Страница:
Королева вздрогнула.
— Я вам признателен за то, — продолжал Сикст, — что вы показали мне Гиза, которого я не знал. Золото вернется в Рим.
Королева вздохнула.
— Это правда, — говорил старик, — что я боюсь Генриха Беарнского. Я боюсь ереси, которая может воцариться во Франции. Я видел, что ваш сын, погрязший в разгуле, был не в состоянии бороться с гугенотами. Потеря франции для Церкви — это, сударыня, катастрофа, которую папа должен стремиться предотвратить. Несмотря на все мое расположение к вам, я вынужден был отречься от Генриха III. Я сделал это, сожалея об огорчении, которое причинил вам. И я обратил свой взор к Гизу… Признаю, герцог с его Лигой казался мне борцом за идеалы Церкви. Я ошибался… Вы только что это подтвердили… Что я должен делать теперь? Ваш сын слаб… Кто спасет нас от ереси?..
Екатерина подняла голову и ответила:
— Я! Я! Меня страшило, Ваше Святейшество, то, что вы не были с нами. Более того! Вы были против нас! Вы были вместе с врагом моего дома, с Гизом!.. Если я теперь буду уверена в вашем нейтралитете, я не стану просить большего, и вы увидите, на что я способна!.. Разве мой сын на что-то годится? Это я все решаю, я! У меня есть деньги: я найду людей. Я берусь одна начать истребление ереси, восстановить полностью власть Церкви и укрепить королевскую власть… Клянусь кровью моего отца, моя рука не дрогнет… Что касается Гиза, то я выполню свой долг!
— И что для этого нужно? — спросил Сикст с улыбкой.
— Прежде всего ваш нейтралитет!
— Обещаю — я не буду вмешиваться в дела Франции, пока вы сами меня не призовете… Что еще?
— Поддержка Филиппа Испанского!
— На днях я отправлю Каэтана к королю Филиппу и потребую, чтобы тот пришел к вам на помощь… Что еще?
— Ваше благословение, Святой отец! — сказал Екатерина, опускаясь на колени.
Сикст V поднял правую руку и благословил королеву. Стоя на коленях, она не могла видеть его улыбки.
— Святой отец, — сказала королева, поднимаясь, — на время вашего пребывания в Париже мой дворец в вашем распоряжении. Не соблаговолите ли вы воспользоваться смиренным и благоговейным приглашением самой ревностной и послушной из ваших дочерей?
— Охотно, — радостно отозвался Сикст. — Я слишком стар, чтобы пускаться в обратный путь, не передохнув несколько дней. Но я буду вашим гостем только при условии, что вы сами тоже останетесь во дворце. У вас довольно апартаментов для всех.
Екатерина удалилась, чтобы отдать необходимые распоряжения. Когда она вышла, Сикст V сел за стол, некоторое время размышлял, а затем принялся писать. Закончив, он вызвал Каэтана — единственного кардинала, которому полностью доверял.
— Каэтан, — сказал он ему, — вы сейчас же отправитесь в путь. Выехав из Парижа, вы прочтете эту бумагу, которая содержит точные инструкции; выучив их наизусть, вы ее уничтожите…
— Куда я должен отправиться, Святой отец? — спросил кардинал.
— Вам придется, мой дорогой Каэтан, употребить все свое искусство, всю силу и проницательность ума, которые мне хорошо известны… Надо будет привлечь на нашу сторону единственного человека, который способен все понять, способен спасти Церковь и восстановить авторитет королевской власти во Франции…
— И кто же этот человек, Святой отец?
Сикст V в упор посмотрел на кардинала и ответил:
— Это один гугенот. Его зовут Генрих Бурбон. Он король Наваррский и мечтает стать королем Франции… Идите же, Каэтан!
Глава 15
— Я вам признателен за то, — продолжал Сикст, — что вы показали мне Гиза, которого я не знал. Золото вернется в Рим.
Королева вздохнула.
— Это правда, — говорил старик, — что я боюсь Генриха Беарнского. Я боюсь ереси, которая может воцариться во Франции. Я видел, что ваш сын, погрязший в разгуле, был не в состоянии бороться с гугенотами. Потеря франции для Церкви — это, сударыня, катастрофа, которую папа должен стремиться предотвратить. Несмотря на все мое расположение к вам, я вынужден был отречься от Генриха III. Я сделал это, сожалея об огорчении, которое причинил вам. И я обратил свой взор к Гизу… Признаю, герцог с его Лигой казался мне борцом за идеалы Церкви. Я ошибался… Вы только что это подтвердили… Что я должен делать теперь? Ваш сын слаб… Кто спасет нас от ереси?..
Екатерина подняла голову и ответила:
— Я! Я! Меня страшило, Ваше Святейшество, то, что вы не были с нами. Более того! Вы были против нас! Вы были вместе с врагом моего дома, с Гизом!.. Если я теперь буду уверена в вашем нейтралитете, я не стану просить большего, и вы увидите, на что я способна!.. Разве мой сын на что-то годится? Это я все решаю, я! У меня есть деньги: я найду людей. Я берусь одна начать истребление ереси, восстановить полностью власть Церкви и укрепить королевскую власть… Клянусь кровью моего отца, моя рука не дрогнет… Что касается Гиза, то я выполню свой долг!
— И что для этого нужно? — спросил Сикст с улыбкой.
— Прежде всего ваш нейтралитет!
— Обещаю — я не буду вмешиваться в дела Франции, пока вы сами меня не призовете… Что еще?
— Поддержка Филиппа Испанского!
— На днях я отправлю Каэтана к королю Филиппу и потребую, чтобы тот пришел к вам на помощь… Что еще?
— Ваше благословение, Святой отец! — сказал Екатерина, опускаясь на колени.
Сикст V поднял правую руку и благословил королеву. Стоя на коленях, она не могла видеть его улыбки.
— Святой отец, — сказала королева, поднимаясь, — на время вашего пребывания в Париже мой дворец в вашем распоряжении. Не соблаговолите ли вы воспользоваться смиренным и благоговейным приглашением самой ревностной и послушной из ваших дочерей?
— Охотно, — радостно отозвался Сикст. — Я слишком стар, чтобы пускаться в обратный путь, не передохнув несколько дней. Но я буду вашим гостем только при условии, что вы сами тоже останетесь во дворце. У вас довольно апартаментов для всех.
Екатерина удалилась, чтобы отдать необходимые распоряжения. Когда она вышла, Сикст V сел за стол, некоторое время размышлял, а затем принялся писать. Закончив, он вызвал Каэтана — единственного кардинала, которому полностью доверял.
— Каэтан, — сказал он ему, — вы сейчас же отправитесь в путь. Выехав из Парижа, вы прочтете эту бумагу, которая содержит точные инструкции; выучив их наизусть, вы ее уничтожите…
— Куда я должен отправиться, Святой отец? — спросил кардинал.
— Вам придется, мой дорогой Каэтан, употребить все свое искусство, всю силу и проницательность ума, которые мне хорошо известны… Надо будет привлечь на нашу сторону единственного человека, который способен все понять, способен спасти Церковь и восстановить авторитет королевской власти во Франции…
— И кто же этот человек, Святой отец?
Сикст V в упор посмотрел на кардинала и ответил:
— Это один гугенот. Его зовут Генрих Бурбон. Он король Наваррский и мечтает стать королем Франции… Идите же, Каэтан!
Глава 15
САИЗУМА
Три дня шевалье де Пардальян и Карл Ангулемский прочесывали Париж, чтобы найти хоть какой-нибудь след маленькой цыганки. Но все было напрасно. Даже Пипо, за которым шевалье сходил в «Ворожею», ничем не смог им помочь.
— Все кончено, — сказал Карл в унынии. — Я ее больше не увижу.
— Почему же? — возразил Пардальян. — Женщина всегда отыскивается, можете мне поверить.
— Пардальян, я в отчаянии, — продолжал молодой человек, пытаясь скрыть слезы.
Пардальян взглянул на него с братской нежностью. Он вздохнул, словно желая вернуться в тот счастливый возраст, когда плачут из-за любви.
— Эх! — воскликнул он. — Хотел бы я понять вас! Когда ваша матушка оказала мне честь, попросив быть вашим опекуном, я считал, что вы направляетесь в Париж, лелея честолюбивые планы… На холме Шайо я предложил вам захватить трон…
— Трон! — прошептал герцог Ангулемский.
— Ну да, тысяча чертей! Почему бы вам не стать королем? Или в вас нет королевской крови? Чего вам не хватает, чтобы быть монархом? Всего лишь короны!
Пардальян в тревожном ожидании смотрел на своего юного друга.
— Нет! — твердо сказал молодой человек. — Нет, Пардальян, не для этого я явился в Париж!
Лицо шевалье просветлело.
— Так вы не мечтаете о королевской власти?
— Нет, мой друг…
— Право! Неужели вам никогда не снилось, что вы король?
— Возможно и снилось, Пардальян. Но я всегда просыпался.
Шевалье принялся расхаживать по комнате. Он улыбался.
— И все-таки! — вдруг заговорил он. — Чего вы ищете в Париже?.. Только ли возможности мщения?
Юный герцог вспыхнул и ответил дрожащим голосом:
— Я не хочу казаться вам сильнее, чем я есть на самом деле. Вы можете презирать меня, Пардальян: я не тот человек, кого ведет в Париж честолюбивое желание властвовать, я не стремлюсь к борьбе, и у меня нет тех качеств, которые вы мне приписали. Пардальян, я восхищаюсь вами и именно поэтому не хочу вам лгать, я все расскажу откровенно. Пардальян, вы должны понять меня.
Шевалье сел в кресло и приготовился слушать.
— Шевалье, — произнес герцог Ангулемский, — я должен вам признаться. Когда вы мне сказали, что я тоже мог бы вступить в борьбу за трон, у меня был миг ослепления. Я на мгновение уверовал, что я действительно принц, и забыл, что я просто-напросто незаконный сын.
Пардальян всем своим видом показал, что ему это безразлично.
— Вы сын короля, — сказал он. — Господин де Гиз не может против этого возразить: на его щите дрозды, а на вашем — лилии.
— Сын короля — да, — ответил Карл, помолчав, — но не сын королевы… Мне не нужно говорить вам об этом, не правда ли? Вы меня понимаете? Я восхищаюсь своей матерью, почти боготворю ее; я скорее умру, чем позволю себе причинить ей горе. Мне нравится, что моя мать зовется Мари Туше, и ей не нужен титул королевы. Я не могу себе представить матери более нежной, более самоотверженной, чем моя. Но Мари Туше не была женой Карла IX, и я, сын короля, не могу быть наследным принцем… Вот о чем вы заставили меня забыть, когда завели свои пылкие речи… Но я опомнился и понял, что мои усилия будут тщетны.
— И из-за этого вы отказываетесь от борьбы? — спросил шевалье, не отрывая взгляда от молодого человека.
Карл опустил глаза. Румянец вспыхнул на его щеках.
— Позвольте мне продолжить, — сказал он, — а потом вы будете судить, каков я есть… До того, как мы встретили короля, моего дядю, я думал, что жажда мести переполняет меня. После разговора с ним я понял, что это не так. Пардальян, я должен вам объявить: я считал бы себя трусом и предателем, если бы не стремился наказать тех, кто убил моего отца. Но месть для меня — лишь сыновний долг, а не потребность души…
— А когда вы столкнулись нос к носу с господином де Гизом? — спросил Пардальян с лукавой улыбкой.
Юный принц побледнел.
— Да! — глухо сказал он. — Тогда я действительно был в ярости. Я ненавижу де Гиза! Пардальян, я хочу настичь Генриха III, настоящего убийцу Карла IX, который своими интригами вверг моего отца в безумие… но я не испытываю ненависти к нему! Да, я хочу наказать Екатерину Медичи, мою бабку! Зловещий умысел ускорил падение Карла IX в пропасть отчаяния… Но я не испытываю ненависти к ней! А Гиза, чья вина не столь велика, я ненавижу! Я возненавидел его, шевалье, в одно мгновение, и это было то самое мгновение, когда он с наглой торжествующей улыбкой говорил с бедной цыганочкой, которую я люблю!.. Теперь, Пардальян, вы знаете все. Не жажда мести и не честолюбие в моей душе — в ней царит любовь…
Герцог Ангулемский подошел к окну и настежь распахнул его.
— Здесь можно задохнуться, — сказал он. — Теперь, шевалье, я скажу вам еще одну вещь: когда я покидал Орлеан, я действительно думал, что Виолетта не целиком заполняет мою жизнь, что есть другие, более серьезные заботы, другие, более важные, дела. Я обманывал себя, Пардальян, я теперь ясно вижу, что только одно для меня имеет значение — это моя любовь. Вы видите, что я совсем не тот, кем вы меня считали, и лучшее, что вы можете сделать — это покинуть меня…
Последние слова Карл произнес очень тихо. В его глазах блеснули слезы.
— Бедный малыш! — прошептал Пардальян, глядя на Карла с восхищенным умилением.
Ему казалось, что он вновь видит самого себя в юности. Нежная улыбка блуждала на его губах. Он вспоминал свою первую любовь.
— Вам стыдно за меня, не так ли? — проговорил Карл робко.
Пардальян поднялся, подошел к молодому человеку и взял его за руку.
— Нет, дитя мое, — сказал он. И в этих словах было столько доброты и силы, что Карл едва не расплакался. — За что мне презирать вас? Из всех земных забот любовь — самая благородная, самая человечная. Она причиняет меньше всего зла другим людям. Честолюбец — животное. Придет день, когда люди осудят честолюбие, как сегодня они осуждают убийство или воровство…
— Пардальян! Пардальян! — воскликнул растерянный Карл. — Я вас не понимаю…
— Что же до мести, — продолжал шевалье, — я признаю, что она может принести некоторое удовлетворение. Но любовь, мой принц, это сама жизнь. Остальное — или вредно, или ничтожно. Черт побери, завоевать любимую женщину столь же почетно, как завладеть троном! Живите своей жизнью, тысяча чертей! Жить! Это значит любить все, что радует. Радуют солнце и дождь. Чистый воздух на просторных равнинах, зеленые леса летом, заснеженные поля зимой, пробегающий олень в чаще… Я люблю все это! Любите и вы жизнь во всех ее проявлениях и любите свою Виолетту. После моей любимой она — прекраснейшая из женщин, которых я когда-либо встречал.
Карл был взволнован. Его сердце переполняли любовь и отчаяние. Он был истинным сыном своего отца — немного поэта, немного музыканта, немного безумца, самым большим счастьем для которого было сбежать из Лувра и склонить свою голову на грудь Мари Туше.
— Бедный малыш! — повторил Пардальян. — Не огорчайтесь. Только одно на свете непоправимо — смерть. Все остальное так или иначе образуется! Если вашей Виолетты нет в живых, я пойму ваше отчаяние, но…
— Вы думаете, ее нет в живых? — глухо сказал Карл. — Пардальян, а вдруг она во власти этого человека?
— Допустим! Что ж, можете мне поверить, женщина, которая любит, способна на любую хитрость, способна на геройский поступок, чтобы соединиться с возлюбленным. Если Виолетта вас любит, вы можете быть уверены, что увидите ее вновь…
Долго еще Пардальян говорил с Карлом. Тому, кто его не знал, кто видел его только в бою, его успокаивающий тон, его ласковые слова, способные утешить, показались бы удивительными.
Наконец Карл устало опустился в кресло. Его глаза закрылись. Наступила ночь. Пардальян тихо затворил окно и, взглянув на спящего юношу, прошептал:
— А кто утешит меня? Но нет, я не нуждаюсь в утешении!..
И он покинул комнату.
Выйдя во двор, Пардальян направился к конюшне. В ее дверях на охапке соломы сидели два человека и о чем-то тихо переговаривались. Это были Пикуик и Кроасс. Завидев шевалье, они торопливо вскочили. Пардальян, приютив их на одну ночь, совершенно о них забыл. Он считал, что приятели давно ушли.
— Какого черта вы здесь делаете? — спросил он.
— Мы, изволите видеть, стоим на часах, — сказал Пикуик.
— Это я вижу. Но почему здесь, а не в каком-нибудь другом месте?
Пикуик и Кроасс казались изумленными.
— Милостивый государь, — сказал Кроасс, кланяясь, — вы не изволили забыть, что оказали нам честь, пригласив отдохнуть в этом жилище?
Пардальян захохотал.
— И вы продолжаете отдыхать, чудаки? Похоже, что вы изрядно устали!
— Верно. Жизнь наша полна лишений. Нам приходится спать на полу, толкать повозку в гору, выступать на площадях, а плата за это — палка хозяина; мы едим песок и камни; утоляем жажду горящей паклей… Нас это несколько утомило, и по прибытии в Париж мы решили первым делом поискать хозяина, который бы предложил нам что-нибудь получше, особенно в смысле пропитания…
— Не столь неудобоваримое? — поинтересовался Пардальян.
— Мы переварим все, — сказал Пикуик, — желудки позволяют, благодарение Богу. Но хотелось бы получать пищу более аппетитную.
— Ваше желание понятно, — произнес шевалье. — Но скажите-ка, где вы спали с тех пор, как я привел вас в этот дом?
— Здесь, — ответил Кроасс, указывая на конюшню. — Благодаря распоряжению, которое вы дали той ночью одному достойному слуге.
— Я распорядился приютить вас только на одну ночь…
— Этот человек, — холодно продолжил Пикуик, — приносил нам утром и вечером весьма приличную еду.
— Значит, вы здесь обосновались надолго. Нашли землю обетованную?
— О, милостивый государь, — сказал Кроасс, — когда-нибудь мы уйдем. Мы хотим поискать хозяина менее грубого, чем Бельгодер.
— Бельгодер? — вздрогнув, переспросил Пардальян. — Балаганщик, что живет на улице Тиссандери на постоялом дворе «Надежда»?
— Он самый!.. Однажды мы воспользовались его отсутствием и попросту ушли, однако никакой работы не подвернулось, так что мы начали было подумывать вернуться к Бельгодеру, когда добрая наша звезда привела нас к «Boрожее»… Теперь, — продолжал Пикуик, — если милостивый государь соблаговолит выслушать, я изложу ему мысль, которая посетила меня, когда я спал на соломе в этой конюшне…
— Посмотрим, что за мысль, — сказал Пардальян.
— Мы ищем хозяина, милостивый государь, который не колотил бы нас с утра до вечера или, по крайней мере, после трепки не кормил бы камнями… Мы ищем хозяина, который ценил бы нашу храбрость…
— Вашу храбрость? Гм!..
— Наш ум, нашу ловкость, все наши лучшие качества, которые не могли проявиться, пока мы влачили столь жалкое существование. Почему бы вам не стать этим хозяином?
— Скажите, — спросил Пардальян, у которого были свои соображения, — раз вы жили с этим Бельгодером, вы должны были знать молодую девушку, которую звали… Как же ее звали?
— Милостивый государь хочет говорить о певице Виолетте?
— Да. Знаете ли вы, кто она, откуда и почему хозяин держал ее при себе?
— Мы не знаем. Когда Бельгодер пять лет назад взял нас в свою труппу, посулив интересную жизнь, путешествия, легкую работу и хорошую кормежку, Виолетта и Саизума уже жили у цыгана.
— Саизума? — спросил Пардальян.
— Да, гадалка… сумасшедшая.
— А эта Саизума тоже исчезла с Бельгодером?
— Я не знаю, милостивый государь, мы больше не возвращались в «Надежду»… Но милостивый государь не ответил на предложение, которое я имел честь ему сделать.
— А! Да… Вы ищете хозяина, и вы хотите, чтобы этим хозяином стал я?.. Что ж. Я отвечу вам завтра утром. Переночуйте здесь, а там посмотрим… Но скажите, эта Саизума… вы говорите, что она сумасшедшая?..
— По крайней мере, она таковой кажется. Впрочем, она говорит очень мало, только когда гадает по руке.
— Вы думаете, она что-то знает о маленькой певице?
— Кто может знать, что думает Саизума? Она живая тайна. Даже мы никогда не видели ее лица — она всегда носит маску. Знает ли она о Виолетте, испытывает к ней любовь или ненависть, мы не можем сказать. Одна Симона, которая звала Виолетту своей дочерью, могла бы рассказать вам о ней. Но Симона умерла…
Пардальян задумался. Кто такая эта таинственная цыганка? Вне всякого сомнения, сообщница Бельгодера… Вдруг ему пришло в голову, что, возможно, эта женщина все еще находится на постоялом дворе «Надежда». Он подумал о Карле Ангулемском и решил предпринять еще одну попытку отыскать след исчезнувшей Виолетты.
Он направился к «Надежде» и вошел туда в ту минуту, когда хозяин уже собирался закрывать дверь — час был поздний.
Войдя, шевалье увидел в зале человек двадцать. Он расположился за столом, рассчитывая расспросить хозяина. За другими столами сидели и пили вино какие-то проходимцы и продажные девки. Одна из них, заметив шевалье, севшего в дальнем углу, покинула свою компанию и подошла к Пардальяну. Она села перед ним, положила локти на стол и призывно улыбнулась.
Пардальян спокойно смотрел на нее и молчал. Тогда она решилась прибегнуть к старому, испытанному приему.
— Сударь, — сказала она, — не угостите ли вы даму вином?..
— Клянусь головой и брюхом, — крикнул в этот момент один из пьяниц, — ты вернешься к нам, Лоизон!
Шевалье вздрогнул и побледнел, услышав это имя.
— Тебя зовут Лоизон? — спросил он женщину.
— Лоиза, мой принц…
— Лоиза! — глухо повторил шевалье, одним глотком осушив стакан вина.
На мгновение он зажмурился. Потом резко тряхнул головой.
— Ах, так! — взревел пьяница, коренастый детина в красной шляпе, с глазами, налитыми кровью, — нужно, чтобы я пришел за тобой?
— Ладно, Ружо, — проворчала девица, — оставь меня в покое…
— Держи, девочка, — очень ласково сказал Пардальян, — возьми экю и пойди выпей со своим дружком Ружо…
Лоизон была ошеломлена. Она взяла экю, который ей протянул шевалье, и, желая хоть как-то отблагодарить Пардальяна, пробормотала:
— Я живу на этой улице, напротив кабачка…
Затем девица поднялась и подошла к Ружо, который, увидев экю, злобно покосился на шевалье.
Тот сделал знак хозяину кабачка подойти к нему. Хозяин поспешно приблизился к необычному клиенту, и шевалье уже собирался расспросить его о Саизуме, когда со всех сторон раздались крики:
— Где цыганка?
— Эй, чертов кабатчик, ты не покажешь нам красную ведьму?
— Предсказаний!
— Сию минуту, мои ангелы, — ответил хозяин, — я иду за женщиной в маске!.. Угомонитесь!
— Кто эта цыганка, которую требуют привести? — спросил Пардальян.
— Несчастная сумасшедшая, мой господин! Мне ее оставили в залог.
— В залог? Женщину?
— Представьте себе, несколько дней назад я поселил у себя на постоялом дворе труппу бродячих комедиантов. Каждый из них ел за четверых и пил за шестерых. Так что счет достиг размеров невероятных. Ну и вот, они вдруг исчезли… Теперь вы понимаете…
— Я понимаю, но представьте, не могу уразуметь, причем здесь цыганка, — сказал Пардальян.
— Так вот, фигляры забыли взять с собой гадалку. Чтобы возместить расходы, каждый вечер я заставляю эту женщину гадать — она отлично читает по руке. Это стоит два денье с человека и, по правде говоря…
— …вы прикарманиваете деньги. Это естественно. Однако вам пора идти за ней, ваши клиенты проявляют нетерпение.
Действительно, крики и ругательства становились все громче. Кабатчик ушел в заднюю комнату и вскоре вернулся в сопровождении цыганки. При их появлении внезапно наступила тишина. Завернувшись в свои пестрые одежды, с красной маской на лице, Саизума прошла мимо столов и остановилась посреди зала.
— Ну, цыганка, — сказал кабатчик, деланно хихикнув, — расскажи нам твою историю…
— Нет, нет! — крикнул Ружо. — Пусть она погадает нам!..
— Пусть она сделает и то, и другое! — сказал какой-то бродяга.
Саизума медленно подняла руку и коснулась ею волос.
— Вы все, кто слушает меня, — начала она, — господа и знатные дамы, собравшиеся в этом храме, почему вы так глядите на меня? Я говорю правду. Ложь на устах священника, а не на моих… Несчастная!.. Почему я люблю его?..
Она говорила тихо, отчетливо произнося каждое слово. Пардальян смотрел на нее с удивлением.
— Слушайте, — снова заговорила Саизума, сжимая лоб обеими руками. — Слушайте, раз вы хотите знать печальную историю. Кто рассказал мне эту историю? Я не знаю. Просто голос говорит мне, и я его слушаю. Что же говорит мне голос?
Она наклонила голову, словно прислушиваясь. Всех, кто был в зале, внезапно охватила дрожь.
— Вечер, — медленно произнесла цыганка. — Все спокойно в пышном дворце, и через широко открытое окно виден собор, на который смотрит девушка… Безрассудная! Там, в этой церкви, должно совершиться преступление. Почему девушка смотрит на немой и грозный фасад собора?.. Вот она нежно улыбается… Как она счастлива!.. Рядом с ней сидит тот, кого она любит; он протягивает к ней руки, и она с восхищением слушает то, что ей говорит знатный господин… А старый слепой отец спокойно отдыхает…
Саизума внезапно умолкла. Ее глаза смотрели куда-то вдаль.
— Старый слепой отец отдыхает, — повторила она, покачав головой. — Доверяя своей дочери, он спит… Она так думает. И так же думает ее возлюбленный. Они рядом, их губы сливаются в поцелуе, и вдруг дверь отворяется… Кто отворил дверь? Это отец… старый слепой отец входит с протянутыми руками и зовет дочь… Возлюбленный вскакивает… Дочь трепещет от страха… «Дочь моя, дитя мое… с кем ты разговаривала?» — «Ни с кем отец!.. Никого нет в комнате вашей дочери». А что возлюбленный?.. Ах! Как он ловок, как он затаился! Он отступил вглубь комнаты и, кажется, даже не дышит… У девушки нет сил, чтобы встать и подойти к слепому… Он сам подходит к ней на дрожащих ногах и нежно обнимает ее… «Какие ледяные у тебя руки, дитя мое!» — «Отец, это вечер… ветер… от собора падает тень!..» — «Как дрожит твой голос!» — «Отец, это от удивления, что я вижу вас». А глаза умирающей от страха девушки смотрят на замершего возлюбленного.
— Бедная малышка! — сказала бродяжка, которую звали Лоизон.
Саизума не слышала. Она продолжала свою печальную историю:
— Лицо отца мрачнеет; слепой обводит мертвым взглядом комнату, словно надеясь увидеть… Увидеть! О! Если бы он увидел!.. «Дочь моя, дитя мое, ты уверена, что здесь никого нет?» — «Уверена, отец!» — «Поклянись, дитя мое!.. Поклянись моими сединами… поклянись на священной Библии, только тогда я поверю, что ты одна!.. Я знаю твою благородную и чистую душу, ты не захочешь стать клятвопреступницей!» Девушка колеблется. Ей кажется, что она сейчас умрет… Поклясться! Сединами слепца!.. Ее взгляд ищет взгляда возлюбленного, и взгляд возлюбленного отвечает: клянись, клянись же!.. «Так что же, дочь моя?» Голос отца, голос слепого полон тревоги. И тогда под взглядом возлюбленного девушка говорит: «Отец, на священной Библии я клянусь, что здесь нет никого, кроме нас двоих…» Бедный отец улыбается. Он просит у дочери прощения. А она, клятвопреступница, знает, что теперь непременно случится несчастье.
— Бедная девочка! — повторила Лоизон.
Саизума замолчала.
— Еще! — потребовала другая бродяжка. — Что случилось потом?
Но, видимо, с Саизумой что-то произошло. Она заговорила изменившимся голосом:
— Заглядывая в себя, в тайники своей души, я научилась заглядывать в души других. Господа и знатные дамы, цыганка все знает, все видит, будущее для нее открыто. Кто хочет узнать свое будущее? Кто хочет, чтобы ему погадала знаменитая цыганка Саизума?..
Последним словам ее явно научил Бельгодер — она произнесла их, как заученный урок.
— Подходите, дамы и господа, — продолжала она.
— Мне, мне! — кричала какая-то женщина, протягивая руку.
— Ты проживешь долго, — сказала Саизума, — но ты никогда не будешь ни богатой, ни счастливой.
— Проклятие! — проворчала девица. — Госпожа цыганка, не могли бы вы добавить мне немного богатства в обмен на несколько лет жизни?
Лоизон тоже протянула руку, Саизума бросила на нее быстрый взгляд.
— Берегись того, кого ты любишь, — сказала она, — он причинит тебе зло.
Один за другим несколько человек просили цыганку предсказать будущее, и каждому она говорила всего одну фразу…
— Скоро, — сказала она какому-то бродяге, — ты будешь носить на шее пеньковый галстук.
Бродяга побледнел и пробормотал:
— Так умерли мой отец и братья. Я хорошо знаю, что скоро придет мой черед.
Ружо также протянул руку.
— Твоя кровь вот-вот прольется, — сказала Саизума. — Берегись шпаги более острой, чем твой кинжал.
— Ты врешь, ведьма! Или ошибаешься. Прочти получше.
— Я сказала! — ответила Саизума.
— И ты думаешь, что в Париже есть шпага острее, чем мой нож? — прорычал бродяга, ударив кулаком по столу так, что он зашатался.
— Говорю тебе, твоя кровь скоро прольется!
Ружо был пьян, и предсказание слишком сильно напугало его. Он вдруг побледнел и грубо выругался. Потом его лицо покраснело. Он поднялся, схватил цыганку за руку и заорал:
— Гадалка, слушай, если ты сейчас же не отведешь от меня беду, если ты не скажешь, что ты врешь, прольется твоя кровь, и ты больше никому не принесешь горя!
В кабаке поднялся страшный шум. Ружо здесь боялись. Никто не осмеливался перечить ему.
Пьяница был убежден, что цыганка накликала на него несчастье. Он яростно встряхнул ее. Саизума даже не пыталась защищаться.
— Скажи, что ты соврала! — ревел негодяй.
— Я все сказала! — повторила Саизума мрачно.
Ружо занес кулак.
Но в момент, когда он уже должен был обрушиться на голову цыганки, негодяй почувствовал на своем плече тяжелую руку. Он резко обернулся.
— А! — произнес он с ухмылкой. — Возлюбленный Лоиз!
— Все кончено, — сказал Карл в унынии. — Я ее больше не увижу.
— Почему же? — возразил Пардальян. — Женщина всегда отыскивается, можете мне поверить.
— Пардальян, я в отчаянии, — продолжал молодой человек, пытаясь скрыть слезы.
Пардальян взглянул на него с братской нежностью. Он вздохнул, словно желая вернуться в тот счастливый возраст, когда плачут из-за любви.
— Эх! — воскликнул он. — Хотел бы я понять вас! Когда ваша матушка оказала мне честь, попросив быть вашим опекуном, я считал, что вы направляетесь в Париж, лелея честолюбивые планы… На холме Шайо я предложил вам захватить трон…
— Трон! — прошептал герцог Ангулемский.
— Ну да, тысяча чертей! Почему бы вам не стать королем? Или в вас нет королевской крови? Чего вам не хватает, чтобы быть монархом? Всего лишь короны!
Пардальян в тревожном ожидании смотрел на своего юного друга.
— Нет! — твердо сказал молодой человек. — Нет, Пардальян, не для этого я явился в Париж!
Лицо шевалье просветлело.
— Так вы не мечтаете о королевской власти?
— Нет, мой друг…
— Право! Неужели вам никогда не снилось, что вы король?
— Возможно и снилось, Пардальян. Но я всегда просыпался.
Шевалье принялся расхаживать по комнате. Он улыбался.
— И все-таки! — вдруг заговорил он. — Чего вы ищете в Париже?.. Только ли возможности мщения?
Юный герцог вспыхнул и ответил дрожащим голосом:
— Я не хочу казаться вам сильнее, чем я есть на самом деле. Вы можете презирать меня, Пардальян: я не тот человек, кого ведет в Париж честолюбивое желание властвовать, я не стремлюсь к борьбе, и у меня нет тех качеств, которые вы мне приписали. Пардальян, я восхищаюсь вами и именно поэтому не хочу вам лгать, я все расскажу откровенно. Пардальян, вы должны понять меня.
Шевалье сел в кресло и приготовился слушать.
— Шевалье, — произнес герцог Ангулемский, — я должен вам признаться. Когда вы мне сказали, что я тоже мог бы вступить в борьбу за трон, у меня был миг ослепления. Я на мгновение уверовал, что я действительно принц, и забыл, что я просто-напросто незаконный сын.
Пардальян всем своим видом показал, что ему это безразлично.
— Вы сын короля, — сказал он. — Господин де Гиз не может против этого возразить: на его щите дрозды, а на вашем — лилии.
— Сын короля — да, — ответил Карл, помолчав, — но не сын королевы… Мне не нужно говорить вам об этом, не правда ли? Вы меня понимаете? Я восхищаюсь своей матерью, почти боготворю ее; я скорее умру, чем позволю себе причинить ей горе. Мне нравится, что моя мать зовется Мари Туше, и ей не нужен титул королевы. Я не могу себе представить матери более нежной, более самоотверженной, чем моя. Но Мари Туше не была женой Карла IX, и я, сын короля, не могу быть наследным принцем… Вот о чем вы заставили меня забыть, когда завели свои пылкие речи… Но я опомнился и понял, что мои усилия будут тщетны.
— И из-за этого вы отказываетесь от борьбы? — спросил шевалье, не отрывая взгляда от молодого человека.
Карл опустил глаза. Румянец вспыхнул на его щеках.
— Позвольте мне продолжить, — сказал он, — а потом вы будете судить, каков я есть… До того, как мы встретили короля, моего дядю, я думал, что жажда мести переполняет меня. После разговора с ним я понял, что это не так. Пардальян, я должен вам объявить: я считал бы себя трусом и предателем, если бы не стремился наказать тех, кто убил моего отца. Но месть для меня — лишь сыновний долг, а не потребность души…
— А когда вы столкнулись нос к носу с господином де Гизом? — спросил Пардальян с лукавой улыбкой.
Юный принц побледнел.
— Да! — глухо сказал он. — Тогда я действительно был в ярости. Я ненавижу де Гиза! Пардальян, я хочу настичь Генриха III, настоящего убийцу Карла IX, который своими интригами вверг моего отца в безумие… но я не испытываю ненависти к нему! Да, я хочу наказать Екатерину Медичи, мою бабку! Зловещий умысел ускорил падение Карла IX в пропасть отчаяния… Но я не испытываю ненависти к ней! А Гиза, чья вина не столь велика, я ненавижу! Я возненавидел его, шевалье, в одно мгновение, и это было то самое мгновение, когда он с наглой торжествующей улыбкой говорил с бедной цыганочкой, которую я люблю!.. Теперь, Пардальян, вы знаете все. Не жажда мести и не честолюбие в моей душе — в ней царит любовь…
Герцог Ангулемский подошел к окну и настежь распахнул его.
— Здесь можно задохнуться, — сказал он. — Теперь, шевалье, я скажу вам еще одну вещь: когда я покидал Орлеан, я действительно думал, что Виолетта не целиком заполняет мою жизнь, что есть другие, более серьезные заботы, другие, более важные, дела. Я обманывал себя, Пардальян, я теперь ясно вижу, что только одно для меня имеет значение — это моя любовь. Вы видите, что я совсем не тот, кем вы меня считали, и лучшее, что вы можете сделать — это покинуть меня…
Последние слова Карл произнес очень тихо. В его глазах блеснули слезы.
— Бедный малыш! — прошептал Пардальян, глядя на Карла с восхищенным умилением.
Ему казалось, что он вновь видит самого себя в юности. Нежная улыбка блуждала на его губах. Он вспоминал свою первую любовь.
— Вам стыдно за меня, не так ли? — проговорил Карл робко.
Пардальян поднялся, подошел к молодому человеку и взял его за руку.
— Нет, дитя мое, — сказал он. И в этих словах было столько доброты и силы, что Карл едва не расплакался. — За что мне презирать вас? Из всех земных забот любовь — самая благородная, самая человечная. Она причиняет меньше всего зла другим людям. Честолюбец — животное. Придет день, когда люди осудят честолюбие, как сегодня они осуждают убийство или воровство…
— Пардальян! Пардальян! — воскликнул растерянный Карл. — Я вас не понимаю…
— Что же до мести, — продолжал шевалье, — я признаю, что она может принести некоторое удовлетворение. Но любовь, мой принц, это сама жизнь. Остальное — или вредно, или ничтожно. Черт побери, завоевать любимую женщину столь же почетно, как завладеть троном! Живите своей жизнью, тысяча чертей! Жить! Это значит любить все, что радует. Радуют солнце и дождь. Чистый воздух на просторных равнинах, зеленые леса летом, заснеженные поля зимой, пробегающий олень в чаще… Я люблю все это! Любите и вы жизнь во всех ее проявлениях и любите свою Виолетту. После моей любимой она — прекраснейшая из женщин, которых я когда-либо встречал.
Карл был взволнован. Его сердце переполняли любовь и отчаяние. Он был истинным сыном своего отца — немного поэта, немного музыканта, немного безумца, самым большим счастьем для которого было сбежать из Лувра и склонить свою голову на грудь Мари Туше.
— Бедный малыш! — повторил Пардальян. — Не огорчайтесь. Только одно на свете непоправимо — смерть. Все остальное так или иначе образуется! Если вашей Виолетты нет в живых, я пойму ваше отчаяние, но…
— Вы думаете, ее нет в живых? — глухо сказал Карл. — Пардальян, а вдруг она во власти этого человека?
— Допустим! Что ж, можете мне поверить, женщина, которая любит, способна на любую хитрость, способна на геройский поступок, чтобы соединиться с возлюбленным. Если Виолетта вас любит, вы можете быть уверены, что увидите ее вновь…
Долго еще Пардальян говорил с Карлом. Тому, кто его не знал, кто видел его только в бою, его успокаивающий тон, его ласковые слова, способные утешить, показались бы удивительными.
Наконец Карл устало опустился в кресло. Его глаза закрылись. Наступила ночь. Пардальян тихо затворил окно и, взглянув на спящего юношу, прошептал:
— А кто утешит меня? Но нет, я не нуждаюсь в утешении!..
И он покинул комнату.
Выйдя во двор, Пардальян направился к конюшне. В ее дверях на охапке соломы сидели два человека и о чем-то тихо переговаривались. Это были Пикуик и Кроасс. Завидев шевалье, они торопливо вскочили. Пардальян, приютив их на одну ночь, совершенно о них забыл. Он считал, что приятели давно ушли.
— Какого черта вы здесь делаете? — спросил он.
— Мы, изволите видеть, стоим на часах, — сказал Пикуик.
— Это я вижу. Но почему здесь, а не в каком-нибудь другом месте?
Пикуик и Кроасс казались изумленными.
— Милостивый государь, — сказал Кроасс, кланяясь, — вы не изволили забыть, что оказали нам честь, пригласив отдохнуть в этом жилище?
Пардальян захохотал.
— И вы продолжаете отдыхать, чудаки? Похоже, что вы изрядно устали!
— Верно. Жизнь наша полна лишений. Нам приходится спать на полу, толкать повозку в гору, выступать на площадях, а плата за это — палка хозяина; мы едим песок и камни; утоляем жажду горящей паклей… Нас это несколько утомило, и по прибытии в Париж мы решили первым делом поискать хозяина, который бы предложил нам что-нибудь получше, особенно в смысле пропитания…
— Не столь неудобоваримое? — поинтересовался Пардальян.
— Мы переварим все, — сказал Пикуик, — желудки позволяют, благодарение Богу. Но хотелось бы получать пищу более аппетитную.
— Ваше желание понятно, — произнес шевалье. — Но скажите-ка, где вы спали с тех пор, как я привел вас в этот дом?
— Здесь, — ответил Кроасс, указывая на конюшню. — Благодаря распоряжению, которое вы дали той ночью одному достойному слуге.
— Я распорядился приютить вас только на одну ночь…
— Этот человек, — холодно продолжил Пикуик, — приносил нам утром и вечером весьма приличную еду.
— Значит, вы здесь обосновались надолго. Нашли землю обетованную?
— О, милостивый государь, — сказал Кроасс, — когда-нибудь мы уйдем. Мы хотим поискать хозяина менее грубого, чем Бельгодер.
— Бельгодер? — вздрогнув, переспросил Пардальян. — Балаганщик, что живет на улице Тиссандери на постоялом дворе «Надежда»?
— Он самый!.. Однажды мы воспользовались его отсутствием и попросту ушли, однако никакой работы не подвернулось, так что мы начали было подумывать вернуться к Бельгодеру, когда добрая наша звезда привела нас к «Boрожее»… Теперь, — продолжал Пикуик, — если милостивый государь соблаговолит выслушать, я изложу ему мысль, которая посетила меня, когда я спал на соломе в этой конюшне…
— Посмотрим, что за мысль, — сказал Пардальян.
— Мы ищем хозяина, милостивый государь, который не колотил бы нас с утра до вечера или, по крайней мере, после трепки не кормил бы камнями… Мы ищем хозяина, который ценил бы нашу храбрость…
— Вашу храбрость? Гм!..
— Наш ум, нашу ловкость, все наши лучшие качества, которые не могли проявиться, пока мы влачили столь жалкое существование. Почему бы вам не стать этим хозяином?
— Скажите, — спросил Пардальян, у которого были свои соображения, — раз вы жили с этим Бельгодером, вы должны были знать молодую девушку, которую звали… Как же ее звали?
— Милостивый государь хочет говорить о певице Виолетте?
— Да. Знаете ли вы, кто она, откуда и почему хозяин держал ее при себе?
— Мы не знаем. Когда Бельгодер пять лет назад взял нас в свою труппу, посулив интересную жизнь, путешествия, легкую работу и хорошую кормежку, Виолетта и Саизума уже жили у цыгана.
— Саизума? — спросил Пардальян.
— Да, гадалка… сумасшедшая.
— А эта Саизума тоже исчезла с Бельгодером?
— Я не знаю, милостивый государь, мы больше не возвращались в «Надежду»… Но милостивый государь не ответил на предложение, которое я имел честь ему сделать.
— А! Да… Вы ищете хозяина, и вы хотите, чтобы этим хозяином стал я?.. Что ж. Я отвечу вам завтра утром. Переночуйте здесь, а там посмотрим… Но скажите, эта Саизума… вы говорите, что она сумасшедшая?..
— По крайней мере, она таковой кажется. Впрочем, она говорит очень мало, только когда гадает по руке.
— Вы думаете, она что-то знает о маленькой певице?
— Кто может знать, что думает Саизума? Она живая тайна. Даже мы никогда не видели ее лица — она всегда носит маску. Знает ли она о Виолетте, испытывает к ней любовь или ненависть, мы не можем сказать. Одна Симона, которая звала Виолетту своей дочерью, могла бы рассказать вам о ней. Но Симона умерла…
Пардальян задумался. Кто такая эта таинственная цыганка? Вне всякого сомнения, сообщница Бельгодера… Вдруг ему пришло в голову, что, возможно, эта женщина все еще находится на постоялом дворе «Надежда». Он подумал о Карле Ангулемском и решил предпринять еще одну попытку отыскать след исчезнувшей Виолетты.
Он направился к «Надежде» и вошел туда в ту минуту, когда хозяин уже собирался закрывать дверь — час был поздний.
Войдя, шевалье увидел в зале человек двадцать. Он расположился за столом, рассчитывая расспросить хозяина. За другими столами сидели и пили вино какие-то проходимцы и продажные девки. Одна из них, заметив шевалье, севшего в дальнем углу, покинула свою компанию и подошла к Пардальяну. Она села перед ним, положила локти на стол и призывно улыбнулась.
Пардальян спокойно смотрел на нее и молчал. Тогда она решилась прибегнуть к старому, испытанному приему.
— Сударь, — сказала она, — не угостите ли вы даму вином?..
— Клянусь головой и брюхом, — крикнул в этот момент один из пьяниц, — ты вернешься к нам, Лоизон!
Шевалье вздрогнул и побледнел, услышав это имя.
— Тебя зовут Лоизон? — спросил он женщину.
— Лоиза, мой принц…
— Лоиза! — глухо повторил шевалье, одним глотком осушив стакан вина.
На мгновение он зажмурился. Потом резко тряхнул головой.
— Ах, так! — взревел пьяница, коренастый детина в красной шляпе, с глазами, налитыми кровью, — нужно, чтобы я пришел за тобой?
— Ладно, Ружо, — проворчала девица, — оставь меня в покое…
— Держи, девочка, — очень ласково сказал Пардальян, — возьми экю и пойди выпей со своим дружком Ружо…
Лоизон была ошеломлена. Она взяла экю, который ей протянул шевалье, и, желая хоть как-то отблагодарить Пардальяна, пробормотала:
— Я живу на этой улице, напротив кабачка…
Затем девица поднялась и подошла к Ружо, который, увидев экю, злобно покосился на шевалье.
Тот сделал знак хозяину кабачка подойти к нему. Хозяин поспешно приблизился к необычному клиенту, и шевалье уже собирался расспросить его о Саизуме, когда со всех сторон раздались крики:
— Где цыганка?
— Эй, чертов кабатчик, ты не покажешь нам красную ведьму?
— Предсказаний!
— Сию минуту, мои ангелы, — ответил хозяин, — я иду за женщиной в маске!.. Угомонитесь!
— Кто эта цыганка, которую требуют привести? — спросил Пардальян.
— Несчастная сумасшедшая, мой господин! Мне ее оставили в залог.
— В залог? Женщину?
— Представьте себе, несколько дней назад я поселил у себя на постоялом дворе труппу бродячих комедиантов. Каждый из них ел за четверых и пил за шестерых. Так что счет достиг размеров невероятных. Ну и вот, они вдруг исчезли… Теперь вы понимаете…
— Я понимаю, но представьте, не могу уразуметь, причем здесь цыганка, — сказал Пардальян.
— Так вот, фигляры забыли взять с собой гадалку. Чтобы возместить расходы, каждый вечер я заставляю эту женщину гадать — она отлично читает по руке. Это стоит два денье с человека и, по правде говоря…
— …вы прикарманиваете деньги. Это естественно. Однако вам пора идти за ней, ваши клиенты проявляют нетерпение.
Действительно, крики и ругательства становились все громче. Кабатчик ушел в заднюю комнату и вскоре вернулся в сопровождении цыганки. При их появлении внезапно наступила тишина. Завернувшись в свои пестрые одежды, с красной маской на лице, Саизума прошла мимо столов и остановилась посреди зала.
— Ну, цыганка, — сказал кабатчик, деланно хихикнув, — расскажи нам твою историю…
— Нет, нет! — крикнул Ружо. — Пусть она погадает нам!..
— Пусть она сделает и то, и другое! — сказал какой-то бродяга.
Саизума медленно подняла руку и коснулась ею волос.
— Вы все, кто слушает меня, — начала она, — господа и знатные дамы, собравшиеся в этом храме, почему вы так глядите на меня? Я говорю правду. Ложь на устах священника, а не на моих… Несчастная!.. Почему я люблю его?..
Она говорила тихо, отчетливо произнося каждое слово. Пардальян смотрел на нее с удивлением.
— Слушайте, — снова заговорила Саизума, сжимая лоб обеими руками. — Слушайте, раз вы хотите знать печальную историю. Кто рассказал мне эту историю? Я не знаю. Просто голос говорит мне, и я его слушаю. Что же говорит мне голос?
Она наклонила голову, словно прислушиваясь. Всех, кто был в зале, внезапно охватила дрожь.
— Вечер, — медленно произнесла цыганка. — Все спокойно в пышном дворце, и через широко открытое окно виден собор, на который смотрит девушка… Безрассудная! Там, в этой церкви, должно совершиться преступление. Почему девушка смотрит на немой и грозный фасад собора?.. Вот она нежно улыбается… Как она счастлива!.. Рядом с ней сидит тот, кого она любит; он протягивает к ней руки, и она с восхищением слушает то, что ей говорит знатный господин… А старый слепой отец спокойно отдыхает…
Саизума внезапно умолкла. Ее глаза смотрели куда-то вдаль.
— Старый слепой отец отдыхает, — повторила она, покачав головой. — Доверяя своей дочери, он спит… Она так думает. И так же думает ее возлюбленный. Они рядом, их губы сливаются в поцелуе, и вдруг дверь отворяется… Кто отворил дверь? Это отец… старый слепой отец входит с протянутыми руками и зовет дочь… Возлюбленный вскакивает… Дочь трепещет от страха… «Дочь моя, дитя мое… с кем ты разговаривала?» — «Ни с кем отец!.. Никого нет в комнате вашей дочери». А что возлюбленный?.. Ах! Как он ловок, как он затаился! Он отступил вглубь комнаты и, кажется, даже не дышит… У девушки нет сил, чтобы встать и подойти к слепому… Он сам подходит к ней на дрожащих ногах и нежно обнимает ее… «Какие ледяные у тебя руки, дитя мое!» — «Отец, это вечер… ветер… от собора падает тень!..» — «Как дрожит твой голос!» — «Отец, это от удивления, что я вижу вас». А глаза умирающей от страха девушки смотрят на замершего возлюбленного.
— Бедная малышка! — сказала бродяжка, которую звали Лоизон.
Саизума не слышала. Она продолжала свою печальную историю:
— Лицо отца мрачнеет; слепой обводит мертвым взглядом комнату, словно надеясь увидеть… Увидеть! О! Если бы он увидел!.. «Дочь моя, дитя мое, ты уверена, что здесь никого нет?» — «Уверена, отец!» — «Поклянись, дитя мое!.. Поклянись моими сединами… поклянись на священной Библии, только тогда я поверю, что ты одна!.. Я знаю твою благородную и чистую душу, ты не захочешь стать клятвопреступницей!» Девушка колеблется. Ей кажется, что она сейчас умрет… Поклясться! Сединами слепца!.. Ее взгляд ищет взгляда возлюбленного, и взгляд возлюбленного отвечает: клянись, клянись же!.. «Так что же, дочь моя?» Голос отца, голос слепого полон тревоги. И тогда под взглядом возлюбленного девушка говорит: «Отец, на священной Библии я клянусь, что здесь нет никого, кроме нас двоих…» Бедный отец улыбается. Он просит у дочери прощения. А она, клятвопреступница, знает, что теперь непременно случится несчастье.
— Бедная девочка! — повторила Лоизон.
Саизума замолчала.
— Еще! — потребовала другая бродяжка. — Что случилось потом?
Но, видимо, с Саизумой что-то произошло. Она заговорила изменившимся голосом:
— Заглядывая в себя, в тайники своей души, я научилась заглядывать в души других. Господа и знатные дамы, цыганка все знает, все видит, будущее для нее открыто. Кто хочет узнать свое будущее? Кто хочет, чтобы ему погадала знаменитая цыганка Саизума?..
Последним словам ее явно научил Бельгодер — она произнесла их, как заученный урок.
— Подходите, дамы и господа, — продолжала она.
— Мне, мне! — кричала какая-то женщина, протягивая руку.
— Ты проживешь долго, — сказала Саизума, — но ты никогда не будешь ни богатой, ни счастливой.
— Проклятие! — проворчала девица. — Госпожа цыганка, не могли бы вы добавить мне немного богатства в обмен на несколько лет жизни?
Лоизон тоже протянула руку, Саизума бросила на нее быстрый взгляд.
— Берегись того, кого ты любишь, — сказала она, — он причинит тебе зло.
Один за другим несколько человек просили цыганку предсказать будущее, и каждому она говорила всего одну фразу…
— Скоро, — сказала она какому-то бродяге, — ты будешь носить на шее пеньковый галстук.
Бродяга побледнел и пробормотал:
— Так умерли мой отец и братья. Я хорошо знаю, что скоро придет мой черед.
Ружо также протянул руку.
— Твоя кровь вот-вот прольется, — сказала Саизума. — Берегись шпаги более острой, чем твой кинжал.
— Ты врешь, ведьма! Или ошибаешься. Прочти получше.
— Я сказала! — ответила Саизума.
— И ты думаешь, что в Париже есть шпага острее, чем мой нож? — прорычал бродяга, ударив кулаком по столу так, что он зашатался.
— Говорю тебе, твоя кровь скоро прольется!
Ружо был пьян, и предсказание слишком сильно напугало его. Он вдруг побледнел и грубо выругался. Потом его лицо покраснело. Он поднялся, схватил цыганку за руку и заорал:
— Гадалка, слушай, если ты сейчас же не отведешь от меня беду, если ты не скажешь, что ты врешь, прольется твоя кровь, и ты больше никому не принесешь горя!
В кабаке поднялся страшный шум. Ружо здесь боялись. Никто не осмеливался перечить ему.
Пьяница был убежден, что цыганка накликала на него несчастье. Он яростно встряхнул ее. Саизума даже не пыталась защищаться.
— Скажи, что ты соврала! — ревел негодяй.
— Я все сказала! — повторила Саизума мрачно.
Ружо занес кулак.
Но в момент, когда он уже должен был обрушиться на голову цыганки, негодяй почувствовал на своем плече тяжелую руку. Он резко обернулся.
— А! — произнес он с ухмылкой. — Возлюбленный Лоиз!