Бэккер Р. Скотт. Воин кровавых времен

   Эсменет взглянула на дюжего Галеота, зардевшись от смущения.
   – Да просто, – терпеливо пояснил Келлхус, – она видит то, чего не можешь увидеть ты, Верджау.
   Но Эсменет вовсе не была настолько уверена… Она просто грезила – разве не так? Верджау почувствовал, как она мечтает о Келлхусе, словно глупая девчонка…
   Но в таком случае, почему так гудит земля? И звезды… Что она видит?
   «Что-то… Что-то такое, что не с чем сравнить».
   По коже у нее побежали мурашки. Таны Воина-Пророка смотрели на нее, а она смотрела сквозь их лица и прозревала их жаждущие сердца. Подумать только!
   Так много обманутых душ, живущих иллюзорными жизнями в нереальных мирах! Так много! Это и пугало ее, и разбивало ей сердце.
   И в то же время это был ее триумф.
   «Нечто абсолютное».
   От сияющего взгляда Келлхуса ее сердце затрепетало. Она одновременно воспринимала дым и обнаженную плоть – нечто просвечивающее и нечто желанное.
   «Это нечто большее, чем я… Большее, чем это, – да!»
   – Скажи нам, Эсми, – прошипел Келлхус ртом Серве. – Скажи, что ты видишь!
   «Нечто большее, чем они».
   – Мы должны отобрать у них нож, – сказала Эсменет, произнося слова, вложенные в нее Учителем – она это знала. – Мы должны показать им демонов в их рядах.
   «Гораздо большее!» Воин-Пророк улыбнулся ее губами. – Мы должны убить их, – произнес ее голос.
   Тварь, именуемая Сарцеллом, спешила по темным улицам к холму, на котором квартировали экзальт-генерал и его Колонны. Письмо Конфаса было кратким и простым: «Приходите скорее. Опасность ширится». Конфас не потрудился подписать письмо, но в этом не было необходимости. Его каллиграфический почерк ни с чем нельзя было спутать.
   Сарцелл свернул на узкую улочку, пропахшую немытыми людьми. Очередные айнрити-отщепенцы. Чем дольше голодало Священное воинство, тем большее количество Людей Бивня возвращались к животному существованию; они охотились на крыс, поедали то, что есть не следовало, и попрошайничали…
   Когда Сарцелл двинулся мимо голодающих бедолаг, они принялись подниматься на ноги. Они собрались вокруг него, протягивая немытые ладони и хватая его за рукава. «Подайте, – стонали и бормотали они. – Пода-а-айте!» Сарцелл растолкал их. Нескольких самых настойчивых пришлось ударить. Не то чтобы они вызывали у него особое недовольство – они часто оказывались полезны, когда его голод делался слишком силен. Никто не хватится нищего.
   А кроме того, они являли собой живое напоминание о том, что представляют из себя люди на самом деле.
   Бледные руки в награбленных шелках. Жалобные крики, звенящие в темноте. А потом какой-то оказавшийся рядом с Сарцеллом человек произнес сиплым голосом пьяницы:
   – Истина сияет.
   – Что? – огрызнулся Сарцелл, резко останавливаясь.
   Он схватил говорившего за плечи и с силой вздернул ему голову. Невзирая на следы побоев, на его лице не читалось смирения – отнюдь. Взгляд его был твердым, словно сталь. Сарцелл понял, что этот человек сам кого хочешь ударит.
   – Истина, – сказал человек, – не умирает.
   – Это что? – поинтересовался Сарцелл, отпуская воина. – Ограбление?
   Человек со стальным взглядом покачал головой.
   – А! – произнес Сарцелл.
   До него вдруг дошло.
   – Ты принадлежишь ему… Как там вы себя называете? – Заудуньяни.
   Человек улыбнулся, и на миг Сарцеллу показалось, что он никогда еще не видел улыбки страшнее: бледные губы сжались, образовав тонкую, бесстрастную линию.
   Потом Сарцелл вспомнил, для чего его создали. Как он мог забыть, что он такое? Его фаллос под штанами затвердел…
   – Рабы Воина-Пророка, – презрительно фыркнув, сказал он. – А вы вообще знаете, что я такое?
   – Мертвец, – произнес кто-то сзади.
   Сарцелл расхохотался, водя взглядом по шеям, которые он свернет. Какой экстаз! Как он изольется ему на бедро! Он был в этом уверен.
   «Да! Сразу со столькими! Наконец-то…»
   Но хорошее настроение мгновенно покинуло его, как только он снова натолкнулся на взгляд человека с железными глазами. Лицо под маской человека дернулось от непонимания. «Они не…»
   Что-то хлынуло на него сверху… Внезапно Сарцелл промок до нитки. Масло! Они облили его маслом! Он огляделся по сторонам, сдувая жидкость с губ, стряхивая с кончиков пальцев. Он увидел, что его будущие убийцы тоже в масле.
   – Идиоты! – крикнул он. – Подожгите меня – и вы сгорите сами!
   В последний миг Сарцелл услышал звон тетивы. Он рванулся в сторону. Горящая стрела вонзилась в человека со стальными глазами. Пламя разбежалось по его промасленной одежде.
   Но вместо того чтобы упасть, человек метнулся вперед и крепко вцепился в Сарцелла. Древко стрелы, оказавшись между ними, сломалось. Одна горящая грудь столкнулась с другой.
   Пламя поглотило их обоих. Тварь, именуемая Сарцеллом, взвыла и завизжала. Она в ужасе уставилась на стальные глаза, окруженные ярким пламенем…
   – Истина… – прошептал человек.
   Икурей Конфас выглядел сейчас как дитя; нагой, он свернулся клубком под простынями, голова слегка запрокинулась назад, как будто во сне он вглядывался в небо. Генерал Мартем стоял в тени и смотрел на спящего экзальт-генерала, безмолвно повторяя приказ, что привел его сюда – с ножом в руке.
   «Сегодня ночью, Мартем, я протяну руку…»
   Это не было похоже ни на один приказ, который отдавали ему до нынешнего момента.
   Большую часть жизни Мартем получал приказы. Неважно, сколь жалким или величественным был их источник, – приказы, которые он исполнял, всегда исходили откуда-то, из обессиленного и развращенного мира: от сварливых офицеров, зло – памятных чиновников, тщеславных генералов… В результате его часто посещала мысль, роковая для человека, которому от рождения предназначено служить: «Я лучше тех, кому подчиняюсь».
   Но приказ, который он получил этой ночью…
   «Сегодня ночью, Мартем…»
   Он пришел ниоткуда, из-за кругов этого мира…
   «Я возьму жизнь».
   Ответ на подобный вопрос, как решил Мартем, был не просто сродни поклонению – это было само поклонение, обретшее плоть. Все, что обладало смыслом – как теперь ему казалось, – было разновидностью молитвы.
   Уроки Воина-Пророка.
   Мартем вскинул нож. Тот блеснул в лунном свете и на краткий миг отбросил тень на горло Конфаса. Глазами души Мартем увидел императорского наследника мертвым: прекрасные губы приоткрылись в памяти о последнем вздохе, остекленевшие глаза смотрят куда-то далеко, вовне. Он увидел кровь, собравшуюся лужицами в складках льняных простыней, словно вода между лепестками лотоса. Генерал оглядел роскошную спальню, и смутно различимые фрески заплясали по стенам, а темные ковры заскользили по полу. Интересно, будет ли это место казаться более скромным, когда они обнаружат его труп на окровавленных простынях?
   Приказы. Благодаря им голос мог сделаться армией, а вздох – кровью.
   «Думай о том, как долго ты желал его смерти!»
   Ужас и веселье.
   «Ты – человек практичный. Ударь и покончи с этим!»
   Конфас застонал и заворочался, словно нагая девственница под покрывалом. Веки его затрепетали, и глаза открылись. Уставились на генерала с тупым непониманием. Метнулись к обвиняющему ножу.
   – Мартем? – выдохнул молодой человек.
   – Истина, – проскрежетал генерал, нанося удар.
   Но промелькнула вспышка, и, хотя рука его продолжала опускаться, неведомая сила рванула ее назад, и нож выпал из онемевших пальцев. Мартем ошеломленно поднял руку и в ужасе уставился на обрубок вместо запястья. Кровь лилась по руке и струйками стекала с локтя.
   Мартем развернулся и увидел сверкающего демона; кожа его сморщилась от адского огня, а лицо было невозможно растянутым и хватало воздух, словно клешня краба.
   – Гребаный Дунианин, – прорычал демон.
   Что-то прошло через шею Мартема. Что-то острое…
   Голова Мартема отскочила от тюфяка и укатилась в тень; на мертвом лице все еще сохранилось осмысленное выражение. Слишком испуганный, чтобы кричать, Конфас попытался выбраться из спутанных простыней, подальше от неизвестного, убившего его генерала. Фигура отступила во тьму дальнего угла, но на миг Конфас разглядел нечто нагое и кошмарное.
   – Кто?! – выдохнул принц.
   – Тихо! – прошипел знакомый голос. – Это я!
   – Сарцелл?
   Ужас несколько ослабел. Но замешательство осталось… «Мартем мертв?» – Это ночной кошмар! – воскликнул Конфас. – Я сплю!
   – Ты не спишь, уверяю тебя. Хотя ты был очень близок к тому, чтобы никогда не проснуться…
   – Что произошло? – крикнул Конфас.
   Невзирая на подгибающиеся ноги, он быстро обошел дальний столбик кровати и как был, без одежды, остановился над трупом своего генерала. На нем по-прежнему была воинская форма.
   – Мартем!
   – Принадлежал ему, – произнес голос из темного угла.
   – Князю Келлхусу, – сказал Конфас с просыпающимся осознанием.
   Внезапно он понял все, что ему нужно было знать: только что произошло сражение – и оно было выиграно. Он улыбнулся с облегчением – и безграничным изумлением. Этот человек использовал Мартема. Мартема!
   «А я-то думал, что победил в битве за его душу!»
   – Мне нужен фонарь, – отрывисто произнес Конфас, вновь обретая властные манеры.
   Чем это так воняет?
   – Никакого света! – выкрикнул бесплотный голос. – Этой ночью они напали и на меня.
   Конфас нахмурился. Хоть он и спас его, Сарцелл все же не имел никакого права отдавать приказы тем, кто выше его по положению, да еще таким тоном.
   – Как вы можете видеть, – любезно, чтобы его нельзя было заподозрить в неблагодарности, произнес он, – самый доверенный из моих генералов лежит мертвым. Мне нужен свет.
   Принц повернулся, чтобы позвать стражу…
   – Не будьте идиотом! Мы должны действовать быстро, в противном случае Священное воинство обречено!
   Конфас остановился, глядя в угол, где скрывался шрайский рыцарь, и склонил голову набок в приступе нездорового любопытства.
   – Они что, сожгли вас?
   Он сделал два шага по направлению к тени.
   – От вас несет жареной свининой.
   Раздался грохот, как будто какое-то животное опрометью бросилось наутек, и что-то очень быстрое стрелой пронеслось через спальню и исчезло на балконе…
   Громогласно призывая стражу, Конфас ринулся следом, откинув тонкую занавеску на двери. Он почти не видел ничего в темноте караскандскои ночи, но заметил брызги крови на своих руках. Принц услышал, как стражники вломились в комнату, и усмехнулся, когда раздались их встревоженные крики.
   – Генерал Мартем оказался предателем, – произнес он, возвращаясь с неприятно холодного воздуха навстречу их изумлению. – Отнесите его тело к осадным машинам. Проследите, чтобы его перебросили к язычникам, которым оно принадлежит. Затем пошлите за генералом Сомпасом.
   Перемирие завершилось.
   – А голова генерала? – неуверенно поинтересовался здоровяк-капитан, Триаксерас. – Вы желаете, чтобы ее тоже перебросили к язычникам?
   – Нет, – ответил Икурей Конфас, натягивая одежду, поднесенную одним из его хаэтури.
   Он рассмеялся при виде того, как нелепо выглядит валяющаяся у кровати голова – ну точно кочан капусты! Даже странно, что он почти ничего не чувствует, после того, как много они пережили вместе.
   – Генерал никогда не покидает меня, Триах. Ты же знаешь.
   Фустарас был старательным солдатом. Он был проадъюнктом третьей манипулы Селиалской Колонны и относился к числу тех, кого в имперской армии называли «трояками», то есть теми, кто подписал третий контракт – договор на третий четырнадцатилетний срок службы, – вместо того чтобы принять имперскую пенсию. Хотя «трояки» вроде Фустараса зачастую были сущей погибелью для младших офицеров, генералы всегда высоко ценили их, тем более что они нередко играли более важную роль, чем их титулованное начальство. «Трояки» образовывали упрямое сердце любой Колонны. Это были люди, видящие суть вещей.
   Вот поэтому, решил Фустарас, генерал Сомпас выбрал для этого задания именно его и нескольких его товарищей.
   – Когда дети сбиваются с пути, – сказал он, – их следует вздуть.
   Одетый, подобно большинству Людей Бивня, в трофейные кианские наряды, Фустарас со своим отрядом прошел по улице, носящей название Галереи; насколько мог предположить Фустарас, ее прозвали так из-за отходящих от нее бесчисленных переулочков, застроенных многоквартирными домами. Эта улица, расположенная в юго-восточной части Чаши, была известна как место сбора заудуньяни – проклятых еретиков. Многие из них толпились на крышах домов и возносили молитвы, глядя в сторону Бычьего холма, где засел наглый мошенник, Келлхус, князь Атритау. Другие слушали этих ненормальных фанатиков, которых тут именовали Судьями: они проповедовали у входа в какой-нибудь из переулков.
   Следуя инструкциям, данным в письме, Фустарас остановился и обратился к Судье, вокруг которого собралось больше всего еретиков.
   – Скажи-ка мне, друг, – дружелюбно произнес он, – что они говорят об Истине?
   Изможденный человек обернулся; за ворохом спутанных белых волос поблескивала розовым лысина. Не колеблясь ни мгновения, он отозвался:
   – Что она сияет.
   Фустарас запустил руку под плащ – как будто за мелкой монетой для попрошаек, а на самом деле за спрятанной там ясеневой дубинкой.
   – Ты точно уверен? – переспросил он.
   Его поведение сделалось одновременно и небрежным, и угрожающим. Он взвесил на руке полированную рукоятку.
   – Может, она кровоточит?
   Сверкающий взгляд проповедника метнулся от глаз Фуста-раса к дубинке, потом обратно.
   – И кровоточит тоже, – произнес он непреклонным тоном человека, твердо решившего подчинить себе дрогнувшее сердце. – Иначе к чему Священное воинство?
   Фустарас решил, что еретик чересчур умен. Он вскинул дубинку и нанес удар. Проповедник упал на одно колено. По правому виску и щеке потек ручеек крови. Он протянул два пальца к Фустарасу, словно говоря: «Видишь…»
   Фустарас ударил еще раз. Судья упал на растрескавшуюся булыжную мостовую.
   Улица взорвалась криками, и Фустарас заметил боковым зрением, что к нему со всех сторон бегут полуживые от голода люди. Его солдаты выхватили дубинки и сомкнули строй. Фустарас подумал, что сомневается в достоинствах плана генерала… Их было слишком много. Откуда их столько?
   Потом Фустарас вспомнил, что он – «трояк».
   Он стер грязным рукавом брызги крови с лица.
   – Все те, кто слушает так называемого Воина-Пророка! – выкрикнул он. – Знайте, что мы, ортодоксы, приведем в исполнение приговор, который вы сами на себя навлекли…
   Что-то ударило его по подбородку. Фустарас отшатнулся схватившись за лицо, и споткнулся о неподвижное тело Судьи?
   Он покатился по твердой земле, чувствуя кровь под пальцами. Камень… Кто-то бросил камень!
   В ушах у него звенело, вокруг стоял крик. Фустарас поднялся сперва на одно колено, потом на второе… Держась за челюсть, он встал, огляделся по сторонам… и увидел, что его людей истребляют. Фустараса пронзил ужас.
   «Но генерал сказал…»
   Какой-то туньер с безумными глазами, с тремя болтающимися на поясе головами шранков схватил Фустараса за горло. На миг он показался нансурцу нечеловеком, таким он был высоким и тощим.
   – Реара тунинг праусса! – взревел соломенноволосый варвар.
   Фустарас заметил вооруженные тени и почувствовал, как его крик захлебнулся хрипом, когда пальцы туньера раздавили трахею.
   – Фраас каумрут!
   На миг Фустарас почувствовал холод наконечника копья у своей поясницы. Такое чувство, как будто глубоко вдохнул ледяной воздух. Воющие лица. Поток горячей крови.
   Хрипящее, задыхающееся животное правило его черным сердцем, скуля от боли и ярости.
   Тварь, именуемая Сарцеллом, пробиралась через руины безымянного храма. Вот уже три дня она пряталась по темным углам, ибо боль лишала ее способности закрыть лицо. Теперь же, пиная груду почерневших человеческих черепов, тварь думала о снеге, со свистом несущемся над равнинами Агонгореи, о белых просторах, по которым разбросаны черные пятна стоянок. Твари вспомнилось, как она прыгала по холодным сугробам и ледяной ветер скорее успокаивал, чем жалил ее. Твари вспомнилась кровь, брызгающую на незапятнанную белизну и растекающуюся розовыми линиями.
   Но снег был так далек – так же далек, как Святой Голготтерат! – а огонь пылал совсем рядом с ее обожженной, покрытой волдырями кожей. Огонь все еще горел!
   «Проклятье, проклятье, проклятье, проклятье, проклятье на его голову! Я выгрызу ему язык! Я буду трахать его раны!»
   – Ты страдаешь, Гаоарта?
   Тварь дернулась, словно кот, вглядываясь сквозь сведенные судорогой пальцы своего внешнего лица.
   Неподвижный и глянцево-черный, словно диоритовая статуя, Синтез разглядывал его, восседая на груде обугленных тел. В темноте лицо его казалось белым, влажным и непроницаемым, как будто было вырезано из картофелины.
   Оболочка Древнего Отца… Ауранг, великий генерал Сокрушителя мира, принц инхороев.
   – Больно, Древний Отец! Как больно!
   – Наслаждайся этим чувством, Гаоарта, ибо в нем вкус того, что придет.
   Тварь, именуемая Сарцеллом, громко втянула воздух и заревела, вскинув оба лица, внутреннее и внешнее, к безжалостным звездам.
   – Нет! – простонала она, колотя руками по груде обломков. – Не-е-ет!
   – Да, – произнесли тонкие губы. – Священное воинство обречено… Ты потерпел неудачу. Ты, Гаоарта.
   Дикий ужас пронзил тварь: она знала, к чему ведут неудачи, но не могла даже шелохнуться. По отношению к Зодчему, Создателю не существовало ничего иного, кроме повиновения.
   – Но это не я! Это все они! Кишаурим падираджи! Это все их…
   – Вина? Ты говоришь про вину, Гаоарта? – поинтересовался Древний Отец. – Про тот самый яд, который мы должны высосать из этого мира?
   Тварь, именуемая Сарцеллом, вскинула руки в тщетной попытке защититься. На нее словно бы обрушилась вся чудовищная, колоссальная слава Консульта.
   – Простите! Умоляю!
   Крохотные глаза закрылись, но тварь, именуемая Сарцеллом, не могла сказать, отчего – от скуки или задумчивости. Когда же они открылись, то казались голубоватыми, словно катаракта.
   – Еще одна задача, Гаоарта. Еще одна задача во имя злобы. Тварь рухнула ничком перед Синтезом, корчась от мучительной боли.
   – Все, что угодно! – выдохнула она. – Все, что угодно! Я вырву сердце любому! Выколю глаза! Я предам весь мир забвению!
   – Священное воинство обречено. Мы должны иным образом разделаться с кишаурим…
   Глаза снова закрылись.
   – Ты должен проследить, чтобы этот Келлхус умер вместе с остальными Людьми Бивня. Он не должен спастись.
   И тварь, именуемая Сарцеллом, забыла о снеге. Месть! Месть станет бальзамом для сожженной кожи!
   – А теперь закрой лицо, – проскрежетал Синтез, и Гаоарта ощутил, как бескрайняя сила, древняя, вековая, хлынула из красного горла.
   С разрушенных стен то тут, то там потекли ручейки пыли. Гаоарта повиновался, ибо не мог не повиноваться, – но кричал, ибо не мог не кричать.
   Комкая послание Пройаса в руке, Найюр шагал по застеленному коврами коридору скромной, но стратегически выгодно расположенной виллы, которую занял конрийский принц. Он помедлил, прежде чем выйти на залитый светом квадрат внутреннего двора, задержавшись под вычурным двойным сводом, характерным для кианской архитектуры. Кусок засохшей апельсиновой шкурки, длиной не больше пальца Найюра, лежал, свернувшись, в пыли, окружающей черное мраморное основание левого пилястра. Скюльвенд не задумываясь сгреб шкурку и сунул в рот, скривившись от горечи.
   С каждым днем он становился все более голодным.
   «Мой сын! Как они могли так назвать моего сына?»
   Пройас ожидал его у трех прудиков, расположенных в центре двора; он стоял там вместе с двумя людьми, которых Найюр не узнал, – с имперским офицером и шрайским рыцарем. Полуденные облака образовали на небе неповоротливую процессию, волоча свои тени по залитым солнцем холмам.
   Карасканд. Город, что станет их гробницей. «Он сделал это, чтобы позлить меня. Чтобы напомнить о предмете моей ненависти!»
   Пройас заметил его первым.
   – Найюр, как хорошо…
   – Я не читал, – прорычал скюльвенд, швырнув скомканный лист к ногам принца. – Если ты хочешь посоветоваться со мной, присылай слово, а не каракули.
   Лицо Пройаса потемнело.
   – Да, конечно, – натянуто произнес он.
   Он кивнул двум незнакомцам, словно бы пытаясь сохранить некоторые внешние приличия, подобие джнана.
   – Эти люди предъявили своего рода иск, дабы заручиться моей поддержкой. Ты нужен, чтобы утвердить его.
   Пораженный внезапным ужасом, Найюр уставился на имперского офицера, увидев знаки различия, вычеканенные у горловины его кирасы. И конечно же, на нем была синяя накидка…
   Офицер нахмурился, потом обменялся многозначительным взглядом со своим спутником.
   – Похоже, мозги у него тоже отощали, – сказал офицер голосом, слишком хорошо знакомым Найюру.
   Он внезапно вспомнил, как этот голос плыл над трупами его соплеменников – после битвы при Кийуте. Икурей Конфас… Перед ним стоял сам экзальт-генерал! Как он умудрился не узнать его?
   «Безумие нарастает!»
   Найюр сощурился и представил себе, как сидит на груди у Конфаса и отрезает ему нос, словно ребенок, копающийся в грязи.
   – Чего он хочет? – пролаял он, обращаясь к Пройасу. Он взглянул на шрайского рыцаря и осознал, что и его тоже где-то видел, хоть и не помнит имени. На груди у рыцаря-командора висел маленький золотой Бивень, прятавшийся в складках накидки.
   Вместо Пройаса на его вопрос ответил Конфас.
   – Чего я хочу, неотесанный варвар, так это истины.
   – Истины?
   – Господин Сарцелл, – пояснил Пройас, – объявил, что у него имеются новости об Атритау.
   Найюр уставился на рыцаря, впервые заметив повязки у него на руках и странную сеточку воспаленных линий на красивом лице.
   – Об Атритау? Это каким же образом?
   – К нам обратились три человека, движимые благочестием, – произнес Сарцелл. – Они клянутся, что один человек, много лет водивший караваны на север и погибший при переходе через пустыню, сказал им, что князь Келлхус никак не может быть тем, за кого себя выдает.
   Шрайский рыцарь странно улыбнулся – видимо, ожоги на его лице были довольно болезненными.
   – По их словам, суть в том, – неумолимо продолжал Сарцелл, – что у их короля, Этелария, нет наследников. Род Моргхандов вот-вот угаснет, как говорят, навеки. А это означает, что Анасуримбор Келлхус – самозванец.
   Тишину нарушила далекая дробь кианских барабанов. Найюр снова повернулся к Пройасу.
   – Ты сказал, что они хотят твоей поддержки. В чем?
   – Да просто ответь на вопрос, черт тебя побери! – взорвался Конфас.
   Игнорируя экзальт-генерала, Найюр и Пройас обменялись взглядами, полными искренности и признания. Невзирая на их ссоры, за последние недели подобные взгляды сделались пугающе привычными.
   – Они думают, – сказал Пройас, – что с моей поддержкой смогут предъявить Келлхусу обвинение, не вызвав войны между нашими людьми.
   – Предъявить Келлхусу обвинение?
   – Да… В том, что он – лжепророк, согласно Закону Бивня. Найюр нахмурился.
   – А зачем тебе понадобилось мое слово?
   – Затем, что я тебе доверяю.
   Найюр сглотнул. «Чужеземные псы! – бушевал кто-то внутри него. – Коровы!»
   На лице Конфаса промелькнуло выражение тревоги.
   – Несомненно, прославленный принц Конрии, – заметил Сарцелл, – не пожелает иметь ничего общего со слухами…
   – Равно как и со столь зловещим делом! – огрызнулся Пройас.
   У Найюра на скулах заиграли желваки; он свирепо уставился на шраиского рыцаря, размышляя, отчего у человека на лице могли появиться столь странно расположенные, ожоги. Он подумал о битве при Анвурате, о том, с каким удовольствием всадил тогда нож в грудь Келлхусу – или той твари, что притворялась им. Он подумал о Серве, задыхающейся под ним, и от внезапной боли на глаза навернулись слезы. Только она знала его сердце. Только она понимала его, когда он просыпался в слезах…
   Серве, первая жена его сердца.
   «Я должен владеть ею! – рыдал кто-то у него в душе. – Она принадлежит мне!»
   Такая красивая… «Моя добыча!»
   Внезапно все стихло, как будто мир пропитался оцепенением и тяжестью. И Найюр понял – без терзаний, без разочарования, – что Анасуримбор Моэнгхус оказался за пределами его досягаемости. Невзирая на всю его ненависть, всю ярость, кровавый след, по которому он шел, окончился здесь… В городе.
   «Мы покойники. Все мы».
   Если уж Карасканду суждено сделаться их гробницей, он позаботится, чтобы сперва здесь пролилась кое-чья кровь.
   «Но Моэнгхус! – вскричал кто-то. – Моэнгхус должен умереть!» Однако он больше не мог вызвать в памяти ненавистное лицо. Он видел лишь хныкающего младенца…
   – Ты говоришь правду, – в конце концов произнес Найюр. Он повернулся к Пройасу и заглянул в потрясенные карие глаза. Ему заново почудился вкус апельсиновой кожуры, настолько горькими были эти слова.
   – Человек, которого ты называешь князем Келлхусом, – самозванец… Князь пустого места.
 
   Никогда еще его сердце не было столь вялым и безучастным.
   Зал аудиенций во дворце сапатишаха был таким же огромным, как сырая галерея старого короля Эрьеата в Мораоре, древнем Чертоге королей, и все же на фоне славы Воина-Пророка этот зал был жалок, словно комнатка в лачуге. Восседая на троне Имбейяна, вырезанном из слоновой кости, Саубон с трепетом следил за его приближением. Краем глаза он видел Королевские Огни, пылающие в гигантских железных чашах. Даже по прошествии времени они словно оскорбляли окружающее великолепие – деталь, навязанная неотесанными, отсталыми людьми.