён. Незачем ходить вокруг да около: самым ценным товаром во все времена была информация. Но прежде чем информацию спрятать, её кодируют.
   Противная сторона, заинтересованная в получении припрятанных сведений, вынуждена решать две задачи: первая – это локализация хранилища и несанкционированный съём информации. Пожалуй, это самое сложное. Вторая задача – дешифровка, с учётом возможностей компьютера: миллиарды операций в секунду, – может свестись к тупому перебору вариантов. До первого осмысленного слова. После этого задачка расщёлкивается в считанные мгновения.
   Это в случае, если зазнайка-шифровальщик применил статический одноключевой код: например, обозначил буквы, слова, фразы – цифрами, или пляшущими человечками.
   Главное, чтобы на протяжении всего текста цифры или человечки не меняли своих значений. Но даже если применён динамический код с несколькими ключами, расшифровка текста – лишь вопрос терпения и времени. Это как сейф – его ведь всё равно откроют. Задача сейфа – вовсе не абсолютная неприкосновенность содержимого, он должен лишь "продержаться" до прихода хозяина или охраны.
   Максим смотрел на столбцы чисел и всё сильней ощущал разочарование.
   – Почему вы решили, что это сообщение?
   – А чем это может быть ещё? – ответила Светлана.
   Пугливая настороженность только что проданной рабыни давно прошла. Она опять была собой – молодой красивой женщиной, не обременённой ответственностью завтрашнего дня; не доброй и не злой – обычной… а потому чуть жутковатой в своём равнодушии.
   – Это больше похоже на результаты каких-то вычислений или исходные данные для расчётов… – он почувствовал раздражение. – Ни один из фильтров не обнаружил повторов. Данных для расчётов повторяемости знаков – никаких. Даже то, что повторяется, вполне укладывается на кривую распределения Гаусса, что указывает на случайность, а не на осмысленность.
   – Договор не предусматривает отрицательного результата, – ехидно напомнила она.
   – Договор не предусматривает временных ограничений, – ответил Максим. – Будешь плохо себя вести, буду канителиться с этой арифметикой до твоей старости.
   – А потом?
   – А потом ты ко мне привыкнешь и выйдешь за меня замуж.
   Ответа не последовало.
   Он отвернулся от монитора и посмотрел на Светлану, уютно пристроившуюся в огромном, в рост самого Максима, кресле. Кресло было очень дорогим, очень удобным и, занимая около четверти полезного объёма помещения, совершенно не вписывалось в походно-убогий интерьер жилого отсека. На правой ручке, прямо поверх чёрной воловьей кожи была прикручена медная пластинка со скромной гравировкой "VIP Club International", и Максиму, при всей его приверженности к спартанскому образу жизни, никогда не приходило в голову избавиться от этого монстра.
   – Но я замужем, Максим, – промурлыкала Светлана, не меняя позы. – И не в первый раз.
   – Ты любишь его?
   – Не имеет значения. Разводиться не собираюсь.
   – Это означает, что твоё замужество – вопрос привычки и удобства, верно?
   – Это тебя не касается, – её голос посуровел, она даже, насколько позволяло лежбище, выпрямилась.
   – А если дети? Невозможно беречься до бесконечности…
   – Двое, – перебила она его. – Уже двое. Ещё что-нибудь?
   – И где они?
   – Здесь, – она равнодушно повела плечом, – в Одессе.
   – Ты на три месяца оставила детей, а теперь, вернувшись в Одессу, не нашла времени их навестить?
   – Точно, – она кивнула. – Ещё я терпеть не могу готовить, мыть посуду и выслушивать нравоучения.
   Максим отвернулся и уставился на монитор.
   "Занятно, – подумал он. – Человек настолько приспособился к миру, отрицающему человечность, что и сам начинает верить в своё бездушие"?
   – Максим, – напомнила о себе Светлана. – Мне, правда, жаль, что всё так получилось. Твои фантазии что-то для тебя значат, но я – такая, какая есть. И я себе нравлюсь.
   – Луковица, – не оборачиваясь, сказал Максим.
   – Что?
   – Человек похож на головку лука: снимаешь лепесток и возникает ощущение цельности остатка. Но на самом деле остаток – это совокупность таких же лепестков. И у каждого слоя – свои слёзы.
   – Я не понимаю тебя.
   – Вера, надежда, любовь. Ты прогуляла самые важные уроки. Тебя не научили чувствовать…
   – Да, я ничего не чувствую, – её голос звучал натянуто, почти дрожал. – А теперь, может, займёмся делом?
   – Неправда, – спокойно возразил Максим. – А дело уже сделано. Принцип простой: если вещь не найдена там, где она должна быть, значит, следует искать там, где её быть не может. С этой точки зрения – это не сообщение. И не шифр. Это таблица значений функции: первые три столбца – аргументы, например, координаты.
   Четвёртый столбец – результат.
   – Результат чего? – её дыхание выровнялось.
   "А говорит, не чувствует, – тепло подумал Максим. – Теория подобия. Сходные задачи предполагают сходные решения. Закалка стали и закалка личности. Раскачка.
   Разогрел – охладил, и ещё раз, и ещё, и ещё… пока клинок не зазвенит, пока взгляд не станет ясным… а потом в масло. И медленное остывание, пока не поймёшь, что вокруг люди – такие же одинокие и напуганные своим одиночеством, как и ты сам".
   – Без дополнительной информации гадать можно до бесконечности. Это может быть температура, давление…
   – Что же это за температура такая: единица? – недоверчиво спросила Светлана.
   – Шкала температур, приведенная к характерному значению. Например, к двести семьдесят три.
   – Почему "к двести семьдесят три"?
   – А почему бы и нет? Хорошее число… – он оценил её недоумение и поспешил добавить. – Это только предположение.
   – Что значит "три координаты"?
   – Третий столбец похож на уровни высот: шаг примерно одинаков – три метра. Если, конечно, это метры…
   – Тогда первые две колонки – широта и долгота?
   – Откуда эти массивы взялись? – вместо ответа спросил Максим, поворачиваясь к ней.
   – Один из наших сотрудников работал в Океанографическом институте. Мы просто хотели проверить его файлы. Отдел безопасности постоянно докладывал об утечке информации, Денис был в списке…
   – И что? – поторопил её Максим.
   – Непонятно, – она развела руками. – Когда наш человек влез в его компьютер и наткнулся на эти таблицы, этот чудак застрелился. Это была совсем безобидная проверка. Мы даже не знали, что у него есть пистолет.
   – Какое милое чудачество! То есть вы влезли к нему в компьютер, скопировали матрицы, а он это обнаружил со своего терминала и застрелился. Так, что ли?
   – Да, так, – она кивнула головой.
   – И вы даже не знаете: имеют ли эти матрицы к вам какое-то отношение?
   – Не знаем, – она опять качнула головой.
   – И тебе пришлось три месяца разыгрывать из себя школьную учительницу, выжидая удобный момент, чтобы привезти меня сюда и показать этот бред?
   – Теперь ты представляешь, как я тебя ненавижу?
   – Очень смешно, – Максим и в самом деле улыбнулся. – И самое смешное, что вы занялись океанографией.
   – Нет-нет! Сам институт, конечно, ни при чём. Денис выполнял наши поручения в частном порядке.
   – Поручения?
   – Расчёты урожайности, климатические прогнозы, оптимизация посевов с учётом затрат на транспортировку и хранение… Мы занимаемся зерном, ты знаешь.
   – Откуда известно, что он застрелился?
   – Герман Юрьевич сказал.
   – А он откуда знает?
   Светлана пожала плечами:
   – Не знаю. Но можно спросить… – она потянулась к телефону.
   – Не нужно, – остановил её Максим. – Я потом сам спрошу. Присутствие в цепи Океанографического института подкрепляет интерпретацию первых двух столбцов, как географических координат, не так ли?
   – Таких координат не бывает! – хмуро бросила она. – Если первые три цифры – градусы, то здесь они все больше четырёхсот!
   – Вот координаты-то как раз и зашифрованы. Все числа в первых двух столбцах – пятизначные. Действительно похоже на градусы и минуты угловой дуги. Высоты и значения функции кодировать нет смысла: если нет масштаба и не известно, что же там измерялось, то понять результат невозможно… – он замолчал.
   – И что же? – спустя минуту не выдержала Светлана.
   – Если координаты зашифрованы, то наверняка они могут дать ключ к понимаю, что всё это значит. Иначе их не было бы смысла шифровать.
   – И что?
   – Тогда с них и следует начинать.
   – Как? – голос прозвучал неожиданно нежно.
   Максим посмотрел на неё. Светлана кокетливо склонила голову к плечу, прядь волос послушно скользнула к её глазам, и он понял, что от него требуется нежное движение рукой, чтобы уложить её волосы на место.
   Максим покачал головой.
   – Не нужно. Я – сам по себе.
   – Это что? Какая-то разновидность мазохизма? – она была удивлена. – Ограничишься разглядыванием объекта своего вожделения? Вплоть до язвы желудка?
   – У тебя мания величия? – "Кто кого раскачивает?" – подумал Максим. – Ты не имеешь никакого представления об "объекте моего вожделения". Та Светлана, которую я давно и очень хорошо знаю, меньше всего хочет, чтобы ты заподозрила о ней. Вы – разные люди. И я люблю её, а не тебя.
   – Ничего, – она старалась отвечать беззаботно, но напряжение было слишком заметным. – Я не ревнивая.
   – Все так говорят… – Максим пожал плечами и повернулся к монитору, -… пока нет повода для ревности. Давай-ка для начала посмотрим, как это выглядит на картинке.
   Он выделил оба первых столбца во всех массивах, скопировал их и перенёс в Corel.
   Ещё несколько команд и столбцы чисел превратились в точки, причудливым изгибом выстроившиеся на координатной сетке.
   – Какая она?
   – Очень похожа на тебя. – Максим укрупнил масштаб и присмотрелся к линиям. – Характер вспыльчивый и вздорный. Максимализм достигает космических высот. Чуть что не так: вилкой по тарелке и пусть разлетается ко всем чертям!
   – Так, может, это я?
   – Нет, – улыбнулся он. Картинка на экране ему знакома. – Твой протест сводится к "вопреки", а она в таких случаях всем назло поступает "в соответствии".
   – И что это значит?
   – Больше всего это похоже на курс самолёта. Летает себе на разных высотах и чего-то там измеряет. Где он летал – уже понятно, теперь бы узнать, что он измерял.
   – И где же он летал? – она была уязвлена быстрой сменой темы.
   – А тебе эта траектория ничего не напоминает?
   Она поднялась с кресла и, опираясь на его плечо, несколько минут разглядывала экран.
   – Нет. Не напоминает.
   Он слышал её духи, чувствовал лёгкое покалывание её волос на своей шее, а дыхание – на щеке, и изо всех сил старался, чтобы голос не дрогнул, а слова были о чём угодно, только не о главном:
   – Вообрази, что ты – пилот самолёта, который совершает облёт побережья, – Максим, положив руку на мышь, водил курсором по замысловатому изгибу. – Вспоминай карту.
   Смотри, какой характерный силуэт.
   – Возможно, – сказала Светлана. – Только я не вижу ничего характерного.
   Он молча вызвал из памяти своего компьютера изображение Северной Америки.
   Немного повозился с масштабом, затем обесцветил, оставив только контур, и наложил полученный рисунок на траекторию полёта.
   – Ну, как?
   – Никак, – не оборачиваясь, он почувствовал её усмешку. – Возможно, что при другом масштабе какие-то детали береговой линии и совпадут. Но сейчас – ничего общего.
   – Умница! А теперь?
   Он по очереди повторил ту же операцию со всеми остальными материками.
   – Стоп!
   Его руки послушно замерли.
   – Антарктида! Вот же эта штука… -… Эта штука называется Антарктическим полуостровом. Вот здесь… – курсор заметался вокруг верхней точки. – Земля Грейама… и здесь, смотри, совпадает.
   Это мыс Адэр. – Максим ещё немного отрегулировал масштаб, и фрагменты траектории довольно точно легли рядом с береговой линией Антарктиды. – Кто-то очень серьёзно исследует ледяные подвалы.
   Он сохранил последнее изображение и выключил компьютер.
   – Пожалуй, самое время подкрепиться.
   Светлана не сводила глаз с потемневшего экрана.
   – Выходит, они не врали…
   – О чём?
   Максим сложил клавиатуру и мышь в специальную нишу и поднял панель, закрывающую рабочее место.
   Светлана перешла на скромную скамеечку у стены и посмотрела в окно. Максим проследил за её взглядом: снег почти весь сошёл, обнажив чёрную, масляную почву, с редкой белесой порослью прошлогодней травы.
   – Они все считают тебя гением.
   – И как всегда ошибаются! – насмешливо возразил Максим.
   Он задвинул VIP-кресло в свободный угол, привычно покосился на царапину поперёк спинки, оставленную разгильдяем-слесарем в незапамятные времена, опустил кухонный столик со стены и на мгновение задумался: обедать ещё рано, завтракать уже поздно. Так что, пожалуй, следует приготовить что-нибудь более серьёзное, чем пельмени из кулинарии, но не завязываться на несколько блюд.
   – Никогда не видела гениев.
   – Чаще смотри в зеркало.
   – При чём тут я?
   – Гений – мера раскрытия таланта. Все люди – талантливы. А, значит, – гении.
   Просто мало кто отваживается на гениальность. Опасная болезнь.
   – Ты всегда такой нудный?
   – Нет, только когда могу помочь, поддержать…
   – Я не нуждаюсь ни в помощи, ни в поддержке. -… сказала лампочка патрону, – перебил её Максим.
   – Ты опасный человек, – с вызовом заявила Светлана.
   – Вот как?
   – Представь себе. Сложно сопротивляться гипнозу твоего голоса, – она неопределённо повела рукой. – Благодушие, кротость, спокойствие. Мне не нравится.
   – Почему?
   – К хорошему привыкаешь быстро. Нельзя забывать, что всё это кончится и придётся уйти…
   – А ты не уходи, – буднично посоветовал Максим. – Лучше помоги мне. Что у нас сегодня будет на обед?
 
***
 
   Будущее стучится в нашу жизнь бесчисленным множеством своих вариантов. Чуть замедлил шаг или ускорил его, повернул голову и поздоровался, или с каменным лицом прошёл мимо – всё это и есть ничтожные тропинки-переулки, которыми мы движемся к поворотным, магистральным событиям в нашей судьбе. Ничего изменить нельзя. Таковы правила. И можно только горько пожалеть, что когда-то не остановился, не поздоровался, прошёл мимо.
   Настоящее неотвратимо. Оно уже предопределено нашим прошлым.
   Максим извлекал наслаждение из каждого мгновения. Невзгоды и печали неминуемы.
   Предательства? Измены? Обязательно! Договор – есть договор. И встретить их помогут вот эти крупицы счастья, выглядывающие из каждого угла его крохотной кухни – кают-компании. Что может объединить крепче обеденного стола? Только совместное приготовление обеда!
   Светлана ожила, напряжение спало. Она забыла, что ей приказано быть весёлой и ласковой. Она мила и естественна. Она очень похожа на ту, из подземелья, из-за которой ему когда-то пришлось уйти из игры на самом интересном месте.
   И он твёрдо знал, что решение, принятое им тогда, не могло быть другим, и никогда другим не будет.
   – Давай, – подзадорила Светлана. – Вареники с творогом, можешь?
   – Вареники? – "Хорошо, хоть не пельмени!" – Неплохой выбор, сударыня. У вас удивительно тонкий вкус. Так, – он распахнул обе створки складывающихся гармошкой дверей шкафа и принялся доставать продукты: – Мука, сахар… – он покосился на счастливое лицо Светланы, – соль тоже не помешает. Теперь холодильник: – яйца… Творог с изюмом? С орехами?
   – С орехами.
   – Арахис? Фундук? – он взял с полки платок и повязал голову, чтоб не мешали волосы.
   – Ой, как здорово! – она захлопала в ладоши. – Всего понемножку, можно?
   – Можно, конечно, но… – он изобразил сомнение.
   – Что такое? – она широко, по-детски открыла глаза.
   – Тогда уборка за тобой. Не подведёшь?
   – Нет-нет. Только чай, пожалуйста, с лимоном.
   – Засекай время – двадцать две минуты с учётом варки.
   Он налил воду в кастрюлю, поставил её на индукционную конфорку и включил плиту.
   Потом добавил в воду немного подсолнечного масла.
   – Стакан муки, яйцо, немного воды, взбиваем, – Светлана внимательно следила за его руками. – Это называется тесто, – пояснил Максим. – Теперь его нужно раскатать.
   Он ловко рассыпал муку по столу и раскатал тесто в узкий лист.
   – Пусть полежит, а мы займёмся творогом. Четверть стакана из одного мешочка, четверть из другого. Всё уже давно почищено и высушено. Теперь всё в печку, прожарим до запаха, слегка измельчим и в творог… добавим яйцо, сахар, размешаем…
   Вода уже кипит, волнуется, булькает. Максим включил вытяжку – незачем влажность поднимать. Тем же стаканом, в котором отмерял орехи, нарезал аккуратные кружки из теста, остаток смял, раскатал и ещё раз нарезал. Чайной ложкой: ляп, ляп… сколько там получилось? Двадцать штук. Хватит!
   Светлана недоверчиво, не дыша, смотрела, как он заворачивает вареники.
   – И в кипяток, – прокомментировал он последнее действие. – Всё, уборка…
   Несколько движений влажной салфеткой: стол чист.
   – Ах, да, – вспомнил Максим, присаживаясь рядом с ней. – Чай…
   Не вставая, он включил чайник, тот сразу откликнулся едва слышным шипением просыпающегося ТЭНа.
   – Всё! – Максим развёл руками. – Время?
   – Я не засекала… – призналась Света. – Как ты это делал? Это какой-то фокус, да?
   Она привстала с кресла и попыталась заглянуть под крышку кастрюли. Зашипела, зафыркала, будто рассерженная кошка, принялась дуть на пальцы.
   – Тяжёлая? – участливо поинтересовался Максим.
   – Что?
   – Крышка, спрашиваю, тяжёлая?
   – Нет, горячая.
   – Дай поцелую, пройдёт.
   Она неловко протянула ему руку. Он бережно принял её, прижал к щеке, потом нежно приложил к губам.
   – Ты говорил о женщине, которую любишь…
   – Да, – согласился Максим. – Говорил. И что же?
   – А где ты с ней познакомился?
   – На корчёвке у Худого.
   – Худой – это фамилия такая?
   – Нет, тогда не было фамилий. Не было паспортов, документов… подорожные листы, конечно, выписывали, да вот только кто их читать будет, в глухомани-то нашей?
   Сейчас никто себе представить не может, как это тогда выглядело. Ни в каком кино такого не увидишь: на тысячи вёрст густые леса да чащи непролазные. В воздухе – плотный запах прелых листьев, смолы и хвои. Можно месяцами двигаться, не видя ни солнца, ни звёзд, ни жилья человеческого. Вот только вряд ли это получится. В тех краях в одиночку и неделю выжить – подвиг неслыханный, потому как места непутёвые, всё больше гиблые, древним колдовством опутанные: если вода – то болотная, напьёшься – озвереешь, мхом зарастёшь; если живность какая – то всё больше нечисть злобная, так и норовит в глотку вцепиться. А человек – он же не животное, чтоб в тесноте да темени хорониться. Ему солнце требуется, простор, да земля гладкая, чтоб, значит, сеять и урожай собирать. Как по другому прокормишься?
   Потому лесорубы тогда в большой чести были. Не было работы славней и почётней.
   Тут тебе и труд мужицкий, и подвиг ратный – день на день не приходится. Перед тобой – лес: тысячерукий, сторылый, сколько голов ему ни руби, на следующий год стократ вырастет. Потому только с корнем корчевать, да огнём ямы после корчёвки опаливать. Позади – сёла и нивы, молодки с детишками, да все на тебя, как на кормильца посматривают, всюду к столу приглашают.
   Доволен и горд я был своей профессией…
   – А что Худой? – вклинивается Света.
   – Худой? Худой… Мы с братьями аккурат лес валили, когда слышим стук копыт.
   Места у нас, понятно, незаезжие, пограничье дикое. Потому карета нам в диковинку показалась: изба на колёсах. Да и лошади чудные: не наши битюги разноцветные – ноги, что моё туловище. Нет. Эти-то чёрные, смолой лоснятся, высокие, стройные.
   Таким сто вёрст отмахать, что мне в соседнюю хату за квасом сбегать. И ускакали бы, да на беду возчик ихний остановил карету, а у нас сосна двинулась. Она-то нам сразу не по нраву пришлась. Кривая, змеёй гнутая… да только что с того?
   Нам до вечера ещё пяток стволов бы свалить, а на завтра зачистку сделать. Тогда и за корни приниматься. Худой за голую землицу хорошо платил, кормил сытно и девок не прятал. Мы у него три лета отработали, потом долго вспоминали…
   – Ты о карете рассказывай, – напомнила Света.
   – О карете? – Максим привстал, снял крышку с кастрюли и осторожно размешал кувыркающиеся в пенном кипятке вареники. – Уже через секунду экипаж в гармошку смяло, колёса, как живые, с осей послетали. Я-то ближе всех стоял. Вижу: ствол-гора ещё не всем весом лёг, лапами-ветками в землю упирается, да и карета – не лубяное лукошко: держит, сопротивляется. Я – к ней. Топором доску отодрал, вторую… двери-то стволом заклинило, не пробраться, так я через боковину внутрь заглядываю: так и есть – женщина, боярского племени, вся в шёлке да мехах. В угол забилась, глаза круглые. Я ей руки протягиваю, "давай отсюда, дура!" – кричу. А она со страху уже ничего не соображает, визжит, царапается… Сметана?
   Масло?
   – Что?
   – Вареники со сметаной или с маслом кушать будем?
   – Карета… ты про карету давай…
   – Значит, со сметаной.
   Он достал из обоймы шкафчика две плоские пластиковые тарелки, выключил плиту, ловко отловил из кипятка вареники, залил сметаной и поставил на стол.
   – Чай только смородиновый, идёт?
   – Карета… – простонала Светлана.
   – Карета? Ах, карета… Вытащил тебя из кареты вовремя, едва сам успел убраться: ствол своим весом продавил её до самой земли. Тут твой дядька со своими молодцами подоспел. Видят остатки кареты, четверых бугаёв с топорами, хозяйку свою в обмороке, морду мою исцарапанную… Сперва повесить хотел, потом, как ты в себя пришла, да наш Степан-старшой всю историю поведал, выпорол и отпустил. Ты – ешь, – напомнил он Светлане. – Вареники горячими хороши…
   Он уже успел налить чай, нарезать и положить в стаканчики тонкие, исходящие соком дольки лимона.
   – И всё? – разочарованно спросила Света.
   – Больше ничего не заказывали, – Максим положил перед ней серебряную вилку, – сразу чувствуется, что настоящую, не мельхиоровую, – и присел рядом.
   – Я про карету… – уточнила она, принимаясь за еду.
   – Нет, конечно, – он стащил с головы платок и поправил волосы. – Мы встречаемся в каждой нашей жизни. Разные времена, разные обстоятельства… но последствия всегда одни и те же: порка вплоть до усекновения головы.
   – Усекновения? – уточнила она.
   – Ага, – подтвердил Максим. – Оно самое. Голова в одну сторону, остальное – в другую.