Страница:
Заяц сделал два неверных шага назад, помотал головой. В этот момент Краб хмыкнул, и Дыня вместо того, чтобы идти на добивание, замер, обернувшись к нему.
– Что?
Удар. Заяц ударил ногой, целясь в поврежденный бок Дыни. Что ж ты дерешься, сука, мелькнуло в голове. Получай!
Дыня закричал. Резкая боль ослепила его, заставила согнуться и упасть на колени, схватившись обеими руками за ребра. Снова удар. Снова ногой, только на этот раз по лицу.
В челюсти что-то хрустнуло. Так громко, что это было слышно и Нолику и Кириллу.
– Круто, – сам себе сказал Нолик, заворожено глядя, как голова Дыни мотнулась в сторону, как, поблескивая на солнце алым, полетели в разные стороны капли крови, как сам Дыня падает на бок, взмахнув руками, как Заяц словно на футбольном матче делает легкий, почти танцующий шаг, снова замахивается ногой…
Это не рукопашный бой. Это уличный сявка, добивая лежащего противника, наносит удар в голову как по мячу.
Удар. Но на этот раз нога попадает в подставленную руку. Заяц снова заносит ногу.
– Ну! – Нолик выдохнул, весь подавшись вперед. – Ну!
Дыня не видел уже почти ничего. Уже после первого удара ногой, рот наполнился кровью, а голова болью и глухим шумом, перекрывшим все остальные звуки. Руку под второй удар Дыня подставил, уже не понимая, что делает. Он даже толком и не видел противника. У него осталось только одно желание, только одна мысль – встать. Встать. Упавшего добивают.
Это Дыня усвоил очень давно. Еще на улице. И на собственном опыте знал, как трудно удержаться и не врезать ботинком в лицо лежащему. Встать.
Вспышка и боль обожгла ухо. Дыня оттолкнулся от земли и попытался встать. Удар. Скользящий удар по плечу. Дыня выпрямился.
Все вокруг было затянуто туманом. С подбородка вязкими каплями падала кровавая слюна.
Дыня закричал. Вернее, он только хотел закричать. Разбитый рот уже не слушался его, поэтому наружу вырвался только утробный стон, похожий на вой. Дыня не видел Зайца, и тот мог бы спокойно добить его. И добил бы.
Но под ногой хрустнула ветка, Заяц почувствовал, что падает, сделал шаг вперед и натолкнулся на Дыню.
– Дави его! – Нолик уже перестал обращать внимание и на холод, и на то, что рядом стоит Краб с каменным лицом, и что Кирилл отвернулся. – Дыня, Давай!
Руки Дыни вцепились в куртку Зайца и потянули к земле. Заяц ударил. Ударил в лицо, целясь в залитый кровью рот. Замах не получился, рука скользнула и костяшки пальцев словно обдало кипятком.
Дыня одной рукой держал Зайца за одежду, а другой вцепился в волосы. Заяц снова ударил и снова неточно.
Они упали. Дыня подмял под себя Зайца, несколько раз ударил его головой об землю. Потом правая рука отпустила волосы и вцепилась в горло.
Дынин вой стал громче. Он почувствовал, как под пальцами мягко подалось горло врага. Сжать, раздавить, сломать хрящи. Убить!
Заяц забился, засучил ногами. Он тоже хотел жить, он хотел победить, а для этого нужно было прежде всего оторвать пальцы от своей шеи. А это не получалось. Тогда он ударил – с двух сторон, ладонями по ушам. Изо всех сил. Торжествующий вой прервался, но хватка пальцев не ослабла.
На лицо Зайца текла кровь изо рта Дыни, Заяц почувствовал ее вкус. Оторвать руку, освободить горло! Заяц нащупал палец противника, вцепился в него всей рукой и дернул, выгибая. Хруст и вопль. Короткий резкий хруст суставов и долгий нечленораздельный вопль боли.
Не выпуская пальца, Заяц рванулся из-под Дыни в сторону. Снова крик. Заяц вскочил, рванул руку Дыни вверх, а потом ногой ударил в локоть. Изо всей силы. Снова крик. И тогда Заяц, наступив ногой на плечо Дыни, лежащего лицом вниз, резко рванул ее вверх, выворачивая руку из плечевого сустава, разрывая мышцы и сухожилья.
Крик, наконец, захлебнулся, тело Дыни обмякло. Заяц отпустил руку, вытер ладонью лицо, поднес испачканную кровью руку к глазам, попытался вытереть кровь и грязь о джинсы.
Руки трясло, в груди хрипело, горло жгло как огнем. Но он победил. Победил. Заяц обернулся к Крабу.
– Это…
– Круто! – восхищенно сказал Нолик.
– Круто, – бесцветным голосом подтвердил Краб, – Что там с Дыней?
Кирилл присел возле лежащего, осторожно заглянул в лицо:
– Вырубился.
– Ясный хрен, – сказал Нолик, – ему ж Заяц, считай, руку вырвал. С корнем.
Заяц стоял, покачиваясь перед Крабом, понимал, что нужно что-то сказать, но не мог. Не мог. Сил осталось только на то, чтобы время от времени снова и снова пытаться вытереть лицо. Но и это не получалось. Кровь пополам с грязью просто размазывалась густым сиропом.
– Значит, у нас победил Заяц, – сказал тихо Краб.
– Заяц, – подтвердил Нолик, но вдруг понял, что в голосе Краба что-то не так. Что-то тревожно звякнуло в голосе Краба.
Услышал это и Заяц. Он взглянул в лицо Крабу. Побледнел.
– Я… – прохрипел Заяц, – я же…
– Победил?
– Да… Ты ведь…
– Что я? Что? – Краб оказался с Зайцем лицом к лицу, – Я сказал, что мы решим, кто у нас лишний.
– Он… – Заяц ткнул рукой вниз позади себя, в сторону Дыни.
– Он? Он? Ты у нас победил. А что же ты там, в клинике не дрался? А? Его вон калекой сделал, если он вообще переживет болевой шок. Дружка своего изуродовал. А там, в клинике? Струсил? Струсил.
Никто не заметил удара в горло. Заяц захрипел. Ноги стали ватными и перестали держать тело.
Заяц попытался вздохнуть, но не смог. Воздуха не было. Вязкая темнота залепила горло, затопила все вокруг.
Я ведь победил, подумал Заяц, победил. Воздуха! Воздуха.
– Добей, – сказал Краб Нолику.
– Что?
– Добей!
Заяц задыхался, тело его извивалось, ноги сгребали опавшие листья в кучу. Как та блядь вчера в лесу, подумал Нолик. Вытер руки о куртку.
– Плохо слышишь?
– Я сейчас, сейчас… – Нолик оглянулся на Кирилла, ему почему-то пришло в голову, что как и ту бабу вчера днем, Зайца нужно мочить ножом, – Чем его?
– У тебя же три ствола! – взорвался Краб.
Три ствола. Точно. У него ведь ТТ, который в машине дал Краб, и стволы Зайца и Дыни. Нолик вытащил ТТ из внутреннего кармана, передернул затвор.
У Зайца дыхание уже почти восстановилось. Он перевернулся на спину, и взгляд его встретился с взглядом Нолика. Зрачки расширились. Нолику показалось, что он видит свое отражение в черных, на весь глаз, зрачках Зайца.
Спусковой крючок пистолета подался неожиданно легко. Отдача дернула руку. Пуля ударила в землю возле самой головы Зайца.
Мимо, обожгло Нолика. Он быстро глянул на Краба и торопливо нажал на спуск. Раз и еще раз. Одна пуля пробила Зайцу горло, вторая – вошла точно между глаз.
– Ладно, – сказал голос Краба откуда-то издалека, – поехали. Дыню в машину. Этого оставьте так.
Толчок в спину привел Нолика в чувство.
– Давай, – сказал Кирилл, – бери Дыню за ноги.
Хорунжий даже гордился тем, что никогда не вносил в работу личных чувств. Ну, или почти не вносил.
Старею, подумал Хорунжий. Старею и становлюсь сентиментальным и раздражительным. Сентиментальным по отношению к Гаврилину и раздражительным к начальству.
Хотя… Отношение к Гаврилину, если разобраться, не было сентиментальностью, а к Григорию Николаевичу Хорунжий относился не с раздражением, а с опаской. Именно с опаской.
Хорунжий верил в свое чутье. В инстинкт, рефлексы, озарения, удачу, судьбу… Во все то, что люди называют мистикой.
Что конкретно в разговорах с Григорием Николаевичем не нравилось Хорунжему. Утренняя встреча не понравилась особенно. Голос, лицо. Жесты – что-то они должны были означать для Хорунжего. Что-то должны были означать…
И Хорунжий пока не мог точно сформулировать что именно. В таких случаях он предпочитал не подгонять свой мозг и чувства. Пусть себе неторопливо переваривают полученную информацию. Плохо было не это. Плохо было то, что нужно немедленно состыковаться с Григорием Николаевичем. Получить от него ценные указания.
Хорунжий зашел в кафе пораньше, чтобы позавтракать и подумать. Как ни странно, в сутолоке и шуме кафешек он чувствовал себя гораздо спокойнее и комфортнее, чем в одиночестве между четырех стен.
Шум, говор, хаотическое движение посетителей от стойки к столикам и обратно, звон посуды – он пропускал все это сквозь себя, как сквозь фильтр, потом внимательно анализируя осевшую в уме информацию.
Все происходящее он воспринимал как единую картину, ему не нужно было рассматривать каждого человека в отдельности, чтобы уловить источник опасности, или, хотя бы, излишнего внимания.
Кофе был хороший, зал по причине раннего времени не слишком задымлен, окно, возле которого расположился Хорунжий, предоставляло достаточный сектор обзора.
Не жизнь – сплошное наслаждение. Замечательно. Если бы не беспокойство за судьбу Гаврилина, можно было просто сидеть расслабленно и наслаждаться этой самой жизнью.
Информацию, которую успел накопать Хорунжий и его ребята, заставляла действительно волноваться. И еще эта самая информация заставляла обратиться к Григорию Николаевичу. С требованием личной встречи.
– Я тебе сука!.. – громогласно начал кто-то за соседним столиком.
Рановато, подумал Хорунжий, глянув на часы. Чуть свет уж наподдал и драться захотел. Хорунжий покосился через плечо. Личико у парня ясно свидетельствовало, что веселиться он начал не утром, или, во всяком случае, не этим утром.
– Че ты на меня пялишься? – оравший попытался схватить собеседника за воротник, но промазал по причине слабой координации движений. Собеседник, парень лет двадцати пяти, шарахнулся в сторону, чуть не опрокинув стул.
– Я тебе сейчас…
Гомон в кафе прервался только на секунду, а потом вернулся к обычному режиму. Кому какое дело, что кто-то сейчас схлопочет по зубам? И Хорунжему на это нужно наплевать. Нужно было бы, если бы не назначенная встреча.
Хорунжий еще раз посмотрел на часы. Через пять минут должен появиться Григорий Николаевич. А если здесь будет потасовка… Это может помешать некоторым планам Хорунжего.
Крикун наконец собрался настолько, что смог встать:
– Ты куда? А ну иди сюда! Я тебе сейчас…
И ни одного служителя закона рядок, печально подумал хорунжий и покачал головой. Жизнь просто заставляет Михаила Хорунжего, человека дисциплинированного и разумного, нарушать правила и инструкции. Нехорошо.
Один удар. Не нужно привлекать особого внимания. Хорунжий, не вставая со стула, немного повернул корпус и ударил.
– Я… – голос запнулся, крик перешел в нечто похожее на всхлип.
Теперь нужно чтобы пациент не упал. Хорунжий ухватил падающего за куртку и рывком усадил на стул. И аккуратно уложил лицом на стол. Ну задремал человек. С кем не бывает.
Хорунжий вновь обернулся к окну и успел заметить, как из подъехавшей двадцать четвертой волги вышел Григорий Николаевич. Точен как часы. Но мы ничего не видим и не слышим. У нас встреча назначена внутри кафе. Кстати, Хорунжий мысленно добавил плюс к рейтингу Григория Николаевича. Он очень толково выбирает транспортные средства. И верхнюю одежду, добавил про себя Хорунжий, увидев, что Григорий Николаевич одет в достаточно ношенное осеннее пальто. Нет, не вызывающе потертое или там грязное, а во вполне приличном, не первого сезона носки, ратиновом пальто.
– Здравствуйте, Миша! – достаточно громко приятно удивился Григорий Николаевич, – Сколько лет, сколько зим!
Он уже успел отойти от стойки бара с кофейной чашкой в руке.
– Здравствуйте, Григорий Николаевич, – восхитился неожиданной встречей Хорунжий, – присаживайтесь! Возле меня свободно.
– Как тесен мир, – философски отметил Григорий Николаевич, отхлебнув из чашки.
– Ужасно. И это особенно явственно ощущает сейчас наш общий друг, – с улыбкой на лице негромко сказал Хорунжий.
– Вы что-то уточнили?
– Да. Его действительно вывез Краб. Похоже на то, что увез он его в усадьбу к самому Хозяину.
– Вы считаете, что это очень серьезно?
Хорунжий посмотрел на собеседника с уже неподдельным удивлением:
– Естественно. Я не удивлюсь, если Гаврилина уже начали обрабатывать.
– Н-да, это было бы действительно неприятно. Я надеюсь, что процесс еще не пошел.
– У вас есть информация?
– Гаврилин знал всего два телефонных номера, которые могли бы заинтересовать и Хозяина, и Краба. По степени интереса это мой телефон, а потом – ваш. И, как я себе представляю, и Хозяин, и Краб попытались бы связаться по этим телефонам сразу же. Но звонков пока не было.
– Не было, – подтвердил Хорунжий.
– Значит, не все так плохо у Саши. Что еще?
– Сегодня во второй половине дня в Усадьбу попадет человек, который готов снабжать нас информацией о судьбе Гаврилина. Это немного поздно, но лучше чем ничего.
– Кто именно? – Григорий Николаевич был явно удивлен. И не так чтобы очень приятно, отметил про себя Хорунжий.
– Охранник клиники «Гиппократ» Максим Рощин был этой ночью приглашен Крабом в группу. По моей просьбе, он, во-первых, порекомендовал на свое место в охрану клиники одного из моих ребят, а во-вторых, позвонил Крабу и получил распоряжение прибыть в Усадьбу к новому месту работы.
– Оперативно. Я бы даже сказал – лихо. Молодцы. Только вот, вы уверенны, что этот Рощин будет работать на вас?
– Он хочет жить. Мы представились как соратники незабвенного Солдата. А жить хотят все.
– Еще раз – молодцы. Вижу, что у вас есть еще что-то.
– Есть. Я хочу получить разрешение на работу в Усадьбе, – Хорунжий сказал об этом самым обыденным голосом, как о пустяке.
– Шутите? Усадьба расположена в ста семидесяти километрах от города. По моим сведениям там сейчас около тридцати человек вооруженной охраны. И это не просто уголовники. Их готовил Краб. Кроме этого, в районе усадьбы есть только две деревни, и люди в этих деревнях полностью зависят от Хозяина. Вас мгновенно засекут.
И еще, я не смогу выделить вам дополнительных сил, а использование официальных каналов не возможно по целому ряду причин.
– Нам остается только ждать?
– Ждать. Либо звонка от Хозяина, либо информации от вашего охранника. Или, на что я тоже надеюсь, Гаврилин найдет возможность начать переговоры. У вас все?
– Все!
– Очень рад был вас видеть, Миша, – Григорий Николаевич допил кофе, встал из-за стола и протянул руку, – но нужно бежать. Вы звоните, если что.
– Конечно-конечно, – заверил его Хорунжий, пожимая руку и вставая со своего места. – Я тоже немного засиделся.
– Может, вас подвезти? – осведомился Григорий Николаевич.
– Спасибо, я на машине.
– Тогда – до встречи.
– До встречи.
Григорий Николаевич неторопливо двинулся к выходу. Хорунжий посмотрел ему вслед, подошел к стойке бара и попросил у бармена пачку сигарет.
Люди входили и выходили. Некоторым контрастом к общему движению выглядел прикорнувший за столиком буян, но, как выходило по прикидкам Хорунжего, отдыхать без сознания ему еще от силы минут пять – шесть.
– А нам пора, – вслух сам себе сказал Хорунжий. – Пора.
Ну не мог он преодолеть в себе недоверия к Григорию Николаевичу. Вот хоть умри – не мог. Пытался и не получалось у него ничего.
Вот например, отчего это вдруг решил Хорунжий, что парень, сидевший за столиком в противоположном углу кафе объектом своего внимания выбрал именно его, Хорунжего. То, что он явился в кафе за десять минут до назначенного времени встречи, и два или три раза не успевал отвести взгляда от Хорунжего, еще ничего не значило. Ровным счетом ничего.
Как ничего не значили и два парня в зеленой «тойоте» на противоположной стороне улицы. Сидят и увлеченно о чем-то разговаривают. И совсем даже не смотрят в сторону Хорунжего.
Хорунжий приостановился возле витрины. Почти не смотрят в его сторону. Вот зачем, спрашивается, Григорию Николаевичу навешивать на Хорунжего наружное наблюдение?
Как можно хорошо относиться к таким людям? Ведь прекрасно знает, что Хорунжий сам умеет профессионально наблюдать за другими людьми. Обижает таким пренебрежением. Унижает.
Загадочный Григорий Николаевич. Хорунжий видел его пятый раз в жизни и не знал о нем ничего, кроме имени и контактного телефона.
Единственно, что точно знал о нем Хорунжий, что доверять ему вовсе не хотелось. Что-то было в нем небрежное по отношению к Хорунжему. И Гаврилину.
Разберемся, подумал Хорунжий, заводя машину. Потом. Для начала нужно избавиться от хвоста, какими бы благими не были бы его, хвоста, намерения.
А информацию будем переваривать по мере ее поступления. Хорунжий взглянул на часы. Если все будет нормально, то новая информация поступит часа через полтора. Вот и славно. А пока повозим наружку по городу, подумал Хорунжий.
А роль исходного материала для изготовления этой самой волшебной пули отведена мне, Александру Гаврилину. О крыше придешь просить? На кладбище. Третья могилка справа от кладбищенского туалета. Это если мне очень повезет, подумал Гаврилин. Прыгай, милый, а парашюте – потом. На финише.
И, кстати, что теперь делать? Прощаться и быстро-быстро бежать к подвалу. И по дороге разобраться с Клином. Разобраться…
Велик и богат русский язык! Разобраться, убрать, устранить. Как, интересно, Григорий Николаевич называл то, что собирался сделать с Гаврилиным? Ввести в дело? Начать операцию? Вот бы вас обоих, и Григория Николаевича любимого, и Хозяина незабвенного посадить в одну банку и понаблюдать, как именно вы будете друг другу головы отъедать. А чтобы вы не скучали – запустить к вам туда бывшего майора, бывшего морпеха, бывшего человека, а ныне Краба…
Вот бы он вас погонял…
А пока… Пока он будет гонять славного, но уже звереющего парня, Сашу Гаврилина. По всему аквариуму. Или террариуму. А зрители потешатся.
– Что? – спросил Гаврилин, сообразив, что уже несколько минут смотрит на говорящего Хозяина и не слышит ни одного слова.
– Тебе пора, – сказал Хозяин.
– Пора.
– Сразу не дергайся. Я вначале вызову Клоуна. Есть у меня для Никиты задание. А потом уж и ты начинай. Я так понимаю, что ты это умеешь? – с утвердительной интонацией спросил Хозяин.
– Показать?
– Со стариком справиться не трудно, Сашенька. Ты мне пообещал справиться с Крабом. Вот это для мужика работка.
– Сколько у меня будет времени?
– До чего? До начала гонки? Это будет зависеть от того, когда приедет Краб. Я переговорю с ним, потом пошлю за тобой. А что уж там обнаружат… Твое дело.
– Не жалко пацана?
– Клина? А что его жалеть? Он сам захотел к Крабу. Сам пусть и выпутывается. К Крабу просто так не попадают. Краб присягу кровью принимает. Так что не бойся. Мочить будешь не ангела.
– А чего вы решили, что я буду его именно мочить?
– Да вот так подумал. Тебе сейчас каждая секунда будет дорога. Предположим, ты его начнешь просто ломать. Это ж времени сколько! Потом увязать, с кляпом, чтобы сам не развязался. Тут еще придется силу отмеривать. А если уж решил мочить… Это быстро.
Это быстро, мысленно согласился Гаврилин. И Наташка умерла быстро, и музыкант затих мгновенно. Быстро.
Гаврилин обвел взглядом письменный стол, задержался на ноже для резки бумаг. Шикарная такая штука, богатая, с инкрустациями. Совсем по-барски живет старый вор.
– Извини, парень, я тебе никакого оружия не дам. Все только своими руками.
Гаврилин подошел к окну, посмотрел на двор. Клоуна не видно. Может, пошел поесть? Война войной, а завтрак по расписанию. Поговорить бы… Хотя… Что он скажет? И можно ли этому верить? Чего это нужно доверять Никите Колунову? Только потому, что свела его судьба с Палачом? Только потому, что он должник Палача, а Палач должник Гаврилина?
Как в паршивом кино. Долг чести. А кому верить? Соратникам и начальникам? Спасибо, уже попробовал. Ладно.
– Телефончик диктовать? – оборачиваясь к Хозяину, спросил Гаврилин.
– К начальнику твоему? Обязательно. Подожди секунду, ручку возьму и очки…
– Ничего, время есть, – сказал Гаврилин, – я сегодня все успею…
– Куда я их засунул? – Хозяин открыл ящик стола, задвинул его на место. Переставил тарелки.
– Давайте я сам напишу, своей рукой. Потом прочитаете, – Гаврилин усмехнулся. Как задрали все эти великие комбинаторы! Ведь понятно, что хочет получить Хозяин бумажку именно с его автографом, – На добрую память. Или лучше написать – на вечную?
– А это как хочешь.
– Если бы как я хотел, то вы бы все…
– Всех убьешь? Так что ли пообещал лабух? Всех?
– Страшно?
– Страшно. Некоторые из ребят ему действительно поверили.
Гаврилин пожал плечами, наклонившись над столом. Пусть верят. Он тоже сейчас в это верит. Хочет верить.
Гаврилин протянул листок Хозяину:
– Зовут его Григорий Николаевич. На меня можно не ссылаться. Он все равно поймет.
– Поймет. Для того он тебя и послал. Умный, видать, мужик, этот Григорий Николаевич! Бросил тебя к нам в клетку как кусок мяса волкам, чтобы мы перегрызлись.
– А вы и перегрызлись…
– Не без того.
– Я пошел?
– Сейчас. Хотел я тебе еще один вопрос задать, да только подумал, что ты все равно не знаешь. Или спросить?
– Только быстрее, мне сегодня выпала дальняя дорога.
Хозяин аккуратно спрятал листок с телефоном в карман, не торопясь уселся в кресло:
– По всем моим прикидкам выходит, что кого-то твой Григорий Николаевич посадил возле меня. Человечка своего ко мне пристроил. Очень уж ваш Солдат лихо веселился. И разборки наши семейные с Крабом кто-то ему очень подробно в уши донес. Как думаешь?
– Не знаю. Честно, не знаю. Даже не думал… – Гаврилин покачал головой, – хотя… Очень даже может быть. Очень даже.
И верно. Никак не выходит без засланного казачка. Никак. Зачем тогда все эти хитрости с Гаврилиным? Просто подбросить телефончик через него. Или нельзя? Ладно, нам не до того, нам бежать нужно. Гаврилин посмотрел в лицо Хозяина:
– Мне пора.
– Точно не знаешь? – переспросил Хозяин.
Гаврилин промолчал.
– Не знаешь… А если бы знал? Сказал бы?
– Крабу?
– Мне.
– Не знаю…
– Что это ты честный такой? Взял бы и соврал, мол, сказал бы я тебе все как на духу.
– Если бы меня обрабатывали как того музыканта в подвале – точно бы сказал. А в такой душевной атмосфере торга… Не знаю…
Гаврилин двинулся к двери кабинета.
– Кстати, о музыканте, – Хозяин голоса не повысил, но Гаврилин остановился не оборачиваясь, – о музыканте. Ты его зачем убил? Чтобы он тебя не сдал?
Гаврилин медленно обернулся к Хозяину. А может, ну его все на хер, мелькнула мысль, взять сейчас этого душевного старикана за морщинистую шею, придавить и выбросить в окно. Все равно ведь подыхать.
– Рот ему закрыл? – спросил Хозяин.
– Ты старый человек. Умный. Может быть даже мудрый. Подумай сам.
– Уже подумал.
– И?..
– Жалостливый ты, такие долго не живут.
Гаврилин шагнул к столу. Остановился. Медленно сунул руки в карманы спортивной куртки.
– Живут.
– Я старый человек. Умный. Может быть даже мудрый. Я поднялся снизу на самый верх. И я знаю, жалостливые подыхают первыми. Себя жалей. Своих детей жалей. Жизнь свою жалей. А остальных…
– А остальных, – подхватил Гаврилин, – остальных пусть Господь жалеет. Ты вот поднялся на самый верх. Голова от недостатка кислорода не кружится?
– Кружится. Только не от недостатка кислорода. Ты это тоже когда-нибудь поймешь. На вершине не это страшно. Ты вначале гребешься через кровь и грязь, рвешь кишки себе и глотки врагам, отплевываешься и стонешь. И кажется тебе, что вот залезешь выше всех остальных, и больше никто не сможет гадить тебе на голову. И ты рвешься наверх… Рвешься…
Хозяин невесело усмехнулся, и глаза его показались Гаврилину двумя сгустками боли. Разговор для старика не простой. Что-то там у него внутри шевелится. Что-то ест его изнутри.
– А потом вдруг понимаешь, что все, что ты выше всех, что ты на вершине. Чисто. Красиво. Только вот ногу поставить некуда. И опереться не на кого. Ты там один. А вокруг – пустота. До самых звезд – пустота. И только одна у тебя задача – равновесия не потерять. И чтобы те, кто снизу лезет, тебя не спихнули. Там ведь только одна дорога – наверх. Вниз можно только на крыльях. А крылья только у ангелов. А ангелы на эту гору не лезут. Понял?
– Понял.
– Что?
Удар. Заяц ударил ногой, целясь в поврежденный бок Дыни. Что ж ты дерешься, сука, мелькнуло в голове. Получай!
Дыня закричал. Резкая боль ослепила его, заставила согнуться и упасть на колени, схватившись обеими руками за ребра. Снова удар. Снова ногой, только на этот раз по лицу.
В челюсти что-то хрустнуло. Так громко, что это было слышно и Нолику и Кириллу.
– Круто, – сам себе сказал Нолик, заворожено глядя, как голова Дыни мотнулась в сторону, как, поблескивая на солнце алым, полетели в разные стороны капли крови, как сам Дыня падает на бок, взмахнув руками, как Заяц словно на футбольном матче делает легкий, почти танцующий шаг, снова замахивается ногой…
Это не рукопашный бой. Это уличный сявка, добивая лежащего противника, наносит удар в голову как по мячу.
Удар. Но на этот раз нога попадает в подставленную руку. Заяц снова заносит ногу.
– Ну! – Нолик выдохнул, весь подавшись вперед. – Ну!
Дыня не видел уже почти ничего. Уже после первого удара ногой, рот наполнился кровью, а голова болью и глухим шумом, перекрывшим все остальные звуки. Руку под второй удар Дыня подставил, уже не понимая, что делает. Он даже толком и не видел противника. У него осталось только одно желание, только одна мысль – встать. Встать. Упавшего добивают.
Это Дыня усвоил очень давно. Еще на улице. И на собственном опыте знал, как трудно удержаться и не врезать ботинком в лицо лежащему. Встать.
Вспышка и боль обожгла ухо. Дыня оттолкнулся от земли и попытался встать. Удар. Скользящий удар по плечу. Дыня выпрямился.
Все вокруг было затянуто туманом. С подбородка вязкими каплями падала кровавая слюна.
Дыня закричал. Вернее, он только хотел закричать. Разбитый рот уже не слушался его, поэтому наружу вырвался только утробный стон, похожий на вой. Дыня не видел Зайца, и тот мог бы спокойно добить его. И добил бы.
Но под ногой хрустнула ветка, Заяц почувствовал, что падает, сделал шаг вперед и натолкнулся на Дыню.
– Дави его! – Нолик уже перестал обращать внимание и на холод, и на то, что рядом стоит Краб с каменным лицом, и что Кирилл отвернулся. – Дыня, Давай!
Руки Дыни вцепились в куртку Зайца и потянули к земле. Заяц ударил. Ударил в лицо, целясь в залитый кровью рот. Замах не получился, рука скользнула и костяшки пальцев словно обдало кипятком.
Дыня одной рукой держал Зайца за одежду, а другой вцепился в волосы. Заяц снова ударил и снова неточно.
Они упали. Дыня подмял под себя Зайца, несколько раз ударил его головой об землю. Потом правая рука отпустила волосы и вцепилась в горло.
Дынин вой стал громче. Он почувствовал, как под пальцами мягко подалось горло врага. Сжать, раздавить, сломать хрящи. Убить!
Заяц забился, засучил ногами. Он тоже хотел жить, он хотел победить, а для этого нужно было прежде всего оторвать пальцы от своей шеи. А это не получалось. Тогда он ударил – с двух сторон, ладонями по ушам. Изо всех сил. Торжествующий вой прервался, но хватка пальцев не ослабла.
На лицо Зайца текла кровь изо рта Дыни, Заяц почувствовал ее вкус. Оторвать руку, освободить горло! Заяц нащупал палец противника, вцепился в него всей рукой и дернул, выгибая. Хруст и вопль. Короткий резкий хруст суставов и долгий нечленораздельный вопль боли.
Не выпуская пальца, Заяц рванулся из-под Дыни в сторону. Снова крик. Заяц вскочил, рванул руку Дыни вверх, а потом ногой ударил в локоть. Изо всей силы. Снова крик. И тогда Заяц, наступив ногой на плечо Дыни, лежащего лицом вниз, резко рванул ее вверх, выворачивая руку из плечевого сустава, разрывая мышцы и сухожилья.
Крик, наконец, захлебнулся, тело Дыни обмякло. Заяц отпустил руку, вытер ладонью лицо, поднес испачканную кровью руку к глазам, попытался вытереть кровь и грязь о джинсы.
Руки трясло, в груди хрипело, горло жгло как огнем. Но он победил. Победил. Заяц обернулся к Крабу.
– Это…
– Круто! – восхищенно сказал Нолик.
– Круто, – бесцветным голосом подтвердил Краб, – Что там с Дыней?
Кирилл присел возле лежащего, осторожно заглянул в лицо:
– Вырубился.
– Ясный хрен, – сказал Нолик, – ему ж Заяц, считай, руку вырвал. С корнем.
Заяц стоял, покачиваясь перед Крабом, понимал, что нужно что-то сказать, но не мог. Не мог. Сил осталось только на то, чтобы время от времени снова и снова пытаться вытереть лицо. Но и это не получалось. Кровь пополам с грязью просто размазывалась густым сиропом.
– Значит, у нас победил Заяц, – сказал тихо Краб.
– Заяц, – подтвердил Нолик, но вдруг понял, что в голосе Краба что-то не так. Что-то тревожно звякнуло в голосе Краба.
Услышал это и Заяц. Он взглянул в лицо Крабу. Побледнел.
– Я… – прохрипел Заяц, – я же…
– Победил?
– Да… Ты ведь…
– Что я? Что? – Краб оказался с Зайцем лицом к лицу, – Я сказал, что мы решим, кто у нас лишний.
– Он… – Заяц ткнул рукой вниз позади себя, в сторону Дыни.
– Он? Он? Ты у нас победил. А что же ты там, в клинике не дрался? А? Его вон калекой сделал, если он вообще переживет болевой шок. Дружка своего изуродовал. А там, в клинике? Струсил? Струсил.
Никто не заметил удара в горло. Заяц захрипел. Ноги стали ватными и перестали держать тело.
Заяц попытался вздохнуть, но не смог. Воздуха не было. Вязкая темнота залепила горло, затопила все вокруг.
Я ведь победил, подумал Заяц, победил. Воздуха! Воздуха.
– Добей, – сказал Краб Нолику.
– Что?
– Добей!
Заяц задыхался, тело его извивалось, ноги сгребали опавшие листья в кучу. Как та блядь вчера в лесу, подумал Нолик. Вытер руки о куртку.
– Плохо слышишь?
– Я сейчас, сейчас… – Нолик оглянулся на Кирилла, ему почему-то пришло в голову, что как и ту бабу вчера днем, Зайца нужно мочить ножом, – Чем его?
– У тебя же три ствола! – взорвался Краб.
Три ствола. Точно. У него ведь ТТ, который в машине дал Краб, и стволы Зайца и Дыни. Нолик вытащил ТТ из внутреннего кармана, передернул затвор.
У Зайца дыхание уже почти восстановилось. Он перевернулся на спину, и взгляд его встретился с взглядом Нолика. Зрачки расширились. Нолику показалось, что он видит свое отражение в черных, на весь глаз, зрачках Зайца.
Спусковой крючок пистолета подался неожиданно легко. Отдача дернула руку. Пуля ударила в землю возле самой головы Зайца.
Мимо, обожгло Нолика. Он быстро глянул на Краба и торопливо нажал на спуск. Раз и еще раз. Одна пуля пробила Зайцу горло, вторая – вошла точно между глаз.
– Ладно, – сказал голос Краба откуда-то издалека, – поехали. Дыню в машину. Этого оставьте так.
Толчок в спину привел Нолика в чувство.
– Давай, – сказал Кирилл, – бери Дыню за ноги.
Суета
Григорий Николаевич Хорунжему не нравился. Хорунжий отметил это с некоторым неудовольствием и даже неодобрением. Он слишком давно тянул лямку субординации, слишком часто сталкивался с ее необходимостью и с тем, что она должна. Просто обязана доминировать над чувствами симпатии и антипатии.Хорунжий даже гордился тем, что никогда не вносил в работу личных чувств. Ну, или почти не вносил.
Старею, подумал Хорунжий. Старею и становлюсь сентиментальным и раздражительным. Сентиментальным по отношению к Гаврилину и раздражительным к начальству.
Хотя… Отношение к Гаврилину, если разобраться, не было сентиментальностью, а к Григорию Николаевичу Хорунжий относился не с раздражением, а с опаской. Именно с опаской.
Хорунжий верил в свое чутье. В инстинкт, рефлексы, озарения, удачу, судьбу… Во все то, что люди называют мистикой.
Что конкретно в разговорах с Григорием Николаевичем не нравилось Хорунжему. Утренняя встреча не понравилась особенно. Голос, лицо. Жесты – что-то они должны были означать для Хорунжего. Что-то должны были означать…
И Хорунжий пока не мог точно сформулировать что именно. В таких случаях он предпочитал не подгонять свой мозг и чувства. Пусть себе неторопливо переваривают полученную информацию. Плохо было не это. Плохо было то, что нужно немедленно состыковаться с Григорием Николаевичем. Получить от него ценные указания.
Хорунжий зашел в кафе пораньше, чтобы позавтракать и подумать. Как ни странно, в сутолоке и шуме кафешек он чувствовал себя гораздо спокойнее и комфортнее, чем в одиночестве между четырех стен.
Шум, говор, хаотическое движение посетителей от стойки к столикам и обратно, звон посуды – он пропускал все это сквозь себя, как сквозь фильтр, потом внимательно анализируя осевшую в уме информацию.
Все происходящее он воспринимал как единую картину, ему не нужно было рассматривать каждого человека в отдельности, чтобы уловить источник опасности, или, хотя бы, излишнего внимания.
Кофе был хороший, зал по причине раннего времени не слишком задымлен, окно, возле которого расположился Хорунжий, предоставляло достаточный сектор обзора.
Не жизнь – сплошное наслаждение. Замечательно. Если бы не беспокойство за судьбу Гаврилина, можно было просто сидеть расслабленно и наслаждаться этой самой жизнью.
Информацию, которую успел накопать Хорунжий и его ребята, заставляла действительно волноваться. И еще эта самая информация заставляла обратиться к Григорию Николаевичу. С требованием личной встречи.
– Я тебе сука!.. – громогласно начал кто-то за соседним столиком.
Рановато, подумал Хорунжий, глянув на часы. Чуть свет уж наподдал и драться захотел. Хорунжий покосился через плечо. Личико у парня ясно свидетельствовало, что веселиться он начал не утром, или, во всяком случае, не этим утром.
– Че ты на меня пялишься? – оравший попытался схватить собеседника за воротник, но промазал по причине слабой координации движений. Собеседник, парень лет двадцати пяти, шарахнулся в сторону, чуть не опрокинув стул.
– Я тебе сейчас…
Гомон в кафе прервался только на секунду, а потом вернулся к обычному режиму. Кому какое дело, что кто-то сейчас схлопочет по зубам? И Хорунжему на это нужно наплевать. Нужно было бы, если бы не назначенная встреча.
Хорунжий еще раз посмотрел на часы. Через пять минут должен появиться Григорий Николаевич. А если здесь будет потасовка… Это может помешать некоторым планам Хорунжего.
Крикун наконец собрался настолько, что смог встать:
– Ты куда? А ну иди сюда! Я тебе сейчас…
И ни одного служителя закона рядок, печально подумал хорунжий и покачал головой. Жизнь просто заставляет Михаила Хорунжего, человека дисциплинированного и разумного, нарушать правила и инструкции. Нехорошо.
Один удар. Не нужно привлекать особого внимания. Хорунжий, не вставая со стула, немного повернул корпус и ударил.
– Я… – голос запнулся, крик перешел в нечто похожее на всхлип.
Теперь нужно чтобы пациент не упал. Хорунжий ухватил падающего за куртку и рывком усадил на стул. И аккуратно уложил лицом на стол. Ну задремал человек. С кем не бывает.
Хорунжий вновь обернулся к окну и успел заметить, как из подъехавшей двадцать четвертой волги вышел Григорий Николаевич. Точен как часы. Но мы ничего не видим и не слышим. У нас встреча назначена внутри кафе. Кстати, Хорунжий мысленно добавил плюс к рейтингу Григория Николаевича. Он очень толково выбирает транспортные средства. И верхнюю одежду, добавил про себя Хорунжий, увидев, что Григорий Николаевич одет в достаточно ношенное осеннее пальто. Нет, не вызывающе потертое или там грязное, а во вполне приличном, не первого сезона носки, ратиновом пальто.
– Здравствуйте, Миша! – достаточно громко приятно удивился Григорий Николаевич, – Сколько лет, сколько зим!
Он уже успел отойти от стойки бара с кофейной чашкой в руке.
– Здравствуйте, Григорий Николаевич, – восхитился неожиданной встречей Хорунжий, – присаживайтесь! Возле меня свободно.
– Как тесен мир, – философски отметил Григорий Николаевич, отхлебнув из чашки.
– Ужасно. И это особенно явственно ощущает сейчас наш общий друг, – с улыбкой на лице негромко сказал Хорунжий.
– Вы что-то уточнили?
– Да. Его действительно вывез Краб. Похоже на то, что увез он его в усадьбу к самому Хозяину.
– Вы считаете, что это очень серьезно?
Хорунжий посмотрел на собеседника с уже неподдельным удивлением:
– Естественно. Я не удивлюсь, если Гаврилина уже начали обрабатывать.
– Н-да, это было бы действительно неприятно. Я надеюсь, что процесс еще не пошел.
– У вас есть информация?
– Гаврилин знал всего два телефонных номера, которые могли бы заинтересовать и Хозяина, и Краба. По степени интереса это мой телефон, а потом – ваш. И, как я себе представляю, и Хозяин, и Краб попытались бы связаться по этим телефонам сразу же. Но звонков пока не было.
– Не было, – подтвердил Хорунжий.
– Значит, не все так плохо у Саши. Что еще?
– Сегодня во второй половине дня в Усадьбу попадет человек, который готов снабжать нас информацией о судьбе Гаврилина. Это немного поздно, но лучше чем ничего.
– Кто именно? – Григорий Николаевич был явно удивлен. И не так чтобы очень приятно, отметил про себя Хорунжий.
– Охранник клиники «Гиппократ» Максим Рощин был этой ночью приглашен Крабом в группу. По моей просьбе, он, во-первых, порекомендовал на свое место в охрану клиники одного из моих ребят, а во-вторых, позвонил Крабу и получил распоряжение прибыть в Усадьбу к новому месту работы.
– Оперативно. Я бы даже сказал – лихо. Молодцы. Только вот, вы уверенны, что этот Рощин будет работать на вас?
– Он хочет жить. Мы представились как соратники незабвенного Солдата. А жить хотят все.
– Еще раз – молодцы. Вижу, что у вас есть еще что-то.
– Есть. Я хочу получить разрешение на работу в Усадьбе, – Хорунжий сказал об этом самым обыденным голосом, как о пустяке.
– Шутите? Усадьба расположена в ста семидесяти километрах от города. По моим сведениям там сейчас около тридцати человек вооруженной охраны. И это не просто уголовники. Их готовил Краб. Кроме этого, в районе усадьбы есть только две деревни, и люди в этих деревнях полностью зависят от Хозяина. Вас мгновенно засекут.
И еще, я не смогу выделить вам дополнительных сил, а использование официальных каналов не возможно по целому ряду причин.
– Нам остается только ждать?
– Ждать. Либо звонка от Хозяина, либо информации от вашего охранника. Или, на что я тоже надеюсь, Гаврилин найдет возможность начать переговоры. У вас все?
– Все!
– Очень рад был вас видеть, Миша, – Григорий Николаевич допил кофе, встал из-за стола и протянул руку, – но нужно бежать. Вы звоните, если что.
– Конечно-конечно, – заверил его Хорунжий, пожимая руку и вставая со своего места. – Я тоже немного засиделся.
– Может, вас подвезти? – осведомился Григорий Николаевич.
– Спасибо, я на машине.
– Тогда – до встречи.
– До встречи.
Григорий Николаевич неторопливо двинулся к выходу. Хорунжий посмотрел ему вслед, подошел к стойке бара и попросил у бармена пачку сигарет.
Люди входили и выходили. Некоторым контрастом к общему движению выглядел прикорнувший за столиком буян, но, как выходило по прикидкам Хорунжего, отдыхать без сознания ему еще от силы минут пять – шесть.
– А нам пора, – вслух сам себе сказал Хорунжий. – Пора.
Ну не мог он преодолеть в себе недоверия к Григорию Николаевичу. Вот хоть умри – не мог. Пытался и не получалось у него ничего.
Вот например, отчего это вдруг решил Хорунжий, что парень, сидевший за столиком в противоположном углу кафе объектом своего внимания выбрал именно его, Хорунжего. То, что он явился в кафе за десять минут до назначенного времени встречи, и два или три раза не успевал отвести взгляда от Хорунжего, еще ничего не значило. Ровным счетом ничего.
Как ничего не значили и два парня в зеленой «тойоте» на противоположной стороне улицы. Сидят и увлеченно о чем-то разговаривают. И совсем даже не смотрят в сторону Хорунжего.
Хорунжий приостановился возле витрины. Почти не смотрят в его сторону. Вот зачем, спрашивается, Григорию Николаевичу навешивать на Хорунжего наружное наблюдение?
Как можно хорошо относиться к таким людям? Ведь прекрасно знает, что Хорунжий сам умеет профессионально наблюдать за другими людьми. Обижает таким пренебрежением. Унижает.
Загадочный Григорий Николаевич. Хорунжий видел его пятый раз в жизни и не знал о нем ничего, кроме имени и контактного телефона.
Единственно, что точно знал о нем Хорунжий, что доверять ему вовсе не хотелось. Что-то было в нем небрежное по отношению к Хорунжему. И Гаврилину.
Разберемся, подумал Хорунжий, заводя машину. Потом. Для начала нужно избавиться от хвоста, какими бы благими не были бы его, хвоста, намерения.
А информацию будем переваривать по мере ее поступления. Хорунжий взглянул на часы. Если все будет нормально, то новая информация поступит часа через полтора. Вот и славно. А пока повозим наружку по городу, подумал Хорунжий.
Наблюдатель
Ловко ты это придумал, Хозяин. Всех поимеешь, из дерьма пулю скатаешь и этой самой пулей незабвенного Краба замочишь. Молодец. Умница, сволочь старая.А роль исходного материала для изготовления этой самой волшебной пули отведена мне, Александру Гаврилину. О крыше придешь просить? На кладбище. Третья могилка справа от кладбищенского туалета. Это если мне очень повезет, подумал Гаврилин. Прыгай, милый, а парашюте – потом. На финише.
И, кстати, что теперь делать? Прощаться и быстро-быстро бежать к подвалу. И по дороге разобраться с Клином. Разобраться…
Велик и богат русский язык! Разобраться, убрать, устранить. Как, интересно, Григорий Николаевич называл то, что собирался сделать с Гаврилиным? Ввести в дело? Начать операцию? Вот бы вас обоих, и Григория Николаевича любимого, и Хозяина незабвенного посадить в одну банку и понаблюдать, как именно вы будете друг другу головы отъедать. А чтобы вы не скучали – запустить к вам туда бывшего майора, бывшего морпеха, бывшего человека, а ныне Краба…
Вот бы он вас погонял…
А пока… Пока он будет гонять славного, но уже звереющего парня, Сашу Гаврилина. По всему аквариуму. Или террариуму. А зрители потешатся.
– Что? – спросил Гаврилин, сообразив, что уже несколько минут смотрит на говорящего Хозяина и не слышит ни одного слова.
– Тебе пора, – сказал Хозяин.
– Пора.
– Сразу не дергайся. Я вначале вызову Клоуна. Есть у меня для Никиты задание. А потом уж и ты начинай. Я так понимаю, что ты это умеешь? – с утвердительной интонацией спросил Хозяин.
– Показать?
– Со стариком справиться не трудно, Сашенька. Ты мне пообещал справиться с Крабом. Вот это для мужика работка.
– Сколько у меня будет времени?
– До чего? До начала гонки? Это будет зависеть от того, когда приедет Краб. Я переговорю с ним, потом пошлю за тобой. А что уж там обнаружат… Твое дело.
– Не жалко пацана?
– Клина? А что его жалеть? Он сам захотел к Крабу. Сам пусть и выпутывается. К Крабу просто так не попадают. Краб присягу кровью принимает. Так что не бойся. Мочить будешь не ангела.
– А чего вы решили, что я буду его именно мочить?
– Да вот так подумал. Тебе сейчас каждая секунда будет дорога. Предположим, ты его начнешь просто ломать. Это ж времени сколько! Потом увязать, с кляпом, чтобы сам не развязался. Тут еще придется силу отмеривать. А если уж решил мочить… Это быстро.
Это быстро, мысленно согласился Гаврилин. И Наташка умерла быстро, и музыкант затих мгновенно. Быстро.
Гаврилин обвел взглядом письменный стол, задержался на ноже для резки бумаг. Шикарная такая штука, богатая, с инкрустациями. Совсем по-барски живет старый вор.
– Извини, парень, я тебе никакого оружия не дам. Все только своими руками.
Гаврилин подошел к окну, посмотрел на двор. Клоуна не видно. Может, пошел поесть? Война войной, а завтрак по расписанию. Поговорить бы… Хотя… Что он скажет? И можно ли этому верить? Чего это нужно доверять Никите Колунову? Только потому, что свела его судьба с Палачом? Только потому, что он должник Палача, а Палач должник Гаврилина?
Как в паршивом кино. Долг чести. А кому верить? Соратникам и начальникам? Спасибо, уже попробовал. Ладно.
– Телефончик диктовать? – оборачиваясь к Хозяину, спросил Гаврилин.
– К начальнику твоему? Обязательно. Подожди секунду, ручку возьму и очки…
– Ничего, время есть, – сказал Гаврилин, – я сегодня все успею…
– Куда я их засунул? – Хозяин открыл ящик стола, задвинул его на место. Переставил тарелки.
– Давайте я сам напишу, своей рукой. Потом прочитаете, – Гаврилин усмехнулся. Как задрали все эти великие комбинаторы! Ведь понятно, что хочет получить Хозяин бумажку именно с его автографом, – На добрую память. Или лучше написать – на вечную?
– А это как хочешь.
– Если бы как я хотел, то вы бы все…
– Всех убьешь? Так что ли пообещал лабух? Всех?
– Страшно?
– Страшно. Некоторые из ребят ему действительно поверили.
Гаврилин пожал плечами, наклонившись над столом. Пусть верят. Он тоже сейчас в это верит. Хочет верить.
Гаврилин протянул листок Хозяину:
– Зовут его Григорий Николаевич. На меня можно не ссылаться. Он все равно поймет.
– Поймет. Для того он тебя и послал. Умный, видать, мужик, этот Григорий Николаевич! Бросил тебя к нам в клетку как кусок мяса волкам, чтобы мы перегрызлись.
– А вы и перегрызлись…
– Не без того.
– Я пошел?
– Сейчас. Хотел я тебе еще один вопрос задать, да только подумал, что ты все равно не знаешь. Или спросить?
– Только быстрее, мне сегодня выпала дальняя дорога.
Хозяин аккуратно спрятал листок с телефоном в карман, не торопясь уселся в кресло:
– По всем моим прикидкам выходит, что кого-то твой Григорий Николаевич посадил возле меня. Человечка своего ко мне пристроил. Очень уж ваш Солдат лихо веселился. И разборки наши семейные с Крабом кто-то ему очень подробно в уши донес. Как думаешь?
– Не знаю. Честно, не знаю. Даже не думал… – Гаврилин покачал головой, – хотя… Очень даже может быть. Очень даже.
И верно. Никак не выходит без засланного казачка. Никак. Зачем тогда все эти хитрости с Гаврилиным? Просто подбросить телефончик через него. Или нельзя? Ладно, нам не до того, нам бежать нужно. Гаврилин посмотрел в лицо Хозяина:
– Мне пора.
– Точно не знаешь? – переспросил Хозяин.
Гаврилин промолчал.
– Не знаешь… А если бы знал? Сказал бы?
– Крабу?
– Мне.
– Не знаю…
– Что это ты честный такой? Взял бы и соврал, мол, сказал бы я тебе все как на духу.
– Если бы меня обрабатывали как того музыканта в подвале – точно бы сказал. А в такой душевной атмосфере торга… Не знаю…
Гаврилин двинулся к двери кабинета.
– Кстати, о музыканте, – Хозяин голоса не повысил, но Гаврилин остановился не оборачиваясь, – о музыканте. Ты его зачем убил? Чтобы он тебя не сдал?
Гаврилин медленно обернулся к Хозяину. А может, ну его все на хер, мелькнула мысль, взять сейчас этого душевного старикана за морщинистую шею, придавить и выбросить в окно. Все равно ведь подыхать.
– Рот ему закрыл? – спросил Хозяин.
– Ты старый человек. Умный. Может быть даже мудрый. Подумай сам.
– Уже подумал.
– И?..
– Жалостливый ты, такие долго не живут.
Гаврилин шагнул к столу. Остановился. Медленно сунул руки в карманы спортивной куртки.
– Живут.
– Я старый человек. Умный. Может быть даже мудрый. Я поднялся снизу на самый верх. И я знаю, жалостливые подыхают первыми. Себя жалей. Своих детей жалей. Жизнь свою жалей. А остальных…
– А остальных, – подхватил Гаврилин, – остальных пусть Господь жалеет. Ты вот поднялся на самый верх. Голова от недостатка кислорода не кружится?
– Кружится. Только не от недостатка кислорода. Ты это тоже когда-нибудь поймешь. На вершине не это страшно. Ты вначале гребешься через кровь и грязь, рвешь кишки себе и глотки врагам, отплевываешься и стонешь. И кажется тебе, что вот залезешь выше всех остальных, и больше никто не сможет гадить тебе на голову. И ты рвешься наверх… Рвешься…
Хозяин невесело усмехнулся, и глаза его показались Гаврилину двумя сгустками боли. Разговор для старика не простой. Что-то там у него внутри шевелится. Что-то ест его изнутри.
– А потом вдруг понимаешь, что все, что ты выше всех, что ты на вершине. Чисто. Красиво. Только вот ногу поставить некуда. И опереться не на кого. Ты там один. А вокруг – пустота. До самых звезд – пустота. И только одна у тебя задача – равновесия не потерять. И чтобы те, кто снизу лезет, тебя не спихнули. Там ведь только одна дорога – наверх. Вниз можно только на крыльях. А крылья только у ангелов. А ангелы на эту гору не лезут. Понял?
– Понял.