Золотько Александр. Под грязью пустота

      – Ни хрена ты не понял, пацан, ни хрена. Этого нельзя понять. От крови можно отмыться. От грязи – можно. От пустоты не отмоешься. Нельзя этого понять вот так, с чужих слов. Это самому пережить нужно. Пережить.
      – Ладно, пора.
      – И знаешь, я думаю, что ты доживешь. Доживешь.
      Гаврилин устало улыбнулся.
      – Ты не смейся. Я старый. На некоторых с самого рождения лежит отметина, что подохнет не сегодня – завтра. На других еще что… А тебя приговорили к долгой жизни. Как меня.
      – Спасибо на добром слове.
      – Дурак. Ты еще меня проклянешь. И себя проклянешь тоже. Когда пустоты хлебнешь. – Хозяин на несколько секунд закрыл лицо руками, – Старый я. Дурной. Подожди секунду, я позвоню Крабу.
      Позвони. Старый и дурной. Позвони. Проклятый, говоришь? Гаврилин почувствовал в горле комок, попытался сглотнуть и не смог. Проклятый.
      Старый ты, мудрый, вор по кличке Хозяин, только не понял ты меня… Или все-таки понял? Вначале сказал, что я жалостливый, что долго не проживу, а потом все-таки пригрозил чуть ли не бессмертием. Раскусил. Раскусил ты меня, Хозяин.
      Не музыканта я тогда в подвале пожалел. Не музыканта, будь ты проклят! Себя я пожалел. Себя! Себя!
      Не его резали на клочки там в подвале, а меня. Меня! И не было у меня другого способа. Только молоток. Только тяжелый молоток с липкой от крови рукоятью, только треск лопающейся кости, только последний выдох музыканта…
      – Ты скоро будешь? – спросил Хозяин по телефону, – Поговорил я с ним… Да. Он меня послал… Ну и что, что лабух?.. Нет, мы с ним просто разговаривали… Ничего. Твоя очередь. Через сколько? Через час?.. Что в клинике, говоришь?.. Ну, звонили мне, звонили. А что прикажешь делать? Войну начинать? Из-за того, что ты не смог потерпеть до утра? Ладно, не по телефону. У тебя сейчас последний шанс остался, этот Гаврилин… Да понимаю я, что все расскажет. Не буду мешать… Жду.
      Хозяин положил телефонную трубку:
      – Слышал?
      – Да.
      – У тебя есть час.
      – Да, – Гаврилин отвечал коротко, с трудом выговаривая слова.
      – Краб сказал, что из больниц исчезли те свидетели разборки в кабаке, которые были ранены. Я так полагаю, что это постарался твой Григорий… э-э… Николаевич.
      – Наверное.
      – Теперь выходит, что ты единственная ниточка. Ты теперь для Краба особо ценная мишень, – Хозяин встал с кресла, обошел стол, подошел к Гаврилину.
      – Что? – спросил Гаврилин.
      – Удачи, – сказал Хозяин и медленно протянул руку.
      Гаврилин посмотрел на нее, потом перевел взгляд на лицо старика. Морщины, шрам, бледные губы и живые глаза.
      Рука. Какой простой жест – рука, протянутая для пожатия. Удачи.
      – Удачи, – сказал Гаврилин, не вынимая руки из кармана.
      Хозяин чуть усмехнулся:
      – Как знаешь.
      – Знаю, – сказал Гаврилин.
      – Клин! – позвал Хозяин.
      Дверь открылась сразу же. На пороге появился Клин, за спиной его маячил секретарь.
      – Отведи его наместо.
      Клин молча посторонился и махнул рукой.
      Гаврилин шагнул через порог. Оглянулся. Хозяин чуть заметно кивнул ему.
      Время пошло, подумал Гаврилин.
 

   Грязь

      – Все решили, что он совсем вырубился, отошли перекурить. Туда-сюда, а он встал и молотком…
      – Да не встал он, подполз, а там уж молотком.
      – Какого хрена ему было ползти? Там всего три шага было. Ты что, подвала того не знаешь?
      Клоун отвернулся от говоривших. Обсуждают и смакуют. Хотя, если подумать, для них это тоже событие. Беситься начинают от безделья. Теперь будут обсасывать происшедшее ночью целую неделю. Если ничего другого не произойдет.
      А Гаврилин в любом случае для них станет легендой. Человек, доведший Краба до белого каления.
      – Молоток по самую рукоять в голову загнал.
      – Ничего такого. Он же в висок бил…
      Долго что-то Хозяин беседует с Гаврилиным. Как бы чего не вышло. Клоун вытащил сигарету, отобрал у одного из говорящих окурок, прикурил.
      Уже пол часа парни обсуждают как и зачем проломил незнакомый мужик голову лабуху. Азартно, со вкусом, но как только разговор упирается в последние слова убитого, так сразу наступает заминка. Они замолкают, озираются по сторонам.
      Они верят. Они верят тому, что сказал обезумевший человек перед смертью, и боятся этого. И страх свой переносят на не знакомого никому из них Гаврилина.
      Лабух указал на него. Это он убил самого Солдата, о котором все говорили только тихим голосом, словно боясь навлечь на себя беду. И теперь им было обещано…
      – Вот он, глянь!
      Все обернулись в сторону крыльца.
      Наконец-то вышел. Клоун выбросил окурок в урну и двинулся навстречу Гаврилину и Клину. Что-то парень бледный. Помертвел лицом. Не сговорились?
      Клин угрюмо смотрит в спину Гаврилину. Ну, это понятно. Клин не позавтракал толком, а привык жить по расписанию.
      – Ты уже пожрал? – спросил Клоун.
      – Когда? Сидел ждал, пока они наговорятся. И позавтракают.
      Клоун взглянул на часы, задумчиво поднял глаза к небу:
      – Ладно, у тебя есть десять минут. Смотайся на кухню, зацепи себе хавки, и бегом ко мне. Я с ним посижу один.
      – Давай, – оживился Клин.
      – Десять минут, – крикнул ему вдогонку Клоун.
      Гаврилин вопросительно посмотрел на Клоуна.
      – Что смотришь? Как поговорили? – спросил тот.
      – Ничего.
      – Здесь скоро будет Краб, – Клоун огляделся, – пошли в комнату, а то ты здесь слишком популярная личность. И привлекаешь слишком много внимания. Скоро начнут за автографом подходить. С самого утра только о тебе и треплются.
      Гаврилин не торопясь двинулся к флигелю. Клоун пристроился слева от него:
      – Тебе нужно делать ноги отсюда.
      – Правда?
      – Правда-правда…
      – Ты дашь мне парабеллум?
      – Я дам тебе шанс.
      Гаврилин остановился, через плечо посмотрел на Клоуна:
      – Спасибо, шанс мне уже дали.
      – Вы договорились?
      – Встреча прошла в теплой и дружественной обстановке.
      – Не стой, пошли. Нам нужно успеть поговорить, – Клоун подтолкнул Гаврилина в плечо. Со стороны могло показаться, что Гаврилин почему-то не хочет заходить во флигель, а Клоун его подгоняет.
      Теперь еще будут говорить, что Клоун крутой, не испугался этого странного мужика. Да какая разница!
      – Что он тебе сказал делать? – Клоун остался стоять у двери комнаты, когда Гаврилин прошел к кровати и сел.
      – Хозяин сказал, чтобы я не дожидался Краба.
      – И дальше?
      – Мочить Клина и уходить через тутошний подвал.
      – Через ход… – Клоун кивнул, – единственный отсюда выход. Ты где ключ от дальней двери возьмешь?
      – Уже открыто.
      Клоун снова кивнул. Все рассчитал Хозяин заранее. Все предусмотрел.
      – Выйдешь из хода метрах в тридцати за оградой, в овраге. Оттуда сразу двигай на север. На ближнюю дорогу не потыкайся, иди к шоссе, до него километров тридцать.
      – Нормально, сбегаю, – каким-то мертвым голосом сказал Гаврилин. – Что-то еще?
      – Приди в себя, парень! Жить хочешь?
      – А тебе что? Жалко? Жалостливые долго не живут. Или тебе Хозяин этого не говорил?
      Клоун чуть не выругался. Действительно, как Гаврилин должен на все это реагировать? Он уверен в том, что Клоун… А почему и нет? Действительно, ведь это он напоил его так, что наутро любой нормальный человек просто не смог бы встать. И явно Клоун работает на Краба. А Краб не станет держать у себя сентиментального человека.
      – Должок свой хочешь вернуть человечеству? – спросил Гаврилин.
      – Хочу.
      – Тогда просто дай мне телефон.
      – И что? За тобой приедут? Кто? Армия на танках? Спецназ на вертолетах. Я, как и Хозяин, могу только помочь тебе выбраться отсюда.
      – Ограниченный контингент гуманизма.
      – А ты прикажешь мне за тебя под нож идти? Я, между прочим, тоже жить хочу.
      – Все мы жить хотим…
      – Вот именно. Ты как собираешься с Клином разбираться?
      – Руками.
      – А ты специалист? Он, между прочим, хоть и урод, но Краб его уже несколько месяцев гоняет. И со здоровьем у него будет сейчас получше чем у тебя.
      – Может возьмешь эту часть работы на себя?
      Клоун, не отходя от двери, сунул руку в карман, вынул что-то и бросил Гаврилину. Тот поймал.
      – Это выкидушка Клина. Я ее у него сегодня утром из кармана вынул. Другого оружия у него нет. На территории усадьбы не положено. Надеюсь, пользоваться умеешь?
      – Я тоже надеюсь, – Гаврилин не отводя взгляда от окна, щелкнул ножом.
      – Старайся ни с кем не встречаться по дороге. Здесь тебе нельзя никому верить. Никому.
      – И тебе?
      Клоун собрался ответить, но за дверью послышались шаги.
      – Убери нож. Это Клин.
      Гаврилин послушно закрыл нож и сунул руку с ним в карман куртки.
      – Не дрейфь, – сказал Клоун.
      В дверь стукнули. Скорее всего ногой. Клоун открыл.
      – Я бегом прибежал, – Клин вошел в комнату, поставил на стол поднос с тарелками, – тебя Хозяин зовет.
      Клоун быстро посмотрел на Гаврилина. Тот отрешенно глядел в окно. Лицо напряжено.
      – Выйдем в коридор, – сказал Клоун, – на пару слов.
      Клин кивнул, пропустил вперед Клоуна и тщательно закрыл за собой дверь.
      Гаврилин встал с кровати, подошел к двери, прислушался к голосам за ней. Вынул руку из кармана. Щелчок, и появилось лезвие.
 

   Кровь

      А чего там! Ну замочил и замочил. Клин в приметы не верил и проклятий не боялся. Если бы сбылась хоть половина из того, что ему желали, он бы уже давно был на том свете, весь перекрученный и выпотрошенный.
      Клин относился к жизни философски. Чего менжеваться? Трясти надо. Умные люди скажут, что нужно сделать. У Клина никогда не возникало желания стать главным. Решать что-то за кого-нибудь. Это делало его удобным исполнителем. Только удобным. Он мог выполнить любой приказ, при условии, что выполнение его не подразумевало проявления инициативы. От сих и до сих.
      Сказали караулить этого мужика – будет караулить. Скажут замочить – замочит. Скажут пытать – с тошнотой, с отвращением, но выполнит. Клин не любил крови. И жмуриков тоже не жаловал.
      Клоуна Клин уважал. Спокойный, уверенный, надежный. Не подставит. Краба Клин скорее боялся. Как, впрочем, и все остальные.
      Клоун – совсем другое дело.
      Когда Клоун позвал его в коридор, Клин только глянул на арестанта. Если Клоун считает, что никуда тот за минуту не денется, значит никуда он и не денется. Клоуна вон даже Хозяин к себе вызывает. Лично.
      – Ты тут не боись, – сказал Клоун, все будет нормально. Вроде бы они с Хозяином договорились.
      – А мне без разницы, – ответил Клин.
      – Ну, и молодец, – Клоун хлопнул Клина по плечу, – я пошел.
      Клин проводил его взглядом, сплюнул на пол, огляделся по сторонам и растер плевок ногой. За такое можно свободно и в харю схлопотать. Никак не может отвыкнуть от уличных привычек.
      Жратва. Все может остыть. А остывшего Клин не любил. Этот, который лабуха замочил, уже похавал с Хозяином вместе. Наверное, и вправду договорились.
      То, что мужика не оказалось на кровати, Клин заметил сразу, но не удивился. Договорились, все еще светилось у него в мозгу, затормаживая реакцию. Клин вошел спокойно, обвел комнату взглядом и вздрогнул, увидев, что Гаврилин стоит прямо возле него. Лица были всего в нескольких сантиметров друг от друга.
      – Как дела? – спросил Гаврилин.
      – Что? – не понял Клин.
      – Как дела?
      – Нормально, – ответил Клин. Он не понимал, чего это с ним разговаривает этот странный мужик, о чем спрашивает. Отвечал Клин автоматически. Потому что был приучен отвечать тем, кто спрашивает.
      – Нормально? Это теперь у вас называется нормально? – спросил Гаврилин и по смотрел вверх. На потолок.
      – Чего там? – Клин автоматически повторил движение Гаврилина и поднял голову. Потолок как пото…
      Хлюп! Лезвие ножа погрузилось в горло Клина. Он не почувствовал боли, просто удар. Что-то горячее ткнулось в горло чуть выше ямочки, под кадык. Клин оттолкнул ударившего, еще не понимая, что тот пытается его убить.
      Как будто кто-то из пацанов в шутку ткнул непотушенным бычком.
      – Ты чего? – сказал Клин, вернее только попытался сказать.
      Хлюп! В горле. Что-то у него в горле не в порядке. И лицо у мужика странное… И…
      У него рука в крови, подумал Клин. Правая рука. В крови. И нож. В этой руке. И с лезвия капает. Кровь…
      Клин взялся рукой за горло. Мокро. Горячо и мокро. И трудно дышать.
      Меня, шевельнулось в мозгу. Он. Ударил меня. Ножом. Клин поднес руку к глазам. Кровь.
      Клин снова попытался что-то сказать, и у него снова не получилось. Хлюп.
      Больно. Внезапно стало очень больно. Но и закричать от боли Клин не смог. Рот широко открылся, из него потекла кровь.
      Убью. Клин протянул к Гаврилину руки. Убью. Нужно только добраться до него…
      Шаг получился неширокий, ноги переставали слушаться.
      Убью! Словно ныряя в воду, Клин качнулся вперед. Достать. Измазанные кровью пальцы рванули одежду Гаврилина.
      Опрокинулся стул, падая, Гаврилин зацепил стол, и на пол слетели тарелки. Клин не обратил на это внимания. Он видел только лицо врага.
      Убью.
      Перед глазами появилось темное облако. Не уйдешь. Не уйдешь! Не…
      Никак не получается его прижать, вырывается, с каждой секундой все сильнее и сильнее. Руки уже не могут удержать его. Соскользнули.
      Ну его! Спать. Просто очень хочется спать. Лечь на пол и уснуть. Уже ночь. Стемнело, и наступила ночь. Он не выспался прошлой ночью.
      Спать. Боли уже не было. Просто очень хотелось спать. Спать.
      Медленно всплыло лицо Клоуна. Прямо перед глазами. Клин удивился, ведь Клоун ушел. Его вызвал к себе Хозяин…
      Хороший парень, этот Клоун. Классный парень.
      Они договорились. Этот самый мужик договорился с Хозяином. Они договорились…
      Но Клину на это наплевать. Он хочет спать. Спать.
      Стало тихо и спокойно.
      Устал. Как устал…
      И уже когда темнота почти отгородила Клина от всего, уже на самой грани… Или уже за гранью, Клин понял, что это не сон.
      Я умер, понял Клин. Я умер. И пришел не страх, не отчаяние. Стало просто очень грустною. И захотелось заплакать.
      Не получилось.
 

   Наблюдатель

      Все. Теперь – все. Парень на полу затих. Все.
      Я сделал это. Я его убил.
      Мой третий. Или первый? Наташку он убил защищаясь, не задумываясь, как не задумываясь убил музыканта.
      Там у него еще было оправдание. Этого он убил, все обдумав и взвесив.
      Как, оказывается, легко все правильно взвесить, когда на одной из чашек весов лежит твоя собственная жизнь. До отвращения легко.
      И не было ни секунды сомнения. Куда-то делись гуманизм и человеколюбие. И чистые руки.
      Гаврилин знал, что руки его снова в крови. И это не фигура речи. Руки его действительно в крови.
      Гаврилин присел на край кровати, не отводя взгляда от лица Клина. Удивительно спокойное лицо…
      Наверное, не так уж страшно умирать. Гаврилин опустился на колени возле Клина. Кровь из горла все еще вытекала. И кровь, и рана, из которой кровь вытекала, все это было не страшным. Глаза.
      Незакрытые глаза Клина. Гаврилин протянул руку, чтобы закрыть их. Это показалось сейчас самым важным. Не бежать к подвалу в поисках выхода, а закрыть глаза убитому. Сделать что-то, чтобы не смотрел двадцатипятилетний парень перед собой. Чтобы не видел он собирающуюся в лужу кровь.
      Гаврилин протянул руку к мертвому лицу, но тут же отдернул ее. Она ведь тоже в крови. Я испачкаю ему лицо.
      Нужно помыть руку, прежде чем прикасаться к его лицу. Гаврилин поискал глазами графин с водой, который принес миллион лет назад Клин.
      Нужно помыть руки.
      Гаврилин встал. Подошел к столу.
      Стоп. Стоп-стоп-стоп-стоп-стоп…
      Он только что убил человека. Убил ради того, чтобы хоть немного продлить жизнь себе. Он убил человека, чтобы… Для чего он убил человека?
      Для чего? Гаврилин сжал голову руками.
      Он убил человека. Своими руками. Просто ударил его ножом в горло. Ударил непрофессионально, не смог убить одним ударом. Пришлось бороться и ждать, когда, наконец, умрет этот человек.
      Ради чего?
      Ему нужно понять, ради чего все это произошло. Иначе не будет никакого смысла в том, что он, Александр Гаврилин, останется живым.
      Если он просто уйдет сейчас из комнаты, залитой кровью, то рядом с этим парнем, случайно вставшим между Гаврилиным и жизнью, останется лежать и еще что-то. Что-то, позволявшее Гаврилину уважать себя, чувствовать себя человеком.
      Все понятно, он должен был убить, чтобы… Чтобы что? Чтобы жить?
      Гаврилин прошел по комнате. Что это с ним? Что? Нужно успокоиться. Успокоиться.
      Должно же быть что-то, что оправдывает Гаврилина. Должно.
      «Всех убьет!» – услужливо всплыло в мозгу. Он выполняет это проклятие? Он орудие мести.
      Гаврилин засмеялся, но, осознав, что хохочет над трупом, осекся. Так смеялся музыкант. Смеялся в лицо Крабу.
      Краб. Да, Гаврилину есть ради чего выжить. Он должен уничтожить Краба. Он должен. Он пообещал…
      Кому? Не важно. Себе, Хозяину, музыканту… Пообещал. И обязан выполнить свое обещание. Он просто оружие мести. Просто оружие.
      Гаврилин присел на корточки возле стены. Это уже было. Было. Палач считал, что является всего лишь оружием. А Гаврилин не мог понять, почему нормальный человек ведет себя как безумец.
      Нормальный? Гаврилин хихикнул. Насколько может быть нормальным убийца.
      …Ночной парк, Гаврилин выбивает из рук Палача пистолет, из которого тот хотел застрелиться… Палач бросает что-то к ногам Гаврилина. Записную книжку. «Это наследство. « – говорит Палач…
      А Гаврилин так и не удосужился заглянуть в эту записную книжку. Сунул в матрас в палате.
      Наследство.
      Какое удобное оправдание, оказывается, придумал тогда для себя Палач. Я просто оружие. Просто оружие. Не от меня зависит убивать или нет. Не от меня.
      От меня только зависит попытаться остаться в живых. И еще попытаться остаться самим собой.
      Ведь он пытался объяснить Палачу той ночью, что его просто втаптывают в грязь, что нужно выжить хотя бы ради того, чтобы доказать тем, кто принимает решения, что он сильнее их, что…
      Вот. Вот это, ради чего стоит жить, ради чего стоит убивать. Палач не смог. Он просто не понял. Он пытался доказать, что он оружие, а не человек, и что оружие лучше человека. А нужно было все наоборот. Гаврилин теперь знает это точно.
      Хозяин, Палач, Григорий Николаевич, Краб…
      Гаврилин оглядел комнату. Нужно уходить.
      Спокойно переступил ноги Клина.
      Вы хотите играть со мной? Вы хотите передвигать меня с места на места как фишку в игре?
      Давайте сыграем.
 

   Глава 7

   Пустота

 
      Успокоиться так и не удалось. Обычно за вспышкой гнева следовало расслабление. Краб словно разряжался, заряд энергии уходил в кого-нибудь, разрушая и калеча, а сам Краб мог успокоиться. До нового разряда.
      Медленное, тихое накопление, толчок, взрыв, пауза и снова медленное накопление. Краб знал за собой этот грех и старался его контролировать. Нужно было тщательно выбирать время и место для вспышки. И не позволять себе взрываться бесконтрольно. Держать себя в руках.
      Контролировать других сможет только тот, кто сможет контролировать себя. И этому правилу Краб тоже следовал неукоснительно. Следовал. Обычно следовал. Но только не теперь.
      Теперь все шло не так. Не так, черт побери, совсем не так. Закипала злость. Пеной поверх этого кипения поднималась слепая ярость, обволакивая мозг, мешая думать ясно. Можно было оставить Дыню и Зайца в покое, придумать другое наказание.
      Можно было. В любое другое время Краб именно так и поступил бы. Не повезло мальчишкам. Выплеснуть клокотавшее в груди оказалось важнее, чем соблюсти правила. Собственные правила.
      Краб снова закурил. Нет, он все сделал правильно. Ему предстоит много работы, требующей ясного ума. Нужно было разрядиться. Нужно было. Только не получилось.
      Сколько он за сегодня выкурил сигарет? Не считал. Плохо. Во рту накопилась горечь. К тому же все видят его волнение. Краб загасил сигарету, приоткрыл окно в машине и выбросил окурок.
      Холодный воздух ударил в лицо, Краб с минуту наслаждался этим, потом снова поднял стекло.
      Плохо все складывается. Плохо. План, еще вчера казавшийся четким и безошибочным, сегодня расползался на глазах, как мечты идиота.
      Как-то вдруг разом изменилось поведение Хозяина, до этого безучастно взиравшего на активность Краба. Да и сама активность теперь приобрела вид лихорадочной суеты.
      Лично вывезти этого Гаврилина, лично съездить в больницы, лично начать разборку в клинике…
      Горло сдавила ненависть. Сволочи. Скоты. Он очень долго ждал. Слишком долго он делал вид, что ему нравиться выполнять чьи-то приказы, что нет ему никакого дела до уголовной карьеры, что совершенно доволен он своим положением.
      Как аккуратно он составлял план, как тщательно взвешивал свои действия и просчитывал реакцию на них. И все только для того, чтобы мелкая гнида, никому не известный Гаврилин, их смешал.
      Ничего. Сейчас он приедет в Усадьбу и поговорит с ним. Медленно, не торопясь. Ему сейчас некуда спешить. Время терпит. А ведь все можно было решить еще ночью. Если бы не Хозяин.
      Зачем ему нужен этот Гаврилин? Или старик просто просчитал операцию Краба и теперь аккуратно плетет свои сети?
      Это тоже нужно учитывать. Нужно учитывать. Хотя…
      Как только Гаврилин скажет Крабу все, что нужно, любая паутина Хозяина обернется для него же петлей. И Краб с наслаждением ее затянет.
      Если все сложится как нужно, то уже сегодня… В крайнем случае, завтра… Краб прикрыл глаза. Все равно не получается. Спокойствие ускользало.
      Ничего. У Краба сейчас будет возможность разрядиться. Гаврилин. Сволочь. Никому и никогда Краб не позволял разговаривать с собой таким тоном. И еще при свидетелях.
      Может быть в этом причина не стихающего яростного кипения злости? Не в том, что приходиться затыкать дыры в плане, а в личном оскорблении?
      Ничего личного, подумал Краб. Ничего. Как же, ничего! Именно личное. Личное.
      Краб открыл глаза как раз возле шлагбаума. Машина притормозила, шлагбаум поднялся, стоявший возле него кивнул.
      Приехали.
      Машина остановилась возле крыльца главного здания. Никто в машине даже не пошевелился, пока Краб не открыл дверцу. Переваривают разборку с Зайцем, подумал Краб. Ничего, пусть переваривают. Заодно расскажут всем остальным. А остальные уж пусть сами догадываются, кто здесь хозяин. Им придется не сегодня так завтра это решать окончательно.
      – Кирилл.
      – Да.
      – Сходите за этим козлом.
      – За кем?
      – За Гаврилиным, он сейчас должен быть во флигеле, в гостевой.
      – Так.
      – Отведете его в подвал. Лабуха там еще не убрали. Аккуратно пристегнете браслетами к лабуху, рожа к роже. И к трубе. Вопросы?
      – Вопросов нет, – сказал Кирилл.
      – Это… – нерешительно пробормотал Нолик.
      – Что?
      – Пожрать бы…
      Краб обернулся к Нолику, и тот осекся, сник и сжался под пристальным взглядом.
      – Пожрать?
      – Ну…
      – Ладно, – разрешил Краб, – двадцать минут.
      Нолик торопливо посмотрел на ручные часы. Кивнул.
      – Все? – спросил Краб.
      – Все, – торопливо ответил Нолик, а Кирилл промолчал.
      – Время пошло, – Краб вышел из машины.
      Сейчас нужно переговорить с Хозяином. Особо не жать, рано. Выяснить, отчего это он подставил Краба в клинике. Почему не предупредил, что Краба в «Гиппократ» решено не пускать.
      Только не сорваться. Спокойно. Эмоции – потом.
      Краб прошел мимо охраны в прихожей. Кивнул в ответ на их приветствия. Спокойно. Спокойно. Краб втаптывал свою злость в глубину души. Сейчас она только помешает.
      Спокойно. Краб так сосредоточился на этом, что мысль о какой-то странности увиденного настигла его уже по пути к кабинету Хозяина. Захотелось вернуться и посмотреть. Потом, одернул себя Краб. Потом. Сейчас – спокойно поговорить с Хозяином.
      Перед кабинетом пришлось остановиться. Небрежно прислонившись к стене, перегораживая доступ к двери, стоял личный телохранитель Хозяина, Винт. Чуть в стороне, на стуле, сидел еще один телохранитель, Бакс.
      Ни тот, ни другой, при появлении Краба, позы не изменили, только посмотрели на него.
      – Мне к Хозяину, – сказал Краб.
      – Доброе утро, – сказал Бакс.
      – Мне к Хозяину, – с нажимом повторил Краб.
      Винт наконец оторвался от стены, потянулся, посмотрел на Краба.
      – Что уставился? – поинтересовался Краб.
      – Ничего, – пожал плечами Винт, отвернулся и постучал в дверь.
      Хозяин что-то ответил. Краб почувствовал, как немеют сцепленные за спиной пальцы. Спокойно.
      – Здесь Краб, – сказал Винт.
      – Пусть входит, – услышал Краб.
      – Прошу, – сказал Винт с улыбкой уступая дорогу Крабу.
      Улыбайся, подумал Краб, до завтра. До завтра.