Золотько Александр. Пехота Апокалипсиса

   Ильину показалось, что голос сейчас сорвется на крик, но тот вдруг успокоился:
   – Я помогу тебе сделать выбор. Это не так сложно, как тебе кажется. Одевайся.
   – Не понял.
   – Я говорю – одевайся. Куртку, ботинки... Собери самое необходимое. У тебя есть пять минут.
   – А если я сейчас подниму батальон по тревоге?
   – Для этого тебе все равно понадобится одеться. Время идет.
   Ильин начал торопливо одеваться. Не выскакивать же, в самом деле, на мороз в исподнем.
   – Две минуты,– напомнил голос.
   Ильин надел шапку, сунул инфоблок и пистолет в карманы куртки, вышел из палатки.
   В лицо наотмашь ударила мелкая ледяная крупа. Ильин зажмурился, прикрыл лицо рукой.
   – Пять, четыре, три...– Из кармана голос доносился глухо.
   Ильин оглянулся, пытаясь понять все-таки, что сейчас произойдет, откуда это появится...
   – Началось,– сказал голос.– Вот сейчас – уже началось. Уже трое. Пятеро. Одиннадцать человек. Теперь – офицеры...
   Ильин бросился к офицерской палатке.
   – Можете не спешить. Там уже все...
   Ильин рванул полог и замер. В лицо ударил запах крови.
   – Двадцать пять человек... двадцать семь... тридцать...
   – Батальон! – крикнул Ильин.– Тревога! В ружье!
   Справа мелькнула тень, Ильин обернулся, вскидывая пистолет.
   – Товарищ майор! – выкрикнул набегавший прапорщик Морозов.
   Начальник караула, узнал Ильин.
   – Всех поднимай! – приказал майор.
   – Есть! – Прапорщик побежал к палатке второй роты.
   Что-то здесь было неправильное, вдруг понял Ильин. Начальник караула не может тут быть один. Только вместе с двумя солдатами из бодрствующей смены караула. А он один...
   И тут со стороны палатки первой роты ударил автомат.
   Длинная очередь, патронов на двадцать. А потом несколько скупых, сдвоенных.
   Кто-то закричал, и майор бросился на крик, понимая, что опоздал, что так кричать человек может только перед смертью...
   В лицо Ильину, ослепляя, ударил луч фонаря.
   Ильин нырнул в сторону, словно уходя с линии прицела, вскинул пистолет, но не выстрелил.
   Он не знал, не мог видеть, кто именно сейчас пытается нашарить его лучом фонаря в темноте, это мог быть кто-то из солдат, враг не стал бы вот так выдавать себя...
   Бревна. Ильин с трудом удержал равновесие, взмахнул руками, и, словно подчиняясь взмаху его рук, взорвалась граната. Потом еще одна.
   Фонарь погас.
   Вспышки разрывали темноту, разбрасывали в стороны горящие ошметки брезента и каких-то тряпок, одна за одной, одна за одной...
   Ильин сел на бревна, зачерпнул левой рукой снег и вытер лицо.
   Он должен был действовать. Стрелять, рвать уродов голыми руками... и не мог. Ильин не испугался, нет. Он просто никогда раньше не попадал в подобную ситуацию, никогда не чувствовал такой вот беспомощности...
   Не было страха. Была простая мысль. Очень простая.
   Это ведь он сам. У мальчика забрали одно из двух яблок. Забрали и раздавили. Мальчик думал, что сможет найти компромисс...
   Взрывы прекратились.
   Как пронзительно свистит ветер между деревьев! Горящие ящики освещают пространство вокруг майора.
   – Слышишь меня, Ильин?
   Ильин достал из кармана инфоблок. Руки дрожат – это плохо. Майор не любит, когда у него дрожат руки.
   – Ты так себе это представлял? – спросил голос из инфоблока.
   – А я ведь тебя постараюсь найти,– сказал Ильин.
   – Само собой,– не стал возражать голос.– А пока постарайся найти прапорщика Морозова. Он прятаться не станет, он получил сейчас приказ выполнять твои распоряжения. Морозов думает, что ты в курсе произошедшего... Никуда не уходи. Сейчас ты увидишь продолжение. Не дергайся, тебе ничего не угрожает.
   Из темноты появились силуэты. Трое... Четвертый подошел справа, от машин.
   Все четверо остановились перед Ильиным.
   Сержант и трое рядовых. Комбат не успел запомнить их фамилии.
   У сержанта и одного из рядовых – автоматы. Стволы направлены вниз. Руки остальных двоих в чем-то черном, лаково отблескивающем в неверном свете.
   Похоже – кровь.
   Сержант медленно отстегнул от автомата магазин, бросил в снег. Достал из подсумка новый, пристегнул к автомату. Передернул затвор.
   Сделал шаг вперед, развернулся через левое плечо.
   Солдаты стоят неподвижно. Они видели, как ствол автомата поворачивается к ним, но ничего не сделали.
   Не попытались.
   Даже после того, как пуля пробила голову одному из них.
   Выстрел – солдат падает навзничь.
   Пауза.
   Сержант, не опуская автомата, словно выбирает, кого убить следующим.
   Еще один выстрел – снова в лицо. Падает второй солдат. Третий, с автоматом, терпеливо ждет, когда очередь дойдет и до него.
   Выстрел.
   Сержант роняет автомат. Даже не роняет, скорее отбрасывает его от себя, словно испугавшись. Или обжегшись.
   – Не хотите вмешаться? – спросил голос из инфоблока.
   – Рукавишин! – позвал кто-то из темноты.
   Сержант повернулся всем телом на голос.
   – Ты еще не все закончил, Рукавишин! – Из темноты в освещенный круг вошел прапорщик Морозов.– Я ведь тебе говорил: убьешь всех, потом выстрелишь в себя. Возьми автомат!
   Сержант качнулся. Замер, словно парализованный.
   – Подними автомат, Рукавишин! – Морозов подошел ближе, стал справа от Ильина.– Он сейчас, товарищ майор. Сейчас он застрелится. Рукавишин!
   Сержант резко наклонился, нашарил автомат.
   – Давай,– сказал Морозов,– дуло в рот и нажми на спуск.
   – Прекратить.– Ильин вдруг словно очнулся.– Немедленно прекратить!
   – Да что вы, товарищ майор? – удивился Морозов.– Нужно все зачистить. Этот – последний из наркош. Это он что-то упрямится... Первый раз такое у меня... Ничего, сейчас.
   Сержант поднес ствол к лицу.
   – Я сказал – прекратить! Рукавишин – отставить! – Ильин наконец встал с бревен.– Брось оружие!
   Рукавишин нашарил спуск.
   Ильин шагнул к сержанту, протянул руку, чтобы отобрать оружие. Выстрел – сержант еще две или три секунды стоял на ногах, потом упал.
   – Вот и хорошо! – сказал Морозов.– А то я уж думал, что придется самому его пристрелить. То ли он мало этой зеленой дряни выжрал, то ли я устал... Четверых удержать – это не просто так. Это не хухры-мухры! Такую работу сделали, да еще почти вслепую... Я – молодец!
   – А он молодец! – подтвердил голос в инфоблоке.– Он вам еще не надоел?
   – Я тут пока пройдусь, добью, если кто уцелел,– сказал Морозов.– Эти зеленые могли и прозевать... Я быстро.
   Прапорщик Морозов успел сделать три шага. И умер.
   Ильин спрятал пистолет в карман куртки.
   – Сейчас садитесь в машину и езжайте к спецлагерю,– сказал голос.
   – Я сейчас пошлю тебя...
   – Вы ведь сами выбрали, товарищ майор. Я предупреждал. А теперь вы хотите еще раз ошибиться? Думаете, в случае с вашими бывшими подчиненными выйдет как-то по-другому?
   – Хорошо,– сказал Ильин, подумав.
   – Вот и отлично! Браво. Значит, вы вместе со своими бойцами отправляетесь через кольцо в автофургоне к Понизовке. Там находите Грифа... или дожидаетесь его... и рассказываете о космической станции, о тех двоих, что это они стоят за всем этим... и скажите, что они знают о том, что с ним произошло десять лет назад. И самое главное – они знают, как остановить грядущую катастрофу. Запомните?
   – Запомню,– сказал Ильин.– Только и ты запомни...
   – Давайте мы опустим вашу угрозу. Запишем, что вы обещали меня найти и убить, и подведем черту. Согласны?
   – Согласен.
   – Замечательно. Чуть не забыл... Когда будете общаться с начальником лагеря, можете обращаться к нему просто – «Пастух». Он поймет и не обидится.
   Инфоблок выключился.
 
   Старший откинулся в кресле и закрыл глаза.
   Это Ильину показалось, что его инфоблок выключился, на самом деле хитрая машинка продолжала держать кадр, можно было видеть, как Ильин мечется между палаток и машин, щупает пульс, пытается услышать дыхание...
   При желании.
   Странные рефлексы у этого профессионального убийцы. Все время норовит спасать чужие жизни.
   Он и с Грифом-то поссорился из-за этого. Очень надеялся, что свободный агент вмешается, возьмет грех на себя, снимет груз с ребят Ильина...
   А тот не вмешался. Не мог. На самом деле – не мог, но Ильин не поверил. Решил, что агент специально мажет его и его людей кровью...
   Старший протянул руку к голопанели, переключил воспроизведение на запись. Все это можно будет посмотреть потом, когда сердце наконец отпустит. И дыхание восстановится.
   Старый он уже.
   Слишком старый для всего этого.
   За время этих разговоров с майором Ильиным трижды включался медблок, трижды металлическое щупальце делало инъекции, но боль не уходит, а остается рядом. Продолжает держать холодную руку на его сердце.
   И трудно дышать.
   Подохну я скоро, подумал Старший. Может быть, поэтому и решил поступить именно так, а не иначе.
   Хотя вряд ли это поможет. Остановить апокалипсис невозможно. Сценарий утвержден, билеты проданы.
   Но, с другой стороны, если есть хоть один шанс, мизерный, исчезающе маленький... если есть люди, которые готовы бороться...
   Может, стоить дать им шанс?
   Старший встал с кресла и подошел к двери. Диафрагма открылась.
   Появилась вдруг мысль – пойти прямо сейчас к Младшему, разбудить, рассказать о том, что решил сделать, о том, что уже успел сделать втайне от него, и услышать в ответ...
   А что он, собственно, хочет услышать в ответ?
   Давай сделаем это вместе? И это будет означать, что не только и не столько близость смерти подтолкнула Старшего... что есть смысл в его поступках и надеждах...
   А если Младший просто засмеется ему в лицо. Убить не сможет. Плюнет?
   Или все-таки ударит. И бросится в центр Управления, и отдаст приказ... «паукам», Клееву, черту, дьяволу... зальет кровью все, до чего дотянется...
   Он же сумел выманить у постамериканцев сохранившиеся боеголовки. Отдал им в аренду через Клеева полторы сотни «летучих рыб», а в залог взял остатки американского ядерного оружия.
   Гавайи и Аляска повелись, ведь боеголовки у них взяли на время, для того только, чтобы гарантировать неприменение ядерного оружия при высадке и столкновении с Кораблями, Братьями, канадцами или мексиканцами.
   И никто не рискует, ведь опасные игрушки, гарантировавшие все это время независимость осколков США, будут храниться на территории посольств России. А то, что в подвалах посольств есть такие забавные золотистые кольца – это тайна высшей категории. И то, куда через эти кольца можно боеголовки отправить,– тайна высшей категории...
   Нет, Младший молодец. Младший подрос, заматерел. Младший умеет много чего! Наверняка он что-то держит в рукаве, чтобы прижать, если понадобится, своего напарника.
   Нельзя рисковать, наверное.
   Старший медленно пошел к своей комнате. Наверное, конструкторы станции все-таки правильно сделали, разместив помещения так далеко друг от друга.
   Есть время подумать по дороге. Вспомнить, как все началось...
 
   Вечер. Поздний вечер. Или не поздний? В январе темнеет рано... А это было именно в январе. Он поехал девятого января на дачу... какого черта он туда поехал? Не помнит уже. За чем-то, что показалось настолько важным, что ради этого можно было вытерпеть и полтора часа в электричке, и четыре с половиной километра вдоль заледеневшей дороги...
   На перроне он вышел единственный из всей электрички, постоял, тоскливо глядя вдогонку уходящему поезду...
   Вот странно, зачем поехал на дачу – вылетело из головы напрочь, а вот тоскливое чувство одиночества, какой-то потерянности, охватившее его в тот момент, когда с шипением захлопнулись двери электрички, осталось с ним до сих пор.
   Или это он обманывает себя задним числом, придумал себе предчувствие, а тогда просто материл себя за то, что теперь придется продираться сквозь мороз и снег...
   Старший остановился и хрипло рассмеялся.
   Вспомнил. Вот сейчас вдруг вспомнил. Он же за диском ехал. За своей нетленкой. Он все лето две тысячи шестого года провел на даче, стуча по клавиатуре своего позорно древнего ноутбука в целях написания нового романа.
   По привычке скопировал текст на диск, диск оставил на даче, а с ноутбуком поехал домой, не заладилось с издательством, то ли отказали в авансе, то ли что-то еще такое... потом уехал с горя отдыхать за моря... потом издательство проснулось, попросило текст – и чтобы быстро, до конца январских праздников,– он сунулся в компьютер, обнаружил, что текст куда-то делся, испарился...
   Да, и вот за этим он и поехал на дачу.
   Тогда это было таким важным! А потом оказалось, что неважно уже ничего, кроме жизни.
   Выбор – жить или подохнуть.
   Не так!
   Отобрать жизнь у другого или подохнуть.
   Электричка ушла, он тяжело вздохнул, поднял воротник куртки, поправил шарф и двинулся к дороге. Был еще шанс, что попадется попутка. В обычное время там было довольно оживленное движение. В обычное время.
   А девятого января нормальные люди приходят в себя после седьмого и готовятся к четырнадцатому.
   И он шел вдоль дороги, как требуют правила – по левой стороне. Шел-шел... А потом неожиданно, когда он уже был уверен, что придется идти пешком до самого дома, рядом остановилась машина.
   – Добрый вечер! – сказал молодой развязный голос.
   – Вечер добрый,– ответил он.
   – Не подскажете, куда тут сворачивать к Дачному,– спросил водитель.
   – Мне как раз туда.
   – Что вы говорите! – удивился водитель.– Садитесь, показывайте.
   От водителя явственно тянуло недавно выпитой водкой, садиться к пьяному в машину не стоило по-любому, но было так холодно, дул такой пронизывающий ветер...
   Если бы он тогда не сел в машину... Если бы не сел – что бы с ним было через полгода?
   Подхватил бы плесень? Нарвался бы на мародеров или попал под пули оцепления?
   Мог бы подохнуть от голода, между прочим!
   Тогда, сразу после Встречи, наверное, месяца два люди питались чем попало, жрали котов и собак и даже друг друга иногда...
   Мародеры двинулись по селам поначалу из-за еды, это потом уже сообразили, что кроме продуктов можно и чего другого найти...
   Власть. Силу.
   Если бы он не сел в машину...
   Но он ведь сел. Сказал еще «спасибо», извинился за грязную обувь. Они и проехать-то успели всего минут семь...
   Водитель только-только успел представиться и начал рассказывать о том, что ему позвонили приятели, позвали выпить... Однокурсники.
   Потом – вспышка.
   А потом – темнота.
   Потом...
   Потом он многократно думал, что лучше бы та машина не останавливалась, он не соглашался бы в нее сесть... да вообще не писал бы тот роман – не пришлось бы ехать на ночь глядя.
   И так же неоднократно пытался ответить – сейчас он бы сел в ту машину, к Младшему? Уже зная, что его ждет, зная об этом бесконечном десятилетии, о крови на своих руках, о необходимости принимать страшные решения, дрожать в ожидании конца света и делать все, чтобы этот конец света приблизить?
   Что бы ты сделал сейчас, спрашивал он себя. Махнул бы рукой, указывая машине направление? Просто не поехал бы тогда за город?
   И не мог ответить на свой собственный вопрос. Нет, естественно, пару раз он смело говорил, глядя в глаза своему отражению в зеркале, что никогда – никогда– не согласился бы еще раз пройти ни через боль и страх первых шести месяцев, ни через отвращение к самому себе последующих десяти лет...
   Лучше уж подохнуть, говорил он своему отражению и видел, что отражение ему не верит.
   Он ведь мог уйти в любую минуту. Это ведь не трудно – у него в комнате собралась неплохая коллекция холодного оружия...
   В первый год после Встречи он почему-то решил, что теперь может собирать коллекцию своей мечты – оружие, доспехи, книги, драгоценности...
   Это потом вдруг понял, что ничего ему не нужно здесь, над Землей.
   Мог уйти – и не уходил. Жрал водку – и не мешал металлическим щупальцам электронного доктора оказывать себе помощь.
   Так себе, между прочим, помощь. Снятие приступа, не больше.
   Он ведь видит, как день ото дня сдает тот старик в зеркале. Что-то есть в воздухе на станции такое... Или наоборот – нету. Не хватает чего-то в воздухе, в свете ламп...
   Однажды ему показалось, что эта махина, космическая станция, питается его силами. Его и Младшего.
   Они как две батарейки внутри чужого приспособления. И задача, как у обычных батареек, у них очень простая – поддерживать работу этого приспособления. А потом, когда работа будет закончена, их выбросят прочь...
   Может быть, даже вместе со всем приспособлением.
   Может быть, еще и поэтому он решил помочь тем, внизу, которые надеются, что у них хватит силы, чтобы остановить Завершающую Стадию, которые готовят оружие против Братьев, даже толком не зная, что такое Братья и как будет выглядеть эта самая Завершающая Стадия...
   Старший остановился, опершись рукой о стену коридора.
   Перевешать бы тех, кто проектировал станцию, уродов, сделавших бесконечными коридоры. Нечем дышать... И снова – сердце.
   Успокоиться. Мне всего лишь пятьдесят пять. Я еще даже на пенсию не могу выйти. Подохнуть – могу. А на пенсию – нет.
   Старший сел на пол, прислонился спиной к стене.
   А что будет, если он сейчас умрет? Что случится с теми, внизу? Не исключено, что они даже не заметят его ухода.
   Они ведь даже не знают, кто он на самом деле. Одни думают, что с ними связывается высокопоставленный чиновник, не согласный с политикой государства. Другие полагают, что он – начальник некоей спецслужбы, пытающейся бороться с Братьями...
   Майор Ковалев уверен, что с ним поддерживает связь координатор подпольной группы, состоящей из военных и ученых...
   Пусть думают.
   Начальник спецлагеря думает, что ему поручено готовить группу для удара по настоящемуподполью, по подземному Центру. Начальник охраны того же спецлагеря уверен, что его предназначение – эту группу от Центра отвести, перенацелить.
   Старший застонал, прижимая руку к груди.
   Поди ж ты, ждал, даже звал смерть, а все как-то получилось неожиданно. Даже немного обидно.
   В кабинете есть медблок. В спальне есть медблок. А в коридоре медблока нет.
   Глупость какая – умереть в ста метрах от медицинской помощи, в глубине самого совершенного агрегата в Солнечной системе.
   Если Бог есть, подумал Старший, то он не Любовь. Он – Ирония.
   Один из двух самых могущественных людей Земли подохнет под стеной, как обычный бомж.
   Старший даже попытался рассмеяться, но вместо этого захрипел.
   Вдох – мучительный, раздирающий горло кристаллами боли. Выдох. И снова – вдох.
   Как больно дышать! Так больно, что хочется прекратить.
   И пусть все дальше идет без него...
   Клеев пусть ищет Горенко... Вот удивятся оба, когда встретятся и обнаружат, что на бедного капитана повешено куда больше, чем он на самом деле организовал и подстроил...
   Это ведь так просто – совершать нечто, прикрываясь чужим именем.
   Жаль, что с Грифом... так и не удалось поговорить, объяснить...
   Он бы понял, что сейчас от него зависит... Рассказать, какая сила может подчиниться ему... Рассказать, что только он может остановить ее... Ее!
   Все так просто... Если бы Ильин нашел Грифа тогда, сразу... Если бы они тогда сообразили, что Гриф не просто дублер.
   Если бы...
   А ведь они думали, что Система неразумна. Были уверены в этом. И неоднократно в этом убеждались, глядя, как она слепо выбирает один из предложенных вариантов или ждет их выбора.
   Как тогда, когда они выбирали между Африкой и Австралией. Австралия даже была предпочтительней – отдаленность, изолированность.
   С Африкой пришлось возиться, ставить Территорию так, чтобы отделить Азию от Африки...
   А Система терпеливо ждала.
   Старший закрыл глаза и лег на пол. Нет смысла держаться за жизнь. Руки скользят, пальцы разжимаются, а сердце отказывается работать.
   Нет смысла...
   И не было.
   – С ума сошел? – закричал Младший, падая на колени возле него.– Куда ты с подводной лодки денешься!
   Медпакет прижался к предплечью Старшего.
   – Дезертировать решил? – уже немного спокойнее спросил Младший, увидев, как разглаживаются складки на лице больного.– Дыши, я рядом. Рядом...
   – Нужно поговорить с Грифом,– еле слышно сказал Старший.– О той девочке, что с ним...
   – Молчи и дыши,– потребовал Младший.
   – Нет, ты не понял.– Старший открыл глаза.– Не понял... Это в ней все дело... Понимаешь? Я тебе не говорил... Ведь в Крыму не его пытались убить... Не он был главным... Девчонка... Эта Маша...
 
   В Крыму не его пытались убить... Не он был главным... Девчонка... Эта Маша...
   Гриф вскинулся, вырываясь из липкой паутины кошмара.
   Эхо все еще звучало в комнате: «Не он был главным... девчонка... убить...»
   В комнате или у него в голове?
   В Крыму не его пытались убить...
   Гриф встал из кресла, подошел к Машиной кровати. Девочка спала. Именно спала, подложив руку под щеку, а не застыла в мертвенной бледности приступа.
   Нужно что-то решать, подумал Гриф. Завтра она снова потребует идти и спасать Лукича.
   И завтра Гриф согласится. Согласится.
   И что-то мягкое и теплое скользнуло по сердцу Грифа, словно одобряя его решение, подтверждая его правильность.
   Завтра все будет хорошо, проплыло в сознании Грифа, когда он вернулся к себе в кресло. Завтра все будет хорошо.
 
   Старший уснул. Младший сбегал в одну из свободных спален, принес подушку и одеяло.
   Сволочь, сказал Младший, соскочить решил. Сволочь, повторил он тихо, чтобы, не дай бог, не разбудить спящего.
   А обо мне ты подумал, спросил Младший и поправил одеяло. Как же я без тебя?

Глава 7

   Утром Лукичу позвонил Касеев.
   – Привет,– сказал Лукич вполголоса и оглянулся на кухню – Алена готовила завтрак.
   – Мне сейчас перезвонила Быстрова.– Голос журналиста был глух и бесцветен, словно надоело все Касееву безмерно.– Через сорок минут мы с ней встречаемся на выезде из города. Все остается в силе, с ней едут менты и кто-то из прокуратуры...
   – Понятно...
   – Мы у вас будем часа через два...
   – Через три, не раньше,– у нас снега навалило.– Лукич попытался глянуть в окно, но оно за ночь замерзло.– И мороз.
   – Значит, через три...– сказал Касеев.– Вы решили?..
   – Интересуешься, будет кино про войну или нет? – усмехнулся невесело Лукич.– Не будет.
   – Если надумали исчезнуть, придется выбросить свой телефон. Его местоположение можно...
   – Даже в выключенном состоянии,– оборвал журналиста Лукич.– Не учи отца это самое... За предупреждение – спасибо. Нас же, кстати, могли записать. У тебя проблемы могут...
   – Какая разница? – ответил Касеев, и снова в его голосе почудилась Лукичу усталость и даже безысходность.
   Будто это не участкового будут арестовывать по требованию взбалмошной дуры, а его, известного журналиста.
   – Ну, удачи,– сказал Касеев.
   – Увидимся,– сказал Лукич и положил телефон на тумбочку возле кровати.
   Думал он этой ночью и о бегстве куда подальше, даже успел наметить маршрут, но потом плюнул на все это – куда спрячешься? Уйти в леса?
   Деньги на карточке – считай, нету их. Первое, что сделают, став на след, отрубят именно карточку. Счет у них с Аленой общий, так что еще и ее оставить без денег...
   Без связи в лес бежать, без телефона? Потом огородами пробираться к дому и спрашивать, нет ли в деревне немцев?
   Опять же – чушь. А с телефоном его вычислят сразу.
   Ребята в областном управлении рассказывали, что мобильник, сука, не только место укажет. Через него еще можно и сигнал обратный послать – шумовой или световой, а то и просто шандарахнет электричеством...
   Об этом сильно не распространяются, предупреждают, правда, что отпечаток пальца при покупке аппарата снимается, но это вроде как для безопасности.
   Для безопасности, про себя повторил Лукич.
   Значит, часа три у него есть, чтобы дела закончить, с женой попрощаться...
   – Завтракать иди,– позвала Алена.– Поешь домашнего напоследок. Там небось...
   Лукич встал со стула, пригладил зачем-то короткий ежик волос и вышел на кухню.
   Глаза у жены покраснели – наверное, плакала. Она никогда не плачет при муже. Лукичу поначалу вообще казалось, что его жена никогда не плачет...
   В окно постучали.
   – Сиди! – приказала Алена.– Даже сейчас не дадут спокойно поесть...
   Она вышла в сени, Лукич слышал, как лязгнул засов, чего нужно, спросила Алена, что-то зачастил в ответ женский голос, со всхлипами и причитаниями...
   Но что именно говорила пришлая баба, Лукич не разобрал.
   – Не может он...– сказала Алена.– Ищите сами, а потом, если что, звони в район.
   – Да как же это – не может?! – закричала баба, и Лукич признал по скандальным интонациям Дарью Соколову, вдовую вот уже восемь годов.
   В одиночку тянула Дарья семнадцатилетнего оболтуса Васечку, который на шее у матери сидел с огромным удовольствием.
   – Васечка не пришел! – Соколова перешла на визг, а визг ее, как знали все, слышен за полтора километра в безветренную погоду.– Ночевать не пришел... Думала – замерз где, бедненький, глаза б мои его не видели...
   Лукич вышел на крыльцо, отодвинув осторожно в сторону жену.
   – Здравствуй, Дарья,– сказал Лукич.
   – А, вышел! – закричала Соколова.– Не спрятался за бабу свою...
   – Рот свой поганый закрой.– Алена вроде как случайно взялась за черенок от лопаты, стоявший на крыльце.
   И Лукич, вроде как случайно, на тот же черенок руку положил.
   – Зайди, Алена, в дом.
   Алена зашла.
   – Моду взяла! – победно фыркнула вдогонку Соколова.– Я право имею! Ты у нас участковый, вот и должен днем и ночью порядок блюсти и нас охранять...