Золотько Александр. Пехота Апокалипсиса

   Бедняга Вернадский, наверное, крутился в гробу, словно турбина, от того, как лихо его теорию о ноосфере использовали все и всяческие экстрасенсы с колдунами, вкупе с ясновидцами и прорицателями.
   Горенко спорить не стал. Горенко предложил проверить.
   Для начала прочитал, демонстративно закрыв глаза, электронные письма в инфоблоке у Пфайфера, причем те, что поступили за время их беседы. Потом продиктовал вслух несколько фраз, которые тут же появились в инфоблоке.
   Много еще чего странного и удивительного рассказывал неугомонный капитан.
   – Понимаете, через некоторое время после начала употребления порошка человек врастает в некое поле, благодаря которому может напрямую вытаскивать из Сети нужную информацию, лично общаться с электроникой и переговариваться со своими коллегами на расстоянии через это самое поле.
   Ну не смотрите на меня зверем, я не пытаюсь продать вам участок на этом информационном поле. Я пытаюсь излагать, поделиться информацией... в меру своих... и ваших интеллектуальных способностей. Вы же сами подумайте, я ведь не делаю открытия, я пересказываю.
   Не исключено, что перевираю, что и сам не так что-то понял. Но кое-что я смог попробовать и на себе.
   Зеленая крошка, например, оказалась штукой смешной, полезной и смертельно опасной. Вот ежели человека вначале подвести поближе к Кораблю, дать всласть на него насмотреться, а потом, когда глазки начнут болеть, дать подышать немного зеленой пылью, то получится в результате врастание в поле.
   А если вначале скормить бедняге хоть тонну порошка, а уж потом сунуть к Кораблю, то ничего не получится. В смысле ничего хорошего. Если говорить упрощенно, то человек сходит с ума, доставляя докторам массу хлопот и материал для научных статей.
   Можете тут мне верить полностью, я видел, как это случается. Ну и сам попробовал.
   Впечатление – потрясающее. Вначале чувствуешь себя полным дерьмом, а потом поднимаешься в своей самооценке очень даже высоко. Нет, не полубог, конечно, что вы.
   Тут еще сдерживает такая штука...
   Сам я врос шесть месяцев назад. Возможно, что еще не все последствия проявились и у меня впереди много чего интересного. Штуку-то эту открыли случайно. Неофициально, так сказать. Ни в отчетах Клиники, ни в других материалах по Зеленой крошке, насколько я знаю, этот фокус не отражен. В отчетах много чего интересного отсутствует.
   Так что не исключено, что через годик я присоединюсь к Николаше... К какому Николаше? А не ваше дело. Чокнусь я или подохну. Или стану суперменом... Оказывается, ставить эксперименты на себе – это так интересно. Особенно если нет другого выхода. У подопытных крыс – очень интересная и насыщенная жизнь. Уж вы мне поверьте! Это я вам как крыса крысе говорю...
   – Врешь ты все,– сказал Касеев, когда Пфайфер закончил свой рассказ.– Или тебе все соврали. А ты и поверил.
   – Может, и так,– легко согласился Пфайфер, не обижаясь на «тыканье».– Может. Ты сам все узнаешь скоро. Тебе расскажут...
   – Сказочник Горенко? – Касеев даже улыбнулся.
   «Да»,– прозвучало в мозгу. Почти в самом центре головы, ближе к левому виску.
   – Что? – спросил Касеев.
   – О чем ты? – не понял Пфайфер.
   «Он нас не слышит»,– сказал голос в голове Касеева.
   – Чушь,– пробормотал Касеев.– Полная чушь!
   «У меня сейчас мало времени, вы пока отдохните, порошка вам некоторое время хотеться не будет. Завтра я смогу пообщаться с вами подробнее. Сразу после вашей поездки...»
   – Не будет ничего завтра! – выкрикнул Касеев и попытался встать с дивана, Пфайфер бросился помогать.– Я предупредил мента. Он уйдет из своей деревни. Он же не дурак, чтобы дожидаться. Уйдет – и все!
 
   – И куда я уйду? – сам у себя спросил Лукич.– В лес, партизанить?
   Жена, естественно, не ответила.
   Лукич не хотел этого разговора. Понимал, что никуда от него не денется, что так или иначе придется Алене все сказать... или дождаться, когда начнут у нее на глазах его скручивать и совать в машину.
   Приедут. Обязательно приедут.
   Елизавета Петровна всегда производила впечатление очень решительной женщины. Эта сука, решив что-либо, пойдет до конца.
   Алена продолжала молча гладить белье на кухонном столе.
   Лучше бы она кричала, с тоской подумал Лукич. Или в морду дала, как в прошлом году, когда он полез в одиночку успокаивать заезжего урода, устроившего по пьянке пальбу на улице. Пострадали две собаки, машина Митрохиных и плащ участкового.
   Так Лукич не прыгал с самой срочной службы.
   Крупная дробь порвала полы плаща, а супруга, не сдержав радости по поводу счастливого спасения мужа, съездила своему благоверному по физиономии.
   Лучше бы снова по морде, подумал Лукич.
   Ну, так вышло. Что теперь делать? Переделать ничего не получится. Да и что он сделал неправильно, если вдуматься?
   Помог тому мужику со странными глазами и нелепым прозвищем увезти к врачам больную девочку. И ведь ничего тот мужик не нарушал, заплатил отступного, Лукич сам видел карточку. Да, в рожу он Быстровой насовал, но ведь мог и убить.
   И не убил.
   К сожалению.
   А теперь...
   – Понимаешь, Алена,– Лукич присел на край табурета возле стола,– ну не знаю я, что делать. Журналист этот по телефону сказал – бежать надо. А куда бежать? И с чего? Ведь разберутся же, не станут...
   Алена посмотрела на мужа, пожала плечами, и тот замолчал.
   Действительно, всякое может случиться. Мужик тот оказался свободным агентом, за ним тогда на вертолете прилетали солдаты, опоздали всего на несколько минут. Их старший даже собирался еще прямо тогда Лукича забрать. Мальчишки Петрухины чуть на стволы не полезли, своего участкового защищать.
   Старший тогда поднял бронестекло на шлеме, почесал бровь...
   Твою мать, подумал Лукич и чуть не засмеялся. А он все думал, на кого похож тот парень, которого они из-под расстрела возле телецентра вытащили. Господи, как мир тесен! И, поди ж ты, если бы тогда Лешка Трошин старшего лейтенанта Николаева заарестовал, то всего через день никто бы Трошину жизнь и не спас.
   Чудны дела твои, Господи!
   В сенях загрохотало жестяное ведро. По старой привычке Лукич и Алена ставили его у самой входной двери, как сигнализацию. Сами они его обходили, а кто чужой, вот как Петруха например, обязательно на него налетал.
   – Вечер добрый, тетя Лена! – выпалил с порога Петруха.
   Петруха был облеплен снегом, на ботинках – грязь.
   На лице у него было испуганно-восторженное выражение, а в руках инфоблок, купленный в прошлом году за безумные, с точки зрения участкового и всей деревни, деньги.
   – Что тебе? – спросил Лукич.
   – А тут вот...– Петруха протянул инфоблок.
   – Что ты мне его суешь? Я с такими штуками не играюсь. И не до тебя мне, если честно.
   – Тут мексиканцы на Братьев пошли,– сказал Петруха, отчего-то шепотом.– Вся Сеть заполнена кадрами – танки проломили этот бетонный забор и прут в Америку. Вот...
   Петруха включил инфоблок, кадропроекция развернулась.
   Танк с развевающимся мексиканским флагом едет по песку. Картинка трясется, все вокруг затянуто пылью. И кто-то торопливо говорит что-то на испанском.
   – Да,– сказал Лукич.
   – Что ж это теперь будет? – спросил Петруха.– Война? Если Братья врежут по мексиканцам, то и всем остальным достанется... Или наши не полезут на Территории? Тут комментатор выступал, говорил, что если у мексиканцев все получится, то нам тоже нет смысла терпеть Территории, а нужно их поставить... в смысле занять... А что тут у вас случилось?
   До Петрухи наконец дошло, что участковый смурной, а у тети Лены такое лицо бывает, только если Лукич снова куда-то влез, не подумавши. Вот когда Лукич согласился в город ехать, к Информационному Агентству, у нее такое лицо было.
   Словно заледеневшее.
   А Лукич вот так погрустнел на перроне, вдруг вспомнил Петруха. Поговорил по телефону, потемнел лицом и телефон выключил. Точно, что-то ему такое сказали.
   – Дядя Тема, что случилось?
   Лукич хотел послать Петруху куда подальше, вместе с его мексиканскими танками и вопросами, но Алена отставила в сторону утюг, собрала со стола выглаженное белье и вышла из комнаты.
   – Дядя Тема! – шепотом спросил Петруха.– Она что, про драку на станции узнала? Про девку ту чокнутую?
   – Рот закрой! – также шепотом приказал Лукич.– Мне еще только этого не хватало. Иди отсюда, от греха подальше. И чтоб я тебя...
   – А ты чайку с нами попей,– сказала Алена, возвращаясь на кухню.– Попей чайку, вон, с пирожками, и послушай, что наш уважаемый орденоносец рассказывает.
   – Не надо, Алена...– попросил Лукич.
   – Что не надо? – поинтересовалась Алена.– Чего не надо? Ты вон решаешь, что тебе делать, бедному, сдаваться или прятаться,– а ты ничего другого решить не хочешь? Мне что делать? Этим пацанам завтра что делать? Они же, ненормальные, отбивать тебя кинутся. Они ведь теперь, спасибо тебе, герои, половина небось себе из города оружие привезла... Нет, Петруха? Что глаза отводишь?
   – Чего отвожу? Ничего я даже не отвожу... Оружие... это...– Петруха почувствовал, что краснеет, а тут еще и в горле неожиданно начало першить.– А чего Артему Лукичу сдаваться? Кому?
   – Это ты у него спроси, я вам пока чайку вскипячу, а Тема тебе расскажет.– Алена в сердцах грохнула чайник на печь.– Герои... К столу садись, я сказала.
   Петруха подвинул к столу еще один табурет и сел. Грязь, не торопясь, стекала с ботинок на пол.
   – Чего тут рассказывать,– вздохнул Лукич.
   – А все рассказывай.– Алена поставила перед ними чашки с блюдцами, тарелку с пирожками и варенье.– И про то не забудь, куда ты ваших ненормальных из коровника денешь. Без тебя их кто-то здесь держать станет? Они и так еду и одежду как милостыню получают. И сколько мы их содержать сможем? Они даже если захотят заработать по-честному, где мы им работу найдем? Батраками по дворам? Так нет у людей надобности в слугах. Я вот сама справляюсь. А тебя посадят, так и вообще мне ничего не нужно будет. Ты, конечно, решаешь, как героически поступить – в лес уходить или самому под арест пойти, это проще,– а людей ты куда денешь, которые на тебя понадеялись? Да не меня, ладно я, привыкла. Этого Петруху ты куда денешь, безголового? Вон в Мексике началось – думаешь, мимо нас пройдет? А начнется, как десять лет назад, что с нами будет, со всеми?
   Больше всего на свете Петрухе сейчас хотелось провалиться сквозь землю. Вначале – сквозь пол, потом – сквозь землю. Оказаться где подальше. Там, откуда нельзя услышать ни слов тети Лены, ни молчания Лукича.
   О чем они, кстати?
   – Понимаешь,– сказал Лукич,– тут такая вот чепуха получается...
 
   Пантелеймонову было очень плохо.
   Задача у него первоначально была простая: познакомиться с Трошиным, когда его доставят в санчасть, разговорить, намекнуть, что лично знает бывшего командира Трошина, напустить туману, втереться в доверие... и дальше по обстоятельствам.
   Ничего особо сложного и важного. Сколько раз еще в российской армии, а потом и в Террвойсках Григорий Иванович Пантелеймонов выполнял подобные приказы. Выполнял хорошо, аккуратно, проявляя в меру инициативу и точно следуя инструкции.
   И, что ценилось особенно высоко, не задавая лишних вопросов.
   Дождаться, когда Трошина случайно завтра порежут, и начать обрабатывать? Нет проблем! Если бы начальник спецлагеря приказал ночью Трошина добить – добил бы. Опыт имеется и по этой части.
   Не слишком богатый, но тем не менее.
   Не было приказа убивать – слава богу. Прощупать на тему медсестры, подогреть интерес, если понадобится,– все сделано, и все по высшему классу. И никаких проблем.
   Во всяком случае, Пантелеймонову так казалось.
   Но потом как началось!
   Для начала, почти сразу после ужина, в обморок грохнулся доктор.
   Пантелеймонов мирно переваривал свою порцию и даже смог втянуть Трошина в беседу про баб. И только собрался осторожно перейти к местной медсестре...
   Из коридора послышался вскрик, шум, опрокинулся стул, что-то стеклянное разбилось.
   – Поможет кто-нибудь? – спросил уверенный, можно даже сказать, веселый голос из коридора.– Тут доктору Флейшману плохо.
   Голос, как оказалось, принадлежал мужчине лет тридцати в штатском. Но что-то было в его повадках эдакое... Военное.
   – Что же это вы врачей своих не бережете? – спросил гость, после того как они поместили Флейшмана на свободную кровать.– Совсем его загоняли. Я ему – здрасьте, а он побелел, задрожал и шмяк! Хорошо, что не головой об пол.
   – А мы че? – попытался подхватить Пантелеймонов веселую нотку в разговоре.– А мы ниче! Мы тут сами болеем. А вы случайно не посетитель? Или комиссия?
   Трошин молчал. Лежал на спине, внимательно смотрел на пришедшего и молчал.
   И понимал, что, похоже, мысль сбежать из спецлагеря была правильной, но несколько запоздавшей.
   – А на улице морозец! – сказал гость.– Такой бодрящий. И снежок с ветерком.
   Если он желал начать разговор о погоде, то поддерживать его никто не собирался.
   Пантелеймонов вдруг почувствовал себя лишним. К нему вот так не приходят. Его вызывают с глазу на глаз, принимают доклад и дают новые указания. Пришли к Трошину, понятно даже и ежу.
   При чем тут доктор, правда, непонятно. Наверное, случайно.
   – А я решил посетить ваш храм Гиппократа. Узнал, что есть двое заболевших, дай, думаю, выясню, как оно – выздоравливать.– Гость сел на стул.– Меня прислали с проверкой именно санитарного состояния...
   Трошин устало вздохнул и отвернулся лицом к стене.
   – Вот у вас что, например? – спросил гость у Пантелеймонова.
   – Сотрясение мозга. Упал, ударился,– с готовностью доложил Пантелеймонов.
   Он уже начинал чувствовать, что нечто нехорошее, грозящее проблемами и неприятностями, сгущается над головой, но продолжал играть свою роль.
   – Легкое совсем сотрясение. Доктор сказал: еще пара дней – и уйду назад, к своим.– Пантелеймонов сел на свою кровать.
   – Молодцом,– одобрил гость.– Зовут вас э-э-э...
   – Сержант Территориальных войск Пантелеймонов, Григорий Иванович.
   – А сосед ваш молчаливый?
   Но тут подал голос доктор.
   Он застонал, поднял руки к голове, сжал виски и снова застонал.
   – Здравствуйте, доктор! – сказал гость.
   – Здравствуйте, Алеша,– не отрывая рук от висков, ответил Флейшман.– Зачем вы здесь?
   – А вы думали, что меня уже нет? – поинтересовался Алеша.– Нет, вы подумайте, братья, всего месяц как не виделись...
   – Я бы вас вообще...– сказал Флейшман.
   – Что – убили бы?
   – Не видел бы.
   – А вот с такими пожеланиями нужно быть поосторожнее. Вот так ляпнете – видеть не хочу, а глазки – бац – вытекли.– Алеша улыбался самым доброжелательным образом.
   Самым что ни на есть.
   Веселее, правда, от этой улыбки не становилось.
   – Вот я имею куда больше оснований удивляться.– Гость стал серьезным.– Ваша фамилия значится в списке пропавших без вести в результате событий двадцать пятого октября сего года. Из Клиники вас не эвакуировали и в Клинике не нашли.
   – Меня вывезли на вертолете. На первом. Вместе с солдатами...
   – Что вы говорите? И кто это видел?
   – Вот вы... вы видели. Вы сами были тогда во дворе Клинки, когда нас грузили...
   – Видел, но это мое виденье к делу не подошьешь. К тому же я тоже значусь пропавшим без вести. Но я дезертировал самым злонамеренным образом. А вот вы...
   – Меня привезли сюда, высадили из вертолета, затолкали в местную гауптвахту, а потом, когда сюда стали собирать заключенных... извините, охраняемый контингент, меня из гауптвахты достали и определили врачом...– Флейшман закрыл лицо руками и всхлипнул.– Я не знаю, за что! Я не знаю, когда все это закончится! Я ничего не знаю!
   – Вот, истерика,– назидательным тоном произнес гость и поднял указательный палец вверх.– Все глупости человек делает, впадая в истерику. Ибо истерика парализует наш мозг, сжигает волю и убивает чувство юмора. Пошутил я, доктор. Пошутил.
   Флейшман сел на кровати, его губы некоторое время шевелились беззвучно, потом в груди заклокотало:
   – Вы, Горенко!..
   – Я – Горенко,– подтвердил гость.– А вы – Флейшман. А вот тот гражданин, гордо развернувшийся к нам задницей,– старший лейтенант Трошин, Алексей Петрович. Полагает себя очень умным и ловким. А вот от заточенного гвоздя, специалист хренов, увернуться не смог. Так, старший лейтенант Трошин?
   Пантелеймонов осторожно встал с кровати и медленно двинулся к выходу.
   Тихонько, чтобы никого не побеспокоить.
   – Сидеть, Гриша,– не оборачиваясь, приказал Горенко.– Тебе идти некуда. Доктор тут, посетитель тут, поужинать вы уже успели. А если в сортир, то потерпишь.
   – Я тут... это...– Пантелеймонов бросил быстрый взгляд на лампу под потолком.
   – Если вы по поводу сенсора внутреннего наблюдения, милейший, то можете не переживать – я здесь с высочайшего соизволения начальника лагеря. Так что сидеть и бояться!
   Пантелеймонов вернулся на свое место.
   Горенко задумчиво потер руки:
   – Так о чем, бишь, я... А, о шустром, но облажавшемся старшем лейтенанте Трошине. О вас, тезка. Слышите?
   – Слышу.
   – Замечательно, слух у нас функционирует,– обрадовался Горенко.– И даже речь иногда пробивается. Вы как себя чувствуете?
   – Я залечиваю раны, которые, облажавшись, получил сегодня.
   – Совсем хорошо. Молодец. Теперь не скажете мне, какого это черта вас сюда привезли?
   – Не расстреляли, потому и привезли. Вмешался тут один, блаженный, отбил.– Трошин так и не повернулся, разговаривал, глядя в стену.
   – И вы здесь, наверное, уже привыкли,– предположил Горенко.– Там халявная жратва, щадящее расписание... Ага? В девочки еще никого не произвели из своих товарищей по казарме? Спермотоксикоз еще не начался? У Ремарка есть восхитительный эпизод, когда русские военнопленные мастурбируют всей казармой одновременно. Несколько сотен человек. У вас с этим как?
   – У них с этим спецдобавка к рациону,– вмешался доктор Флейшман.– Гарантировано снижение потенции и удержание агрессии на приемлемом уровне.
   – Вот что значит медицина! – восхитился Горенко.– А если изменить добавку? Для повышения этой самой потенции и агрессии?
   – У меня нет таких средств.
   – А если привезут?
   Флейшман промолчал.
   – Вот,– снова поднял палец к потолку Горенко.– Вам кажется, что вы сильные и смелые люди, сами решаете все за себя, до сих пор не опустились до рукоблудия и, не дай бог, мужеложства, а на самом деле – это всего лишь пилюля из добрых рук доктора Флейшмана. А другая пилюля заставит вас начать убивать друг друга... И не думайте, что доктор откажется вас угостить чем-то подобным. Он знаете какие приказы выполнял! До доктора Менгеле ему еще далеко, но вот плесенью, например, он вас, пожалуй, заразил бы, не моргнув глазом.
   – Неправда! – голос Флейшмана сорвался.– Я никогда!.. Слышите! Никогда!
   – Не надо только визга,– поморщился Горенко.– Согласен. Не заразили бы. И только потому, что плесенью заразить нельзя. Нету возбудителя! Так?
   – То есть как? – Трошин повернулся, схватился за полыхнувший болью бок и даже застонал.– Как это – нет возбудителя?
   – Не обнаружен,– громким шепотом сообщил Горенко.– Болезнь есть, а возбудителя нет. Правда, забавно? Группа медиков, нашедшая средство от плесени, получила Нобелевскую премию, а на самом деле возбудитель не обнаружен. Нашли способ останавливать заболевание, тормозить его течение. И все. А сообщили мировой общественности, что победили проклятую болячку. Вам как доктору не стыдно? Не отвечайте, не нужно. А вы, господин Трошин, не делайте такие удивленные глаза. Вас, ваших близких тогда эпидемия коснулась?
   – Нет.
   – А что ж такая реакция?
   – Мне рассказывали...
   – Командир рассказывал, Ильин?
   – Да.
   – Вот таким, как он, и нужно было выдать Нобелевку. Плесень задушили кордоны и оцепления. Не врач со шприцем, а солдат с автоматом остановил эпидемию. Около сорока миллионов человек по всему миру умерло... А знаете, сколько загнулось бы, если бы не кордоны и приказ стрелять на поражение? Знаете? – Горенко посмотрел на Флейшмана, махнул рукой.– Вас спрашивать бессмысленно, а вот вы как думаете, стукач Пантелеймонов?
   Пантелеймонов даже на «стукача» не обиделся. Пантелеймонов задумался.
   Ему повезло тогда. Он служил в своем заполярном гарнизоне, когда появилась плесень. В их поселке и было-то всего полторы сотни жителей плюс рота солдат.
   Эпидемия не минула и их, пять человек заразились, но ротный сообразил, приказал всему гражданскому населению сидеть по домам, солдат разогнал по отделениям на склады, в консервный цех, к причалам, а сам, вместе со взводными, патрулировал поселок, лично расстрелял двоих инфицированных, чуть не был растерзан их родственниками, когда все уже более-менее утряслось, а потом получил орден и повышение по службе.
   Они тогда еще удивлялись, откуда болячка в их поселке. К ним вертолеты-то летали всего раз в месяц. И то – летом.
   – Все бы вымерли? – спросил Пантелеймонов.
   – Вот, доктор, зачем вашим коллегам дали Нобелевку. Если бы им не дали премию, пришлось бы очень много народа... с самого верха, отправить под суд. И снова вас прошу – не делайте страшных глаз. Я прекрасно понимаю, что сейчас выбалтываю государственную тайну. Я, если хотите знать, лично ликвидировал семь с половиной человек только за попытку разглашения... Семь подпольщиков и одного стукача, который их, собственно, и сдал. Это я без всяких намеков, Григорий, не обижайся.– Горенко говорил весело, со смешком, а глаза были серьезными и усталыми.– Так вот, если бы не были вовремя установлены кордоны и не был бы отдан приказ стрелять на поражение, то погибших было бы... было бы погибших... ну, доктор, поможете? Ну? На счет три. Раз... два... три! Ап!
   – Менее семи миллионов,– сказал ровным голосом доктор.
   – Это как? – спросил Трошин.
   – А вот так! Погорячились. Обнаруживали в микрорайоне зараженного – оцепление и расстрел. В поселке больной – блокада и расстрел. Надо отдать должное людям, сообразили быстро. Заболел сосед – втихую убить и забыть. Не привлекать внимания заградотрядов. Потом всех мертвых свезли на могильники... Полагаете, кто-то считал, кого убили зараженного, а кого здорового? Знали бы вы, сколько проблем успели решить за время эпидемии... В том числе и политических. Знаете, что смертность, скажем, христиан в том же Косово от эпидемии составила почти сто процентов? А мусульман в Сербии? Правильно – около ста процентов. Господи, да целые кишлаки на Кавказе вымирали от эпидемии. Если внимательно посмотреть на отчеты... секретные отчеты, естественно, то смерть отчего-то косила национальные и религиозные меньшинства в селах и городах...– Горенко смотрел в глаза Трошину не мигая, словно это он говорил только ему, Лешке Трошину, словно от него ожидал какой-то реакции...– Тем же курдам оч-чень не повезло, и в Турции, и в Ираке... Я за последнее время узнал так много интересного. И все время хочется с кем-нибудь поделиться.
   – Я выйду,– сказал Пантелеймонов.
   – Сидеть! – приказал Горенко.– Ходить под себя.
   – Знаешь,– сказал Трошин, осторожно вставая с кровати.– У меня очень болит бок, даже обезболивающее уже не помогает. Но я все-таки сейчас...
   – Не делайте резких движений, Трошин. Я в хорошей спортивной форме. И, кроме того...– пистолет выстрелил оглушительно, лампа в люстре разлетелась сотней осколков, посыпалась белая пыль с потолка,– у меня есть дополнительный аргумент калибром в девять миллиметров. В обойме еще одиннадцать патронов, вас трое, но доктора можно не считать. Так что по пять с половиной патронов на заболевшего. И, кроме этого, я могу ведь и не в лоб стрелять, а в конечности. Хотите попробовать?
   – Спасибо,– сказал Трошин и сел на кровать,– я просто хотел убедиться.
   – Ты псих долбаный! – Пантелеймонов принялся осторожно выбирать осколки стекла из волос.
   – У меня и справка есть,– с довольной улыбкой сообщил Горенко.– А еще меня ищут по всей стране, устать от жизни я, кажется, не успею, так что я такие вещи могу вытворять, что вы себе и представить не можете. Пока.
   Горенко вдруг замолчал, глядя перед собой, кивнул, спрятал пистолет в карман и сделал страшные глаза.
   – К нам сейчас вот ка-ак прибудет начальник спецлагеря, и станет всем еще веселее.
   И секунд через тридцать в палату вошел начальник спецлагеря.
   Остановился возле самого порога и демонстративно обвел взглядом всех присутствующих.
   На Горенко глянул вопросительно.
   – А мне по сараю! – сказал Горенко.– Пусть слушают. Я ж так понимаю, стукачок и так уже прописан в сценарии, доктор... ну, доктор... доктор будет молчать, у него есть свой интерес... Правда, доктор?
   Флейшман попытался что-то ответить. Даже встал с кровати, одернул рукава халата, набрал воздуха в грудь. И замер.
   – Вот ваша Ассоциация полагает, что только им дано управлять людьми.– Горенко откинулся на спинку стула, казенный стул скрипнул, но выдержал.– Марионетки, там, то, се... А машинка на радиоуправлении? Гораздо интереснее! Гораздо. Вот вы общались с доктором, он все честно выбалтывал... настолько честно, что вам даже не пришлось ниточку использовать. Повезло вам обоим... Что? Не нужно бледнеть, начальник, я снова пошутил. Доктор просто сидел на Зеленой крошке, без воздействия Корабля. Честный наркоман. Я его лично угостил три месяца назад. Два месяца он нюхал, потом, когда все грянуло и его привезли сюда, добрый Леша Горенко не мог поставлять Флейшману зеленое колдовство, доктор жрал пилюли, в общем, неплохо смог сбить желание, но откуда он мог знать, что вот такие последствия возможны для любителей зеленого...