Страница:
Эти слова, вернее, эти мысли заставили принцессу зло усмехнуться.
— Что ж, так пусть страдает! Не надо ему было вставать на моем пути. Пусть! Я должна идти к высшей цели с несокрушимой и спокойной уверенностью, которую ничто не сломит, я должна промчаться как посланец небес, смиряя чужие гордыни, покоряя сильных, изгоняя королей, свергая их с трона, поднимая на мятеж целые государства — до тех пор, пока не найдется тот единственный человек, который скажет мне: «Пора остановиться!»
Фауста дрожала, она судорожно тянула руки к Виолетте, готовая вцепиться ей в горло. Она понимала, что лжет сама себе. Все это было только предлогом!.. Она не испытывала ненависти к Пардальяну ни за события на Гревской площади, ни за происшествие на мельнице. Нет, не ненависть бушевала в ней!
Ах! Никогда прежде она так четко не осознавала, что если кого и ненавидит, так это Виолетту, мнимую возлюбленную Пардальяна! Чувство, сжимавшее ей сердце, называлось ревностью! Посланница небес оказалась женщиной, и ангел, сложив свои огненные крылья, ступил на землю.
Фауста закрыла лицо руками и прошептала, задыхаясь:
— Я перестала быть собой! Поклявшись, что мое сердце никогда не познает чувств женщины, я поступила безрассудно, все это оказалось пустой фантазией! Невозможно, противоестественно, чтобы женщина прожила без любви! Я ищу в своих мыслях эту святую искру, которая делает меня Божьей воительницей, но нахожу только самое низкое, самое убогое, самое женское из всех чувств… ревность! Я ревную! Боже милостивый!
В эту минуту пробудилась Виолетта. Она увидела юношу — Фауста была в мужском костюме, — дрожащего, закрывающего лицо руками, который, казалось, борется с ужасным и таинственным недугом. Виолетте стало жаль его.
Она казалась живой противоположностью Фаусты, она казалась воплощением самой любви!
Виолетта не удивилась и не испугалась, увидев мужчину рядом с собой ночью. Она была чиста и наивна и даже не подозревала об опасности.
Для нее существовал только один мужчина в целом мире… Она снова и снова видела перед собой руки этого человека, чьего имени она не знала, руки, осыпающие тело несчастной умершей лилиями и розами. Она молилась, мечтая вновь вызвать это чудесное видение.
Ее тонкие пальчики коснулись руки Фаусты, и очаровательным голосом, полным сострадания, она спросила:
— Кто вы? Жертва, как и я?.. Вы… Ах!..
В этом крике прозвучали тоска и страх. Девушка резко вскочила и забилась в самый темный угол комнаты. Фауста, почувствовав прикосновение, сильно вздрогнула и опустила руки; свет факела упал на ее лицо, искаженное страстью. Виолетта узнала эту женщину!
Множество мыслей пронеслось в голове у Фаусты. Множество слов рвалось у нее из груди, — быть может, оскорбления или крики боли. В эту минуту перед Виолеттой стояла не святая девственница Фауста, не Фауста, избранная тайным конклавом, а лишь внучка Лукреции Борджиа. И все эти мысли, слова, жалобы, оскорбления, вся эта ревность, ярость, разбушевавшаяся страсть слились в одном слове, которое она выкрикнула — хрипло, гортанно:
— Идите!
Идти! Куда? Что она хочет с ней сделать? Какое жестокое и ужасное испытание ждет девушку?
— Идите!
И поскольку трепещущая Виолетта не повиновалась, Фауста отступила к двери. За это короткое мгновение, совершив над собой небывалое усилие, она вновь обрела внешнее спокойствие…
— Портшез, быстро, — приказала она Клодине, — пусть ждет у главного входа.
Аббатиса удалилась. Фауста повернулась к Бельгодеру,
— Возьми девчонку и посади ее в портшез. Ты тоже поедешь вместе с ней. Ты жизнью отвечаешь за то, чтобы по дороге с нею ничего не случилось!
— Куда направится портшез? — спросил, дрожа, Бельгодер.
— В Бастилию! — глухо ответила Фауста.
Бельгодер вошел в комнатушку и двинулся к Виолетте, говоря:
— Иди! Ну иди же!
Он схватил ее и пробурчал себе под нос:
— Думаю, на этот раз господин Клод заплачет кровавыми слезами… как по его милости плакал когда-то я!..
Глава 31
Глава 32
— Что ж, так пусть страдает! Не надо ему было вставать на моем пути. Пусть! Я должна идти к высшей цели с несокрушимой и спокойной уверенностью, которую ничто не сломит, я должна промчаться как посланец небес, смиряя чужие гордыни, покоряя сильных, изгоняя королей, свергая их с трона, поднимая на мятеж целые государства — до тех пор, пока не найдется тот единственный человек, который скажет мне: «Пора остановиться!»
Фауста дрожала, она судорожно тянула руки к Виолетте, готовая вцепиться ей в горло. Она понимала, что лжет сама себе. Все это было только предлогом!.. Она не испытывала ненависти к Пардальяну ни за события на Гревской площади, ни за происшествие на мельнице. Нет, не ненависть бушевала в ней!
Ах! Никогда прежде она так четко не осознавала, что если кого и ненавидит, так это Виолетту, мнимую возлюбленную Пардальяна! Чувство, сжимавшее ей сердце, называлось ревностью! Посланница небес оказалась женщиной, и ангел, сложив свои огненные крылья, ступил на землю.
Фауста закрыла лицо руками и прошептала, задыхаясь:
— Я перестала быть собой! Поклявшись, что мое сердце никогда не познает чувств женщины, я поступила безрассудно, все это оказалось пустой фантазией! Невозможно, противоестественно, чтобы женщина прожила без любви! Я ищу в своих мыслях эту святую искру, которая делает меня Божьей воительницей, но нахожу только самое низкое, самое убогое, самое женское из всех чувств… ревность! Я ревную! Боже милостивый!
В эту минуту пробудилась Виолетта. Она увидела юношу — Фауста была в мужском костюме, — дрожащего, закрывающего лицо руками, который, казалось, борется с ужасным и таинственным недугом. Виолетте стало жаль его.
Она казалась живой противоположностью Фаусты, она казалась воплощением самой любви!
Виолетта не удивилась и не испугалась, увидев мужчину рядом с собой ночью. Она была чиста и наивна и даже не подозревала об опасности.
Для нее существовал только один мужчина в целом мире… Она снова и снова видела перед собой руки этого человека, чьего имени она не знала, руки, осыпающие тело несчастной умершей лилиями и розами. Она молилась, мечтая вновь вызвать это чудесное видение.
Ее тонкие пальчики коснулись руки Фаусты, и очаровательным голосом, полным сострадания, она спросила:
— Кто вы? Жертва, как и я?.. Вы… Ах!..
В этом крике прозвучали тоска и страх. Девушка резко вскочила и забилась в самый темный угол комнаты. Фауста, почувствовав прикосновение, сильно вздрогнула и опустила руки; свет факела упал на ее лицо, искаженное страстью. Виолетта узнала эту женщину!
Множество мыслей пронеслось в голове у Фаусты. Множество слов рвалось у нее из груди, — быть может, оскорбления или крики боли. В эту минуту перед Виолеттой стояла не святая девственница Фауста, не Фауста, избранная тайным конклавом, а лишь внучка Лукреции Борджиа. И все эти мысли, слова, жалобы, оскорбления, вся эта ревность, ярость, разбушевавшаяся страсть слились в одном слове, которое она выкрикнула — хрипло, гортанно:
— Идите!
Идти! Куда? Что она хочет с ней сделать? Какое жестокое и ужасное испытание ждет девушку?
— Идите!
И поскольку трепещущая Виолетта не повиновалась, Фауста отступила к двери. За это короткое мгновение, совершив над собой небывалое усилие, она вновь обрела внешнее спокойствие…
— Портшез, быстро, — приказала она Клодине, — пусть ждет у главного входа.
Аббатиса удалилась. Фауста повернулась к Бельгодеру,
— Возьми девчонку и посади ее в портшез. Ты тоже поедешь вместе с ней. Ты жизнью отвечаешь за то, чтобы по дороге с нею ничего не случилось!
— Куда направится портшез? — спросил, дрожа, Бельгодер.
— В Бастилию! — глухо ответила Фауста.
Бельгодер вошел в комнатушку и двинулся к Виолетте, говоря:
— Иди! Ну иди же!
Он схватил ее и пробурчал себе под нос:
— Думаю, на этот раз господин Клод заплачет кровавыми слезами… как по его милости плакал когда-то я!..
Глава 31
СЕСТРЫ ФУРКО
Бельгодер бросил Виолетту в портшез и сам поместился рядом. Фауста вскочила в седло. По ее знаку четверо всадников окружили носилки. Она же поскакала вперед, и маленькая группа исчезла во мраке ночи.
По улице Сен-Антуан Фауста направилась прямо к Бастилии. Портшез остановился перед воротами тюрьмы. Фауста что-то сказала, и один из всадников эскорта приставил ко рту рог и трижды проиграл сигнал, разорвавший тишину заснувшего квартала. Прошло несколько минут. Затем по другую сторону рва замелькали огни фонарей, загремели цепи разводного моста. Проехав по опустившемуся настилу и миновав черную арку, портшез, наконец, оказался на узком дворе.
— Коменданта ко мне! — приказала сержанту Фауста.
— Если вы соблаговолите последовать за мной, я провожу вас к нему, — ответил сержант.
— Здесь пленница. Если она ускользнет, тебя без всякого суда повесят нынче же на рассвете.
Сержант усмехнулся. Он отдал какой-то приказ двум сопровождавшим его тюремщикам, и несколькими минутами позже Виолетта была брошена в темницу…
Бельгодер и эскорт остались во дворе, а Фауста и сержант спустились по лестнице, следуя за каким-то человеком, освещавшим им путь. В коридор, на ходу приводя в порядок свой костюм, выскочил заспанный мужчина.
— Вот и господин комендант, — произнес сержант.
— Я услышал сигнал рога, — сказал Бюсси-Леклерк, пытаясь рассмотреть, с кем говорит, — а так как, кроме монсеньора герцога де Гиза, есть только один человек который знает сигнал…
— Этот человек — я, — сказала Фауста. — Пойдемте к вам, господин де Бюсси, нам нужно поговорить.
— Я к вашим услугам, сударыня, — ответил Бюсси-Леклерк, который по голосу понял, что перед ним — переодетая женщина.
Бюсси-Леклерк провел Фаусту в свои апартаменты.
— Господин Леклерк, — сказала Фауста, — вас должны были предупредить о том, что мне необходимо увидеться с вами по делу чрезвычайной важности…
— Сударыня, — ответил Бюсси-Леклерк, рассмотрев Фаусту, — меня предупредили, что сегодня ночью ко мне прибудет гонец с распоряжением герцога, но я был далек от мысли, что посланец, почтивший своим посещением эти грустные места, окажется столь очаровательным.
Бюсси закрутил усы и с гордым видом стал ждать ответа на свою любезность.
Еле заметная презрительная улыбка искривила губы Фаусты.
— У вас здесь, — сказала она, — находятся две узницы, девицы Фурко?
— Да, сударыня, — ответил солдафон, удивленный, что его комплимент не произвел впечатления.
— Эти узницы должны быть отданы на суд народу?
— Завтра утром, сударыня… Сказано — сделано, уж мы-то держим свое слово. Народ хочет повесить и сжечь этих девиц, и так оно и будет!
Бюсси-Леклерк выпрямился во весь рост, надеясь таким образом внушить страх, раз уж быть галантным у него не вышло.
— Одна из девиц Фурко будет повешена и сожжена, — сказала Фауста, — что же касается другой, вы ее освободите.
— О! Это невозможно, сударыня, — воскликнул Бюсси-Леклерк, едва не подпрыгнув от изумления. — Я обещал отдать народу двух еретичек на сожжение, и парижане их получат. Никогда Бюсси-Леклерк не изменял своему слову.
— Вы сдержите слово, господин Леклерк. Как зовут приговоренных? И какого они возраста?
— Старшей, Мадлен, лет двадцать; младшей, Жанне, около шестнадцати.
— Вот эту вы и отпустите… Мадлен будет отдана народу. А Жанна — помилована.
— Но если одна из приговоренных будет помилована, как же я смогу отдать народу двух еретичек?..
— Не волнуйтесь. Главное, что Жанне Фурко даруется свобода.
— Но кто дарует ей свободу?
— Я.
— Вы, сударыня?! — воскликнул Бюсси-Леклерк, удивленный властным тоном незнакомки. — Но кто вы?.. Вы вошли сюда, потому что подали сигнал, известный только приближенным монсеньора. Но это не является достаточной причиной…
— Прочтите это! — прервала его Фауста, протягивая бумагу. Бюсси-Леклерк послушно взял ее, поднес к свече и стал читать. На документе стояли подпись и печать герцога де Гиза. Написано же было следующее:
«Приказ всем офицерским чинам: при любых обстоятельствах, где бы это ни происходило, даже рискуя жизнью, повиноваться принцессе Фаусте, предъявительнице сего документа».
— Принцесса Фауста! — едва слышно прошептал Бюсси-Леклерк.
Он окинул ее горящим от любопытства взглядом, отвесил низкий поклон и вернул пергамент со словами:
— Я повинуюсь вам, сударыня.
— Что ж, проводите меня к сестрам Фурко, вернее, к младшей из них.
Не сказав ни слова, удивляясь все более, Бюсси-Леклерк поспешно схватил свечу и пошел впереди своей посетительницы. В коридоре их ожидал сержант; комендант что-то сказал ему, тот поклонился и побежал исполнять поручение.
Бюсси-Леклерк и Фауста спустились по лестнице и оказались во дворе, где оставались портшез и четверо всадников. Здесь же находились двое тюремщиков, предупрежденных сержантом. Все они с удивлением взирали на коменданта, который шествовал со свечой в руке перед незнакомкой с таким видом, как будто сопровождал королеву.
Заметив сержанта, Фауста приказала:
— Приведите мою пленницу…
Через несколько минут появилась Виолетта, которую двое солдат держали за руки. Она дрожала от ужаса, но не оказывала никакого сопротивления, так как чувствовала, что борьба бесполезна.
— Ступайте! — сказала Фауста Бюсси-Леклерку.
Последний вместе с двумя стражниками направился к низенькой дверце; сзади вели испуганную Виолетту. Затем шла Фауста: она не спускала глаз с пленницы, а на губах ее играла зловещая улыбка; принцесса напоминала ангела смерти. Шествие замыкал сержант.
Они начали спускаться по лестнице, которая спиралью вкручивалась в землю; ступени были мокрыми и скользкими.
Тюремщики остановились около одной двери и отодвинули засовы. Фауста, взяв из рук Бюсси-Леклерка свечу, первая вошла в камеру. Она была очень узкой, низкие своды, казалось, ложились на плечи неподъемной тяжестью. В углу прямо на земле сидела худенькая девушка, почти ребенок. Когда дверь открылась, она поднялась. Лицо ее было безмятежно, глаза же неестественно блестели. Она была красива, несмотря на свою бледность, и держалась с вызовом. Эту девушку звали Жанна Фурко.
— Вы пришли за мной? — спросила она. — Я готова к казни.
— Жанна Фурко, — ответила Фауста, — вас не казнят. Вы будете жить и обретете свободу.
— О! — прошептала несчастная. — Кому принадлежит этот нежный голос? Кто этот ангел, что склонился надо мной впервые с тех пор, как я попала в этот ад?
— Жанна Фурко, — сказала Фауста, — я не ангел, я просто женщина, чье сердце тронули ваши несчастья и которая употребила все свое влияние, чтобы спасти вас.
— Значит, король даровал мне жизнь? — пролепетало несчастное создание.
— Жизнь и свободу. Вы свободны. Идите!
Жанна сделала несколько шагов, словно опьянев от этого магического для любого заключенного слова: свобода… Внезапно она остановилась и побледнела еще сильнее, пронзенная ужасной мыслью.
— А Мадлен? — воскликнула она умоляюще. — Моя сестра? О! Сударыня, я не могу уйти отсюда одна! Мы вместе оплакивали нашего несчастного отца. Без Мадлен? Нет! Я лучше умру!
Фауста еле уловимо поморщилась от досады. Но она сразу же улыбнулась и произнесла еще более нежно, более ласково, с еще большим состраданием:
— Ваша сестра Мадлен спасена так же, как и вы, и ждет вас за стенами этой ужасной тюрьмы. Идите же.
Жанна Фурко упала на колени, схватила руку Фаусты и принялась покрывать ее поцелуями. Резкая перемена произошла в ней. Сильная и спокойная перед лицом смерти, к которой она приготовилась, девушка была сражена внезапным известием о дарованной ей жизни. Она рыдала. Признательность, переполнявшая ее, обернулась слезами. Фауста нетерпеливым жестом приказала ей подняться и повлекла ее, буквально обессилевшую от счастья, за собой. В коридоре она передала Жанну Фурко на руки тюремщику и проговорила:
— Проводите ее к портшезу.
По знаку Бюсси-Леклерка тюремщик повиновался и увел благодарную узницу. Тогда Фауста повернулась ко второму тюремщику и указала ему на Виолетту со словами:
— Заприте ее здесь…
Перед разверзнутой пастью темницы Виолетта инстинктивно попятилась, и что-то вроде стона сорвалось с ее трепещущих губ. Но рука тюремщика втолкнула ее в камеру, и мгновение спустя дверь с тяжелым стуком захлопнулась… лязгнули задвигающиеся засовы… Опять-таки жестом Фауста приказала тюремщику и двум солдатам подняться наверх. С ней остался только Бюсси-Леклерк. Страшная улыбка исказила ее лицо.
— Осмелишься ли ты, Пардальян, — прошептала она чуть слышно, — разыскивать свою возлюбленную в этой могиле?
Бюсси-Леклерк наблюдал за ней с ужасом, смешанным с изумлением. Мало-помалу возбуждение, заставлявшее сильнее, чем обычно, биться сердце Фаусты, улеглось, и она холодно обратилась к Бюсси:
— Вы не понимаете?
— Я жду ваших объяснений.
— Где Мадлен Фурко?
Бюсси-Леклерк протянул руку по направлению к соседней камере и произнес:
— Там!..
Фауста указала на камеру, куда бросили Виолетту, и сказала:
— А здесь находится Жанна Фурко!
Бюсси-Леклерк, несмотря на всю свою бесчувственность, не мог не содрогнуться, догадавшись, о какой ужасной мести идет речь.
— Что?! — воскликнул он. — Эта девушка, которую вы привезли…
— Впредь ее зовут Жанна Фурко… Завтра утром вы должны отдать этих девиц на суд народа. И вы их отдадите!.. Итак, господин Леклерк, вы сдержите свое слово!
Когда Бюсси-Леклерк и Фауста вновь оказались наверху, в маленьком, узком и темном дворике, который выглядел светлым и просторным по сравнению с подземными камерами, Жанна Фурко уже сидела в портшезе и жадно глотала чистый воздух. Бельгодер подошел к Фаусте.
— Хочешь узнать, что стало с дочерью Клода? — спросила она.
— Ничто не ускользает от вас, госпожа, — ответил цыган. — Вы знаете, что Виолетта — моя надежда. Прошу извинить меня за то, что осмеливаюсь спрашивать, но вот уже восемь лет, как Виолетта принадлежит мне. Я ревниво охранял ее… вам известно, для чего. Короче говоря, вместо того чтобы продать ее монсеньору герцогу, получилось так, что я продал ее вам… Я догадываюсь, что наступил час, когда я мог бы поговорить с Клодом…
— И ты знаешь, где он находится?
— Нет, но я отыщу его, не беспокойтесь. Клод и я, мы всегда находили друг друга.
Бельгодер выпрямился во весь рост. Глаза его полыхали ненавистью так, что, казалось, фосфоресцировали во мраке.
— Послушай, — произнесла задумчиво Фауста, — ты давно уже обещал рассказать свою историю, и теперь время пришло. Мы поступим вот как: отправляйся с портшезом и в сопровождении моих людей в аббатство, а затем тебя отвезут ко мне во дворец. И когда ты расскажешь мне, почему так ненавидишь Виолетту, я скажу, что с ней произойдет.
— О! Я спокоен, — мрачно ответил Бельгодер, — я знаю, что она в хороших руках.
— Господин комендант, — громко сказала Фауста, повернувшись к Бюсси-Леклерку, — на который час назначен спектакль, обещанный парижанам?
— Я думаю, он состоится на рассвете…
— Это слишком рано. Я хочу присутствовать на нем. Мне кажется, десять часов утра — подходящее время.
— Как вам будет угодно. Пусть в десять…
— Где будет выстроен эшафот? — спросила Фауста.
— На Гревской площади, если это место вас устраивает; мне кажется, оно наиболее удобно.
— Гревская площадь меня устраивает!
Фауста вскочила на лошадь. Бельгодер сел возле Жанны Фурко. Эскорт двинулся следом за ними. Оказавшись за стенами Бастилии, Фауста отдала всадникам несколько распоряжений.
— А вы, сударыня, — спросил тот, к которому она обратилась, — значит, вы возвращаетесь без охраны?
— А меня, — ответила Фауста, воздев руку к звездному небу, — охраняет Тот, кто и послал меня на эту грешную землю. Вам пора, торопитесь!
Портшез и эскорт двинулись обратно той же дорогой, какой они приехали сюда, а Фауста направилась в Ситэ. И то ли она действительно верила в то, что сказала, то ли обладала необычайной храбростью, но ни разу сердце ее не сжалось, пока она ехала по темным улочкам, на которых ни отъявленный головорез, ни отважнейший из дворян не осмелились бы появиться плохо вооруженными и в одиночку.
Добравшись до Монмартрского аббатства, Бельгодер отвел свою новую пленницу Жанну Фурко в лачугу, где раньше держали Виолетту. В комнатушке без окон, при свете свечи он с любопытством оглядел эту замену Виолетты. У нее были черные вьющиеся волосы, большие черные глаза и присущий всем дочерям востока глубокий и таинственный взгляд. Пораженный этой красотой, так мало напоминающей парижский тип, Бельгодер покачал головой, вышел за дверь и закрыл замок на два оборота. Жанна вздрогнула. Почему ее заперли?
— Что это за девушка, которую я должен теперь стеречь? Черт меня подери, если я что-нибудь понимаю в этом деле и если вижу свет в окружающем меня мраке! Кроасс! Чего хочет госпожа Фауста? Куда она толкает меня? Что ж! Я, без сомнения, скоро об этом узнаю. Кроасс! Она мне сказала: «Поведай мне свою историю, и я скажу, что станет с Виолеттой…» Черт возьми, я пойду туда! Подходящий момент настал. Кроасс, стереги эту малышку в мое отсутствие. Кроасс!
Но и на этот раз Кроасс не отозвался.
— Ты спишь, — прорычал Бельгодер, — ты осмелился спать, когда я работаю! Подожди у меня, жалкий висельник и мерзавец, подожди, лежебока проклятый, я уж доберусь до тебя, будь уверен!
Изрыгая подобные любезности, цыган схватил свою знаменитую дубинку, с которой Кроасс был очень коротко знаком, и стал подниматься по лесенке на антресоли. Взобравшись туда, он взвыл от бешенства. Кроасс исчез! Для собственного успокоения Бельгодер несколько раз пнул охапку сена и, убедившись, что Кроасс перебрался в какое-то другое место, спустился вниз. Он принялся за методические поиски и, перерыв весь домишко, должен был признать: Кроасс сбежал. Бельгодера это не слишком обеспокоило. Он корил себя только за то, что не догадался запереть своего великана. Ведь цыган понимал, что после последней взбучки Кроассу вовсе не хотелось находиться в пределах досягаемости хозяйской дубинки. Он решил, что новая пленница, имени которой он не знал и которая была ему мало интересна, не сможет самостоятельно выбраться отсюда, и, не предупреждая аббатису, вернулся к людям Фаусты, которые ждали его, чтобы отвезти во дворец своей госпожи. Час спустя Бельгодер входил в это таинственное здание, куда на следующий вечер после своего приезда в Париж он привел Виолетту, думая, что передает ее герцогу де Гизу.
По улице Сен-Антуан Фауста направилась прямо к Бастилии. Портшез остановился перед воротами тюрьмы. Фауста что-то сказала, и один из всадников эскорта приставил ко рту рог и трижды проиграл сигнал, разорвавший тишину заснувшего квартала. Прошло несколько минут. Затем по другую сторону рва замелькали огни фонарей, загремели цепи разводного моста. Проехав по опустившемуся настилу и миновав черную арку, портшез, наконец, оказался на узком дворе.
— Коменданта ко мне! — приказала сержанту Фауста.
— Если вы соблаговолите последовать за мной, я провожу вас к нему, — ответил сержант.
— Здесь пленница. Если она ускользнет, тебя без всякого суда повесят нынче же на рассвете.
Сержант усмехнулся. Он отдал какой-то приказ двум сопровождавшим его тюремщикам, и несколькими минутами позже Виолетта была брошена в темницу…
Бельгодер и эскорт остались во дворе, а Фауста и сержант спустились по лестнице, следуя за каким-то человеком, освещавшим им путь. В коридор, на ходу приводя в порядок свой костюм, выскочил заспанный мужчина.
— Вот и господин комендант, — произнес сержант.
— Я услышал сигнал рога, — сказал Бюсси-Леклерк, пытаясь рассмотреть, с кем говорит, — а так как, кроме монсеньора герцога де Гиза, есть только один человек который знает сигнал…
— Этот человек — я, — сказала Фауста. — Пойдемте к вам, господин де Бюсси, нам нужно поговорить.
— Я к вашим услугам, сударыня, — ответил Бюсси-Леклерк, который по голосу понял, что перед ним — переодетая женщина.
Бюсси-Леклерк провел Фаусту в свои апартаменты.
— Господин Леклерк, — сказала Фауста, — вас должны были предупредить о том, что мне необходимо увидеться с вами по делу чрезвычайной важности…
— Сударыня, — ответил Бюсси-Леклерк, рассмотрев Фаусту, — меня предупредили, что сегодня ночью ко мне прибудет гонец с распоряжением герцога, но я был далек от мысли, что посланец, почтивший своим посещением эти грустные места, окажется столь очаровательным.
Бюсси закрутил усы и с гордым видом стал ждать ответа на свою любезность.
Еле заметная презрительная улыбка искривила губы Фаусты.
— У вас здесь, — сказала она, — находятся две узницы, девицы Фурко?
— Да, сударыня, — ответил солдафон, удивленный, что его комплимент не произвел впечатления.
— Эти узницы должны быть отданы на суд народу?
— Завтра утром, сударыня… Сказано — сделано, уж мы-то держим свое слово. Народ хочет повесить и сжечь этих девиц, и так оно и будет!
Бюсси-Леклерк выпрямился во весь рост, надеясь таким образом внушить страх, раз уж быть галантным у него не вышло.
— Одна из девиц Фурко будет повешена и сожжена, — сказала Фауста, — что же касается другой, вы ее освободите.
— О! Это невозможно, сударыня, — воскликнул Бюсси-Леклерк, едва не подпрыгнув от изумления. — Я обещал отдать народу двух еретичек на сожжение, и парижане их получат. Никогда Бюсси-Леклерк не изменял своему слову.
— Вы сдержите слово, господин Леклерк. Как зовут приговоренных? И какого они возраста?
— Старшей, Мадлен, лет двадцать; младшей, Жанне, около шестнадцати.
— Вот эту вы и отпустите… Мадлен будет отдана народу. А Жанна — помилована.
— Но если одна из приговоренных будет помилована, как же я смогу отдать народу двух еретичек?..
— Не волнуйтесь. Главное, что Жанне Фурко даруется свобода.
— Но кто дарует ей свободу?
— Я.
— Вы, сударыня?! — воскликнул Бюсси-Леклерк, удивленный властным тоном незнакомки. — Но кто вы?.. Вы вошли сюда, потому что подали сигнал, известный только приближенным монсеньора. Но это не является достаточной причиной…
— Прочтите это! — прервала его Фауста, протягивая бумагу. Бюсси-Леклерк послушно взял ее, поднес к свече и стал читать. На документе стояли подпись и печать герцога де Гиза. Написано же было следующее:
«Приказ всем офицерским чинам: при любых обстоятельствах, где бы это ни происходило, даже рискуя жизнью, повиноваться принцессе Фаусте, предъявительнице сего документа».
— Принцесса Фауста! — едва слышно прошептал Бюсси-Леклерк.
Он окинул ее горящим от любопытства взглядом, отвесил низкий поклон и вернул пергамент со словами:
— Я повинуюсь вам, сударыня.
— Что ж, проводите меня к сестрам Фурко, вернее, к младшей из них.
Не сказав ни слова, удивляясь все более, Бюсси-Леклерк поспешно схватил свечу и пошел впереди своей посетительницы. В коридоре их ожидал сержант; комендант что-то сказал ему, тот поклонился и побежал исполнять поручение.
Бюсси-Леклерк и Фауста спустились по лестнице и оказались во дворе, где оставались портшез и четверо всадников. Здесь же находились двое тюремщиков, предупрежденных сержантом. Все они с удивлением взирали на коменданта, который шествовал со свечой в руке перед незнакомкой с таким видом, как будто сопровождал королеву.
Заметив сержанта, Фауста приказала:
— Приведите мою пленницу…
Через несколько минут появилась Виолетта, которую двое солдат держали за руки. Она дрожала от ужаса, но не оказывала никакого сопротивления, так как чувствовала, что борьба бесполезна.
— Ступайте! — сказала Фауста Бюсси-Леклерку.
Последний вместе с двумя стражниками направился к низенькой дверце; сзади вели испуганную Виолетту. Затем шла Фауста: она не спускала глаз с пленницы, а на губах ее играла зловещая улыбка; принцесса напоминала ангела смерти. Шествие замыкал сержант.
Они начали спускаться по лестнице, которая спиралью вкручивалась в землю; ступени были мокрыми и скользкими.
Тюремщики остановились около одной двери и отодвинули засовы. Фауста, взяв из рук Бюсси-Леклерка свечу, первая вошла в камеру. Она была очень узкой, низкие своды, казалось, ложились на плечи неподъемной тяжестью. В углу прямо на земле сидела худенькая девушка, почти ребенок. Когда дверь открылась, она поднялась. Лицо ее было безмятежно, глаза же неестественно блестели. Она была красива, несмотря на свою бледность, и держалась с вызовом. Эту девушку звали Жанна Фурко.
— Вы пришли за мной? — спросила она. — Я готова к казни.
— Жанна Фурко, — ответила Фауста, — вас не казнят. Вы будете жить и обретете свободу.
— О! — прошептала несчастная. — Кому принадлежит этот нежный голос? Кто этот ангел, что склонился надо мной впервые с тех пор, как я попала в этот ад?
— Жанна Фурко, — сказала Фауста, — я не ангел, я просто женщина, чье сердце тронули ваши несчастья и которая употребила все свое влияние, чтобы спасти вас.
— Значит, король даровал мне жизнь? — пролепетало несчастное создание.
— Жизнь и свободу. Вы свободны. Идите!
Жанна сделала несколько шагов, словно опьянев от этого магического для любого заключенного слова: свобода… Внезапно она остановилась и побледнела еще сильнее, пронзенная ужасной мыслью.
— А Мадлен? — воскликнула она умоляюще. — Моя сестра? О! Сударыня, я не могу уйти отсюда одна! Мы вместе оплакивали нашего несчастного отца. Без Мадлен? Нет! Я лучше умру!
Фауста еле уловимо поморщилась от досады. Но она сразу же улыбнулась и произнесла еще более нежно, более ласково, с еще большим состраданием:
— Ваша сестра Мадлен спасена так же, как и вы, и ждет вас за стенами этой ужасной тюрьмы. Идите же.
Жанна Фурко упала на колени, схватила руку Фаусты и принялась покрывать ее поцелуями. Резкая перемена произошла в ней. Сильная и спокойная перед лицом смерти, к которой она приготовилась, девушка была сражена внезапным известием о дарованной ей жизни. Она рыдала. Признательность, переполнявшая ее, обернулась слезами. Фауста нетерпеливым жестом приказала ей подняться и повлекла ее, буквально обессилевшую от счастья, за собой. В коридоре она передала Жанну Фурко на руки тюремщику и проговорила:
— Проводите ее к портшезу.
По знаку Бюсси-Леклерка тюремщик повиновался и увел благодарную узницу. Тогда Фауста повернулась ко второму тюремщику и указала ему на Виолетту со словами:
— Заприте ее здесь…
Перед разверзнутой пастью темницы Виолетта инстинктивно попятилась, и что-то вроде стона сорвалось с ее трепещущих губ. Но рука тюремщика втолкнула ее в камеру, и мгновение спустя дверь с тяжелым стуком захлопнулась… лязгнули задвигающиеся засовы… Опять-таки жестом Фауста приказала тюремщику и двум солдатам подняться наверх. С ней остался только Бюсси-Леклерк. Страшная улыбка исказила ее лицо.
— Осмелишься ли ты, Пардальян, — прошептала она чуть слышно, — разыскивать свою возлюбленную в этой могиле?
Бюсси-Леклерк наблюдал за ней с ужасом, смешанным с изумлением. Мало-помалу возбуждение, заставлявшее сильнее, чем обычно, биться сердце Фаусты, улеглось, и она холодно обратилась к Бюсси:
— Вы не понимаете?
— Я жду ваших объяснений.
— Где Мадлен Фурко?
Бюсси-Леклерк протянул руку по направлению к соседней камере и произнес:
— Там!..
Фауста указала на камеру, куда бросили Виолетту, и сказала:
— А здесь находится Жанна Фурко!
Бюсси-Леклерк, несмотря на всю свою бесчувственность, не мог не содрогнуться, догадавшись, о какой ужасной мести идет речь.
— Что?! — воскликнул он. — Эта девушка, которую вы привезли…
— Впредь ее зовут Жанна Фурко… Завтра утром вы должны отдать этих девиц на суд народа. И вы их отдадите!.. Итак, господин Леклерк, вы сдержите свое слово!
Когда Бюсси-Леклерк и Фауста вновь оказались наверху, в маленьком, узком и темном дворике, который выглядел светлым и просторным по сравнению с подземными камерами, Жанна Фурко уже сидела в портшезе и жадно глотала чистый воздух. Бельгодер подошел к Фаусте.
— Хочешь узнать, что стало с дочерью Клода? — спросила она.
— Ничто не ускользает от вас, госпожа, — ответил цыган. — Вы знаете, что Виолетта — моя надежда. Прошу извинить меня за то, что осмеливаюсь спрашивать, но вот уже восемь лет, как Виолетта принадлежит мне. Я ревниво охранял ее… вам известно, для чего. Короче говоря, вместо того чтобы продать ее монсеньору герцогу, получилось так, что я продал ее вам… Я догадываюсь, что наступил час, когда я мог бы поговорить с Клодом…
— И ты знаешь, где он находится?
— Нет, но я отыщу его, не беспокойтесь. Клод и я, мы всегда находили друг друга.
Бельгодер выпрямился во весь рост. Глаза его полыхали ненавистью так, что, казалось, фосфоресцировали во мраке.
— Послушай, — произнесла задумчиво Фауста, — ты давно уже обещал рассказать свою историю, и теперь время пришло. Мы поступим вот как: отправляйся с портшезом и в сопровождении моих людей в аббатство, а затем тебя отвезут ко мне во дворец. И когда ты расскажешь мне, почему так ненавидишь Виолетту, я скажу, что с ней произойдет.
— О! Я спокоен, — мрачно ответил Бельгодер, — я знаю, что она в хороших руках.
— Господин комендант, — громко сказала Фауста, повернувшись к Бюсси-Леклерку, — на который час назначен спектакль, обещанный парижанам?
— Я думаю, он состоится на рассвете…
— Это слишком рано. Я хочу присутствовать на нем. Мне кажется, десять часов утра — подходящее время.
— Как вам будет угодно. Пусть в десять…
— Где будет выстроен эшафот? — спросила Фауста.
— На Гревской площади, если это место вас устраивает; мне кажется, оно наиболее удобно.
— Гревская площадь меня устраивает!
Фауста вскочила на лошадь. Бельгодер сел возле Жанны Фурко. Эскорт двинулся следом за ними. Оказавшись за стенами Бастилии, Фауста отдала всадникам несколько распоряжений.
— А вы, сударыня, — спросил тот, к которому она обратилась, — значит, вы возвращаетесь без охраны?
— А меня, — ответила Фауста, воздев руку к звездному небу, — охраняет Тот, кто и послал меня на эту грешную землю. Вам пора, торопитесь!
Портшез и эскорт двинулись обратно той же дорогой, какой они приехали сюда, а Фауста направилась в Ситэ. И то ли она действительно верила в то, что сказала, то ли обладала необычайной храбростью, но ни разу сердце ее не сжалось, пока она ехала по темным улочкам, на которых ни отъявленный головорез, ни отважнейший из дворян не осмелились бы появиться плохо вооруженными и в одиночку.
Добравшись до Монмартрского аббатства, Бельгодер отвел свою новую пленницу Жанну Фурко в лачугу, где раньше держали Виолетту. В комнатушке без окон, при свете свечи он с любопытством оглядел эту замену Виолетты. У нее были черные вьющиеся волосы, большие черные глаза и присущий всем дочерям востока глубокий и таинственный взгляд. Пораженный этой красотой, так мало напоминающей парижский тип, Бельгодер покачал головой, вышел за дверь и закрыл замок на два оборота. Жанна вздрогнула. Почему ее заперли?
— Что это за девушка, которую я должен теперь стеречь? Черт меня подери, если я что-нибудь понимаю в этом деле и если вижу свет в окружающем меня мраке! Кроасс! Чего хочет госпожа Фауста? Куда она толкает меня? Что ж! Я, без сомнения, скоро об этом узнаю. Кроасс! Она мне сказала: «Поведай мне свою историю, и я скажу, что станет с Виолеттой…» Черт возьми, я пойду туда! Подходящий момент настал. Кроасс, стереги эту малышку в мое отсутствие. Кроасс!
Но и на этот раз Кроасс не отозвался.
— Ты спишь, — прорычал Бельгодер, — ты осмелился спать, когда я работаю! Подожди у меня, жалкий висельник и мерзавец, подожди, лежебока проклятый, я уж доберусь до тебя, будь уверен!
Изрыгая подобные любезности, цыган схватил свою знаменитую дубинку, с которой Кроасс был очень коротко знаком, и стал подниматься по лесенке на антресоли. Взобравшись туда, он взвыл от бешенства. Кроасс исчез! Для собственного успокоения Бельгодер несколько раз пнул охапку сена и, убедившись, что Кроасс перебрался в какое-то другое место, спустился вниз. Он принялся за методические поиски и, перерыв весь домишко, должен был признать: Кроасс сбежал. Бельгодера это не слишком обеспокоило. Он корил себя только за то, что не догадался запереть своего великана. Ведь цыган понимал, что после последней взбучки Кроассу вовсе не хотелось находиться в пределах досягаемости хозяйской дубинки. Он решил, что новая пленница, имени которой он не знал и которая была ему мало интересна, не сможет самостоятельно выбраться отсюда, и, не предупреждая аббатису, вернулся к людям Фаусты, которые ждали его, чтобы отвезти во дворец своей госпожи. Час спустя Бельгодер входил в это таинственное здание, куда на следующий вечер после своего приезда в Париж он привел Виолетту, думая, что передает ее герцогу де Гизу.
Глава 32
ТАЙНА БЕЛЬГОДЕРА
Фауста ждала цыгана в комнате, уже знакомой нашим читателям, где две ее нынешние фаворитки Мирти и Леа занимались приготовлением укрепляющего питья для своей госпожи. Войдя и низко поклонившись, Бельгодер покосился на многочисленные бутылочки и склянки.
— Пусть принесут вина, — приказала Фауста, заметив его взгляд. Не успели эти слова слететь с ее губ, как появился слуга с подносом, на котором стояла внушительная бутыль и массивный серебряный кубок. Все это было поставлено перед Бельгодером, который, по приглашению Фаусты, без церемоний сел напротив нее.
— Прекрасный кубок, — сказал он, чтобы начать разговор.
— Можете смело пить, сударь. А что до кубка, вы оставите его себе на память об этом вечере.
Глаза Бельгодера загорелись от жадности. Он наполнил бокал до краев и поднял его, прижав левую руку к сердцу, что, по его мнению, являлось высшим проявлением галантности. Затем, запрокинув голову, он одним глотком осушил кубок.
— Великолепно! — сказал он опять-таки из вежливости, потому что он плохо разбирался в винах. Честно говоря, этот райский напиток показался его луженой глотке весьма посредственным.
— Это «Лакрима-Кристи», — улыбаясь, произнесла Фауста. — Так ты говорил, — продолжала она, чуть пригубив из хрустального бокала, который поднесла ей Мирти, — что должен рассказать мне одну интересную историю?
— Хм! Такие истории могут рассказать многие из нас, бедных цыган, которых гонят, травят, избивают, вешают, колесуют, сжигают и даже иногда пытаются обратить в христианство, то есть сделать нечестивцами.
Фауста усмехнулась. Вино, каким бы слабым ни показалось оно Бельгодеру, развязало ему язык.
— Короче говоря, — продолжал негодяй, и взгляд его темных глаз стал совсем мутным, — эта история не покажется вам слишком любопытной. Вы, должно быть, слышали подобные рассказы раз сто, и они не трогали вас, так как речь в них шла о цыганском ребенке.
— Разве я не говорила тебе, что считаю, что цыгане сделаны из того же материала, что и христиане? — важно произнесла Фауста. — И что я уважаю их религию, и их обычаи не кажутся мне достойными порицания?
— Да, вы говорили мне это!.. И именно поэтому я так привязался к вам и предан вам, как собака.
Фауста опять улыбнулась.
— Так говори без утайки, — сказала она. — Если по отношению к тебе была допущена несправедливость, быть может, я смогу ее исправить…
— Слишком поздно! — глухо произнес Бельгодер.
— Если у тебя на сердце незаживающая рана, может быть, я смогу залечить ее!
— Пусть мое сердце разорвется на части, если я позволю ему успокоиться!
— Наконец, если ты затаил зло на своего обидчика, если ты хочешь отомстить, то, как ты знаешь, я могу тебе помочь.
— Да! — сказал тогда Бельгодер. — Вы можете ужесточить мою месть. Вы сильны и могущественны. Вы можете заставить Клода страдать!
— Значит, ты хочешь отомстить одному только Клоду?
Бельгодер только что допил бутылку и уронил голову на руки. Фауста сделала знак, и полная бутыль тотчас заменила на столе пустую.
— Послушайте, — продолжал Бельгодер, — я для вас просто животное, не так ли? Кто я есть? Грязный цыган. Существо, которого опасаются из-за его кулаков и ненавидят за его злость. А что вы скажете, если я признаюсь, что в этой груди зверя бьется человеческое сердце?
Фауста не отвечала, она ждала.
— А между тем это так, — заявил Бельгодер. — Каким бы поразительным это ни казалось, у меня есть сердце, потому что было время в моей жизни, когда я не помышлял ни о ненависти, ни о мести… время, когда я любил!
Бельгодер опять замолчал, как будто опасаясь вызвать картины прошлого.
— Продолжай! — сказала Фауста повелительно.
— Когда-то, — заговорил Бельгодер, — я был не таким, как нынче. Не хочу сказать, что я был агнцем, но и тигром я тоже не был. Короче говоря, я себе жил, не задумываясь ни о добре, ни о зле, ни о Боге, ни о дьяволе, пока однажды не почувствовал, что влюблен… Пустяк для любого другого мужчины, но настоящий удар для меня! Я отлично осознавал, что очень уродлив. Мне столько раз говорили об этом… Я был самым сильным, самым опасным во всем таборе. Любой, кто смотрел на меня косо, мог быть уверен, что ему несдобровать. Я мечтал жить мирно, но только и делал, что дырявил чужие шкуры. Меня боялись… Мужчины и женщины — все трепетали передо мной. A я трепетал перед Магдой. Трепетал, потому что знал о своем безобразии и потому что вокруг Магды всегда крутилось пять или шесть красавчиков, самый уродливый из которых был во сто раз красивее меня.
Из груди Бельгодера вырвался хриплый вздох, и он пробормотал проклятия, которые понимал он один.
— Ни разу, — продолжал он, — я не осмелился поговорить с Магдой. Но всегда, оказавшись рядом с ней, я чувствовал, что взгляд ее черных глаз словно пронзает меня. Я видел, как она улыбается, но не знал, почему. Я не мог спать, не мог есть… И однажды вечером я собрал всех влюбленных в Магду. Когда они пришли, я послал одного из них за ней. Она явилась, и я сказал ей:
— Магда, тебе идет уже пятнадцатый год. Пора тебе выбрать себе мужчину.
Другие, поскольку тоже были влюблены в Магду и тоже торопились, закричали:
— Да, да! Пусть выберет того, кто с этого вечера будет пить из ее стакана и с этой ночи будет ее мужчиной!..
Магда с улыбкой и как будто бы наугад указала на одного из моих соперников и сказала:
— Выбираю тебя.
— Ах! Бедный Бельгодер, — насмешливо протянула Фауста.
— Да, — ответил цыган, — но слушайте дальше. Я встал перед этим человеком. Он все сразу понял и выхватил свой нож. Пятью минутами позже я повалил его и, поставив колено ему на грудь, отрезал ему уши. Он вскочил, завывая от боли. Я никогда не слышал подобного воя. Тогда Магда спокойно сказала:
— Мне не нужен мужчина без ушей.
— Что ж, выбери другого!
— Вот он! — сказала она, все с той же улыбкой указывая на второго влюбленного.
Я встал перед ним, как и перед первым. Бой начался и длился на этот раз десять минут. И когда этот человек оказался на земле, я отрезал ему нос. Этот не выл, он лежал без сознания… Разумеется, Магде не нужен был мужчина без носа, так же, как ей не был нужен одноглазый — ведь третьему я выколол правый глаз. Ну, а двое других сбежали, и Магде вовсе не захотелось выбирать себе в мужья труса. Так что я остался один.
Бельгодер издал звук, похожий на рычание, и бросил вокруг себя свирепый взгляд, как будто его давние соперники все еще были здесь, перед ним. Затем он продолжал:
— Пусть принесут вина, — приказала Фауста, заметив его взгляд. Не успели эти слова слететь с ее губ, как появился слуга с подносом, на котором стояла внушительная бутыль и массивный серебряный кубок. Все это было поставлено перед Бельгодером, который, по приглашению Фаусты, без церемоний сел напротив нее.
— Прекрасный кубок, — сказал он, чтобы начать разговор.
— Можете смело пить, сударь. А что до кубка, вы оставите его себе на память об этом вечере.
Глаза Бельгодера загорелись от жадности. Он наполнил бокал до краев и поднял его, прижав левую руку к сердцу, что, по его мнению, являлось высшим проявлением галантности. Затем, запрокинув голову, он одним глотком осушил кубок.
— Великолепно! — сказал он опять-таки из вежливости, потому что он плохо разбирался в винах. Честно говоря, этот райский напиток показался его луженой глотке весьма посредственным.
— Это «Лакрима-Кристи», — улыбаясь, произнесла Фауста. — Так ты говорил, — продолжала она, чуть пригубив из хрустального бокала, который поднесла ей Мирти, — что должен рассказать мне одну интересную историю?
— Хм! Такие истории могут рассказать многие из нас, бедных цыган, которых гонят, травят, избивают, вешают, колесуют, сжигают и даже иногда пытаются обратить в христианство, то есть сделать нечестивцами.
Фауста усмехнулась. Вино, каким бы слабым ни показалось оно Бельгодеру, развязало ему язык.
— Короче говоря, — продолжал негодяй, и взгляд его темных глаз стал совсем мутным, — эта история не покажется вам слишком любопытной. Вы, должно быть, слышали подобные рассказы раз сто, и они не трогали вас, так как речь в них шла о цыганском ребенке.
— Разве я не говорила тебе, что считаю, что цыгане сделаны из того же материала, что и христиане? — важно произнесла Фауста. — И что я уважаю их религию, и их обычаи не кажутся мне достойными порицания?
— Да, вы говорили мне это!.. И именно поэтому я так привязался к вам и предан вам, как собака.
Фауста опять улыбнулась.
— Так говори без утайки, — сказала она. — Если по отношению к тебе была допущена несправедливость, быть может, я смогу ее исправить…
— Слишком поздно! — глухо произнес Бельгодер.
— Если у тебя на сердце незаживающая рана, может быть, я смогу залечить ее!
— Пусть мое сердце разорвется на части, если я позволю ему успокоиться!
— Наконец, если ты затаил зло на своего обидчика, если ты хочешь отомстить, то, как ты знаешь, я могу тебе помочь.
— Да! — сказал тогда Бельгодер. — Вы можете ужесточить мою месть. Вы сильны и могущественны. Вы можете заставить Клода страдать!
— Значит, ты хочешь отомстить одному только Клоду?
Бельгодер только что допил бутылку и уронил голову на руки. Фауста сделала знак, и полная бутыль тотчас заменила на столе пустую.
— Послушайте, — продолжал Бельгодер, — я для вас просто животное, не так ли? Кто я есть? Грязный цыган. Существо, которого опасаются из-за его кулаков и ненавидят за его злость. А что вы скажете, если я признаюсь, что в этой груди зверя бьется человеческое сердце?
Фауста не отвечала, она ждала.
— А между тем это так, — заявил Бельгодер. — Каким бы поразительным это ни казалось, у меня есть сердце, потому что было время в моей жизни, когда я не помышлял ни о ненависти, ни о мести… время, когда я любил!
Бельгодер опять замолчал, как будто опасаясь вызвать картины прошлого.
— Продолжай! — сказала Фауста повелительно.
— Когда-то, — заговорил Бельгодер, — я был не таким, как нынче. Не хочу сказать, что я был агнцем, но и тигром я тоже не был. Короче говоря, я себе жил, не задумываясь ни о добре, ни о зле, ни о Боге, ни о дьяволе, пока однажды не почувствовал, что влюблен… Пустяк для любого другого мужчины, но настоящий удар для меня! Я отлично осознавал, что очень уродлив. Мне столько раз говорили об этом… Я был самым сильным, самым опасным во всем таборе. Любой, кто смотрел на меня косо, мог быть уверен, что ему несдобровать. Я мечтал жить мирно, но только и делал, что дырявил чужие шкуры. Меня боялись… Мужчины и женщины — все трепетали передо мной. A я трепетал перед Магдой. Трепетал, потому что знал о своем безобразии и потому что вокруг Магды всегда крутилось пять или шесть красавчиков, самый уродливый из которых был во сто раз красивее меня.
Из груди Бельгодера вырвался хриплый вздох, и он пробормотал проклятия, которые понимал он один.
— Ни разу, — продолжал он, — я не осмелился поговорить с Магдой. Но всегда, оказавшись рядом с ней, я чувствовал, что взгляд ее черных глаз словно пронзает меня. Я видел, как она улыбается, но не знал, почему. Я не мог спать, не мог есть… И однажды вечером я собрал всех влюбленных в Магду. Когда они пришли, я послал одного из них за ней. Она явилась, и я сказал ей:
— Магда, тебе идет уже пятнадцатый год. Пора тебе выбрать себе мужчину.
Другие, поскольку тоже были влюблены в Магду и тоже торопились, закричали:
— Да, да! Пусть выберет того, кто с этого вечера будет пить из ее стакана и с этой ночи будет ее мужчиной!..
Магда с улыбкой и как будто бы наугад указала на одного из моих соперников и сказала:
— Выбираю тебя.
— Ах! Бедный Бельгодер, — насмешливо протянула Фауста.
— Да, — ответил цыган, — но слушайте дальше. Я встал перед этим человеком. Он все сразу понял и выхватил свой нож. Пятью минутами позже я повалил его и, поставив колено ему на грудь, отрезал ему уши. Он вскочил, завывая от боли. Я никогда не слышал подобного воя. Тогда Магда спокойно сказала:
— Мне не нужен мужчина без ушей.
— Что ж, выбери другого!
— Вот он! — сказала она, все с той же улыбкой указывая на второго влюбленного.
Я встал перед ним, как и перед первым. Бой начался и длился на этот раз десять минут. И когда этот человек оказался на земле, я отрезал ему нос. Этот не выл, он лежал без сознания… Разумеется, Магде не нужен был мужчина без носа, так же, как ей не был нужен одноглазый — ведь третьему я выколол правый глаз. Ну, а двое других сбежали, и Магде вовсе не захотелось выбирать себе в мужья труса. Так что я остался один.
Бельгодер издал звук, похожий на рычание, и бросил вокруг себя свирепый взгляд, как будто его давние соперники все еще были здесь, перед ним. Затем он продолжал: