Бэккер Р. Скотт. Воин кровавых времен

   И еще он думал о Пройасе.
   В худшие ночи он сидел во тьме своей палатки, обхватив себя руками за плечи, кричал и плакал. Он молотил землю кулаками, тыкал ее ножом. Он проклинал этот мир. Он проклинал небеса. Он проклинал Анасуримбора Моэнгхуса и это чудовище, его сына.
   Он думал: «Так тому и быть».
   В лучшие ночи он вообще не разбивал лагерь, а вместо этого ехал в ближайшее шайгекское селение, а там вламывался в дома и упивался криками. По какой-то прихоти он избегал домов, чьи двери были отмечены, как полагал Найюр, кровью ягненка. Но когда он обнаружил, что так помечены все двери, он перестал обращать на это внимание. «Убейте меня! – орал он на шайгекцев. – Убейте меня, и все прекратится!»
   Вопящие мужчины. Визжащие девушки и безмолвные женщины.
   Так он срывал свой гнев на других.
   Прошла неделя, прежде чем Найюр нашел наилучшее место для плацдарма на южном берегу: мелкие приливные болота, протянувшиеся вдоль южного края дельты Семписа. Конечно же, все Великие Имена, за исключением Пройаса и Конфаса, взвились при этом известии, особенно после того, как их собственные люди вернулись и доложили, что это за местность. Они были рыцарями, рыцарями до мозга костей, приученными к конной атаке, а судя по всем описаниям, по такому болоту лошадь могла пройти разве что медленным шагом.
   Но, конечно же, в этом-то и была суть.
   На совете, проходившем в Иотии, Пройас попросил его объяснить свой план присутствующим айнрити. Он развернул на столе, вокруг которого восседали Великие Имена, большую карту южной дельты.
   – На Менгедде, – заявил Найюр, – вы узнали, что кианцы превосходят вас в скорости. А это означает, что не имеет значения, где вы соберетесь, чтобы переправиться через Семпис, – Скаур первым успеет подтянуть туда силы. Но на Менгедде вы также узнали силу ваших пехотинцев. И, что более важно, вы усвоили урок. Эти болота мелкие. Человек – даже человек в тяжелом доспехе – свободно пройдет через них, а вот лошадей придется вести. Как бы вы ни гордились своими лошадьми, кианцы гордятся своими больше. Они откажутся спешиться, и они не пошлют против вас своих недавно мобилизованных солдат. Что смогут новобранцы против людей, сокрушивших напор грандов? Нет. Скаур отступится от этих болот…
   Он ткнул обветренным, грубым пальцем в карту, в точку к югу от болот.
   – Он отступит вот сюда, к крепости Анвурат. Он отдаст вам весь этот выгон, куда вы сможете стянуть силы. Он уступит вам и землю, и ваших лошадей.
   – Отчего ты настолько в этом уверен? – крикнул Готьелк. Изо всех Великих Имен старого графа Агансанора, похоже, больше всего тревожило варварское наследие Найюра – кроме Конфаса, конечно.
   – Да оттого, – уверенно отозвался Найюр, – что Скаур – не дурак.
   Готьелк грохнул кулаком по столу. Но прежде чем Пройас успел вмешаться, экзальт-генерал поднялся со своего места и сказал:
   – Он прав.
   Ошеломленные Великие Имена повернулись к нему. Со времен поражения под Хиннеретом Конфас по большей части держал свое мнение при себе. Его больше не жаждали слышать. Но услышать, как он поддерживает скюльвенда, да еще когда речь идет о таком дерзком плане…
   – Как бы больно мне ни было это признавать, но скюльвендский пес прав. – Он взглянул на Найюра, и в глазах его одновременно светились смех и ненависть. – Он отыскал на южном берегу самое подходящее для нас место.
   Найюр представил, как перерезает горло этому неженке.
   После этого репутация скюльвенда как военачальника упрочилась. Он даже вошел в моду среди части дворян айнрити, особенно среди айнонов и их жен. Пройас предупреждал Найюра о том, что так может случиться. «Их будет тянуть к тебе, – объяснил он, – как старых развратников тянет к молоденьким мальчикам». Найюра завалили приглашениями и предложениями. Одна женщина, особенно настырная, даже отыскала его на его стоянке. Найюр едва не удушил ее.
   Когда рассредоточившееся по значительной территории Священное воинство начало стягиваться к Иотии, Найюра принялись изводить мысли о Скауре, точно так же, как перед битвой при Кийуте его изводили мысли о Конфасе. Этот человек явно не ведал страха. История о том, как он стоял, один, и подрезал ногти, когда стрелы агмундрменских лучников Саубона втыкались в землю совсем рядом с ним, уже превратилась в легенду. А из допросов пленных кианцев Найюр узнал новые подробности: что Скаур – сторонник строгой дисциплины, что он наделен организаторским даром и что его уважают даже те, кто превосходит его по общественному положению, например, сын падираджи, Фанайял, или его прославленный зять, Имбейян. Кроме того, как-то так получилось, что Найюр много узнал от Конфаса, который время от времени припоминал всякие случаи из времен своей юности, когда он жил в заложниках у сапатишаха. Из его рассказов следовало, что Скаур – необыкновенно осторожный и необычайно злобный человек.
   Изо всех этих свойств именно последнее, злобность, привлекло наибольшее внимание Найюра. Судя по всему, Скаур любил подмешивать в вино своим ничего не подозревающим гостям разнообразные айнонские и нильнамешские наркотики, вплоть до чанва. «Все те, кто пьет со мной, – процитировал однажды Конфас его слова, – пьет и сам с собою». Когда Найюр впервые услышал эту историю, он подумал, что это просто еще одно доказательство того, как роскошь отнимает у человека разум, подобающий мужчине. Но теперь он уже не был в этом уверен. Найюр понял, в чем смысл наркотиков, – в том, чтобы превратить гостей в иных по отношению к самим себе, в незнакомцев, с которыми можно чокнуться кубками.
   А это означало, что коварный сапатишах любит не только хитрить и сбивать с толку – ему нравится показывать и доказывать…
   Для Скаура надвигающаяся битва должна стать не просто схваткой – ему нужна демонстрация. Этот человек недооценил айнрити при Менгедде, поскольку видел лишь свою силу и слабость своих противников, точно так же, как Ксуннурит недооценил Конфаса при Кийуте. Он не станет пытаться одолеть Людей Бивня за счет силы. Скаур – не тот человек, чтобы повторять собственные ошибки. Скорее он попытается перехитрить их, выставить их дураками…
   Так что же станет делать коварный старый воин?
   Найюр поделился своими опасениями с Пройасом.
   – Ты должен добиться, – сказал он принцу, – чтобы Багряные Шпили рассредоточились по всему войску.
   Пройас приложил ладонь ко лбу.
   – Элеазар будет сопротивляться, – устало сказал он. – Он уже заявил, что выступит лишь после того, как Священное воинство переправится через реку. Очевидно, его шпионы донесли ему, что кишаурим остались в Шайме…
   Найюр нахмурился и сплюнул.
   – Тогда у нас будет преимущество!
   – Боюсь, Багряные Шпили берегут свои силы для кишаурим.
   – Они должны сопровождать нас, – настаивал Найюр, – даже если они будут держаться в тени. Наверняка есть что-нибудь такое, что ты можешь им предложить.
   Принц безрадостно улыбнулся.
   – Или кто-нибудь, – произнес он с необычной печалью.
   По крайней мере раз в день Найюр подъезжал к реке, взглянуть, как идет подготовка. Пойма вокруг Иотии лишилась всех деревьев, равно как и берега Семписа, где тысячи голых по пояс айнрити трудились над срубленными стволами – рубили, сколачивали, связывали. Можно было проехать целые мили, вдыхая запах пота, смолы, обтесанного дерева, и так и не увидеть, где эта заканчивается. Сотни людей приветствовали Найюра, когда он проезжал мимо. Они встречали его криками: «Скюльвенд!» – как будто происхождение Найюра сделалось его славой и его титулом.
   Найюру достаточно было взглянуть через Семпис, чтобы понять, что Скаур ждет их на том берегу. Всадники фаним – издалека они казались крохотными – постоянно патрулировали берег, причем целыми отрядами. Иногда Найюр слышал долетающие через реку тысячеголосые кличи, а иногда – грохот их барабанов.
   В качестве меры предосторожности на реке выстроились имперские военные галеры.
   Священное воинство начало погрузку задолго до рассвета. Сотни грубо сработанных барж и тысячи плотов были спущены на воду и медленно двинулись через Семпис. К тому времени, как утреннее солнце позолотило реку, значительная часть огромной флотилии, заполненная встревоженными людьми и животными, уже была в пути.
   Найюр переправился вместе с Пройасом и его ближайшим окружением. Ксинем отсутствовал, и это показалось Найюру странным, но потом он понял, что у маршала имелись свои люди, за которыми нужно было присмотреть. Но конечно же, Келлхус сопровождал принца, и время от времени Пройас подходил к нему. Они обменивались острыми шутками, и Пройас смеялся. Найюра этот смущенный смех раздражал.
   Найюр видел, как росло влияние Дунианина. Он видел, как тот постепенно взнуздал всех у костра Ксинема; Келлхус обрабатывал их сердца, как мастер-седельщик обрабатывает кожу, – дубил, мял, придавал нужную форму. Он видел, как Келлхус приманивает все новых и новых Людей Бивня зерном своего обмана. Он видел, как тот порабощает тысячи – тысячи! – при помощи незамысловатых слов и бездонных взглядов. Он видел, как Келлхус обхаживает Серве…
   Он следил за этим, пока не почувствовал, что не может больше этого видеть.
   Найюр изначально был осведомлен о способностях Келлхуса, он изначально знал, что Священное воинство окажется во власти Дунианина. Но знать и видеть – это две разные вещи. Найюру не было дела до айнрити. И все же, когда он видел, как ложь Келлхуса расползается, словно язва по коже старухи, он ловил себя на том, что боится за них – боится, хотя и презирает их. Как они из кожи вон лезли, подольщаясь, пресмыкаясь, раболепствуя. Как они унижались, и юные недоумки, и матерые воины. Просительные взгляды и умоляющие лица. О Келлхус… О Келлхус… Шатающиеся пьянчуги! Изнеженные, как бабы! Неблагодарные! Как легко они сдались!
   И прежде всего это относилось к Серве. Смотреть, как она поддается, снова и снова. Видеть, как ее рука скользит меж бедер дунианина…
   Неверная, вероломная, заблудшая сучка! Сколько раз он должен был ударить ее? Сколько раз он должен был ее взять? Сколько раз он должен был смотреть на нее во все глаза, ошеломленный ее красотой?
   Найюр сидел на носу, скрестив ноги, смотрел на дальний берег, вглядывался в тень меж деревьев. Он видел отряды всадников – похоже, их там были тысячи, – сопровождавшие их в их медленном движении вниз по течению.
   Воздух был неприятно влажный, промозглый. Нервные голоса разносились над водой: айнрити с разных плотов перекрикивались, по большей части обмениваясь шутками. Вокруг было видно слишком много голых задов.
   – Вы только гляньте на эти задницы! – крикнул какой-то остряк, наблюдая за кианцами, скопившимися на противоположном берегу.
   – Меня это достало! – проорал кто-то с соседнего плота.
   – Что тебя достало? Язычники?
   – Нет! То, что я в заднице!
   На миг могло показаться, будто это сам Семпис зашелся громовым хохотом.
   Но когда какой-то придурок оступился и упал в реку, настроение изменилось. Найюр видел, как это произошло. Этот тип сперва ударился об воду плашмя, а потом, поскольку на нем были доспехи, просто продолжил погружаться, и вскоре его потрясенные товарищи не видели в воде ничего, кроме собственных отражений. Фаним на другом берегу разразились воплями и улюлюканьем. Пройас выругался и крепко обругал всех вокруг, кто плыл на расстоянии слышимости от него.
   Некоторое время спустя принц оставил Келлхуса и протолкался на нос, к Найюру; глаза его сияли по-особенному – как всегда сияли после разговора с Келлхусом. На самом деле, как сияли глаза всякого, как будто человек только что пробудился от кошмара и обнаружил, что все его родные целы и невредимы.
   Но в его поведении ощущалось нечто большее, скорее слишком ревностный дух товарищества, чем тень страха.
   – Ты сторонишься Келлхуса, словно чумного.
   Найюр фыркнул.
   Пройас некоторое время смотрел на него; улыбка постепенно исчезла с его лица.
   – Я понимаю, это нелегко, – сказал принц. Взгляд его скользнул от Найюра к язычникам, скапливающимся и движущимся потоком вдоль южного берега реки.
   – Что, нелегко? – спросил Найюр. Пройас скривился, почесал в затылке.
   – Келлхус рассказал мне… – Что он тебе рассказал? – Про Серве.
   Найюр кивнул и плюнул в воду, бурлящую у носа баржи. Конечно же, дунианин ему рассказал. Отличный способ объяснить их разрыв! Просто лучше не придумаешь! Какой наилучший способ объяснить отчуждение между двумя мужчинами? Правильно, женщина.
   Серве… Его добыча. Его испытание.
   Отличное объяснение. Простое. Правдоподобное. Отбивающее всякую охоту к дальнейшим расспросам…
   Объяснение дунианина.
   На некоторое время воцарилось молчание, неловкое от дурных предчувствий и превратных толкований.
   – Скажи, Найюр, – в конце концов заговорил Пройас. – А во что верят скюльвенды? Каковы их законы?
   – Во что я верю?
   – Да… Конечно.
   – Я верю в то, что ваши предки убили моего бога. Я верю в то, что ваш народ несет ответственность за это преступление.
   Голос Найюра не дрогнул. Его лицо осталось все таким же невозмутимым. Но, как всегда, он услышал адский хор.
   – Так, значит, ты поклоняешься мести…
   – Я поклоняюсь мести.
   – И скюльвенды именно поэтому называют себя Народом войны.
   – Да. Воевать означает мстить.
   Правильный ответ. Так почему же эти вопросы так гнетут его?
   – Чтобы вернуть то, что было отнято, – сказал Пройас; глаза его одновременно были и обеспокоенными, и сияющими. – Как наша Священная война за Шайме.
   – Нет, – отозвался Найюр. – Чтобы убить отнявшего. Пройас с беспокойством взглянул на него, потом отвел глаза.
   – Ты куда больше нравишься мне, скюльвенд, когда я забываю, кто ты такой, – произнес он с таким видом, словно сознавался в чем-то. По мнению Найюра, вид у него сделался изнеженный и бабский.
   Найюр отвернулся, разглядывая южный берег и выискивая на нем мужчин, которые убьют его, если смогут. Его не волновало, что там Пройас помнит и что забывает. Он – тот, кто он есть.
   «Я – один из Народа!»
   Флотилия айнрити, вытянувшаяся в длинную колонну, вошла в первый из рукавов дельты. Найюру стало любопытно: а что подумает Скаур, когда наблюдатели доложат ему, что они потеряли Священное воинство из виду? Он догадается, что это означает? Или просто испугается? Даже теперь имперские военные корабли могли бы занять позицию в самой южной из проходимых проток. Сапатишах вскоре узнает, где собралось высадиться Священное воинство.
   Когда дело дошло до высадки, их изводили лишь москиты. Утро, а затем и день превратились в странное затишье перед неминуемой битвой. Так же, как и всегда. Почему-то воздух сделался свинцовым, мгновения падали, словно камни, а беспокойная тоска, не похожая ни на какую другую, делалась все более и более тяжкой; шеи каменели, а головы начинали болеть.
   Каждый – как бы он ни боялся поутру – обнаружил, что жаждет битвы, как будто ожидание насилия было куда более гнетущим, чем его осуществление.
   Ночь прошла в неудобствах и беспамятстве на грани сна.
   Они добрались до соленых болот к полудню следующего дня: темно-зеленое море тростника тянулось до самого горизонта. Внезапно оцепенение спало, и Найюр ощутил неистовство, сродни тому, какое испытываешь перед атакой. Он с трудом брел вместе с остальными через болото, стараясь протащить баржу как можно дальше, и рубил высокий папирус мечом. Потом он оказался одним из многих тысяч, что тащились вперед, утаптывая заросли тростников до состояния топкой равнины. В конце концов были проложены дороги, ведущие на твердую землю южного берега. Найюр пошел вперед вместе с Пройасом, Келлхусом, Ингиабаном и отрядом рыцарей, дабы взглянуть, что их ждет впереди. Как всегда, в присутствии Дунианина у Найюра было неспокойно на душе, словно ему грозил удар с неведомой стороны.
   На востоке они видели вдали буруны Менеанора. Впереди, на юге, местность повышалась, и груды камней постепенно переходили в скопление серо-черных холмов. На западе они видели широкую полосу пастбищ, морщинистую, словно лоб глубоко задумавшегося человека, а за пастбищами темнели фруктовые сады. На стоящем на отшибе холме виднелись, едва различимые в туманной дымке, приземистые крепостные валы Анвурата. В отдалении время от времени проезжали рысью небольшие отряды всадников, но не более того.
   Скаур отказался от южного берега. Как и предсказывал Найюр.
   Пройас буквально-таки орал от радости.
   – Вот идиоты! – восклицал Ингиабан. – Нет, ну какие идиоты!
   Не обращая внимания на поток радостных возгласов, Найюр взглянул на Келлхуса и не удивился, увидев, что тот наблюдает и изучает. Найюр сплюнул и отвернулся; он отлично знал, что именно увидел Дунианин.
   Это было слишком просто.
   – А почему ты задаешь вопросы, когда и так знаешь ответ? Келлхус ничего не сказал; он лишь стоял, вырисовываясь на фоне темноты, словно нечто не от мира сего. Ветер гнал дым в его сторону. Море рокотало и шуршало.
   – Ты думаешь, что во мне что-то сломалось, – продолжал Найюр, ведя точильный камень вверх, к звездам. – Но ты ошибаешься… Ты думаешь, что я сделался более странным, более непредсказуемым, и потому представляю большую угрозу для твоего дела…
   Он отвернулся от палаша и встретил взгляд бездонных глаз Дунианина.
   – Но ты ошибаешься.
   Келлхус кивнул, но Найюру это было безразлично.
   – Когда эта битва начнется, – сказал Дунианин, – ты должен наставлять меня… Ты должен обучить меня войне.
   – Я скорее перережу себе глотку.
   Внезапный порыв ветра налетел на костер и понес искры к берегу. Ветер был приятным – как будто женщина перебирает твои волосы.
   – Я отдам тебе Серве, – сказал Келлхус.
   Меч с лязгом упал к ногам Найюра. На миг он словно подавился льдом.
   – А на кой ляд мне твоя беременная шлюха? – презрительно бросил скюльвенд.
   – Она – твоя добыча, – сказал Келлхус. – Она носит твоего ребенка.
   Почему он с такой силой желает ее? Глуповатая девица, случайно подвернувшаяся ему под руку, – ничего больше она из себя не представляет. Найюр видел, как Келлхус использует ее, как он ее обрабатывает. Он слышал слова, которые тот велел ей говорить. Для Дунианина не бывает слишком мелких орудий, слишком простых слов, слишком кратких мгновений. Он использовал резец ее красоты, молоток ее персика… Найюр это видел!
   Так как же он может даже думать…
   «Война – это все, что у меня есть!»
   «Он мог бы быть моим сыном».
   – Я одолею их, – сказал Найюр.
   Но позднее, когда он уже шел к своей одинокой стоянке на продуваемом ветрами побережье Менеанора, он злился на себя за эти слова. Кто он такой, чтобы давать подобные гарантии принцу айнрити? Какая ему разница, кто будет жить и кто умрет? Какое это имеет значение до тех пор, пока он будет частью убийства?
   «Я – один из Народа!»
   Найюр урс Скиоата, неистовейший из мужей.
   Той же ночью, позднее, он сидел на корточках у пенного прибоя и мыл свой палаш в море, размышляя о том, как он когда-то сидел на туманном берегу далекого моря Джоруа вместе со своим отцом и занимался тем же самым. Он слушал рокот далеких бурунов и шипение воды, утекающей через песок и гальку. Он смотрел на сияющие просторы Менеанора и размышлял над его бездорожьем. Иная разновидность степи.
   Что бы сказал его отец об этом море?
   Потом, когда он точил свой меч для завтрашнего ритуала, из темноты беззвучно выступил Келлхус. Ветер сплел его волосы в льняные пряди.
   Найюр ухмыльнулся по-волчьи. Отчего-то он не удивился.
   – Что привело тебя сюда, Дунианин?
   Келлхус внимательно разглядывал его лицо в свете костра, и впервые это совершенно не беспокоило Найюра. «Я знаю твою ложь».
   – Ты думаешь, Священное воинство возьмет верх? – спросил Келлхус.
   – Великий пророк! – фыркнул Найюр. – Небось, другие приходят к тебе с этим же самым вопросом?
   – Приходят, – не стал спорить Келлхус.
   Найюр плюнул в костер.
   – Как там поживает моя добыча?
   – С Серве все в порядке… Почему ты уклоняешься от ответа на мой вопрос?
   Найюр презрительно усмехнулся и снова принялся за меч.
   Священное воинство весь этот день выбиралось из болота. Большинство народу ставило свои палатки уже в сумерках. Найюр слышал пение айнрити и насмехался над ними, как всегда. Он видел, как они преклоняли колени для молитвы, собравшись вокруг своих жрецов и идолов. Он прислушивался к их смеху и веселью и удивлялся тому, что это веселье кажется скорее искренним, чем наигранным, как следовало бы накануне битвы. Для них война не была свята. Для них война была средством, а не целью. Путем, ведущим к месту назначения.
   К Шайме.
   Но темнота приглушила их праздничное настроение. К югу и к западу, насколько хватало взгляда, пространство заполонили огоньки, словно угли, рассыпанные по складкам синей шерсти. Огни стоянок – бесчисленное множество костров, разведенных кианскими воинами, воинами с сердцами из дубленой кожи. Рокот их барабанов катился вниз по склонам.
   На совете Великих и Малых Имен Люди Бивня, опьяненные успехом их бескровной высадки, провозгласили Найюра своим королем племен – у них это называлось Господин битвы. Икурей Конфас в ярости покинул совет, и его генералы и офицеры рангом пониже удалились вместе с ним. Найюр принял это молча; его обуревали слишком противоречивые чувства, чтобы ощущать гордость либо смущение. Рабам было велено вышить для него личное знамя – айнрити почитали их священными.
   Некоторое время спустя Найюр наткнулся на Пройаса, когда тот стоял один в темноте и смотрел на бессчетные костры язычников.
   – Как много… – негромко произнес принц. – Что скажешь, Господин битвы?
   Пройас растянул губы в улыбке, но Найюру видно было в свете луны, как тот сжимает кулаки. И варвара поразило, каким юным сейчас казался принц, каким хрупким… Найюр словно бы впервые осознал катастрофические размеры того, что должно будет вскорости произойти. Народы, религии и расы.
   Какое отношение этот молодой человек, этот мальчик имеет к этому всему? Как он будет жить?
   Волны Менеанора вздымались и с грохотом разбивались о берега. Ветер пах солью. Найюру казалось, будто он смотрит на Дунианина целую вечность. В конце концов он кивнул, хотя и понимал, что отказывается от последней возможности влиять на творящуюся мерзость. После этого у него не будет ничего, кроме слова Дунианина…
   У него не будет ничего.
   Но когда Найюр закрыл глаза, он увидел ее, почувствовал ее, мягкую и податливую, смятую его телом. Она – его добыча! Его испытание!
   Завтра, после ритуала… Он возьмет то возмещение, какое, сумеет…

ГЛАВА 14
АНВУРАТ

   «Есть некое отличие в знании, что внушает уважение. Вот почему истинный экзамен для каждого ученика лежит в унижении его наставника».

Готагга, «Первый аркан»

   «Дети здесь вместо палок играют с костями, и когда я вижу их, то невольно задумываюсь: правоверной плечевой костью они размахивают или языческой?»

Неизвестный автор. «Письмо из Анвурата»

   4111 год Бивня, конец лета, Шайгек
 
   Икурей Конфас просмотрел последние донесения разведки, заставив Мартема несколько мгновений простоять рядом в неведении. Полотняные стены штабного шатра были свернуты и подняты, дабы облегчить движение. Офицеры, гонцы, секретари и писцы сновали туда-сюда между освещенным шатром и окружающей темнотой нансурского лагеря. Люди восклицали и тихо переговаривались; их лица были настолько непроницаемы, что по ним почти ничего нельзя было понять; взгляды сделались вялыми от настороженного ожидания битвы. Эти люди были нансурцами, и ни один народ не потерял в стычках с фаним столько своих сыновей, как они.
   Какая битва! И он – он! Лев Кийута! – будет в ней кем-то чуть повыше младшего офицера…
   Ну да ничего. Пусть она будет солью к меду, как говорят айноны. Горечь сделает месть более сладкой.
   – Я решил, что, когда рассветет и скюльвендский пес поведет нас в битву, – сказал Конфас, все еще изучая документы, разложенные перед ним на столе, – ты, Мартем, будешь моим представителем.
   – Будут ли у вас какие-либо особые указания? – чопорно поинтересовался генерал.
   Конфас поднял голову и на несколько мгновений удостоил этого человека с квадратной челюстью изучающего взгляда. Почему он до сих пор позволяет Мартему носить синий генеральский плащ? Ему следовало бы продать этого идиота работорговцам.
   – Ты думаешь, что я даю тебе это поручение потому, что доверяю тебе так же сильно, как не доверяю скюльвенду… Но ты ошибаешься. Как бы я ни презирал этого дикаря, как бы мне ни хотелось увидеть его мертвым, фактически я доверяю ему в вопросах войны…
   Да и неудивительно, подумалось Конфасу. Каким бы странным это ни казалось, некоторое время этот варвар был его учеником. Со времен битвы при Кийуте, если не дольше…
   Неудивительно, что Судьбу называют шлюхой.
   – Но ты, Мартем, – продолжал Конфас, – тебе я вообще едва ли доверяю.
   – Тогда почему вы даете мне такое задание?
   Никаких заверений в собственной невиновности, никаких уязвленных взглядов или стиснутых кулаков… Лишь стоическое любопытство. Конфас вдруг осознал, что Мартем, при всех своих слабостях, остается незаурядным человеком. Да, это будет серьезная потеря.
   – Из-за твоего незавершенного дела. – Конфас вручил несколько листов своему секретарю, потом опустил голову, словно изучая следующий пергаментный свиток. – Мне только что сообщили, что скюльвенда сопровождает князь Атритау.