– Ну-с, – протянул старший чекист, рисуя очередную палочку. Теперь у него получилась латинская буква «F». – М-да-с, схема, по-моему, ясная. К каждому дому, в котором пропал ребенок, прорыт потайной ход. Способ похищения ясен. Остается выяснить мотивы, так сказать, и непосредственных исполнителей. Кто и зачем это сделал. Итак, приступим, товарищи. – Его пенсне светили, как два маяка. Разведчики, потягивавшие папиросы на свежем воздухе, теперь уже кряхтя, поднялись. Они смахивали на шахтеров после смены.
Еще через полчаса разведчики опять показались на поверхности, но, уже с противоположной стороны главного туннеля, в избе Фоменко. Эта семья проживала на отшибе. На этот раз жертвой похитителей оказалась двухлетняя Маруся. В блокноте старшего чекиста теперь образовалась фигура, напоминающая бегущего человечка.
Пока команда матроса-балтийца переводила дух, солнце потихоньку клонилось к Западу. Мужики, сопровождавшие чекистов, мрачнели по мере того, как слабел солнечный свет. Все эти ходы, испещрившие землю под деревней, как древоточцы старый пень, подействовали на крестьян удручающе. Они, уже не таясь, крестились всякий раз, как обнаруживался очередной лаз. Кто-то помянул разрушенную еще в гражданскую войну церковь. Старший чекист делал вид, что ничего этого не замечает. У него и без дурацких предрассудков, свойственных темным, необразованным людям, хватало, над чем поломать голову. Было очевидно, они наткнулись на нечто, не описанное ни одним учебником криминалистики. И, вот, что тут прикажете делать, когда на руках распоряжение: разобраться и доложить по команде? Возвращаться в район с пустыми руками, чтобы позвать на помощь высоколобых столичных профессоров? А откуда их, спрашивается, взять, если, кого не перебили, тот за границу умотал.
– Не тяните резину, товарищи, – напутствовал разведчиков старший чекист, заметив, что те мнутся перед очередной дырой, и не спешат спускаться вниз. В ответ парни зароптали, уверяя, что сил больше никаких нет.
– Ни у кого нет, – отрезал старший, решительно протирая стекла пенсне. – Но, надо.
Своих разведчиков неожиданно поддержал балтиец:
– Люди вымотались, Алексей Николаевич, – сказал бывший революционный матрос, размазывая грязный пот по чумазому лицу. – Надо бы сменить караул.
– Кем, спрашивается? – сказал старший чекист.
– А хотя бы им! – балтиец ткнул перепачканным пальцем в латыша. Тот сначала вытаращил блеклые рыбьи глаза, а потом нервно заговорил на родном языке, перемежая непонятные прибалтийские выражения словами «бунт», «расстрелять» и матерными словечками.
– Рожа немецкая, – матрос сплюнул в грязь. – Договоришься у меня, курва.
Старший чекист еле пресек разгоравшийся конфликт, пообещав, что латыш полезет под землю в следующий раз.
– Почему, б-дь, в следующий?! – возмутился балтиец, словно предчувствуя, что следующего раза не будет.
– Потому, что я так решил! – отрезал старший.
Пеньковая веревка вышла вся. Подземелье оказалось неожиданно длинным, а потому, с каждым открытым ходом двое отвечавших за пеньку парней перемещались к новому отверстию. Следующие несколько ответвлений они прошли, не останавливаясь. Старший чекист лишь уточнял расположение ближайших домиков, из которых исчезли дети, и рисовал все новые черточки, пока карта не стала походить на ель.
– Да, – только и протянул председатель. – Ствол и ветки. Жуть какая-то. – И прямо на глазах у чекиста перекрестился, позабыв, что принадлежит к партийному активу.
– Вот-вот, – оперуполномоченный прочистил нос. – Именно, что ствол-с. Хотел бы я знать, куда он, спрашивается, ведет?
– Вестимо, куда, – буркнул один из мужиков. – В старую балку.
– Что ты болтаешь, дурак? – бывший латышский стрелок наподдал носком щеголеватого ялового сапога глиняную грудку, и она рассыпалась в прах.
– В какую балку? – вмешался старший чекист, делая латышу знак умолкнуть.
Мужики, вначале немного тушуясь под его суровым немигающим взглядом через стекла пенсне, начали рассказывать о старом овраге, который еще при царе-батюшке слыл местом, если не гиблым, то уж нехорошим, это точно. А после Гражданской, заваленный трупами, превратился черт знает во что…
– Кто же там похоронен? – старший чекист недоверчиво прищурился. Он верил в дактилоскопическую экспертизу значительно сильнее, чем потусторонним мотивчикам, свойственным простолюдинам, обожающим истории со всякими демонами и приведениями.
– Похоронен? – вздыхали мужики. – Разве ж так хоронят? Без отпевания, без креста, без батюшки? Где ж такое видано? Так, набросаны, покойники, один на другого. Не по-христиански.
– Кто набросан?
– А кто хочешь. И белые, и ваши. Матросы. В этих краях такую тьму народу загубили, жуть…
– Отставить контрреволюционные разговоры! – вмешался латышский стрелок.
– Да будет вам, Отто Карлович, – сказал старший чекист. – Какая контрреволюция? Скорее, темнота и необразованность. Вот так-с. – И, больше не обращая внимания на латыша, хоть тот и покраснел от гнева, он обернулся к крестьянам:
– Все это совершенно несерьезно, товарищи. Поспешим. Надо двигаться дальше.
Мужики не двинулись с места.
– Алексей Николаевич? – председатель поселкового совета задышал старшему чекисту в ухо. – Не дело это. Видите? – украдкой он показал на солнечный диск, наполовину провалившийся за горизонт. – Скоро стемнеет, Алексей Николаевич. А по ночи такими делами заниматься, как бы себе дороже не вышло. Гляньте на наших мужиков – того и гляди, убегут.
– Что значит, убегут? – глаза за толстыми линзами смотрели на председателя с изумлением. – Как такое может быть?
– Народ-то у нас суеверный, – пустился в объяснения председатель. – Темный, можно сказать. Верят, сами понимаете, во что. А тут – ночь на носу. На сегодня бы свернулись, а завтра, с утра, с новыми, как говорится, силами…
По лицу чекиста было видно, что он собирается строго отчитать председателя. Еще бы, где это видано, прерывать следственные действия из-за каких-то дурацких суеверий. Однако, он, в конце концов, смолчал. Может, из-за окружающей обстановки, навевающей нечто, далекое от научного атеизма. Село осталось далеко позади, даже крыши исчезли за пригорком. Слева виднелось давно не паханное, заросшее сорняками поле, справа глухой стеной возвышался сосновый лес. Сосны росли так густо (видимо, посадку в свое время не пропололи), что их стволы сливались, издали напоминая сплошной частокол. Верхушки деревьев тесно смыкались между собой, обрекая лес на извечный полумрак. Почву устилала мертвая желтая хвоя.
Метрах в ста впереди проселок, по которому двигалась процессия, скатывался в теснину оврага. Это и была та самая старая балка, о которой недавно толковали мужики. Верхняя часть образуемой ей воронки располагалась буквально на опушке леса и была не очень глубока. Заброшенное поле подходило к самому краю расщелины и срывалось куда-то вниз. Край оврага представлял собой гребень, скрывавший балку от посторонних взглядов. Старший чекист обратил внимание, что проселком давно не пользуются. Колеи заросли травой.
– Тут-то и днем ходить боязно, – сказал кто-то из мужиков.
Как и обещал председатель, солнце вскоре нырнуло за верхушки сосен. Последние лучи окрасили пейзаж мрачными, багровыми тонами. Сосны, казалось, прибавили в высоте, словно пытаясь приблизить наступление сумерек. Длинные тени вступающего в свои права мрака потянулись от леса языками, будто ожив. Первой темнота поглотила балку. Затем зловещий закат коснулся поля. Старший чекист приказал процессии остановиться.
– Ладно. Будь по-вашему. Крикните им, пускай поворачивают назад, – сказал он, показывая себе под ноги. Председатель, было, открыл рот, но тут из-под земли послышались удивленные возгласы. Встав на одно колено, старший чекист крикнул:
– Эй, что там у вас?!
– Пещера! – отозвался балтиец.
– Какая пещера? – изумился старший чекист. Латыш, сдвинув кожаную кепку на затылок, вследствие чего показались огненно рыжие, стриженные под бокс волосы, снова заговорил о контрреволюционном заговоре с участием кулаков.
– Огромная! – крикнул балтиец. – Ни конца, ни краев не видать!
– Поясни, что ты видишь?!
Из последовавших криков матроса-балтийца сделалось ясно, что ход привел экспедицию в необыкновенно большой грот. Сколько исследователи не светили факелами, противоположных стен разглядеть не удалось.
– Этого не может быть, – пробормотал старший чекист.
– И свод куда-то вверх уходит! – вопили, между тем, снизу. – Мы потолка тоже не видим.
Оперуполномоченный, спрятав блокнот в карман, извлек оттуда платок и ожесточенно прочистил нос. Последнее заявление балтийца выбило его из колеи.
– Как это, свода не видите? А куда же он подевался? Если мы тут, наверху, стоим. В метре, ну, может, в двух, над вами.
– А хрен его знает, куда! – с раздражением отвечал балтиец. – А только нет его, и баста!
Чекисты наверху переглянулись в смятении.
– Мистификация, право, – еле слышно обронил старший. В это время из-под земли снова что-то закричали.
– Что они так орут? – спросил старший чекист. Ему никто не ответил. Люди наверху не знали. Разведчикам в пещере стало не до него. Теперь они боролись за жизнь. Под ногами глухо ухнула двустволка. Очевидно, стреляли сразу из двух стволов. Звук получился таким раскатистым, что латыш упал на одно колено, в полной уверенности, что начался обвал.
– Тут кто-то есть! – орали из-под земли. – Что-то на нас несется!
– Убирайтесь оттуда! – закричал оперуполномоченный. – Эй, кто-нибудь! Крикните им, чтобы бежали!
Но, находившимся под землей разведчикам бежать было поздно. Казалось, земля дрогнула от воплей и, возможно, топота. Хрипло залаял «наган» матроса-балтийца. Старший чекист заворожено насчитал шесть выстрелов, прежде чем бывший матрос взвыл от боли и ужаса. Впрочем, вопль немедленно оборвался.
– Хватайте лопаты и копайте! – страшным голосом приказал старший чекист, как только вышел из ступора. Однако мужики, сгрудившись в кучу, и не подумали взяться за дело. Латыш сообразил, что они вот-вот ринутся наутек.
– Живо, работать, кулачье! – его дрогнувшие пальцы несколько раз окарябали деревянную кобуру, прежде чем в руке оказался длинноносый вороной «Маузер». – Стоять, сволочь!
Старший чекист потерял контроль над ситуацией. Несколько раз полыхнуло, латыш выстрелил по мужикам. Потом мелькнул топор, брошенный чей-то меткой рукой. Тяжелое лезвие угодило в лоб латышу, раскроив череп и выпачкав рыжую шевелюру красным. Бывший латышский стрелок, выронив «Маузер», ничком повалился в придорожную канаву.
– Ах ты, черт! – вырвалось у старшего чекиста. Какое-то время он стоял, глядя вслед убегающим мужикам. Двое из них остались на месте, один судорожно хватался за живот, из которого хлестала кровь. Второй, убитый, лежал молча, и только слегка дергал ногами в лаптях. Старший чекист перевернул на спину латышского стрелка. Тот тоже был мертв.
– Бежать надо, Алексей Николаевич! – взмолился председатель совета, он единственным не покинул оперуполномоченного. – Бежать!
– Я тебе дам бежать! – пробормотал старший чекист, и, сунув пистолет за пояс, поднял брошенную лопату. – А ну, помогай! – лопата по штык вошла в грунт. Председатель не сдвинулся с места.
– Бежим, Алексей Николаевич!
Обругав последнего своего солдата паникером и дешевкой, оперуполномоченный налег на лопату. Снизу яростно рыкнула двустволка, а затем коротко вскрикнул Георгиевский кавалер. Кажется, старик пытался призвать Бога, но успел выговорить только первый слог. Потом чекист и председатель разобрали удаляющиеся вопли одного из разведчиков балтийца. Похоже, парень со всех ног припустил к селу. То, что преследовало его по пятам, сотрясло подземелье тяжелым топотом. Чекист успел подумать о каменных ядрах, катящихся по проходу неудержимой лавиной.
– Что же это такое? – спросил чекист, отбрасывая бесполезную лопату.
– Жабы, Алексей Николаевич!
– Кто?!
– Бежим! Бежим! – вместо ответа призвал председатель. Но, для старшего чекиста настал последний отсчет. И пяти секунд не прошло, как он с проклятиями по колено ушел в землю. Это было настолько невероятно, что председатель не поверил глазам. Впрочем, было темно, так что он не мог разобрать подробностей.
– Черт! – выдохнул чекист, от неожиданности позабыв о пистолете. – А ну-ка, дай мне руку!
И тут его лицо начало багроветь. Председатель словно окаменел. Он хотел крикнуть, но в зобу сперло дыхание. Зато старший чекист сначала выгнулся назад, нелепо взмахнул руками, а затем завопил так, что вопль его, пронесшись над верхушками черного леса, достиг деревни, заставив ее обитателей буквально оцепенеть от ужаса. Этот же крик вывел председателя из оцепенения. Он увидел, как туловище старшего чекиста рывком ушло в землю по грудь, и этого оказалось достаточно. Председатель развернулся и опрометью кинулся наутек.
* * *
– Ни хрена себе, чувак, ты ужастики на ночь рассказываешь! – первым нарушил молчание Планшетов. – Ни хрена себе… Прямо выпить захотелось.
– По-любому, – согласился Волына, очень довольный тем, что его история произвела впечатление. – Может, будем какую селуху проезжать, так выскочишь, самогона поспрашаешь?
– Нашел лоха.
– Т-так чем де-дело закончилось? – осведомился Эдик. Как историк, он полагал, что в конце каждого параграфа должна быть поставлена точка.
– А ничем, – сказал Вовчик. – Через три дня солдат пригнали. Гэпэушников понаехало – хоть жопой жуй. Ученых разных привезли. Из Питера, и из Москвы. Выставили вокруг села оцепление. Потом забор построили. Колючку везде натянули. Как на зоне. И хана.
– А селюки, блин? – удивился Протасов.
– Переселили, зема. Под шумок – прямо за полярный круг. Тогда туда валом народу высылали.
– То-топ сикрет, – кивнул Армеец.
– А председатель? – спросил Планшетов.
– Председателя, зема, в психушку забрали. Он, после той ночи башкой тронулся.
– На хрена ГПУ твои, Вовчик, жабы понадобились?
– Как это, на хрена? – удивился Волына. – Бабка говорила, коммунисты хотели этих самых жаб на свою сторону перетянуть. И использовать для борьбы с мировым империализмом.
– Ну, ты, блин, загнул! – не выдержал Протасов.
– М-да, – протянул Планшетов и широко зевнул. – Жуть.
– Пурга голимая! – фыркнул Валерий.
– Пурга или нет, зема, а говорят, будто, когда наши в 41-м отступали, заложили там повсюду тротил, и как херанули… на фиг!
В салоне повисла тишина.
– Но, немцы все одно копали. У них нашими жабами разведка заинтересовалась. Гестапо.
– Абвер, – поправил Армеец.
– Чего?
– Абвер. Во-военная разведка. Ге-гестапо – это тайная по-политическая полиция.
– Так или эдак, – сказал Вовчик, – а фрицы в тех краях два года копошились. А наши их то с воздуха утюжили, то партизанами докучали. Чтобы помешать…
– Чему помешать, чувак?
– Работам по приручению жаб, – важно сказал Вовчик.
– На кой черт твои гребаные жабы Гитлеру дались, плуг? – взорвался Протасов. – Что ты паришь херню разную, е-мое?!
– Как, зачем. Хотел он, чтобы они за евреями гонялись.
– Тьфу, бред, блин!
– Бабка рассказывала, – обиженно продолжал Вовчик, – что после войны красные снова жабами занялись. – Только никак разобраться между собой не могли, кому этим делом заниматься. Все дергали, друг у друга, Берия, и этот второй черт, как его?
– Абакумов? – предположил Эдик.
Ага, верно, банабак. – И, короче, этого самого Абакумова[69] еще и грохнули, чтобы нос, куда не положено, ни совал.
– Сначала посадили, – поправил Эдик.
– Ну, да. А какая разница. А потом и Берию в расход пустили, потому как очень много знал. И все, шито-крыто.
– Это тебе бабка такого наворотила?! – удивился Валерий.
– У дяди Гриши консультировался, – пояснил Вовчик. – Дядя Гриша по долгу службы – в курсе дела.
– Каким боком твой дядя, мент рогатый, к делам, которыми КГБ занимается? – возмутился Протасов. – Точнее, занималось, в натуре.
– Прямым! – парировал Вовчик. – При Никите Хрущеве в тех местах водохранилище построили. Усекаешь? Вот море все на хрен и затопило?
– Значит, абзац твоим жабам настал?
– Если бы, зема! Там такие дела пошли твориться. Мрак! Усраться и не жить. То рыбаки пропадут, вместе с баркасом, то купальщики.
– Бермудский треугольник, – сказал Эдик.
– Хуже, зема! Квадрат! – сказал Вовчик, и вставил в рот сигарету.
– А с чего ты, рог неумный взял, что эта тварь, про которую твоя бабка лепила, в Пустоши объявилась?
– А там балка похожая, – сказал Волына. – И мертвяков в ней, если пацану Иркиному верить, тоже, считай, до краев. В коллективизацию народ с голоду помирал? Помирал. Немцы наших в 41-м посекли? Посекли. Партизаны деревню палили? Палили? Зондеркоманда партизан вешала?
– Все, Вовка, отвянь. Задрал!
– А что не так? Все зема, сходится. Где зла по уши, там и жаба. И хер ее браток, чем убьешь. Не убиваемая она. По-любому.
Эдик потянулся за рулем так, что хрустнули кости.
– Что-то я за-засиделся, – пробормотал он. – Ног не-не чувствую.
– Притормозим, разомнемся, е-мое? – предложил Протасов.
– Лично я из машины не ногой, – предупредил Планшетов. Справа, слабо освещенный луной, проплыл синий дорожный указатель.
– Южноукраинск, – прочитал Армеец. – Т-тут, Юрик, бо-бояться нечего. Никаких жаб. Стерильная те-территория.
– Почему это?
По-потому, что тут а-атомная станция. Че-четыре реактора типа РБМК.[70] Точно, как в Чернобыле.
– А, – протянул Планшетов. – Тогда ясно.
* * *
Суббота, вечер
Распрощавшись с приятелями, Атасов отправился на Отрадный,[71] в офис подконтрольного правиловцам коллективного малого предприятия «Тинко». Погода стояла погожая, вечер выдался изумительным, но Атасов все же надеялся, что застанет фирмачей на месте. В первую очередь, директора предприятия Сеню Полянского. Вопреки субботе и хорошей погоде. Когда вы еле-еле сводите концы с концами, приходится трудиться и по выходным.
Офис располагался в одном из крыльев детского сада, который в свою очередь дышал на ладан, потому как числился за заводом Точных приборов, пребывавшем в коматозном состоянии. Поднявшись на крыльцо, Атасов дернул дверь на себя. В саду цвела сирень, распространяя дурманящий аромат, но Атасову было не до нее.
Предбанник оказался под потолок забит цветными картонными коробками явно импортного производства. Протискиваясь по оставленному посередине узкому, как траншея, проходу, Атасов представил себя комбатом, пробирающимся с наблюдательного пункта в блиндаж. Это было мимолетное лирическое отступление, которое он себе позволил. Разделавшись с коридором, Атасов очутился в хорошо освещенной комнате. За длинным и широким столом трое парней, по виду студентов-технарей, ловко орудовали отвертками. Стол занимали остовы четырех системных блоков и груда всевозможных комплектующих деталей.
– Вы к кому? – один из студентов обернулся на звук шагов.
– Директор, типа, на месте? – осведомился Атасов.
– У себя в кабинете, – отвечал студент. – А вы по какому вопросу?
Молча отвернувшись, Атасов пошел вглубь комнаты, прислушиваясь к шепоту за спиной.
– Нет, ты видал?
– Цыц, идиот! Это же из нашей «крыши» человек.
– А?
– Два, придурок…
Завидев гостя, директор поспешил навстречу с протянутой для приветствия ладонью и улыбкой, словно приклеенной между щеками. Глаза директора, вопреки улыбке, смотрели тревожно.
– Здравствуйте.
– Здоров, Сеня. – Атасов и директор обменялись рукопожатием. – Не много ли товару взял, а, Сеня? И все, типа, поди, без пошлины?
– Как это? – растерялся директор.
Ладно, типа. – Атасов похлопал директора по плечу. – Проехали. Ты что, типа, «Белое солнце пустыни»[72] не смотрел?
– Смотрел…
– Как, вообще, делишки?
– Бывали получше, – покачал головой директор, – никак. Не идут, хоть ты тресни.
– Да? – прищурился Атасов. – А внешне – не скажешь.
– Затоварка, – пояснил директор. – Торговли никакой. Я думал – февраль провальный. Так еще ничего был в сравнении с мартом.
– А что так? – без особого интереса, а так, приличия ради, спросил Атасов.
– Праздники, – развел руками Полянский. – Праздники виноваты. Как Новый год отмечать начали, так и пошло-поехало. Рождество. Старый Новый. Двадцать третье февраля. Восьмое марта…
– Народ пьет, время идет, типа?
– Ну да, это я еще новых не считаю. Разных там дней святого Валентина и прочих, всех святых…
Ты прямо царь Леонид и его триста, типа, спартанцев, – усмехнулся Атасов. – Там тоже, помнится, проблемы из-за праздников начались…[73]
На лице Полянского промелькнуло удивление.
– Где-то так, – согласился он, – надеемся на апрель, потому что в мае… – И Полянский взялся за голову.
– Надо было водярой заниматься, – сказал Атасов. – Была бы, типа, другая картина. Пулял бы, типа, фуру за фурой, катался на джипе и в баксах купался.
– Это точно, – кивнул предприниматель, – только в нашей стране спокойней пулеметы продавать, чем спиртное.
– И то, типа, верно, – улыбнулся Атасов. – Вот что, Сеня, у меня к тебе, типа, дело. – Атасов подошел к существу вопроса.
– Я слушаю, – напрягся Полянский, не без оснований справедливо предчувствуя мздоимство.
– Ты, типа, свои компьютеры на чем возишь?
– Я?
– На «пирожке»?
Полянскому оставалось лишь кивнуть. Темно-серый «Иж – пирожок» с квадратным грузовым отсеком стоял на подъездной дорожке, прямо под окнами детсада.
– Мне твой пикапчик нужен на сутки.
– Мы, в общем, его каждый день используем… – попробовал возразить директор и осекся под ироничным взглядом собеседника.
– Странно, типа. А говоришь – почина в марте нет…
– Там карбюратор ни к черту. – Полянский словно разжевал лимон. – Какую-то иголку надо менять.
– Плевать, Сеня, на иголку, – сказал Атасов устало. – Давай, типа, гони ключи и техпаспорт.
С Борщаговки Атасов отправился на строительный рынок, в то время именовавшийся «обойным», где обзавелся пронзительно синим пластиковым контейнером для инструментов и трехсотметровой бухтой польского сателлитного кабеля, белого как снег в Антарктиде. Устроив бухту на плече, Атасов добавил к покупкам рулон липкой ленты и баллон желтой автомобильной краски. Побросав приобретения в «пирожок», Атасов заехал в магазин спецодежды, став обладателем канареечно-зеленого комбинезона и кепи того же цвета. Сверившись с часами, Атасов обнаружил, что истратил полдня, и солнце давно прошло зенит. Последним визитом, запланированным Атасовым на сегодня, была поездка в полиграфическую контору. Фирмочка шлепала визитки с календариками, а крышевали ее правиловцы. Так что никаких проволочек не случилось, и вскоре Атасов уже держал в руках запаянную в ламинат нагрудную табличку с размашистой надписью синим по белому:
Европа – Сателлит – Сервис.
Весь мир «в ящике».
Монтаж и наладка спутникового ТВ.
Очень довольный проделанной работой, Атасов вернулся домой и засел за изготовление трафарета.
– Давай, типа, шевелись, – бормотал Атасов, орудуя ножницами по картону.
Солнце как раз садилось за горизонт, когда Атасов, ловко орудуя баллоном аэрозоля, нанес на борта «пирожка» жирные надписи, буква в букву дублирующие пропуск:
Европа – Сателлит – Сервис.
Весь мир «в ящике».
Монтаж и наладка спутникового ТВ.
Покончив с делами, Атасов поднялся в квартиру и распечатал первую бутылочку пива.