Бэккер Р. Скотт. Воин кровавых времен

   Тем временем Люди Бивня наконец-то напились. Многие ушли в тень, под пальмы, прислонились к стволам и дивились ветвям с листьями, так напоминающими крылья стервятника. Теперь, когда жажда отступила, они начали беспокоиться насчет болезней. Врачей-жрецов грозной Болезни, Аккеагни, призвали к Великим Именам, и они перечислили болезни, какие приключаются от питья воды, загрязненной мертвыми телами. Но поскольку все их снадобья были оставлены в пустыне, жрецы мало что могли поделать – только читать молитвы.
   Но умилостивить богов не удалось.
   Так или иначе поплохело всем – озноб, колики, тошнота, – но тысячи заболели серьезно, с безудержной рвотой и поносом. К следующему утру самые тяжелые корчились от болей в брюшине, а тела их покрылись воспаленными красными пятнами.
   На совете Великие Имена долго рассматривали карты Икурея Конфаса. Они понимали, что Энатпанея попросту слишком далеко. Они отправили несколько десятков отрядов к разным точкам побережья, вопреки очевидному надеясь, что удастся отыскать имперский флот. На этот раз были выдвинуты обвинения против императора, а Конфаса с Саубоном дважды пришлось держать. Когда поисковые отряды вернулись с холмов ни с чем, Великие Имена пришли к официальному согласию и постановили двигаться на юг.
   Куда бы они ни шли, сказал князь Келлхус, Бог будет видеть их.
   Люди Бивня оставили Субис на следующий вечер; их бурдюки были под завязку наполнены загрязненной водой. Несколько сотен человек – те, кто был слишком слаб и не мог идти, – остались в оазисе, ожидать появления кхиргви.
   Больных становилось все больше, и тех, у кого не было друзей или родичей, бросали. Священное воинство превратилось в огромное сборище ковыляющих людей. Они шли сквозь бескрайние просторы растрескавшегося на солнце камня и песка с вкраплениями песчаника. Облака звезд кружили вокруг Небесного Гвоздя, считая мертвецов. Те, кто был слишком болен, чтобы продолжать путь, падали и плакали в пыли, равно страшась утреннего солнца и кхиргви.
   – Энатпанея, – говорили идущие друг другу, ибо Великие Имена солгали, сказав, что до Энатпанеи всего три дня пути – а на самом деле их было больше шести. – Бог явится нам в Энатпанее.
   Имя-обещание… Как Шайме.
   Для тех, кто страдал от диареи, водного пайка попросту не хватало. И так уже ослабевшие, они, задыхаясь, падали на прохладный песок. Многие так и умерли – тысячи и тысячи.
   Через два дня вода начала заканчиваться. Жажда вернулась. Губы потрескались, глаза сделались странно спокойными, а кожа натянулась, став сухой, словно папирус.
   Но некоторые – их было очень немного – казались во время этого испытания невероятно сильными. Нерсей Пройас был одним из немногих дворян, кто отказался поить коня в то время, как умирают люди. Он шел среди самых стойких рыцарей и солдат Конрии, подбадривая их и напоминая, что сущность этого испытания – вера.
   Князь Келлхус, сопровождаемый двумя прекрасными женщинами, тоже нес людям слово силы. Он говорил воинам, что они не просто страдают – они страдают за что-то. За Шайме. За Истину. За Бога! А тот, кто страдает за Бога, стяжает славу во Внешнем Мире. Да, многие сломаются, но те, кто останется в живых, будут знать крепость своих сердец. Он утверждал, что они будут не такими, как все прочие люди. Они будут больше…
   Они будут Избранными.
   Куда бы ни шел князь Келлхус и две его женщины, вокруг них тут же собирались люди, умоляя о прикосновении, исцелении, прощении. Его лицо, выкрашенное пылью в цвет пустыни, сделалось бронзовым, а струящиеся волосы – почти белыми; он казался воплощением солнца, песка и камня. Он и только он мог смотреть на бескрайний Каратай и смеяться, протягивать руки к Гвоздю Небес и благодарить за страдания.
   – Бог избирает! – восклицал он. – Бог!
   И слова, что он произносил, были подобны воде.
   На третью ночь он остановился в просторной впадине между барханами. Она пометил место на слежавшемся песке и велел нескольким своим ближайшим приверженцам, заудуньяни, начать копать. Когда они отчаялись что-либо найти, он приказал продолжать. Вскоре они почувствовали, что песок сделался влажным… Затем Келлхус прошел подальше и велел тем, кто был рядом, тоже копать ямы в разных местах. А из других организовал вооруженную охрану. Тысячи людей, пребывающих на грани депрессии, толпились вокруг, удерживаемые остриями опущенных копий, – им не терпелось посмотреть, что же тут творится. Через несколько страж в лунном свете заблестело четырнадцать луж темной воды. Колодцы, питаемые подземными водами…
   Вода была мутной, но сладкой и не отравленной мертвечиной.
   Когда первые из Великих Имен с криками и пинками проложили себе путь к колодцам, они обнаружили князя Келлхуса на дне ямы; он стоял по колено в воде и подавал наполненные бурдюки людям, жадно тянувшим руки.
   – Он указал мне место! – рассмеялся Келлхус, когда его начали славить. – Бог указал мне!
   По приказу Великих Имен были вырыты новые колодцы и снова организована раздача воды. Поскольку большая часть Священного воинства страдала от жестокого обезвоживания, Великие Имена решили задержаться здесь на несколько дней. Уцелевших лошадей забили и съели сырыми, ввиду отсутствия топлива. На совете князя Келлхус хвалили за его открытие, но и только. Многие в Священном воинстве, особенно люди низших каст, в открытую славили его как Воина-Пророка. На собраниях Великих Имен, проходивших в узком кругу, спорили о князе Атритау, но так и не пришли к единому мнению. Икурей Конфас твердил, что пустыня уже породила одного лжепророка, Фана.
   Тем временем в глубинах пустыни собрались племена кхиргви, решившие, что Священное воинство, подобно шакалу, нашло себе подходящее место, чтобы умереть. На следующую ночь они накинулись на айнрити. Тысячи кхиргви бешеным потоком хлынули с гребней барханов. Они были уверены, что их враги уже скорее трупы, чем живые люди. Но Люди Бивня, хоть и были захвачены врасплох, уже воспряли духом, их силы обновились; они окружили и перебили жителей пустыни. Были истреблены целые племена, пролившие много крови в бесчисленных стычках на просторах Кхемемы.
   Последняя еда была распределена между воинами. Бурдюки снова были наполнены и закинуты на крепкие плечи. Над темной пустыней взлетели песни, и многие из них были гимнами в честь Воина-Пророка. Священное воинство, непокоренное и дерзкое, продолжило свой путь на юг. Оно потеряло при Менгедде, при Анвурате и в пустыне почти треть людей, но по-прежнему огромные колонны тянулись от горизонта до горизонта.
   Они переходили через глубокие высохшие русла, проложенные редкими зимними дождями, и взбирались на барханы. Они снова смеялись над жуками-навозниками, суетливо спешащими куда-то со своим грузом. Настал день, и они поставили полотняные шатры, чтобы укрыться от безжалостного солнца и поспать.
   Когда пришел вечер и войско, собрав лагерь, готово было двинуться в путь, многие заметили у западного края неба облака – кажется, первые облака, которые они видели с тех пор, как пришли в Гедею. Темно-фиолетовые тучи растеклись вдоль горизонта и окружили садящееся солнце, так что оно стало походить на радужку гневного красного глаза. Жрецы, оставшиеся без книг с толкованиями знамений, могли лишь гадать, что все это значит.
   Воздух еще дрожал от жары и колыхался над раскаленной землей. И он был неподвижен – абсолютно неподвижен. Тишина опустилась на Священное воинство. Люди смотрели на горизонт, нервно приглядываясь, и понимали, что эти облака принадлежат не небу, а земле. А потом догадались.
   Песчаная буря.
   Тучи пыли катились на них с запада с ленивым изяществом шарфа, трепещущего на ветру. Старина Каратай все еще способен был ненавидеть. Великая Жажда все еще могла карать.
   Порывы ветра, сдирающего кожу. Люди Бивня кричали во весь голос, зовя друг друга, – и не слышали. Они пытались разглядеть хотя бы силуэты сотоварищей сквозь бронзовую пелену, но были слепы. Они сбивались в кучки под хлещущим ветром, чувствуя, как вокруг воздвигаются груды песка и поглощают их. Чудовищный ветер сорвал походные укрытия. Он набросал новый узор барханов. Забытые бурдюки с водой были похоронены под слоем песка.
   Песчаная буря бушевала до рассвета, а когда ветер стих, Люди Бивня, ошеломленные, словно дети, увидели вокруг преобразившуюся землю. Они собрали, что сумели, из уцелевших вещей и нашли несколько мертвых, погребенных под песком. Великие и Меньшие Имена собрались на Совет. Они поняли, что не смогут остаться здесь на день. Они должны идти – это было ясно. Но куда? Большинство считало, что следует вернуться к колодцам, найденным князем Келлхусом – как его до сих пор называли в совете, как по его настоянию, так и из-за отвращения, которое многим внушало имя «Воин-Пророк». Во всяком случае, на этот переход им воды хватит.
   Но несогласные, с Икуреем Конфасом во главе, твердили, что колодцы, скорее всего, исчезли под слоем песка. Они указывали на окружающие барханы, так ярко сверкающие на солнце, что приходилось прикрывать глаза, и твердили, что местность вокруг колодцев наверняка изменилась. Если Священное воинство использует оставшуюся воду, чтобы двигаться прочь от Энатпанеи, и так и не найдет колодцы, оно обречено. Но при этом, заявил Конфас, снова опираясь на свои карты, сейчас оно находится в двух днях пути от воды. Если они выступят в этом направлении, им, конечно, придется терпеть лишения, но они выживут.
   К удивлению многих, князь Келлхус согласился с ним.
   – Конечно же, – сказал он, – лучше подвергнуться страданиям, чтобы избежать смерти, чем пытаться избежать страданий, рискуя умереть.
   Священное воинство двинулось к Энатпанее.
   Они прошли через море барханов и вступили на землю, подобную раскаленной плите, – каменную равнину, воздух над которой буквально шипел от жары. Снова были введен жесткий водный паек. Людей шатало от жажды, и некоторые принялись сбрасывать доспехи, оружие и одежды. Они шли нагишом, словно безумцы, а потом падали, почерневшие от жажды и сожженные солнцем. Последние лошади издохли, и пехотинцы, всегда возмущавшиеся тем, что знать заботится о лошадях больше, чем о людях, проходя мимо, проклинали и пинали безжизненные туши. Старый Готьелк окончательно лишился сил. Сыновья смастерили для него носилки и делились с ним своей водой. Лорда Ганьятти, конрийского палатина Анкириона, чья лысая голова здорово смахивала на обожженный палец, выглядывающий из порвавшейся перчатки, привязали к седлу, словно тюк.
   Когда наступила ночь, Священное воинство по-прежнему двигалось на юг, ковыляя по песчаным барханам. Люди Бивня шли и шли, но прохладный воздух пустыни не приносил им особого облегчения. Никто не разговаривал. Они превратились в бесконечную процессию безмолвных призраков, идущих по барханам Каратая. Они шли – запыленные, истерзанные, с невидящими глазами, шатаясь, словно пьяные. Прежде четкие колонны расплывались, словно щепоть грязи, брошенная в воду, и удалялись друг от друга, пока Священное воинство не стало скопищем разрозненных фигур, бредущих но песку и пыли.
   Утреннее солнце сделалось пронзительным укором, ибо пустыня так и не закончилась. Священное воинство превратилось в армию призраков. Там, где оно прошло, остались лежать тысячи мертвых и умирающих, а солнце поднималось все выше, беспощадное и смертоносное. Некоторые просто теряли волю и опускались в пыль; их мысли и тела гудели от жажды и изнеможения. Другие заставляли себя идти, пока изношенные тела не предавали их. Они корчились на песке, мотая головами, и хрипло молили о помощи.
   Но снисходила к ним лишь смерть.
   Языки распухали. Сухая как пергамент кожа чернела и натягивалась до тех пор, пока не лопалась, обнажая багровую плоть. Ноги подгибались и отказывались повиноваться хозяевам. И солнце било их, сжигало потрескавшуюся кожу, превращало губы в серовато-белую корку.
   Не было ни плача, ни стенаний, ни изумленных возгласов. Братья бросали братьев, мужья – жен. Каждый превратился в обособленную юдоль страданий, которая все шла и шла.
   Ушло обещание сладкой воды Семписа. Ушло обещание Энатпанеи…
   Ушел голос Воина-Пророка.
   Осталось лишь испытание, вытягивающее горячие, потрепанные сердца в исполненную боли линию, тонкую, словно пустыня, – и простую, словно пустыня. Слабое биение сердца сплеталось с Каратаем, с угасающей яростью пульсировало в утекающей, изголодавшейся по воде крови.
   Люди умирали тысячами, хватая ртом раскаленный воздух – каждый следующий вдох давался все тяжелее, – втягивали сквозь обугленное горло последние мгновения мучительной, призрачной жизни. Жара, подобная прохладному ветру. Черные пальцы, судорожно скребущие палящий песок. Застывшие, восковые глаза, устремленные на слепящее солнце.
   Скулящее безмолвие и беспредельное одиночество.
   Эсменет брела рядом с Келлхусом, волоча по песку ноги, которых уже не чувствовала. Над головой пронзительно вопило солнце, и Эсменет давно уже перестала задумываться, каким образом свет может производить звук.
   Келлхус нес Серве на руках, и Эсменет казалось, что никогда еще она не была свидетелем чего-либо столь же победоносного.
   Потом он остановился, глядя в темную даль.
   Эсменет покачнулась, и причитающее солнце завертелось над ней, но Келлхус оказался рядом и поддержал ее. Эсменет попыталась облизать пересохшие губы, но язык слишком распух. Она посмотрела на Келлхуса, и он улыбнулся, невероятно сильный…
   Он откинулся назад и крикнул туманным клубам далекой зелени и изгибам сверкающей на солнце реки. И слова его разнеслись до самого горизонта.
   – Отец! Мы пришли, отец!
 
   4111 год Бивня, начало осени, Иотия
 
   Сердитый взгляд Ксинема заставил его умолкнуть, и трое мужчин отступили в темную пещерку, туда, где стена вплотную подходила к одной из построек отгороженного района. Труп воина-раба они уволокли с собой.
   – Я всегда думал, что эти ублюдки – народ крепкий, – прошептал Грязный Динх; глаза его все еще были безумны после убийства.
   – Так оно и есть, – негромко отозвался Ксинем. Он осмотрел полутемный внутренний двор – хитроумная коробка, состоящая из открытых пространств, глухих стен и изукрашенных фасадов. – Багряные Шпили покупают своих джаврегов в Ямах Шранков. Они и вправду народ крепкий, и тебе лучше об этом не забывать.
   Зенкаппа самодовольно ухмыльнулся в темноте и добавил:
   – Тебе повезло, Динх.
   – Клянусь яйцами Пророка! – прошипел Грязный Динх. – Да я…
   – Тс-с-с! – шикнул на них Ксинем.
   Он знал, что и Динх, и Зенкаппа – люди хорошие, сильные, но их готовили сражаться на поле битвы, а не красться по темным закоулкам. И Ксинема задевало то, что они, похоже, неспособны были осознать важность стоящей перед ними задачи. Он понял, что жизнь Ахкеймиона ничего не значит для них. Он был колдуном, мерзостью. Маршалу казалось, что после исчезновения Ахкеймиона они облегченно перевели дух. Богохульникам не место в компании благочестивых людей.
   Но если Динх с Зенкаппой и не прониклись важностью их задачи, то прекрасно понимали, с какой смертельной опасностью она сопряжена. Красться, подобно ворам, мимо толп вооруженных людей – уже не подарок, но пробираться среди Багряных Шпилей…
   Ксинем знал, что оба они напуганы – отсюда и вымученный юмор, и пустая бравада.
   Ксинем указал на ближайшее здание, стоящее на другой стороне двора. Его нижний этаж представлял собой длинную колоннаду, обрамляющую черноту внутренних помещений.
   – Вон те заброшенные конюшни, – сказал он. – Если нам хоть немного повезет, там есть проход в казармы.
   – Пустые казармы, я надеюсь, – прошептал Динх, изучая темную мешанину зданий.
   – На вид – пустые.
   «Я спасу тебя, Ахкеймион… Я исправлю то, что натворил».
   Багряные Шпили обосновались в просторной, укрепленной резиденции, относящейся, судя по виду, ко временам Кенейской империи, – как предположил Ксинем, некогда здесь располагался укрепленный дворец давно почившего кенейского губернатора. Они наблюдали за этим комплексом больше двух недель, пережидая, пока огромные вереницы вооруженных людей, повозок с припасами и рабов, несущих паланкины, вытекут из узких ворот на запутанные улочки Иотии, чтобы присоединиться к войску, двинувшемуся через Кхемему. Ксинем не знал, сколько точно людей у Багряных Шпилей, но полагал, что их количество исчисляется тысячами. Это означало, что сама резиденция должна состоять из бесчисленных казарм, кухонь, кладовых, жилых помещений и официальных покоев. Получалось, что, когда основная масса школы отправится на юг, немногим оставшимся трудно будет воспрепятствовать проникновению незваных гостей.
   Это было хорошо… Если, конечно, Ахкеймиона и в самом деле держали здесь.
   Багряные Шпили не посмели бы взять колдуна с собой. В этом Ксинем был уверен. Дорога – не лучшее место для разбирательств с адептом Завета, особенно когда приходится путешествовать вместе с его учениками. И уже один тот факт, что Багряные Шпили оставили здесь группу людей, означал, что у школы имеется в Иотии неоконченное дело. И Ксинем готов был побиться об заклад, что Ахкеймион и есть это дело.
   Если же его здесь нет, тогда, скорее всего, он мертв.
   «Он здесь! Я чувствую!»
   Когда троица добралась до внутренних помещений конюшен, Ксинем вцепился в болтающуюся на шее Безделушку так, словно она была более свята, чем висящий рядом маленький золотой Бивень. Слезы Бога. Их единственная надежда в споре с колдунами. Ксинем получил в наследство от отца три Безделушки и поэтому, собственно, взял с собой только Динхаза и Зенкаппу. Три Безделушки для трех человек, чтобы пробраться в логово богохульников. Но Ксинем молился, чтобы хоры им не пригодились. Невзирая на все их грехи, колдуны тоже люди, а людям свойственно время от времени спать.
   – Зажмите их в кулаке, – приказал Ксинем. – Запомните: они должны соприкасаться с кожей. Что бы вы ни делали, не выпускайте их… Это место наверняка защищено оберегами, и если Безделушка хоть на миг перестанет касаться вашей кожи, то нам конец…
   Он сорвал свою хору с шеи, и тяжесть ее холодного железа принесла ему успокоение.
   Стойла не были вычищены, и в конюшне воняло засохшим лошадиным навозом и соломой. Немного побродив в темноте, они наткнулись на проход, ведущий в заброшенные казармы.
   А потом началось кошмарное путешествие через лабиринт. Комплекс и вправду оказался огромен. Ксинем, с одной стороны, испытал облегчение при виде множества пустых комнат, и в то же время начал терять надежду отыскать Ахкеймиона. Пару раз они слышали в отдалении голоса – разговор велся по-айнонски, – и им приходилось то забиваться в тень, то прятаться за непривычную кианскую мебель. Они проходили через пыльные залы для аудиенций, достаточно освещенные луной, чтобы они могли поразиться грандиозным фрескам с геометрическими узорами. Они тайком пробирались через кухни и слышали во влажной тьме храп рабов. Они крались по лестницам и коридорам, вдоль которых протянулись жилые помещения. Каждая дверь, которую они открывали, словно бы находилась на краю пропасти: за ней находился либо Ахкеймион, либо верная смерть. Каждый миг, каждый вздох казался частью невозможной, невыносимой игры.
   И повсюду им мерещились призраки Багряных магов, ведущих таинственные совещания, вызывающих демонов или изучающих богохульные трактаты в тех самых комнатах, мимо которых они проскальзывали.
   Где же его держат?
   Через некоторое время Ксинем осмелел. Уж не так ли себя чувствуют вор или крыса, когда крадется по самому краю, на грани видимости или знания других? В том, чтобы пробираться невидимым по костному мозгу своего врага, было приятное возбуждение и, как ни странно, успокоение. Внезапно Ксинем почувствовал прилив уверенности.
   «Мы сделаем это! Мы спасем его!»
   – Надо проверить подвалы… – прошипел Динх.
   Его сероватое лицо блестело от пота, а седая широкая борода спуталась.
   – Они же наверняка должны были засунуть его в такое место, откуда крики не донесутся до посетителей.
 
   Ксинем скривился, одновременно и от того, как громко прозвучал голос его старого мажордома, и от истины, заключенной в его словах. Ахкеймиона мучают, и мучают уже давно… Эта мысль была невыносима.
   «Акка…»
   Они вернулись к каменной лестнице, мимо которой проходили, и спустились в непроглядную тьму.
   – Нам нужен свет! – заявил Зенкаппа. – Иначе мы внизу даже собственных рук не отыщем!
   Спотыкаясь, они стали пробираться по застеленному ковром коридору, держась максимально близко друг к другу. Ксинема охватило отчаяние. Безнадежная затея!
   Но затем они увидели свет и небольшое освещенное пространство в коридоре…
   Коридор, в котором они очутились, был узким, с низким скругленным потолком – теперь они это видели, – и очень длинным, как будто тянулся под большей частью комплекса.
   И по нему шел колдун.
   Он был худым, но облаченным в просторное одеяние из багряного шелка, с широкими рукавами, расшитыми золотыми цаплями. Отчетливее всего было видно его лицо, поскольку оно купалось в невозможном свете. Морщинистые щеки тонули в гладких, лоснящихся завитках бороды, заплетенной во множество косичек; в выпученных глазах отражался язычок пламени, висевший в воздухе неподалеку от колдуна.
   Ксинем услышал, как Динх выдохнул сквозь стиснутые зубы.
   Призрачный свет замер посреди коридора, как будто колдун натолкнулся на непривычный запах. Старое лицо на миг нахмурилось, и он уставился в темноту – на них. Все трое застыли, словно соляные столпы. Три удара сердца… Казалось, будто их ищут глаза самой Смерти.
   Потом хмурая гримаса колдуна снова сменилась скучающим выражением, и он свернул за угол; на краткий миг осветилась полоса каменной кладки и сбившийся ковер. А потом – темнота. Убежище.
   – Сейен всемилостивый… – выдохнул Динх.
   – Надо идти за ним, – прошептал Ксинем, постепенно успокаиваясь.
   После того как они увидели это лицо и колдовской свет, каждый шаг для них звенел опасностью. Ксинем понимал: единственное, что заставляет Динхаза и Зенкаппу помогать ему, – это верность, превосходящая страх смерти. Но здесь, в подвале, в самом сердце цитадели Багряных Шпилей верность подвергалась такому испытанию, какому не подвергалась никогда прежде. Они не только ввязались в игру с этой откровенной нечестивостью – в ней не было вдобавок никаких правил, и этого, вкупе со страхом смерти, хватило бы, чтобы сломить любого человека.
   По темному коридору им пришлось пробираться на ощупь, касаясь пальцами известняковой стены. Так они добрались до тяжелой двери, из-за которой не выбивалось ни лучика света. Ксинем ухватился за железную щеколду и заколебался.
   «Он рядом! Я уверен!»
   Ксинем потянул дверь на себя.
   Сквозняк, лизнувший разгоряченную кожу, свидетельствовал, что дверь вела в какое-то большое помещение, но тьма по-прежнему была непроницаемой, словно в чудовищной могиле.
   Вытянув руку вперед, Ксинем сделал шаг во тьму, шепотом велев остальным следовать за ним.
   Чей-то голос расколол тишину, заставив их сердца остановиться.
   – Но этого не будет.
   Затем – свет, слепящий, жаляще яркий, и замешательство. Ксинем выхватил меч.
   Моргая и щурясь, он сфокусировал взгляд на фигурах, собравшихся вокруг него. Полукруг из дюжины джаврегов, под сине-красными накидками – полный доспех. У шестерых – взведенные арбалеты.
   Ошеломленный Ксинем опустил отцовский меч; мысли его судорожно метались.
   «Мы погибли…»
   За джаврегами стояли три Багряных мага. Одного они уже видели раньше, второй был очень похож на первого, только борода выкрашена хной. И третий – Ксинем по одному наряду узнал в нем старшего.
   По сравнению со своим багряным одеянием этот человек выглядел не просто бледным – он был попросту лишен пигмента. Судя по всему, наркоман, подсевший на чанв. Еще одна небольшая непристойность в дополнение ко всем прочим. На талии у него был широкий синий кушак, а поверх – позолоченный пояс, спускающийся до самого паха под тяжестью подвески, болтающейся между бедер, – змеи, обвившиеся вокруг вороны.
   Глаза с красными радужками изучали их, полные болезненного веселья.
   Он поцокал языком. Губы его были полупрозрачными, словно утонувшие черви.
   «Что-то сделать! Я должен что-то сделать!» Но впервые в жизни Ксинем оказался парализован ужасом.
   – Эти штуки, которые вы прихватили для защиты от нас… – сказал колдун-наркоман. – Безделушки. Видите ли, мы способны их чувствовать. Особенно когда они приближаются. Правда, это ощущение трудно описать… Смахивает на кусок мрамора, положенный на растянутую тонкую ткань. Чем больше мрамора, тем сильнее ткань провисает.
   Полупрозрачные веки дрогнули.
   – Можно сказать, мы вас унюхали. Ксинем заставил себя говорить вызывающе.
   – Где Друз Ахкеймион?
   – Неправильный вопрос, друг мой. Я бы на твоем месте спросил: «Что мне делать?»
   Ксинем ощутил вспышку праведного гнева.
   – Я тебя предупреждаю, колдун. Верни Ахкеймиона.
   – Предупреждаешь? Меня?
   Странный смех. Щеки колдуна затрепетали, словно жабры.
   – Я думаю, лорд маршал, ты очень мало о чем можешь меня предупредить – разве что об ухудшении погоды. Твой принц идет сейчас через бескрайние просторы Кхемемы. Уверяю, ты здесь совершенно один.
   – Но я по-прежнему исполняю его приказ.
   – Нет, не исполняешь. Ты лишен титула и должности. Но ты, друг мой, в любом случае вторгся в чужие владения. Мы, колдуны, очень серьезно относимся к таким вещам. А приказы принцев нас не волнуют.