– Ну и что?
– Как, что? Ты, Бандура, слепой, если не видишь, как он уже битый, типа, час, прыгает на дверь, потому что приспичило?
– Надо выйти?
– Так вот ты, типа, и иди, – сказал Атасов, и полез в холодильник за очередной порцией выпивки.
Выплывший из памяти диалог почему-то заставил Андрея задуматься о глубинных корнях переживаемого в лайнере страха. По мысли Андрея страх этот, замешанный на клаустрофобии и чисто животной боязни высоты, возник вследствие реализованной тяги к полетам вопреки физиологическому отсутствию крыльев.
«Сижу я, значит, в железном гробу с двумя турбореактивными моторами и мечтаю только о том, как бы из него живым выбраться», – подвел итоги Андрей.
Глянув в иллюминатор, Андрей обнаружил, что зеленое лоскутное одеяло с аккуратными прямоугольниками полей и бирюзовыми шнурками рек исчезло, теперь были видны отдельные дома, похожие на спичечные головки. Между домами тянулись проволоки дорог с ползущими букашками автомобилей.
Вздрогнув всем корпусом, самолет лег на левое крыло. Очевидно, это был последний вираж перед посадкой. Иллюминатор Андрея заполнило небо. Повернув голову к противоположному борту, он увидел землю, проносящуюся во всех окнах. Крен составлял градусов тридцать, которые казались всеми семьюдесятью. У страха глаза велики.
«Это чертовски противоестественное занятие», – подумал Бандура, когда самолет выровнялся. Потом с гулким стуком из ниш в крыльях выдвинулись шасси. Посмотрев на висящие в воздухе колеса, Бандура убедился в правоте своих мыслей о противоестественности.
«До чего, все же, ненормальное зрелище – вид торчащих над пропастью колес».
Самолет скользнул вниз, опять накренился, выровнялся, еще раз провалился в пустоту. Машина вибрировала, Бандура тоже. В иллюминаторах замелькали какие-то сараи, кусты и деревья, появляясь и мгновенно исчезая. Мимо проскочила красно-белая, аэродромная вышка и, наконец, Андрей увидел светло серую бетонку посадочной полосы. Только теперь стала ощутима скорость, это естественно, ведь в небе отсутствуют обочины. Последовал сильный толчок, самолет подпрыгнул, как запущенная по воде «лягушка». Взвизгнула резина, повстречав бетонку. Самолет покатил по земле, раскачиваясь всем корпусом. Вой двигателей перешел в рев – пилоты сбрасывали скорость.
– Фух, – выдохнул Андрей и смахнул пот со лба.
* * *
Стоило только вступить на трап, как не по-весеннему теплый крымский воздух пахнул в лицо.
– Ух, ты, настоящее лето, – пробормотал Андрей, на мгновение, позабыв и о Поришайло, и о Бонифацком. Мозг иногда бывает милостив, и дает расслабиться, не думая о плохом. Даже песня такая была когда-то: «Думай о хорошем, думай о хорошем, ага…» Вот Андрей и задышал полной грудью, радуясь аромату ковыля, а, может, и винограда. Запах был чудесным, правда, не без легкой примеси испарений нагретого солнцем асфальта и резины от шасси. Но то было ничего.
Жмурясь, Андрей спустился по трапу к выкрашенной желтой краской аэродромной развозке, немного напоминающей гусеницу. И пяти минут не прошло, как развозка степенно двинулась в путь. По дороге к терминалу им повстречался тягач «КрАЗ», буксирующий сине-белый Як-40 и канареечный бензовоз на шасси 205-го «МАЗа». «Раритет! – подумал Бандура, встречавший такие топливозаправщики разве что на картинках в энциклопедии»
«Хорошо было ее перелистывать, сидя дома, в Дубечках. В особенности, когда за окнами непогода. Ветер завывает, или льет дождь…»
Степенно раскачиваясь, развозка доставила его к терминалу. Андрей зашел в здание. В аэропорту было сумрачно и безлюдно. Пройдя пустынный вестибюль насквозь, он очутился на улице.
Стоянка была забита автомобилями, среди которых преобладали частные такси, пришедшие на смену государственным таксопаркам после того, как вместе с социалистическим государством исчезли гарантированные рабочие места. Отмахнувшись от трех или четырех таксистов, обещавших доставить куда угодно с ветерком и задешево, Бандура остановился на ступеньках, и принялся крутить головой, выглядывая обещанных Артемом Павловичем людей. Поришайло еще обмолвился, что они будут в милицейской форме:
«Доставят на место, поселят, и подберут тебе, гм, подходящий инструмент. Можешь им доверять, гм, но, смотри, языком не болтай. Зачем ты приехал, им знать не положено. Так что, держи язык за зубами, гм».
«Ты не подведешь Артема Павловича, – с нажимом добавил Поришайло, – а он позаботится о тебе».
«Да уж, ты позаботишься, сволочь…»
Впрочем, у него все равно не было выбора, что бы он там себе не думал.
«По-крайней мере, не многим больше, чем у патрона, заряженного в ствол».
– Эй, парень? Это ты, что ли, Андрей?
– Я. – Было бы глупо отрицать очевидное.
– С киевского самолета?
– С него…
– Мы тебя битых десять минут ждем.
– Вы? – переспросил Андрей, всматриваясь в тяжелое лицо незнакомца. Именно тяжелое, благодаря массивному носу картошкой и крупному подбородку из тех, которые принято называть волевыми. Сидящие близко, словно пенсне, водянистые глазки смотрели пристально, при этом оставаясь непроницаемыми.
– Мы, – подтвердил незнакомец, и, сняв блейзер, утер пот. Растущие на голове волосы были огненно рыжими, и, судя по виду, жесткими, как проволока. Андрей подумал о щетках для пальто, продающихся с галантерейных лотков.
«Ну и рожа, – констатировал Бандура. – Хотя, если разобраться, чем не мент? Такие они и есть. Разве что одет, какого-то хрена, в штатское».
– Вы от Артема Павловича? – уточнил Андрей.
– От него, – Рыжий сцедил слюну через зубы, такие же крупные, как все лицо.
«Лошадиные», – подыскал эпитет Бандура.
– Ладно, пошли, – сказал Рыжий, – чего тут репой торговать.
«И то верно», – согласился Андрей:
– А тачка ваша где?
– Вон, – Рыжий махнул в сторону красного «БМВ» с тонированными стеклами. Машина стояла метрах в двадцати от ступеней.
– Патрульная тачка? – удивился Андрей, предполагавший, что милиционеры прибудут на служебной машине. – Круто.
– А мы тут не пальцем сделанные, – ощерился Рыжий. – Давай, двигай. А то голову напечешь.
Когда они подошли к машине, Рыжий показал на заднюю дверь, а сам полез вперед. Двигатель машины еле слышно урчал на холостых оборотах, в салоне работал кондиционер. Второй милиционер, крепкий парень с монголоидным лицом, даже не повернул головы. Он сидел за рулем неподвижно, как манекен. И тоже был в штатском.
– Привет, – поздоровался Андрей. Водитель и бровью не повел. – «Нацмен паршивый», – заключил Бандура.
– Поехали, Ногай, – сказал Рыжий, перебрасывая ремень безопасности. Как вскоре выяснилось, не даром. Не успел Бандура как следует удивиться кличкам, которые носят некоторые милиционеры, «и, вообще, о каком Ногае речь, если ясно и четко сказано: один Гриша, другой Коля, и никаких на фиг, нацменов!», как уже летели по улице, не особенно, кстати, приспособленной для скоростных заездов. Однако, такие мелочи, вероятно, не интересовали водителя. Ногай то подрезал другим машинам, то обгонял по встречной полосе. А как только они выехали за город, нажал так, что Бандура в свою очередь потянулся за ремнем безопасности.
«Чего бы я так летел? – думал Андрей. – Как на пожар?»
«С другой стороны, если машина позволяет, а в кармане ксива, так, почему бы и нет?» – Андрей понятия не имел, задался водитель целью продемонстрировать лично ему резвый нрав машины, или просто всегда так ездил, однако, оба варианта считал клиническими.
* * *
Оставив позади Симферополь, трасса устремилась через живописную зеленую долину. Горы следовали параллельно по обеим сторонам, с каждой минутой прибавляя в высоте.
– «Растишки» от «Данона» обожрались, – пробормотал Андрей и поймал мрачный взгляд водителя в панорамном зеркале заднего вида. Если, конечно, можно говорить о взгляде, когда на вас смотрят через солнцезащитные капли. Водитель смахивал на Брюса Ли.[31] Андрей даже подумал, что он «косит» под великого мастера кунг-фу и кинозвезду семидесятых. Черные, словно воронье крыло волосы длиной до плеч подчеркивали общее сходство.
«Интересно, как это его начальство до сих пор не остригло?»
– Я говорю, красиво тут у вас, – добавил Бандура. Водитель молча уставился на дорогу. Машина проскочила Заречье. Местность стала еще живописней. К дороге примкнула река, бьющаяся в тесном каменном русле, как сумасшедший в смирительной рубашке.
– Ангара, – Андрей успел прочитать мелькнувший справа информационный знак. – Ребята, мы что, в Сибири?
Попутчики проигнорировали шутку.
– Куда мы, кстати, едем? – осведомился Бандура. Затянувшееся молчание действовало на нервы. Может, оно и не было враждебным, однако, вполне могло стать. – Вы бы меня в курс дела ввели?
– На месте введем, – сухо пообещал Рыжий, не поворачивая головы.
– На месте, это где?
– В Никите.
– Поясни, а то я в вашей географии, как баран в геометрии…
* Рядом с Никитским ботаническим садом база. Вроде дома отдыха. Там для тебя домик зарезервирован. И все такое. Надежное место. – «Пристроим, шахтеры не откопают».
– Уже легче, – улыбнулся Андрей, радуясь первому размоченному сухарю. – Кстати, а что у вас с машиной приключилось? Мне говорили, вы на патрульной меня встретите.
– Стартер, – после паузы сказал Рыжий, – стартер отказал. – А тебе чего, тачка не нравится?
– Кто сказал, не нравится? – парировал Бандура.
* * *
Рассказывая о неисправном стартере, Рыжий естественно врал. Витряков с Бонифацким сошлись на том, что киллера разумно встречать на милицейской «шестерке», чтобы не вспугнуть, ненароком.
– Да и форму бы нацепить – не помешало, – добавил Леонид, теребя нос.
– Раньше надо было думать, – холодно бросил Бонифацкий, избегая смотреть на окровавленный труп в мундире с оборванными погонами и пуговицами.
– Обойдемся, – процедил Витряков. – Берите, короче, тачку…
Однако и с машиной возникли сложности. Ключи от замка и дверей бесследно исчезли. Приведенный в чувство и немедленно избитый в кровь Любчик клялся и божился, что связку из замка вынул Вардюк.
– Чтобы мне в жизни счастья не видать! – тучный милиционер вздрагивал рыхлым телом, в глазах стояли слезы. – Чтобы мне сдохнуть, если вру. Коля их в карман спрятал.
Вардюк лежал в углу, глядя в пространство. Будто стены бунгало раздвинулись, и потолок тоже исчез, открыв его затухающим глазам недоступные живым дали. Карманы серого милицейского кителя и галифе были вывернуты при обыске наизнанку, да так и остались висеть снаружи, словно сдутые резиновые шарики. Витряков в ярости ударил мертвеца, но только потянул сухожилие.
– Ах, ты, сучара, б-дь на х… ментовская, развел меня, как лоха!
Боник подумал, что Леня сам во всем виноват, но, благоразумно смолчал.
– Вынесет, б-дь, кто-нибудь это вонючее дерьмо или нет?! – завопил Витряков, хромая на левую ногу.
– Леня, пускай хотя бы немного стемнеет… – попросил Дима Кашкет, не смея смотреть Витрякову в глаза. – Тогда мы его со Шрамом тихонько закопаем. Или – в море…
Витряков перевел дух.
– Ладно, – буркнул он, немного успокоившись. – Вацик, давай решать, кто в аэропорт поедет?
– А как с ним быть? – осведомился Забинтованный.
– Завалить по дороге, – предложил Шрам. – Не вопрос. Завалим.
– Э, нет. Ни в коем случае, – вмешался Бонифацкий. – Он мне нужен живым.
– На кой хрен он тебе сдался, б-дь на х…? – не понял Витряков.
– Потолковать. По душам.
Витряков, подумав, кивнул.
– Тоже дело. Сюда привезем, побазарим, конкретно, и в расход. – При этих словах Леня одарил Любчика многообещающим взглядом. Полные ненависти глаза показались лейтенанту двумя колодцами в преисподнюю, он так хотел убежать, что едва не надул в штаны.
Оглядев своих головорезов, Леня остановил выбор на бандите, прозванном приятелями Рыжим. На самом деле Рыжего звали Игорем. Когда-то он служил прапорщиком в конвойных войсках, откуда вылетел за жестокое обращение с заключенными. Почти, как в бородатом советском анекдоте про батьку, которого за садизм поперли из Гестапо. За вертухайское прошлое Рыжего недолюбливала и чуралась братва. Ему бы, пожалуй, давно выпустили кишки, если бы не заступничество Витрякова, который Рыжего ценил. Не совсем понятно, за что.
– Ногай, – сказал Витряков, – давай, короче, поедешь с Игорем.
Для поездки бандиты решили воспользоваться красным «БМВ» Бонифацкого. Боник поморщился, но возражать не стал. Речь, в конце концов, шла именно о его жизни или смерти.
– Поосторожней с машиной, – предупредил Бонифацкий, расставаясь с ключами. Рыжий молча кивнул.
* * *
Вскоре после того, как Рыжий и Ногай отчалили, Бонифацкий тоже засобирался.
– Ты куда? – удивился Витряков, как раз собиравшийся вынюхать «дорожку».
– В банк. Ты что, забыл?
Леонид выругался, хлопнув себя по лбу:
– Б-дь. Совсем они мне мозги заклепали. Этот штрих, из Киева, и эта коза долбаная.
Мила к тому времени с разрешения Бонифацкого ушла в свою комнату, которую ей подобрал Вацлав Збигневович. Довольно просторную, снабженную двуспальной кроватью, парой кресел и добротной металлической решеткой на окне.
– За час обернемся? – спросил Витряков. Боник, подумав, ответил, что должны. Прикинув расклад сил, Витряков прихватил с собой Белого и Желтого, двух головорезов из охраны Бонифацкого.
– Филя, – он подозвал Шрама, – остаешься, короче, за главного. Если Ногай с Рыжим киевского штриха раньше привезут, чем мы вернемся, знаешь что делать?
– Скрутить, и пускай лежит?
– Точно.
– Не бейте без надобности, – добавил Бонифацкий.
– Ага, сильно не бейте.
– Без проблем, Леня, – отозвался Шрам.
– Смотри, б-дь на х… не грохни его до моего возвращения, – предупредил Леня, хорошо зная садистские наклонности Шрама. – Уразумел?
Филимонов пообещал, что все будет в ажуре.
– Бабу не трогать, – продолжал Витряков, собираясь выходить.
– На хрен она кому далась, – сказал с крыльца Шрам.
Витряков хмуро покосился на Филю, и тут его голову посетила показавшаяся дельной мысль.
– Филя, ну-ка свяжи эту суку. Хрен ее знает, чего от нее ожидать.
– Свяжу, – заверил Филимонов.
– Сейчас, б-дь, свяжи! – рявкнул Леня.
Забинтованный и еще один бандит, которого остальные звали Бутербродом, поднялись.
– Бинт, где липучка? – спросил Бутерброд. Мила, появившаяся в дверном проеме, с мольбой посмотрела на Бонифацкого, но Вацик предпочел отвернуться.
* * *
Когда Витряков и Бонифацкий укатили, Забинтованный, Шрам и Бутерброд уселись на крыльце. Бинт сбегал за нардами, которые возил в отделении для перчаток. Она сыграли пару партий, пока Шрам не заскучал. Игра перестала клеиться. Захотелось промочить горло.
– Хорошо бы пропустить по рюмашке, – предложил он, рассеянно глядя на морской простор. С высокого горного кряжа, приютившего домики «Камня Шаляпина», море казалось выпуклой бирюзовой чашей, закругляющейся к востоку и западу. – Было бы в самый раз.
– Без проблем, – сказал Бутерброд и куда-то исчез, объявившись через пару минут с бутылкой «Столичной» и тремя пластиковыми стаканами.
– О! – Шрам с оживлением потер ладони. – Гарсон, бля.
– Леня по головке не погладит, – предупредил Забинтованный кисло. Правда, не очень искреннее.
Стоял полдень, солнечный и теплый, но не жаркий. Свежий ветерок с моря бодрил. В общем, обстановка располагала.
– А кто ему настучит? – прищурился Филя Шрам. – Может, ты, Бинт, настучишь?
– Я – нет. – Забинтованный часто заморгал.
– А то – смотри.
Бутерброд плеснул в стаканы. Беззвучно чокнувшись, выпили по одной. Потом закурили, и продолжили. Конечно, не хватало закуски, но они все равно опустошили бутылку, в три приема, без проволочек и лишних слов. Сразу стало веселее. Но недостаточно весело.
– Мало, – сказал Шрам. Лицо его раскраснелось, глаза слегка увлажнились. – Еще бы по столько же…
– Я принесу, – предложил Бутерброд.
– Ты чего, ларек по дороге бомбанул?
– Да кинул в сумку пару флаконов, – польщенно улыбнулся Бутерброд, – как Леня велел на природу ехать.
– Запасливый черт, – похвалил Филимонов. – Ты, часом, не еврей?
– Сам ты еврей, – обиделся Бутерброд. – Так тащить или нет?
– Давай, волоки. Не клепай мозги.
Забинтованный попытался напомнить собутыльникам о столичном киллере, которого, вероятно, привезут с минуты на минуту. В ответ ему посоветовали засохнуть. Он все равно настаивал, и, в конце концов вывел Филимонова из себя:
– Ты задолбал, Бинт! Я фраера и после трех флаконов порву. Голыми руками на английский флаг!
– Тебе, Бинт, не наливать? – со своей стороны нависал Бутерброд. – Обломился, да? Так и скажи!
– Наливай, – смирился с неизбежным Забинтованный, и они расправились со второй бутылкой еще быстрее, чем с первой. Филимонов удовлетворенно крякнул.
– Теперь бы телку, для полной картины, – вздохнул Бутерброд.
– Не вижу препятствий. – Шрам ткнул тлеющим концом сигареты в направлении бунгало. – Телка уже есть. Тепленькая.
– Пацаны, – робко начал Забинтованный, – если вы насчет Милы намекаете…
– А ты думал, насчет мента? – спросил Бутерброд и заржал.
– Бинт от ментов прется, – доверительно сообщил Филимонов. Забинтованный привстал со ступенек. Он тоже опьянел, но еще соображал:
– Совсем охренели, да? Леня сказал – бабу не трогать…
– Так и сказал? – с пьяной бравадой переспросил Бутерброд.
– Леня яйца оторвет, – предупредил Бинт. – Без базара. Легко.
– Не бзди, – Шрам широко улыбнулся. – Мы по быстрому. По разику.
– Не надо этого делать.
– Да ей самой в кайф, – важно изрек Бутерброд.
– Ага, – согласился Шрам. – Хочет, аж колотит. Не сомневайся.
– Леня…
– Отвянь, сука, запарил!
Филя поднялся на ноги. Бутерброд следом за ним.
– Бинт, – пошатываясь спросил Бутерброд, – ты нас уважаешь или нет? Я, конкретно не врубаюсь?
– Нет, реально, Бинт, я чего-то ответа не слышу, – добавил Шрам. Его стеклянные глаза горели неприкрытой угрозой. Забинтованный нутром ощутил, что отрицательный ответ повлечет побои. И уклончивый, пожалуй, тоже.
– Уважаю, – сказал он, глядя в колени собутыльникам.
– Отвечаешь?
– Вы ж меня знаете.
– Тогда пошли, кинем пару палок.
Забинтованный встал, переводя дух. Женщину ему было жалко. Но, не настолько, чтобы нарываться на драку. Тем более что Филимонов мог вполне и убить.
– Только я сперва бутылки приберу.
– Потом приберешь.
– Потом забуду, а Леня голову намылит.
– Ну и хрен с тобой, – сказал Шрам, и они с Бутербродом нетвердой походкой двинули в бунгало.
* * *
Лейтенант Любчик слышал каждое слово. Бандиты разговаривали на крыльце и их пьяные голоса без труда проникали через фанерную стену. «Бедная баба», – думал Любчик, позабыв, как клял ее в душе последними словами за то, что заманила в западню. Правда, наверное, не по своей воле. Потом он почувствовал на себе взгляд, вскинул голову, и обнаружил, что она стоит в дверном проеме, со связанными руками и ногами напоминая ожившую мумию. Их скрутили одинаковым скотчем, только ему и в голову не пришло вставать. Какое-то время мужчина и женщина молча смотрели друг другу в глаза.
– Да ей самой в кайф, – долетело из-за двери.
– Держитесь, – одними губами прошептал лейтенант, понимая, как это глупо звучит. Но, Мила собиралась не просто держаться, она решила действовать.
«Или сейчас, или никогда, – сказала себе она. – Потом будет поздно».
Когда Витряков и Бонифацкий укатили, Милу связали и оставили на кровати. Она лежала тихо, как мышка, моля Бога, чтобы Шрам о ней забыл. Хотя бы, до возвращения Бонифацкого. «Господи, – думала госпожа Кларчук, – Кто бы мог подумать, что придется Бонифацкого, как Спасителя дожидаться? Кто бы мог подумать».
Какое-то время бандиты действительно не вспоминали о Миле, занятые нардами и водкой. Однако пьянка быстро набирала обороты, голоса становились все громче, водка побежала по сосудам, парней, как водится, потянуло на подвиги. Вскоре сделалось очевидным, что к приезду Боника все уже случится. Ее или изнасилуют, или убьют. «И, даже если я выживу, – думала Мила с отчаянием, – чего будет стоить его защита после того, как они возьмут киллера? Много она сейчас стоит?» Мила не забыла, как Боник отвернулся, когда Витряков приказывал ее связать. Разве это можно забыть?
Тогда она решила рискнуть. Встать было нелегко, но Мила сделала это, рывок, и она на ногах. Ступать пришлось совсем мелкими шажками. Миле даже пришла в голову аналогия с балериной, не совсем точная, ведь балерины, если и семенят, то на носках. Ее же способ передвижения больше напоминал кантование. Вроде того, что применялся древними обитателями острова Пасхи при установке многотонных изваяний. Если, конечно, верить исследователям.
Любчик вздрогнул от неожиданности при ее появлении. «Ты сейчас споткнешься и растянешься на полу, после чего нас обоих станут бить», – было написано на его лице. «Черта с два, придурок». – Закусив губу, и больше не обращая на него внимания, Мила засеменила к столу. Лейтенант в недоумении поднял брови, пока не сообразил, что к чему, разглядев большой перочинный швейцарский нож, забытый кем-то из бандитов на столешнице. Едва Любчик смекнул, что у нее на уме, непонимание на его лице уступило место панике.
– Ох, не надо, женщина! – заохал Любчик, позабыв об элементарной осторожности. – Слышите, чего говорю?!
Проигнорировав подаваемые лейтенантом звуки, Мила согнулась пополам, и принялась носом пододвигать нож к краю столешницы. Был момент, она чуть не потеряла равновесие, заставив Любчика умыться холодным потом. Отсчет времени пошел на секунды. Бандиты топтались под дверью.
– Ты нас уважаешь или нет? – спросил Бутерброд. Тон вопроса исключал отрицательный ответ.
«Ну, скажи же нет!» — взмолилась Мила Сергеевна, обостренным чутьем загнанного в западню зверя уловив, что слово «нет» повлечет драку, а, возможно, и смертоубийство.
«Ну же, пьяные ублюдки! Порвите друг другу глотки!»
Невидимый оппонент не поднял перчатку, очевидно, почувствовав примерно то же, что и Мила.
– Уважаю, – сказал он.
– Тогда пошли, кинем пару палок.
Нож соскользнул с края и полетел на пол. Любчик ахнул, зажмурившись. Мгновение, показавшееся Миле Сергеевне вечностью, она наблюдала за его полетом, словно была оператором бомбардировщика союзников, а он бомбой, предназначенной немецкому городу. Затем нож угодил в ногу, мужественно подставленную Милой, срикошетил, и практически беззвучно очутился на полу, на полпути между Милой и Любчиком.
– Дальше что? – капельки пота выступили на лбу Любчика, ожидавшего, что Милу вот-вот застукают, и предприятие завершится трагедией для обоих. Части его сознания (той, что не была затуманена страхом), представились девчонки из детства, летом рисовавшие мелками классики, чтобы скакать потом до упаду. Иллюзия была скоротечной и исчезла даже быстрее, чем появилась.
– Что ты творишь? – застонал Любчик и незамедлительно получил ответ. Мила на ходу поддела нож носком кроссовки и тот, будто хоккейная шайба, влетел в пространство между Вардюком и Любчиком.
– Мать честная! – воскликнул Любчик, из зрителя в одночасье став участником. – Ну, ты, б-дь, даешь.
Мила хотела вернуться обратно в комнату, но, на это не оставалось времени.
– Сейчас они за меня возьмутся, – скороговоркой выпалила Мила, – я буду тянуть, сколько смогу, а ты – ты перережешь веревки и… – Договорить она не успела. Дверь распахнулась, бандиты шагнули в бунгало. Стоящая посреди комнаты Мила вызвала у Бутерброда смешок.
– Смотри, Филя, сама прискакала. Выходит, не против, да?
– Я так не думаю. – При виде Милы Шрам сразу пришел в плохое расположение духа. – По-моему, шлюха собиралась свалить! Что, короста, в точку попал? – он хотел ударить ее, потом передумал, и вцепился в ухо. Мила, покачнувшись, закричала, подумав, что оно вот-вот оборвется. Боль была ошеломляющая.
Зато, выпавший из поля зрения бандитов Любчик, матерясь про себя, приподнял массивную ягодицу и накрыл ею нож с таким тщанием, словно был гусыней, прячущей под крылом только что вылупившегося птенца.
– Слышишь, Шрам? Кончай, – сказал Бутерброд, – мы договаривались драть, а не убивать.
– Ухо, б-дь, оторву, и все.
– Кончай, а? Лучше скажи – тут нож на столе валялся. Ногай забыл. Ты не брал?
Шрам ослабил хватку:
– На х… тебе нож?
– Липучку разрезать.
– Зачем?
– А как? – Бутерброд провел ладонью по туго стянутым скочем ногам Милы, а потом постучал по виску.
– Я не брал, – буркнул Шрам, вынимая охотничий тесак, от которого пробрало бы и Рембо Сильвестра Сталлоне. – На, пользуйся.
Бутерброд ловко расправился со скотчем, отложил кинжал Филимонова, а потом в две минуты содрал с Милы Сергеевны спортивный костюм, футболку и трусики.
– Во как! – присвистнул Бутерброд, любуясь. – Ну, кукла. Пойдет.
– Рад, что тебя проперло. – Филимонов сплюнул на пол. От одного взгляда на Милу у него наступила эрекция. И, охватило раздражение. Эти два чувства возникали, как правило, почти одновременно, осложняя жизнь и ему, и тем, кто имел несчастье попасться под руку. Впрочем, даже Любчик невольно приоткрыл рот, залюбовавшись стройными линиями женского тела.
Бутерброд шагнул к Миле, протянув левую руку. Правая дергала зиппер, который, как назло, заело.