Страница:
– Так это… – протянул сын.
– Не починил? Придурок. Извини, сержант. Придется к трассе пешком выходить. Сын проводит. Вот согреешься, отдохнешь…
Отдохнешь и согреешься. Согреешься и отдохнешь.
Нужно или уходить немедленно, или ждать, пока приедет Хорунжий. Или приедет Краб.
Если он не поверил их представлению.
Нужно было одевать форму и прорываться самому. Нужно было. Или нет? Он ведь мог напороться на тех, кто видел сержанта. Или на тех, кто видел в лицо его самого. В подвале их было достаточно много. Или вдруг напарник сержанта слишком рано понял бы, что к нему приближается не Миляков.
Тогда не нужно было заходить к леснику. Только… Не хватило бы ему сил добраться до дороги. Он и сюда дошел почти на автопилоте.
Теперь остается только сидеть и ждать. Сидеть и ждать, кто первый приедет за ним.
Лесник сказал, что телефона у него нет. Значит, предупредить о том, что кто-то у него в гостях он не мог никого. Если верить леснику. Его должны были предупредить, что ищут беглеца.
У самого лесника рожа непроницаемая, а вот сын… Он смотрит на Гаврилина просто влюбленным взглядом. Или деревня у них называется Гомосеки? Гаврилин с трудом улыбнулся.
Не на меня смотрит мужик, ему награда мерещится.
Гаврилин затаил дыхание, чтобы остановить очередной приступ тошноты.
Если их предупреждали, что разыскивается беглец – а их обязаны были предупредить – не должны были они так быстро успокоиться. Мало ли что им мог наплести гость? Нужно было постараться быстро сообщить Крабу или Хозяину…
А они даже не пытаются двинуться с места. Или в доме был кто-нибудь третий? Не похоже. Или все-таки есть телефон?
Гаврилин попытался опереться на стену и встать. Рука соскользнула, и он резко опустился на лавку. Толчок отозвался болью в ране. В глазах потемнело.
– Ты чего? – спросил разом оказавшийся рядом сын лесника.
– Х-хе – хреново мне. Боюсь – блевану прямо в комнате.
– Батя! – крикнул парень.
– Чего?
– Тошнит мужика.
– Ну выведи его на крыльцо, только смотри, чтобы Кунак его не порвал.
– Пошли, – Гаврилин не успел уклониться, руки подхватили его под мышки, рванули вверх.
Боль хлестнула по телу, в глазах потемнело.
– Я… я сам… – пробормотал Гаврилин.
– Ничего, давай, помогу.
Гаврилин продирался сквозь боль, как сквозь трясину. Весь мир сжался для него в маленькую светлую точку, и Гаврилин старался не упустить это светлое пятнышко.
Морозный воздух впился в разгоряченное лицо. Гаврилин почувствовал, что никто его больше не поддерживается и вцепился обеими руками в столб на крыльце.
Уже стемнело.
– Кунак, место! – закричал сын лесника, стукнула дверь сарая. – Можешь спускаться.
Осторожно нашаривая ногами ступеньки, Гаврилин спустился во двор. Успел шагнуть в сторону, как новый приступ тошноты скрутил его.
Удержаться на ногах. Устоять, не свалиться. Гаврилин постоял согнувшись, ожидая нового приступа. Сплюнул. Горло снова сжалось, но это были только позывы. Гаврилин выпрямился, прислонился спиной к крыльцу, попытался отдышаться, но боль была начеку.
Гаврилин сунул руку под куртку. Пальцы натолкнулись на рукоять пистолета. Выше свитер был мокрым. Кровь.
Гаврилин постоял еще несколько секунд. Тошнота отступила, в голове немного прояснилось. Только вот слабость… Руки дрожали. И это было не от холода.
Гаврилин осторожно поднялся по ступенькам, прошел неосвещенные сени, вошел в комнату.
Электричества у них действительно нет. Комната освещалась двумя керосиновыми лампами. А он и не заметил. Гаврилин увидел, что лесник стоит возле скамейки, внимательно что-то рассматривая.
Что там может быть? Гаврилин шагнул к лавке. Кровь. Она все-таки просочилась.
Лесник поднял на Гаврилина взгляд.
– Сержант, говоришь?
Гаврилин попятился.
Лесник выпрямился:
– Милиционер?
Гаврилин наткнулся спиной на стену. Остановился, а потом медленно двинулся вдоль нее.
– Ты кого наколоть хотел? – лесник ухмыльнулся, – И ведь почти получилось!
– Батя! Кунака я выпустил! – дверь распахнулась, и в комнату вошел сын лесника.
Он замер на пороге, удивленно рассматривая отца и гостя.
– А таки я был прав! – сказал лесник, – Никуда от нас бабки не делись! Бери его!
Гаврилин вжался спиной в угол, вытащил из-за пояса пистолет и снял его с предохранителя:
– Назад.
– Чего?
– Назад.
– Батя, у него пистолет! – голос прозвучал немного обиженно.
– Брось пушку! Слышь? – лесник мелкими шагами обошел стол, – За тобой уже едут!
– Ага, – кивнул Гаврилин, – сейчас брошу.
Лесник сделал еще один шаг.
– Стоять! – Гаврилин навел на него пистолет.
– Батя!
Гаврилин покосился на крикнувшего. Зомби и сын, мать их так!
– Что делать, батя?
– Выйди из комнаты, – сказал лесник, не сводя взгляда с Гаврилина.
– Стоять!
– А ты все равно не выстрелишь. Хотел бы – уже положил бы обоих.
– Вам деньги нужны?
– Откупиться хочешь? – еще шаг.
Гаврилин отвел ствол в сторону и нажал на спуск. Выстрел прозвучал оглушительно, стоявшая на столе бутылка взорвалась осколками. Комната наполнилась кислым запахом сгоревшего пороха и самогона.
– Я не шучу.
Лесник замер. Сын его исчез за дверью.
– Подними руки и отойди к стене! – приказал Гаврилин.
– Это ты так к нам за гостеприимство?
За дверью что-то лязгнуло.
Ружье, понял Гаврилин.
– Не делайте глупостей, я никого не хочу убивать.
– Батя?
– Подожди, – сказал лесник, не опуская рук, – подожди.
– Я просто уйду, никого не трону, – сказал Гаврилин.
– Куда ты уйдешь? Ты вон на ногах еле стоишь.
– Не твое дело. Просто скажи сыну, чтобы он бросил ружье и убрал со двора собаку.
– И ружье чтобы бросил, значит, и с собакой… – лесник опустил руки.
За дверью снова лязгнуло.
Твою мать, подумал Гаврилин, еще одно ружье.
Взгляд лесника бегал: дверь, пистолет, лицо Гаврилина и снова дверь.
– Мне нужно просто уйти.
Лесник не ответил.
– Если вам нужны деньги…
– Кому ж они не нужны…
– Я заплачу, – рука с пистолетом начала дрожать, и Гаврилин подпер ее левой рукой.
– Заплатишь…
– Сколько за меня назначили? Тысячу? Я дам больше. Сколько нужно?
Лесник усмехнулся:
– Больше?
– Да.
– Не хочется попадать в Крабу?
– Какая разница? Вам ведь нужны деньги.
– Деньги нужны всем… – лесник пристально посмотрел в глаза Гаврилину.
– Я… – в голове звенело и комната снова начинала плыть перед глазами, – я просто уйду.
– Извини, – сказал лесник и вдруг глаза его округлились, и он надсадно закричал, – Сзади!
Гаврилин покачнулся, оглядываясь. Одновременно с этим скользнула в мозгу мысль, что это ловушка, но мысль это была такой вялой, что не успела добраться до сознания вовремя.
Оглянувшись, Гаврилин услышал звон посуды. Палец нажал на спуск пистолета, отдача рванула руки.
Кто мог ожидать такой прыти от пожилого мужика? Гаврилин сделал несколько шагов вперед и прижался спиной к деревянной стене возле двери.
– Батя, что делать будем?
– Держи дверь на прицеле, – скомандовал лесник.
– А что…
– По ногам стреляй. Что зарядил?
– Картечь.
– Вот и ладненько. По ногам. Он нужен живым.
Гаврилин сплюнул.
Картечь. По ногам. Сволочи. Гаврилин закрыл глаза, стараясь успокоиться. Дышал мелко, щадя рану, задабривая боль. Он уже стрелял дважды. В пистолете осталось еще шесть патронов и восемь патронов в запасной обойме.
И никаких шансов. В комнате два окна. Маленькие, с двойными рамами. Сходу их не проломить. Завозится, и в комнату успеет ворваться крошка-сын и его папа-гуманист.
Есть еще одна дверь – наверное в спальню. Гаврилин поборол мгновенное желание перебежать туда и закрыться. Все это только продление агонии.
Что-то они затихли. Гаврилин осторожно вытер рукавом пот со лба. Нужно что-то делать. Взгляд бессильно скользил по стенам, потолку, окнам. По висящим под низким потолком керосиновым лампам.
Шепчутся они, что ли? Гаврилин слышал слабый звук, который мог оказаться и шепотом и просто тяжелым дыханием.
Стены, окна, лампы… Что-то скрипнуло. Половица? Дверь?
Гаврилин сполз спиной по стене, сел на корточки. Окна, лампы… Если сейчас кто-нибудь из них выйдя из дому, подойдет к окну, то сможет спокойно всадить в него заряд картечи.
Точно, снова скрипнула дверь.
Кто из них? Отец или сын?
Быстрее нужно думать. Быстрее. Сбить лампы пулями? Гаврилин поднял пистолет и снова опустил. Керосин. Все загорится. А его из дома не выпустят.
Это не лучше, чем картечь, в клочья разрывающая ноги.
– Хозяин?
Тишина.
– Слышь, хозяин! – горло подчинялось с большой неохотой, слова получались хриплыми, будто рычание загнанной собаки.
В доме остался сын. Отец сейчас осторожно пробирается к окну.
Что делать? Что?
Как там сейчас этот парень за дверью? Ждет появления Гаврилина, наставив на дверь стволы, или… Он ждет команды отца.
Гаврилин снова оглянулся. Часы. Стенные часы, в деревянном футляре, за стеклом.
Некогда раздумывать.
Грязь.
Ничего, сейчас ты запоешь по-другому. Петрович выбежал во двор. Теперь вдоль стены, за угол и к окну.
В ноги метнулся Кунак, светло-серое пятно на черном фоне земли.
– Пошел, дурак, – Петрович отпихнул пса.
Быстрее, пока гость не сообразил что к чему. Петрович подбежал к углу дома. Осторожно заглянул за него. Не хватало еще, чтобы парень встретил его пулей через окно.
Никого. Петрович заглянул в окно. Замерзло, не разглядеть. Твою мать, не подумал. Что теперь? Ломать окно дуриком, наугад? Какое из двух? Где он может быть?
Должен быть прямо возле двери. Самое лучшее место. Значит, видно его будет лучше через правое окно.
Петрович осторожно перешел к другому окну. Сейчас.
Сухо щелкнули курки. Жалко стекол. Но ничего, вставим новые. Петрович на мгновение замешкался. Можно было, конечно, сторговаться с этим парнем. Только вот, как потом все это объяснить Крабу? Лучше уж получить тысячу баксов. Меньше, но безопасней.
Ну, с богом! Петрович примерился к окну, замахнулся. И замер. Какой-то шум со стороны леса. Машина. Медленно пробирается по разбитой еще с осени дороге.
Петрович оглянулся. Краб? Тогда пусть сами разбираются. Или это за гостем?
Что делать тогда? Как отдуваться? Твою мать!
Лесник отошел от окна, приподнялся на цыпочки, пытаясь рассмотреть, что за машина подъезжает.
Кто приехал?
Подал голос Кунак, тихо зарычал и подбежал к хозяину.
– Тихо, – Петрович схватил кавказца левой рукой за ошейник, – тихо.
Свет фар полоснул по сараю.
– Тихо, – прошептал Петрович, приседая. Кунак еле слышно зарычал.
И тут в доме грохнуло. Ружье, из двух стволов, узнал Петрович. Пауза, потом значительно глуше ударил новый выстрел, не ружейный. Потом еще раз. Еще и еще.
Петрович выпрямился, все еще удерживая Кунака.
– Петрович! – крик, прозвучавший из-за забора, показался леснику знакомым.
– Кто там? – Петрович навел ружье на калитку одной рукой.
В доме что-то крикнул сын, снова выстрелило ружье. Живой, подумал Петрович.
– Это я, Кирилл! Что тут у вас?
Снова ружейный выстрел в доме.
– Калитку открой!
– Сейчас, – Петрович побежал через двор к калитке, когда в доме ударил пистолет. Три раза подряд, почти очередью.
Лесник обернулся к дому, замер.
– Давай через забор, Нолик, – скомандовал Кирилл.
Дверь дома распахнулась, полыхнуло. Выстрел. Петрович выпустил из левой руки ошейник Кунака и выстрелил в ответ, навскидку. Раз и еще раз.
– Калитку открой! – это Кирилл, – Нолик.
– Сейчас, – ответил чей-то голос, кто-то спрыгнул во двор. – Сейчас открою.
Снова выстрел от дома. Петрович присел, торопливо перезаряжая ружье.
– Нолик!
– Да уже… – слова вдруг превратились в крик, истошный крик смертельно напуганного человека.
Жмот привык выполнять все, что приказывал отец. Так было проще и надежнее. Только по ногам. Тогда они получат тысячу долларов.
Одно странно, чего это батя отказался отпустить беглеца за деньги? Можно было получить больше бабок… Черт с ним, отцу виднее.
Что он там возится? Жмот не волновался. Он мог ждать и дольше. Просто хотелось закончить эту охоту поскорее. И отвезти добычу в усадьбу. И получить деньги. Хотя бы увидеть, как деньги получит отец.
В комнате что-то скрипнуло. Ходит гад, ищет выход. А некуда! Батю не перехитришь. Не перехитришь.
В прошлом году было… Что-то влетело в дверь, врезалось в стену, с грохотом и звоном бьющегося стекла. Жмот выстрелил не задумываясь, по низу, от порога и половиц полетели щепки. Из обоих стволов, дошло до Жмота. Он выстрелил дублетом по стенным часам. Жмот схватил с кухонного ствола два патрона. Быстрее…
– Брось ружье! – на пороге комнаты появился парень с пистолетом в руках.
Ружье переломилось, Жлоб, не сводя глаз с пистолета, вынул пустые гильзы.
– Брось ружье, идиот! Брось!
Новые патроны легко скользнули в ружье.
– Брось!
Ружье щелкнуло, закрываясь.
Грохот.
Тихий, по сравнению с тем, как грохотало его ружье. Жмот почувствовал удар в грудь, шагнул назад, чтобы удержать равновесие. Стал поднимать ружье.
Еще выстрел, снова удар в грудь, но теперь его удержала стена. Стволы все никак не могли нащупать силуэт на пороге.
Выстрел. Огненной болью взорвался живот. Ноги подкосились, и Жмот сел, но ружья не выпустил.
Где же батя? Где он? Жмот поднял ружье снова. Удар в грудь. Силуэт приблизился вплотную.
Батя!
– Батя! – протянул Жмот. У него не получалось навести ружье. Оно было слишком тяжелым. Что-то рвануло ружье из рук. Не сильно, Жмот удержал его. Нажал на спуск. Выстрел.
Он больше не допустит ошибки, он не станет стрелять разом из обоих стволов. Тень перед глазами шарахнулась.
– Батя! – снова закричал Жлоб.
Ему было больно. И он не мог попасть в зверя.
– Батя! Помоги.
Тень снова встала перед Жмотом. Убить! Сил поднять ружье уже не было, палец снова нащупал спуск и потянул его. Ружье выстрелило и вырвалось из рук.
– Батя!
Из ран на груди и в животе текла кровь, окрашивая в темно-вишневый цвет светлую рубаху. Широко раскрытые глаза незряче смотрели перед собой.
– Батя! – простонал сидящий на полу.
Гаврилин наклонился, чтобы отобрать ружье. Потянул за ствол и чуть не поплатился. Ружье выстрелило перед самым лицом. Жар, грохот. Гаврилин неловко метнулся в сторону, оглохнув, захлебываясь пороховыми газами и болью.
Обожгло щеку. Заряд картечи разнес вдребезги стекло буфета, стоявшего напротив.
Хватит! Гаврилин хотел крикнуть это, но только всхлипнул. Словно рыдания сдавили его горло. Хватит, хватит, хватит!
– Батя! – просипел сидящий на полу. Из уголков рта потекли две тонкие струйки крови, и лицо стало похоже на кукольное. Глаза раненого остановились, зрачки расширились.
Хватит! Гаврилин наклонился к нему, чтобы тряхнуть, чтобы заставить его прекратить… Что? Что он теперь мог прекратить?
– Батя! Помоги…
Прекрати! Хватит! Прекрати!
Нужно остановить все это. Нужно остановить кровь, нужно остановить смерти. Нужно…
И снова грохот выстрела. Где-то под ногами. И выстрел словно прорвал что-то внутри Гаврилина.
Разум словно провалился в трясину. Действовало тело. Пистолет был всего в нескольких сантиметрах от лица сына лесника, когда палец Гаврилина сам нажал на спуск.
Ярко красный всплеск, багровая жижа выплеснулась на стену, на руки, на лицо Гаврилина.
Вторая пуля, третья, брызги, клочья плоти и осколки кости… Горячие удары капель в лицо, толчок отдачи в руку…
Палец все жал и жал на спуск, но патронов уже не было, ствольная коробка отъехала назад, обнажая ствол.
Гаврилин задыхался. Пришлось опереться на стену, чтобы не упасть. Гаврилину показалось, что он смотрит на дергающееся тело умирающего откуда-то с большой высоты.
Куда-то ушли все звуки. Бесшумно ноги скребли по полу, бесшумно скрюченные пальцы скользили по темному ложу ружья, бесшумно стекали темные сгустки по стене.
Тело продолжало действовать. Руки вытащили из рукояти пистолета пустую обойму, засунули ее в карман – нужно отдать сержанту – новая обойма бесшумно вошла в рукоять пистолета, бесшумно вернулся затвор на место.
Гаврилин сунул пистолет за пояс, наклонился, взял из мертвой руки ружье. Мертвые пальцы дернулись, коснулись его руки, и Гаврилин отстраненно удивился, что тело сына лесника продолжает жить после того, как угасло сознание.
Руки Гаврилина сгребли со стола патроны, сунули их в карманы куртки, два патрона ловко загнали в стволы. Гаврилин понимал, что все это делает он, но одновременно с этим знал, что не хочет этого делать, что он хочет только одного – умереть. Прекратить это…
И все-таки он действовал быстро и ловко. Словно все было отрепетировано заранее. Или все это было заложено в него годами занятий?
Дверь на крыльцо легко распахнулась от удара ноги. Что-то шевельнулось в глубине двора. Почти неразличимое из-за резкой перемены освещения. Ружье в руках Гаврилина выстрелило будто самостоятельно. Огненный сноп перечеркнул темноту.
Ноги почти не держали, и Гаврилин буквально скатился по ступенькам.
Темнота ответила двумя выстрелами. Что-то ударило в стену над самой головой Гаврилина, но он даже не пригнулся.
Кто-то приехал, сказал себе Гаврилин. Люди Краба успели приехать раньше.
Гаврилин снова нажал на спуск ружья, прижимая его приклад к бедру. Он даже не пытался попасть. Просто тело выполняло свою работу.
– Нолик!
Нолик? Он уже слышал эту кличку. В подвале. Нолик. Хруст костей. Ругань. Извини. С глазом не получилось! Теперь он пришел за ним? Теперь Краб прислал его за Гаврилиным?
Тело разом ослабло, и Гаврилин чуть не упал. Все.
Все.
Возле калитки что-то случилось. Кто-то истошно закричал. Гаврилин слышал этот крик, понимал, что человек кричит от боли и ужаса, слышал и остервенелое рычание собаки, но ничего больше не шевельнулось у него в душе.
Для него уже все равно. Гаврилин шагнул в сторону, держась правой рукой за стену. Стоп. В правой руке у него было ружье. А теперь его нет. Ну и черт…
Нужно поднять. Гаврилин попытался наклониться, перед глазами засветился рой назойливо жужжащих светляков. Пришлось стать на колени.
Пальцы нашарили ружье, но поднять его не смогли. Гаврилин лег.
Кто-то кричал, кто-то ругался. Внезапно навалилась сонливость.
Гаврилин все-таки перезарядил ружье. Лежа на земле. К нему сейчас подойдут. Как он несколько секунд назад подошел к парню, истекающему кровью. И самое большое, что он сможет сделать, это нажать на спусковой крючок, не целясь, даже не пытаясь попасть. А просто для того, чтобы сделать хоть что-то.
И может быть ему повезет, и чьи-то нервы не выдержат, и ему будет дарована быстрая смерть, и не будет никто пытать его… И…
Гаврилин пополз опираясь на локти, выгнув спину так, чтобы не беспокоить рану, волоча за собой ружье.
В сторону от крыльца. За угол.
Что-то заставляло его тело двигаться. То ли жажда жизни, только страх перед болью. Он уже полз вот так, борясь с собой и болью. Там, в подвале. Он полз тогда, чтобы прекратить чужие мученья.
А сейчас…
Крик захлебнулся. Выстрел. Еще выстрел. Высокий, нечеловеческий визг. Собака. Снова выстрел. Визг оборвался.
Кто-то закричал, на это раз яростно, со злобой.
Вот и все, подумал Гаврилин, привалился левым плечом к стене и подтянул ружье к себе. Отсюда он никуда не уйдет. Просто не сможет. И не захочет.
Гаврилин вытащил из-за пояса пистолет и положил его на землю возле себя.
Он уже не чувствовал холода. Он не чувствовал, что земля твердая. Он даже не чувствовал боли.
Что-то мягко покачивало его. Волна… Морская волна. И легкий шум прибоя в ушах…
Это было всего полгода назад. Солнце, море, пляж… его первое задание. Задание, которое…
Гаврилин улыбнулся. Тогда он думал, что пережил уже самое тяжелое, пережил страх, пережил ощущение бессилия, пережил многих людей…
Ему тогда показалось, что стать причиной смерти – это верх преступления. «Я займу для тебя место», – пообещал тогда человек. Я займу для тебя место в аду.
Дурак. Хотя о мертвых нельзя говорить плохо. Дурак. Для Гаврилина не нужно занимать место в аду, ему уже просто помогли построить ад на земле.
Спать. Спать. Этому голосу хочется подчиниться. Спать. Подчиниться… Гаврилин вздрогнул.
Подчиниться? Нет. Он уже слишком много подчинялся. Он верил… Он хотел верить… Хватит.
Гаврилин открыл глаза. Темнота.
Чуть сбоку, из-за угла, легкий рассеянный свет. Окно кухни. Тело словно исчезло. Его не было. Было только сознание, подвешенное в темноте. В почти полной темноте.
Шум в ушах усилился. Гаврилин сглотнул. В темноте перед ним что-то происходило. Сквозь равномерный шум пробирались какие-то звуки. Обрывки слов?
Какая-то тень мелькнула на темно-сером фоне. Снова. Стала плотней, замерла неподвижно. Тень, лицо которой было гораздо светлее всего тела.
Это за мной, подумал Гаврилин. За мной.
– А ты мне больше ничего не хочешь сказать? – спросил его в подвале Краб.
Хочу, прошептал Гаврилин. Хочу.
Тень приблизилась. Немного. Просто стали видны глаза на лице. Темные провалы на бледном пятне.
Он ищет меня, подумал Гаврилин. Подумал отстраненно, как о чем-то малозначащем. Он просто слишком высоко смотрит. Он не думает, что кто-нибудь может сейчас лежать на земле. На заледеневшей твердой земле.
Тень… Очень похожая на ростовую мишень в тире. Мишень. Мишень вдруг ожила и решила найти стрелка, наказать его за дыры, пробитые в ее фанерном теле. Мишень, решившая отомстить.
Из-за угла донесся голос. Еще одна мишень. Еще один фанерный силуэт, пронизанный злостью и желанием убивать. Они переговариваются шершавыми фанерными голосами. Им нужно найти остывающий комок плоти, истекающее кровью тело. И сделать его тенью.
Гаврилин поднял ружье, одной рукой. Неожиданно легко. Будто не ружье это было, пистолет. Стволы почти уперлись в силуэт.
– Не повезло, – сказал Гаврилин и увидел, как человек замер.
Гаврилин не мог видеть выражение его лица, он видел только, как напряглось тело, как… Будто четче стали его контуры на сером фоне.
– Не повезло, – зачем-то повторил Гаврилин.
Из-за угла снова послышался голос. Вопросительная интонация. Спрашивает что-то?
Рука стала наливаться тяжестью. Он не сможет долго так удерживать ружье. Не сможет…
– Не повезло… – сказал Гаврилин и нажал на спуск.
Чудовище рвало его тело, захлебываясь рычанием. Клыки рвали кожу и сухожилья.
Нолик ударил по оскаленной пасти левой рукой. Вернее, попытался ударить, собака успела перехватить руку. И новая вспышка боли. Кисть захрустела на зубах.
Крик, вырвавшись из груди Нолика, уже не прекращался. Больно же, больно!
Собака рванула головой. Нет! На секунду, на крохотную секунду, собака оставила Нолика в покое, ровно настолько, чтобы он понял – у него больше нет руки. Больше. Нет. Руки.
Нолик даже успел поднести к глазам то, что осталось от кисти. В лицо тонкой струйкой плеснуло что-то теплое. Кровь.
Капли попали на лицо. В распахнутый криком рот.
Собака снова метнулась вперед. К горлу. Нолик успел отклониться назад, и зубы снова сомкнулись на истерзанной руке.
Больно, больно, больно, больно…
Тело Нолика билось, разбрызгивая кровь. Запах и кровь доводили обезумевшую собаку до бешенства.
Петрович замер в нерешительности. В каком-то остолбенении он переводил взгляд с дома на бьющийся клубок тел.
Там, возле дома, человек, убивший – лесник сразу понял это – убивший его сына. Здесь…
– Убери собаку! – через забор перепрыгнул Кирилл.
– Я!..
– Собаку!
– Не-е-ет! – голос Нолика поднялся до животного визга.
Собака впилась в его живот, мотала головой, разбрасывая в стороны ошметки и брызги.
– Помоги!
– Не починил? Придурок. Извини, сержант. Придется к трассе пешком выходить. Сын проводит. Вот согреешься, отдохнешь…
Отдохнешь и согреешься. Согреешься и отдохнешь.
Нужно или уходить немедленно, или ждать, пока приедет Хорунжий. Или приедет Краб.
Если он не поверил их представлению.
Нужно было одевать форму и прорываться самому. Нужно было. Или нет? Он ведь мог напороться на тех, кто видел сержанта. Или на тех, кто видел в лицо его самого. В подвале их было достаточно много. Или вдруг напарник сержанта слишком рано понял бы, что к нему приближается не Миляков.
Тогда не нужно было заходить к леснику. Только… Не хватило бы ему сил добраться до дороги. Он и сюда дошел почти на автопилоте.
Теперь остается только сидеть и ждать. Сидеть и ждать, кто первый приедет за ним.
Лесник сказал, что телефона у него нет. Значит, предупредить о том, что кто-то у него в гостях он не мог никого. Если верить леснику. Его должны были предупредить, что ищут беглеца.
У самого лесника рожа непроницаемая, а вот сын… Он смотрит на Гаврилина просто влюбленным взглядом. Или деревня у них называется Гомосеки? Гаврилин с трудом улыбнулся.
Не на меня смотрит мужик, ему награда мерещится.
Гаврилин затаил дыхание, чтобы остановить очередной приступ тошноты.
Если их предупреждали, что разыскивается беглец – а их обязаны были предупредить – не должны были они так быстро успокоиться. Мало ли что им мог наплести гость? Нужно было постараться быстро сообщить Крабу или Хозяину…
А они даже не пытаются двинуться с места. Или в доме был кто-нибудь третий? Не похоже. Или все-таки есть телефон?
Гаврилин попытался опереться на стену и встать. Рука соскользнула, и он резко опустился на лавку. Толчок отозвался болью в ране. В глазах потемнело.
– Ты чего? – спросил разом оказавшийся рядом сын лесника.
– Х-хе – хреново мне. Боюсь – блевану прямо в комнате.
– Батя! – крикнул парень.
– Чего?
– Тошнит мужика.
– Ну выведи его на крыльцо, только смотри, чтобы Кунак его не порвал.
– Пошли, – Гаврилин не успел уклониться, руки подхватили его под мышки, рванули вверх.
Боль хлестнула по телу, в глазах потемнело.
– Я… я сам… – пробормотал Гаврилин.
– Ничего, давай, помогу.
Гаврилин продирался сквозь боль, как сквозь трясину. Весь мир сжался для него в маленькую светлую точку, и Гаврилин старался не упустить это светлое пятнышко.
Морозный воздух впился в разгоряченное лицо. Гаврилин почувствовал, что никто его больше не поддерживается и вцепился обеими руками в столб на крыльце.
Уже стемнело.
– Кунак, место! – закричал сын лесника, стукнула дверь сарая. – Можешь спускаться.
Осторожно нашаривая ногами ступеньки, Гаврилин спустился во двор. Успел шагнуть в сторону, как новый приступ тошноты скрутил его.
Удержаться на ногах. Устоять, не свалиться. Гаврилин постоял согнувшись, ожидая нового приступа. Сплюнул. Горло снова сжалось, но это были только позывы. Гаврилин выпрямился, прислонился спиной к крыльцу, попытался отдышаться, но боль была начеку.
Гаврилин сунул руку под куртку. Пальцы натолкнулись на рукоять пистолета. Выше свитер был мокрым. Кровь.
Гаврилин постоял еще несколько секунд. Тошнота отступила, в голове немного прояснилось. Только вот слабость… Руки дрожали. И это было не от холода.
Гаврилин осторожно поднялся по ступенькам, прошел неосвещенные сени, вошел в комнату.
Электричества у них действительно нет. Комната освещалась двумя керосиновыми лампами. А он и не заметил. Гаврилин увидел, что лесник стоит возле скамейки, внимательно что-то рассматривая.
Что там может быть? Гаврилин шагнул к лавке. Кровь. Она все-таки просочилась.
Лесник поднял на Гаврилина взгляд.
– Сержант, говоришь?
Гаврилин попятился.
Лесник выпрямился:
– Милиционер?
Гаврилин наткнулся спиной на стену. Остановился, а потом медленно двинулся вдоль нее.
– Ты кого наколоть хотел? – лесник ухмыльнулся, – И ведь почти получилось!
– Батя! Кунака я выпустил! – дверь распахнулась, и в комнату вошел сын лесника.
Он замер на пороге, удивленно рассматривая отца и гостя.
– А таки я был прав! – сказал лесник, – Никуда от нас бабки не делись! Бери его!
Гаврилин вжался спиной в угол, вытащил из-за пояса пистолет и снял его с предохранителя:
– Назад.
– Чего?
– Назад.
– Батя, у него пистолет! – голос прозвучал немного обиженно.
– Брось пушку! Слышь? – лесник мелкими шагами обошел стол, – За тобой уже едут!
– Ага, – кивнул Гаврилин, – сейчас брошу.
Лесник сделал еще один шаг.
– Стоять! – Гаврилин навел на него пистолет.
– Батя!
Гаврилин покосился на крикнувшего. Зомби и сын, мать их так!
– Что делать, батя?
– Выйди из комнаты, – сказал лесник, не сводя взгляда с Гаврилина.
– Стоять!
– А ты все равно не выстрелишь. Хотел бы – уже положил бы обоих.
– Вам деньги нужны?
– Откупиться хочешь? – еще шаг.
Гаврилин отвел ствол в сторону и нажал на спуск. Выстрел прозвучал оглушительно, стоявшая на столе бутылка взорвалась осколками. Комната наполнилась кислым запахом сгоревшего пороха и самогона.
– Я не шучу.
Лесник замер. Сын его исчез за дверью.
– Подними руки и отойди к стене! – приказал Гаврилин.
– Это ты так к нам за гостеприимство?
За дверью что-то лязгнуло.
Ружье, понял Гаврилин.
– Не делайте глупостей, я никого не хочу убивать.
– Батя?
– Подожди, – сказал лесник, не опуская рук, – подожди.
– Я просто уйду, никого не трону, – сказал Гаврилин.
– Куда ты уйдешь? Ты вон на ногах еле стоишь.
– Не твое дело. Просто скажи сыну, чтобы он бросил ружье и убрал со двора собаку.
– И ружье чтобы бросил, значит, и с собакой… – лесник опустил руки.
За дверью снова лязгнуло.
Твою мать, подумал Гаврилин, еще одно ружье.
Взгляд лесника бегал: дверь, пистолет, лицо Гаврилина и снова дверь.
– Мне нужно просто уйти.
Лесник не ответил.
– Если вам нужны деньги…
– Кому ж они не нужны…
– Я заплачу, – рука с пистолетом начала дрожать, и Гаврилин подпер ее левой рукой.
– Заплатишь…
– Сколько за меня назначили? Тысячу? Я дам больше. Сколько нужно?
Лесник усмехнулся:
– Больше?
– Да.
– Не хочется попадать в Крабу?
– Какая разница? Вам ведь нужны деньги.
– Деньги нужны всем… – лесник пристально посмотрел в глаза Гаврилину.
– Я… – в голове звенело и комната снова начинала плыть перед глазами, – я просто уйду.
– Извини, – сказал лесник и вдруг глаза его округлились, и он надсадно закричал, – Сзади!
Гаврилин покачнулся, оглядываясь. Одновременно с этим скользнула в мозгу мысль, что это ловушка, но мысль это была такой вялой, что не успела добраться до сознания вовремя.
Оглянувшись, Гаврилин услышал звон посуды. Палец нажал на спуск пистолета, отдача рванула руки.
Кто мог ожидать такой прыти от пожилого мужика? Гаврилин сделал несколько шагов вперед и прижался спиной к деревянной стене возле двери.
– Батя, что делать будем?
– Держи дверь на прицеле, – скомандовал лесник.
– А что…
– По ногам стреляй. Что зарядил?
– Картечь.
– Вот и ладненько. По ногам. Он нужен живым.
Гаврилин сплюнул.
Картечь. По ногам. Сволочи. Гаврилин закрыл глаза, стараясь успокоиться. Дышал мелко, щадя рану, задабривая боль. Он уже стрелял дважды. В пистолете осталось еще шесть патронов и восемь патронов в запасной обойме.
И никаких шансов. В комнате два окна. Маленькие, с двойными рамами. Сходу их не проломить. Завозится, и в комнату успеет ворваться крошка-сын и его папа-гуманист.
Есть еще одна дверь – наверное в спальню. Гаврилин поборол мгновенное желание перебежать туда и закрыться. Все это только продление агонии.
Что-то они затихли. Гаврилин осторожно вытер рукавом пот со лба. Нужно что-то делать. Взгляд бессильно скользил по стенам, потолку, окнам. По висящим под низким потолком керосиновым лампам.
Шепчутся они, что ли? Гаврилин слышал слабый звук, который мог оказаться и шепотом и просто тяжелым дыханием.
Стены, окна, лампы… Что-то скрипнуло. Половица? Дверь?
Гаврилин сполз спиной по стене, сел на корточки. Окна, лампы… Если сейчас кто-нибудь из них выйдя из дому, подойдет к окну, то сможет спокойно всадить в него заряд картечи.
Точно, снова скрипнула дверь.
Кто из них? Отец или сын?
Быстрее нужно думать. Быстрее. Сбить лампы пулями? Гаврилин поднял пистолет и снова опустил. Керосин. Все загорится. А его из дома не выпустят.
Это не лучше, чем картечь, в клочья разрывающая ноги.
– Хозяин?
Тишина.
– Слышь, хозяин! – горло подчинялось с большой неохотой, слова получались хриплыми, будто рычание загнанной собаки.
В доме остался сын. Отец сейчас осторожно пробирается к окну.
Что делать? Что?
Как там сейчас этот парень за дверью? Ждет появления Гаврилина, наставив на дверь стволы, или… Он ждет команды отца.
Гаврилин снова оглянулся. Часы. Стенные часы, в деревянном футляре, за стеклом.
Некогда раздумывать.
Грязь.
Ничего, сейчас ты запоешь по-другому. Петрович выбежал во двор. Теперь вдоль стены, за угол и к окну.
В ноги метнулся Кунак, светло-серое пятно на черном фоне земли.
– Пошел, дурак, – Петрович отпихнул пса.
Быстрее, пока гость не сообразил что к чему. Петрович подбежал к углу дома. Осторожно заглянул за него. Не хватало еще, чтобы парень встретил его пулей через окно.
Никого. Петрович заглянул в окно. Замерзло, не разглядеть. Твою мать, не подумал. Что теперь? Ломать окно дуриком, наугад? Какое из двух? Где он может быть?
Должен быть прямо возле двери. Самое лучшее место. Значит, видно его будет лучше через правое окно.
Петрович осторожно перешел к другому окну. Сейчас.
Сухо щелкнули курки. Жалко стекол. Но ничего, вставим новые. Петрович на мгновение замешкался. Можно было, конечно, сторговаться с этим парнем. Только вот, как потом все это объяснить Крабу? Лучше уж получить тысячу баксов. Меньше, но безопасней.
Ну, с богом! Петрович примерился к окну, замахнулся. И замер. Какой-то шум со стороны леса. Машина. Медленно пробирается по разбитой еще с осени дороге.
Петрович оглянулся. Краб? Тогда пусть сами разбираются. Или это за гостем?
Что делать тогда? Как отдуваться? Твою мать!
Лесник отошел от окна, приподнялся на цыпочки, пытаясь рассмотреть, что за машина подъезжает.
Кто приехал?
Подал голос Кунак, тихо зарычал и подбежал к хозяину.
– Тихо, – Петрович схватил кавказца левой рукой за ошейник, – тихо.
Свет фар полоснул по сараю.
– Тихо, – прошептал Петрович, приседая. Кунак еле слышно зарычал.
И тут в доме грохнуло. Ружье, из двух стволов, узнал Петрович. Пауза, потом значительно глуше ударил новый выстрел, не ружейный. Потом еще раз. Еще и еще.
Петрович выпрямился, все еще удерживая Кунака.
– Петрович! – крик, прозвучавший из-за забора, показался леснику знакомым.
– Кто там? – Петрович навел ружье на калитку одной рукой.
В доме что-то крикнул сын, снова выстрелило ружье. Живой, подумал Петрович.
– Это я, Кирилл! Что тут у вас?
Снова ружейный выстрел в доме.
– Калитку открой!
– Сейчас, – Петрович побежал через двор к калитке, когда в доме ударил пистолет. Три раза подряд, почти очередью.
Лесник обернулся к дому, замер.
– Давай через забор, Нолик, – скомандовал Кирилл.
Дверь дома распахнулась, полыхнуло. Выстрел. Петрович выпустил из левой руки ошейник Кунака и выстрелил в ответ, навскидку. Раз и еще раз.
– Калитку открой! – это Кирилл, – Нолик.
– Сейчас, – ответил чей-то голос, кто-то спрыгнул во двор. – Сейчас открою.
Снова выстрел от дома. Петрович присел, торопливо перезаряжая ружье.
– Нолик!
– Да уже… – слова вдруг превратились в крик, истошный крик смертельно напуганного человека.
Кровь
Жмот не сводил взгляда с двери. Скоро батя вломится в окно и тогда нужно будет или вязать беглеца, или стрелять в него. По ногам, сказал отец. Значит, по ногам.Жмот привык выполнять все, что приказывал отец. Так было проще и надежнее. Только по ногам. Тогда они получат тысячу долларов.
Одно странно, чего это батя отказался отпустить беглеца за деньги? Можно было получить больше бабок… Черт с ним, отцу виднее.
Что он там возится? Жмот не волновался. Он мог ждать и дольше. Просто хотелось закончить эту охоту поскорее. И отвезти добычу в усадьбу. И получить деньги. Хотя бы увидеть, как деньги получит отец.
В комнате что-то скрипнуло. Ходит гад, ищет выход. А некуда! Батю не перехитришь. Не перехитришь.
В прошлом году было… Что-то влетело в дверь, врезалось в стену, с грохотом и звоном бьющегося стекла. Жмот выстрелил не задумываясь, по низу, от порога и половиц полетели щепки. Из обоих стволов, дошло до Жмота. Он выстрелил дублетом по стенным часам. Жмот схватил с кухонного ствола два патрона. Быстрее…
– Брось ружье! – на пороге комнаты появился парень с пистолетом в руках.
Ружье переломилось, Жлоб, не сводя глаз с пистолета, вынул пустые гильзы.
– Брось ружье, идиот! Брось!
Новые патроны легко скользнули в ружье.
– Брось!
Ружье щелкнуло, закрываясь.
Грохот.
Тихий, по сравнению с тем, как грохотало его ружье. Жмот почувствовал удар в грудь, шагнул назад, чтобы удержать равновесие. Стал поднимать ружье.
Еще выстрел, снова удар в грудь, но теперь его удержала стена. Стволы все никак не могли нащупать силуэт на пороге.
Выстрел. Огненной болью взорвался живот. Ноги подкосились, и Жмот сел, но ружья не выпустил.
Где же батя? Где он? Жмот поднял ружье снова. Удар в грудь. Силуэт приблизился вплотную.
Батя!
– Батя! – протянул Жмот. У него не получалось навести ружье. Оно было слишком тяжелым. Что-то рвануло ружье из рук. Не сильно, Жмот удержал его. Нажал на спуск. Выстрел.
Он больше не допустит ошибки, он не станет стрелять разом из обоих стволов. Тень перед глазами шарахнулась.
– Батя! – снова закричал Жлоб.
Ему было больно. И он не мог попасть в зверя.
– Батя! Помоги.
Тень снова встала перед Жмотом. Убить! Сил поднять ружье уже не было, палец снова нащупал спуск и потянул его. Ружье выстрелило и вырвалось из рук.
– Батя!
Наблюдатель
Сын лесника сидел на полу. Гаврилин всадил в него уже три пули, но парень все еще был жив. И даже не выпустил из рук ружья.Из ран на груди и в животе текла кровь, окрашивая в темно-вишневый цвет светлую рубаху. Широко раскрытые глаза незряче смотрели перед собой.
– Батя! – простонал сидящий на полу.
Гаврилин наклонился, чтобы отобрать ружье. Потянул за ствол и чуть не поплатился. Ружье выстрелило перед самым лицом. Жар, грохот. Гаврилин неловко метнулся в сторону, оглохнув, захлебываясь пороховыми газами и болью.
Обожгло щеку. Заряд картечи разнес вдребезги стекло буфета, стоявшего напротив.
Хватит! Гаврилин хотел крикнуть это, но только всхлипнул. Словно рыдания сдавили его горло. Хватит, хватит, хватит!
– Батя! – просипел сидящий на полу. Из уголков рта потекли две тонкие струйки крови, и лицо стало похоже на кукольное. Глаза раненого остановились, зрачки расширились.
Хватит! Гаврилин наклонился к нему, чтобы тряхнуть, чтобы заставить его прекратить… Что? Что он теперь мог прекратить?
– Батя! Помоги…
Прекрати! Хватит! Прекрати!
Нужно остановить все это. Нужно остановить кровь, нужно остановить смерти. Нужно…
И снова грохот выстрела. Где-то под ногами. И выстрел словно прорвал что-то внутри Гаврилина.
Разум словно провалился в трясину. Действовало тело. Пистолет был всего в нескольких сантиметрах от лица сына лесника, когда палец Гаврилина сам нажал на спуск.
Ярко красный всплеск, багровая жижа выплеснулась на стену, на руки, на лицо Гаврилина.
Вторая пуля, третья, брызги, клочья плоти и осколки кости… Горячие удары капель в лицо, толчок отдачи в руку…
Палец все жал и жал на спуск, но патронов уже не было, ствольная коробка отъехала назад, обнажая ствол.
Гаврилин задыхался. Пришлось опереться на стену, чтобы не упасть. Гаврилину показалось, что он смотрит на дергающееся тело умирающего откуда-то с большой высоты.
Куда-то ушли все звуки. Бесшумно ноги скребли по полу, бесшумно скрюченные пальцы скользили по темному ложу ружья, бесшумно стекали темные сгустки по стене.
Тело продолжало действовать. Руки вытащили из рукояти пистолета пустую обойму, засунули ее в карман – нужно отдать сержанту – новая обойма бесшумно вошла в рукоять пистолета, бесшумно вернулся затвор на место.
Гаврилин сунул пистолет за пояс, наклонился, взял из мертвой руки ружье. Мертвые пальцы дернулись, коснулись его руки, и Гаврилин отстраненно удивился, что тело сына лесника продолжает жить после того, как угасло сознание.
Руки Гаврилина сгребли со стола патроны, сунули их в карманы куртки, два патрона ловко загнали в стволы. Гаврилин понимал, что все это делает он, но одновременно с этим знал, что не хочет этого делать, что он хочет только одного – умереть. Прекратить это…
И все-таки он действовал быстро и ловко. Словно все было отрепетировано заранее. Или все это было заложено в него годами занятий?
Дверь на крыльцо легко распахнулась от удара ноги. Что-то шевельнулось в глубине двора. Почти неразличимое из-за резкой перемены освещения. Ружье в руках Гаврилина выстрелило будто самостоятельно. Огненный сноп перечеркнул темноту.
Ноги почти не держали, и Гаврилин буквально скатился по ступенькам.
Темнота ответила двумя выстрелами. Что-то ударило в стену над самой головой Гаврилина, но он даже не пригнулся.
Кто-то приехал, сказал себе Гаврилин. Люди Краба успели приехать раньше.
Гаврилин снова нажал на спуск ружья, прижимая его приклад к бедру. Он даже не пытался попасть. Просто тело выполняло свою работу.
– Нолик!
Нолик? Он уже слышал эту кличку. В подвале. Нолик. Хруст костей. Ругань. Извини. С глазом не получилось! Теперь он пришел за ним? Теперь Краб прислал его за Гаврилиным?
Тело разом ослабло, и Гаврилин чуть не упал. Все.
Все.
Возле калитки что-то случилось. Кто-то истошно закричал. Гаврилин слышал этот крик, понимал, что человек кричит от боли и ужаса, слышал и остервенелое рычание собаки, но ничего больше не шевельнулось у него в душе.
Для него уже все равно. Гаврилин шагнул в сторону, держась правой рукой за стену. Стоп. В правой руке у него было ружье. А теперь его нет. Ну и черт…
Нужно поднять. Гаврилин попытался наклониться, перед глазами засветился рой назойливо жужжащих светляков. Пришлось стать на колени.
Пальцы нашарили ружье, но поднять его не смогли. Гаврилин лег.
Кто-то кричал, кто-то ругался. Внезапно навалилась сонливость.
Гаврилин все-таки перезарядил ружье. Лежа на земле. К нему сейчас подойдут. Как он несколько секунд назад подошел к парню, истекающему кровью. И самое большое, что он сможет сделать, это нажать на спусковой крючок, не целясь, даже не пытаясь попасть. А просто для того, чтобы сделать хоть что-то.
И может быть ему повезет, и чьи-то нервы не выдержат, и ему будет дарована быстрая смерть, и не будет никто пытать его… И…
Гаврилин пополз опираясь на локти, выгнув спину так, чтобы не беспокоить рану, волоча за собой ружье.
В сторону от крыльца. За угол.
Что-то заставляло его тело двигаться. То ли жажда жизни, только страх перед болью. Он уже полз вот так, борясь с собой и болью. Там, в подвале. Он полз тогда, чтобы прекратить чужие мученья.
А сейчас…
Крик захлебнулся. Выстрел. Еще выстрел. Высокий, нечеловеческий визг. Собака. Снова выстрел. Визг оборвался.
Кто-то закричал, на это раз яростно, со злобой.
Вот и все, подумал Гаврилин, привалился левым плечом к стене и подтянул ружье к себе. Отсюда он никуда не уйдет. Просто не сможет. И не захочет.
Гаврилин вытащил из-за пояса пистолет и положил его на землю возле себя.
Он уже не чувствовал холода. Он не чувствовал, что земля твердая. Он даже не чувствовал боли.
Что-то мягко покачивало его. Волна… Морская волна. И легкий шум прибоя в ушах…
Это было всего полгода назад. Солнце, море, пляж… его первое задание. Задание, которое…
Гаврилин улыбнулся. Тогда он думал, что пережил уже самое тяжелое, пережил страх, пережил ощущение бессилия, пережил многих людей…
Ему тогда показалось, что стать причиной смерти – это верх преступления. «Я займу для тебя место», – пообещал тогда человек. Я займу для тебя место в аду.
Дурак. Хотя о мертвых нельзя говорить плохо. Дурак. Для Гаврилина не нужно занимать место в аду, ему уже просто помогли построить ад на земле.
Спать. Спать. Этому голосу хочется подчиниться. Спать. Подчиниться… Гаврилин вздрогнул.
Подчиниться? Нет. Он уже слишком много подчинялся. Он верил… Он хотел верить… Хватит.
Гаврилин открыл глаза. Темнота.
Чуть сбоку, из-за угла, легкий рассеянный свет. Окно кухни. Тело словно исчезло. Его не было. Было только сознание, подвешенное в темноте. В почти полной темноте.
Шум в ушах усилился. Гаврилин сглотнул. В темноте перед ним что-то происходило. Сквозь равномерный шум пробирались какие-то звуки. Обрывки слов?
Какая-то тень мелькнула на темно-сером фоне. Снова. Стала плотней, замерла неподвижно. Тень, лицо которой было гораздо светлее всего тела.
Это за мной, подумал Гаврилин. За мной.
– А ты мне больше ничего не хочешь сказать? – спросил его в подвале Краб.
Хочу, прошептал Гаврилин. Хочу.
Тень приблизилась. Немного. Просто стали видны глаза на лице. Темные провалы на бледном пятне.
Он ищет меня, подумал Гаврилин. Подумал отстраненно, как о чем-то малозначащем. Он просто слишком высоко смотрит. Он не думает, что кто-нибудь может сейчас лежать на земле. На заледеневшей твердой земле.
Тень… Очень похожая на ростовую мишень в тире. Мишень. Мишень вдруг ожила и решила найти стрелка, наказать его за дыры, пробитые в ее фанерном теле. Мишень, решившая отомстить.
Из-за угла донесся голос. Еще одна мишень. Еще один фанерный силуэт, пронизанный злостью и желанием убивать. Они переговариваются шершавыми фанерными голосами. Им нужно найти остывающий комок плоти, истекающее кровью тело. И сделать его тенью.
Гаврилин поднял ружье, одной рукой. Неожиданно легко. Будто не ружье это было, пистолет. Стволы почти уперлись в силуэт.
– Не повезло, – сказал Гаврилин и увидел, как человек замер.
Гаврилин не мог видеть выражение его лица, он видел только, как напряглось тело, как… Будто четче стали его контуры на сером фоне.
– Не повезло, – зачем-то повторил Гаврилин.
Из-за угла снова послышался голос. Вопросительная интонация. Спрашивает что-то?
Рука стала наливаться тяжестью. Он не сможет долго так удерживать ружье. Не сможет…
– Не повезло… – сказал Гаврилин и нажал на спуск.
Кровь
Нолик закричал. Темная масса ударом швырнула его лицом на забор. Адская боль обрушилась на плечо. Нолик дернулся.Чудовище рвало его тело, захлебываясь рычанием. Клыки рвали кожу и сухожилья.
Нолик ударил по оскаленной пасти левой рукой. Вернее, попытался ударить, собака успела перехватить руку. И новая вспышка боли. Кисть захрустела на зубах.
Крик, вырвавшись из груди Нолика, уже не прекращался. Больно же, больно!
Собака рванула головой. Нет! На секунду, на крохотную секунду, собака оставила Нолика в покое, ровно настолько, чтобы он понял – у него больше нет руки. Больше. Нет. Руки.
Нолик даже успел поднести к глазам то, что осталось от кисти. В лицо тонкой струйкой плеснуло что-то теплое. Кровь.
Капли попали на лицо. В распахнутый криком рот.
Собака снова метнулась вперед. К горлу. Нолик успел отклониться назад, и зубы снова сомкнулись на истерзанной руке.
Больно, больно, больно, больно…
Тело Нолика билось, разбрызгивая кровь. Запах и кровь доводили обезумевшую собаку до бешенства.
Петрович замер в нерешительности. В каком-то остолбенении он переводил взгляд с дома на бьющийся клубок тел.
Там, возле дома, человек, убивший – лесник сразу понял это – убивший его сына. Здесь…
– Убери собаку! – через забор перепрыгнул Кирилл.
– Я!..
– Собаку!
– Не-е-ет! – голос Нолика поднялся до животного визга.
Собака впилась в его живот, мотала головой, разбрасывая в стороны ошметки и брызги.
– Помоги!