Страница:
— Тогда отпускай.
И Василий отпустил проводки.
Улитка засветилась сильнее — и сразу померкла в солнечных лучах. Прямо в окно светило яркое желтое солнце.
Дверь с шипением отошла в сторону. И внутрь хлынула вода.
Глава 1
Глава 2
И Василий отпустил проводки.
Улитка засветилась сильнее — и сразу померкла в солнечных лучах. Прямо в окно светило яркое желтое солнце.
Дверь с шипением отошла в сторону. И внутрь хлынула вода.
Глава 1
Из воды торчали только хищные кончики металлических рогов. Татьяна и Резеда уцепились за один рог, Гюльчачай и Пурдзан — за другой. Хафизулла, Мин-хан, Василий и Ольга бултыхались рядышком. Их ноги уже не доставали до гладкой верхушки "шлема Искандера".
— Пур, ты что, плавать не умеешь?
— А где бы я научился, курпан-баши? В ручье Карджала, что ли?
Василий тоже был неважным пловцом. Тем более, ему мешала золотая улитка, которую он бережно прижимал к груди.
— Хорошо, вода теплая, эмир.
Хафизулла нырнул, проплыл под Ольгой и вынырнул с другой стороны.
— Хаф, не резвись, помоги лучше Пурдзану.
Рога окончательно ушли под воду. Девушки, отпустив спасительные рыбьи рожи, напряженно перебирали руками по-собачьи. Пурдзан поднял тучу брызг, потом, ухватившись за плечо Хафизуллы, успокоился.
— Курпан-баши, куда плывем?
— К берегу. Вон, на горизонте, видишь?
Вдали горизонт чуть изгибался, дрожал легкой неровностью, намекая на берег. Но хватит ли сил? И что там ждет?
Мрачные мысли переваливались в усталой голове Василия, мешаясь с надоедливым стрекотом мотора…
Мотора?
— Эй! Кто-то…
— Да! Катер! — подтвердила Ольга.
Все принялись кричать и размахивать руками. Пурдзан снова поднял фонтан брызг и чуть не утонул.
Стрекот мотора становился громче, перерастая в монотонное рычание. Это был мощный катер на подводных крыльях. Василий его увидел — длинный белый корпус, нелепые надстройки, красный флаг с полумесяцем и звездой. Полумесяц — значит, здесь существует какой-то вариант ислама. Можно договориться.
Василий закричал громче. Рык мотора стал ниже и тише, катер подходил, сбавляя скорость. Вот его белый крашеный бок уже под самым носом. Вот чьи-то руки тянут за одежду вверх…
Матросы переговаривались по-турецки, пересыпая речь греческими словами. И вдруг ахнули. Затараторили так быстро, что Василий перестал их понимать.
На гладкую досщатую палубу через низкий бортик свалился Пурдзан. Постучал копытами, потряс бородой, отфыркиваясь. Огляделся.
— Спасибо, братцы. Сатиры же плавать не умеют, всем известно. Я бы сейчас как вниз копытами — фьить!
Пурдзан резко махнул рукой сверху вниз и щелкнул пальцами.
— А вы бы потом за мои рога дном задевали… Эй! Я что? — Пурдзан удивленно оглядел себя, пожал плечами, — да нет, я, вроде, в штанах…
Но матросы жались к бортикам и в ужасе пялились на Пурдзана. Теперь Василий, отдышавшись, смог их рассмотреть. Обычные мужики. Небритые. В узких шароварах из синего хлопка и в клетчатых сорочках. Похоже одеваются северные германцы. Но, судя по жаре, до Турции Гогенштауфена отсюда далековато. Да и существует ли в этом мире Турция Гогенштауфена? Судя по их реакции на Пурдзана, в этом мире даже сатиров нет.
Матросы хрипло перешептывались. Василий уловил слово «шайтан» и испугался, что матросы сейчас наберутся смелости и ринутся защищать веру — от Пурдзана. Василий, кряхтя, поднялся на ноги, положил Пурдзану руку на плечо и обратился к матросам:
— Почтеннейшие, мой друг прибыл издалека…
Но Пурдзан все испортил. Он расставил ноги, заложил руки за спину. Его крупные мускулы под волосатой шкурой напряглись. Глаза превратились в щелочки.
— Ребята, все приапские сатиры — правоверные. Мы не любим, когда при нас упоминают шайтана. И совсем не любим, когда кого-то из нас…
Василия очень пугал вид раздувшихся мускулов Пурдзана. И не только возможностью предстоящей драки. Что-то еще было в этих мускулах неприятное. Даже ужасное.
И тут Василий понял.
— Пур… А где твоя жилетка? С улитками…
Пурдзан задумался. И сник.
— Я ее клал на сундуки.
— А сундуки?
— Там. Утонули.
Хафизулла почесал затылок. Ольга, широко раскрыв глаза, приложила ладонь ко рту. Три девушки тоже помрачнели. Только Мин-хан не понимал по-турецки, и поэтому был целиком занят тем, что отжимал свой длинный плащ. Шляпу он потерял.
За спиной Василия послышались неторопливые шаги. Василий обернулся. По узкой лесенке из рубки на палубу спускался худощавый человек лет двадцати восьми, гладко выбритый и почему-то абсолютно седой. Его серовато-белые волосы были подстрижены так коротко, что сквозь них виднелась загорелая кожа. Человек был одет нелепо: короткие белые штанишки — короче, чем парадные туники византийских центов, и ярко-красная шелковая сорочка. На ногах — расхлябанные сандалии.
Но несмотря на идиотский вид, человек, судя по всему, был здесь хозяином. Матросы наперебой затараторили, указывая человеку на Пурдзана.
— Вы откуда? — спросил человек по-турецки с акцентом, показавшимся Василию знакомым.
— Дир-зигун Пурдзан, срочно призван Советом Зигунов с третьего курса парковой школы в Ка-Тракзоге, Приап…
— Ясно, ясно. Вольно. Ребят, Приап — это в СНГ, к северу от Казахстана. Там все такие. Они просто раньше за границу не ездили. В Турции у вас тоже не бывали. Скоро их будет много здесь. Зря испугались. Ладно, бегите по местам, возвращаемся в Стамбул.
Успокоив матросов, человек обратился к Василию:
— Пройдемте в каюту. И вы тоже, и остальные. Не пугайте местных идиотов.
У Василия все упало внутри. Человек обратился к нему на латыни.
Тесная каюта была уставлена по периметру мягкими диванами. Хозяин уселся в дальнем конце, возле низкого резного шкафчика, и показал на диваны.
— Садитесь. Итак, я готов предположить, что вы — из Института Сенеки.
Латынь среди присутствующих знал только Василий. Он и решил отвечать. Если это Блидинг, то лучше отвечать уклончиво. С другой стороны, что он знает о каком-то Институте Сенеки? А с третьей стороны, у хозяина, кажется, русский акцент. Может, попробовать?
— Вы говорите по-русски?
— Разумеется! — улыбнулся хозяин, — это мой родной язык.
Все, кроме Пурдзана, оживились. Пурдзан не говорил по-русски.
— Послушайте, а зачем вы обратились ко мне на латыни?
— Я решил, что вы — из Института Сенеки. Меня навел на эту мысль ваш… не совсем человекообразный спутник.
Хорошо, что Пурдзан по-русски не сечет, подумал Василий. А теперь следует выяснить, какое отношение все это море с катерами и короткими штанишками имеет к Блидингу. Выяснять Василий решил "в лоб":
— Разве в Блидинге сатиры — диковинка?
Хозяин нахмурился.
— Откуда вы знаете это слово? Хотя, нет, — он отмахнулся, — совпадение. Да, сатиры здесь не то, чтобы диковинка. Персонажи сказок. Но… Вы упомянули слово "Блидинг".
— Ваша Вселенная зовется иначе?
Хозяин снова нахмурился. Он хмурился все сильнее и сильнее, в глазах его засветилось какое-то хищное подозрение. Помолчав, он с силой хлопнул себя ладонями по голым коленям.
— Если мы имеем в виду одно и то же слово… Я был бы в ужасе просто, если бы узнал, что этим словом назвали вселенную. И вы…
Вдруг его челюсть отвалилась. Пальцы сами собой сплелись и расплелись. Потом он проговорил — неестественно чеканя слова:
— Я обратился к вам на латыни, решив, что вы — из Института Сенеки. А вы, в свою очередь, решили, что находитесь во Вселенной с названием «Блидинг». Почему?
— Именно потому, что вы обратились к нам на латыни. Насколько мне известно, латынь — основной язык обитателей Блидинга.
Тут в разговор вмешалась Ольга. Она расстелила на полу свою мокрую накидку и осталась только в шароварах и короткой курточке. Мокрые шелковые шаровары красиво облепили ее сильные ноги.
— А какой язык у вас? Русский?
— У многих. Но в большей степени распространен английский.
— Какой?..
Ольга нахмурилась. Хозяин катера расслабился, но оставался мрачным.
— Судя по вашей реакции, вы не из этой Вселенной. К тому же, в нашей Вселенной на Земле не водятся сатиры.
— Так они и у нас не водятся, — пожала плечами Ольга, — разве что, прилетают с Приапа.
— Приап — название планеты?
— Ну да…
Хозяин зацокал языком и принялся теребить рукава своей сорочки — почти, как Мвари. Василий успокоился. Это не Блидинг. Какой-то мир, не понятно, какой. Кажется, они не открыли Приап. Не видали сатиров ни разу. Что ж, потеря не большая. Главное, что это — не Блидинг… Стоп!
— А что, позвольте узнать, вы называете Блидингом?
— Компьютерную программу. Точнее — вирус. Вам знаком этот термин? Программа, которая сама себя переписывает…
— Да, да. Мы это называем заразой.
— Почти совпало. Так вот, Блидинг — это зараза.
— Верно, зараза та еще, — согласился Мин-хан.
— В данном случае «зараза» чисто компьютерная. Но с грозной перспективой. Такую «заразу» мог разработать только восемнадцатилетний юнец, которого очень разозлили всякие идиоты.
— И вы можете нас отвести к этому юнцу?
Василий почувствовал, что не просто так попал сюда, на катер к странному человеку в коротких штанишках. Хозяин развел руками, потом опять хлопнул себя по коленкам.
— Могу, конечно. Ведь что означает «Блидинг»? Аббревиатура: "Борис Леонидович Идин — Гений". А Борис Леонидович Идин — это я и есть. Будем знакомы!
— Пур, ты что, плавать не умеешь?
— А где бы я научился, курпан-баши? В ручье Карджала, что ли?
Василий тоже был неважным пловцом. Тем более, ему мешала золотая улитка, которую он бережно прижимал к груди.
— Хорошо, вода теплая, эмир.
Хафизулла нырнул, проплыл под Ольгой и вынырнул с другой стороны.
— Хаф, не резвись, помоги лучше Пурдзану.
Рога окончательно ушли под воду. Девушки, отпустив спасительные рыбьи рожи, напряженно перебирали руками по-собачьи. Пурдзан поднял тучу брызг, потом, ухватившись за плечо Хафизуллы, успокоился.
— Курпан-баши, куда плывем?
— К берегу. Вон, на горизонте, видишь?
Вдали горизонт чуть изгибался, дрожал легкой неровностью, намекая на берег. Но хватит ли сил? И что там ждет?
Мрачные мысли переваливались в усталой голове Василия, мешаясь с надоедливым стрекотом мотора…
Мотора?
— Эй! Кто-то…
— Да! Катер! — подтвердила Ольга.
Все принялись кричать и размахивать руками. Пурдзан снова поднял фонтан брызг и чуть не утонул.
Стрекот мотора становился громче, перерастая в монотонное рычание. Это был мощный катер на подводных крыльях. Василий его увидел — длинный белый корпус, нелепые надстройки, красный флаг с полумесяцем и звездой. Полумесяц — значит, здесь существует какой-то вариант ислама. Можно договориться.
Василий закричал громче. Рык мотора стал ниже и тише, катер подходил, сбавляя скорость. Вот его белый крашеный бок уже под самым носом. Вот чьи-то руки тянут за одежду вверх…
Матросы переговаривались по-турецки, пересыпая речь греческими словами. И вдруг ахнули. Затараторили так быстро, что Василий перестал их понимать.
На гладкую досщатую палубу через низкий бортик свалился Пурдзан. Постучал копытами, потряс бородой, отфыркиваясь. Огляделся.
— Спасибо, братцы. Сатиры же плавать не умеют, всем известно. Я бы сейчас как вниз копытами — фьить!
Пурдзан резко махнул рукой сверху вниз и щелкнул пальцами.
— А вы бы потом за мои рога дном задевали… Эй! Я что? — Пурдзан удивленно оглядел себя, пожал плечами, — да нет, я, вроде, в штанах…
Но матросы жались к бортикам и в ужасе пялились на Пурдзана. Теперь Василий, отдышавшись, смог их рассмотреть. Обычные мужики. Небритые. В узких шароварах из синего хлопка и в клетчатых сорочках. Похоже одеваются северные германцы. Но, судя по жаре, до Турции Гогенштауфена отсюда далековато. Да и существует ли в этом мире Турция Гогенштауфена? Судя по их реакции на Пурдзана, в этом мире даже сатиров нет.
Матросы хрипло перешептывались. Василий уловил слово «шайтан» и испугался, что матросы сейчас наберутся смелости и ринутся защищать веру — от Пурдзана. Василий, кряхтя, поднялся на ноги, положил Пурдзану руку на плечо и обратился к матросам:
— Почтеннейшие, мой друг прибыл издалека…
Но Пурдзан все испортил. Он расставил ноги, заложил руки за спину. Его крупные мускулы под волосатой шкурой напряглись. Глаза превратились в щелочки.
— Ребята, все приапские сатиры — правоверные. Мы не любим, когда при нас упоминают шайтана. И совсем не любим, когда кого-то из нас…
Василия очень пугал вид раздувшихся мускулов Пурдзана. И не только возможностью предстоящей драки. Что-то еще было в этих мускулах неприятное. Даже ужасное.
И тут Василий понял.
— Пур… А где твоя жилетка? С улитками…
Пурдзан задумался. И сник.
— Я ее клал на сундуки.
— А сундуки?
— Там. Утонули.
Хафизулла почесал затылок. Ольга, широко раскрыв глаза, приложила ладонь ко рту. Три девушки тоже помрачнели. Только Мин-хан не понимал по-турецки, и поэтому был целиком занят тем, что отжимал свой длинный плащ. Шляпу он потерял.
За спиной Василия послышались неторопливые шаги. Василий обернулся. По узкой лесенке из рубки на палубу спускался худощавый человек лет двадцати восьми, гладко выбритый и почему-то абсолютно седой. Его серовато-белые волосы были подстрижены так коротко, что сквозь них виднелась загорелая кожа. Человек был одет нелепо: короткие белые штанишки — короче, чем парадные туники византийских центов, и ярко-красная шелковая сорочка. На ногах — расхлябанные сандалии.
Но несмотря на идиотский вид, человек, судя по всему, был здесь хозяином. Матросы наперебой затараторили, указывая человеку на Пурдзана.
— Вы откуда? — спросил человек по-турецки с акцентом, показавшимся Василию знакомым.
— Дир-зигун Пурдзан, срочно призван Советом Зигунов с третьего курса парковой школы в Ка-Тракзоге, Приап…
— Ясно, ясно. Вольно. Ребят, Приап — это в СНГ, к северу от Казахстана. Там все такие. Они просто раньше за границу не ездили. В Турции у вас тоже не бывали. Скоро их будет много здесь. Зря испугались. Ладно, бегите по местам, возвращаемся в Стамбул.
Успокоив матросов, человек обратился к Василию:
— Пройдемте в каюту. И вы тоже, и остальные. Не пугайте местных идиотов.
У Василия все упало внутри. Человек обратился к нему на латыни.
Тесная каюта была уставлена по периметру мягкими диванами. Хозяин уселся в дальнем конце, возле низкого резного шкафчика, и показал на диваны.
— Садитесь. Итак, я готов предположить, что вы — из Института Сенеки.
Латынь среди присутствующих знал только Василий. Он и решил отвечать. Если это Блидинг, то лучше отвечать уклончиво. С другой стороны, что он знает о каком-то Институте Сенеки? А с третьей стороны, у хозяина, кажется, русский акцент. Может, попробовать?
— Вы говорите по-русски?
— Разумеется! — улыбнулся хозяин, — это мой родной язык.
Все, кроме Пурдзана, оживились. Пурдзан не говорил по-русски.
— Послушайте, а зачем вы обратились ко мне на латыни?
— Я решил, что вы — из Института Сенеки. Меня навел на эту мысль ваш… не совсем человекообразный спутник.
Хорошо, что Пурдзан по-русски не сечет, подумал Василий. А теперь следует выяснить, какое отношение все это море с катерами и короткими штанишками имеет к Блидингу. Выяснять Василий решил "в лоб":
— Разве в Блидинге сатиры — диковинка?
Хозяин нахмурился.
— Откуда вы знаете это слово? Хотя, нет, — он отмахнулся, — совпадение. Да, сатиры здесь не то, чтобы диковинка. Персонажи сказок. Но… Вы упомянули слово "Блидинг".
— Ваша Вселенная зовется иначе?
Хозяин снова нахмурился. Он хмурился все сильнее и сильнее, в глазах его засветилось какое-то хищное подозрение. Помолчав, он с силой хлопнул себя ладонями по голым коленям.
— Если мы имеем в виду одно и то же слово… Я был бы в ужасе просто, если бы узнал, что этим словом назвали вселенную. И вы…
Вдруг его челюсть отвалилась. Пальцы сами собой сплелись и расплелись. Потом он проговорил — неестественно чеканя слова:
— Я обратился к вам на латыни, решив, что вы — из Института Сенеки. А вы, в свою очередь, решили, что находитесь во Вселенной с названием «Блидинг». Почему?
— Именно потому, что вы обратились к нам на латыни. Насколько мне известно, латынь — основной язык обитателей Блидинга.
Тут в разговор вмешалась Ольга. Она расстелила на полу свою мокрую накидку и осталась только в шароварах и короткой курточке. Мокрые шелковые шаровары красиво облепили ее сильные ноги.
— А какой язык у вас? Русский?
— У многих. Но в большей степени распространен английский.
— Какой?..
Ольга нахмурилась. Хозяин катера расслабился, но оставался мрачным.
— Судя по вашей реакции, вы не из этой Вселенной. К тому же, в нашей Вселенной на Земле не водятся сатиры.
— Так они и у нас не водятся, — пожала плечами Ольга, — разве что, прилетают с Приапа.
— Приап — название планеты?
— Ну да…
Хозяин зацокал языком и принялся теребить рукава своей сорочки — почти, как Мвари. Василий успокоился. Это не Блидинг. Какой-то мир, не понятно, какой. Кажется, они не открыли Приап. Не видали сатиров ни разу. Что ж, потеря не большая. Главное, что это — не Блидинг… Стоп!
— А что, позвольте узнать, вы называете Блидингом?
— Компьютерную программу. Точнее — вирус. Вам знаком этот термин? Программа, которая сама себя переписывает…
— Да, да. Мы это называем заразой.
— Почти совпало. Так вот, Блидинг — это зараза.
— Верно, зараза та еще, — согласился Мин-хан.
— В данном случае «зараза» чисто компьютерная. Но с грозной перспективой. Такую «заразу» мог разработать только восемнадцатилетний юнец, которого очень разозлили всякие идиоты.
— И вы можете нас отвести к этому юнцу?
Василий почувствовал, что не просто так попал сюда, на катер к странному человеку в коротких штанишках. Хозяин развел руками, потом опять хлопнул себя по коленкам.
— Могу, конечно. Ведь что означает «Блидинг»? Аббревиатура: "Борис Леонидович Идин — Гений". А Борис Леонидович Идин — это я и есть. Будем знакомы!
Глава 2
Борю Идина не любили в Казани. И он не любил Казань, но ничего не мог с этим поделать. Его отец, преподаватель Казанского Авиационного института, настоял, чтобы сын пошел по семейным стопам, и запретил пытать счастья в Москве или хотя бы в Казанском университете.
Борины сокурсники увлекались тремя вещами: чинили старые мотоциклы, били друг другу морды и на еженедельных собраниях рассуждали об ответственности, лежащей на "будущих руководителях производства". Преподаватели только рассуждали — их не хватало даже на мотоциклы. Иногда Боря с тоской проходил мимо «сковородки», полукруглой площадки перед главным зданием университета, где на деревянных скамейках, манерно развалясь, сидели длинноволосые снобы — университетские студенты и презрительно поглядывали на "представителей низших вузов". Самое гадкое, они были правы! Боря искренне чувствовал себя неполноценным существом, обреченным пойти по стопам папы-маразматика.
По вечерам папа радостно докладывал семье об интригах на кафедре и о новинках науки и техники. Больше всего папа гордился персональными компьютерами. Их в авиационном институте было целых три. Мало того, они еще были объединены в локальную сеть!
Боря и сам видел эти компьютеры. Как-то раз его вызвали в вычислительный центр — не для работы, разумеется, а для беседы с председателем комсомольского бюро факультета. Председатель, лысоватый толстый аспирант, бодро набивал на компьютерной клавиатуре какую-то чушь, а сам в это время выговаривал Боре за неопрятную прическу и антиобщественное поведение. "Антиобщественное поведение" выражалось в том, что Боря отказался поехать на выходные в поход со своей учебной группой, объяснив это тем, что уродцев из своей группы он видит и без того слишком часто, чтобы еще с ними пить в свободное время. Сказал он это одной симпатичной девушке с соседнего факультета. Девушка оказалась не в меру болтливой.
Пока аспирант, суетясь пальцами по клавиатуре, говорил о студенческом товариществе и об ответственности "будущего руководителя производства", Боря представил себе страшную картину. Огромная сеть, в которую повязаны компьютеры, его отец, кретины-сокурсники, авиационные заводы, болтливая девушка, этот аспирант, снобы на «сковородке» — все! Нет, они не запутались в этой сети: они сами — ее ячейки. Сеть жива! И единственный, кого ловит эта живая сеть — он, Боря Идин.
И Боря решил сражаться. Стоять и выслушивать косноязычный треп аспиранта было оскорбительно, но, по большому счету, треп ничего не значил. Аспирант казался придатком своего компьютера. Или даже на самом деле был им. Вот на кого Боря решил направить первый удар — на компьютер.
Вечером того же дня Боря попросил отца принести какие-нибудь книжки по программированию. И обрадованный отец приволок целую стопку. Большинство книжек было написано по-английски, но Боря знал английский. Не знал он только, в каком направлении будет развиваться его месть.
Здесь тоже помог отец. Как-то за ужином он рассказал последнюю московскую байку. По словам отца, на факультет вычислительной математики и кибернетики Московского университета привезли новый компьютер, «трешку». На самом деле, конечно, старый, списанный из какого-то американского учреждения. Компьютер подключили к локальной сети. И вот недавно один студент выполнял на этом компьютере пустяковую учебную работу. В процессе работы требовалось вводить в память компьютера шестнадцатизначные имена — наборы букв и цифр. После того, как студент ввел очередное имя, внутри компьютера что-то натужно заскрежетало, по экрану поползли непонятные предупреждения в красных рамочках. Запахло горелой изоляцией.
Но самое интересное — такие же предупреждения замелькали на экранах соседних машин. Студент, чуя страшное, вырубил электричество в классе. Его чуть не убили, ведь работа всех, кто занимался в классе, полетела к черту. Но студент объяснил, в чем дело.
Студенты, лаборанты и преподаватели с опаской приблизились к застывшему компьютеру, от которого все еще пахло горелым. Отключили его от общей сети. И принялись изучать. Выяснилось, что раньше этот компьютер принадлежал Генеральному Штабу Военно-морских сил США. И в него была вшита плата с программой, реагировавшей как раз на то самое имя из шестнадцати знаков, которое случайно ввел студент. Программа была призвана уничтожить сеть, причем уничтожить физически: читающая головка превращалась в молоток и разбивала жесткий диск на мелкие кусочки!
Главное, что порадовало бориного отца в этой истории — очень малая вероятность подобного совпадения.
— Представляете! — причитал он, — набрать шестнадцать случайных знаков и попасть в точку! Вероятность всего в десять раз больше, чем вероятность спонтанной ядерной реакции. То есть, стул под любым из нас может сам собой превратиться в атомную бомбу! Если студент смог случайно угадать шестнадцатизначное имя, значит, и стул может взорваться! Бух!
Борю в истории отца заинтересовали, конечно, не вопросы вероятности. Плата с программой! Ее обязательно следовало добыть. И на зимние каникулы Боря отправился в Москву. Он чувствовал, что его цель важнее, чем страх перед отцом, чем жалость к матери, которая, пуская слезы по жирным щекам, названивает в морги казанских больниц — ведь Боря уехал, никого не предупредив.
В Москве он разобрался довольно быстро. Просто на улице расспросил дорогу до университета, а в самом университете — путь на факультет кибернетики. Поскольку было уже поздно, Боря заночевал в подъезде какого-то дома. Проснулся утром, часов в пять, поехал на вокзал, в туалете привел себя в порядок. И в десять часов утра явился на факультет. Как он и предполагал, многие лаборанты и самые усидчивые студенты не покинули факультет на время каникул, а, наоборот, вовсю работали, пользуясь возникшим избытком машинного времени. А Боре нужны были именно такие люди, приросшие к компьютерам. Они точно должны знать все истории, связанные с их любимой работой.
В полдень Боря уже стоял перед знаменитой машиной, ничем внешне не примечательной «айбиэмкой», и слушал знакомую историю, которую взахлеб рассказывал низенький кривобокий старшекурсник в угвазданном белом халате. Но разрушительной платы в машине уже не было — плату уволок к себе какой-то лаборант, литовец по имени Георгиас Арунасис.
Василий и Ольга, услышав это имя, одновременно вздрогнули.
— Как? — перебила Ольга Бориса, — он был здесь?
— Скорее, все-таки, двойник, — предположил Василий.
Но Ольга не могла успокоиться:
— Длинные черные волосы, подвижный рот — он так выглядел?
— Не знаю, — Борис пожал плечами, — я с ним не встречался. Я просто взломал его комнату в общаге и украл плату. Могу только точно сказать, что это был литовец, и, судя по словам старшекурсника, он выглядел именно так, как вы описали. Да какая разница, двойник или не двойник? Главное, я нашел у него плату.
Старшекурсник объяснил Борису, где живет Георгиас, но предупредил, что лаборант, скорее всего, укатил на неделю в Литву. Конечно, Георгиас мог забрать плату с собой. Но с другой стороны — зачем?
Вечером того же дня Борис вошел в грязно-желтое пятиэтажное здание на Ломоносовском проспекте. Вежливо поздоровался с вахтершей, не замедляя шага, и она приняла его за одного из обитателей общежития.
На стук в дверь никто не ответил. Но замок оказался простым, на роль ключа подошла мамина шпилька. Борис вообще хорошо запасся: в его холщевой сумке, помимо шпильки, лежала небольшая фомка, паяльник, набор отверток, несколько дискет и тестер.
За дверью находилась тесная прихожая, из которой можно было попасть в две комнатки. Обе комнатки были заперты — Борис не стал канителиться со шпилькой и выломал замки с помощью фомки.
В одной комнатке жила какая-то женщина — судя по кружевным солфеточкам, аккуратно прикрывавшим книжные полки и стол. Зато в другой комнатке обитал фанатик электроники. Стол, полки, даже пол — все было усеяно обрывками проводов и осколками развороченных плат. В шкафу Борис обнаружил кучу картонных коробочек с россыпью различных радиодеталей. И в том же шкафу лежала плата. Она была одна. Сбоку на ней стояли всякие шифры и надпись по-английски: "Опасно!" На столе, среди немытых тарелок и книжек по программированию, громоздился компьютер. Борис снял с корпуса кожух и включил питание. Полутора часов хватило, чтобы подключить плату. Покопавшись в памяти компьютера, Борис понял, что основную работу Георгиас за него уже сделал: программа платы была "взломана"!
Борис переписал данные с компьютера на свою дискету, однако решил все равно прихватить плату с собой — авось лаборант не заметил чего-нибудь интересного.
Но перед тем, как отсоединить плату, Борис не удержался и набрал шестнадцатизначное имя.
Через десять минут с компьютером было покончено. Плата работала!
На следующий день Борис уже снова был в Казани. Отец орал, мать что-то ныла ему в тон. Борис стоял, потупившись, и прятал злую ухмылку. В его сумке лежали драгоценная плата и дискета с расшифровкой. По пути от вокзала до дома он чуть не потерял свое богатство: на улице подвалила компания подростков в тюбетейках. Попросили, как водится, закурить…
Избитый, прижимая к груди сумку, Борис ковылял домой и думал о том, что в его варианте программы основным объектом должны быть не компьютеры, а люди.
Через два дня отец остыл. Когда Борис попросил пустить его поработать на компьютере во время каникул, отец с радостью согласился. И до самого конца каникул он не мог нарадоваться на примерное поведение сына. Когда отец спросил Бориса о содержании работы, Борис наговорил ему всякой чепухи. И отец поверил. Борис с самого начала предполагал, что его отец, при всей любви к "техническому прогрессу", не разбирается ни в чем, кроме факультетских интриг.
К началу семестра программа была готова. Борис пришел на Волгу, отыскал полынью и торжественно выкинул туда не нужную больше плату. Программа, которую написал Борис, была компактной и могла работать даже на «двушке». А с другой стороны, она была куда сложнее, куда изощреннее, чем бездумная «бомба», слепленная американцами. Программа Бориса сама выбирала способ и время уничтожения сети, исходя из единственной цели: уничтожение должно быть максимальным.
"Сеть" программа толковала широко — так же, как и сам Борис. В «сеть» включались не только компьютеры, но и любые люди, на компьютерах работавшие, любые приборы, питавшиеся с компьютерами электричеством из одной розетки — короче, все, до чего дьявольская программа могла дотянуться. А чтобы она могла дотянуться до максимального количества объектов, Борис снабдил ее стандартным вирусным "хвостом".
Он создал супервирус. Проглядывая строчки программы, Борис шептал про себя:
— Я — гений! Все — уроды. А я, Борис Леонидович Идин — Гений.
Сначала он не хотел никак называть свою программу. Но потом передумал. Шедевры следует подписывать. И Борис подписал свой шедевр: BLIDING.
Программа была запущена в первый учебный день нового семестра. Она до поры никак себя не проявляла. Она ждала, пока за машину не сядет кто-то, кто будет работать слишком долго, дольше трех часов, и вводить данные слишком быстро.
И когда такой человек пришел, некий неизвестный лаборант, программа стартовала.
Борис не стал проверять, хорошо ли работает его детище, и каким конкретно образом программа уничтожает все, что ему ненавистно. Он знал наверняка, что месть осуществляется. Этого было достаточно.
Но некоторые сведения до него случайно доходили, в основном — через отца. Лаборант покончил с собой — прыгнул с крыши. В лабораториях каждые три дня возникали пожары. Аспирант, распекавший Бориса, сошел с ума — убил какого-то студента, потом на улице убил случайного прохожего и, наконец, дома попытался зарезать жену. Жена спаслась, аспиранта увезли. И все это на фоне постоянных поломок: любые электрические приборы в том крыле, где был расположен вычислительный центр, регулярно выходили из строя. Только три компьютера работали исправно. Программа собиралась уничтожить все — и поэтому не могла начинать с себя.
Тем не менее, досталось и компьютерам. Во время очередного пожара в вычислительном центре обвалился потолок. Два компьютера были безнадежно повреждены, а третий отец Бориса сумел спасти. Он приволок его домой, довольно покрякивая. После пожара были списаны все три компьютера, в том числе и этот, почти целый.
Отец предложил Борису покопаться в машине, выяснить, все ли на месте. Первое, что Борис сделал — это вытащил из машины жесткий диск. Отец дал денег на новый диск, Борису удалось купить его по дешевке с рук около магазина радиодеталей.
А прежний диск отправился в полынью — вслед за американской платой.
Но оставалась еще дискета с программой. Борис хотел выкинуть и ее. Но потом решил, что в заархивированном виде программа будет вполне безобидно валяться даже в памяти компьютера. Жалко выкидывать шедевр — пусть и такой чудовищный.
Поэтому программа «BLIDING» спокойно осела в виде архива на задворках памяти бориного компьютера.
Прошло пять лет. Бывшие "будущие организаторы производства" рассосались по коммерческим палаткам, а бывшие подростки в тюбетейках регулярно наведывались к ним в гости — собирать деньги "за охрану". Отец Бориса продолжал нахваливать технический прогресс, но все больше срывался на ругань в адрес начальства, зажимающего зарплату. Сам Борис окончил институт с красным дипломом, но вместо того, чтобы писать компьютерные программы, принялся ими торговать.
Еще через год он переехал с окраин Казани, из квартиры в панельном доме, в собственный особнячок на улице Низенькая в "тихом центре" города. Особнячок представлял из себя неказистую двухэтажную избушку с тесным огороженным двориком, снизу каменную, сверху деревянную, шикарно отделанную внутри. Иногда Борис заходил в гости к родителям и, покуривая дорогие сигареты через золотой мундштук, с удовольствием слушал, как его никчемный отец жалуется на свою никчемную жизнь.
Впрочем, это было единственным удовольствием подобного рода, которое себе позволял Борис. Больше он ни на кого не злился: его жизнь неожиданно удалась. Отцу он купил новый компьютер, «пентиум», а старый забрал себе — чтобы иногда вспоминать о "тяжелом детстве". Компьютер этот стоял в углу и никогда не включался. Рядом стояли другие компьютеры, целые и развороченные — Борис любил на досуге в них копаться. Иногда он даже забывал, какой из них — тот самый.
Жизнь Бориса текла по обычной для молодого российского коммерсанта извилистой линии — пока не появились люди из Института Сенеки.
Они возникли прямо во дворе Бориса, где он драил свой новый джип. Вышли из светящегося розового облачка, вкатили за собой какой-то аппарат на колесиках, повернули на нем рычажок — и облачко исчезло. А люди остались, два приветливых старичка в длинных пестрых тогах. Они обратились к Борису на латыни — а он знал латынь, выучил ее на третьем курсе, чтобы хоть как-то приблизиться к университетским "снобам".
— В пестрых тогах? Приветливые старички? — удивился Василий.
Мин-хан хмыкнул:
— Таких блидов не бывает.
— Именно приветливые старички, совершенно милые люди, — настаивал Борис.
— Они сказали, что испытывают способ передвижения по неправильным мирам. Я согласился, что наш мир нельзя назвать особенно правильным. И почему-то я совсем не удивился, не испугался… После того, как моя программа непонятным мне способом отправила на тот свет несколько человек, я отучился удивляться. Мне только было интересно, что такое "правильный мир". Мы со старичками попили чайку, они все рассказали. Оказывается, их "правильный мир" — это Римская Империя размером с полгалактики. В вашем мире есть Римская Империя?
— Была, — коротко ответила Ольга.
— И у нас была, — добавила Резеда.
— Ну вот. И у нас была. А у них — до сих пор… Я так и не понял, почему у нас Рим сдох, а у них — наоборот. Они что-то долго объясняли про императора Юлиана-реформатора, который запретил христианство, потом пытался возродить старые культы, а перед смертью сделал государственной религией какую-то экзотику, митраизм, вроде. И старички прочли целую лекцию о том, что с помощью этого культа Рим подчинил себе половину планеты, а потом и другие планеты. Я больше в компьютерах разбираюсь, я, честно говоря, не понимаю, при чем тут религия. Но вот у нас нет митраизма — и мы дальше Луны практически не летали. А они — летали. Вы летали?
Борины сокурсники увлекались тремя вещами: чинили старые мотоциклы, били друг другу морды и на еженедельных собраниях рассуждали об ответственности, лежащей на "будущих руководителях производства". Преподаватели только рассуждали — их не хватало даже на мотоциклы. Иногда Боря с тоской проходил мимо «сковородки», полукруглой площадки перед главным зданием университета, где на деревянных скамейках, манерно развалясь, сидели длинноволосые снобы — университетские студенты и презрительно поглядывали на "представителей низших вузов". Самое гадкое, они были правы! Боря искренне чувствовал себя неполноценным существом, обреченным пойти по стопам папы-маразматика.
По вечерам папа радостно докладывал семье об интригах на кафедре и о новинках науки и техники. Больше всего папа гордился персональными компьютерами. Их в авиационном институте было целых три. Мало того, они еще были объединены в локальную сеть!
Боря и сам видел эти компьютеры. Как-то раз его вызвали в вычислительный центр — не для работы, разумеется, а для беседы с председателем комсомольского бюро факультета. Председатель, лысоватый толстый аспирант, бодро набивал на компьютерной клавиатуре какую-то чушь, а сам в это время выговаривал Боре за неопрятную прическу и антиобщественное поведение. "Антиобщественное поведение" выражалось в том, что Боря отказался поехать на выходные в поход со своей учебной группой, объяснив это тем, что уродцев из своей группы он видит и без того слишком часто, чтобы еще с ними пить в свободное время. Сказал он это одной симпатичной девушке с соседнего факультета. Девушка оказалась не в меру болтливой.
Пока аспирант, суетясь пальцами по клавиатуре, говорил о студенческом товариществе и об ответственности "будущего руководителя производства", Боря представил себе страшную картину. Огромная сеть, в которую повязаны компьютеры, его отец, кретины-сокурсники, авиационные заводы, болтливая девушка, этот аспирант, снобы на «сковородке» — все! Нет, они не запутались в этой сети: они сами — ее ячейки. Сеть жива! И единственный, кого ловит эта живая сеть — он, Боря Идин.
И Боря решил сражаться. Стоять и выслушивать косноязычный треп аспиранта было оскорбительно, но, по большому счету, треп ничего не значил. Аспирант казался придатком своего компьютера. Или даже на самом деле был им. Вот на кого Боря решил направить первый удар — на компьютер.
Вечером того же дня Боря попросил отца принести какие-нибудь книжки по программированию. И обрадованный отец приволок целую стопку. Большинство книжек было написано по-английски, но Боря знал английский. Не знал он только, в каком направлении будет развиваться его месть.
Здесь тоже помог отец. Как-то за ужином он рассказал последнюю московскую байку. По словам отца, на факультет вычислительной математики и кибернетики Московского университета привезли новый компьютер, «трешку». На самом деле, конечно, старый, списанный из какого-то американского учреждения. Компьютер подключили к локальной сети. И вот недавно один студент выполнял на этом компьютере пустяковую учебную работу. В процессе работы требовалось вводить в память компьютера шестнадцатизначные имена — наборы букв и цифр. После того, как студент ввел очередное имя, внутри компьютера что-то натужно заскрежетало, по экрану поползли непонятные предупреждения в красных рамочках. Запахло горелой изоляцией.
Но самое интересное — такие же предупреждения замелькали на экранах соседних машин. Студент, чуя страшное, вырубил электричество в классе. Его чуть не убили, ведь работа всех, кто занимался в классе, полетела к черту. Но студент объяснил, в чем дело.
Студенты, лаборанты и преподаватели с опаской приблизились к застывшему компьютеру, от которого все еще пахло горелым. Отключили его от общей сети. И принялись изучать. Выяснилось, что раньше этот компьютер принадлежал Генеральному Штабу Военно-морских сил США. И в него была вшита плата с программой, реагировавшей как раз на то самое имя из шестнадцати знаков, которое случайно ввел студент. Программа была призвана уничтожить сеть, причем уничтожить физически: читающая головка превращалась в молоток и разбивала жесткий диск на мелкие кусочки!
Главное, что порадовало бориного отца в этой истории — очень малая вероятность подобного совпадения.
— Представляете! — причитал он, — набрать шестнадцать случайных знаков и попасть в точку! Вероятность всего в десять раз больше, чем вероятность спонтанной ядерной реакции. То есть, стул под любым из нас может сам собой превратиться в атомную бомбу! Если студент смог случайно угадать шестнадцатизначное имя, значит, и стул может взорваться! Бух!
Борю в истории отца заинтересовали, конечно, не вопросы вероятности. Плата с программой! Ее обязательно следовало добыть. И на зимние каникулы Боря отправился в Москву. Он чувствовал, что его цель важнее, чем страх перед отцом, чем жалость к матери, которая, пуская слезы по жирным щекам, названивает в морги казанских больниц — ведь Боря уехал, никого не предупредив.
В Москве он разобрался довольно быстро. Просто на улице расспросил дорогу до университета, а в самом университете — путь на факультет кибернетики. Поскольку было уже поздно, Боря заночевал в подъезде какого-то дома. Проснулся утром, часов в пять, поехал на вокзал, в туалете привел себя в порядок. И в десять часов утра явился на факультет. Как он и предполагал, многие лаборанты и самые усидчивые студенты не покинули факультет на время каникул, а, наоборот, вовсю работали, пользуясь возникшим избытком машинного времени. А Боре нужны были именно такие люди, приросшие к компьютерам. Они точно должны знать все истории, связанные с их любимой работой.
В полдень Боря уже стоял перед знаменитой машиной, ничем внешне не примечательной «айбиэмкой», и слушал знакомую историю, которую взахлеб рассказывал низенький кривобокий старшекурсник в угвазданном белом халате. Но разрушительной платы в машине уже не было — плату уволок к себе какой-то лаборант, литовец по имени Георгиас Арунасис.
Василий и Ольга, услышав это имя, одновременно вздрогнули.
— Как? — перебила Ольга Бориса, — он был здесь?
— Скорее, все-таки, двойник, — предположил Василий.
Но Ольга не могла успокоиться:
— Длинные черные волосы, подвижный рот — он так выглядел?
— Не знаю, — Борис пожал плечами, — я с ним не встречался. Я просто взломал его комнату в общаге и украл плату. Могу только точно сказать, что это был литовец, и, судя по словам старшекурсника, он выглядел именно так, как вы описали. Да какая разница, двойник или не двойник? Главное, я нашел у него плату.
Старшекурсник объяснил Борису, где живет Георгиас, но предупредил, что лаборант, скорее всего, укатил на неделю в Литву. Конечно, Георгиас мог забрать плату с собой. Но с другой стороны — зачем?
Вечером того же дня Борис вошел в грязно-желтое пятиэтажное здание на Ломоносовском проспекте. Вежливо поздоровался с вахтершей, не замедляя шага, и она приняла его за одного из обитателей общежития.
На стук в дверь никто не ответил. Но замок оказался простым, на роль ключа подошла мамина шпилька. Борис вообще хорошо запасся: в его холщевой сумке, помимо шпильки, лежала небольшая фомка, паяльник, набор отверток, несколько дискет и тестер.
За дверью находилась тесная прихожая, из которой можно было попасть в две комнатки. Обе комнатки были заперты — Борис не стал канителиться со шпилькой и выломал замки с помощью фомки.
В одной комнатке жила какая-то женщина — судя по кружевным солфеточкам, аккуратно прикрывавшим книжные полки и стол. Зато в другой комнатке обитал фанатик электроники. Стол, полки, даже пол — все было усеяно обрывками проводов и осколками развороченных плат. В шкафу Борис обнаружил кучу картонных коробочек с россыпью различных радиодеталей. И в том же шкафу лежала плата. Она была одна. Сбоку на ней стояли всякие шифры и надпись по-английски: "Опасно!" На столе, среди немытых тарелок и книжек по программированию, громоздился компьютер. Борис снял с корпуса кожух и включил питание. Полутора часов хватило, чтобы подключить плату. Покопавшись в памяти компьютера, Борис понял, что основную работу Георгиас за него уже сделал: программа платы была "взломана"!
Борис переписал данные с компьютера на свою дискету, однако решил все равно прихватить плату с собой — авось лаборант не заметил чего-нибудь интересного.
Но перед тем, как отсоединить плату, Борис не удержался и набрал шестнадцатизначное имя.
Через десять минут с компьютером было покончено. Плата работала!
На следующий день Борис уже снова был в Казани. Отец орал, мать что-то ныла ему в тон. Борис стоял, потупившись, и прятал злую ухмылку. В его сумке лежали драгоценная плата и дискета с расшифровкой. По пути от вокзала до дома он чуть не потерял свое богатство: на улице подвалила компания подростков в тюбетейках. Попросили, как водится, закурить…
Избитый, прижимая к груди сумку, Борис ковылял домой и думал о том, что в его варианте программы основным объектом должны быть не компьютеры, а люди.
Через два дня отец остыл. Когда Борис попросил пустить его поработать на компьютере во время каникул, отец с радостью согласился. И до самого конца каникул он не мог нарадоваться на примерное поведение сына. Когда отец спросил Бориса о содержании работы, Борис наговорил ему всякой чепухи. И отец поверил. Борис с самого начала предполагал, что его отец, при всей любви к "техническому прогрессу", не разбирается ни в чем, кроме факультетских интриг.
К началу семестра программа была готова. Борис пришел на Волгу, отыскал полынью и торжественно выкинул туда не нужную больше плату. Программа, которую написал Борис, была компактной и могла работать даже на «двушке». А с другой стороны, она была куда сложнее, куда изощреннее, чем бездумная «бомба», слепленная американцами. Программа Бориса сама выбирала способ и время уничтожения сети, исходя из единственной цели: уничтожение должно быть максимальным.
"Сеть" программа толковала широко — так же, как и сам Борис. В «сеть» включались не только компьютеры, но и любые люди, на компьютерах работавшие, любые приборы, питавшиеся с компьютерами электричеством из одной розетки — короче, все, до чего дьявольская программа могла дотянуться. А чтобы она могла дотянуться до максимального количества объектов, Борис снабдил ее стандартным вирусным "хвостом".
Он создал супервирус. Проглядывая строчки программы, Борис шептал про себя:
— Я — гений! Все — уроды. А я, Борис Леонидович Идин — Гений.
Сначала он не хотел никак называть свою программу. Но потом передумал. Шедевры следует подписывать. И Борис подписал свой шедевр: BLIDING.
Программа была запущена в первый учебный день нового семестра. Она до поры никак себя не проявляла. Она ждала, пока за машину не сядет кто-то, кто будет работать слишком долго, дольше трех часов, и вводить данные слишком быстро.
И когда такой человек пришел, некий неизвестный лаборант, программа стартовала.
Борис не стал проверять, хорошо ли работает его детище, и каким конкретно образом программа уничтожает все, что ему ненавистно. Он знал наверняка, что месть осуществляется. Этого было достаточно.
Но некоторые сведения до него случайно доходили, в основном — через отца. Лаборант покончил с собой — прыгнул с крыши. В лабораториях каждые три дня возникали пожары. Аспирант, распекавший Бориса, сошел с ума — убил какого-то студента, потом на улице убил случайного прохожего и, наконец, дома попытался зарезать жену. Жена спаслась, аспиранта увезли. И все это на фоне постоянных поломок: любые электрические приборы в том крыле, где был расположен вычислительный центр, регулярно выходили из строя. Только три компьютера работали исправно. Программа собиралась уничтожить все — и поэтому не могла начинать с себя.
Тем не менее, досталось и компьютерам. Во время очередного пожара в вычислительном центре обвалился потолок. Два компьютера были безнадежно повреждены, а третий отец Бориса сумел спасти. Он приволок его домой, довольно покрякивая. После пожара были списаны все три компьютера, в том числе и этот, почти целый.
Отец предложил Борису покопаться в машине, выяснить, все ли на месте. Первое, что Борис сделал — это вытащил из машины жесткий диск. Отец дал денег на новый диск, Борису удалось купить его по дешевке с рук около магазина радиодеталей.
А прежний диск отправился в полынью — вслед за американской платой.
Но оставалась еще дискета с программой. Борис хотел выкинуть и ее. Но потом решил, что в заархивированном виде программа будет вполне безобидно валяться даже в памяти компьютера. Жалко выкидывать шедевр — пусть и такой чудовищный.
Поэтому программа «BLIDING» спокойно осела в виде архива на задворках памяти бориного компьютера.
Прошло пять лет. Бывшие "будущие организаторы производства" рассосались по коммерческим палаткам, а бывшие подростки в тюбетейках регулярно наведывались к ним в гости — собирать деньги "за охрану". Отец Бориса продолжал нахваливать технический прогресс, но все больше срывался на ругань в адрес начальства, зажимающего зарплату. Сам Борис окончил институт с красным дипломом, но вместо того, чтобы писать компьютерные программы, принялся ими торговать.
Еще через год он переехал с окраин Казани, из квартиры в панельном доме, в собственный особнячок на улице Низенькая в "тихом центре" города. Особнячок представлял из себя неказистую двухэтажную избушку с тесным огороженным двориком, снизу каменную, сверху деревянную, шикарно отделанную внутри. Иногда Борис заходил в гости к родителям и, покуривая дорогие сигареты через золотой мундштук, с удовольствием слушал, как его никчемный отец жалуется на свою никчемную жизнь.
Впрочем, это было единственным удовольствием подобного рода, которое себе позволял Борис. Больше он ни на кого не злился: его жизнь неожиданно удалась. Отцу он купил новый компьютер, «пентиум», а старый забрал себе — чтобы иногда вспоминать о "тяжелом детстве". Компьютер этот стоял в углу и никогда не включался. Рядом стояли другие компьютеры, целые и развороченные — Борис любил на досуге в них копаться. Иногда он даже забывал, какой из них — тот самый.
Жизнь Бориса текла по обычной для молодого российского коммерсанта извилистой линии — пока не появились люди из Института Сенеки.
Они возникли прямо во дворе Бориса, где он драил свой новый джип. Вышли из светящегося розового облачка, вкатили за собой какой-то аппарат на колесиках, повернули на нем рычажок — и облачко исчезло. А люди остались, два приветливых старичка в длинных пестрых тогах. Они обратились к Борису на латыни — а он знал латынь, выучил ее на третьем курсе, чтобы хоть как-то приблизиться к университетским "снобам".
— В пестрых тогах? Приветливые старички? — удивился Василий.
Мин-хан хмыкнул:
— Таких блидов не бывает.
— Именно приветливые старички, совершенно милые люди, — настаивал Борис.
— Они сказали, что испытывают способ передвижения по неправильным мирам. Я согласился, что наш мир нельзя назвать особенно правильным. И почему-то я совсем не удивился, не испугался… После того, как моя программа непонятным мне способом отправила на тот свет несколько человек, я отучился удивляться. Мне только было интересно, что такое "правильный мир". Мы со старичками попили чайку, они все рассказали. Оказывается, их "правильный мир" — это Римская Империя размером с полгалактики. В вашем мире есть Римская Империя?
— Была, — коротко ответила Ольга.
— И у нас была, — добавила Резеда.
— Ну вот. И у нас была. А у них — до сих пор… Я так и не понял, почему у нас Рим сдох, а у них — наоборот. Они что-то долго объясняли про императора Юлиана-реформатора, который запретил христианство, потом пытался возродить старые культы, а перед смертью сделал государственной религией какую-то экзотику, митраизм, вроде. И старички прочли целую лекцию о том, что с помощью этого культа Рим подчинил себе половину планеты, а потом и другие планеты. Я больше в компьютерах разбираюсь, я, честно говоря, не понимаю, при чем тут религия. Но вот у нас нет митраизма — и мы дальше Луны практически не летали. А они — летали. Вы летали?