Яценко Владимир. Пленники зимы

   Один в большой тёмной комнате, заставленной громоздкими непонятными предметами.
   Он прислушивается и чего-то ждёт…
   – Так как, Максим? – торопит меня Вальдемар. – До Балты отвезёшь?
   – Нет, на снег посреди дороги высажу.
   – Ага, спасибо. Я, пожалуй, пойду. А то напарник твой, что-то не в духе. Всё, солнце, пока. Свидимся.
   Она привычно подставляет ему щеку. Он без воодушевления её целует, надевает шапку, открывает дверь и… всё. Нет его. Даже в какую сторону направился – непонятно.
   Светлана всё ещё возится со своей одеждой, стряхивая быстро тающий снег в сторону от меня.
   Я отдёргиваю занавеску со спальника и кладу на полку отстёгнутый капюшон, платок, шарф, рукавицы.
   – Зачем вы раскладываете? – голос у неё под стать губам: улыбающийся, немного насмешливый. – Я думала всё внутрь капюшона сложить, чтоб места не занимать.
   – Ну да, – хриплю в ответ, – чтоб лучше отсырело. А так – высохнет, тёплым будет.
   Как это здорово: иметь полезные привычки. Ежедневная уборка, например. У меня чисто, уютно… женщины это ценят. "Максик, – ласково говорю себе, – да ты никак поучаствовать решил? Тебе улыбнулась девушка, и ты тут же растаял? Или ты думаешь, что это Она?" Я был уверен в этом.
   – А шубу можно снять?
   Я смотрю на внутренний термометр: "+17оС".
   – Попробуйте. Станет холодно – всегда можно одеться.
   Она, сидя, неловко выкручивая к спине руки, пытается снять одежду. Я помогаю.
   Светлана шепчет "спасибо" и остаётся в тёмных брюках из тяжёлого плотного материала и свободном свитере. Разворачивается, коленями становится на сиденье и сама раскладывает в спальнике шубу.
   Я обалдело смотрю на спортивные формы её ног: от талии и ниже, и думаю о том, что для того, чтобы показать человеку его близость к животному, Господу не особенно-то и стараться нужно.
   – Как тут у вас чисто, – одобрительно замечает она, усаживаясь на место.
   Света смотрит на меня, и я понимаю, что видит меня насквозь. Вот беда-то какая!
   – Светлана, Светлана, – я катаю имя на языке как конфету, пытаясь избавиться от наваждения. – Какое светлое слово…
   – А мне не нравится, – неожиданно заявляет она.
   – Почему?
   – Слишком простое.
   – Простота и ясность ещё никогда не были недостатками, – я пытаюсь остановиться, не получается: – Это как свет в конце тоннеля.
   Она поворачивается ко мне. Улыбается.
   Дверь открывается, в клубах пара и снега появляется Николай. Светлана вполне естественно отодвигается от него, а значит усаживается ближе ко мне. Не могу сказать, чтобы это было неприятно. Сквозь ткань куртки чувствую её бёдра, и в глазах начинает темнеть. "Кто там к Валюхе приехал? Надо бы познакомиться. Так и в самом деле тронуться умом недолго"…
   Я выглядываю из-за плеча Светланы, чтобы посмотреть на Николая. Он молчит. Рот раскрыт, глаза выпучены. Но смотрит не на нашу гостью. Смотрит на меня. В глазах – ужас. Ужас и страх.
   – Что там, Николай? Что с ёмкостями?
   Судя по выражению его лица, сорвало все патрубки, в канистрах – трещины. Две тонны молока лишь на двадцать процентов коровьего, остальное – соя, льются сплошным потоком просто на пол, находят щели в днище грузового отсека кунга и выливаются наружу, застывая на морозе молочно-белыми сталактитами…
   – С ёмкостями? – он облизнул губы, немного приходя в себя. – Причём тут ёмкости?
   Ничего им не сделается.
   Конечно, не сделается. Да и нет там никаких щелей!
   – Поздоровайся, у нас прекрасная гостья.
   – Доброе утро, Коля, – говорит Светлана.
   – "Добрым" утро не бывает, – механически откликается Николай, и опять ко мне. – О тебе бабы разное толкуют, но не ожидал… ошеломил. Мы ни о чём не договаривались, понял? Я тебе ничего не обещал!
   – О чём это ты?
   – Что тут у вас происходит? – вступает Светлана.
   – Ничего, – отрезает Николай.
   Он отворачивается от нас. Садится прямо и смотрит перед собой сквозь лобовое стекло в метель…
   Я пожимаю плечами. Не обещал – так не обещал. Мало ли что обо мне говорят! А женщины в особенности…
   Разворачиваемся и выезжаем на дорогу, плавно набирая скорость. У самого выезда из села встречаем Петровича. Я моргаю ему дальним светом, но он никак не реагирует. Наверное, совсем уже согрелся на своём "топливе".
   Светлана сидит рядом, всё так же чуть прижимаясь ко мне. С учётом ёрзающего подо мной на сугробах кресла, пытающегося жить своим умом, это не очень удобно.
   Двигаюсь на четвёртой передаче, на спидометре – "50", и правая рука могла бы легко опуститься ей на плечи. Тем более, что водительское кресло чуть выше сидений для пассажиров.
   – Что-то случилось? – неожиданно оживает Николай.
   – Почему ты спрашиваешь? – откликается Света.
   – Пять утра, – я машинально смотрю на часы – и в самом деле – пять, – не каждый же день ты с нами катаешься…
   – Не каждый, – соглашается Светлана.
   – А всё-таки? – спустя минуту или две, настаивает Николай. – Что случилось?
   – Ничего, – теперь в её голосе проскальзывает пренебрежение. – Просто достало всё. Упаси Бог от этой жизни…
   – Не говори "упаси нас", – подключаюсь я к их тёплой семейной беседе. – А говори "посмотри на нас".
   – Что-что? – она поворачивается ко мне. – Как это?
   – Да так, – я пожимаю плечами. – Только что с Николаем на эту тему говорили. Нам может что-то нравиться, а оно для нас зло, а то, что ненавистно, может оказаться благом. Внимание Бога важнее представлений о собственном благополучии.
   Теперь пауза затянулась минут на пять.
   – О вас ходят разные слухи, – отважилась, наконец, Света.
   – Хорошо ещё, что не бегают, – краем глаза вижу, как она улыбается. Да Винчи просто не знал с кого писать свою Мону Лизу. Вот так бы сидел и смотрел…
   – И не прыгают, – смеётся Николай. – А Вальдемар почему не поехал?
   – Сказал, что Максим троих в кабину не возьмёт, и за машиной присмотреть надо.
   – Мы бы его в спальник отправили, – рассудительно замечает Николай. – Или на кухню. А за машиной чего смотреть? Воду из радиатора слил, аккумулятор в хату занёс, вот и весь присмотр.
   – До Балты далеко?
   Я смотрю на спидометр – по-прежнему "50".
   – У нас ещё три точки. Да с учётом дороги… до обеда доберёмся.
   – А можно я в спальнике полежу?
   – Отчего же нельзя? – я чувствую досаду. Не могла, что ли со мной ещё минуту-другую посидеть? – Там есть лаз в жилую часть, можете позавтракать… чай, кофе, капучино…
   – Как интересно!
   – Я покажу, – засуетился Николай.
   Он тут же приподнялся и сложил своё кресло, открывая небольшую лесенку – две перекладины, чтоб удобнее в жилой отсек взбираться. Дотянулся до люка, открыл его и галантно взял Светлану за руку, предлагая ей лезть первой. Она ловко вскарабкалась наверх, на мгновение застыла, стоя на коленях вглядываясь в лаз перед собой, и пропала в туннеле.
   Николай восхищённо посмотрел ей вслед, потом перевёл взгляд на меня и подмигнул:
   – Знаешь, пожалуй, наш договор в силе…
   – Тут темно, – слышится голос Светланы.
   – Темнота – друг молодёжи, – весело кричит Николай.
   Я молча включаю им свет со своего пульта.
   – Ага, – говорит Николай. – Спасибо.
   – Пожалуйста, – отвечаю я. – И поэкономнее с водой, в баке литров двести осталось, не больше.
   Но он уже полез вперёд и ничего не услышал. Я включил связь с кухней, чтобы повторить, но тут же передумал и отключился. Несколько минут сидел, восстанавливал дыхание, пытаясь сосредоточиться на дороге. Ничего не видно.
   Включил все фонари, какие есть, аварийки, – ну, это для тех, кто догоняет. Чтоб, значит, сзади не налетели… А задница у неё, однако! При таком росте и талии…
   А вот грудь что-то не просматривается, впрочем, свитер…
   Отрываю правую руку от руля, несколько секунд трясу её, чтобы расслабить кисть и с размаху, изо всех сил бью себя по лицу, и ещё, и ещё раз. Скотина! Животное!
   Мало? Вот тебе ещё! И ещё! Чувствую, как слёзы катятся по щекам. Дрожащей рукой включаю магнитолу. Молодые голоса, полные радости и веры в своё счастливое будущее врываются в кабину.
   Переключаюсь на магнитофон: "… и встретиться со вздохом на устах, на хрупких переправах и мостах, на узких перекрёстках мирозданья"… Мой учитель всегда прав… Врубаю на полную громкость и, перекрикивая хриплый, полный боли и тоски голос, ору в ночь:
   – "Я получил эту роль, мне выпал счастливый билет"!
   Становится немного легче. Отпускает. Точно: уже отпустило. "Потому что если не любил, значит и не жил, и не дышал"… Я выключаю магнитофон. Хорошего – понемножку.
   "Что с тобой, Максик? – обращаюсь к себе, как к заболевшему ребёнку. – Час назад ты не знал её имени. Не знал, что она вообще есть. А теперь такая буря чувств.
   Откуда? Почему?"
   Хитрость не помогает. Я знаю "почему".
   – Это болезнь, – уговариваю себя вслух, чтоб лучше доходило, чтоб было понятно.
   Чтоб прошло и не тревожило. – Это всё ведьма, её порча. С этим можно бороться!
   Наверное… Вот только, как? Это не карманы зашить, помалкивать и "косить под нормального"…
   Я обнаруживаю, что скорость уже около "60", перехожу на пятую передачу и убираю ногу с газа. Машина катится под уклон, обороты двигателя не дают ей разогнаться и, несмотря на сильнейший боковой ветер и всё растущие сугробы снега под колёсами, наше движение ровное и уверенное.
   В самом конце спуска дорога делает заметный поворот влево, подтормаживаю, пытаясь угадать начало поворота – из-за снега ничего не видно и вдруг справа, в стороне от дороги – движение…
   Так и есть: справа, в конце широкой борозды со скруглёнными от ветра краями чернеет тёмная масса легковой машины, сидящей по самые окна в снегу. Напротив неё, у обочины кто-то стоит, машет руками.
   Я торможу, останавливаюсь и сдаю чуть назад, одновременно разворачиваясь, чтобы упереть лучи своих прожекторов в это свидетельство чьей-то легкомысленности.
   Затем подаю вперёд, плавно съезжая с дороги. Дверь открывается и в кабину, судорожно ловя ртом воздух, вваливается молодой парень. Высокий, складный, в кожаной куртке, без шапки.
   – Давай, братишка, – выдыхает он. – Выручай, я заплачу, обижен не будешь. Трос у тебя есть?
   Я смотрю на него, и почему-то становится грустно.
   Из люка показывается голова Николая.
   – Трос? – говорит Николай. – Есть трос, как не быть… А зачем? Почему стоим?
   Парень разворачивается к нему:
   – Слетел с дороги. Давайте, мужики, вытаскивайте…
   Я смотрю на его машину, на снег и чувствую, как ветер несёт меня прочь от наезженной колеи, почему-то решив, что прежнего пути с меня достаточно.
   – Сколько? – деловито справляется Николай.
   Он стряхивает с губ крошки, что-то дожёвывая, и падает чуть ли не на голову незнакомцу. На нём уже нет ни шапки, ни полушубка. Он отодвигает парня на сидение рядом со мной и присматривается к темнеющей за белой завесой снега машине.
   – Этот тот "Вранглер", что ли?
   – "Чероки", – обиженно басит парень.
   Он уже почувствовал тепло, поопустил "молнию" на куртке и рассматривает мою приборную панель. Напрасно: половину индикаторов можно смело выкинуть, а на остальные просто не обращать внимания.
   – А ты сказал "Вранглер", – незаслуженно попрекает меня Николай, и к парню: – Сколько заплатишь?
   – Полтинник хватит?
   – Каждому, – хладнокровно уточняет Николай.
   – Стольник, так стольник, – подозрительно легко сдаётся парень, доставая из бумажника две купюры по пятьдесят гривен. – Только поаккуратней, мужики, тачка импортная, одна краска сколько стоит…
   – Зачем такую дорогую машину покупал? – равнодушно бросает Николай, принимает у него деньги и тянется к спальнику за одеждой.
   – Что тут у вас? – Света высовывается из люка чуть ли не по пояс, отодвигая в сторону Николая, ловко управляющегося со своей курткой. Она с восхищением смотрит на дорогу. – Как красиво! Раньше не так было…
   У неё в руках кусок чёрного хлеба с маслом, густо покрытый ржавыми пятнами красной икры.
   "Мне даже не предложили", – подумал я, всматриваясь в метель. И вправду красиво: снег блестит, искрится, окрашиваясь жёлтым от моих противотуманок и красным – от сполохов аварийки. Здорово! Вот только предложить мне поесть они почему-то забыли. А я ведь не завтракал. И Николаю это известно.
   – Света? – парень неожиданно щетинится. – Какого чёрта?! – И вдруг он переходит на крик: – Я тебе русским языком…
   – Зачем кричать, когда есть руки? – осаживает его Света, и откусывает приличный кусок бутерброда.
   – Мы договорились, ты ждёшь…
   Я вижу, как у Николая вытягивается лицо. Я удивлён не меньше.
   – Я прекрасно помню, о чём мы договорились, – спокойно, даже с какой-то ленцой отвечает она. – Я жду твоего звонка. А где его ждать, – моё дело. Звони, – приеду! – Её речь с набитым ртом вполне ясна, хотя до полной внятности, конечно, далековато.
   – Что там у вас? – парень привстаёт и пытается заглянуть в люк. – Проход какой-то…
   – Это тебя не касается, – неприветливо останавливает его Николай. – Пойдём, покажешь, за что цепляться.
   – Разговор не закончен, – бросает парень. – Я вернусь.
   – Давай-давай, – пренебрежительно отвечает Светлана.
   Они выпрыгивают из кабины, одеваясь и застёгиваясь на ходу. Светлана выползает из люка и усаживается рядом.
   – Это ты от него пыталась уехать?
   – Кто ж знал, что этот кретин в снегу застрянет? – беспечно ответила она. – На джипе…
   – Много ты им должна?
   Николай, сгибаясь под ветром, подходит к самому передку КАМАЗа и пропадает в мёртвой для обзора зоне. Я его не вижу, но знаю, что сейчас он натягивает перчатки и ждёт, когда я запущу лебёдку. Перевожу тумблер в положение "размотка" и нажимаю кнопку. Лебёдка у меня электрическая, это не рычагами отбора мощности возиться. Николай тут же появляется в лучах фар, пятится, за ним чёрной лентой змеится трос.
   – А ты помочь хочешь? – Она уже дожевала свой бутерброд, голос звучит уверенно, вызывающе.
   – Все люди – братья, должны помогать друг другу…
   Николай добрался до джипа. Две фигуры захлопотали над тёмным остовом машины.
   – Вот именно – "братья", – замечает Светлана. – Вот и пусть "братья" помогают друг другу. А мы, сёстры, как-нибудь сами справимся.
   Я вытравил ещё метра полтора троса и выключил лебёдку.
   – Похоже, тебя крепко обидели…
   – Я была дурой!
   – Ну-ну. На дуру ты совсем не похожа.
   Фигуры выпрямились и замахали руками.
   – А на кого я похожа?
   Я переключил лебёдку на обратный ход и начал понемногу выбирать трос. Теперь сквозь струи снега в свете фар маячила только одна фигура. Парень, по-видимому, сел в машину. Трос натянулся в струну, вой электродвигателя пробился сквозь глухие обороты дизеля, мой грузовик чуть дрогнул, а джип зашевелился, стрелкой компаса выравниваясь по направляющей троса.
   – На человека, который продуманным и взвешенным решениям предпочитает вдохновение и азарт. По принципу "будь что будет". Тебе нужно идти в парашютный спорт. Там любят таких безбашенных…
   – Парашютный спорт? – она смеётся. – Вот бы не подумала. А ещё?
   – Можно и ещё, – я на мгновение отвлекаюсь от натянутого троса и смотрю на её лицо. Да, это она. – Ещё тебе не стоит доверять рубить хвост собаке.
   – Почему?
   Машина была уже рядом – в метрах двух. Её фары яростно били по глазам. Я выключил свой свет, оставив только габариты и аварийку, но парень, видно, намёка не понял – фары не выключил. Что он там хочет рассмотреть? На моём бампере?
   – Потому что рубить будешь вместе с задними ногами. Чтоб, значит, раз и навсегда.
   Останавливаю лебёдку, фиксирую трос, и на задней передаче вытягиваю джип на дорогу. Езжай, парень, только с дальним светом всё-таки осторожней: неровен час, кто-нибудь из общественных воспитателей бросит из окна болт или гайку. На твоих скоростях налететь на такое препятствие – серьёзное испытание.
   – Почему это с "задними ногами"? – в её голосе обида.
   – Потому что вдохновение, как правило, не учитывает, что жизнь не стоит на месте, – я перевожу дыхание: натянутый трос – это не шутки. – Что вчера было плохим, сегодня может быть хорошим, и наоборот. Приняв решение, ты никогда не унизишься до того, чтобы спустя какое-то время его пересмотреть.
   Стучат. Поднимаюсь с сидения и смотрю сверху через лобовое стекло на то, что делается снаружи.
   Крюк от джипа отцеплен. Подтягиваю трос. Зелёная лампочка – порядок. Лебёдка зафиксирована, трос подтянут. Всё. Можно ехать.
   – Никогда бы не подумала, что такие слова можно услышать в метель, в степи, в половине седьмого утра.
   Смотрю на часы: шесть двадцать. До обеда не успеем.
   – Что они там возятся?
   – Ты не похож на обычного водилу.
   – "Обычных" людей не бывает. Все – равнонеобычны.
   Дверь распахивается. Влезают оба. Промёрзшие. Хмурые. Злые. Светлана недовольно жмётся ко мне. Я не питаю иллюзий. Я суше и теплей. Причина только в этом.
   – Максим, у парня что-то с коробкой передач.
   Я молчу. Ветер, злой, недовольный, хватает за шиворот Максима Добровольского и несёт… куда? Хотел бы я знать.
   – Максим, – подключается парень. – Я заплачу. Отбуксируй меня в Одессу.
   Я смотрю на Николая. Он понимает мой взгляд. В кузове две тонны молока. Почти всё – соя. Что делать?
   – В том-то и дело, – возбуждённо повышает голос Николай. – Молоко он покупает!
   По хорошей цене сторговались. И платит валютой! Триста долларов! Смотри, уже отсчитал!
   Я молча смотрю на него. Одно дело привезти на молзавод смесь коровьего молока с соевым в божеской пропорции – никакая экспертиза не придерётся. Совсем другое, – привезти сою в Одессу, по цене коровьего молока.
   – Только ему молоко не нужно, – торопится Николай, чтобы я не брякнул лишнего. – Он его здесь сливает.
   – Куда сливает? – интересуется Светлана.
   – Какая разница? – встревает парень. – На землю.
   – Молоко на землю? В снег?
   Я благодарен ей за это негодование.
   – А что такого? Это моё молоко, куда хочу, туда сливаю.
   Я смотрю на них, и мне опять выть хочется. И присутствие Светланы не помогает.
   – Да брось ты, – напирает Николай. – Ну, куда мы в метель попрёмся? И чем дальше, тем хуже. Сливаем, и вся недолга. Расскажи кому, что покупателя прямо на трассе в метель нашли – не поверят. И тебе работа. За буксировку – отдельная плата. Ещё две сотни, я сторговался.
   Парень с готовностью протягивает пять сотен долларов. Кошмарный сон! Я беру деньги. Не всё ли равно? Плевать! Откидываю крышку бардачка, достаю свой кошелёк и аккуратно складываю купюры.
   – Ага, – суетится Николай, запихивая под полушубок шарф. – Я сейчас, я мигом…
   Он уходит в метель, а я сдаю назад и выруливаю на обочину, стараясь подальше отъехать от трассы. Ещё не хватало здесь, в низине на повороте молочный каток сделать.
   – Давай, Светка, – распоряжается парень. – Собирай вещички, поедешь со мной.
   – Что-то не хочется, – презрительно отвечает Светлана.
   Но парень не теряет надежды договориться:
   – Ты контролируешь ситуацию?
   – Ежемесячно, – отвечает она и не трогается с места.
   Я улыбаюсь немудрёной двусмысленности её ответа и решительно вклиниваюсь в разгорающийся скандал:
   – Пусть здесь остаётся.
   Парень, обалдевший оттого, что немой заговорил, поперхнулся и застыл, замер, на меня смотрит.
   – Тем более, что буксировка транспортных средств с пассажирами запрещена.
   – Так не тебе же с милицией разговаривать…
   – Это важно? – я смотрю сквозь него. – Это важно, с кем она поедет? Как тебя зовут?
   – Игорь.
   – Вот что, Игорь. Твоя машина смотрит в сторону Одессы. Сейчас я тебя объеду, и развернусь. Николай набросит карабин, куда скажешь. Выключай свет, только габариты и аварийка. Если что не так: посигналишь фарами. Всё понятно?
   – А она не убежит? – он смотрит на Светлану. – Мне голову открутят.
   Я чувствую фальшь. Я уверен – он знает, что бежать она не собирается. И что голову ему никто крутить не станет.
   В кабину поднимается Николай.
   – Всё! – торжествующе заявляет он. – Чисто!
   – Николай, давай буксирный трос на двух карабинах, в третьем запаснике…
   – Э, нет! – он хитро прищуривается.
   Когда-то этот придурковато-фермерский прищур вызывал умиление. Прошли, ох! давно прошли те времена.
   – Что ещё?
   – Теперь бы со мной расчётец.
   – Сколько там твоих?
   – Пятьдесят баксов, – он даже жмурится от удовольствия.
   – По какому курсу? – вынимаю из кошелька калькулятор.
   – Э, нет, – он опять щурится. – Баксы, баксы давай! Долляры!
   – Где же я тебе возьму пятьдесят долларов? – Мне непонятна его хитрость, в чём тут дело? – Ты же сам видел, он сотнями рассчитывался. Возьми из кассы, у тебя же осталась гривня…
   Смотрю на Игоря. Отворачивается с ухмылочкой, глаза прячет. "Веселись, юноша"… всё понятно. Но проверить не помешает.
   – Сотню разобьёшь?
   – Мелочи не держим, – злорадно басит он в сторону.
   Так и есть. Сговорились! Это что же сотню отдавать? Потому что сдачи нет? И обратно ведь не выколотишь…
   – Николай, брось дурить, – я делаю ещё одну попытку, – возьми гривню, какая разница? Всё равно менять…
   – Баксы, доралы давай! – твёрдо стоит он на своём.
   В его глазах – алчность. Он знает, сколько мне заплатил Игорь. Знает себестоимость моего соевого молока. Полагает, что может претендовать на эти деньги. И брать за горло…
   – То есть тебе позарез нужна половина стольника баксов? – уточняю хладнокровно, со значением.
   – Точно, – лицо порозовело, ну, котяра! – Половина!
   – Ты получаешь свою половину и успокаиваешься? Для твоего душевного равновесия больше ничего не нужно?
   – Не нужно, не нужно! – он энергично кивает головой.
   – Хорошо! – я беру из кошелька стодолларовую банкноту и рву её пополам. – Вот тебе твоя половина…
   Они в ужасе смотрят на мои руки.
   Свершилось неслыханное.
   Пятьдесят лет назад так, наверное, смотрели на разорванный комсомольский билет.
   Ещё раньше – на расколотое распятие. Земля дрогнула, небо обрушилось. Святыня сегодняшнего бытия, опора жизни, горизонты завтрашнего счастья порваны руками простого смертного. Новые времена – новые боги. Со своим Зевсом – Франклином во главе зелёного пантеона.
   – Парни, да что это с вами? Это лишь кусок тряпки!
   – Ты – псих! – визжит Николай. Чувствую, он готов броситься на меня. – Зачем?
   Он хочет сказать что-то ещё, хочет что-то добавить, но не может, не хватает воздуха, он задыхается.
   – Зачем? – осуждающе подхватывает Игорь. – Это же сто долларов!
   – Это мои сто долларов, – отвечаю, но запала уже нет. Скучно. – Что хочу, то с ними и делаю…
 

III

 
   Рассвело. Снегопад кончился. Или Максим выехал из циклона. Белая, заснеженная дорога на горизонте сливалась с неприветливым небом. Всё серо, хмуро, плоско…
   Солнца не было, стало быть, не было и не могло быть тени. Потому-то и дорога была такая же хмурая и неприветливая, как и небо над ней, над их машиной, над их головами.
   – Хорошо у тебя, – сказала Светлана. – Тепло. Уютно.
   – Так оставайся.
   – Ты сам машину переделывал?
   – Нет, конечно. У меня руки не под это заточены.
   – А под что они у тебя заточены?
   – Я – драйвер-системщик.
   – Это как?
   – Справлюсь с управлением любого механизма, от помела до Боинга семьсот сорок седьмого.
   – И где такому учат?
   – Это коммерческая тайна.
   – Тайна? – она разочарована. – Как по мне, все коммерческие тайны от некомпетентности. Человек просто не знает, как ответить на вопрос.
   – Не буду с этим спорить.
   – Это значит, ты не знаешь, где учился на пилота?
   – Это значит, я не знаю, как ответить на твой вопрос.
   Максим почувствовал досаду. Как-то резковато получилось. Что-то не так. И причина не в Светлане. Она-то легко шла на контакт. Что-то его беспокоило.
   Лёгкость, с которой Игорь отвалил пятьсот долларов? Что это за поломка коробки передач от заноса на снегу? У джипа?
   "И ведь зарок себе давал: не соваться в Одессу…" – Судя по машине и твоему отношению к деньгам, ты не из бедных, – сказала Светлана. – Чего это тебя в глушь понесло молоко развозить?
   – Дороги, которые нас выбирают, – он пожал плечами. – Ты тоже на сельскую учительницу не похожа.
   – О-о! – она невесело усмехнулась. – Никогда бы не подумала, что это такое наказание!
   – Малолетние бандиты замучили?
   – Нет, с детьми, как раз – порядок. Думала, хуже будет. Родители… такой зверинец не в каждом зоопарке увидишь: одни самцы, и с потрясающим апломбом.
   Кстати, там у тебя душ… он – настоящий?
   "Ничего себе "кстати"! Видно ей и вправду крепко досталось"! – подумал Максим.
   – Нет, игрушечный.
   – И вода горячая есть?
   – Я вижу быт простого сельского труженика у тебя поперёк горла.
   – Максик, милый, пусти меня в душ, пожалуйста!
   – Какие проблемы? Полотенце и халат найдёшь в шкафчике, справа от двери… только воды там…
   Он не успел договорить. Светлана уже пропала в туннеле.
   "Никого не интересует, сколько осталось воды, – подумал Максим. – Интересно, ей двух сотен литров хватит?" Он посмотрел на индикаторы уровней – да, двести литров. Сливной бак пуст, ещё вечером слил, побоялся мороза. Так что – порядок. Он включил связь с жилым отсеком:
   – Мыло и шампунь на выдвижном столике слева…
   – Напугал! Может, тут ещё и телекамера где-то?
   – А тебе есть, что от меня прятать?
   Она легкомысленно хихикнула.
   – А ты не зайдёшь?