Страница:
— Не будем больше говорить об этом человеке, — сказала Фауста, усаживаясь в кресло, на которое указал ей Карл, — и обратимся к посланию, которое я согласилась передать вам.
— Признаюсь, я жду с нетерпением…
Положение Фаусты было опасным. С холодной отвагой, сопутствующей всем ее поступкам, она вошла в дом к незнакомцу. Она знала мало. И собиралась заставить самого Карла рассказать ей то, что было пока для нее тайной.
— Сударь, — произнесла она, — позвольте мне один вопрос. Мне показалось, что трое ваших друзей сильно обеспокоены неким обстоятельством, и меня, как женщину которая любила и страдала, это тоже живо интересует: девушка, которую они называли Виолеттой, все еще здесь, в особняке?
— Она здесь, — ответил ничего не подозревающий Карл — такую искреннюю симпатию внушал ему голос незнакомки.
— Хвала Создателю! — воскликнула она с чувством. — Господин Пардальян будет просто счастлив, поскольку мне показалось, что именно он беспокоился больше всех… Без сомнения, он любит эту девушку? Извините… но этот достойный дворянин выглядел таким потрясенным…
— Разумеется, Пардальян любит Виолетту, — улыбнулся Карл, — хотя узнал ее совсем недавно. Но взволнован он был лишь потому, что связан со мной крепкими узами дружбы. Ведь Виолетта, сударыня, — это моя невеста, а я имею счастье быть другом шевалье де Пардальяна.
Услышав эти слова, Фауста, демонстрируя симпатию, кивнула головой, но ей пришлось сделать над собой гигантское усилие, чтобы не выдать себя ни словом, ни криком, ни жестом; к счастью, бархатная маска скрыла страшную бледность ее лица.
То, что она узнала, ошеломило ее. Это было внезапное, резкое, жестокое потрясение всех ее мыслей и чувств. Виолетта не возлюбленная Пардальяна! Виолетта — невеста Карла Ангулемского! Она не смогла сдержать вздоха, который, несомненно, был выражением безумной и всепоглощающей радости. Понимала ли она себя? Читала ли в своей душе так же легко, как и в чужих?
Чтобы сказать что-нибудь, выиграть время и попытаться разобраться в самой себе, она продолжала:
— Теперь меня не удивляет интерес, который, казалось, испытывает господин Пардальян к этой девушке… значит, она ваша невеста… Этот дворянин, видимо, питает к вам глубокую привязанность?
— Да, — ответил растроганный Карл. — Пардальян — мой друг, Пардальян — мой ангел-хранитель. Я обязан ему своим спасением и своей жизнью… я обязан ему самыми светлыми минутами… И если я нашел ту, кого люблю, если она не погибла, этим я тоже обязан ему…
— О Боже! — воскликнула Фауста. — Этому несчастному ребенку угрожала смертельная опасность?
Вопрос был настолько естественным, голос настолько располагающим, а необходимость в откровенности у влюбленных всегда столь велика, что Карл принялся рассказывать о событиях на Гревской площади, подчеркивая, разумеется, героизм Пардальяна.
Фауста, внимательно слушая, составляла план действий, меняла принятые ранее решения и думала о судьбе Виолетты.
Убить ее? Но зачем это теперь? Удалить ее навсегда от герцога де Гиза — вполне достаточно. Таким образом, ситуация прояснялась.
Необходимо схватить Карла Ангулемского, врага Гиза, возможное и даже неизбежное препятствие при его восхождении на трон. Необходимо также убрать Виолетту — еще одно препятствие.
Пардальян арестован или скоро будет арестован. Фарнезе и Клод — ее пленники, и сегодня вечером тайный суд вынесет им смертный приговор. Значит, осталось лишь схватить герцога Ангулемского и удалить Виолетту. На этой задаче и сконцентрировалась теперь вся сила ума и воли Фаусты.
Когда Карл, взволнованный, переполняемый любовью к своей невесте и благодарностью и признательностью к шевалье Пардальяну, закончил рассказ, она произнесла:
— Теперь мне все понятно. Эти достойные люди так спешили, что дали мне лишь отрывочные сведения. И я не очень поняла, что за таинственное свидание они вам назначили.
— Свидание? — удивился Карл.
— Вижу, что должна рассказать вам все по порядку. Как я уже говорила, монсеньор, преследуемая, затравленная, я тайно проникла в Париж благодаря этому маскараду. Откровенность за доверие: позвольте сказать вам, что не только любовь заставляет меня мстить тому, кого называют королем Парижа и опорой церкви… Короче говоря, я исповедую религию, которую они называют гугенотством…
Карл поклонился. Он был достаточно свободен в суждениях, чтобы не испугаться этого слова. Но нужно хорошо представлять себе, что значило подобное признание в ту эпоху. Это все равно, что в наше время признаться, что убил своих отца и мать!
— В таком случае, сударыня, я настойчиво советую вам хорошенько спрятаться. В Париже ваших единоверцев убивают, вешают, сжигают… будьте очень осторожны.
— Я знаю это, — с горечью произнесла Фауста тоном восхитительно естественным и взволнованным. — Я знаю, что моих собратьев по религии, тех, кто сплотился вокруг нашего Генриха Наваррского, нещадно и жестоко убивают. Поэтому я больше не сделаю признаний подобных тому, которое только что вырвалось у меня.
— Здесь, сударыня, вам нечего опасаться…
— А между тем, монсеньор, ваш знаменитый отец был свирепым палачом гугенотов… О! Я знала, что вы не столь ярый католик и что эту тайну можно доверить вашему великодушному сердцу.
Эти слова только увеличили доверие молодого герцога и рассеяли бы подозрения, если бы таковые имелись. Но их не было. Он только ждал, что его посетительница объяснится, и его нетерпение умерялось лишь изысканной вежливостью, идущей не от воспитания, но от сердца. Фауста между тем продолжала:
— Гугенотство, как они говорят, пришло в Париж, чтобы исполнить трудную миссию. Я переоделась, я даже не стала останавливаться в доме одного нашего… ах! Позвольте сохранить эту тайну, которая принадлежит не мне.
Карл рассеянно кивнул.
— Я остановилась на обычном постоялом дворе на улице Сен-Дени… он называется «У ворожеи».
У Карла забилось сердце.
— Я спокойно провела ночь. Утро тоже прошло без всяких событий. Я уже собиралась уходить, когда на улице внезапно раздались крики. Кричали: «Смерть гугенотам, на виселицу их!» «Увы! — подумала я. — Еще одного моего собрата преследуют!» Вдруг человек в растерзанном платье ворвался в гостиницу, и почти сразу же отряд всадников, словно смерч, промчался по улице…
— Это был Пардальян? — задыхаясь, проговорил Карл.
— Как вы догадались? — спросила Фауста с великолепно разыгранным удивлением.
— Я догадался, потому что наш благородный друг, чтобы спасти меня и ту, кого я люблю, отвлек на себя внимание свиты Гиза. Это был он, не правда ли? Он спасся? О! Прежде всего подтвердите это!
— Он спасся, успокойтесь. Этот дворянин, как я вскоре узнала, и в самом деле был шевалье де Пардальян. Я приняла его за гугенота. Открыв дверь комнаты, где я находилась, я сделала ему знак укрыться там. Он вошел ко мне не как человек, который прячется, а как путник, ищущий уголок для отдыха…
— Как это на него похоже!
— Я спросила, не еретик ли он. Он назвал мне свое имя, не объясняя причин, по которым его преследовали. Я попыталась, насколько то было в моих силах, промыть и перевязать его раны. Все это время под окнами звучали воинственные крики. К счастью, никому не пришло в голову зайти в гостиницу, а всадники были уже далеко. Так прошло два часа, и постепенно силы вновь вернулись к нашему герою. И тут через застекленную дверь комнаты он увидел, как в зале появились два незнакомых мне человека. Он поманил их, и они вошли. И, странная вещь, он назвался сам, назвал вас, словно эти двое не были с ним знакомы. Это были, как я скоро узнала, принц Фарнезе и буржуа по имени Клод.
— Но они и впрямь не знакомы с ним. Правда, один из них как-то видел Пардальяна, но всего несколько минут… Однако продолжайте, сударыня…
— Между ними завязался долгий разговор, главной темой которого были вы и девушка. Буржуа…
— Мэтр Клод?
— Да. Рассказал, что вышел отсюда, из вашего особняка, и направился к принцу Фарнезе…
— Это правда! — воскликнул Карл, который буквально пожирал Фаусту взглядом.
— И что он нашел его, — продолжала коварная. — Он добавил, что они сразу же отправились на улицу Барре, но мэтра Клода узнала стража герцога де Гиза, и они вынуждены были бежать, как бежал раньше шевалье Пардальян. Они бросились на улицу Сен-Дени и вошли в гостиницу «У ворожеи», чтобы переждать там, пока уляжется суматоха…
— Я пойду к ним! — воскликнул юноша, вставая.
— Будьте благоразумны, — проговорила Фауста. — Впрочем, вы их там все равно не найдете. Дождитесь же конца моего повествования…
— Извините меня, сударыня… будьте добры, продолжайте.
— Тогда, — сказала Фауста, — тот, кто назвался мэтром Клодом, начал долгий рассказ. Я слышала, что речь идет о вас, и несколько раз звучало слово «свадьба»… Этот рассказ одинаково взволновал и принца Фарнезе, и Пардальяна… Наконец буржуа, мэтр Клод, пошел осмотреть улицу и, вернувшись, сказал, что она запружена разгневанными, вопящими людьми и что уже начали обыскивать соседние дома. Шевалье де Пардальян предложил выйти черным ходом. Но куда двинуться потом? И тут, монсеньор, я предложила этим трем господам, чье положение взволновало меня до глубины души, укрыться в доме, находящемся поблизости и принадлежащем одному из моих друзей.
— Хорошо, — ответил принц Фарнезе, — но как предупредить жениха моей дочери?
Эти последние слова были настоящим шедевром хитрости. После рассказа Фаусты, Карл счел их настолько естественными, что и не подумал удивиться. Фарнезе — отец Виолетты. Мог ли он выразиться по-другому, говоря о ней? Фауста ясно видела, что у герцога не возникло ни единого подозрения. И она продолжала:
— Когда принц Фарнезе заговорил о необходимости предупредить вас, шевалье де Пардальян заявил, что сам возьмется за это.
— Храбрый мой друг! — прошептал Карл.
— Но снаружи раздавались угрожающие возгласы. Было очевидно, что господина Пардальяна неизбежно узнают и разорвут на мелкие клочки. Тогда я выступила вперед и предложила себя в качестве посланницы.
— Ах, сударыня, — вскричал герцог, схватив руку Фаусты и поднося ее к губам. — Только что я сказал, что уважаю вашу тайну, но теперь молю вас сказать мне, кому я обязан, кто же сослужил мне такую великую службу?..
Фауста грустно покачала головой.
— Я сделала не так уж много, — сказала она, — это не заслуживает вашей благодарности. Не беспокойтесь о моем имени. Это имя проклято…
Но вернемся к моему повествованию. Итак, было уговорено, что трое мужчин спрячутся в доме, который я им указала, и будут дожидаться ночи, чтобы выйти оттуда. Что же касается меня, то шевалье Пардальян дал мне точные указания о расположении вашего особняка и сказал, чтобы я назвалась посланницей принца Фарнезе, мэтра Клода и господина Пардальяна. Так я и поступила… Тогда мы вышли через черный ход. Я проводила их в дом своего друга, где они находятся в абсолютной безопасности и откуда выйдут только в одиннадцать вечера. Вот в точности то, что сказал мне шевалье де Пардальян:
— Ради всего святого, сударыня, умоляйте герцога Ангулемского ничего не предпринимать до ночи…
— А что мне делать, когда ночь наступит? — поинтересовался молодой герцог.
— А вот что, — продолжала Фауста. — Когда я уже собиралась уходить, принц Фарнезе взял меня за руку, поблагодарил и затем произнес слова, которые я вам и передаю:
«Сегодня ночью в полночь мы будем ждать герцога и мою дочь в церкви Сен-Поль. Пусть он ни о чем не беспокоится: все будет готово.»
— В церкви Сен-Поль! — прошептал восхищенный, задыхающийся Карл…
— Это его собственные слова. И, признаюсь, мне они показались странными. Но теперь я думаю, что поняла их…
— Да! — вскричал юноша в упоении. — Я понимаю… я понимаю их! Сегодня ночью, в полночь, в церкви Сен-Поль, с Виолеттой… я там буду!
Фауста встала и проникновенно сказала:
— Мне остается, сударь, пожелать вам счастья, которое вы заслуживаете.
— Как я смогу отблагодарить вас? — спросил Карл.
Фауста, казалось, колебалась несколько мгновений, как будто сильные чувства нахлынули на нее… или, быть может, просто потому, что подыскивала имя… Вдруг она произнесла:
— Если я попрошу герцогиню Ангулемскую иногда молиться за моего мужа… Агриппу, барона д'Обинье…
И она быстро пошла к двери.
— Баронесса д'Обинье! — прошептал Карл. — О, теперь я понимаю, почему она не назвала своего имени. Благородное сердце, не бойся меня. Я скорее дам вырвать себе язык, чем выдам тайну твоего пребывания в Париже. note 13
Если у герцога и было бы хоть малейшее подозрение, если всех деталей этого рассказа, прекрасно согласующихся с той правдой, которая ему была известна, не хватило бы для того, чтобы развеять это подозрение, если поведение, голос, слова посланницы не внушили бы ему полного доверия и искренней симпатии, то это имя — д'Обинье — наверняка послужило бы незнакомке защитой. И Фауста, проронив его в последний момент, словно поддавшись чувству, весьма успешно этим ловким ходом закончила свой спектакль.
Герцог Ангулемский проводил посланницу до наружной двери. Через несколько мгновений принцесса, чья лошадь шла неспешным шагом, в сопровождении лакея, который следовал за ней на некотором расстоянии, скрылась за поворотом улицы и с улыбкой, обнажившей ее маленькие хищные зубки, прошептала:
— Теперь мне осталось только выдать замуж Виолетту…
Карл, убедившись, что улица абсолютно пуста, вернулся в дом и с бьющимся сердцем бросился к Виолетте. Схватив ее за руку, он воскликнул:
— Душа моя, сегодня ночью мы соединимся навсегда, сегодня ночью вы станете герцогиней Ангулемской.
Глава 41
— Признаюсь, я жду с нетерпением…
Положение Фаусты было опасным. С холодной отвагой, сопутствующей всем ее поступкам, она вошла в дом к незнакомцу. Она знала мало. И собиралась заставить самого Карла рассказать ей то, что было пока для нее тайной.
— Сударь, — произнесла она, — позвольте мне один вопрос. Мне показалось, что трое ваших друзей сильно обеспокоены неким обстоятельством, и меня, как женщину которая любила и страдала, это тоже живо интересует: девушка, которую они называли Виолеттой, все еще здесь, в особняке?
— Она здесь, — ответил ничего не подозревающий Карл — такую искреннюю симпатию внушал ему голос незнакомки.
— Хвала Создателю! — воскликнула она с чувством. — Господин Пардальян будет просто счастлив, поскольку мне показалось, что именно он беспокоился больше всех… Без сомнения, он любит эту девушку? Извините… но этот достойный дворянин выглядел таким потрясенным…
— Разумеется, Пардальян любит Виолетту, — улыбнулся Карл, — хотя узнал ее совсем недавно. Но взволнован он был лишь потому, что связан со мной крепкими узами дружбы. Ведь Виолетта, сударыня, — это моя невеста, а я имею счастье быть другом шевалье де Пардальяна.
Услышав эти слова, Фауста, демонстрируя симпатию, кивнула головой, но ей пришлось сделать над собой гигантское усилие, чтобы не выдать себя ни словом, ни криком, ни жестом; к счастью, бархатная маска скрыла страшную бледность ее лица.
То, что она узнала, ошеломило ее. Это было внезапное, резкое, жестокое потрясение всех ее мыслей и чувств. Виолетта не возлюбленная Пардальяна! Виолетта — невеста Карла Ангулемского! Она не смогла сдержать вздоха, который, несомненно, был выражением безумной и всепоглощающей радости. Понимала ли она себя? Читала ли в своей душе так же легко, как и в чужих?
Чтобы сказать что-нибудь, выиграть время и попытаться разобраться в самой себе, она продолжала:
— Теперь меня не удивляет интерес, который, казалось, испытывает господин Пардальян к этой девушке… значит, она ваша невеста… Этот дворянин, видимо, питает к вам глубокую привязанность?
— Да, — ответил растроганный Карл. — Пардальян — мой друг, Пардальян — мой ангел-хранитель. Я обязан ему своим спасением и своей жизнью… я обязан ему самыми светлыми минутами… И если я нашел ту, кого люблю, если она не погибла, этим я тоже обязан ему…
— О Боже! — воскликнула Фауста. — Этому несчастному ребенку угрожала смертельная опасность?
Вопрос был настолько естественным, голос настолько располагающим, а необходимость в откровенности у влюбленных всегда столь велика, что Карл принялся рассказывать о событиях на Гревской площади, подчеркивая, разумеется, героизм Пардальяна.
Фауста, внимательно слушая, составляла план действий, меняла принятые ранее решения и думала о судьбе Виолетты.
Убить ее? Но зачем это теперь? Удалить ее навсегда от герцога де Гиза — вполне достаточно. Таким образом, ситуация прояснялась.
Необходимо схватить Карла Ангулемского, врага Гиза, возможное и даже неизбежное препятствие при его восхождении на трон. Необходимо также убрать Виолетту — еще одно препятствие.
Пардальян арестован или скоро будет арестован. Фарнезе и Клод — ее пленники, и сегодня вечером тайный суд вынесет им смертный приговор. Значит, осталось лишь схватить герцога Ангулемского и удалить Виолетту. На этой задаче и сконцентрировалась теперь вся сила ума и воли Фаусты.
Когда Карл, взволнованный, переполняемый любовью к своей невесте и благодарностью и признательностью к шевалье Пардальяну, закончил рассказ, она произнесла:
— Теперь мне все понятно. Эти достойные люди так спешили, что дали мне лишь отрывочные сведения. И я не очень поняла, что за таинственное свидание они вам назначили.
— Свидание? — удивился Карл.
— Вижу, что должна рассказать вам все по порядку. Как я уже говорила, монсеньор, преследуемая, затравленная, я тайно проникла в Париж благодаря этому маскараду. Откровенность за доверие: позвольте сказать вам, что не только любовь заставляет меня мстить тому, кого называют королем Парижа и опорой церкви… Короче говоря, я исповедую религию, которую они называют гугенотством…
Карл поклонился. Он был достаточно свободен в суждениях, чтобы не испугаться этого слова. Но нужно хорошо представлять себе, что значило подобное признание в ту эпоху. Это все равно, что в наше время признаться, что убил своих отца и мать!
— В таком случае, сударыня, я настойчиво советую вам хорошенько спрятаться. В Париже ваших единоверцев убивают, вешают, сжигают… будьте очень осторожны.
— Я знаю это, — с горечью произнесла Фауста тоном восхитительно естественным и взволнованным. — Я знаю, что моих собратьев по религии, тех, кто сплотился вокруг нашего Генриха Наваррского, нещадно и жестоко убивают. Поэтому я больше не сделаю признаний подобных тому, которое только что вырвалось у меня.
— Здесь, сударыня, вам нечего опасаться…
— А между тем, монсеньор, ваш знаменитый отец был свирепым палачом гугенотов… О! Я знала, что вы не столь ярый католик и что эту тайну можно доверить вашему великодушному сердцу.
Эти слова только увеличили доверие молодого герцога и рассеяли бы подозрения, если бы таковые имелись. Но их не было. Он только ждал, что его посетительница объяснится, и его нетерпение умерялось лишь изысканной вежливостью, идущей не от воспитания, но от сердца. Фауста между тем продолжала:
— Гугенотство, как они говорят, пришло в Париж, чтобы исполнить трудную миссию. Я переоделась, я даже не стала останавливаться в доме одного нашего… ах! Позвольте сохранить эту тайну, которая принадлежит не мне.
Карл рассеянно кивнул.
— Я остановилась на обычном постоялом дворе на улице Сен-Дени… он называется «У ворожеи».
У Карла забилось сердце.
— Я спокойно провела ночь. Утро тоже прошло без всяких событий. Я уже собиралась уходить, когда на улице внезапно раздались крики. Кричали: «Смерть гугенотам, на виселицу их!» «Увы! — подумала я. — Еще одного моего собрата преследуют!» Вдруг человек в растерзанном платье ворвался в гостиницу, и почти сразу же отряд всадников, словно смерч, промчался по улице…
— Это был Пардальян? — задыхаясь, проговорил Карл.
— Как вы догадались? — спросила Фауста с великолепно разыгранным удивлением.
— Я догадался, потому что наш благородный друг, чтобы спасти меня и ту, кого я люблю, отвлек на себя внимание свиты Гиза. Это был он, не правда ли? Он спасся? О! Прежде всего подтвердите это!
— Он спасся, успокойтесь. Этот дворянин, как я вскоре узнала, и в самом деле был шевалье де Пардальян. Я приняла его за гугенота. Открыв дверь комнаты, где я находилась, я сделала ему знак укрыться там. Он вошел ко мне не как человек, который прячется, а как путник, ищущий уголок для отдыха…
— Как это на него похоже!
— Я спросила, не еретик ли он. Он назвал мне свое имя, не объясняя причин, по которым его преследовали. Я попыталась, насколько то было в моих силах, промыть и перевязать его раны. Все это время под окнами звучали воинственные крики. К счастью, никому не пришло в голову зайти в гостиницу, а всадники были уже далеко. Так прошло два часа, и постепенно силы вновь вернулись к нашему герою. И тут через застекленную дверь комнаты он увидел, как в зале появились два незнакомых мне человека. Он поманил их, и они вошли. И, странная вещь, он назвался сам, назвал вас, словно эти двое не были с ним знакомы. Это были, как я скоро узнала, принц Фарнезе и буржуа по имени Клод.
— Но они и впрямь не знакомы с ним. Правда, один из них как-то видел Пардальяна, но всего несколько минут… Однако продолжайте, сударыня…
— Между ними завязался долгий разговор, главной темой которого были вы и девушка. Буржуа…
— Мэтр Клод?
— Да. Рассказал, что вышел отсюда, из вашего особняка, и направился к принцу Фарнезе…
— Это правда! — воскликнул Карл, который буквально пожирал Фаусту взглядом.
— И что он нашел его, — продолжала коварная. — Он добавил, что они сразу же отправились на улицу Барре, но мэтра Клода узнала стража герцога де Гиза, и они вынуждены были бежать, как бежал раньше шевалье Пардальян. Они бросились на улицу Сен-Дени и вошли в гостиницу «У ворожеи», чтобы переждать там, пока уляжется суматоха…
— Я пойду к ним! — воскликнул юноша, вставая.
— Будьте благоразумны, — проговорила Фауста. — Впрочем, вы их там все равно не найдете. Дождитесь же конца моего повествования…
— Извините меня, сударыня… будьте добры, продолжайте.
— Тогда, — сказала Фауста, — тот, кто назвался мэтром Клодом, начал долгий рассказ. Я слышала, что речь идет о вас, и несколько раз звучало слово «свадьба»… Этот рассказ одинаково взволновал и принца Фарнезе, и Пардальяна… Наконец буржуа, мэтр Клод, пошел осмотреть улицу и, вернувшись, сказал, что она запружена разгневанными, вопящими людьми и что уже начали обыскивать соседние дома. Шевалье де Пардальян предложил выйти черным ходом. Но куда двинуться потом? И тут, монсеньор, я предложила этим трем господам, чье положение взволновало меня до глубины души, укрыться в доме, находящемся поблизости и принадлежащем одному из моих друзей.
— Хорошо, — ответил принц Фарнезе, — но как предупредить жениха моей дочери?
Эти последние слова были настоящим шедевром хитрости. После рассказа Фаусты, Карл счел их настолько естественными, что и не подумал удивиться. Фарнезе — отец Виолетты. Мог ли он выразиться по-другому, говоря о ней? Фауста ясно видела, что у герцога не возникло ни единого подозрения. И она продолжала:
— Когда принц Фарнезе заговорил о необходимости предупредить вас, шевалье де Пардальян заявил, что сам возьмется за это.
— Храбрый мой друг! — прошептал Карл.
— Но снаружи раздавались угрожающие возгласы. Было очевидно, что господина Пардальяна неизбежно узнают и разорвут на мелкие клочки. Тогда я выступила вперед и предложила себя в качестве посланницы.
— Ах, сударыня, — вскричал герцог, схватив руку Фаусты и поднося ее к губам. — Только что я сказал, что уважаю вашу тайну, но теперь молю вас сказать мне, кому я обязан, кто же сослужил мне такую великую службу?..
Фауста грустно покачала головой.
— Я сделала не так уж много, — сказала она, — это не заслуживает вашей благодарности. Не беспокойтесь о моем имени. Это имя проклято…
Но вернемся к моему повествованию. Итак, было уговорено, что трое мужчин спрячутся в доме, который я им указала, и будут дожидаться ночи, чтобы выйти оттуда. Что же касается меня, то шевалье Пардальян дал мне точные указания о расположении вашего особняка и сказал, чтобы я назвалась посланницей принца Фарнезе, мэтра Клода и господина Пардальяна. Так я и поступила… Тогда мы вышли через черный ход. Я проводила их в дом своего друга, где они находятся в абсолютной безопасности и откуда выйдут только в одиннадцать вечера. Вот в точности то, что сказал мне шевалье де Пардальян:
— Ради всего святого, сударыня, умоляйте герцога Ангулемского ничего не предпринимать до ночи…
— А что мне делать, когда ночь наступит? — поинтересовался молодой герцог.
— А вот что, — продолжала Фауста. — Когда я уже собиралась уходить, принц Фарнезе взял меня за руку, поблагодарил и затем произнес слова, которые я вам и передаю:
«Сегодня ночью в полночь мы будем ждать герцога и мою дочь в церкви Сен-Поль. Пусть он ни о чем не беспокоится: все будет готово.»
— В церкви Сен-Поль! — прошептал восхищенный, задыхающийся Карл…
— Это его собственные слова. И, признаюсь, мне они показались странными. Но теперь я думаю, что поняла их…
— Да! — вскричал юноша в упоении. — Я понимаю… я понимаю их! Сегодня ночью, в полночь, в церкви Сен-Поль, с Виолеттой… я там буду!
Фауста встала и проникновенно сказала:
— Мне остается, сударь, пожелать вам счастья, которое вы заслуживаете.
— Как я смогу отблагодарить вас? — спросил Карл.
Фауста, казалось, колебалась несколько мгновений, как будто сильные чувства нахлынули на нее… или, быть может, просто потому, что подыскивала имя… Вдруг она произнесла:
— Если я попрошу герцогиню Ангулемскую иногда молиться за моего мужа… Агриппу, барона д'Обинье…
И она быстро пошла к двери.
— Баронесса д'Обинье! — прошептал Карл. — О, теперь я понимаю, почему она не назвала своего имени. Благородное сердце, не бойся меня. Я скорее дам вырвать себе язык, чем выдам тайну твоего пребывания в Париже. note 13
Если у герцога и было бы хоть малейшее подозрение, если всех деталей этого рассказа, прекрасно согласующихся с той правдой, которая ему была известна, не хватило бы для того, чтобы развеять это подозрение, если поведение, голос, слова посланницы не внушили бы ему полного доверия и искренней симпатии, то это имя — д'Обинье — наверняка послужило бы незнакомке защитой. И Фауста, проронив его в последний момент, словно поддавшись чувству, весьма успешно этим ловким ходом закончила свой спектакль.
Герцог Ангулемский проводил посланницу до наружной двери. Через несколько мгновений принцесса, чья лошадь шла неспешным шагом, в сопровождении лакея, который следовал за ней на некотором расстоянии, скрылась за поворотом улицы и с улыбкой, обнажившей ее маленькие хищные зубки, прошептала:
— Теперь мне осталось только выдать замуж Виолетту…
Карл, убедившись, что улица абсолютно пуста, вернулся в дом и с бьющимся сердцем бросился к Виолетте. Схватив ее за руку, он воскликнул:
— Душа моя, сегодня ночью мы соединимся навсегда, сегодня ночью вы станете герцогиней Ангулемской.
Глава 41
ЗАМУЖЕСТВО ВИОЛЕТТЫ
(окончание)
Церковь Сен-Поль находилась в двух шагах от дома Мари Туше. С улицы Барре по переулку Жарден или по переулку Фоконье, мимо монастыря Аве Maрия можно было выйти на улицу Претр-Сен-Поль, в конце которой высилось массивное здание храма. Герцог Ангулемский поразился предусмотрительности Пардальяна, который отдал предпочтение именно этой церкви.
После разговора с посланницей у него не возникло никаких сомнений, однако же, прежде чем вернуться в дом, он оглядел улицу Барре.
Не увидев никого, кроме нескольких хозяек, спешащих по своим делам, он вернулся к себе в уверенности, что до ночи, по крайней мере, никто и не подумает беспокоить его. Завтра он покинет Париж, отправится в Орлеан и, оставив герцогиню Ангулемскую в безопасном месте, вновь сможет вернуться к планам мщения Гизу.
Тем не менее, если бы Карлу пришло в голову проследить за посланницей, он бы увидел, как ее лакей спешился на углу улицы Мортелери, и пока «баронесса д'Обинье» спокойно продолжала свой путь, он поставил лошадь в стойло гостиницы, а затем устроил себе наблюдательный пункт в двадцати шагах от дома Мари Туше. Неподвижно застыв в нише меж двух строений, он оставался там до самой ночи, не отрывая глаз от двери, закрывшейся за герцогом Ангулемским.
До наступления темноты на улице Барре постепенно появилось еще несколько человек. Они расположились в местах, подобных тому, что выбрал лакей. И если бы через час после ухода посланницы Карлу пришла в голову мысль выйти из дома, он не сделал бы и десяти шагов ни вправо, ни влево, не наткнувшись на одну из этих живых статуй.
Когда на город опустилась ночь, странное движение началось и вокруг церкви Сен-Поль. Группы мужчин по десять-двенадцать человек располагались около каждой из ее дверей. На улице Сен-Антуан остановилась тяжелая карета.
Пока Фауста с ее превосходными навыками уличной стратегии занималась этой диспозицией, Карл и Виолетта, продолжая жить, словно в прекрасном сне, сидели друг против друга в большом зале, где когда-то Мари Туше и Карл IX обменивались нежными словами любви. Наконец пробило одиннадцать.
— Пора, — сказал Карл нежно.
— Идем, мой господин, — ответила Виолетта.
На ней по-прежнему, как и во время событий на Гревской площади, было белое рубище. Карл достал из старого шкафа большой плащ, принадлежавший его матери, и набросил на плечи своей невесте. Потом он взял Виолетту за руку и приказал слугам привести дом в порядок к утру следующего дня, когда он вернется сюда с молодой герцогиней Ангулемской. Они вышли.
На улице Виолетта прижалась к Карлу, и влюбленные молча, ничего не замечая вокруг, направились к церкви Сан-Поль.
Одиннадцать часов вечера! Именно в это время Клод и Фарнезе выслушивали в доме Фаусты смертный приговор, вынесенный тайным судом. Это был тот самый момент, когда роскошное, фантастическое зрелище исчезло с глаз приговоренных. Они были бледны, в горле у них пересохло, перед замутненным взором замаячил вызванный Фаустой призрак голода и жажды.
Когда стена оказалась на прежнем месте и Фауста, стоя на возвышении, тремя перстами совершила благословение, как это делают папы, присутствующие стали медленно расходиться. Кардиналы, епископы, дворяне — все вышли. Только стражники, словно выстроившиеся в ряд железные статуи, остались на своих местах.
Фауста медленно спустилась с помоста и прошла в спальню, почти монашеская простота которой особенно поражала на фоне пышного великолепия дворца. В спальню, кроме принцессы, не входил никто. Мирти и Леа, две преданные служанки, были единственные, кому разрешалось бывать там.
Сейчас обе находились в спальне, ожидая свою госпожу. Они сняли с нее роскошное папское облачение и вновь надели мужское платье, в котором она появлялась в особняке на улице Барре. Фауста прошла в элегантно обставленную комнату, напоминавшую будуар светской женщины. Там сидел и ждал какой-то мужчина. При ее появлении он быстро вскочил и поклонился.
— Готовы ли вы к тому, о чем мы условились нынче вечером? — спросила Фауста.
— Готов, сударыня, — ответил мужчина голосом, дрожавшим то ли от страха, то ли от нетерпения.
— Так идемте!
Они вместе вышли из дворца на Ситэ. На улице их ожидал эскорт из двадцати всадников. Фауста вскочила на лошадь и пустилась в путь, сделав знак мужчине ехать рядом с ней. Они заговорили между собой приглушенными голосами. Группа во главе с Фаустой и ее спутником выехала с Ситэ и направилась в сторону улицы Сен-Антуан
Человек, который ожидал Фаусту во дворце, а теперь скакал верхом рядом с принцессой, был господин де Моревер.
Карл и Виолетта подошли к церкви как раз тогда, когда пробило половину двенадцатого. Какое-то мгновение глухой стон колокола раздавался в застывшем воздухе, но вскоре весь Париж погрузился в ночную тишину.
По пути от улицы Барре до церкви Сен-Поль Карл заметил скользившие вдоль стен внезапно появлявшиеся и вновь исчезавшие тени. Он решил, однако, что это ночные воришки, люди мало опасные для решительного человека. И герцог ограничился тем, что нащупал рукоятку кинжала. Виолетта же ничего не видела и не слышала. Уцепившись за руку своего жениха, она шла, не замечая опасностей, которые окружали влюбленных.
Перед дверью церкви Карл остановился и огляделся. Он сделал это не потому, что испытывал подозрения или боялся нападения, а лишь желая убедиться, что их уже ждут.
Никого не было, но он сразу заметил, что дверь церкви приоткрыта. Значит, все уже внутри.
— Войдем! — прошептал он с дрожью в голосе.
Влюбленные вошли. Церковь тускло освещали две восковые свечи, стоявшие на алтаре. Около хоров юноша заметил троих мужчин. Они, казалось, коротали время в беседе.
— Вот они! — сказал Карл.
— Мой отец? — спросила Виолетта.
— Да, душа моя, ваш отец… А вот и священник, который обвенчает нас.
Они переглянулись и нежно прижались друг к другу, замерев у двери в восхитительном предвкушении счастья. Священник между тем действительно появился. На нем было церковное облачение, и его сопровождали двое людей в стихарях.
— Пойдем, мой господин, — произнесла Виолетта.
— Да, ведь вот-вот пробьет полночь, час, когда мы соединимся навеки.
Они медленно направились к хорам.
Но по мере того как они шли вперед, в церкви начинало происходить что-то странное. Из утопающих во тьме боковых приделов, из каждого темного угла выходили люди и бесшумно занимали места позади влюбленной пары. Вскоре их было уже около тридцати. Закутавшись в плащи, держа руки на эфесах шпаг, незнакомцы напоминали эскорт, собранный по случаю тайного венчания некоего принца.
Карл и Виолетта с улыбкой приближались к алтарю, не сводя глаз с трех фигур на хорах. Вдруг Карл вздрогнул и растерянным взглядом, полным смятения и ужаса, окинул тех, кого принял за своих друзей.
Трое незнакомцев только что сбросили плащи. Это были не Пардальян, не Фарнезе и не Клод! И в то же мгновение юноша узнал двоих из них, которых видел при других обстоятельствах, а именно у мельницы на холме Сен-Рок. Это были Менвиль и Бюсси-Леклерк. Лицо третьего было прикрыто маской.
Карл инстинктивно обнял Виолетту левой рукой, а правой выхватил из ножен кинжал. В ту же секунду девушка испустила крик ужаса. Она тоже рассмотрела троих мужчин. Незнакомцы стояли неподвижные, серьезные и даже, казалось, не имели никаких дурных намерений.
— Ничего не бойтесь, душа моя, — быстро проговорил Карл.
— Я не боюсь, — ответила Виолетта, прижимаясь к нему.
Карл какое-то время наблюдал за тремя людьми, которые молча смотрели на него.
— Господа, — глухо произнес он, — что вы здесь делаете?
— Монсеньор, — очень спокойно ответил Бюсси-Леклерк, — мы здесь потому, что должны присутствовать на двух церемониях: на свадьбе…
— На свадьбе?! — воскликнул герцог Ангулемский, на лбу которого выступил холодный пот. — На чьей свадьбе? Берегитесь, господа!
Он почувствовал, что им вот-вот завладеет безумие, и судорожно прижал к себе Виолетту.
— На чьей свадьбе? — хрипло повторил он.
— На свадьбе дочери принца Фарнезе, Виолетты, — проговорил Менвиль.
Виолетта тревожно вскрикнула.
— Вот как?! — проревел Карл — Да вы с ума сошли! Менвиль! Леклерк! Чего вы хотите от меня? Еще раз повторяю: берегитесь!
Он искал удобного случая вспрыгнуть на хоры и нанести удар. Левой рукой он пытался нежно освободиться от объятий Виолетты. Ему казалось, что он грезит: в церкви — Менвиль и Бюсси-Леклерк вместо Пардальяна и Фарнезе! Какое жуткое пробуждение после недавнего прекрасного сна!
— Монсеньор, — все с тем же спокойствием продолжал Бюсси-Леклерк, — сейчас вы узнаете, для чего мы здесь. Нам предстоят две церемонии. Как я вам уже сказал, одна из них — свадьба, а если бы вы мне позволили закончить, я бы добавил, что вторая — арест. Монсеньор, соблаговолите передать мне свое оружие. Именем генерал-лейтенанта Святой Лиги вы арестованы! Каждому свой черед. Нам пора поквитаться за мельницу Сен-Рок.
Виолетта громко закричала. Карл расхохотался. Взяв Виолетту на руки, он воскликнул:
— Первый из вас, кто дотронется до меня, умрет! Ни шагу! Не двигаться, или горе вам!
Выкрикивая все это в опьянении Отчаяния, которое удесятерило его силы, бледный, с налитыми кровью глазами, он пятился, держа Виолетту на руках. Казалось, что эти трое окаменели от его взгляда. Он медленно отступал; в душе его мелькнула надежда.
— Монсеньор, — сказал Менвиль, — всякое сопротивление бесполезно. Оглянитесь!
Карл вне себя от злобы машинально обернулся. Страшное проклятие вырвалось у него. Перед ним широким полукругом щетинились, словно иглы, обнаженные шпаги. Казалось, к нему тянется гигантская клешня. В то же мгновение клешня эта пришла в движение, и круг замкнулся.
— Проклятье, — пробормотал Карл Ангулемский.
Виолетта внезапно обняла его голову и поцеловала в губы, прошептав:
— Умрем вместе, мой господин.
В ту же минуту она соскользнула на холодные плиты пола и схватила кинжал своего жениха. Карл, потрясенный этим поцелуем любви и смерти, охваченный безумием, вырванный из реального мира, задыхался от страсти, тоски и ужаса. Он бросил вокруг себя прощальный, быстрый, как молния, взгляд. Повсюду в церкви двигались бессчетные тени: Менвиль, Бюсси-Леклерк и незнакомец в маске — у подножия алтаря, на ступенях — священник, который начал богослужение, а вокруг него, вокруг Виолетты — стальной сжимающийся круг… Эта сцена происходила в трагической тишине, такой глубокой, что он мог слышать собственное дыхание.
Тогда герцог выхватил шпагу, и в эту секунду его глаза встретились с глазами Виолетты. Он прошептал:
— Умрем вместе, душа моя.
И бросился вперед, таща за собой Виолетту в безрассудной надежде прорваться сквозь стальной круг и бежать… бежать! Но тотчас же десять рук схватило его, десять — Виолетту. Карлу показалось, что он умирает. Он испустил жуткий крик, на который, словно эхом, отозвался крик отчаяния Виолетты. Нанося шпагой страшные удары, Карл рычал:
— Подожди меня, душа моя! Я с тобой!
Шпага сломалась, но он продолжал биться ее обломком. Вокруг него лилась кровь, падали люди… наконец у него вырвали обломок шпаги. И вновь донесся до него теперь уже далекий, похожий на зов крик Виолетты. Карл, окровавленный, истерзанный, продолжал драться безоружный. Прошла еще минута… Но вот он упал на одно колено; семь, десять, пятнадцать человек набросились на него. Он почувствовал, как его связали, подняли, вынесли из церкви и бросили в карету, которая сразу тронулась.
После разговора с посланницей у него не возникло никаких сомнений, однако же, прежде чем вернуться в дом, он оглядел улицу Барре.
Не увидев никого, кроме нескольких хозяек, спешащих по своим делам, он вернулся к себе в уверенности, что до ночи, по крайней мере, никто и не подумает беспокоить его. Завтра он покинет Париж, отправится в Орлеан и, оставив герцогиню Ангулемскую в безопасном месте, вновь сможет вернуться к планам мщения Гизу.
Тем не менее, если бы Карлу пришло в голову проследить за посланницей, он бы увидел, как ее лакей спешился на углу улицы Мортелери, и пока «баронесса д'Обинье» спокойно продолжала свой путь, он поставил лошадь в стойло гостиницы, а затем устроил себе наблюдательный пункт в двадцати шагах от дома Мари Туше. Неподвижно застыв в нише меж двух строений, он оставался там до самой ночи, не отрывая глаз от двери, закрывшейся за герцогом Ангулемским.
До наступления темноты на улице Барре постепенно появилось еще несколько человек. Они расположились в местах, подобных тому, что выбрал лакей. И если бы через час после ухода посланницы Карлу пришла в голову мысль выйти из дома, он не сделал бы и десяти шагов ни вправо, ни влево, не наткнувшись на одну из этих живых статуй.
Когда на город опустилась ночь, странное движение началось и вокруг церкви Сен-Поль. Группы мужчин по десять-двенадцать человек располагались около каждой из ее дверей. На улице Сен-Антуан остановилась тяжелая карета.
Пока Фауста с ее превосходными навыками уличной стратегии занималась этой диспозицией, Карл и Виолетта, продолжая жить, словно в прекрасном сне, сидели друг против друга в большом зале, где когда-то Мари Туше и Карл IX обменивались нежными словами любви. Наконец пробило одиннадцать.
— Пора, — сказал Карл нежно.
— Идем, мой господин, — ответила Виолетта.
На ней по-прежнему, как и во время событий на Гревской площади, было белое рубище. Карл достал из старого шкафа большой плащ, принадлежавший его матери, и набросил на плечи своей невесте. Потом он взял Виолетту за руку и приказал слугам привести дом в порядок к утру следующего дня, когда он вернется сюда с молодой герцогиней Ангулемской. Они вышли.
На улице Виолетта прижалась к Карлу, и влюбленные молча, ничего не замечая вокруг, направились к церкви Сан-Поль.
Одиннадцать часов вечера! Именно в это время Клод и Фарнезе выслушивали в доме Фаусты смертный приговор, вынесенный тайным судом. Это был тот самый момент, когда роскошное, фантастическое зрелище исчезло с глаз приговоренных. Они были бледны, в горле у них пересохло, перед замутненным взором замаячил вызванный Фаустой призрак голода и жажды.
Когда стена оказалась на прежнем месте и Фауста, стоя на возвышении, тремя перстами совершила благословение, как это делают папы, присутствующие стали медленно расходиться. Кардиналы, епископы, дворяне — все вышли. Только стражники, словно выстроившиеся в ряд железные статуи, остались на своих местах.
Фауста медленно спустилась с помоста и прошла в спальню, почти монашеская простота которой особенно поражала на фоне пышного великолепия дворца. В спальню, кроме принцессы, не входил никто. Мирти и Леа, две преданные служанки, были единственные, кому разрешалось бывать там.
Сейчас обе находились в спальне, ожидая свою госпожу. Они сняли с нее роскошное папское облачение и вновь надели мужское платье, в котором она появлялась в особняке на улице Барре. Фауста прошла в элегантно обставленную комнату, напоминавшую будуар светской женщины. Там сидел и ждал какой-то мужчина. При ее появлении он быстро вскочил и поклонился.
— Готовы ли вы к тому, о чем мы условились нынче вечером? — спросила Фауста.
— Готов, сударыня, — ответил мужчина голосом, дрожавшим то ли от страха, то ли от нетерпения.
— Так идемте!
Они вместе вышли из дворца на Ситэ. На улице их ожидал эскорт из двадцати всадников. Фауста вскочила на лошадь и пустилась в путь, сделав знак мужчине ехать рядом с ней. Они заговорили между собой приглушенными голосами. Группа во главе с Фаустой и ее спутником выехала с Ситэ и направилась в сторону улицы Сен-Антуан
Человек, который ожидал Фаусту во дворце, а теперь скакал верхом рядом с принцессой, был господин де Моревер.
Карл и Виолетта подошли к церкви как раз тогда, когда пробило половину двенадцатого. Какое-то мгновение глухой стон колокола раздавался в застывшем воздухе, но вскоре весь Париж погрузился в ночную тишину.
По пути от улицы Барре до церкви Сен-Поль Карл заметил скользившие вдоль стен внезапно появлявшиеся и вновь исчезавшие тени. Он решил, однако, что это ночные воришки, люди мало опасные для решительного человека. И герцог ограничился тем, что нащупал рукоятку кинжала. Виолетта же ничего не видела и не слышала. Уцепившись за руку своего жениха, она шла, не замечая опасностей, которые окружали влюбленных.
Перед дверью церкви Карл остановился и огляделся. Он сделал это не потому, что испытывал подозрения или боялся нападения, а лишь желая убедиться, что их уже ждут.
Никого не было, но он сразу заметил, что дверь церкви приоткрыта. Значит, все уже внутри.
— Войдем! — прошептал он с дрожью в голосе.
Влюбленные вошли. Церковь тускло освещали две восковые свечи, стоявшие на алтаре. Около хоров юноша заметил троих мужчин. Они, казалось, коротали время в беседе.
— Вот они! — сказал Карл.
— Мой отец? — спросила Виолетта.
— Да, душа моя, ваш отец… А вот и священник, который обвенчает нас.
Они переглянулись и нежно прижались друг к другу, замерев у двери в восхитительном предвкушении счастья. Священник между тем действительно появился. На нем было церковное облачение, и его сопровождали двое людей в стихарях.
— Пойдем, мой господин, — произнесла Виолетта.
— Да, ведь вот-вот пробьет полночь, час, когда мы соединимся навеки.
Они медленно направились к хорам.
Но по мере того как они шли вперед, в церкви начинало происходить что-то странное. Из утопающих во тьме боковых приделов, из каждого темного угла выходили люди и бесшумно занимали места позади влюбленной пары. Вскоре их было уже около тридцати. Закутавшись в плащи, держа руки на эфесах шпаг, незнакомцы напоминали эскорт, собранный по случаю тайного венчания некоего принца.
Карл и Виолетта с улыбкой приближались к алтарю, не сводя глаз с трех фигур на хорах. Вдруг Карл вздрогнул и растерянным взглядом, полным смятения и ужаса, окинул тех, кого принял за своих друзей.
Трое незнакомцев только что сбросили плащи. Это были не Пардальян, не Фарнезе и не Клод! И в то же мгновение юноша узнал двоих из них, которых видел при других обстоятельствах, а именно у мельницы на холме Сен-Рок. Это были Менвиль и Бюсси-Леклерк. Лицо третьего было прикрыто маской.
Карл инстинктивно обнял Виолетту левой рукой, а правой выхватил из ножен кинжал. В ту же секунду девушка испустила крик ужаса. Она тоже рассмотрела троих мужчин. Незнакомцы стояли неподвижные, серьезные и даже, казалось, не имели никаких дурных намерений.
— Ничего не бойтесь, душа моя, — быстро проговорил Карл.
— Я не боюсь, — ответила Виолетта, прижимаясь к нему.
Карл какое-то время наблюдал за тремя людьми, которые молча смотрели на него.
— Господа, — глухо произнес он, — что вы здесь делаете?
— Монсеньор, — очень спокойно ответил Бюсси-Леклерк, — мы здесь потому, что должны присутствовать на двух церемониях: на свадьбе…
— На свадьбе?! — воскликнул герцог Ангулемский, на лбу которого выступил холодный пот. — На чьей свадьбе? Берегитесь, господа!
Он почувствовал, что им вот-вот завладеет безумие, и судорожно прижал к себе Виолетту.
— На чьей свадьбе? — хрипло повторил он.
— На свадьбе дочери принца Фарнезе, Виолетты, — проговорил Менвиль.
Виолетта тревожно вскрикнула.
— Вот как?! — проревел Карл — Да вы с ума сошли! Менвиль! Леклерк! Чего вы хотите от меня? Еще раз повторяю: берегитесь!
Он искал удобного случая вспрыгнуть на хоры и нанести удар. Левой рукой он пытался нежно освободиться от объятий Виолетты. Ему казалось, что он грезит: в церкви — Менвиль и Бюсси-Леклерк вместо Пардальяна и Фарнезе! Какое жуткое пробуждение после недавнего прекрасного сна!
— Монсеньор, — все с тем же спокойствием продолжал Бюсси-Леклерк, — сейчас вы узнаете, для чего мы здесь. Нам предстоят две церемонии. Как я вам уже сказал, одна из них — свадьба, а если бы вы мне позволили закончить, я бы добавил, что вторая — арест. Монсеньор, соблаговолите передать мне свое оружие. Именем генерал-лейтенанта Святой Лиги вы арестованы! Каждому свой черед. Нам пора поквитаться за мельницу Сен-Рок.
Виолетта громко закричала. Карл расхохотался. Взяв Виолетту на руки, он воскликнул:
— Первый из вас, кто дотронется до меня, умрет! Ни шагу! Не двигаться, или горе вам!
Выкрикивая все это в опьянении Отчаяния, которое удесятерило его силы, бледный, с налитыми кровью глазами, он пятился, держа Виолетту на руках. Казалось, что эти трое окаменели от его взгляда. Он медленно отступал; в душе его мелькнула надежда.
— Монсеньор, — сказал Менвиль, — всякое сопротивление бесполезно. Оглянитесь!
Карл вне себя от злобы машинально обернулся. Страшное проклятие вырвалось у него. Перед ним широким полукругом щетинились, словно иглы, обнаженные шпаги. Казалось, к нему тянется гигантская клешня. В то же мгновение клешня эта пришла в движение, и круг замкнулся.
— Проклятье, — пробормотал Карл Ангулемский.
Виолетта внезапно обняла его голову и поцеловала в губы, прошептав:
— Умрем вместе, мой господин.
В ту же минуту она соскользнула на холодные плиты пола и схватила кинжал своего жениха. Карл, потрясенный этим поцелуем любви и смерти, охваченный безумием, вырванный из реального мира, задыхался от страсти, тоски и ужаса. Он бросил вокруг себя прощальный, быстрый, как молния, взгляд. Повсюду в церкви двигались бессчетные тени: Менвиль, Бюсси-Леклерк и незнакомец в маске — у подножия алтаря, на ступенях — священник, который начал богослужение, а вокруг него, вокруг Виолетты — стальной сжимающийся круг… Эта сцена происходила в трагической тишине, такой глубокой, что он мог слышать собственное дыхание.
Тогда герцог выхватил шпагу, и в эту секунду его глаза встретились с глазами Виолетты. Он прошептал:
— Умрем вместе, душа моя.
И бросился вперед, таща за собой Виолетту в безрассудной надежде прорваться сквозь стальной круг и бежать… бежать! Но тотчас же десять рук схватило его, десять — Виолетту. Карлу показалось, что он умирает. Он испустил жуткий крик, на который, словно эхом, отозвался крик отчаяния Виолетты. Нанося шпагой страшные удары, Карл рычал:
— Подожди меня, душа моя! Я с тобой!
Шпага сломалась, но он продолжал биться ее обломком. Вокруг него лилась кровь, падали люди… наконец у него вырвали обломок шпаги. И вновь донесся до него теперь уже далекий, похожий на зов крик Виолетты. Карл, окровавленный, истерзанный, продолжал драться безоружный. Прошла еще минута… Но вот он упал на одно колено; семь, десять, пятнадцать человек набросились на него. Он почувствовал, как его связали, подняли, вынесли из церкви и бросили в карету, которая сразу тронулась.