Зевако Мишель. Принцесса из рода Борджиа

   Он бросился вслед за принцессой, но та уже была под защитой своей охраны. Палач издали наблюдал, как удаляется паланкин, окруженный всадниками.
   — Она ускользнула от меня! — пробормотал мэтр Клод. — Ладно! Я расправлюсь с ней в другой раз!

Глава 24
СЕСТРА ФИЛОМЕНА

   Мэтр Клод вернулся к павильону, где оставил кардинала Фарнезе. У двери он было замедлил шаг, но потом пожал плечами и направился к пролому в стене. Палач шел медленно и размышлял:
   «Фауста знала, что кардинал хочет ее убить, поэтому привела с собой бедняжку Леонору. Зачем? У нее хватило бы людей, чтобы справиться с Фарнезе. Она же просто уехала… Почему? Что задумала эта женщина? Почему она не схватила меня?..»
   Мэтр Клод выбрался наружу и скрылся в зарослях.
   Вдруг он заметил четырех человек, направлявшихся к монастырю. Сначала он решил проследить за ними, но потом передумал. Что необычного в том, что эти четверо идут в обитель? Почему он беспокоится? Какое ему дело до бенедиктинок с их секретами? Виолетта мертва, и ничто больше не интересует его в этом мире!
   Поравнявшись с незнакомцами, Клод поклонился. Они ответили на поклон: старший взмахнул рукой, а тот, что помоложе, приподнял шляпу. И Клод продолжил свой путь к Парижу.
   Молодой господин был не кто иной как Карл Ангулемский.
   Он был полон надежд: Пардальян уверил своего юного друга, что он найдет Виолетту и что та его любит.
   Герцог весело поднимался по склону холма, наслаждаясь красотами природы. Он был убежден, что встретит наверху Саизуму, которая тут же поможет ему отыскать Виолетту.
   Компания подошла к известному нам пролому в стене. Пардальян пролез внутрь первым и осмотрелся. Не заметив ничего подозрительного или опасного, шевалье сделал знак Карлу, который немедленно присоединился к нему. А уж за ним последовали Кроасс и Пикуик… В саду две престарелые монашки продолжали вскапывать землю.
   Та же самая сестра, что ранее ворчала на мэтра Клода, пересекавшего огород, заметила четырех новых посетителей. Она выпрямилась, оперлась на лопату и с горькой улыбкой уставилась на чужаков.
   — Все идет как и должно, — сказала монашка. — Теперь их уже четверо! Господи Иисусе! Скоро в нашу бедную обитель заявится целая армия!
   — Ну-ну, сестра Филомена! — ответила другая. — С какой стати вы так гневаетесь? Если наши юные сестры хотят навлечь на себя проклятие Божье, мы-то что можем сделать?
   — Я знаю, что мы бессильны, но тем не менее я думаю, сестра Марьянж, что это позор и мерзость, если мужчины могут свободно проникать в нашу обитель. Боже! Ко мне-то мужчины даже не пытались подступиться со своими гнусными предложениями. Эти негодяи понимали, что получат отказ!
   Сестра Марьянж кисло улыбнулась в знак согласия.
   — Я не хочу сказать, — продолжала сестра Филомена, — что у нас всегда столько посетителей, как сегодня. Какие-то правила все-таки соблюдаются… Но нынче! Какой позор!
   — Увы, это так! — сказала сестра Марьянж.
   Сестра Филомена, выпрямившись, приготовилась и дальше обличать времена и нравы, но внезапно отвлеклась.
   — Святый Боже! — прошептала она. — Глядите, сестра, они направляются к нам!
   — И правда. Похоже, они пришли по наши души… Надо уходить! — ответила сестра Марьянж.
   Сестра Филомена поспешно расправила свою поношенную юбку и спрятала под накидку выбившиеся во время работы пряди волос.
   — Напротив, останемся, — произнесла она. — Нужно узнать, чего они хотят. У них не хватит смелости оскорбить нас…
   Пардальян и герцог Ангулемский действительно направлялись к монахиням. Сестра Марьянж смотрела прямо в лицо неприятелю, сестра Филомена целомудренно опустила глаза.
   Сестра Марьянж была краснолицей тучной особой небольшого роста. Будучи всегда себе на уме, она не упускала своей выгоды.
   Сестра Филомена, тощая и жилистая, не отставала в этом от своей приятельницы. Она считала, что жизнь несправедлива к ней, постоянно ворчала и всегда была обижена на весь свет.
   Пардальян приблизился к монахиням и учтиво приподнял шляпу, собираясь заговорить.
   — Не приближайтесь! Стойте! — закричала сестра Филомена, слегка покраснев.
   Шевалье пришел в некоторое замешательство. Карл Ангулемский в свою очередь поздоровался и сказал:
   — Сударыня…
   — Не разговаривайте со мной! — произнесла пожилая женщина тоном оскорбленной невинности.
   — Но, сударыня…
   — Кто вы такие? Что вам нужно? — воскликнула тогда сестра Филомена. — Говорите! Ваши гнусные намерения написаны на ваших лицах! Напрасно вы пытаетесь изобразить почтение, ибо нет его в ваших сердцах. Предупреждаю вас, что вам нелегко будет отнять у меня мою добродетель!
   — Сударыня, уверяю вас, — произнес Карл, — что у нас и в мыслях этого нет…
   — Уходите же! — сказала сестра Филомена со вздохом. — Идите! Молодые люди, вам должно быть стыдно! Но я по натуре своей добра и все забуду…
   Пардальян не смог сдержать смеха, к которому тотчас присоединился юный герцог. Оба лакея, видя, что их господа смеются, сочли своим долгом также расхохотаться. При виде развеселившихся мужчин сестра Филомена замолкла на мгновение, поперхнувшись словами. Пардальян воспользовался этим.
   — Черт побери! — сказал он. — Разве мы похожи на мавров или турок? Или на тех, кто способен покуситься на честь двух почтенных женщин? Нет, сударыня, мы не собираемся делать ничего неприличного…
   Тогда сестра Филомена спросила, пораженная:
   — Так у вас нет никаких дурных намерений?
   Пардальян положил руку на сердце, поклонился и серьезно сказал:
   — Никаких! Клянусь этим ясным днем!
   Сестра Филомена вздохнула.
   — Эта старуха все еще пребывает в детстве, — прошептал герцог на ухо Пардальяну.
   — Скорее, уже впала в него, — ответил шевалье. — Сударыня, — возвысил он голос, — мы хотим, чтобы вы нам кое о чем сообщили. И чтобы успокоить вас, скажу, что мой юный друг очень несчастен… он любит одну девушку — о! не подумайте о нем плохо, она не монахиня! — и эта достойная особа похищена.
   — Бедный юноша! — прошептала сестра Филомена, даря герцога взглядом, заставившим его покраснеть.
   — Здесь, — продолжал Пардальян, — находится одна женщина, цыганка. Я сам проводил ее до ворот обители. Эта цыганка может оказать нам неоценимую помощь в наших поисках… Мы хотели бы ее видеть. Вот и вся загадка!
   — Я видела женщину, о которой вы говорите, — сказала сестра Марьянж, до сих пор стоявшая молча.
   — Исчадье преисподней! — проворчала сестра Филомена.
   Карл приблизился к сестре Марьянж.
   — Сударыня! — произнес он взволнованно. — Помогите мне увидеть ее, и я отблагодарю вас!
   — Превосходный молодой человек! — пробормотала сестра Филомена.
   Сестра Марьянж протянула раскрытую ладонь и гнусаво сказала:
   — Христианское милосердие требует заботиться о ближнем. Я поставлю за вас свечку в Нотр-Дам Дезанж, соборе моей небесной покровительницы…
   Герцог вынул кошелек и вложил в руку монахини, которая немедленно открыла его и пересчитала содержимое. Глаза ее заблестели, щеки раскраснелись.
   — Вы желаете говорить с цыганкой? — спросила она.
   — Мы для этого и пришли.
   — Что ж… Видите вон тот старый павильон? Цыганка сейчас там: я видела, как она туда входила. Идите, и да поможет вам Бог, любезный господин…
   Пардальян и Карл не стали больше ее слушать и бросились прямо к павильону.
   — Видели? — спросила сестра Филомена.
   Марьянж встряхнула кошелек и сказала:
   — На это мы сможем жить три месяца. Три месяца молитв и блаженства и никакой работы на этом проклятом огороде!
   — Небо вознаградило нас за нашу добродетель, — скромно ответила сестра Филомена.
   И, бросив свои лопаты, они вернулись на другую половину обители. Между ними давно было заключено что-то вроде добровольного соглашения: сестры поровну делили и заработки, и убытки. Они торопливо дошли до кельи, в которой лежали две кучи соломы, служившие им постелью. Марьянж села на солому и, достав кошелек из-за пазухи, начала пересчитывать трясущимися пальцами его содержимое.
   Самые потертые монеты она складывала в кучку, которая по справедливости должна была принадлежать ее напарнице. Менее практичная Филомена, сидя на своей охапке соломы, размышляла о странных посетителях, особенно об одном из них, благородном господине, которого она успела рассмотреть краем глаза. Конечно, это был великолепный Кроасс. Сначала монахиня бурчала что-то себе под нос, а потом не выдержала:
   — Я любопытна, да! Любопытна, как сорока, но Господь простит меня! Я умру, если не узнаю, что там происходит!
   — Ну так сбегайте и посмотрите! — ответила ей Марьянж. — В таких случаях проявлять любопытство — наш долг.
   Сестра Филомена не заставила себя просить дважды и быстро побежала к павильону. Марьянж же поторопилась спрятать сокровище в потайное место.

Глава 25
БАБЬЕ ЛЕТО

   Карл и Пардальян тайком проникли в старый флигель, оставив двух лакеев, Пикуика и Кроасса, снаружи на часах. Первый расположился возле лаза, второй — у входа в само здание.
   Кроасс, против воли ставший воином, сначала окинул все вокруг угрожающим взглядом, а затем вытащил из ножен кинжал и, дабы укрепить свой воинственный дух, издал звучное «хм!».
   Это глухое хмыканье, а также горящий взгляд и выставленный напоказ кинжал должны были внушить почтение многочисленным недругам, засевшим, как ему казалось, в монастыре и наверняка державшим на него зло из-за истории с часовней Сен-Рок. Впрочем, Кроасс, рассказывая об этой ужасной (правда, мнимой) битве, лгал абсолютно бессознательно, и противники, которых он якобы уложил ударами табурета, действительно существовали — в его воображении, так что заведомого обмана тут не было. Он храбро сражался, убивая дюжинами врагов, порожденных его собственным страхом. (Право, сколько исторических описаний возникло точно таким же образом!)
   Итак, Кроасс искренне верил, что герцог Гиз поклялся погубить его и послал по его следу банды убийц. Однако придя к заключению, что вряд ли ветки кустов и огородная зелень представляют такую уж опасность, он сказал себе, что час новой битвы, очевидно, еще не настал. Его огненный взор погас, и он осторожно вложил кинжал в ножны со словами:
   — Ну, увидим, когда они появятся.
   А пока из простой предосторожности, чтобы не подвергать себя бессмысленному риску, он потихоньку покинул пункт наблюдения и направился к сарайчику, где хранились садовые принадлежности… Убежище, конечно, ненадежное, но все же убежище. Едва он успел юркнуть туда, как на пороге появилась чья-то тень. Вздрогнув, Кроасс воскликнул:
   — Вот и они!
   Но это был не враг, а всего лишь сестра Филомена.
   — Остановитесь, во имя Господа! — вскричала она, увидев, что Кроасс выхватил из-за пояса пистолет.
   Кроасс, заметив, что перед ним всего лишь пожилая женщина, да к тому же перепуганная, вернул пистолет на прежнее место. Страх, который внушил этой женщине его жест, очень польстил самолюбию Кроасса, хотя в глубине души он устыдился своей поспешности.
   Филомена же, с восхищением прижала руки к груди:
   — Как вы, должно быть, храбры! — сказала она.
   «Вот несчастье, — подумал Кроасс. — Значит, и другие это замечают?!.»
   — Что вам угодно, почтеннейшая? — добавил он вслух.
   Вопрос был произнесен так громогласно, что Кроасс даже сам вздрогнул от неожиданности.
   — О! Какой прекрасный голос! — воскликнула Филомена с еще большим восторгом.
   — Я был певчим, — скромно ответил Кроасс.
   — Певчим! Значит, вы — священнослужитель? — пролепетала Филомена.
   — Я им был, вернее, почти был. Теперь я на военной службе.
   — Певчий! — повторила Филомена. — Всю жизнь я мечтала познакомиться с певчим. Посмотреть на него вблизи, коснуться рукой… Но, признаться, я никогда не ожидала встретить певчего столь величественной наружности.
   — Мой рост более шести футов, — все так же скромно ответил Кроасс.
   — И к тому же обладающего поразительным голосом! — продолжала Филомена.
   — В церкви мне без труда удавались самые низкие ноты.
   — О! — вздохнула Филомена. — Вы, без сомнения, были восхитительны на клиросе! И, вероятно, немало сердец покорили тогда!.. Где же вы пели?
   — В Сен-Маглуар.
   — О, это красивая церковь, и ее очень любят молодые привлекательные дамы…
   Кроасс закрутил усы, пытаясь придать им изгиб, подходящий для покорителя сердец.
   — Это верно, — сказал он, — в то время я слыл большим сердцеедом. Даже служанка церковного сторожа как-то со всей прямотой сказала мне: «Господин Кроасс, кабы не ваши ноги, как у цапли, руки-жерди, нос да голова, какие только в страшном сне увидишь, были бы вы красавец-мужчина!»
   — Значит, вас зовут господин Кроасс?
   — Да, Кроасс…
   — Но голос! Что за голос! — сказала Филомена. — И какое звучное имя! Слово Филомены!
   — А-а, так вы — Филомена?.. Однако, — проговорил, внезапно посуровев, Кроасс, — к чему все эти расспросы? Чего вы от меня хотите?
   Филомена осеклась на полуслове. Она не предвидела этого простого вопроса. А в самом деле, чего она хотела? Что ей было нужно от Кроасса? Едва ли она сама это знала, а вернее всего будет сказать, что она этого совсем не знала!
   Филомена — сестра Филомена — с тринадцати лет жила в этом монастыре; теперь ей было сорок пять, а выглядела она лет на десять старше. Она была слишком некрасива, чтобы совершить грех — предмет ее ежедневных стенаний и проклятий, — и мысль об этом, конечно, не давала ей покоя.
   При этом Филомена не была нескромной: и вольный разговор, который она вела с Кроассом, и все это ее чрезвычайно наивное кокетство проистекали из полнейшей невинности. К тому же сейчас Филомена была очень взволнована.
   Услышав голос осторожного Кроасса, внезапно заподозрившего в ней недруга, Филомена потупила глаза, вздохнула и принялась теребить край фартука, словно маленькая девочка, которой в первый раз сказали, что она красива. Это выглядело жалко и комично, но очень по-человечески и глубоко искренне: Филомена, сестра Филомена была сражена! И завоевателем этого немолодого, но оставшегося таким юным сердца стал бесстрашный Кроасс!
   — Право же, — проговорил Кроасс своим звучным голосом, так восхитившим Филомену, — я полагаю, что вы пришли сюда не только ради удовольствия посмотреть на меня?
   Филомена взмахнула ресницами и с отвагой невинности ответила:
   — Именно для этого! Вы так прекрасны!
   «О! — подумал Кроасс. — А что если я, сам того не зная, и вправду нравлюсь женщинам?»
   На несколько мгновений Кроасс погрузился в раздумья об этой новой, до сих пор потаенной грани своей натуры. А что если его призвание — не только война, но и любовь? И он уже более благожелательно посмотрел на трепещущую Филомену, и она показалась ему уже не такой уродливой и старой, какой была на самом деле.
   Заметив, как подействовали ее слова на Кроасса, Филомена набралась духу и прошептала:
   — Я пришла пригласить вас осмотреть вместе со мной наш сад. Цветы, плодовые деревья…
   Получив это приглашение, Кроасс понял, что должен ответить галантностью, как приличествует сердцееду и доблестному воину. И он проревел:
   — Ох, Филомена! Дерзну ли я сорвать цветы вашей скромности и плоды вашей добродетели?
   Это заявление даже сам Кроасс посчитал очень смелым, а Филомена — так просто роковым! Оба на мгновение замерли в растерянности: Филомена — дрожащая, смущенная сознанием того, что она падает наконец в пучину греха, а Кроасс — напыщенно-самодовольный. Стоило ему только появиться — и битва была выиграна. Они обменялись взглядами и поняли, что достойны друг друга: молодые, красивые, галантные. Кроасс, которого уже переполняло нетерпение, почувствовав себя неотразимым, схватил руку Филомены. И так, рука об руку, склонив друг к другу головы, они двинулись вперед.
   Филомена очень ловко направила Кроасса в один пустынный уголок, казалось, предназначенный самим Богом для любовных признаний, куда к тому же вот уже несколько дней монашкам было строго запрещено ходить. Из посещения этого места, где находился небольшой домик, окруженный заборчиком, Филомена, которая была по ее собственному выражению, любопытна, как сорока, а сейчас вдобавок изнывала от любовного томления, надеялась извлечь двойную пользу: во-первых, узнать причину наложенного аббатисой запрета, а во-вторых, продолжить беседу с Кроассом, не опасаясь нескромных ушей. Благодаря искусным маневрам Филомене удалось достичь заветного места так, что их никто не заметил. В этом она была уверена. Когда наконец они приблизились к изгороди, сердце ее готово было выпрыгнуть из груди.
   — Остается только войти за ограду, — прошептала она слабеющим голосом.
   — А зачем нам туда входить? — спросил Кроасс.
   — Видите вон тот домик? Это очаровательное укрытие, где нас никто не увидит и не сможет подслушать…
   Филомена уцепилась своей высохшей рукой за Кроасса и, не вдаваясь в дальнейшие объяснения, потащила его к калитке. Калитка оказалась запертой.
   — Какое несчастье! — воскликнула Филомена.
   — Погодите, — сказал Кроасс, пылавший отвагой, — я перелезу через изгородь и изнутри с легкостью вам открою.
   — Ах! Вы настоящий герой!
   Кроасс без колебаний ринулся на штурм, который, благодаря его росту, прошел успешно; несколькими секундами позже он спрыгнул с другой стороны изгороди и, не теряя времени, приготовился открыть калитку. В это мгновение он услышал позади себя легкий шум торопливых шагов. Он обернулся, и у него вырвался возглас изумления: к нему спешила девушка, волосы ее были растрепаны, руки прижаты к груди, взгляд полон мольбы: дитя, объятое страхом, но и в страхе восхитительно прекрасное!
   — О, сударь, — произнесла она просительно, — кем бы вы ни были, спасите меня! Уведите меня отсюда!..
   — Маленькая певица!.. Виолетта!.. — воскликнул Кроасс.
   При звуке его голоса девушка, казалось, узнала того, к кому обращалась, и запнулась.
   — Ах! — вздохнула она. — Это не мой спаситель, это подручный Бельгодера!..
   И две слезы покатились по ее бледным щекам.
   — Виолетта! Здесь! — повторил Кроасс. — Но каким образом?..
   Кроасс не договорил; в эту минуту на пороге домика появился человек, которого он знал слишком хорошо: Бельгодер!
   Бельгодер всегда являлся перед Кроассом не иначе как с дубинкой в руках. Вот и на этот раз, верный традиции, цыган наступал, поигрывая внушительных размеров кизиловой палкой. Кроасс побледнел и жалобно заскулил, его длинные ноги задрожали…
   Бельгодер грубо схватил Виолетту за руку и прорычал:
   — Ступай в дом! В другой раз это тебе даром не пройдет.
   Бедняжка опустила голову и медленно направилась к домику, в котором и исчезла. Бельгодер проводил ее до дверей, а затем обернулся к Кроассу… Тот, пользуясь моментом, когда, казалось, его грозный хозяин отвлекся, бросился назад к ограде. Но Бельгодер краем глаза следил за слугой: грубо ухватив Кроасса за икру, он стащил его на землю. Кроасс рухнул на колени. Бельгодер взял его за воротник камзола и поставил на ноги.
   — Так, — процедил он сквозь зубы, — и что же ты здесь делаешь?
   — Хозяин, — пробормотал Кроасс. — Я… я искал вас!..
   — Что ж, ты меня нашел! Марш вперед, не то отведаешь дубинки!
   И несколько секунд спустя бледный от ужаса Kpoacc, тоже вошел в дом. Ему чудилось, что он спускается в собственную могилу. Филомена же сквозь щель в изгороди наблюдала эту сцену и все слышала. Она видела Виолетту, видела Бельгодера; она видела, как Кроасс упал на колени перед этим человеком. Тогда, охваченная страхом, она поспешила скрыться.
   Она уносила с собой горькое сожаление — но и глубокое удовлетворение. Сожалела Филомена о единственном в своей жизни приключении — впрочем, так и не состоявшемся, а удовлетворение чувствовала от того, что проникла в некую тайну.
   Однако еще большей радостью для Филомены было поделиться своим открытием. Не прошло и десяти минут, как, уединившись в своей келье, две сестры — Филомена и Марьянж — приготовились одна рассказывать, а другая — внимательно слушать.
   — Ах, сестра Марьянж, какая новость! Но вначале обещайте мне: никому ни слова!
   — Бог свидетель! — вскричала Марьянж, которая уже перебирала в уме тех, кому она раззвонит об услышанном.
   — В монастыре мужчина!..
   — Они и раньше появлялись здесь, так что если ваша новость только в этом…
   — Да, но этот мужчина обитает в маленьком домике… вернее, их там уже двое… и еще одна пленница!
   И сестра Филомена очень точно и в деталях поведала о том, чему она только что стала свидетельницей. Когда рассказ ее был окончен, сестра Марьянж погрузилась в глубокие раздумья. Выражение лица сразу выдавало в ней пронырливую особу, которая все хватала на лету и, что самое главное, умела извлекать выгоду из добытых сведений. Поразмыслив, она не только решила не разглашать поведанного ей секрета, но и сказала сестре Филомене:
   — Послушайте, сестра, все, что вы мне рассказали, — это очень серьезно.
   — Вы так считаете, сестра Марьянж?
   — Я в этом уверена. Я думаю, что госпожа де Бовилье очень строго накажет нас, если ей станет известно, что мы знаем о новых обитателях монастыря…
   — Господи! Вы меня пугаете!
   — Полагаю, вам придется сделать над собой усилие и попридержать язычок…
   — Да вы меня оскорбляете, милочка!
   (Им зачастую случалось забывать, что они сестры, столь непрочны были их «родственные» чувства!)
   — Я отлично знаю, — холодно продолжала Марьянж, — что сама мысль о необходимости помолчать хоть минуту оскорбительна для вас. Но на сей раз вам придется пойти на это.
   — А что я за это получу? — воскликнула Филомена.
   — Может быть, целое состояние! Обеспеченную жизнь! Подумайте-ка об этом, сестра Филомена.
   — Но каким же образом?..
   — А это уже мой секрет. И поскольку мне не хотелось бы, чтобы о нем узнал весь монастырь, я его оставлю при себе.
   — И все же я хотела бы знать!.. Я любопытна, это мой единственный недостаток.
   — Вы узнаете позже. А пока, если хотите получить золото, много золота, которое даст вам возможность роскошно одеться и даже завоевать сердце того рыцаря, о котором вы мне рассказывали, — молчите!
   Филомена, равнодушная к чарам золота, задрожала при мысли, что могла бы вернуть и окончательно пленить красавца Кроасса. Она поклялась молчать… Ее собеседница поспешила уйти, причем для верности заперла Филомену в келье.
   Марьянж без промедления направилась к старому флигелю, который сама указала Пардальяну и Карлу Ангулемскому. Но спешила она напрасно. Флигель оказался пустым. Монахиня бросилась к пролому, вскарабкалась на разрушенную стену и долго обозревала окрестности, однако вокруг не было ни души.

Глава 26
ЗА ОГРАДОЙ МОНАСТЫРЯ

   Когда несчастный Кроасс, дрожа с ног до головы, вошел в домик, Бельгодер, который следовал за ним, сжимая в руках свою ужасную дубинку, тщательно запер дверь и обратился к нашему великану, который от страха пошатывался, как пьяный:
   — Так говоришь, ты искал меня? Что ж, вот он я. Чего тебе надо? Что ты хотел мне сказать?
   — Хозяин… я хотел… вы нас покинули… и я…
   Кроасс жалобно косился на грозную дубинку и отчаянно заикался, не зная, каким святым молиться, и не находя себе, несмотря на все усилия, достойного оправдания.
   — Тысяча чертей! — взревел Бельгодер, который не отличался долготерпением. — Ты что, онемел? Блеешь, вместо того, чтобы отвечать! Но я развяжу тебе язык!
   И цыган уже замахнулся своей дубинкой… это и называлось «развязать язык». Но не успела еще палка коснуться Кроасса, как тот со стоном повалился на землю. Покорно подставив спину, бывший певчий завыл:
   — Господи! Я погиб! О, не бейте! Я вам все скажу…
   А про себя подумал: «Ах, Филомена, Филомена! Куда ты привела меня, несчастная?»
   — Надоело мне твое нытье. То ты блеешь, то мычишь, как теленок. Объяснись, висельник проклятый, и думай, что говоришь, а не то я тебя так отделаю, что своих не узнаешь!
   — Ох! — простонал Кроасс. — Зачем вам так утруждаться?.. Впрочем, я привык — ведь что бы я ни сказал и что бы ни сделал, меня все равно вздуют… Бедный я, горемычный…
   — Может, если ты станешь говорить правду, — отвечал цыган, — я на этот раз и прощу тебя.
   Бельгодер дал сие туманное обещание вовсе не по доброте душевной и не потому, что его тронули громкие жалобы великана. Просто этому негодяю необходимо было узнать, зачем и почему его бывший слуга внезапно появился здесь, за тысячу лье от того места, где он, казалось бы, должен был находиться.
   Но так или иначе слова злодея придали некоторую силу и смелость несчастному Кроассу — а он, заметим, в этом очень нуждался.
   — Значит, если я скажу вам всю правду, вы не станете бить меня? — тревожно спросил бывший певчий.
   — Это будет зависеть от того, что именно ты скажешь. Начинай, я слушаю.
   Кроасс прекрасно понимал, что ему придется удовлетвориться таким ответом, сколь бы мало ободряющим он ни был, и что большего от своего палача, яростно проклинаемого им в глубине души, он не добьется. Вид внушительной дубинки в крепких руках цыгана настолько парализовал разум парня, что при первом же нетерпеливом движении Бельгодера он попросту решил выложить всю правду без утайки, нимало не беспокоясь о том, как это аукнется его новым господам — шевалье Пардальяну и герцогу Ангулемскому. Сейчас Кроасс думал о них едва ли не с нежностью: они-то уж, по крайней мере, не разговаривали с ним с палкой в руках. Итак, бедняга приступил к своему рассказу: