Страница:
– Что же делать в таком случае? Посоветуйте!
– По-моему, лучше всего немного подождать… Я имею верные известия, что в Петербурге озабочены положением, кое создалось в армии благодаря разномыслию командующих. И существует мнение о необходимости немедленного назначения нового главнокомандующего…
– Кого же нам прочат? – перебил Денис. – Неужто опять посадят какого-нибудь немца?
– Нет, брат… На этот раз все единодушно называют имя Кутузова.
– Помилуйте, почтеннейший брат! – воскликнул Денис. – Это было бы превосходно, но ведь всем известно, что Кутузова государь терпеть не может.
– Что поделаешь! Обстоятельства таковы, что государю придется, очевидно, согласиться с общим мнением. Глас народа – глас божий! Кутузов – единственный человек, коему можно доверить судьбу отечества…
Дениса эта новость очень обрадовала. Кутузов! Любимый Суворовым, опытный, мудрый полководец! Он-то, разумеется, поймет и оценит значение партизанских действий. И если будет нужно, Багратион, старый соратник и любимец Кутузова, тоже не откажется замолвить словечко.
Денис решил последовать совету Ермолова и отправился в свой полк с надеждой, что вопрос его в скором времени будет разрешен благополучно.
VI
VII
– По-моему, лучше всего немного подождать… Я имею верные известия, что в Петербурге озабочены положением, кое создалось в армии благодаря разномыслию командующих. И существует мнение о необходимости немедленного назначения нового главнокомандующего…
– Кого же нам прочат? – перебил Денис. – Неужто опять посадят какого-нибудь немца?
– Нет, брат… На этот раз все единодушно называют имя Кутузова.
– Помилуйте, почтеннейший брат! – воскликнул Денис. – Это было бы превосходно, но ведь всем известно, что Кутузова государь терпеть не может.
– Что поделаешь! Обстоятельства таковы, что государю придется, очевидно, согласиться с общим мнением. Глас народа – глас божий! Кутузов – единственный человек, коему можно доверить судьбу отечества…
Дениса эта новость очень обрадовала. Кутузов! Любимый Суворовым, опытный, мудрый полководец! Он-то, разумеется, поймет и оценит значение партизанских действий. И если будет нужно, Багратион, старый соратник и любимец Кутузова, тоже не откажется замолвить словечко.
Денис решил последовать совету Ермолова и отправился в свой полк с надеждой, что вопрос его в скором времени будет разрешен благополучно.
VI
После двухдневной героической обороны Смоленска войсками Раевского, Неверовского и Дохтурова русская армия, оставив город, отступала по старой Смоленской дороге.
Находясь в арьергарде, которым командовал талантливый и мужественный генерал Коновницын, ахтырские гусары почти ежедневно имели стычки с неприятельской кавалерией. 17 августа батальон Дениса Давыдова, особенно отличившийся в делах под Катанью и Дорогобужем, стоял близ Царева Займища. Сюда на рассвете прибыл новый главнокомандующий Михаил Илларионович Кутузов, только что пожалованный титулом светлейшего князя.
Войска встречали его с неописуемым восторгом. И Денис, в тот день увидевший прославленного русского полководца, вполне разделял общие чувства.
Кутузов в сюртуке без эполет, в белой фуражке, с шарфом через плечо и с нагайкой через другое ехал на гнедом иноходце. Массивная фигура Кутузова, крупные черты лица, пухлые щеки, мягкий голос и добродушная улыбка создавали благоприятное впечатление. Главнокомандующего сопровождала большая свита. Денис разглядел среди свитских господ и пасмурного Барклая, и долговязого Беннигсена, назначенного начальником главного штаба, и Ермолова, и Раевского, но особенно бросилось в глаза довольное лицо Багратиона, ехавшего на белой лошади несколько впереди других.
Запретив выстраивать войска, Кутузов стал осматривать их на марше. Подъехав к одному из пехотных полков, он неожиданно остановился. Солдаты засуетились, начали вытягиваться, чиститься, строиться. Кутузов слегка поморщился, махнул рукой.
– Не надо, ничего этого не надо, – сказал он. – Я приехал только посмотреть, здоровы ли мои дети? Солдату в походе не о щегольстве думать, ему надо отдыхать после трудов и готовиться к победе.
Заметив, что растянувшийся по дороге обоз какого-то генерала мешал проходить пехоте, Кутузов подозвал одного из своих адъютантов и приказал:
– Отведи, голубчик, эти экипажи в сторонку. Солдату каждый шаг дорог, скорей до места дойдет – больше отдохнет. О солдатах более всего попечение иметь надлежит!
Когда же обоз освободил дорогу, а следовавший за ним полк егерей в стройных рядах и боевом порядке приблизился к главнокомандующему, он, сняв фуражку и приветливо помахав рукой войскам, воскликнул:
– Как с такими молодцами отступать да отступать!
Слова главнокомандующего стали передаваться из уст в уста. Солдаты с радостным оживлением говорили:
– Вот приехал наш батюшка… Он все нужды наши знает! Как при нем не драться! Все до единого рады головы положить!
– Приехал Кутузов бить французов! – эта крылатая солдатская фраза быстро облетела войска. И дымные поля биваков, как отмечают очевидцы, огласились песнями и музыкой, чего давно уже не бывало25.
Вечером того же дня Денис отправился в главную квартиру, чтобы лично просить Кутузова о дозволении создать армейский партизанский отряд. Но по дороге изменил свой план. Ведь Кутузов ничего не знал о его боевом опыте. А слава бесшабашного поэта-гусара, которой до сих пор пользовался Денис в некоторых военных кругах, могла лишь повредить. Да и князь Багратион, в войсках коего состояли ахтырцы, пожалуй, обидится, узнав, что просьба передана через его голову. Нет, так поступать не годится!
Возвратившись в полк, Денис написал следующее письмо Багратиону:
«Ваше сиятельство! Вам известно, что я, оставя место адъютанта вашего, столь лестного для моего самолюбия, и вступая в гусарский полк, имел предметом самостоятельную службу и по силам лет моих, и по опытности моей, и, если смею сказать, по отваге моей. Обстоятельства ведут меня по сие время в рядах моих товарищей, где я своей воли не имею, и, следовательно, не могу ни предпринять, ни исполнять ничего отличного. Князь, вы мой единственный благодетель! Позвольте мне предстать к вам для объяснения моих намерений; если они будут вам угодны, употребите меня по желанию моему и будьте надежны, что тот, который носил звание адъютанта Багратиона пять лет сряду, будет уметь поддержать честь свою со всею ревностью, какую бедственное положение любезного нашего отечества требует. Денис Давыдов».
Получив это письмо, Багратион отнесся к просьбе своего бывшего адъютанта благосклонно. Спустя три дня, утром, в крестьянском овине при Колоцком монастыре, где ночевал князь, Денис обстоятельно и горячо развивал перед ним план своих будущих действий.
– Неприятель идет одним путем, – говорил Денис, – путь сей протяжением своим очень велик; транспорты с продовольствием неприятеля покрывают пространство от Гжати до Смоленска и далее. Обширность пространства способствует изворотам не только партий, но и целой нашей армии. Что делают толпы казаков при авангарде? Оставя достаточное число их для содержания аванпостов, надо разделить остальных на партии и пустить в середину каравана, следующего за Наполеоном. Пойдут ли на них сильные отряды? Им есть довольно простора, чтобы избежать поражения! Оставят ли их в покое? Они истребят источник жизни и силы неприятельской армии. К тому же обратное появление наших посреди рассеянных от войны поселян ободрит их и усилит войну народную.
Багратион слушал молча, с видимым одобрением. Горячность Дениса всегда ему нравилась, в знании им дела не сомневался, доводы казались основательными. Но последняя фраза насторожила. Князь знал, что разгоравшаяся всюду народная война, при всей очевидной ее пользе, давно уже тревожит царя. Подобный аргумент выдвигать никак не следует. «Хорошо, что Денис говорит об этом со мною, а не с каким-нибудь другим генералом, мог бы себе же повредить, – подумал князь. – Молод еще, дипломатничать не научился, а мысль хорошая, поддержать так или иначе следует».
Между тем, чувствуя молчаливое одобрение князя, Денис, все более и более вдохновляясь, высказывал сокровенные свои мысли:
– Князь, откровенно вам скажу: душа болит от вседневных параллельных позиций! Пора видеть, что они не закрывают недра России; кому не известно, что лучший способ защищать предмет неприятельского стремления состоит не в параллельном, а в перпендикулярном или по крайней мере в косвенном положении армии относительно этого предмета. И кто знает, к чему может привести нас эта война. Ведь говорят, если Москва будет взята неприятелем и мир в ней подписан, то мы пойдем в Индию сражаться за французов… Нет, уж если должно погибнуть, то лучше я лягу здесь! – воскликнул Денис. – В Индии я пропаду за пользу, чуждую моему отечеству, а здесь умру под знаменами независимости, около которых столпятся поселяне, ропщущие на насилие и безбожие врагов наших…26
– Ну, душа моя, – перебил Багратион, – ты, кажется, фантазируешь. В Индию никто не собирается, пустая болтовня. А соображения твои о партизанских действиях одобряю, постараюсь, как могу, помочь…
– На вас все упования мои, ваше сиятельство!
– Хорошо. Оставайся пока при моей квартире. Я нынче же пойду к светлейшему, изложу твои мысли…
… Войска весь день продолжали отступление. Но ропота среди солдат теперь не слышалось. Каждый понимал, что Кутузов в ближайшие дни даст генеральное сражение неприятелю. Настроение у всех заметно улучшилось.
Внимание Дениса, ехавшего с Базилем Давыдовым, привлек Фанагорийский полк, некогда особо любимый Суворовым. Рослые, загорелые, покрытые пылью, фанагорийцы шли весело, с необычной песнью:
– Представь, песню эту рядовой Остафьев сочинил. Как по-твоему, неплохо?
– И неплохо и примечательно, что простой солдат столь ясно чувства свои выражает, – отозвался Денис.
Базиль почему-то вдруг задумался, затем, повернувшись к Денису, тихо сказал:
– Ты знаешь, в мою голову приходят иногда странные мысли. Мы слишком привыкли считать своих крестьян и солдат рабами… А я, чем более приглядываюсь к ним, тем более убеждаюсь, как часто мы бываем несправедливы. Я не могу тебе связно всего объяснить, но мне бывает стыдно, гадко, когда унижают их человеческое достоинство. Подумай сам… Разве этот рядовой Остафьев, тысячи других защитников отечества не заслуживают лучшего к себе отношения?
Денис с удивлением посмотрел на Базиля, подумал: «Откуда у него эти якобинские мысли?» Но поддерживать разговор на эту тему не счел нужным.
– Эх, брат Василий, напрасно ты себя на минорный тон настраиваешь, да и не ко времени, – произнес он. – Мы люди военные, наше дело воевать, а не философствовать!
– Да, ты прав, сейчас об этом не время думать, – произнес, вздохнув, Базиль. – А все-таки…
Не дослушав, Денис пришпорил лошадь, поскакал вперед. Вдали из-за синего леса выглянула белая колокольня. Ярко блеснул позолоченный крест в лучах предзакатного солнца. Змейкой мелькнула извилистая речонка. Завиднелись на взгорье соломенные крыши хат. Это было его Бородино!
Родные, до боли знакомые места! Здесь провел он беспечные годы своей юности, здесь «ощутил первые порывы к любви и славе». С бьющимся сердцем подъехал Денис к своему дому, где спешно готовили квартиру для Кутузова. Как все здесь изменилось! «Над домом отеческим, – вспоминал он впоследствии, – носился дым биваков, ряды штыков сверкали среди жатвы, покрывавшей поля, и войска толпились на родимых холмах и долинах. Там на пригорке, где некогда я резвился и мечтал, где я с алчностью читывал известия о завоевании Италии Суворовым, о перекатах грома русского оружия на границах Франции, – там закладывали редут Раевского. Красивый лесок перед пригорком обращался в засеку и кишел егерями…» Пробыв несколько минут в своей усадьбе и не найдя здесь никого из дворовых, Денис медленно поехал по широкой и пыльной бородинской улице, занятой различными войсковыми частями. При выезде из села, где отдыхали только что подошедшие ратники московского ополчения, кто-то тихо и неуверенно окликнул его. Он остановил лошадь. Высокий ратник в белой рубахе, с ополченским крестом на шапке, отделившись от товарищей, подошел к нему.
– Никифор! – воскликнул Денис, признав в ратнике старого приятеля. – Ты как это в ополчение попал?
– Совесть не позволяет дома сидеть, Денис Васильевич, – ответил Никифор. – Из наших, бородинских, человек сорок тут, – кивнул он головой в сторону ополченцев.
– А остальной народ где же?
– Третьего дня Евдоким Васильевич сюда заезжали, распорядились всех в Денисовку отправить… Уж под Можайском я встретил наш обоз… Дюже народу горько родные места покидать!
– Ничего не поделаешь… Война! – вздохнул Денис и, чуть помедлив, спросил: – Ну, а вы здесь как последние годы жили?
– Да уж жизнь крестьянская известна, – как-то нехотя ответил Никифор, и лицо его помрачнело.
– Я, как тогда был у вас, приказал бурмистру корову тебе дать и лесу на кузницу отпустить… Разве ты не получил?
– Получил, премного вами доволен, Денис Васильевич…
– Так что же? От нужды-то оправился?
– На первых порах оно точно… легше стало…
– А потом что случилось?
Никифор несколько секунд стоял молча, теребя бороду и о чем-то раздумывая. Потом произнес:
– Не знаю, как вам и сказать… Кузнецы на мужицкие пятаки живут, а народ кругом обеднял, на легкий оброк деньги собрать трудно… А тут, как на грех, лошадь пала, потом градом посевы выбило… Так и живешь, словно худой кафтан латаешь: одну дыру починил, другая расползается… Эх, да чего уж теперича толковать об этом! – махнул он рукой. – Время такое, кто завтра жив будет!
– Вот это верно! Кто жив будет! – отозвался Денис. – Что ж, прощай пока, Никифор… Не поминай лихом, если мне самому погибнуть суждено… – И, дав шпоры коню, поскакал к соседнему селу Семеновскому, где остановился Багратион.
… Вечер был ясный, прохладный. Денис долго-долго лежал на опушке тронутого легкой позолотой Семеновского леса, с грустью наблюдая, как солдаты быстро разбирают бородинские избы и заборы для постройки редутов, для костров. Война докатилась до его собственного дома! И чужеземцы могут не сегодня-завтра стать здесь хозяевами! Эта мысль была невыносима, сердце сжигала бешеная ненависть… Успокаивало лишь одно: он и его братья с оружием в руках, не щадя своих сил и крови, дерутся с неприятелем. Они отомстят за поруганное отечество, за осквернение родных очагов.
– Вот ты где! А я целый час тебя повсюду ищу! – прервал размышления Дениса подошедший Базиль. – Князь Багратион возвратился от светлейшего и ожидает к себе ваше высокоблагородие…
Денис вскочил.
– Ну, как думаешь? Отказано?
– Не могу знать, но не думаю, чтобы отказали, – ответил Базиль. – Настроение у князя как будто хорошее…
– Дай боже! Ох, и покажу я вам!.. – с нескрываемой злобой воскликнул Денис, погрозив кулаком в сторону неприятеля.
И, придерживая саблю, позванивая шпорами, по-кавалерийски, вразвалку, выбежал из лесу.
Багратион находился в избе, сидел у стола, что-то быстро писал на большом листе бумаги. Увидев Дениса, отложил перо в сторону, поднялся, объявил сразу:
– Светлейший согласился послать для пробы одну партию в тыл французской армии, определив на оное предприятие пятьдесят гусар и восемьдесят казаков. Он желает также, чтобы ты сам взялся за это…
– Я бы стыдился, князь, предложить опасное предприятие и уступить исполнение его другому, – ответил Денис. – Вы сами знаете, что я готов на все. Но людей выделили мало… Дайте мне тысячу казаков, и вы увидите, что будет!
– Я бы с первого разу дал тебе три тысячи, ибо не люблю ощупью дела делать, – произнес Багратион, – но об этом нечего и говорить… Кутузов сам назначил силу партии. Надо повиноваться.
– Хорошо. Если так, я иду и с этим числом, – согласился Денис. – Авось открою путь большим отрядам!
Багратион одобрительно кивнул головой.
– Я от тебя этого и ожидал, душа моя… Поимей в виду, отряд для тебя выделяется почти накануне большого сражения, когда каждый человек армии дорог, а кроме сего, – он значительно поднял палец, – оцени и то, что светлейший без ведома государя, на свою личную ответственность, разрешает тебе начать партизанские действия…
– Передайте, князь, мою сердечную благодарность его светлости за доверие, – сказал Денис. – И верьте, ручаюсь честью, партия будет цела. Для этого нужны только отважность в залетах, решительность в крутых случаях и неусыпность на привалах и ночлегах. За это я берусь.
– Отлично! Не сомневаюсь!
Багратион подошел к столу, взял бумаги, протянул Денису:
– Это предписание генералам Васильчикову и Карпову о выделении лучших гусар и казаков. А это моя инструкция для тебя. Неприятеля беспокоить со стороны нашего левого фланга, расстраивать обозы и парки, забирать фураж и продовольствие, ломать переправы… Рапортовать будешь только мне. Передвижения свои сохраняй в самой непроницаемой тайности и о продовольствии отряда заботься сам. Ну, что у тебя еще?
– Я хотел просить вас… у меня нет карты Смоленской губернии, где, я думаю, прежде всего развернутся наши действия.
– Изволь, я тебе дам свою, – сказал Багратион, доставая из походной сумки карту. – Вот возьми!
– Спасибо, князь. В ближайшие дни вы получите о нас первые известия…
Багратион окинул Дениса теплым взглядом, затем порывисто притянул к себе, перекрестил, поцеловал в лоб.
– Ну, с богом, голубчик! Прощай! Я на тебя надеюсь!
Находясь в арьергарде, которым командовал талантливый и мужественный генерал Коновницын, ахтырские гусары почти ежедневно имели стычки с неприятельской кавалерией. 17 августа батальон Дениса Давыдова, особенно отличившийся в делах под Катанью и Дорогобужем, стоял близ Царева Займища. Сюда на рассвете прибыл новый главнокомандующий Михаил Илларионович Кутузов, только что пожалованный титулом светлейшего князя.
Войска встречали его с неописуемым восторгом. И Денис, в тот день увидевший прославленного русского полководца, вполне разделял общие чувства.
Кутузов в сюртуке без эполет, в белой фуражке, с шарфом через плечо и с нагайкой через другое ехал на гнедом иноходце. Массивная фигура Кутузова, крупные черты лица, пухлые щеки, мягкий голос и добродушная улыбка создавали благоприятное впечатление. Главнокомандующего сопровождала большая свита. Денис разглядел среди свитских господ и пасмурного Барклая, и долговязого Беннигсена, назначенного начальником главного штаба, и Ермолова, и Раевского, но особенно бросилось в глаза довольное лицо Багратиона, ехавшего на белой лошади несколько впереди других.
Запретив выстраивать войска, Кутузов стал осматривать их на марше. Подъехав к одному из пехотных полков, он неожиданно остановился. Солдаты засуетились, начали вытягиваться, чиститься, строиться. Кутузов слегка поморщился, махнул рукой.
– Не надо, ничего этого не надо, – сказал он. – Я приехал только посмотреть, здоровы ли мои дети? Солдату в походе не о щегольстве думать, ему надо отдыхать после трудов и готовиться к победе.
Заметив, что растянувшийся по дороге обоз какого-то генерала мешал проходить пехоте, Кутузов подозвал одного из своих адъютантов и приказал:
– Отведи, голубчик, эти экипажи в сторонку. Солдату каждый шаг дорог, скорей до места дойдет – больше отдохнет. О солдатах более всего попечение иметь надлежит!
Когда же обоз освободил дорогу, а следовавший за ним полк егерей в стройных рядах и боевом порядке приблизился к главнокомандующему, он, сняв фуражку и приветливо помахав рукой войскам, воскликнул:
– Как с такими молодцами отступать да отступать!
Слова главнокомандующего стали передаваться из уст в уста. Солдаты с радостным оживлением говорили:
– Вот приехал наш батюшка… Он все нужды наши знает! Как при нем не драться! Все до единого рады головы положить!
– Приехал Кутузов бить французов! – эта крылатая солдатская фраза быстро облетела войска. И дымные поля биваков, как отмечают очевидцы, огласились песнями и музыкой, чего давно уже не бывало25.
Вечером того же дня Денис отправился в главную квартиру, чтобы лично просить Кутузова о дозволении создать армейский партизанский отряд. Но по дороге изменил свой план. Ведь Кутузов ничего не знал о его боевом опыте. А слава бесшабашного поэта-гусара, которой до сих пор пользовался Денис в некоторых военных кругах, могла лишь повредить. Да и князь Багратион, в войсках коего состояли ахтырцы, пожалуй, обидится, узнав, что просьба передана через его голову. Нет, так поступать не годится!
Возвратившись в полк, Денис написал следующее письмо Багратиону:
«Ваше сиятельство! Вам известно, что я, оставя место адъютанта вашего, столь лестного для моего самолюбия, и вступая в гусарский полк, имел предметом самостоятельную службу и по силам лет моих, и по опытности моей, и, если смею сказать, по отваге моей. Обстоятельства ведут меня по сие время в рядах моих товарищей, где я своей воли не имею, и, следовательно, не могу ни предпринять, ни исполнять ничего отличного. Князь, вы мой единственный благодетель! Позвольте мне предстать к вам для объяснения моих намерений; если они будут вам угодны, употребите меня по желанию моему и будьте надежны, что тот, который носил звание адъютанта Багратиона пять лет сряду, будет уметь поддержать честь свою со всею ревностью, какую бедственное положение любезного нашего отечества требует. Денис Давыдов».
Получив это письмо, Багратион отнесся к просьбе своего бывшего адъютанта благосклонно. Спустя три дня, утром, в крестьянском овине при Колоцком монастыре, где ночевал князь, Денис обстоятельно и горячо развивал перед ним план своих будущих действий.
– Неприятель идет одним путем, – говорил Денис, – путь сей протяжением своим очень велик; транспорты с продовольствием неприятеля покрывают пространство от Гжати до Смоленска и далее. Обширность пространства способствует изворотам не только партий, но и целой нашей армии. Что делают толпы казаков при авангарде? Оставя достаточное число их для содержания аванпостов, надо разделить остальных на партии и пустить в середину каравана, следующего за Наполеоном. Пойдут ли на них сильные отряды? Им есть довольно простора, чтобы избежать поражения! Оставят ли их в покое? Они истребят источник жизни и силы неприятельской армии. К тому же обратное появление наших посреди рассеянных от войны поселян ободрит их и усилит войну народную.
Багратион слушал молча, с видимым одобрением. Горячность Дениса всегда ему нравилась, в знании им дела не сомневался, доводы казались основательными. Но последняя фраза насторожила. Князь знал, что разгоравшаяся всюду народная война, при всей очевидной ее пользе, давно уже тревожит царя. Подобный аргумент выдвигать никак не следует. «Хорошо, что Денис говорит об этом со мною, а не с каким-нибудь другим генералом, мог бы себе же повредить, – подумал князь. – Молод еще, дипломатничать не научился, а мысль хорошая, поддержать так или иначе следует».
Между тем, чувствуя молчаливое одобрение князя, Денис, все более и более вдохновляясь, высказывал сокровенные свои мысли:
– Князь, откровенно вам скажу: душа болит от вседневных параллельных позиций! Пора видеть, что они не закрывают недра России; кому не известно, что лучший способ защищать предмет неприятельского стремления состоит не в параллельном, а в перпендикулярном или по крайней мере в косвенном положении армии относительно этого предмета. И кто знает, к чему может привести нас эта война. Ведь говорят, если Москва будет взята неприятелем и мир в ней подписан, то мы пойдем в Индию сражаться за французов… Нет, уж если должно погибнуть, то лучше я лягу здесь! – воскликнул Денис. – В Индии я пропаду за пользу, чуждую моему отечеству, а здесь умру под знаменами независимости, около которых столпятся поселяне, ропщущие на насилие и безбожие врагов наших…26
– Ну, душа моя, – перебил Багратион, – ты, кажется, фантазируешь. В Индию никто не собирается, пустая болтовня. А соображения твои о партизанских действиях одобряю, постараюсь, как могу, помочь…
– На вас все упования мои, ваше сиятельство!
– Хорошо. Оставайся пока при моей квартире. Я нынче же пойду к светлейшему, изложу твои мысли…
… Войска весь день продолжали отступление. Но ропота среди солдат теперь не слышалось. Каждый понимал, что Кутузов в ближайшие дни даст генеральное сражение неприятелю. Настроение у всех заметно улучшилось.
Внимание Дениса, ехавшего с Базилем Давыдовым, привлек Фанагорийский полк, некогда особо любимый Суворовым. Рослые, загорелые, покрытые пылью, фанагорийцы шли весело, с необычной песнью:
Базиль Давыдов пояснил:
Братцы, грудью послужите,
Гряньте бодро на врага
И вселенной докажите,
Сколько Русь нам дорога…
– Представь, песню эту рядовой Остафьев сочинил. Как по-твоему, неплохо?
– И неплохо и примечательно, что простой солдат столь ясно чувства свои выражает, – отозвался Денис.
Базиль почему-то вдруг задумался, затем, повернувшись к Денису, тихо сказал:
– Ты знаешь, в мою голову приходят иногда странные мысли. Мы слишком привыкли считать своих крестьян и солдат рабами… А я, чем более приглядываюсь к ним, тем более убеждаюсь, как часто мы бываем несправедливы. Я не могу тебе связно всего объяснить, но мне бывает стыдно, гадко, когда унижают их человеческое достоинство. Подумай сам… Разве этот рядовой Остафьев, тысячи других защитников отечества не заслуживают лучшего к себе отношения?
Денис с удивлением посмотрел на Базиля, подумал: «Откуда у него эти якобинские мысли?» Но поддерживать разговор на эту тему не счел нужным.
– Эх, брат Василий, напрасно ты себя на минорный тон настраиваешь, да и не ко времени, – произнес он. – Мы люди военные, наше дело воевать, а не философствовать!
– Да, ты прав, сейчас об этом не время думать, – произнес, вздохнув, Базиль. – А все-таки…
Не дослушав, Денис пришпорил лошадь, поскакал вперед. Вдали из-за синего леса выглянула белая колокольня. Ярко блеснул позолоченный крест в лучах предзакатного солнца. Змейкой мелькнула извилистая речонка. Завиднелись на взгорье соломенные крыши хат. Это было его Бородино!
Родные, до боли знакомые места! Здесь провел он беспечные годы своей юности, здесь «ощутил первые порывы к любви и славе». С бьющимся сердцем подъехал Денис к своему дому, где спешно готовили квартиру для Кутузова. Как все здесь изменилось! «Над домом отеческим, – вспоминал он впоследствии, – носился дым биваков, ряды штыков сверкали среди жатвы, покрывавшей поля, и войска толпились на родимых холмах и долинах. Там на пригорке, где некогда я резвился и мечтал, где я с алчностью читывал известия о завоевании Италии Суворовым, о перекатах грома русского оружия на границах Франции, – там закладывали редут Раевского. Красивый лесок перед пригорком обращался в засеку и кишел егерями…» Пробыв несколько минут в своей усадьбе и не найдя здесь никого из дворовых, Денис медленно поехал по широкой и пыльной бородинской улице, занятой различными войсковыми частями. При выезде из села, где отдыхали только что подошедшие ратники московского ополчения, кто-то тихо и неуверенно окликнул его. Он остановил лошадь. Высокий ратник в белой рубахе, с ополченским крестом на шапке, отделившись от товарищей, подошел к нему.
– Никифор! – воскликнул Денис, признав в ратнике старого приятеля. – Ты как это в ополчение попал?
– Совесть не позволяет дома сидеть, Денис Васильевич, – ответил Никифор. – Из наших, бородинских, человек сорок тут, – кивнул он головой в сторону ополченцев.
– А остальной народ где же?
– Третьего дня Евдоким Васильевич сюда заезжали, распорядились всех в Денисовку отправить… Уж под Можайском я встретил наш обоз… Дюже народу горько родные места покидать!
– Ничего не поделаешь… Война! – вздохнул Денис и, чуть помедлив, спросил: – Ну, а вы здесь как последние годы жили?
– Да уж жизнь крестьянская известна, – как-то нехотя ответил Никифор, и лицо его помрачнело.
– Я, как тогда был у вас, приказал бурмистру корову тебе дать и лесу на кузницу отпустить… Разве ты не получил?
– Получил, премного вами доволен, Денис Васильевич…
– Так что же? От нужды-то оправился?
– На первых порах оно точно… легше стало…
– А потом что случилось?
Никифор несколько секунд стоял молча, теребя бороду и о чем-то раздумывая. Потом произнес:
– Не знаю, как вам и сказать… Кузнецы на мужицкие пятаки живут, а народ кругом обеднял, на легкий оброк деньги собрать трудно… А тут, как на грех, лошадь пала, потом градом посевы выбило… Так и живешь, словно худой кафтан латаешь: одну дыру починил, другая расползается… Эх, да чего уж теперича толковать об этом! – махнул он рукой. – Время такое, кто завтра жив будет!
– Вот это верно! Кто жив будет! – отозвался Денис. – Что ж, прощай пока, Никифор… Не поминай лихом, если мне самому погибнуть суждено… – И, дав шпоры коню, поскакал к соседнему селу Семеновскому, где остановился Багратион.
… Вечер был ясный, прохладный. Денис долго-долго лежал на опушке тронутого легкой позолотой Семеновского леса, с грустью наблюдая, как солдаты быстро разбирают бородинские избы и заборы для постройки редутов, для костров. Война докатилась до его собственного дома! И чужеземцы могут не сегодня-завтра стать здесь хозяевами! Эта мысль была невыносима, сердце сжигала бешеная ненависть… Успокаивало лишь одно: он и его братья с оружием в руках, не щадя своих сил и крови, дерутся с неприятелем. Они отомстят за поруганное отечество, за осквернение родных очагов.
– Вот ты где! А я целый час тебя повсюду ищу! – прервал размышления Дениса подошедший Базиль. – Князь Багратион возвратился от светлейшего и ожидает к себе ваше высокоблагородие…
Денис вскочил.
– Ну, как думаешь? Отказано?
– Не могу знать, но не думаю, чтобы отказали, – ответил Базиль. – Настроение у князя как будто хорошее…
– Дай боже! Ох, и покажу я вам!.. – с нескрываемой злобой воскликнул Денис, погрозив кулаком в сторону неприятеля.
И, придерживая саблю, позванивая шпорами, по-кавалерийски, вразвалку, выбежал из лесу.
Багратион находился в избе, сидел у стола, что-то быстро писал на большом листе бумаги. Увидев Дениса, отложил перо в сторону, поднялся, объявил сразу:
– Светлейший согласился послать для пробы одну партию в тыл французской армии, определив на оное предприятие пятьдесят гусар и восемьдесят казаков. Он желает также, чтобы ты сам взялся за это…
– Я бы стыдился, князь, предложить опасное предприятие и уступить исполнение его другому, – ответил Денис. – Вы сами знаете, что я готов на все. Но людей выделили мало… Дайте мне тысячу казаков, и вы увидите, что будет!
– Я бы с первого разу дал тебе три тысячи, ибо не люблю ощупью дела делать, – произнес Багратион, – но об этом нечего и говорить… Кутузов сам назначил силу партии. Надо повиноваться.
– Хорошо. Если так, я иду и с этим числом, – согласился Денис. – Авось открою путь большим отрядам!
Багратион одобрительно кивнул головой.
– Я от тебя этого и ожидал, душа моя… Поимей в виду, отряд для тебя выделяется почти накануне большого сражения, когда каждый человек армии дорог, а кроме сего, – он значительно поднял палец, – оцени и то, что светлейший без ведома государя, на свою личную ответственность, разрешает тебе начать партизанские действия…
– Передайте, князь, мою сердечную благодарность его светлости за доверие, – сказал Денис. – И верьте, ручаюсь честью, партия будет цела. Для этого нужны только отважность в залетах, решительность в крутых случаях и неусыпность на привалах и ночлегах. За это я берусь.
– Отлично! Не сомневаюсь!
Багратион подошел к столу, взял бумаги, протянул Денису:
– Это предписание генералам Васильчикову и Карпову о выделении лучших гусар и казаков. А это моя инструкция для тебя. Неприятеля беспокоить со стороны нашего левого фланга, расстраивать обозы и парки, забирать фураж и продовольствие, ломать переправы… Рапортовать будешь только мне. Передвижения свои сохраняй в самой непроницаемой тайности и о продовольствии отряда заботься сам. Ну, что у тебя еще?
– Я хотел просить вас… у меня нет карты Смоленской губернии, где, я думаю, прежде всего развернутся наши действия.
– Изволь, я тебе дам свою, – сказал Багратион, доставая из походной сумки карту. – Вот возьми!
– Спасибо, князь. В ближайшие дни вы получите о нас первые известия…
Багратион окинул Дениса теплым взглядом, затем порывисто притянул к себе, перекрестил, поцеловал в лоб.
– Ну, с богом, голубчик! Прощай! Я на тебя надеюсь!
VII
Прошло несколько дней. Генеральное сражение на Бородинском поле было победоносным для русских войск, героизм которых изумил весь мир. Михаил Илларионович Кутузов блестяще выполнил свой план, обескровив силы неприятельской армии. Полководческое искусство Кутузова, не выпускавшего инициативы из своих рук, оказалось выше прославленного искусства Наполеона. Французы, имевшие численный перевес, не достигли никаких существенных результатов и, понеся огромные потери, вынуждены были к исходу сражения отойти на первоначальные позиции.
«Из пятидесяти сражений, мною данных, – писал впоследствии Наполеон, – в битве под Москвой выказано наиболее доблести и одержан наименьший успех. Русские стяжали право быть непобедимыми…»
Лишь недостаток подготовленных резервов и усталость войск заставили Кутузова принять решение об отходе к Москве. Русская армия сохранила полный боевой порядок, тогда как боевые качества и моральный дух неприятельских войск были чувствительно надломлены. Французы оказались неспособными к активному преследованию.
К тому же, продвигаясь в глубь страны, французы все сильнее испытывали недостаток в продовольствии и фураже. Продовольственные команды и шайки мародеров, следуя за армией по обеим сторонам дороги, опустошали в широкой придорожной полосе деревни и села, творили насилия над мирными жителями. Пожар разливался по всей окрестности. Народ бежал в леса. Повсюду создавалось добровольное ополчение поселян.
В такое время партизанский армейский отряд под начальством Дениса Давыдова, миновав Медынь, Шанский завод и Азарово, все более и более углублялся в неприятельский тыл.
Отряд хотя и мал был по численности, зато состоял из отважных и предприимчивых людей, отобранных самим Денисом. Ахтырскими гусарами командовали Николай Бедряга, Митенька Бекетов и поручик Макаров. Из казачьих офицеров Денис взял с собой известных ему своей храбростью хорунжих Григория Астахова и Василия Талаева. Старый приятель, урядник Иван Данилович Крючков, с трудом выпрошенный у начальства, тоже находился в отряде, радуясь опасному, но заманчивому предприятию не менее восторженного Митеньки Бекетова.
Путь отряда был нелегок. Почти во всех селениях ворота оказывались закрытыми. Принимая ахтырцев за французов, крестьяне угрожали топорами, вилами, а иногда пускали в ход и огнестрельное оружие. Приходилось у каждого селения останавливаться, вести долгие переговоры. Правда, как только крестьяне убеждались, что пришли русские, ворота гостеприимно распахивались и солдат встречали радушно.
– Отчего же вы полагали нас французами? – спрашивал Денис крестьян.
– Да видишь, родимый, – отвечали те, указывая на его нарядный гусарский ментик, – это, бают, на их одежду схоже…
– А разве я не русским языком говорю?
– Да ведь у них всякого сброду люди!
Эти объяснения заставили Давыдова призадуматься. Он понимал, что успех его партизанских поисков во многом зависит от помощи народа, что с крестьянами нужно жить в мире и дружбе. Денис преобразился даже внешне: надел крестьянский чекмень, отпустил бороду, украсил грудь вместо орденов образом «мужицкого угодника» Николая чудотворца.
В конце августа отряд остановился в селе Скугарево, чуть южнее Царева Займища. Это село, укрытое со всех сторон густыми лесами, представлялось надежным убежищем.
Но все же опасности подстерегали на каждом шагу. Неприятельские транспорты прикрывались сильными, превосходно вооруженными войсковыми частями. А генерал Бараге д'Илье, назначенный Наполеоном смоленским губернатором, наводнил окрестность своими разведчиками и карательными отрядами.
Денис принимал строгие меры предосторожности. Днем, находясь близ Скугарева, партизаны зорко следили за каждым движением неприятеля, а вечером, разложив огни у села, отправлялись в противоположную сторону, где снова жгли костры и снова меняли место, уходя на ночь в лес. Для охраны отряда выставлялись два парных казачьих пикета, всегда в боевой готовности находился резерв из двадцати человек. Для облегчения лошадей Денис установил порядок, применявшийся на аванпостах Юрковского и Кульнева: на определенное время часть лошадей расседлывалась и отдыхала, набиралась сил. Затем ставили на отдых других лошадей.
Поиски партизаны начинали часа за два до рассвета. Скрытно приблизившись к отбившемуся небольшому неприятельскому транспорту, нападали врасплох, брали, сколько было по силам, пленных, лошадей, фур с продовольствием и быстро исчезали в лесу. Иногда успевали напасть и на второй транспорт неприятеля или шайку мародеров, выслеженных еще днем. А уж после этого кружными путями возвращались с добычей к Скугареву27.
Ночь на 2 сентября, как обычно, партизаны проводили в лесу. Погода была скверная. Дул холодный ветер, накрапывал дождь. Верхушки деревьев тоскливо шумели. Мокрые листья обильно сыпались на голову гусар и казаков, не имевших даже возможности обсушиться и обогреться в такое промозглое время. Костры на привалах зажигать было опасно: они могли привлечь внимание неприятеля.
Денис, покрытый буркой, лежал в шалаше, наскоро сооруженном для него заботливым Иваном Даниловичем Крючковым. Рядом, сладко посапывая, спал не разлучавшийся с любимым командиром Митенька Бекетов. Денис же, последние дни почти не слезавший с коня, хотя и чувствовал страшную усталость во всем теле, заснуть никак не мог. Его одолевали беспокойные мысли…
Вчера партизаны отбили двух русских военнопленных, которые сообщили печальную новость о тяжелом ранении Багратиона. А сегодня Денис узнал, что русская армия продолжает отступление и находится уже близ Москвы…
Будучи еще в Семеновском, Денис разыскал своих братьев Евдокима и Льва и, прощаясь с ними, договорился, что, в случае если Москве будет угрожать опасность, они возьмут на себя заботу о матери и Сашеньке, отправят их заранее в орловскую деревню. С этой стороны все как будто обстояло благополучно. О разгроме своего бородинского имения и возможной потере последнего имущества в Москве, что окончательно оставило бы семью без средств, Денис не думал. Слишком велика была опасность, угрожавшая всей России, чтобы помышлять сейчас о личных делах.
Видя, с каким беспримерным самопожертвованием, презирая смерть, сражаются русские солдаты и партизаны, наблюдая, как селяне собственной рукой уничтожают свои дома и имущество, чтобы ничто не досталось чужеземцам, Денис наполнился гордостью за свои народ, столь величественно проявлявший нравственную силу в годину бедствий отечества И чувствовал, что он сам, не колеблясь ни минуты, готов поджечь родной дом, лишь бы не видеть в его стенах людей в ненавистных чужих мундирах. Вот это-то высокое патриотическое чувство, понимание личной ответственности за большое доверенное ему дело и заставляли его испытывать острую неудовлетворенность первыми партизанскими опытами.
Инструкция, составленная Багратионом, требовала не случайных нападений на слабые, отбившиеся в сторону, неприятельские транспорты, а систематических, решительных действий по расстройству обозов и парков, двигавшихся непрерывно по столбовой Смоленской дороге.
«Будь у меня хотя бы пять казачьих сотен, я бы давно на этой дороге хозяйничал, – размышлял Денис. – А как туда пойдешь, имея под командой всего сто тридцать человек? Ведь даже некоторые шайки мародеров превосходят нас числом… Неприятельские же обозы с оружием и военным имуществом охраняются такими прикрытиями, что, ввяжись в драку – ног не унесешь…»
И Денису невольно вспомнилось, как он, простившись в Семеновском с Багратионом, пришел на другой день с его предписанием к командиру ахтырцев генералу Васильчикову. В просторной избе помимо самого Васильчикова собралось за завтраком еще несколько знакомых генералов и офицеров. Узнав о назначении Дениса, они осыпали его градом язвительных насмешек.
«Из пятидесяти сражений, мною данных, – писал впоследствии Наполеон, – в битве под Москвой выказано наиболее доблести и одержан наименьший успех. Русские стяжали право быть непобедимыми…»
Лишь недостаток подготовленных резервов и усталость войск заставили Кутузова принять решение об отходе к Москве. Русская армия сохранила полный боевой порядок, тогда как боевые качества и моральный дух неприятельских войск были чувствительно надломлены. Французы оказались неспособными к активному преследованию.
К тому же, продвигаясь в глубь страны, французы все сильнее испытывали недостаток в продовольствии и фураже. Продовольственные команды и шайки мародеров, следуя за армией по обеим сторонам дороги, опустошали в широкой придорожной полосе деревни и села, творили насилия над мирными жителями. Пожар разливался по всей окрестности. Народ бежал в леса. Повсюду создавалось добровольное ополчение поселян.
В такое время партизанский армейский отряд под начальством Дениса Давыдова, миновав Медынь, Шанский завод и Азарово, все более и более углублялся в неприятельский тыл.
Отряд хотя и мал был по численности, зато состоял из отважных и предприимчивых людей, отобранных самим Денисом. Ахтырскими гусарами командовали Николай Бедряга, Митенька Бекетов и поручик Макаров. Из казачьих офицеров Денис взял с собой известных ему своей храбростью хорунжих Григория Астахова и Василия Талаева. Старый приятель, урядник Иван Данилович Крючков, с трудом выпрошенный у начальства, тоже находился в отряде, радуясь опасному, но заманчивому предприятию не менее восторженного Митеньки Бекетова.
Путь отряда был нелегок. Почти во всех селениях ворота оказывались закрытыми. Принимая ахтырцев за французов, крестьяне угрожали топорами, вилами, а иногда пускали в ход и огнестрельное оружие. Приходилось у каждого селения останавливаться, вести долгие переговоры. Правда, как только крестьяне убеждались, что пришли русские, ворота гостеприимно распахивались и солдат встречали радушно.
– Отчего же вы полагали нас французами? – спрашивал Денис крестьян.
– Да видишь, родимый, – отвечали те, указывая на его нарядный гусарский ментик, – это, бают, на их одежду схоже…
– А разве я не русским языком говорю?
– Да ведь у них всякого сброду люди!
Эти объяснения заставили Давыдова призадуматься. Он понимал, что успех его партизанских поисков во многом зависит от помощи народа, что с крестьянами нужно жить в мире и дружбе. Денис преобразился даже внешне: надел крестьянский чекмень, отпустил бороду, украсил грудь вместо орденов образом «мужицкого угодника» Николая чудотворца.
В конце августа отряд остановился в селе Скугарево, чуть южнее Царева Займища. Это село, укрытое со всех сторон густыми лесами, представлялось надежным убежищем.
Но все же опасности подстерегали на каждом шагу. Неприятельские транспорты прикрывались сильными, превосходно вооруженными войсковыми частями. А генерал Бараге д'Илье, назначенный Наполеоном смоленским губернатором, наводнил окрестность своими разведчиками и карательными отрядами.
Денис принимал строгие меры предосторожности. Днем, находясь близ Скугарева, партизаны зорко следили за каждым движением неприятеля, а вечером, разложив огни у села, отправлялись в противоположную сторону, где снова жгли костры и снова меняли место, уходя на ночь в лес. Для охраны отряда выставлялись два парных казачьих пикета, всегда в боевой готовности находился резерв из двадцати человек. Для облегчения лошадей Денис установил порядок, применявшийся на аванпостах Юрковского и Кульнева: на определенное время часть лошадей расседлывалась и отдыхала, набиралась сил. Затем ставили на отдых других лошадей.
Поиски партизаны начинали часа за два до рассвета. Скрытно приблизившись к отбившемуся небольшому неприятельскому транспорту, нападали врасплох, брали, сколько было по силам, пленных, лошадей, фур с продовольствием и быстро исчезали в лесу. Иногда успевали напасть и на второй транспорт неприятеля или шайку мародеров, выслеженных еще днем. А уж после этого кружными путями возвращались с добычей к Скугареву27.
Ночь на 2 сентября, как обычно, партизаны проводили в лесу. Погода была скверная. Дул холодный ветер, накрапывал дождь. Верхушки деревьев тоскливо шумели. Мокрые листья обильно сыпались на голову гусар и казаков, не имевших даже возможности обсушиться и обогреться в такое промозглое время. Костры на привалах зажигать было опасно: они могли привлечь внимание неприятеля.
Денис, покрытый буркой, лежал в шалаше, наскоро сооруженном для него заботливым Иваном Даниловичем Крючковым. Рядом, сладко посапывая, спал не разлучавшийся с любимым командиром Митенька Бекетов. Денис же, последние дни почти не слезавший с коня, хотя и чувствовал страшную усталость во всем теле, заснуть никак не мог. Его одолевали беспокойные мысли…
Вчера партизаны отбили двух русских военнопленных, которые сообщили печальную новость о тяжелом ранении Багратиона. А сегодня Денис узнал, что русская армия продолжает отступление и находится уже близ Москвы…
Будучи еще в Семеновском, Денис разыскал своих братьев Евдокима и Льва и, прощаясь с ними, договорился, что, в случае если Москве будет угрожать опасность, они возьмут на себя заботу о матери и Сашеньке, отправят их заранее в орловскую деревню. С этой стороны все как будто обстояло благополучно. О разгроме своего бородинского имения и возможной потере последнего имущества в Москве, что окончательно оставило бы семью без средств, Денис не думал. Слишком велика была опасность, угрожавшая всей России, чтобы помышлять сейчас о личных делах.
Видя, с каким беспримерным самопожертвованием, презирая смерть, сражаются русские солдаты и партизаны, наблюдая, как селяне собственной рукой уничтожают свои дома и имущество, чтобы ничто не досталось чужеземцам, Денис наполнился гордостью за свои народ, столь величественно проявлявший нравственную силу в годину бедствий отечества И чувствовал, что он сам, не колеблясь ни минуты, готов поджечь родной дом, лишь бы не видеть в его стенах людей в ненавистных чужих мундирах. Вот это-то высокое патриотическое чувство, понимание личной ответственности за большое доверенное ему дело и заставляли его испытывать острую неудовлетворенность первыми партизанскими опытами.
Инструкция, составленная Багратионом, требовала не случайных нападений на слабые, отбившиеся в сторону, неприятельские транспорты, а систематических, решительных действий по расстройству обозов и парков, двигавшихся непрерывно по столбовой Смоленской дороге.
«Будь у меня хотя бы пять казачьих сотен, я бы давно на этой дороге хозяйничал, – размышлял Денис. – А как туда пойдешь, имея под командой всего сто тридцать человек? Ведь даже некоторые шайки мародеров превосходят нас числом… Неприятельские же обозы с оружием и военным имуществом охраняются такими прикрытиями, что, ввяжись в драку – ног не унесешь…»
И Денису невольно вспомнилось, как он, простившись в Семеновском с Багратионом, пришел на другой день с его предписанием к командиру ахтырцев генералу Васильчикову. В просторной избе помимо самого Васильчикова собралось за завтраком еще несколько знакомых генералов и офицеров. Узнав о назначении Дениса, они осыпали его градом язвительных насмешек.