– Это вы к чему? – вполголоса спросил Протасов.
– К тому, если надумаешь прыгать, – совершенно спокойно сообщил Украинский, хоть и кипел внутри.
– Прыгать? – переспросил Протасов, холодея. – Я? А, зачем мне? – «Ну, ты прогнал, старый пес. Я лучше тебя, козла. Выкину, вот это будет жир».
– Ну, а что тебе еще остается? – это было произнесено почти заботливо.
– Мне? – Протасов вытаращил глаза. Конечно, после рассказов Бандуры он не тешил себя надеждами, наперед зная, что если уж попадется, то, наверняка хлебнет. По полной, в натуре, программе, е-мое. Ночь, проведенная в камере, не добавила ему мужества, ведь он оказался предоставлен собственным мыслям, среди которых преобладали сомнения. Сомнения грызли его пираньями, они же прогнали сон, и Валерий не сомкнул глаз. Он бы обязательно поделился с Атасовым, но, сразу после задержания их развели по разным камерам. Конечно, Протасов изо всех сил подготавливал себя ко всему, но, предложение сигануть в окно вышибло его из колеи. Это было чересчур, по мысли Протасова.
Пока Валерий переваривал слова Украинского, сам полковник сконцентрировался на изучении ногтей. Они не были ухоженными, но и шахтерскими конечно тоже не выглядели. Однако, Украинский потратил время даром, Валерий принял решение стоять насмерть.
– Ничего у вас на меня нет! – выпалил он минуты через две. – Так что, сами прыгайте, если припекло!
– Да ты что? – Украинский злобно осклабился. Его трясло от желания кинуться на Протасова с кулаками и бить, до потери пульса. Сдержаться полковнику помогало только осознание того, что слова иногда бывают гораздо смертоноснее кулаков. – Ты, правда, так считаешь?
Вместо ответа Протасов кивнул.
– Ну, так я тебе скажу, что ты крупно ошибаешься, дружок. У меня на тебя столько, что не вынырнешь, даже не сомневайся.
– Огласите весь список, – сказал Протасов, подумав, что терять, в общем-то, нечего. Если полковник не врет, то, так или иначе пропадать придется. «С музыкой, – добавил он мысленно. – С музыкой лучше, чем без». Да и фамильярное обращение «дружок» сыграло не последнюю роль. В общем, Валерий решил играть в Зою Космодемьянскую. До каких-то там, пока и ему самому неясных пределов.
– Без проблем, – Сергей Михайлович снова успокоился, почувствовав себя хозяином положения. – Начнем с экономики, так, Протасов?
– Начинайте, – согласился Валерий великодушно. – «Начинай, старый ты долбанный бандерлог».
– Итак, – Украинский раскрыл толстую картонную папку, – начнем вот с чего. Ты, Протасов, вступив в преступный сговор с женой, с бывшей женой, – поправился Сергей Михайлович, – гражданкой Капонир, урожденной Артемьевой, произвел хищение государственных средств в особо крупных размерах. Что скажешь на это, Протасов?
– А где такое написано? – осведомился Валерий. – Что-то не припомню, когда это было?
– Не припомнишь? – тон Украинского стал приторным. – Может, Нина Григорьевна Капонир, управляющая банком на Оболони, оживит твою память, а? – быстрый, пытливый взгляд из-под кустистых бровей, острый как бритва и короткий, как фотовспышка. – Она как раз дает показания, дружок. Описывает, как ты ее обхаживал, что предлагал. Как мозги морочил, короче говоря.
Протасов пожал плечами:
– Пурга это, командир. Не сходится ни шиша. А у меня и фирмы нет.
– Зря отпираешься, – ласково пожурил Украинский. – Ни старшая, ни младшая гражданки Капонир тебя выгораживать не собираются. Это тебе так, по секрету. Из-за хорошего отношения, чтобы ты знал. Так что… потом – хуже будет, Протасов.
– Пурга.
– Ну, да ладно, хозяин барин. – Послюнявив пальцы, Сергей Михайлович перевернул страницу. – Документы ты оформлял на общество с ограниченной ответственностью «Кристина». При обществе еще банька числится, тебе знакомая, я думаю.
Валерий предпочел промолчать. Мало ли, какие еще козыри прячет полковник в рукаве. «Пускай достает, – решил Протасов, – пока вешаться не из-за чего».
– Так, – продолжил, между тем Украинский, – с документиками тебе помогала разбираться гражданка Кларчук Мила Сергеевна. Стройная такая. Блондинка. – Полковник выжидающе поглядел на Протасова. – «Ну же, давай, колись, сынок, – говорили его глаза. – По-хорошему».
– Не знаю я никакой Милы, – отрезал Протасов.
– И Бонасюка Василия Васильевича не знаешь? – совсем уж приторным тоном осведомился полковник Украинский.
– Впервые, в натуре, слышу это гребаное погоняло, – не моргнув глазом, сказал Протасов. – Вот вам крест, начальник.
– Странно, – сказал полковник, – а ведь ты его убил.
– Я? – сказал Валерий, ощущая краску, заливающую лицо. Было похоже, что его умыли чем-то теплым и красным. Уши пекло огнем.
– Видишь как, – не меняя тона, сказал Украинский. – Я же предупреждал, только хуже будет.
– Не убивал я никакого Бонасюка, – не очень убедительно сказал Протасов. События двухдневной давности на ночной дороге в лесу встали перед глазами, отчетливые, совсем, как наяву. Он явственно услышал отвратительный шорох, с каким джип тащил по грунтовке застрявшего в колесном просвете банщика. На лбу выступила испарина. Она не ускользнула от полковника.
– Еще как убил, – сказал Украинский. – И за город вывез. Чтобы закопать на старом кладбище. – Что, тоже не припоминаешь? Может, тебе джип память освежит, в котором вы с дружками труп привезли? И который утопили потом в Десне?
– Мне до вашего джипа нет никакого дела.
– Ну, нет, так нет, – подозрительно легко согласился Украинский, – тем более, что он не мой, а Олега Петровича Правилова. – Он вздохнул сочувственно. – Впрочем, хочу тебя заверить, Правилова ты увидишь не скоро.
– Почему это?
– Да потому что тюрьма тебя ждет. На долгие годы.
– Шутите, – сказал Протасов.
– Не до шуток мне, – заверил Украинский, и тут совершенно не преувеличивал. В первую очередь потому, что время поджимало. Ситуация в Пустоши грозила вот-вот выйти из-под контроля. Дело затребовала областная прокуратура. Следовательно, Сергею Михайловичу ничего другого не оставалось, как заставить Валерия заговорить, чтобы выяснить, куда он подевал отобранные у Милы Сергеевны деньги, а потом заставить замолчать навеки. «Чтобы не болтнул лишнего, – добавил Украинский про себя. – Смерть – наилучшая подписка о неразглашении, какую только удалось изобрести человечеству». Он, больше для видимости, перелистал скоросшиватель. – Провернув дельце, ты немедленно обналичил средства. Похвальная оперативность, Протасов. Этим у тебя гражданка Кларчук занималась. Потом угнал машину, желтые «Жигули», я тебе напомню, если снова с памятью туго, и… – полковник сделал небольшую, но драматическую паузу, – …и переехал свою партнершу. Эту самую, гражданку Кларчук. Понимаю тебя, Протасов. Кому охота делиться, да?
– Не переезжал…
– Еще как переехал. На Подоле. Опять не помнишь?
– Когда это было? – спросил Протасов, удивившись собственному, неожиданно охрипшему голосу.
– Напомнить?
– Хорошо бы…
– В четверг.
Протасов тяжело вздохнул. Украинский затаил дыхание, подумав про себя: «Клиент готов».
– Ну, – подбодрил Украинский, – говори.
И только тут Валерка вспомнил об алиби, которое казалось стопроцентным. – «Как же это язабыл», – вздохнул он. И потянулся руками к спасительной страховке, как болтающийся над бездной альпинист:
– Е-мое, у меня ж отмазка имеется! – крикнул он так громко, что немного напугал Украинского, как раз заботливо пододвигавшего Протасову несколько листов белой писчей бумаги и шариковую авторучку.
– Вспомнил! – продолжал Валерий. – У меня отмазка есть. Алиби железобетонное!
– Алиби?
– Ну, да, конкретное! Меня, в натуре, и в городе не было! Как 8-го марта утром свалил, так… по самую, понимаешь, пятницу, бляха муха… с Олькой на даче отрывались. Только, блин, вчера обратно подался…
– И кто сие в состоянии подтвердить? – теперь лицо Сергея Михайловича приобрело кислое выражение.
– Олька! – сообщил Протасов с воодушевлением. – Жена моя. Бывшая. Ольга Капонир.
– И все?
– А чего, мало?
– Протасов, – Украинский подался вперед. Тон стал доверительным. Лицо излучало благожелательность, – Протасов, – позвал он, придвигаясь к Валерию и переходя на шепот.
– Чего? – в свою очередь, почти шепотом, переспросил здоровяк.
– Твое алиби – говно. Яйца выеденного не стоит. Понял? Пшик – и нет ничего. Сгорел ты…
– Почему?
– Сейчас узнаешь, – заговорщически продолжил Сергей Михайлович. – Потому, в частности, что наезд на гражданку Кларчук, дружек, это, по большому счету, так, пустячок.
– Пустячок, блин? – переспросил Валерий, не спеша радоваться.
– Конечно, – подтвердил Украинский. – Шалость. За которую, правда, отвечать все равно придется. Сбив гражданку Кларчук, ты выхватил у нее сумку, и попробовал скрыться. И вот тут, – Сергей Михайлович подошел к главному, – ты по-крупному вляпался. Облажался, по полной программе. Влип, как очкарик. Рванув на Оболонь, подозреваю, чтобы поменять колеса, ты напоролся на наших сотрудников, капитана Журбу и старшего лейтенанта Ещешина. Так было, Протасов?! Они, видать, задержать тебя собирались, да ты ловчее оказался. Ты их убил, Протасов. Убил и сжег. А вот это, пипец, дружок. За это светит вышка. Следишь за мыслью, да?! – Украинский, дойдя до кульминации, повысил голос.
Теперь Валерия бросило в пот. Самые мрачные прогнозы оправдались с лихвой.
– Я их не убивал. – Губы стали деревянными, как у Щелкунчика из советского мультфильма, который он смотрел в детстве. Губы стали чужими, как будто их обкололи новокаином.
– Машина твоя. Интерес – тоже твой. Да, что тут голову ломать – твоя, Протасов, работа.
– Алиби…
– Да никто, всерьез, мать твою, придурок, не будет слушать какую-то трахнутую головой шлюху, Протасов, мамаша которой, кстати, проходит подозреваемой по уголовному делу. По факту финансовых махинаций в особо крупных размерах. Ты чего, белены объелся, кретин?! Пойдет твоя Ольга соучастницей. Или за лжесвидетельство привлечем. Нравится такой оборот, Протасов?
На лице Валерия отразилась сильнейшая работа мыслей. Сергей Михайлович предпочел не мешать, и это принесло кое-какие плоды. – «Конечно, ведь должны быть всходы».
– Вовчик, – пробормотал Протасов.
– Что, Вовчик? – встрепенулся Украинский, которому, в свою очередь не давал покоя статус инкогнито, поразительно долго сохраняемый загадочным приятелем Протасова. Этот мифически загадочный гребаный Вовчик просто не имел права оставаться на свободе. Да и вообще, в живых. Ему давно полагалось занять почетное место, рядышком с Валерием. Желательно, на соседних каталках в морге. – Где твой дружок?
– Не знаю я никакого дружка, – зарядил Валерий.
– Хочешь сгнить на нарах, в то время как он будет гулять на свободе? Нелогично, Протасов! Он, значит, будет проматывать состояние, драть шлюх и все такое, а тебе, значит, вставят домино в рот, предварительно выбив зубы… И, каждый подонок, по очереди… Ты рожу не вороти, придурок, когда я с тобой разговариваю!
Но, Валерий упрямо смотрел в пол. – «Неужели опрокинул, мурло?» — Можно не сомневаться, что если бы в эту минуту ему под руку подвернулся Волына, эта минута стала бы для него последней. К счастью для Вовчика, он был вне пределов досягаемости. Да что там, он даже ничего не знал.
– Убью его, – шепотом пообещал Протасов. Украинский, примерно представляя, какие демоны гложут Валерия, решил, что самое время подлить масла в огонь:
– Убьешь, конечно. Когда выйдешь. А поскольку выйдешь ты нескоро, если вообще выйдешь, Протасов, с туберкулезом и таким дуплом, что туда бутылка минералки залетит со свистом… – Деньги были где-то рядом. Украинский не собирался отступать, чувствуя себя рыбаком, подцепившим на крючок жирную щуку. – Но, Протасов, и это еще не все. Вот в чем, соль-то. Расправившись с капитаном Журбой и лейтенантом Ещешиным, вы с другом Вовчиком навестили гражданку Кларчук. Не знаю, Протасов, откуда вы узнали, что после наезда она осталась жива, не знаю пока, что вы с ней сделали, подозреваю, тоже убили, и, когда лед сойдет… сколько веревочка не вьется, дружок… Так вот, в подвале ее дома зарезанным найден сотрудник милиции. Кто, – Украинский повысил голос, – кто из вас, гребаные недоноски, паразиты поганые, в совершенстве заточкой владеет, думаю, покажет следствие.
Протасов покачал головой.
– В Софиевской Пустоши, где ты проживал с подельником, – Украинский сбросил обороты, теперь его голос звучал устало, – в доме, который вы арендовали, обнаружено стрелковое оружие. Пистолет-пулемет системы Шпагина и автомат Калашникова. На старом кладбище, куда ты привез обезображенное тело Бонасюка Василия Васильевича, мы нашли вот это, – со скрежетом выдвинув ящик стола, (Протасову показалось, что так скрипит гроб, опускаемый в мерзлую землю), Сергей Михайлович выудил целлофановый кулек, продемонстрировал в вытянутой руке.
– Это чего? – одними губами пролепетал Валерий.
– Пистолет капитана Журбы. Найден на старом кладбище. На нем, как и на автоматическом оружии из дома, твои пальчики, дружок. Так что…
Комментарии были излишними. Они оба понимали это. Украинский не знал, стоит ли выкладывать последние козыри. Имеет ли смысл говорить о страшных находках в Пустоши. И без них отчетливо пахло жареным, а, по мысли полковника, давать показания в прокуратуре Валерию Протасову была не судьба. Он должен был скоропостижно скончаться раньше, например, выбросившись из окна, после того, как раскаялся в содеянном. Точно так же, как другу Вовчику светило погибнуть в перестрелке при задержании.
Поэтому, пока он не спешил доставать на свет последние козыри. Старая часовня в Софиевской Пустоши, в каких ни будь двухстах метрах от дома, где Протасов с подельником снимали комнату, была забита трупами. Зачем обоим уродам понадобилось убивать столько людей – он не представлял даже приблизительно. Пустошь оставляла слишком много вопросов. Выходила за рамки рационального, которых полковник старался придерживаться за долгие годы службы. Рэкет – да, вымогательство и даже убийство конкурентов – сколько угодно раз да. В конце концов, обыкновенная борьба за место под солнцем, пускай без правил, но, хотя бы как-то объяснимая. В Пустоши все было по-другому. Там пахло работой маньяка, на которого Протасов, по мнению Украинского, не тянул. Слишком мрачно, и, к тому же, бессмысленно.
– Что требуется от меня? – хрипло спросил Протасов, и Сергей Украинский понял, что говорить о Пустоши пока не придется. – «Эту загадку мы опустим, – сказал себе Украинский, – оставим прокуратуре, пускай распутывают клубок, дергая за все нитки, что только им останутся. Все, кроме Вовчика Волыны и Валеры Протасова».
– Что требуется? – переспросил Украинский не благожелательно, но вполне спокойно. – Ничего такого особенного, дружок. Сотрудничество. Добровольное, Валерий. Осознанное. Понимаешь, о чем говорю?
– Кругом бегом.
– Мне надо знать, где твой дружок, Вовчик Волына. Знаешь, пока он бегает на свободе, лично я чувствую себя неуютно. Раз он натворил дел, пока ты со своей женщиной забавлялся, то пускай он и отвечает. Это логично, а, Протасов?
– Логично, – выдавил из себя Валерий.
– Потом, – продолжил Сергей Михайлович, – мне надо знать, где деньги, которые ты, или твой друг Вовчик, похитили из банка. У гражданки Кларчук еще сумочка была. Сине-белая такая, спортивная. Большая. Так вот вопрос, где она?
– Понятия не имею, – совершенно искренне признался Протасов. Это была чистая правда, но, именно она, отчего-то вызвала пелену гнева, поднявшуюся в мозгу полковника и чуть не затуманившую его, как пар стекло душевой кабины.
– Мне надо это знать, сынок, – вкрадчиво сказал Украинский, хоть, конечно, не считал Валерия Протасова сынком. Напротив, его охватило желание раздавить гниду, размозжить ему голову, выбросить в окно, не дожидаясь результатов. – «Кончай их всех! – нашептывал внутренний голос, и полковник ничего не имел против этого. – Не церемонься. Не жалей. Такие как этот урод, не должны жить. Не дай им паскудить белый свет, потому что они делают его то серым, то вообще черным, в зависимости о того, сколько сил прикладывают. Они, суки, дебилы конченные, положили мертвецов, наверное, еще не всех и выкопали, для них человеческая кровь, что вода, так какого буя с ними надо по-другому как-то?! Их надо кончать, и точка».
– Это все Вовчик, в натуре…
– А где он, где? – спросил Украинский. – И деньги государственные – где? Ты уж поднапряги мозги, сынок, в последний раз, если не хочешь сыграть в самого крайнего мудака? А – ты не хочешь, я по глазам вижу – что нет.
– Не хочу, – шепотом сказал Протасов. Это было, как на духу.
– Вот. Видишь, как хорошо. Уже и договорились. Пришли значит, к общему знаменателю. – Украинский пододвинул Протасову листочки. – Сейчас, значит, напишешь чистосердечное признание, а потом прокатимся, за твоим дружком. Возьмем его, вместе с денежками.
– А потом? – выдохнул Протасов.
– А чего тебе бояться, если ты, по твоим словам, с женой в постельке кувыркался. Отпишешь, как есть, расскажешь, где Вовчика найти, с бабками, и, гуляй…
– Откуда мне знать, где эта гнида? – сказал Протасов. – Я без понятия, гражданин начальник. – На самом деле, Валерий дорого бы дал, чтобы теперь, когда его глаза, наконец, раскрылись, потолковать с Волыной по душам. Но, чтобы сдавать Вовчика Украинскому…
– Ответ неправильный, дружок, – сказал полковник, охваченный желанием отвинтить Валерию голову. – Я тебя, кажется, предупреждал? Чтобы без утаек и финтов. Либо ты, либо Вовчик. А деньги мне нужны в любом случае.
«Мне тоже не помешают», – мелькнуло у Валерия.
– Ты утверждаешь, что не в курсе, где он живет? Сынок, ты не тому компостируешь мозги!
– В натуре так, гражданин начальник! Раньше мы с Вовкой у одной хозяйки жили, за городом. А неделю назад она нас выгнала. К херам. Хрен его знает, теперь, где эта гнида ошивается?!
– Выгнала? – скептически переспросил Украинский. – И ты мне хочешь сказать, что болтался по городу, как ни в чем не бывало, в то время как твой долбаный приятель нагрел тебя на круглую сумму, да к тому же подставил под расстрельную статью?! Ты меня кем считаешь, Протасов?!
– Так, а откуда мне было знать, какой расклад?! – взвыл Протасов. – Бандура сказал, Милу гопы бомбанули! Левые какие-то… – осекшись, он не мигая, уставился в глаза Украинскому. – Вы хотите сказать?.. – пролепетал Валерий.
– А ты сам посуди, Протасов. По-моему, ежу ясно – дружки прокатили тебя, как лоха.
– Нет… – Валерий несколько раз открыл и закрыл рот. Как рыба, имевшая глупость проснуться на пути из морозильника на сковородку.
– Кто пригнал в Пустошь 99-ю Бонасюка, которую вы разбили?!
– Планшетов с Вовчиком, – чистосердечно признался Протасов. – Они в деревню Бонасюка привезли. Он, в дупель пьяный, в багажнике валялся. Только потом они в аварию попали…
– Кто – они?
– Вовчик с Планшетовым.
– А кто, тогда желтую «тройку» в гараж на проспекте Героев Сталинграда пригнал?
– Ну… – замешкался Протасов.
– Если тебе верить, Милу гопы ограбили. Левые какие-то. А откуда они про гараж на Оболони узнали, а?
Протасов стравил излишки воздуха через ноздри. Это был звук паровоза, который уже никуда не едет. Потому как уткнулся в тупик. Кто-то разобрал рельсы. Причем, кто-то свой.
– Где найти Планшетова? – спросил Украинский.
– Не знаю, – сказал Протасов.
– Да?! – Теперь Украинский почти кипел. – Так ты меня понял, выходит? Ладно. Это твое сотрудничество, значит? Хорошо. Хорошо, Протасов. – Амплитуда голоса упала до нулевой отметки, но, это было затишье перед приходом торнадо. – Тогда я тебе, мать твою за ногу, кое-что расскажу!
– Чего вы мне еще расскажете?
– Сейчас узнаешь, – пообещал Украинский, а как узнаешь – не обрадуешься. Ты у меня по полной, понимаешь, программе, ответишь. За всех.
– За что?!
– За трупы в пустоши, поганый ты ублюдок! – наконец, не выдержал Украинский. – За семью Журавлевых, подонок, твою мать! За двух девочек, школьниц, урод гребаный! За их отца и мать, которых ты убил!
– Сидеть! – заорал Украинский через мгновение, когда в ужасе отпрянувший Протасов попробовал встать. – Сидеть на месте, тварь! Сидеть, кому сказал!
На эти вопли в комнату заглянули ожидавшие под дверью милиционеры. Протасов отшатнулся, Украинский навис над ним, как скала:
– Ты, сука, дебил, людей резал, как косой махал! – знак милиционерам выйти.
– Я! Я…
– Ты, б-дь, дерьмо! Ты, гнида, всю часовню мертвецами забил, а теперь говно мне на уши вешаешь?!
– Это не я! Товарищ полковник! Это не я, мамой клянусь!
– А кто?! Кто это сделал?! Вовчик?! Планшетов?!
– Маньяк, товарищ полковник. Или вообще демон!
У Украинского отпала челюсть:
– Кто?! Что ты лепишь, Протасов?!
– Это истинная правда, товарищ полковник. Да у нас там, бывало, по ночам, зуб на зуб не попадал. Мы его изловить с Вовкой хотели, но, куда там.
– Бред сивой кобылы, – фыркнул Украинский, мимоходом подумав, уж не пытается ли Протасов «закосить под дурочку». В его положении это было не худшим вариантом. Возможно, вообще, единственным.
«Только, я тебе такой возможности не предоставлю».
– Это правда.
– Твоя правда, дебил, ни в одну дугу не лезет.
– Но, это так, товарищ полковник! Мы с Вовкой давно подозревали! Мы… мы и тюбетейку на чердаке нашли.
– Тюбетейку? – переспросил полковник, который уже слышал нечто подобное от Торбы.
– Так точно, – подхватил Протасов, в состоянии стресса улавливавший перемены в настроении собеседника с чуткостью радиолокационной антенны. – Оно нас самих преследовало. Вовка думал – малые прикалываются, пока мы не допетрили, что она – с погоста приходит. А потом, когда крест с могилки ее папани нашли, который, якобы, с концами пропал, еще при Брежневе – тут я понял – натуральная нечистая сила там шурует.
Украинский хотел изобразить улыбку, но безумный блеск в глазах Протасова не позволил ей появиться на свет. Губы остались сжаты в ровную вытянутую линию.
– Этот Пастух гребаный, с того света приходит, понимаете?! Да вы, товарищ командир, хоть малых Иркиных спросите. Они подтвердят. Они, нам с Вовкой такое, понимаете, рассказывали… жуть, в натуре.
– Каких малых, Протасов? Что ты метешь!
– Детей ее. Хозяйки, в смысле.
– Ты их знаешь?
– Ну, ясное дело.
– Где они?
– Не в курсе, товарищ полковник. Сам не пойму, честное слово.
– Да как твоему честному слову верить, Протасов, если ты брешешь, твою мать, как Троцкий! Если ты и про детей, и про сумку, и про дружка своего Планшетова п-шь и, понимаешь, не краснеешь!
– Не вру, товарищ полковник! Только нет его уже.
– Как это нет?! Ты про Планшетова говоришь?
– Ну да. Кажется, утоп он. В Десне, вместе с джипом. Вот. И, по-моему, у него в багажнике какая-то сумка валялась. Спортивная, е-мое. Большая, в натуре. – Протасов не помнил никакой сумки, но, чуял, что представляет особенную ценность для полковника. Поэтому дорисовал сумку в воображении. Тем более легко, раз машина пошла на дно. – Только тачка-то утонула. И Юрик, в натуре, вместе с ней. Как Чапаев.
– Ты хочешь сказать… – начал Украинский, подбираясь, и тут в дверь постучали. Сергей Михайлович прервался на полуслове:
– Что там еще? – спросил он, не скрывая неудовольствия.
Дверь со скрипом приоткрылась. В образовавшемся проеме возникла взлохмаченная голова Торбы.
– Что у тебя? – спросил Украинский.
– Сергей Михайлович, можно вас на минуту?
– Ну, что еще?
– Я по поводу джипа, Сергей Михайлович.
– Нашли?
– Так точно. Обещают в течение часа поднять, товарищ полковник.
– Молодцы. – Украинский потер руки. Было приятно слышать, что хоть кому-то хоть что-то удалось. – Надо бы нам туда съездить, – добавил Украинский задумчиво. Чем черт не шутит, сумка Милы Кларчук вполне могла оказаться в багажнике.
– Я по «УАЗику» хотел доложить.
– Так докладывай, Володя. – Вызвав сержанта, чтобы присмотрел за Протасовым, Сергей Михайлович вышел в коридор. – В оба глаза за ним смотри, – предупредил он конвойного, – если в окно сиганет, полетишь следом за ним. Уразумел?
– Ну, что у те6я? – добавил Украинский, когда они с Торбой остались одни.
– «УАЗик» уже вытащили. – Торба придал лицу заговорщическое выражение. – Ребята стали кабину от ила расчищать. Его, понимаете, по самые окна намело. Копнули раз, копнули два. Саперными лопатами…
– Ну, и? – поторопил Украинский.
– На кости напоролись, Сергей Михайлович.
– На какие кости?
– Человеческие, товарищ полковник. Сначала череп подцепили, немного погодя ребра нашли. Того, сего, помалу. Без экспертов разобраться непросто, конечно, но, знаете, на братскую могилу похоже.
– Вызывай криминалистическую лабораторию, – во второй раз за день распорядился Украинский, подумав, что в последнее время его прямо таки преследуют мертвяки, братские могилы и результаты бесчинств, совершаемых серийными убийцами. И, ни конца, ни краю этому не видать.