Жак Кристиан. Госпожа Абу-Симбела

   — Я ничего не понимаю в этой речи! Я рожден, чтобы сражаться, а не для того, чтобы плести интриги.
   — Поспешные и неверные выводы, сын мой. Если мы хотим установить господство на всем Ближнем Востоке, начнем с устранения внутренних разногласий. Есть спасительный и необходимый шаг: примирение с Хаттусили.
   Урхи-Тешшуб стукнул кулаком по одной из колонн.
   — Никогда! Никогда я не соглашусь унизиться перед этим ничтожеством!
   — Положим конец раздорам, и мы станем более сильными.
   — Заточите вашего брата и его жену в храм и дайте мне приказ напасть на Египет: вот спасительный шаг!
   — Ты отказываешься от примирения?
   — Отказываюсь.
   — Это твое последнее слово?
   — Если вы устраните Хаттусили, я стану вашим верным помощником. Я и армия.
   — Сын, торгующий своей любовью к отцу?
   — Вы много больше, чем отец, вы — император хеттов. Только интересы державы должны диктовать нам решения. Моя позиция правильная, в конце концов, вы признаете это.
   Император казался усталым.
   — Может быть, ты и прав... Я должен подумать.
   Выходя из зала для приемов, Урхи-Тешшуб был уверен, что убедил отца. У стареющего императора, не будет другого выбора, кроме как предоставить ему полную власть, прежде чем оставить трон.
 
   Одетая в красное платье, золотое оплечье, серебряные браслеты и кожаные сандалии, Путухепа, супруга Хаттусили, жгла ладан в подземном зале храма Иштар. В этот поздний ночной час акрополь был тих.
   Два человека спустились по лестнице. Маленький, одетый в просторное платье из разноцветной ткани, с браслетом на левом локте, Хаттусили выступал впереди императора.
   — Как холодно, — пожаловался Муваттали, запахивая полы своего шерстяного одеяния.
   — Эта комната очень неудобна, — признался Хаттусили, — но она имеет и немалое преимущество, будучи самой спокойной.
   — Хотите присесть, Ваше Величество? — осведомилась Путухепа.
   — Эта деревянная скамья не подойдет. Несмотря на долгое путешествие, мой брат кажется менее усталым, чем я. Что ты узнал важного, Хаттусили?
   — Я обеспокоен нашим союзом. Некоторые из союзников, кажется, вот-вот забудут свои обязательства. Они становятся все более ненасытными, но мне пока что удалось их удовлетворить. Знайте, что этот союз становится дорогостоящим; однако есть нечто более важное.
   — Говори, прошу тебя.
   — Ассирийцы становятся опасными.
   — Это жалкий народ.
   — Они берут пример с нас и считают, что наша империя ослаблена по причине поражений и раздоров.
   — Мы могли бы их раздавить за несколько дней!
   — Не думаю; разве было бы мудро разделить наши силы в тот момент, когда Рамзес готовится напасть на страну?
   — Вы располагаете точной информацией?
   — По сведениям наших осведомителей, армия Рамзеса как будто готова вновь начать наступление. На этот раз ханаанцы и бедуины не будут больше противостоять царю Египта. Путь в нашу страну окажется свободным. Поэтому начать войну против ассирийцев — это безумие.
   — Что ты предлагаешь, Хаттусили?
   — Нам необходимо внутреннее единство; ссора между мной и вашим сыном слишком затянулась и ослабила нас. Я готов встретиться с ним и поговорить, чтобы он осознал всю серьезность момента.
   — Если мы будем продолжать упорствовать и выступать друг против друга, мы погибнем.
   — Урхи-Тешшуб отказывается от примирения и требует передать ему командование войсками.
   — Чтобы броситься сломя голову против египтян и потерпеть поражение!
   — По его мнению, упреждающий удар — наш единственный выход.
   — Вы император, и вам выбирать между сыном и мной. Если вы поддержите вашего сына, я уйду.
   Муваттали сделал несколько шагов, чтобы согреться.
   — Существует только одно разумное решение, — спокойно заявила Путухепа. — Будучи императором, вы должны предпочесть всему величие державы. Пусть Хаттусили — ваш брат, а Урхи-Тешшуб ваш сын, это не имеет значения, наше царство в опасности, и вы хорошо знаете, что воинственная ярость Урхи-Тешшуба приведет нас к катастрофе.
   — Каково ваше решение... разумное?
   — Никто не может убедить бешеного. Поэтому его нужно уничтожить. Ни Хаттусили, ни вы не должны быть замешаны в его исчезновении; поэтому я сама займусь этим.

ГЛАВА 19

   Моисей поднялся.
   — Ты здесь?
   — Правосудие разрешило мне увидеть тебя.
   — Разве Фараону нужно просить разрешения, чтобы посетить свои тюрьмы?
   — В твоем случае — да, потому что ты обвиняешься в убийстве. Но, прежде всего ты мой друг.
   — Итак, ты не отказался от меня...
   — Разве покидают друга в несчастье?
   Рамзес и Моисей застыли в долгом объятии.
   — Я не верил тебе, Рамзес, и не думал, что ты придешь.
   — Недоверчивый человек! Почему ты сбежал?
   — Я подумал сначала, что паника могла бы объяснить мое поведение... Но в стране Мадиана, где я спрятался, у меня было время на размышление. Это не побег, а призыв.
   — От кого исходил этот призыв?
   — От бога Авраама, Исаака и Иакова. От Яхве.
   — «Яхве» — это название горы в пустыне Синая; сделать из нее символ божественности — в этом нет ничего удивительного. Не укрывает ли богиню тишины гора Востока в Фивах?
   — Яхве — единый бог, он не сводится к ландшафту.
   — Что произошло во время твоего изгнания?
   — На горе я встретил Бога в обличии горящего куста. Он открыл мне свое имя: «Я есть».
   — Почему он ограничивается одним наполнением существующего? Атум — создатель, одновременно «Тот, кто есть» и «Тот, кого нет».
   — Яхве доверил мне миссию, Рамзес, священную миссию, которая может тебе не понравиться. Я должен вывести из Египта еврейский народ и повести их в святую землю.
   — Ты хорошо услышал голос Бога?
   — Он был так же ясен и глубок, как твой.
   — Разве пустыня не населена миражами?
   — Ты не введешь меня в сомнение; я знаю, что я видел и слышал. Мое предназначение было установлено Богом, и я его выполню.
   — Ты говоришь обо всех евреях?
   — Весь еврейский народ свободно уйдет из Египта.
   — Кто мешает еврею свободно передвигаться?
   — Я требую признания веры евреев и разрешения предпринять исход.
   — В ближайшее время нужно вытащить тебя из тюрьмы, поэтому я приказал найти Абнера. Его свидетельство будет решающим в пользу оправдательного приговора.
   — Может быть, Абнер покинул Египет?
   — Даю тебе слово: не пожалею никаких усилий, чтобы привести его в суд.
   — Моя дружба с тобой безупречна, Рамзес, и я желаю тебе победы в борьбе против хеттов; но ты Фараон, а я — будущий вождь еврейского народа.
   — Если ты не уступишь моему желанию, я стану самым непримиримым твоим врагом.
   — Разве друзья не смогут найти точки соприкосновения?
   — Наша дружба будет значить меньше, чем моя миссия; даже если мое сердце будет разрываться, я должен подчиниться голосу Яхве.
   — У нас будет время поговорить об этом; прежде всего ты должен обрести свободу.
   — Заключение не стесняет меня. В одиночестве я готовлюсь к будущим испытаниям.
   — Первым из них может стать тяжелый приговор!
   — Яхве помогает мне.
   — Я желаю тебе этого, Моисей, и прошу тебя подумать, может, ты вспомнишь какие-нибудь моменты, полезные для твоей защиты.
   — Я сказал правду, и правда победит.
   — Ты мне не слишком-то помогаешь.
   — Когда ты друг Фараона, зачем заботиться о несправедливости? Никогда ей ты не позволишь захватить царство и души судей.
   — Ты встречал человека по имени Офир?
   — Я не помню...
   — Вспомни: Офир, мнимый архитектор, который встречался с тобой в Пи-Рамзесе, когда ты строил мою столицу; несомненно, он расхваливал достоинства религии Эхнатона.
   — В самом деле...
   — Он тебе делал какие-нибудь предложения?
   — Нет, но он мне показался понимающим бедствия евреев.
   — Бедствие... Не слишком ли сильное слово?
   — Ты египтянин, ты не можешь этого понять.
   — Этот Офир — хеттский шпион, он плетет заговор против Египта; он также и убийца. Любое соглашение с ним навлечет на тебя подозрение в государственной измене.
   — Кто бы ни помогал моему народу, он достоин моей признательности.
   — Ты ненавидишь землю, видевшую, как ты рождался?
   — Детство, отрочество, наша учеба в Мемфисе, моя служба тебе... — все это мертво и забыто, Рамзес. Я люблю только одну землю: ту, которую Бог пообещал моему народу.
 
   Неджем, земельный управитель, был необычно нервозен. Всегда приветливый и жизнерадостный, он грубо и без причин оттолкнул писца. Неджем не мог сосредоточиться на документах, и, покинув кабинет, отправился в лабораторию Сетау и Лотос.
   Присев на корточки, прекрасная нубийка держала змею с красной головой.
   — Подержите эту медную чашку, — попросила она сановника.
   — Я не знаю, если...
   — Поторопитесь.
   Колеблясь, Неджем взял сосуд, содержавший коричневую тягучую жидкость.
   — Ничего не пролейте, это очень едкая жидкость.
   Неджем задрожал.
   — Куда я могу ее поставить?
   — На полку.
   Лотос уложила змею в корзину и накрыла крышкой.
   — Что я могу сделать для вас, Неджем?
   — Вы и Сетау...
   — Что хотят от Сетау? — раздался резкий голос заклинателя змей.
   Раздражающие пары поднимались от фильтров различных размеров; на полках горшки соседствовали с цедилками, фляги с трубками, отвары с микстурами.
   — Я хочу сказать...
   Приступ кашля помешал сановнику продолжить.
   — Итак, говорите, — потребовал Сетау. Плохо выбритый, хмурый, едва видимый в дыму, заполнившем часть лаборатории, где он работал, Сетау переливал из сосуда в сосуд разжиженный яд.
   — Это по поводу маленького Ка.
   — Что с ним случилось?
   — Это спрашиваете вы, кто... Я хочу сказать, что до сегодняшнего дня я занимался обучением этого ребенка. Он любит читать и писать, Ка исключительно умен для своего возраста и уже обладает культурой, которой позавидовал бы любой писец, не колеблется изучать секреты неба и земли, хочет...
   — Я все это знаю, Неджем, у меня работа. Переходите к фактам.
   — Вы... Вы тяжелый человек!
   — Жизнь не легка. Когда ежедневно сталкиваешься с рептилиями, нет времени на светские разговоры.
   Неджем был шокирован.
   — Но... но мой визит не светский!
   — Итак, говорите, наконец, что у вас.
   — Хорошо, я буду более откровенным: почему вы увлекаете Ка на опасную дорогу?
   Сетау поставил чашу, с которой возился, и вытер тряпкой лоб.
   — Вы приходите ко мне, Неджем, отвлекаете меня от работы, и более того, оскорбляете! Каким бы вы ни были вельможей, у меня есть желание дать вам пощечину.
   Неджем отступил, толкнув Лотос.
   — Извините меня... Я не думал... Но этот ребенок...
   — Приобщение Ка к магии вам кажется преждевременным? — спросила нубийка с чарующей улыбкой.
   — Да, да, именно так, — ответил Неджем.
   — Сомнения делают вам честь, но ваши опасения беспочвенны.
   — Такой маленький ребенок должен изучать такую сложную и опасную науку...
   — Фараон приказал мне защитить его; чтобы добиться этого, нам необходима помощь Ка.
   Сановник побледнел.
   — Защитить его... От чего?
   — Вы любите говяжий маринад?
   — Я... Конечно.
   — Это одно из моих лучших блюд; согласитесь разделить с нами трапезу?
   — Принуждать меня так, в последний момент...
   — Это уже сделано, — рассудил Сетау, — Ка не маленький, слабый ребенок, а старший сын Рамзеса. Нападая на него, хотят ослабить царскую чету и всю страну. Мы возведем магическую стену вокруг Ка, чтобы уничтожить зло, направленное против него. Наше дело требует точности, оно будет трудным и рискованным. Любая добрая воля хороша.

ГЛАВА 20

   На улочке еврейского квартала царило оживление, укрепленные между домами балки были накрыты тростником, который защищал прохожих от солнечных лучей, давая тень и прохладу. Сидя на порогах своих домов, беседовали домохозяйки. Когда проходил водонос, они утоляли жажду и возвращались к нескончаемым беседам, к ним присоединялись ремесленники, используя момент отдыха, и каменщики, возвращаясь со строек.
   Единственная тема занимала все мысли: суд Моисея. По мнению одних, он будет приговорен к смертной казни, по мнению других — к тюремному заключению. Некоторые горячие головы призывали к восстанию, большинство же склонялось к покорности: кто осмелится выступить против армии и стражи Рамзеса? И, кроме того, Моисей испытывает только то, что заслуживает: разве он не убил человека? Как ни строг был закон, этот факт ни у кого не вызывал возмущения, даже если Моисей и убил, он оставался уважаемым человеком в квартале; как не вспомнить о его самоотверженности по отношению к каменщикам и о материальных преимуществах, которых он добился для них? Многие рабочие желали, чтобы он снова стал зодчим и занимался их судьбой.
   Аарон разделял общий мрачный настрой. Конечно, судьба Моисея была в руках Яхве, так как египетское правосудие не проявляло снисходительным к преступникам. Если Абнер согласился бы засвидетельствовать показания в суде, то Моисей был бы спасен; но каменщик упорно утверждал, что Моисей лжет. Он также отказывался выйти из своего укрытия до конца суда. Аарон ни в чем не мог упрекнуть Абнера, как не мог и потребовать, чтобы тот явился в суд.
   Проходя по улочке, Аарон заметил нищего, голова которого была покрыта капюшоном. Прислонившись к стене, человек выпрашивал у прохожих куски хлеба. Аарон вначале старался не замечать несчастного, затем сам дал ему поесть, и, наконец, решился с ним заговорить.
   — У тебя нет семьи?
   — У меня ее больше нет.
   — Ты был женат?
   — Моя жена умерла, а дети ушли...
   — Что за горькая судьба выпала на твою долю?
   — Я был продавцом зерна, имел красивый дом, вел спокойную жизнь... И совершил серьезную ошибку, изменив своей жене.
   — Бог наказал тебя.
   — Ты прав, но это не ему я обязан своим несчастьем. Один человек обнаружил мою связь, вымогал деньги, разорил меня и разрушил семью. Моя жена умерла от горя.
   — Ты говоришь о каком-то чудовище!
   — Чудовище, которое продолжает свирепствовать и распространять несчастья... Будут и другие страдать, как я, от его жестокости.
   — Как его имя?
   — Мне стыдно его произнести.
   — Почему?
   — Потому что он еврей, как ты и я.
   — Меня зовут Аарон, и я имею некоторое влияние в нашем сообществе. Ты не должен больше молчать, потому что паршивая овца все стадо портит.
   — Не все ли теперь равно... Я один и безутешен.
   — Несмотря на свою беду, ты обязан подумать о других. Этот человек должен быть наказан.
   — Его зовут Абнер, — прошептал нищий.
 
   На этот раз у Аарона был серьезный повод, чтобы пожаловаться на поведение Абнера. В тот же вечер он собрал совет старейшин и рассказал им о несчастьях торговца зерном.
   — Когда-то, — признал один старейшина, — Абнер будто бы вымогал деньги у каменщиков, но они хранили молчание, и только слухи достигали наших ушей. Теперь понятно, почему у Абнера нет желания появиться перед судом. Он предпочитает, чтобы волнение утихло.
   — Моисей в тюрьме, и свидетельство Абнера могло бы его спасти!
   Старейшинам явно не хотелось принимать чью-либо сторону. Один из них выразил общее мнение.
   — Скажем честно: Моисей совершил убийство, бросившее тень на всех евреев. Справедливость восторжествует, если он будет наказан. Более того, он вернулся, чтобы сеять волнение среди нас своими безумными идеями. Осторожности ради позволим событиям развиваться своим чередом. Аарон пришел в ярость.
   — Трус среди трусов! Значит, вы предпочитаете помочь такому прохвосту, как Абнер, и отправляете на смерть Моисея, который боролся за вас? Пусть Яхве утопит вас в несчастьях и невзгодах.
   — Аарон прав, — вмешался один из собравшихся, — наше поведение непростительно.
   — Мы защищали Абнера, — напомнил другой, — и не имеем права заставить его предстать перед судом.
   Аарон гневно стукнул об пол посохом.
   — Может, и тебе Абнер помог обогатиться?
   — Как осмеливаешься ты так говорить?
   — Сведи нищего с Абнером.
   — Предложение принято, — объявил старейшина.
 
   Абнер прятался в центре квартала каменщиков в доме, откуда он решил выйти только после осуждения Моисея. Став богатым и уважаемым, он сытно ел и большую часть времени спал.
   Когда совет старейшин призвал Абнера к ответу, он рассмеялся. Как смеет какой-то нищий обвинять его? Это он, Абнер, обвинит евреев в том, что они оставили человека в нищете, что противоречило египетскому закону. Ну, а если дело примет плохой оборот, его сообщники заставят исчезнуть этого жалкого обвинителя.
   На совете старейшин присутствовали вожди еврейских племен, посланные своими собратьями, и Аарон, который поддерживал нищего, почти не способного передвигаться.
   Абнер был насмешлив.
   — Этот бедняга бредит... Только способен ли он говорить? Более мудро было бы дать ему пищи и отправить доживать свои дни на ферме в Дельте.
   Аарон помог нищему сесть.
   — Мы не станем обвинять тебя, Абнер, — объявил старейшина, — если ты согласишься свидетельствовать в пользу Моисея в суде.
   — Моисей — беспокойный и опасный человек. Я помог многим нашим братьям! Зачем я буду зря рисковать?
   — Правда должна восторжествовать, — вмешался Аарон.
   — Она изменчива... И будет ли достаточно ее, чтобы освободить Моисея? Он все же убийца! Мы ничего не выиграем, вмешавшись в эту историю.
   — Моисей спас твою жизнь, и ты должен спасти его.
   — Это старые события, мои воспоминания тусклы... Не лучше ли подумать о будущем? И затем, мое письменное показание поможет Моисею. Если использовать благоприятное сомнение, он не будет приговорен к смертной казни.
   — А длительное заключение — более завидная участь?
   — Моисей должен был держать себя в руках и не убивать Сари.
   Взбешенный Аарон ударил посохом об пол.
   — Не горячись, — потребовал старейшина.
   — Этот мерзавец предал своих и еще предаст.
   — Сохраняй спокойствие, — посоветовал Абнер, — я умею быть благодарным и обязуюсь помочь в твоих нуждах. Для меня уважение старших имеет первостепенное значение.
   Если бы не присутствие старейшин и вождей, Аарон разбил бы Абнеру голову.
   — Остановимся на этом, друзья, и отпразднуем наше примирение за хорошим обедом, которым я с удовольствием угощу вас.
   — Ты забыл о нищем, Абнер?
   — А! Нищий... Что он может сказать?
   Аарон обратился к несчастному.
   — Не бойся, говори свободно.
   Человек продолжал молчать, Абнер расхохотался.
   — Это и есть ваш великий обвинитель! Покончим с ним... Передайте нищего моим слугам, они накормят его на кухне.
   Аарон был раздражен.
   — Говори, я прошу тебя.
   Медленно нищий поднялся, снял капюшон и открыл лицо.
   Ошеломленный, Абнер едва смог произнести имя этого неожиданного и опасного гостя.
   — Серраманна...
   — Ты арестован, — объявил сард.
 
   Пока происходило слушание показаний Абнера, Серраманна был охвачен противоречивыми чувствами. С одной стороны, он не желал искать Абнера, так как считал Моисея виновным в заговоре; с другой — справился с поручением Фараона. Только способность Рамзеса оказывать сильное влияние на людей вызвала в нем подобное подчинение. Серраманна был уверен в опасности еврея и считал, что царь не прав, доверяя ему. Но убедить в этом Фараона не представлялось возможным. Моисей являлся его другом, а дружба для Рамзеса священна.
   Весь Пи-Рамзес замер в ожидании решения суда. Этот процесс значительно поднял авторитет Моисея; простые люди и почти все каменщики теперь полностью поддерживали его. Они видели в нем своего защитника.
   Серраманна втайне надеялся, что Моисей будет выслан и не станет больше досаждать Фараону своими идеями и сеять смуту в стране.
   Когда Амени вышел из зала суда, сард пошел ему навстречу. Личный писец Рамзеса сиял от счастья.
   — Моисей оправдан!

ГЛАВА 21

   Двор собрался в зале приемов дворца Пи-Рамзеса, в который вела величественная лестница, украшенная фигурами побежденных врагов. Никто не знал, для чего Фараон созвал всех высших сановников и придворных, но каждый предполагал, что будет объявлено о важных решениях, касающихся будущего страны.
   Проходя через парадную дверь, где были выгравированы титулы Рамзеса, Амени плохо скрывал свое недовольство: почему царь не доверяет ему? Глядя на высокомерный вид Аша, он понял, что и его друг знает не больше, чем он.
   Придворных собралось так много, что невозможно было разглядеть пышное и великолепное убранство зала. Люди сгрудились между колоннами и около стен, на которых художники изобразили цветущие сады, пруды с резвящейся в них рыбой.
   Взгляд Сетау задержался на одной из картин, где была изображена молодая женщина, размышляющая перед розовым кустом, очень похожая на царицу. Фризы лотосов, маков, маргариток и васильков воплощали мирную и улыбающуюся природу.
   Вельможи, высокие сановники, царские писцы, хранители секретов, жрецы и жрицы и другие важные лица замолчали, когда Рамзес и Нефертари вошли в зал. Мощь Фараона была неоспоримой, его величие — несравненным. Увенчанный двойной короной, означавшей господство над Верхним и Нижним Египтом, одетый в белое платье и позолоченную набедренную повязку, Рамзес держал в правой руке «магический» жезл, посох пастуха, служивший ему для того, чтобы созывать свой народ в незримом мире и удерживать его сплоченность в реальном.
   Нефертари казалась самой грацией, Рамзес — могуществом. Каждый из собравшихся почувствовал глубокую любовь, которая объединяла их и придавала обоим очарование вечности.
   Главный жрец прочитал гимн Амону, чествуя присутствие бога, скрытого во всех формах жизни. Затем заговорил Рамзес.
   — Я сообщу сейчас несколько решений, чтобы рассеять волнения, и объясню некоторые действия, которые я собираюсь предпринять немедленно. Все это — плод долгих размышлений, моих и Великой Супруги Фараона.
   Царские писцы приготовились записывать слова Фараона.
   — Я решил усилить северо-восточную границу Египта, построить там новые крепости, укрепить старые стены, удвоить отряды воинов и улучшить их оплату. Царская Стена должна стать непреодолимой и защитить Дельту от любых попыток вторжения. Завтра же каменщики отправятся туда, они должны начать необходимые работы.
   Слово попросил один из сановников.
   — Ваше Величество, будет ли достаточно Царской Стены, чтобы остановить нашествие хеттов?
   — Нет; она только последний элемент защитной системы. Благодаря недавним успешным действиям нашей армии, мы вновь вернули себе провинции.
   — Не предавали ли нас наместники провинций?
   — И не раз: вот почему я доверил административное и военное управление защитной системой Аша, ему я передаю неограниченную власть на территориях Ханаана, Амурру и Южной Сирии. Я поручаю ему также контролировать местных правителей, создать там осведомительную службу и подготовить отборный гарнизон, способный сдерживать атаки хеттов.
   Аша оставался невозмутимым, хотя он и стал объектом внимания всех присутствующих. Одни смотрели на него с восхищением, другие — завидовали. Верховный сановник становился главным лицом государства.
   — Кроме того, я решил предпринять длительное путешествие с царицей, — продолжал Рамзес, — во время моего отсутствия Амени займется текущими делами государства и, при необходимости будет советоваться с моей матерью Туйей. Мы будем поддерживать связь с помощью посыльного, ни один указ не будет принят без моего согласия.
   Двор был ошеломлен. Роль тайного советника Амени не была новостью, но почему царская чета удаляется из Пи-Рамзеса так спешно?
   Глава службы депеш осмелился задать вопрос, который был у всех на устах.
   — Ваше Величество... Не согласитесь ли вы открыть нам цель вашего путешествия?
   — Упрочить священное основание Египта. Царица и я, мы отправимся сначала в Фивы, чтобы проверить, как продвигается строительство Храма Миллионов Лет, затем поедем на юг.
   — До Нубии?
   — Вот именно.
   — Простите, Ваше Величество... Но так уж необходимо это путешествие?
   — Необходимо.
   Двор понял, что Фараон больше ничего не скажет. Поэтому о причинах этого удивительного решения придется только догадываться.
 
   Дозор, золотисто-желтый пес царя, лизал руку царицы-матери, а лев лежал у ее ног.
   — Мои верные спутники оказывают тебе почтение, — заметил Рамзес.
   Туйя умело составляла большой букет, который будет установлен на столе подношений, предназначенных для богини Сехмет. Как была величественна царица-мать в длинном льняном платье с золотой каймой, ее плечи были накрыты короткой накидкой, талия затянута красным поясом с кистями, падающими до земли! Как было благородно ее лицо, пронзительны ее глаза! Царицей восхищались и одновременно побаивались. Властность, требовательность и неуступчивость этой женщины были известны всем.
   — Что ты думаешь о моих решениях?
   — Нефертари мне о них долго рассказывала, и я боюсь даже, что сама подтолкнула вас к этому. Только надежность защиты северо-восточных границ сможет помещать хеттскому вторжению, поэтому необходимо контролировать наши провинции и управлять ими твердой рукой.
   — Ты управляешь страной так же мудро, как и твой отец. Девять лет царствования, сын мой... как выносишь ты бремя власти?