Золотько Александр. Разборки под прикрытием

   – Но сильно удивили. Они ведь ничего мне не сказали за все это время. Просто вошли, связали, заткнули рот и принесли вот сюда. Когда я попросился в туалет, предложили ходить под себя. И выпили трехлитровую банку вина…
   – Ябедничать нехорошо, – сказал Гринчук. – В конце концов, они гости. Что вам, вина жалко?
   – У Фадеева в «Разгороме» есть замечательная фраза – Для хорошего человека дерьма не жалко – Рубин потер руки, начал массировать колени. – Ноги затекли. Вы не возражаете, если…
   – Возражаю, – Гринчук поставил перед собой на пол сумку. – Во-первых, по поводу дерьма и хороших людей. Это не из Фадеева, а из Шолохова, «Поднятая целина». У Фадеева тоже есть такое же сипатичное сочетание, но в другом порядке. Что-то типа, дерьма не жалко для хорошего человека. А, во-вторых, мы будем разговаривать…
   – А если я…
   – Я вас снова привяжу, сломаю, на всякий случай, ноги, и мы все равно будем разговаривать. Какой вариант предпочтем?
   Рубин тяжело вздохну:
   – Грубые настали времена. А ведь вроде – начитанный человек. Даже меня уличили…
   – Вы обещали мне помочь.
   – Да, как же, – засмеялся Рубин. – Только я попытался, как появились ваши головорезы…
   – Не получилось… – без выражения сказал Гринчук. – То есть, ничего вы не узнали…
   – Отчего же? Кое-что я узнал. Оказывается, ваша супруга заходила в газету к Леше Рябушкину. Хотела дать объявление, обещала зайти чуть попозже… Мне нужно в туалет, в конце концов.
   – А вы отпускали своих учеников? – Гринчук рассматривал свои руки. – С урока. Идет урок, он отвечает и вдруг – можно я выйду? Отпустили бы?
   – Я не ученик…
   – Но отвечаете, – криво улыбнулся Гринчук. – Иногда наступает момент, когда нужно ответить. За всё.
   – За что мне нужно отвечать? – уточнил вкрадчивым голосом Рубин. – За то, что я плохо ремонтирую обувь? Или за то, что подрабатываю иногда доносительством? За что?
   Гринчук смотрел молча и улыбался.
   – Что вы на меня уставились? Жадность моя… Я разве виноват, что…
   – Вы когда собирались уехать из города? – спросил Гринчук. – Вот, собрать вещи, всё бросить и уехать. Когда?
   – И не собирался я вовсе…
   – Понимаю – менять город, в котором вы всех знаете, вас все знают, на нечто чужое… Кто вы там будете, в чужом городе?
   – Прицепились… Я не собирался уезжать. Я не люблю уезжать отсюда…
   – Это я понял, – кивнул Гринчук. – Понял. Долго думал, напряженно, а потом – понял. Почему, думал я, всё происходит в Приморске? Почему такая неосторожность? Все об этом думали, некоторые решили, что здесь есть засекреченная лаборатория по обработке людей, кто-то искренне полагал найти здесь служителей ада… Практически все рассчитывали на архив. Здоровенный архив, сотни и сотни листов компромата… Тайную организацию с гигантскими планами боялись встретить. Планы строили, гипотезы, блин… А всё… Всё лишь иллюзия.
   – Людям вообще свойственно увлекаться иллюзиями, – тихо сказал Рубин. – Если им не подбросить очередную, они начнут строить сами. Реальный мир слишком пресен.
   В углу подвала что-то зашуршало, Гринчук оглянулся.
   – Не бойтесь, это всего-лишь крыса, – Рубин снова потер колени. – Никак не могу вывести крыс.
   – У них нет иллюзий, – подсказал Гринчук.
   – Представьте себе – нет. Просто жрут они свою пресную действительность…
   – И получают удовольствие от процесса.
   Рубин засмеялся.
   – А вы запомнили. Молодец. Я всегда восхищался людьми с хорошей памятью. Вот у меня, например, очень хорошая память. Некоторые называют ее учительской… Я помню имена и фамилии, даты и адреса… Помню всех, кого учил… Не поверите – даже кому что, когда и за что поставил. Для меня есть люди, которые помнят, и… хлам, извините.
   – У меня был учитель, – Гринчук поднес к лицу разбитые костяшки, – он любил ставить задачи на время. Сложные – но на время. Пятерку получал тот, кто успевал первым. Делил нас на пары и давал задачу. Если ты смог собраться, сконцентрироваться на ней и найти решение – ты получал пятерку. А опоздавший – двойку. Он говорил, что процесс доставляет удовольствие только животному, человек должен стремиться к результату.
   Рубин промолчал. По лицу было видно, он начинает волноваться.
   – Да вы не волнуйтесь, – успокоил Гринчук. – Не нашли – и ладно. Будем искать. Меня интересует другое… Что вам все это давало? Ради чего это всё?
   – Вы о чем?
   – Вы прекрасно понимаете…
   – Я не понимаю, – повысил голос Рубин. – Я не понимаю…
   – Я думал – почему Приморск? Это ведь опасно. Рано или поздно… А потом вдруг как пробило. Кто-то сам выбирает жертву. Смотрит на предложенного кандидата, сам присматривает… Хозяйским взглядом. Это кто-то местный, и не с самого верха. Может быть даже…
   – Даже сапожник? – глаз Рубина не было видно – свет падал сзади, только морщины и тень от складок кожи.
   – Да, сапожник. Хотя конкретно об этом я и не думал. Ехал сюда… – Гринчук потер пальцами мочку уха. – Рассчитывал на экспромт… и на иллюзию. Только на нее, если честно.
   Рубин скрестил на груди руки.
   – Потом… потом понял, что это вы, уважаемый Владимир Максимович.
   – Что вы говорите? И что же вас к этому подтолкнуло?
   Крыса снова зашуршала за ящиками.
   – Случайность. Я бы всё равно вышел на вас… Все равно бы вышел, я готовился именно к этому длительному пути, но потом произошла та самая случайность… Со мной захотят поговорить. Лично, так сказать. Это я так предположил… Пришел к такому выводу, если хотите… Отсюда мораль… – Гринчук потер лоб, снова возвращалось головокружение, в подвале нечем было дышать. – Мораль… Смотреть и искать странности и внимательно относиться к тому, кто захочет со мной переговорить лично… Очень простой метод.
   – И скольких же вы заподозрили – примем ваше воспаленное воображение за реальность – скольких в нашем городе вы заподозрили?
   – Один мой знакомый говорил иначе – будем логичны в рамках предложенного бреда…
   – В рамках бреда, так в рамках бреда. Мне уже даже стало интересно. Скольких…
   – А всех, кто полез ко мне с разговорами. Обоих. Вас и одного из ваших учеников… – скрипнула дверь, и Гринчук обернулся, прислушался.
   Тишина. Только крыса хозяйничает за ящиками.
   – Вас и капитана Стоянова. Димона. Потом – только вас.
   – Но почему же не Диму? Он один из лучших моих учеников.
   – Дерьмо этот ваш ученик. Бездарное дерьмо. Был готов сдавать всех, лишь бы самому уцелеть…
   – Он и в школе был такой. Но ведь это не недостаток… Он умеет выживать. Если бы все героически встречали смерть лицом, кто бы продолжал род человеческий… Вот у вас дети есть? Нет? Некогда было размножаться? Или ваш больше интересовал процесс, признак, так сказать, животного?
   Гринчук потер лоб, медленно покачал головой:
   – Вы меня не разозлите. Некуда больше. И зачем это вам? Вы, рано или поздно, все равно бы встретились со мной… Я думал, что сегодня днем. Но вы подставили Черного Тамплиера…
   – И как вам образ? – с гордостью спросил Рубин. – Какой типаж! И, представьте себе, никто даже не заподозрил… Не могли серьезные дела твориться в таком балагане…
   – Они и не творились… Но зато, когда все начало всплывать, Щелкунов стал потрясающим кандидатом. Единственно возможным кандидатом. Вы знали, что его по телефону узнал Большой Олег? Голос опознал…
   – Голос? Нет. А вот его людей, его самого при передаче Мастера, он должен был узнать. И узнал. Запсиховал, но виду не подал.
   – Вы тогда уже готовились уходить?
   – Нет, что вы, зачем мне уходить. Я готовил иллюзию, как вы правильно выразились. И справился с этим неплохо… Если бы не вы…
   – Если бы не я…
   – Хотя… Вы ведь понимаете, что ничего мне сделать не сможете, – голос Рубина был твердым, уверенным. Рубин верил в то, что говорил. – У меня есть архив… Но никто не сможет его у меня отобрать. Вы меня понимаете?
   – Понимаю.
   – Нет, вы не до конца всё поняли. Мы тут просто болтаем, треплемся по поводу вашего бреда. И ничего этого нет. Нет ничего. Слова вылетают из наших глоток и осыпаются увядшими цветами к нашим ногам. Мы их можем потом вымести, проводя в доме уборку. Не бери на понт, мусор! – Рубин засмеялся, похлопал в ладоши, аплодируя себе. – Вы будете рассказывать историю про сапожника? Вам кто-то поверит? Так вы могли ткнуть пальцем в первого встречного. Не нужно мне рассказывать о современных методах допроса или угрожать болью… Почему никто за эти пять лет не попытался меня найти? Именно поэтому. Они боятся найти. Они хотят себе всё забрать, но что последует после этого? Где я держу свои тайны? Не я, а тайная организация, или нечистая сила, о которой вы мне рассказывали…
   Нужно будет взять меня, допросить… а в это время всплывет нечто… что-то просочится… А если это не я? Спугнуть настоящего?
   Жадность и страх – лучший материал для иллюзий. Самый лучший на свете. Страх и жадность.
   – Я могу сейчас просто взять грех на душу, я устал. Проломлю вам череп и уйду. И уеду. И никто меня не станет искать… Я ведь за этим, собственно, и пришел.
   – Нет, – быстро ответил Рубин. – Не сможете. По двум причинам. Причина первая – вы не сможете, вы не такой. О вас многое рассказали Стоянову, который звонил в ваш город, и бандиты…
   – Которые сегодня вас так неуважительно повязали… – закончил Гринчук. – Минимум один источник – паленый.
   – Это были…
   – Да, Абрек, Котик и Синяк. Они не разобраться со мной хотели, как думал и Мастер и вы, они прибыли по моей просьбе вот для такого, как сегодня, неожиданного случая.
   – По просьбе… – протянул Рубин, задумавшись.
   – Не теряйте время, у вас его нет… И вы не относитесь к людям, которых лимит времени только подстегивает, а не парализует и заставляет ошибаться. Двойка вам…
   – Мне? Двойка? – Рубин зашипел, как змея. – Во-вторых… Вы забыли, что есть две причины… Я вам скажу, но вы держ`ите себя в руках… Не стоит бросаться меня душить, это все только ухудшит. Вы можете меня спокойно выслушать?
   – Могу.
   Рубин пошевелил губами, будто на что-то решаясь. Облизал губы. Как перед прыжком с большой высоты.
   – Вы ведь хотите получить назад свою жену? Без меня у вас это не получится.
   – Что вы говорите? – удивился Гринчук. – Это вы ее похитили?
   – Мы… По моему приказу… Сергеев и Дедов… Они. Они не знали, зачем, но я уже ждал вас. Я все равно хотел на вас выйти… мне мои люди сообщили, что вы едете… ваша жена…
   Рубин сбился и замолчал.
   – Вы дух переведите, – посоветовал Гринчук. – Вот, сипеть начали. Подохнете, того гляди, а я не получу ответ на свой вопрос.
   – Если я не появлюсь завтра утром в своем киоске…
   – Ее убьют? Зажарят на костре из моих денег? Не будьте идиотом, Владимир Максимович. Вы до сих пор полагаете, что я бы подставил свою любимую женщину? Вот так вот, просто?
   Рубин перестал дышать, потрясенно глядя на Гринчука.
   – Никто ее не похищал, Владимир Максимович. Она спокойно приехала, поселилась в гостинице, погуляла по городу, наняла яхту, оставила на ней вещи и деньги… И уехала. Это очень просто, даже в вашем городе. Она дала мне повод устроить здесь шум, заставить всех суетиться, а вас – искать выход, решать, как отделаться от меня, как выяснить, откуда исходит угроза, кем пожертвовать или что пообещать… Вы пытались выиграть темп, но потеряли качество. В шахматы играли? Есть такая фигня – цугцванг. Любой ход ведет к ухудшению положения. И еще есть цейтнот, когда времени на раздумья не хватает. А я вам устроил цейтнот с цугцвангом. Понятно? Всего лишь одним действием – жена приехала явно, а уехала тайно… – Гринчук снова потер лоб. – Никто не пытался захватить власть в городе.
   – Уехала… Никто…
   – Думайте, быстрее думайте… Теперь вам в голову приходит вопрос… Кто, кто стрелял в Гринчука? Стоянов видел, сам чуть под очередь не попал… Чудом спаслись. И чудом снайпер влепил пулю не в лоб Гринчуку, а в выключатель!
   – У меня есть друг, – Гринчук встал с ящика и прошелся по подвалу. – Миша.
   Тошнило, и голова болела немилосердно.
   – Я ему верю, как себе. Этот друг сопровождал Ингу в Приморск, обеспечил ее отход и остался здесь, в городе. Вы должны были запсиховать, узнав, что кто-то так нагло действует на вашей территории. Я вас злил, угрожал, но убить меня вы не могли, нельзя было привлекать внимание…
   Рубин тихо стонал, раскачиваясь на табурете.
   – Вы тоже начали бояться… Вы хотели понять, кто украл мою жену и деньги, кто пытался меня убить, подставив ваших людей… Найти угрозу, найти средства ее отвести… – Гринчук ногой отшвырнул ящик в сторону. – Не было никого… Был только я, со своими рассказами, и Миша… Он отслеживал мои перемещения, а я старался не нарушать предварительных договоренностей с ним. План есть план. При любом раскладе я должен был попытаться найти того водителя, мы договорились об этом заранее… Миша просто дождался меня там, в рощице, я вышел, оговорил с ним детали… Про номер и снайпера в гостинице можно не объяснять?
   Рубин опустил голову, качал ею время от времени, словно спорил с кем-то.
   – Вы сами себя пугали до смерти… И вы, умный и непогрешимый… Иллюзия… Из страха и жадности. Продолжать? Рассказать то, что вы еще не знаете?
   – Не повезло, – прошептал Рубин.
   – Вам – нет. Началась разборка между Дедовым и Сергеевым, подполковник пытался связаться с хозяином, но тот не отвечал… он сидел связанный в подвале своего дома. Страх… Потом на мой волшебный телефон позвонил Михаил… От имени похитителей… Нужно было видеть лица ваших бывших учеников… – Гринчук зажмурился, оперся рукой о стену, борясь с головокружением. – Они решили спасать свои бумаги и кассеты… Свои куски архива, копии того, что они передавали вам. Я уехал, а Миша следил за домом… Миша умеет это делать очень хорошо… И видел, как Сергеев прятал сумки, готовился сбежать. Ему нужно было спасать семью и бежать. Убедить меня, что его не стоит трогать… и бежать.
   – Вы захватили эти бумажки? – в голосе Рубина вдруг зазвучало удовлетворение, почти гордость. – Захватили?
   – В город прислали группу, которая вышла на Сергеева…
   – Значит, все не напрасно… – удовлетворенно прошептал Рубин. – Не напрасно… Они забрали хотя бы это… Теперь начнется… Что уставились? Вы хотели узнать, ради чего это все? Хотели выяснить, что мне давало это? Я скажу… Скажу… Вы когда-нибудь были на мясокомбинате? Видели, как убивают свиней?
   Вначале их привозят и выгружают в загон – обычный загон, каких много. Свиньи не понимают, что с ними происходит… Им кажется, что их просто куда-то перевезли, в новое место, где снова будут кормить. Но их гонят дальше, в следующий загон, уже в цеху. И моют горячей водой. Отмывают почти добела… Никогда в жизни свиньи не были такими чистыми… Они не знают, что это делается для того, чтобы, да, отмыть, но и для того, чтобы щетина стала податливой. Щетина тоже нужна в хозяйстве. Свиней отмывают и гонят дальше… дальше… Загон становится совсем узким, больше одной свиньи пройти там не могут… они идут одна за одной, до тех пор, пока передняя не увидит, куда именно их гонят, что происходит дальше…
   Свинья хочет остановиться, но от нее уже это не зависит. Ее толкают идущие сзади, толкают к человеку с электродом в руках. Удар – свинья падает, но она еще не мертва. Она еще живет, когда цепью обматывают ее ногу и подвешивают на крюк…
   Подходит второй человек, с ножом, перерезает ей горло и конвейер тащит уже мертвую свинью наверх, над бетонным пандусом с небольшим бассейном внизу… Течет кровь… Кровь стекает вниз, ее потом тоже используют… все используют…
   Иногда ток действует не сразу. Удар, другой, но свинья визжит и пытается вырваться… Тогда человек достает обрезок чугунной трубы и бьет свинью по голове. Звук похож на удар по камню. И все… Наверное, свинья опять-таки не умерла, но это уже не важно. Даже если свинья приходит в себя на крюке – ерунда. Ее зарежут и сделают колбасой, или тушей, или консервами – как захочет заказчик…
   Один резчик мне сказал, что ему все равно кого резать, человека или свинью… Все равно…
   – А я… – Рубин ударил кулаком по колену. – Я сидел и видел, как по улицам мимо моего киоска идут толпы свиней… Помытые, подрумяненные на солнце… Им все равно, куда идти… Море там, в конце аллеи, или человек с обрезком трубы… Я задумался… А если бы свиньи имели выбор – идти под нож, или отдать вместо себя другую хрюшку? У меня хорошая память. Абсолютная. Я не могу читать книги, которые помню наизусть. И не могу читать нынешних…
   – Я помню, вас не устраивает язык.
   – Да. Хочешь прочитать хорошую книгу – напиши ее сам. Какие коллизии я видел, какие драмы… Куда там Шекспиру! И ни разу… ни разу я не столкнулся с самопожертвованием. Страх и жадность и ни капли гордости. Жаль, по-видимому, я не смогу насладиться этим… Дракой, визгом, суетой – свиньи будут рвать друг друга… Вам просто повезло, а мне нет… Вы случайно заподозрили…
   – Вам очень хочется, чтобы это была случайность? Одна из тех, что встают на пути великих людей? Случайно оправдались мои подозрения? Да не случайно, уважаемый господин Рубин, не случайно! Вы себя выдали… Вы сами… Я вам свой телефон не показывал? Как только мне позвонил Черный, я сразу понял, что вы хозяин Приморска… Там четыре карточки, в аппарате, действуют одновременно. Трое – Дедов, Сергеев, Олег, Стоянов, Аркаша – все знали один номер. Абрек – другой. А вы, уважаемый гений шантажа, знали третий. Все – на один аппарат, но на разные номера… Вы дали мой номер Черному. Вам и в голову не могло прийти, что Сергеев и остальные имеют другой номер, у вас не было времени и желания допрашивать их подробно, готовиться тщательно… Еще бы, они были только свиньями на бойне, свиньями, которые догадались привести вместо себя других…
   – Зачем вы приехали? – спросил Рубин. – Ведь не для того, чтобы просто сбежать через Приморск…
   – Конечно, нет, – Гринчук скрипнул зубами.
   Дурацкий, никому не нужный разговор. Всё понятно… Он узнал то, что хотел узнать… Ради чего же он теперь продолжает эту болтовню, продираясь сквозь пустые слова, головную боль и отвращение к самому себе… Узнать, что стояло в самом начале, какой камешек обрушил эту лавину на людей? Он это узнал… Что дальше? Он ведь не только за этим шел. Найти виновника и наказать… Наказать…
   – Вы хотели забрать себе архив? – Рубин уже не спрашивал – утверждал и обвинял. – Вам всем нужен только он… Не получите вы его… не получите… Все вы… свиньи… мнящие себя сильными и властными… а я вас всех… всех!
   – Никто не имеет права делать такое с людьми, пусть даже такими, как Мастер, Олег, Сергеев… Никто не смеет так уродовать людей…
   – Они не люди!.. Я видел их с… с первого класса. Дети… Все привыкли к благоглупости, что дети чисты, что из них может получиться кто угодно, нужно только приложить немного усилий… Чушь! Чушь! В них уже все заложено с самого рожденья… Вся жизнь читается в их глазах… Это было смешно, все – семья и школа – борются за формирование его души, а мне достаточно только пошевелить пальцем, чтобы его сущность…
   Гринчук шагнул к старику, левая рука сжала горло…
   – Давай, – прохрипел Рубин. – Видишь? Достаточно одного слова, одной фразы, и ты уже готов убивать… безоружного старика. Я ведь еще тогда, во время первой беседы понял, что ты – убийца. Хочешь остаться…
   Гринчук почувствовал, как под рукой дернулся кадык Рубина, понял, что еще секунда, и пальцы сомнут горло, как кусок пластилина… Гринчук попытался разжать руку… приказал себе – разжать…
   Рубин закашлялся. И нельзя было понять – кашель это или смех.
   Гринчук вытер руку о брюки.
   – Ты… их всех убил… ты знал, что убьешь их… ради чего? Ради идеи? Справедливости ради, правосудия для?.. Так и я отправлял на смерть ради идеи… подтверждения своей правоты… – Рубин выдавливал из себя слова с хрипом, с надрывом, будто встали они ему поперек горла, не давали дышать, и он говорил, чтобы получить возможность дышать… Очистить легкие и глотку… – Ты хотел правосудия?
   – Я просто хотел наказать… тебя… Я не знал, кто ты, не знал, кто стоит за всем этим, но я наказать…
   – Убить…
   – Наказать… убить… не знаю…
   – Так какое право ты имеешь меня судить? Я такой же преступник, как и ты… Ты – как я… Ты же любишь натравливать людей друг на друга, убить их руками друг друга… Они виновны? Потому, что ты так считаешь? Потому, что ты так решил? Но ведь и я… Не было среди них жертв… Не было! Они делали это с удовольствием и наслаждением… И ты сейчас вершишь свое правосудие с наслаждением…
   Пощечина прозвучала в подвале резко и звонко.
   – Вот… – удовлетворенно прошептал Рубин, вытирая кровь с губ, – так здорово ударить слабого… сколько раз ты вот так бил человека? Ты не думал, что ты и тебе подобные, только играете в справедливость? Вы ловите преступников, страшных и кровавых… вся машина власти, деньги и сила против… против одиночки… И вы гордитесь этим? Тычешь свое удостоверение, словно щит, понимаешь, что всякий, кто видит его – испугается… не тебя, не твоих глаз, ума или ловкости… Испугаются того, что стоит за тобой, высится за твоими плечами… Вот это – да! Это – страшно… А так – вы пустышки. А я…
   – А кто ты? Ты сумел подчинить себе… И что? Не всесильная организация, не государство – одиночка тебя расколол… заставил раскрыться… Не потому, что так нужно по закону, нет. А из-за личной ненависти. И, думаешь, я сейчас испытываю радость? Наслаждаюсь победой? Меня тошнит… я не могу оттереть свои руки от крови и грязи… я достал тебя… и стал убийцей…
   – Ты им всегда был… Самые страшные пытки и изощренные планы придумывают те, кому не придется самим их исполнять. Это ты убил всех… Ты убивал взглядом, прикосновением… А теперь ты стоишь передо мной, и понимаешь, что нужно, наконец, решиться. Убить своими руками, не имея никакого оправдания, кроме желания убить. Возьми меня, арестуй… И тогда тот, кому в руки я попаду, станет меня оберегать… Я… Я буду для вас всех высшей ценностью… Ты это понимаешь… Для тебя только один выход – убить меня… Если ты действительно всё хочешь остановить… задушить, размозжить голову старику… Давай, решай… В любом случае – я победил… – Рубин закашлялся. – Я – победил… Часть моего архива попала в руки… Они взорвут…
   – Не взорвут. Тут вам не повезло… Они сами взорвались. Михаил не просто видел, как Сергеев прячет сумки, он положил в них взрывчатку и радиовзрыватель… Нужно было, что б ваш архив погиб на глазах группы… Чтобы все знали – нет больше архива. Нет, – Гринчук присел на корточки перед Рубиным. – Всё – чисто. Нет архива, нет того, кто его создавал, вы ведь все так добротно вывели на покойного Черного Тамплиера. Только мы вдвоем знаем, что настоящий, полный архив есть только у вас в мозгу. И теперь…
   Рубин засмеялся.
   – Нет, вы себе представьте, только представьте – я по крупинкам, по щепочкам все собирал, осторожно, одними легкими прикосновениями заставлял людей выполнять мои приказы, а тут, из-за какой-то ерунды, из-за случайности… – Рубин не смог говорить из-за смеха…
   Лицо Рубина вдруг изменилось, просветлело, взгляд скользнул вверх, за спину Гринчука. Гринчук обернулся… Попытался обернуться, чтобы увидеть… Выстрел – и что-то ударило в спину Гринчука, швырнуло на цементный пол и перехватило дыхание…
   Черт… Гринчук попытался встать, но руки не держали. Гринчук осторожно положил голову на пол, щекой прижался к шершавому цементу…
   – Здравствуй, Дима! – засмеялся Рубин. – Здравствуй, милый…
   Гринчук лежал неподвижно. Боль навалилась на него, стараясь вдавить в цемент.
   – Как самочувствие? – спросил Стоянов. – Больно?
   Гринчук молчал. Главное – не двигаться, и тогда боль, может быть, о нем забудет, перестанет обращать на него внимание…
   – А вы говорите – ничтожество, – сказал Рубин. – А он единственный из всех – единственный – нашел меня четыре года назад, вычислил и пришел поговорить…
   Гринчук не видел их, только слышал голоса. Радостный, немного истеричный, – Рубина, и, безжизненный, – Стоянова.
   – Он меня вычислил…
   – Догадался, – сказал Стоянов. – Догадался и пришел поговорить…
   – Представляете, он принес с собой пассатижи, чтобы пытать меня, чтобы я отдал ему архив… Это было так больно – лишиться ногтя, но в итоге мы договорились.
   – Он все держит в голове. У него абсолютная память. Он читает листок, сжигает его – и всё! Всё! Представляешь, подполковник, какой облом! У меня рядом столько возможностей – и ни фига я не могу… – Стоянов, судя по звуку, спустился по лестнице.
   – И мы договорились, – радостный, счастливый говорок Рубина. – Я сделаю его своим наследником. Правда, без обмана. Он не хочет довольствоваться частью, ему нужно всё… Он был единственным, кто знал обо мне всё… И единственный, кто сотрудничал со мной не из страха, а…
   – Из жадности, – прошептал Гринчук.
   От грохота снова заложило уши, цементная крошка хлестнула Гринчука по лицу.
   – Не попал… – сказал Стоянов. – Жаль, хотел в голову… придется попрактиковаться…
   – Да, Дима… – Рубин просто задыхался от счастья. – Мы…
   – А вы, Владимир Максимович, помогите сесть нашему уважаемому гостю…
   – Я…
   – Вы справитесь… Вы еще крепкий старик… А у меня руки заняты, пистолет, сами понимаете…
   Гринчук почувствовал, как Рубин переворачивает его на спину… Тело взорвалось болью, застонало – Гринчук с удивлением наблюдал за ним как бы со стороны. Да, боль, да – страшно… Но это не он, это его тело… Это всего лишь…
   Он увидел глаза Стоянова, его лицо… Как тогда, сто лет назад, на первом допросе… Власть, самоуверенность… Только сейчас еще и радость… предвкушение чего-то великого…