Страница:
Но вам еще многое, многое предстоит узнать!
Тысячи лет назад, до того, как люди пересекли Великий Кайярсус, даже до того, как были написаны «Хроники Бивня», этой землей правили нелюди. И, подобно нам, они враждовали друг с другом, из-за почестей, богатства, даже из-за веры. Но величайшие из войн они вели не друг против друга и даже не против наших предков – хотя мы оказались их погибелью. Величайшие свои войны они вели против инхороев, расы чудовищ. Расы, которая злорадствовала над слабостями плоти и ковала извращения из жизни, как мы куем мечи из железа. Шранки, башраги, даже враку, драконы – все это остатки их оружия против нелюдей.
Под предводительством великого Куъяара-Кинмои короли нелюдей разгромили их на равнинах, и в горах, и в глубинах земных. Ценой тяжких испытаний и огромных жертв они загнали инхороев в их первую и последнюю цитадель, место, которое нелюди называли Мин-Уроикас, «Преисподняя непристойностей». Я не стану перечислять ужасы этого места. Достаточно сказать, что инхорои были низвергнуты – по крайней мере, так казалось. И нелюди наложили чары на Мин-Уроикас, чтобы она навсегда оставалась сокрытой. А потом, изможденные и смертельно ослабевшие, они вернулись к останкам своего разрушенного мира – победившая и сломленная раса.
Столетия спустя в Кайярсус пришли люди Эанны, ведомые вождями-королями, – наши праотцы. Вы знаете их имена, поскольку они перечислены в «Хрониках Бивня»: Шелгал, Мамай-ма, Иншулл… Они смели ослабевших нелюдей, запечатали их обители и сбросили их в море. Со временем знание об инхороях и Мин-Уроикас изгладилось из памяти. Только нелюди Инджор-Нийяса помнили об этом, но не смели покидать свои горные твердыни.
Но постепенно враждебность между расами пошла на убыль. Между уцелевшими нелюдями и норсирайцами Трайсе и Сауг-лиша были заключены договоры. Начался обмен знаниями и товарами, и люди впервые узнали об инхороях и их войнах с нелюдями. А затем наследники Нинкаэру-Телессера, нелюдского колдуна по имени Кетьингира – он известен вам по «Сагам» под именем Мекеритриг – отыскали местонахождение Мин-Уроикас для Шэонарна, великого визиря древней гностической школы Мангаэкка. Чары, лежавшие на гнусной цитадели, были сняты, и адепты Мангаэкки заполучили Мин-Уроикас – на горе всем нам.
Они назвали ее Анохирва, хотя среди людей, воевавших против нее, она стала известна под именем Голготтерат… Имя, которым мы до сих пор пугаем детей, хотя нам впору пугаться самим.
Ахкеймион сделал пауза и оглядел лица слушателей.
– Я говорю об этом, потому что, хотя и уничтожили инхороев, не смогли разрушить Мин-Уроикас, ибо она не принадлежала – и не принадлежит – нашему миру. Адепты Мангаэкки обшарили это место, обнаружив многое из того, что проглядели нелюди, включая чудовищное оружие. И подобно тому, как человек, живущий во дворце, начинает считать себя принцем, так и адепты Мангаэкки принялись считать себя наследниками инхороев. Они полюбили их нечеловеческую философию и сделались без ума от их отвратительного, развращенного искусства, Текне, ухватившись за него с любопытством обезьян. И, что важнее и трагичнее всего, они обнаружили Мог-Фарау…
– Не-бога, – тихо произнес Пройас. Ахкеймион кивнул.
– Цурумах, Мурсирис, Сокрушающий Мир и тысяча иных ненавистных имен… На это у них ушли века, но две тысячи лет назад, когда Великие короли Киранеи стали брать дань с этих земель и, возможно, возвели вот этот зал совета, они в конце концов добились успеха и разбудили Его… Не-бога… И мир едва не захлебнулся криками и кровью прежде, чем Он пал.
Он улыбнулся и посмотрел на слушателей, смахнув слезы со щек.
– Вот что я видел в своих Снах, – негромко сказал он. – Ужасы, которые я видел…
Ахкеймион покачал головой и сделал шаг вперед.
– Кто из вас не помнит равнины Менгедда? Я знаю, что многие страдали там от кошмаров, видели во сне, как умирают в древних сражениях. И все вы находили кости и бронзовое оружие, которые эта проклятая земля извергала из себя. Уверяю вас, все это происходило не просто так, а по определенной причине. Все это – эхо ужасных деяний, следы смерти и катастрофы. Если кто-то сомневается в существовании или силе Не-бога, пусть вспомнит эту землю, сокрушенную одним лишь его присутствием!
Все, что я рассказал вам, – это факты, внесенные в анналы людей и нелюдей. Но это вовсе не история о предотвращении чудовищного рока, как вы могли подумать, – о нет! Хоть Мог-Фарау и был сражен на равнине Менгедда, его проклятые служители собрали то, что от него осталось. И именно поэтому, великие лорды, мы, адепты Завета, появляемся при ваших дворах и входим в ваши чертоги. Именно поэтому мы терпим ваши насмешки. Две тысячи лет Консульт продолжал свои нечестивые труды, две тысячи лет они изучали, как возродить Не-бога. Считайте нас сумасшедшими, зовите нас дураками, но это ваших жен и детей мы стремимся защитить. Три Моря – вот о ком мы заботимся!
Потому я и пришел к вам сейчас. Задумайтесь над моими словами, ибо я знаю, о чем говорю!
Эти существа, шпионы-оборотни, не имеют никакого отношения к кишаурим. Утверждая это, вы поступаете так же, как делают все люди, столкнувшись с Неведомым: вы втаскиваете его в круг того, что знаете. Вы нарядили нового врага в одежду старого. Но эти существа родом из незапамятных времен! Подумайте о том, что мы видели несколько мгновений назад! Эти шпионы-оборотни – за пределами вашего искусства и круга познаний, даже за пределами познаний кишаурим, которых вы боитесь и ненавидите.
Они – агенты Консульта, и само их существование предвещает беду! Лишь глубокие познания в Текне могли породить на свет подобную непристойность, познания, что обещают возрождение Мог-Фарау…
Нужно ли мне объяснять, что это означает?
Мы, адепты Завета, видим во сне конец древнего мира. И среди этих снов есть один, приносящий нам больше страданий, чем любой иной: сон о смерти Кельмомаса, Верховного короля Куниюрии, на полях Эленеота.
Ахкеймион сделал паузу, осознав, что ему не хватает воздуха, и добавил:
– Анасуримбора Кельмомаса.
По залу прокатился встревоженный шорох. Кто-то что-то пробормотал по-айнонски.
– И в этом сне, – продолжал Ахкеймион, возвысив голос до крещендо, – Кельмомас изрек великое пророчество. Не горюйте, сказал он, ибо Анасуримбор вернется в конце мира…
– Анасуримбор! – воскликнул он, как если бы это имя несло в себе ответ на все вопросы.
Голос его прокатился по залу, эхом отразившись от древних стен.
– Анасуримбор вернется в конце мира. И он вернулся. И сейчас, пока мы говорим, он умирает! Анасуримбор Келлхус, человек, которого вы приговорили к смерти, – это тот, кого мы, адепты Завета, зовем Предвестником, живым знаком конца времен. Он – наша единственная надежда!
Ахкеймион обвел взглядом ярусы, опуская раскрытые ладони.
– И сейчас вам, вождям Священного воинства, пора спросить себя – что же поставлено на карту? Вы думаете, что обречены сами, но ваши жены и дети в безопасности… Настолько ли вы уверены, что этот человек – всего лишь тот, кем вы его считаете? Откуда проистекает такая уверенность? Из мудрости? Или из отчаяния? Желаете ли вы рискнуть всем миром, чтобы увидеть, к чему приведет ваш фанатизм?
Голос его смолк, и в зале воцарилось тяжкое, свинцовое молчание. Казалось, будто каменные лики стен и стеклянные глаза окон смотрят на него. Несколько долгих мгновений никто не смел заговорить, и Ахкеймион с испугом и удивлением осознал, что ему действительно удалось достучаться до них. Наконец-то они слушали его сердцем!
«Они поверили!»
А потом Икурей Конфас принялся топать и хлопать себя по бедрам, восклицая: «Хуссаа! Ху-ху-хуссаа!» С ярусов к нему присоединился генерал Сомпас: «Хуссаа! Ху-ху-хуссаа!»
Насмешка – одобрительное восклицание, которое у нансурцев заменяет аплодисменты. Смех – сперва нерешительный, но потом все более громкий, раскатившийся по всему залу.
Предводители Священного воинства сделали свой выбор.
Великий магистр Багряных Шпилей сделал два шага по направлению к ним; его темно-красное одеяние мерцало на солнце.
– Отдайте его, – мрачно произнес он.
– Сарцелл! – взревел Инхейри Готиан, вскинув левую руку с зажатой в ней хорой. – Убей его! Убей лжепророка!
Но Найюр уже кинулся к дереву. Он развернулся, на несколько шагов опередив рыцаря, и принял боевую стойку. «Все, что угодно… Любое унижение. Любая цена!» Сарцелл опустил меч и раскинул руки, словно собираясь заключить скюльвенда в дружеские объятия. Позади бурлила и гудела толпа. Рев все нарастал. Улыбаясь, рыцарь-командор шагнул к Найюру, остановившись на том расстоянии, откуда еще нельзя было нанести внезапный удар.
– Мы с тобой поклоняемся одному и тому же богу. Ветер стих, и стало необычайно жарко. Найюру почудился запах гниющей плоти – запах, смешанный с горьковатым ароматом эвкалиптовых листьев. «Серве…»
– Вот суть моего поклонения, – спокойно произнес Найюр. «Отдыхай, милая, – я понесу тебя…»
Он схватил запачканную кровью рубаху за ворот и разорвал ее до самого пояса. И вскинул меч.
«Я отомщу».
За спиной у рыцаря-командора Готиан и одетый в красное великий магистр кричали друг на друга. Джавреги, рабы-солдаты Багряных Шпилей, бросились на шрайских рыцарей, а те сомкнули ряды, силясь удержать их и толпу визжащих айнрити. Стоящие вокруг храмы и колоннады Ксокиса маячили на заднем плане, далекие и бесстрастные. На фоне неба вырисовывались Пять холмов.
И Найюр усмехнулся, как может усмехнуться лишь вождь утемотов. Казалось, он приставил острие своего меча к горлу мира.
«Я устрою бойню».
Здесь все истощены. Все измучены голодом.
Найюр понял, что все происходит в соответствии с безумным планом Дунианина. Какая разница, умрет он сейчас, вися на дереве, или несколькими днями позже, когда падираджа наконец-то сокрушит стены? Потому-то он и отдался в руки врагов, зная, что самый невинный из людей – обвиняемый, разоблачивший своих обвинителей.
Зная, что если он выживет…
Тайна битвы!
Сарцелл завертел мечом, делая ложные выпады. В его быстрых движениях было нечто нечеловеческое.
Найюр не отступил и даже не шелохнулся. Он был сыном Народа, чудом, рожденным в пустынной земле и посланным убивать и грабить. Он был дикарем с мрачных северных равнин, с громом в сердце и смертью в глазах… Он был Найюр урс Скиоата, неистовейший из мужей.
Он повел загорелыми плечами и встал поустойчивее.
– Прежде чем это закончится, – сказал Сарцелл, – ты узнаешь страх.
– Сперва я зарублю тебя.
Теперь Найюр ясно видел воспаленные красные линии, покрывающие лицо Сарцелла. Он понял, что это складки. И уже однажды видел, как они разгибаются.
– Я понимаю, почему ты любил ее, – проворчал шрайский рыцарь. – Какой персик! Думаю, я отгоню псов от ее трупа – потом! – и отлюблю еще раз…
Найюр не шевелясь наблюдал за ним. Воздух звенел от криков. Тысячи людей потрясали кулаками.
Они сошлись на расстояние длинного шага.
Затем их мечи вспороли пространство. Поцеловались. Закружились. Поцеловались снова. Геометрия стали, наполняющая воздух звенящим стаккато. Прыжок. Уход. Выпад… Со звериным изяществом скюльвенд наносил удары по твари, тесня ее. Но меч шрайского рыцаря словно был колдовским – так он сверкал на солнце.
Найюр отступил, переводя дух и стряхивая пот с волос.
– Мою плоть, – прошептал Сарцелл, – ковали дольше, чем твой меч.
Он расхохотался, как будто совершенно успокоился.
– Люди – это собаки и коровы. Но мое племя – это волки в лесу, львы на равнине. Мы – акулы в море…
Пустота снова расхохоталась.
Найюр атаковал тварь; его меч пронзил пространство. Обманное движение, потом сокрушительный рубящий удар. Шрайский рыцарь отпрыгнул, отбив его.
Железо свистело, описывало круги, вспарывало воздух, искало, прощупывало…
Они сошлись вплотную. Попытались пересилить друг друга. Найюр нажал, но противник казался непоколебимым.
– Какой талант! – воскликнул Сарцелл.
По лицу его пробежала дрожь. Как? Найюр, пошатываясь, сделал несколько шагов по опавшей листве и горячим камням. Краем глаза он заметил Умиаки, вцепившегося в солнце стариковскими пальцами ветвей. Меч Сарцелла был повсюду; он прорезал и пробивал его оборону. Череда безрассудных действий спасла ему жизнь. Он отскочил.
Голодная толпа вопила и орала. Сама земля у него под сандалиями гудела.
Изнеможение и боль, бремя старых ран.
Их клинки схлестнулись, разлетелись и закружили в лучах солнца. Они лязгали и скрежетали, словно зубы.
Весь в поту, словно лошадь в мыле. Каждый вздох – словно нож в грудь.
Загнанный под крону Умиаки, Найюр краем глаза заметил Серве, привязанную к Дунианину; ее почерневшее лицо запрокинулось, под съежившимися губами обнажились зубы. Гомон толпы стих. Границы между землей и черным деревом осыпались. Что-то наполнило Найюра, швырнуло вперед, развязало обвитые шрамами руки. И он взвыл голосом самой Степи, и меч его разорвал воздух…
Один. Второй. Третий. Удары, которые могли бы развалить надвое быка.
Сарцелл споткнулся, пошатнулся – но спасся, совершив нечеловеческий прыжок назад, с пируэтом в воздухе. Он приземлился на полусогнутые.
Улыбка исчезла.
Черная грива Найюра слиплась от пота, грудь тяжело вздымалась над запавшим животом. Найюр вскинул руки, глядя на взбудораженную толпу.
– Кто?! – взревел он. – Кто всадит нож в мое сердце?! И он снова ринулся на шрайского рыцаря, гоня его прочь из тени Умиаки. Но хотя бешеная атака Найюра нарушила стиль Сарцелла, в его движениях проступила некая прекрасная четкость – столь же прекрасная, сколь и несокрушимая. Внезапно Сарцелл с силой взмахнул мечом, как будто это была игра.
Его длинный клинок описал сверкающий круг, чиркнул Найюра по щеке, срезав кожу…
Найюр отступил, взвыв от ярости.
Кончик меча рассек ему бедро. Найюр поскользнулся на крови и упал, открыв горло… Болезненный удар об камни. Гравий, впившийся в кожу.
«Нет…»
Чей-то сильный голос перекрыл рев Священного воинства.
– Сарцелл!!!
Это был Готиан. Он прекратил спорить с Элеазаром и теперь с опаской приближался к рыцарю-командору. Толпа вокруг внезапно стихла.
– Сарцелл…
В глазах великого магистра читались потрясение и недоверие.
– Где…
Готиан заколебался, сглотнул.
– Где ты научился так драться?
Рыцарь Бивня быстро развернулся; лицо его превратилось в маску почтительного подобострастия.
– Мой лорд, я…
Внезапно Сарцелл забился в конвульсиях и закашлялся кровью. Найюр проводил его падающее тело до самой земли и лишь потом выдернул меч. После чего, на глазах у ошеломленного магистра, одним ударом снес голову с плеч. Он запустил руку в густые, спутанные черные волосы и высоко поднял отрубленную голову. И лицо расслабилось и раскрылось, словно сжатая ладонь, словно кишки, хлынувшие из вспоротого живота. Готиан упал на колени. Элеазар отшатнулся и едва не рухнул на руки рабам. Рев толпы – ужас и торжество. Буйство откровения.
Найюр швырнул голову под ноги колдуну.
ГЛАВА 25
4112 год Бивня, конец зимы, Карасканд
Покрикивая друг на друга в страхе и нетерпении, наскенти разрезали веревки, связывавшие Воина-Пророка с его мертвой женой. Казалось, будто на весь Карасканд опустилось безмолвие.
Келлхус знал, что смертельно слаб, но нечто необъяснимое двигало им. Он откатился от Серве, оперся руками о колени, потом отмахнулся от обезумевших учеников и встал прямо. Кто-то набросил ему на плечи покрывало из белого льна. Пошатываясь, он вышел из тени Умиаки и поднял лицо навстречу солнцу и небу. В нескольких шагах от него застыл в оцепенении Найюр, а за ним - Элеазар. Инхейри Готиан, спотыкаясь, сделал несколько шагов, упал на колени и заплакал. Келлхус улыбнулся с беспредельным состраданием. И повсюду, куда бы он ни взглянул, люди преклоняли колени…
«Да… Тысячекратная Мысль».
Казалось, не существует более ничего, никаких ограничений, что могли бы привязать его к этому месту – к какому бы то ни было месту… Он был всем, и все было им… Он – один из Подготовленных. Дунианин.
Слезы потекли по его щекам. Рукой в сияющем ореоле он коснулся груди Серве и оторвал сердце от ребер. Под крики обезумевшей толпы он вытянул вперед руку. От капелек крови камни под ногами растрескались… Краем глаза Келлхус заметил раскрывшееся лицо Сарцелла.
«Я вижу…»
– Они сказали! – провозгласил он, и вопящая толпа мгновенно стихла.
– Они сказали, что я – лжец, что это из-за меня гнев Божий обрушился на нас!
Он видел опустошенные лица, лихорадочно блестящие глаза… Он поднял горящее сердце Серве на всеобщее обозрение.
– А я говорю, что мы – мы! – и есть этот гнев!
Каскамандри, неукротимый падираджа Киана, отправил послание Людям Бивня, которые, как он знал, были обречены. Послание содержало предложение – с точки зрения падираджи, необычайно милостивое. Если предводители Священного воинства перестанут сопротивляться, сдадут Карасканд и отрекутся от почитания ложных богов, то получат помилование и земли. Они станут грандами Киана, в соответствии с их статусом среди народов-идолопоклонников.
Каскамандри не был глупцом и не думал, что его предложение будет принято сразу, но кое-что понимал в отчаянии и знал, что в состязании с голодом благочестие часто терпит поражение. Кроме того, известие о том, что Священное воинство было повержено, и не мечами пророка Фана, а его словом, сотрясет нечестивую Тысячу Храмов до основания.
Ответ явился в виде дюжины скелетоподобных рыцарей-айнрити, одетых в простые хлопчатобумажные туники и вооруженных одними ножами. После спора о ножах, с которыми идолопоклонники отказывались расставаться, церемониймейстеры Каскамандри приняли их со всей учтивостью, как предписывал джнан, и провели прямиком к великому падирадже, его детям и пышно разряженным придворным грандам.
На миг воцарилась потрясенная тишина, поскольку кианцам трудно было поверить, что эти заросшие бородами бедолаги могли причинить столько неприятностей. Затем, после ритуального представления, двенадцать посланцев хором воскликнули: «Сатефикос кана та йериши анкафарас!» – выхватили ножи и перерезали себе глотки.
Устрашенный Каскамандри крепко прижал к себе двоих младших дочерей. Они плакали и всхлипывали, а старшие дети, особенно мальчики, возбужденно переговаривались. Падирид-жа повернулся к онемевшему переводчику…
– Он-ни ск-казали, – пролепетал белый как мел толмач: – «Воин-Пророк придет… придет за тобой…»
Он беспомощно уставился на расшитые золотом комнатные туфли падираджи.
Падираджа потребовал объяснить, кто такой Воин-Пророк, но никто не смог ответить на его вопрос. Лишь после того, как маленькая Сироль снова принялась плакать, Каскамандри прекратил гневаться. Отослав рабов, он понес малышку в свой шатер, обещая ей сладости и другие замечательные вещи.
На следующее утро Люди Бивня вышли из Врат Слоновой Кости на начавшую зеленеть равнину Тертаэ. По холмам прокатилось пение воинских труб. Ветер понес над равниной песню, сотканную из тысяч голосов. Священное воинство не собиралось и дальше страдать от голода и болезней. Оно больше не собиралось сидеть в осаде.
Священное воинство выступило.
Оборванные колонны, извиваясь, тянулись от ворот к полю битвы. Сраженный болезнью Готьелк был слишком слаб, чтобы сражаться, и его место занял Гонраин, его средний сын. Великие Имена согласились поставить тидонцев на правый фланг, так что граф Ангасанорский мог наблюдать за сыном со стен Карас-канда. Дальше шел Икурей Конфас, окруженный Священными Солнцами имперских Колонн. За ним двигался Нерсей Пройас во главе некогда величественных рыцарей Конрии. Следующим был Хулвагра Хромой, чьи туньеры больше напоминали свирепых призраков, чем людей. Дальше ехал Чинджоза, пфальцграф Антанамерский, назначенный после смерти Чеферамунни королем-регентом Верхнего Айнона. Великая армия, приведенная Багряными Шпилями из родной страны, была лишь бледной тенью себя прежней, но и те, кто остался, представляли собой немалую силу. Последним из ворот Карасканда вышел с войском король Саубон.
Побоявшись, что стремительная атака просто загонит идолопоклонников обратно под прикрытие стен Карасканда, Каскамандри позволил айнрити беспрепятственно выстроиться в поле. Люди Бивня заняли место между коровниками и заброшенными фермами; их строй растянулся примерно на милю. Слабые стояли рядом с сильными, в проржавевших кольчугах, в сгнивших кожаных куртках. Доспехи болтались на истощенных телах. У некоторых руки были не толще мечей. Рыцари в энатпанейских жилетах, рясах и халатах ехали на лошадях, превратившихся в изможденных кляч. И даже те немногочисленные гражданские, которые выжили – по большей части женщины и жрецы, – тоже стояли среди воинов. На поля Тертаэ вышли все – все, кому хватало сил держать оружие. Они вышли, чтобы победить или умереть. Айнрити выстроились длинными рядами, распевая гимны и колотя мечами по щитам.
Из Каратая их вышло около ста тысяч, и менее пятидесяти стояло сейчас на равнине. Еще двадцать тысяч осталось в Карасканде: те, кто был настолько слаб, что мог поддержать своих только криками. Многие больные все-таки встали с постелей и теперь толпились под Триамисовыми стенами. Одни выкрикивали что-то ободряющее и молились, другие плакали, раздираемые борьбой надежды и безнадежности.
Но все, что на стенах, что в поле, взволнованно смотрели в центр боевых порядков, стремясь хотя бы краем глаза увидеть новое знамя, украсившее собой потрепанные стяги Священного воинства. Вон! Вон оно виднеется за рощей или холмистым пастбищем, реет на ветру: черное на белом фоне кольцо, окружающее фигуру человека, Кругораспятие Воина-Пророка. Триумф того, что казалось невозможным…
Трубы пропели сигнал к атаке, и шеренги суровых, угрюмых воинов двинулись вперед, в даль, скрытую садами и рощицами ясеней и платанов. Каскамандри приказал своему войску отойти на две мили назад, туда, где равнина делалась шире; он знал, что айнрити трудно будет преодолеть это расстояние, не поставив фланги под удар и не образовав бреши в рядах.
Песни прорывались сквозь рокот барабанов фаним. Размеренные военные напевы туньеров, некогда наполнявшие лето их родины отзвуком рока. Пронзительные гимны айнонов, чей утонченный слух наслаждался диссонансом людских голосов. Погребальные песни Галеотов и тидонцев, торжественные и зловещие. Они пели, Люди Бивня, охваченные противоречивыми чувствами: радостью, не ведающей смеха, ужасом, не ведающим страха. Они пели и шли, двигаясь с изяществом еще не сломленных людей.
Многие, ослабев от недоедания, оседали на землю. Боевые товарищи ставили их на ноги и тащили за собой по грязи оставленных под паром полей.
Первая кровь пролилась на севере, на участке, ближе всею расположенном к Триамисовым стенам. Тидонцы под командованием нумайньерского тана Ансволки увидели фаним, взобравшихся на гребни холмов, и их заплетенные в косы черные борол запрыгали в одном ритме с поступью лошадей. Нумайньерцы – лица у них были раскрашены красным, для устрашения врагов, – подперли костлявыми плечами свои огромные щиты. Их лучники дали жидкий залп по приближающимся фаним и тут же получили в ответ тучу стрел. Возглавляемые Ансакером, изгнанным сапатишахом Гедеи, лишившиеся владений гранды Шайгека и Энатпанеи яростно ринулись на рослых воинов се Тидонна.
В центре, напротив Кругораспятия, ревущие мастодонты неуклюже двинулись вперед; в паланкинах у них на спинах восседали чернолицые гиргаши в синих тюрбанах, со щитами из воловьей кожи, покрытыми красным лаком. Но отважные всадники, анплейские рыцари под командованием палатина Гайдекки. выехали вперед и подожгли сухую траву и кустарник. Маслянистый дым поднялся в небо, и ветер погнал его на юго-восток. Несколько мастодонтов запаниковали и смешали ряды хетме-нов короля Пиласаканды. Но большая их часть прорвалась через дым и с трубным ревом вломилась в ряды айнрити. Вскоре уже мало что можно было разглядеть. Знамя Кругораспятия окружил дым и хаос.
Повсюду кавалеристы фаним поднимались на холмы, вылетали из цитрусовых рощ или скакали через дым. Великий Кинганьехои, возглавлявший гордых грандов Эумарны и Джурисады, налетел на пеший строй айнонов: кишьюатов и мозеротов, которыми командовали палатины Сотер и Ураньянка. Далее к югу гранды Чианадини собрались на холмах, поджидая короля Саубона и его Галеотов. Фаним, облаченные в халаты с широкими рукавами и нильнамешские кольчуги, ринулись вниз по склонам; их чистокровные кони были выращены на суровых границах Великой Соли. Наследный принц Фанайял и его койяури ударили по гесиндальменам графа Анфирига, затем вломились в ряды агмундрменов, которыми командовал сам Саубон.
Под стенами Карасканда люди кричали и вопили, поддерживая соотечественников и силясь разглядеть, что же происходит. Но они слышали пение своих братьев даже сквозь гром барабанов и улюлюканье язычников. Центр поля заволокло дымом, но ближе к стенам видно было, как тидонцы сопротивляются натиску фанимских всадников, сражаясь с мрачной, сверхъестественной решимостью. Внезапно граф Вериджен Великодушный и рыцари Плайдеола вырвались вперед и разогнали потрясенных кианцев. На юге некоторые видели, как Атьеаури и его рыцари потоком хлынули со склона и врезались в тыл чианадинцам. Саубон поручил своему молодому племяннику пресечь какие бы то ни было фланговые маневры в холмах. И дерзкий граф Гаэнри, разбив кавалерийскую дивизию, посланную Каскамандри именно для такого маневра, погнался за ней и очутился на самой выгодной позиции, в тылу язычников.
Тысячи лет назад, до того, как люди пересекли Великий Кайярсус, даже до того, как были написаны «Хроники Бивня», этой землей правили нелюди. И, подобно нам, они враждовали друг с другом, из-за почестей, богатства, даже из-за веры. Но величайшие из войн они вели не друг против друга и даже не против наших предков – хотя мы оказались их погибелью. Величайшие свои войны они вели против инхороев, расы чудовищ. Расы, которая злорадствовала над слабостями плоти и ковала извращения из жизни, как мы куем мечи из железа. Шранки, башраги, даже враку, драконы – все это остатки их оружия против нелюдей.
Под предводительством великого Куъяара-Кинмои короли нелюдей разгромили их на равнинах, и в горах, и в глубинах земных. Ценой тяжких испытаний и огромных жертв они загнали инхороев в их первую и последнюю цитадель, место, которое нелюди называли Мин-Уроикас, «Преисподняя непристойностей». Я не стану перечислять ужасы этого места. Достаточно сказать, что инхорои были низвергнуты – по крайней мере, так казалось. И нелюди наложили чары на Мин-Уроикас, чтобы она навсегда оставалась сокрытой. А потом, изможденные и смертельно ослабевшие, они вернулись к останкам своего разрушенного мира – победившая и сломленная раса.
Столетия спустя в Кайярсус пришли люди Эанны, ведомые вождями-королями, – наши праотцы. Вы знаете их имена, поскольку они перечислены в «Хрониках Бивня»: Шелгал, Мамай-ма, Иншулл… Они смели ослабевших нелюдей, запечатали их обители и сбросили их в море. Со временем знание об инхороях и Мин-Уроикас изгладилось из памяти. Только нелюди Инджор-Нийяса помнили об этом, но не смели покидать свои горные твердыни.
Но постепенно враждебность между расами пошла на убыль. Между уцелевшими нелюдями и норсирайцами Трайсе и Сауг-лиша были заключены договоры. Начался обмен знаниями и товарами, и люди впервые узнали об инхороях и их войнах с нелюдями. А затем наследники Нинкаэру-Телессера, нелюдского колдуна по имени Кетьингира – он известен вам по «Сагам» под именем Мекеритриг – отыскали местонахождение Мин-Уроикас для Шэонарна, великого визиря древней гностической школы Мангаэкка. Чары, лежавшие на гнусной цитадели, были сняты, и адепты Мангаэкки заполучили Мин-Уроикас – на горе всем нам.
Они назвали ее Анохирва, хотя среди людей, воевавших против нее, она стала известна под именем Голготтерат… Имя, которым мы до сих пор пугаем детей, хотя нам впору пугаться самим.
Ахкеймион сделал пауза и оглядел лица слушателей.
– Я говорю об этом, потому что, хотя и уничтожили инхороев, не смогли разрушить Мин-Уроикас, ибо она не принадлежала – и не принадлежит – нашему миру. Адепты Мангаэкки обшарили это место, обнаружив многое из того, что проглядели нелюди, включая чудовищное оружие. И подобно тому, как человек, живущий во дворце, начинает считать себя принцем, так и адепты Мангаэкки принялись считать себя наследниками инхороев. Они полюбили их нечеловеческую философию и сделались без ума от их отвратительного, развращенного искусства, Текне, ухватившись за него с любопытством обезьян. И, что важнее и трагичнее всего, они обнаружили Мог-Фарау…
– Не-бога, – тихо произнес Пройас. Ахкеймион кивнул.
– Цурумах, Мурсирис, Сокрушающий Мир и тысяча иных ненавистных имен… На это у них ушли века, но две тысячи лет назад, когда Великие короли Киранеи стали брать дань с этих земель и, возможно, возвели вот этот зал совета, они в конце концов добились успеха и разбудили Его… Не-бога… И мир едва не захлебнулся криками и кровью прежде, чем Он пал.
Он улыбнулся и посмотрел на слушателей, смахнув слезы со щек.
– Вот что я видел в своих Снах, – негромко сказал он. – Ужасы, которые я видел…
Ахкеймион покачал головой и сделал шаг вперед.
– Кто из вас не помнит равнины Менгедда? Я знаю, что многие страдали там от кошмаров, видели во сне, как умирают в древних сражениях. И все вы находили кости и бронзовое оружие, которые эта проклятая земля извергала из себя. Уверяю вас, все это происходило не просто так, а по определенной причине. Все это – эхо ужасных деяний, следы смерти и катастрофы. Если кто-то сомневается в существовании или силе Не-бога, пусть вспомнит эту землю, сокрушенную одним лишь его присутствием!
Все, что я рассказал вам, – это факты, внесенные в анналы людей и нелюдей. Но это вовсе не история о предотвращении чудовищного рока, как вы могли подумать, – о нет! Хоть Мог-Фарау и был сражен на равнине Менгедда, его проклятые служители собрали то, что от него осталось. И именно поэтому, великие лорды, мы, адепты Завета, появляемся при ваших дворах и входим в ваши чертоги. Именно поэтому мы терпим ваши насмешки. Две тысячи лет Консульт продолжал свои нечестивые труды, две тысячи лет они изучали, как возродить Не-бога. Считайте нас сумасшедшими, зовите нас дураками, но это ваших жен и детей мы стремимся защитить. Три Моря – вот о ком мы заботимся!
Потому я и пришел к вам сейчас. Задумайтесь над моими словами, ибо я знаю, о чем говорю!
Эти существа, шпионы-оборотни, не имеют никакого отношения к кишаурим. Утверждая это, вы поступаете так же, как делают все люди, столкнувшись с Неведомым: вы втаскиваете его в круг того, что знаете. Вы нарядили нового врага в одежду старого. Но эти существа родом из незапамятных времен! Подумайте о том, что мы видели несколько мгновений назад! Эти шпионы-оборотни – за пределами вашего искусства и круга познаний, даже за пределами познаний кишаурим, которых вы боитесь и ненавидите.
Они – агенты Консульта, и само их существование предвещает беду! Лишь глубокие познания в Текне могли породить на свет подобную непристойность, познания, что обещают возрождение Мог-Фарау…
Нужно ли мне объяснять, что это означает?
Мы, адепты Завета, видим во сне конец древнего мира. И среди этих снов есть один, приносящий нам больше страданий, чем любой иной: сон о смерти Кельмомаса, Верховного короля Куниюрии, на полях Эленеота.
Ахкеймион сделал паузу, осознав, что ему не хватает воздуха, и добавил:
– Анасуримбора Кельмомаса.
По залу прокатился встревоженный шорох. Кто-то что-то пробормотал по-айнонски.
– И в этом сне, – продолжал Ахкеймион, возвысив голос до крещендо, – Кельмомас изрек великое пророчество. Не горюйте, сказал он, ибо Анасуримбор вернется в конце мира…
– Анасуримбор! – воскликнул он, как если бы это имя несло в себе ответ на все вопросы.
Голос его прокатился по залу, эхом отразившись от древних стен.
– Анасуримбор вернется в конце мира. И он вернулся. И сейчас, пока мы говорим, он умирает! Анасуримбор Келлхус, человек, которого вы приговорили к смерти, – это тот, кого мы, адепты Завета, зовем Предвестником, живым знаком конца времен. Он – наша единственная надежда!
Ахкеймион обвел взглядом ярусы, опуская раскрытые ладони.
– И сейчас вам, вождям Священного воинства, пора спросить себя – что же поставлено на карту? Вы думаете, что обречены сами, но ваши жены и дети в безопасности… Настолько ли вы уверены, что этот человек – всего лишь тот, кем вы его считаете? Откуда проистекает такая уверенность? Из мудрости? Или из отчаяния? Желаете ли вы рискнуть всем миром, чтобы увидеть, к чему приведет ваш фанатизм?
Голос его смолк, и в зале воцарилось тяжкое, свинцовое молчание. Казалось, будто каменные лики стен и стеклянные глаза окон смотрят на него. Несколько долгих мгновений никто не смел заговорить, и Ахкеймион с испугом и удивлением осознал, что ему действительно удалось достучаться до них. Наконец-то они слушали его сердцем!
«Они поверили!»
А потом Икурей Конфас принялся топать и хлопать себя по бедрам, восклицая: «Хуссаа! Ху-ху-хуссаа!» С ярусов к нему присоединился генерал Сомпас: «Хуссаа! Ху-ху-хуссаа!»
Насмешка – одобрительное восклицание, которое у нансурцев заменяет аплодисменты. Смех – сперва нерешительный, но потом все более громкий, раскатившийся по всему залу.
Предводители Священного воинства сделали свой выбор.
Великий магистр Багряных Шпилей сделал два шага по направлению к ним; его темно-красное одеяние мерцало на солнце.
– Отдайте его, – мрачно произнес он.
– Сарцелл! – взревел Инхейри Готиан, вскинув левую руку с зажатой в ней хорой. – Убей его! Убей лжепророка!
Но Найюр уже кинулся к дереву. Он развернулся, на несколько шагов опередив рыцаря, и принял боевую стойку. «Все, что угодно… Любое унижение. Любая цена!» Сарцелл опустил меч и раскинул руки, словно собираясь заключить скюльвенда в дружеские объятия. Позади бурлила и гудела толпа. Рев все нарастал. Улыбаясь, рыцарь-командор шагнул к Найюру, остановившись на том расстоянии, откуда еще нельзя было нанести внезапный удар.
– Мы с тобой поклоняемся одному и тому же богу. Ветер стих, и стало необычайно жарко. Найюру почудился запах гниющей плоти – запах, смешанный с горьковатым ароматом эвкалиптовых листьев. «Серве…»
– Вот суть моего поклонения, – спокойно произнес Найюр. «Отдыхай, милая, – я понесу тебя…»
Он схватил запачканную кровью рубаху за ворот и разорвал ее до самого пояса. И вскинул меч.
«Я отомщу».
За спиной у рыцаря-командора Готиан и одетый в красное великий магистр кричали друг на друга. Джавреги, рабы-солдаты Багряных Шпилей, бросились на шрайских рыцарей, а те сомкнули ряды, силясь удержать их и толпу визжащих айнрити. Стоящие вокруг храмы и колоннады Ксокиса маячили на заднем плане, далекие и бесстрастные. На фоне неба вырисовывались Пять холмов.
И Найюр усмехнулся, как может усмехнуться лишь вождь утемотов. Казалось, он приставил острие своего меча к горлу мира.
«Я устрою бойню».
Здесь все истощены. Все измучены голодом.
Найюр понял, что все происходит в соответствии с безумным планом Дунианина. Какая разница, умрет он сейчас, вися на дереве, или несколькими днями позже, когда падираджа наконец-то сокрушит стены? Потому-то он и отдался в руки врагов, зная, что самый невинный из людей – обвиняемый, разоблачивший своих обвинителей.
Зная, что если он выживет…
Тайна битвы!
Сарцелл завертел мечом, делая ложные выпады. В его быстрых движениях было нечто нечеловеческое.
Найюр не отступил и даже не шелохнулся. Он был сыном Народа, чудом, рожденным в пустынной земле и посланным убивать и грабить. Он был дикарем с мрачных северных равнин, с громом в сердце и смертью в глазах… Он был Найюр урс Скиоата, неистовейший из мужей.
Он повел загорелыми плечами и встал поустойчивее.
– Прежде чем это закончится, – сказал Сарцелл, – ты узнаешь страх.
– Сперва я зарублю тебя.
Теперь Найюр ясно видел воспаленные красные линии, покрывающие лицо Сарцелла. Он понял, что это складки. И уже однажды видел, как они разгибаются.
– Я понимаю, почему ты любил ее, – проворчал шрайский рыцарь. – Какой персик! Думаю, я отгоню псов от ее трупа – потом! – и отлюблю еще раз…
Найюр не шевелясь наблюдал за ним. Воздух звенел от криков. Тысячи людей потрясали кулаками.
Они сошлись на расстояние длинного шага.
Затем их мечи вспороли пространство. Поцеловались. Закружились. Поцеловались снова. Геометрия стали, наполняющая воздух звенящим стаккато. Прыжок. Уход. Выпад… Со звериным изяществом скюльвенд наносил удары по твари, тесня ее. Но меч шрайского рыцаря словно был колдовским – так он сверкал на солнце.
Найюр отступил, переводя дух и стряхивая пот с волос.
– Мою плоть, – прошептал Сарцелл, – ковали дольше, чем твой меч.
Он расхохотался, как будто совершенно успокоился.
– Люди – это собаки и коровы. Но мое племя – это волки в лесу, львы на равнине. Мы – акулы в море…
Пустота снова расхохоталась.
Найюр атаковал тварь; его меч пронзил пространство. Обманное движение, потом сокрушительный рубящий удар. Шрайский рыцарь отпрыгнул, отбив его.
Железо свистело, описывало круги, вспарывало воздух, искало, прощупывало…
Они сошлись вплотную. Попытались пересилить друг друга. Найюр нажал, но противник казался непоколебимым.
– Какой талант! – воскликнул Сарцелл.
По лицу его пробежала дрожь. Как? Найюр, пошатываясь, сделал несколько шагов по опавшей листве и горячим камням. Краем глаза он заметил Умиаки, вцепившегося в солнце стариковскими пальцами ветвей. Меч Сарцелла был повсюду; он прорезал и пробивал его оборону. Череда безрассудных действий спасла ему жизнь. Он отскочил.
Голодная толпа вопила и орала. Сама земля у него под сандалиями гудела.
Изнеможение и боль, бремя старых ран.
Их клинки схлестнулись, разлетелись и закружили в лучах солнца. Они лязгали и скрежетали, словно зубы.
Весь в поту, словно лошадь в мыле. Каждый вздох – словно нож в грудь.
Загнанный под крону Умиаки, Найюр краем глаза заметил Серве, привязанную к Дунианину; ее почерневшее лицо запрокинулось, под съежившимися губами обнажились зубы. Гомон толпы стих. Границы между землей и черным деревом осыпались. Что-то наполнило Найюра, швырнуло вперед, развязало обвитые шрамами руки. И он взвыл голосом самой Степи, и меч его разорвал воздух…
Один. Второй. Третий. Удары, которые могли бы развалить надвое быка.
Сарцелл споткнулся, пошатнулся – но спасся, совершив нечеловеческий прыжок назад, с пируэтом в воздухе. Он приземлился на полусогнутые.
Улыбка исчезла.
Черная грива Найюра слиплась от пота, грудь тяжело вздымалась над запавшим животом. Найюр вскинул руки, глядя на взбудораженную толпу.
– Кто?! – взревел он. – Кто всадит нож в мое сердце?! И он снова ринулся на шрайского рыцаря, гоня его прочь из тени Умиаки. Но хотя бешеная атака Найюра нарушила стиль Сарцелла, в его движениях проступила некая прекрасная четкость – столь же прекрасная, сколь и несокрушимая. Внезапно Сарцелл с силой взмахнул мечом, как будто это была игра.
Его длинный клинок описал сверкающий круг, чиркнул Найюра по щеке, срезав кожу…
Найюр отступил, взвыв от ярости.
Кончик меча рассек ему бедро. Найюр поскользнулся на крови и упал, открыв горло… Болезненный удар об камни. Гравий, впившийся в кожу.
«Нет…»
Чей-то сильный голос перекрыл рев Священного воинства.
– Сарцелл!!!
Это был Готиан. Он прекратил спорить с Элеазаром и теперь с опаской приближался к рыцарю-командору. Толпа вокруг внезапно стихла.
– Сарцелл…
В глазах великого магистра читались потрясение и недоверие.
– Где…
Готиан заколебался, сглотнул.
– Где ты научился так драться?
Рыцарь Бивня быстро развернулся; лицо его превратилось в маску почтительного подобострастия.
– Мой лорд, я…
Внезапно Сарцелл забился в конвульсиях и закашлялся кровью. Найюр проводил его падающее тело до самой земли и лишь потом выдернул меч. После чего, на глазах у ошеломленного магистра, одним ударом снес голову с плеч. Он запустил руку в густые, спутанные черные волосы и высоко поднял отрубленную голову. И лицо расслабилось и раскрылось, словно сжатая ладонь, словно кишки, хлынувшие из вспоротого живота. Готиан упал на колени. Элеазар отшатнулся и едва не рухнул на руки рабам. Рев толпы – ужас и торжество. Буйство откровения.
Найюр швырнул голову под ноги колдуну.
ГЛАВА 25
КАРАСКАНД
«Какой смысл в обманутой жизни?»
Айенсис, «Третья аналитика рода человеческого»
4112 год Бивня, конец зимы, Карасканд
Покрикивая друг на друга в страхе и нетерпении, наскенти разрезали веревки, связывавшие Воина-Пророка с его мертвой женой. Казалось, будто на весь Карасканд опустилось безмолвие.
Келлхус знал, что смертельно слаб, но нечто необъяснимое двигало им. Он откатился от Серве, оперся руками о колени, потом отмахнулся от обезумевших учеников и встал прямо. Кто-то набросил ему на плечи покрывало из белого льна. Пошатываясь, он вышел из тени Умиаки и поднял лицо навстречу солнцу и небу. В нескольких шагах от него застыл в оцепенении Найюр, а за ним - Элеазар. Инхейри Готиан, спотыкаясь, сделал несколько шагов, упал на колени и заплакал. Келлхус улыбнулся с беспредельным состраданием. И повсюду, куда бы он ни взглянул, люди преклоняли колени…
«Да… Тысячекратная Мысль».
Казалось, не существует более ничего, никаких ограничений, что могли бы привязать его к этому месту – к какому бы то ни было месту… Он был всем, и все было им… Он – один из Подготовленных. Дунианин.
Слезы потекли по его щекам. Рукой в сияющем ореоле он коснулся груди Серве и оторвал сердце от ребер. Под крики обезумевшей толпы он вытянул вперед руку. От капелек крови камни под ногами растрескались… Краем глаза Келлхус заметил раскрывшееся лицо Сарцелла.
«Я вижу…»
– Они сказали! – провозгласил он, и вопящая толпа мгновенно стихла.
– Они сказали, что я – лжец, что это из-за меня гнев Божий обрушился на нас!
Он видел опустошенные лица, лихорадочно блестящие глаза… Он поднял горящее сердце Серве на всеобщее обозрение.
– А я говорю, что мы – мы! – и есть этот гнев!
Каскамандри, неукротимый падираджа Киана, отправил послание Людям Бивня, которые, как он знал, были обречены. Послание содержало предложение – с точки зрения падираджи, необычайно милостивое. Если предводители Священного воинства перестанут сопротивляться, сдадут Карасканд и отрекутся от почитания ложных богов, то получат помилование и земли. Они станут грандами Киана, в соответствии с их статусом среди народов-идолопоклонников.
Каскамандри не был глупцом и не думал, что его предложение будет принято сразу, но кое-что понимал в отчаянии и знал, что в состязании с голодом благочестие часто терпит поражение. Кроме того, известие о том, что Священное воинство было повержено, и не мечами пророка Фана, а его словом, сотрясет нечестивую Тысячу Храмов до основания.
Ответ явился в виде дюжины скелетоподобных рыцарей-айнрити, одетых в простые хлопчатобумажные туники и вооруженных одними ножами. После спора о ножах, с которыми идолопоклонники отказывались расставаться, церемониймейстеры Каскамандри приняли их со всей учтивостью, как предписывал джнан, и провели прямиком к великому падирадже, его детям и пышно разряженным придворным грандам.
На миг воцарилась потрясенная тишина, поскольку кианцам трудно было поверить, что эти заросшие бородами бедолаги могли причинить столько неприятностей. Затем, после ритуального представления, двенадцать посланцев хором воскликнули: «Сатефикос кана та йериши анкафарас!» – выхватили ножи и перерезали себе глотки.
Устрашенный Каскамандри крепко прижал к себе двоих младших дочерей. Они плакали и всхлипывали, а старшие дети, особенно мальчики, возбужденно переговаривались. Падирид-жа повернулся к онемевшему переводчику…
– Он-ни ск-казали, – пролепетал белый как мел толмач: – «Воин-Пророк придет… придет за тобой…»
Он беспомощно уставился на расшитые золотом комнатные туфли падираджи.
Падираджа потребовал объяснить, кто такой Воин-Пророк, но никто не смог ответить на его вопрос. Лишь после того, как маленькая Сироль снова принялась плакать, Каскамандри прекратил гневаться. Отослав рабов, он понес малышку в свой шатер, обещая ей сладости и другие замечательные вещи.
На следующее утро Люди Бивня вышли из Врат Слоновой Кости на начавшую зеленеть равнину Тертаэ. По холмам прокатилось пение воинских труб. Ветер понес над равниной песню, сотканную из тысяч голосов. Священное воинство не собиралось и дальше страдать от голода и болезней. Оно больше не собиралось сидеть в осаде.
Священное воинство выступило.
Оборванные колонны, извиваясь, тянулись от ворот к полю битвы. Сраженный болезнью Готьелк был слишком слаб, чтобы сражаться, и его место занял Гонраин, его средний сын. Великие Имена согласились поставить тидонцев на правый фланг, так что граф Ангасанорский мог наблюдать за сыном со стен Карас-канда. Дальше шел Икурей Конфас, окруженный Священными Солнцами имперских Колонн. За ним двигался Нерсей Пройас во главе некогда величественных рыцарей Конрии. Следующим был Хулвагра Хромой, чьи туньеры больше напоминали свирепых призраков, чем людей. Дальше ехал Чинджоза, пфальцграф Антанамерский, назначенный после смерти Чеферамунни королем-регентом Верхнего Айнона. Великая армия, приведенная Багряными Шпилями из родной страны, была лишь бледной тенью себя прежней, но и те, кто остался, представляли собой немалую силу. Последним из ворот Карасканда вышел с войском король Саубон.
Побоявшись, что стремительная атака просто загонит идолопоклонников обратно под прикрытие стен Карасканда, Каскамандри позволил айнрити беспрепятственно выстроиться в поле. Люди Бивня заняли место между коровниками и заброшенными фермами; их строй растянулся примерно на милю. Слабые стояли рядом с сильными, в проржавевших кольчугах, в сгнивших кожаных куртках. Доспехи болтались на истощенных телах. У некоторых руки были не толще мечей. Рыцари в энатпанейских жилетах, рясах и халатах ехали на лошадях, превратившихся в изможденных кляч. И даже те немногочисленные гражданские, которые выжили – по большей части женщины и жрецы, – тоже стояли среди воинов. На поля Тертаэ вышли все – все, кому хватало сил держать оружие. Они вышли, чтобы победить или умереть. Айнрити выстроились длинными рядами, распевая гимны и колотя мечами по щитам.
Из Каратая их вышло около ста тысяч, и менее пятидесяти стояло сейчас на равнине. Еще двадцать тысяч осталось в Карасканде: те, кто был настолько слаб, что мог поддержать своих только криками. Многие больные все-таки встали с постелей и теперь толпились под Триамисовыми стенами. Одни выкрикивали что-то ободряющее и молились, другие плакали, раздираемые борьбой надежды и безнадежности.
Но все, что на стенах, что в поле, взволнованно смотрели в центр боевых порядков, стремясь хотя бы краем глаза увидеть новое знамя, украсившее собой потрепанные стяги Священного воинства. Вон! Вон оно виднеется за рощей или холмистым пастбищем, реет на ветру: черное на белом фоне кольцо, окружающее фигуру человека, Кругораспятие Воина-Пророка. Триумф того, что казалось невозможным…
Трубы пропели сигнал к атаке, и шеренги суровых, угрюмых воинов двинулись вперед, в даль, скрытую садами и рощицами ясеней и платанов. Каскамандри приказал своему войску отойти на две мили назад, туда, где равнина делалась шире; он знал, что айнрити трудно будет преодолеть это расстояние, не поставив фланги под удар и не образовав бреши в рядах.
Песни прорывались сквозь рокот барабанов фаним. Размеренные военные напевы туньеров, некогда наполнявшие лето их родины отзвуком рока. Пронзительные гимны айнонов, чей утонченный слух наслаждался диссонансом людских голосов. Погребальные песни Галеотов и тидонцев, торжественные и зловещие. Они пели, Люди Бивня, охваченные противоречивыми чувствами: радостью, не ведающей смеха, ужасом, не ведающим страха. Они пели и шли, двигаясь с изяществом еще не сломленных людей.
Многие, ослабев от недоедания, оседали на землю. Боевые товарищи ставили их на ноги и тащили за собой по грязи оставленных под паром полей.
Первая кровь пролилась на севере, на участке, ближе всею расположенном к Триамисовым стенам. Тидонцы под командованием нумайньерского тана Ансволки увидели фаним, взобравшихся на гребни холмов, и их заплетенные в косы черные борол запрыгали в одном ритме с поступью лошадей. Нумайньерцы – лица у них были раскрашены красным, для устрашения врагов, – подперли костлявыми плечами свои огромные щиты. Их лучники дали жидкий залп по приближающимся фаним и тут же получили в ответ тучу стрел. Возглавляемые Ансакером, изгнанным сапатишахом Гедеи, лишившиеся владений гранды Шайгека и Энатпанеи яростно ринулись на рослых воинов се Тидонна.
В центре, напротив Кругораспятия, ревущие мастодонты неуклюже двинулись вперед; в паланкинах у них на спинах восседали чернолицые гиргаши в синих тюрбанах, со щитами из воловьей кожи, покрытыми красным лаком. Но отважные всадники, анплейские рыцари под командованием палатина Гайдекки. выехали вперед и подожгли сухую траву и кустарник. Маслянистый дым поднялся в небо, и ветер погнал его на юго-восток. Несколько мастодонтов запаниковали и смешали ряды хетме-нов короля Пиласаканды. Но большая их часть прорвалась через дым и с трубным ревом вломилась в ряды айнрити. Вскоре уже мало что можно было разглядеть. Знамя Кругораспятия окружил дым и хаос.
Повсюду кавалеристы фаним поднимались на холмы, вылетали из цитрусовых рощ или скакали через дым. Великий Кинганьехои, возглавлявший гордых грандов Эумарны и Джурисады, налетел на пеший строй айнонов: кишьюатов и мозеротов, которыми командовали палатины Сотер и Ураньянка. Далее к югу гранды Чианадини собрались на холмах, поджидая короля Саубона и его Галеотов. Фаним, облаченные в халаты с широкими рукавами и нильнамешские кольчуги, ринулись вниз по склонам; их чистокровные кони были выращены на суровых границах Великой Соли. Наследный принц Фанайял и его койяури ударили по гесиндальменам графа Анфирига, затем вломились в ряды агмундрменов, которыми командовал сам Саубон.
Под стенами Карасканда люди кричали и вопили, поддерживая соотечественников и силясь разглядеть, что же происходит. Но они слышали пение своих братьев даже сквозь гром барабанов и улюлюканье язычников. Центр поля заволокло дымом, но ближе к стенам видно было, как тидонцы сопротивляются натиску фанимских всадников, сражаясь с мрачной, сверхъестественной решимостью. Внезапно граф Вериджен Великодушный и рыцари Плайдеола вырвались вперед и разогнали потрясенных кианцев. На юге некоторые видели, как Атьеаури и его рыцари потоком хлынули со склона и врезались в тыл чианадинцам. Саубон поручил своему молодому племяннику пресечь какие бы то ни было фланговые маневры в холмах. И дерзкий граф Гаэнри, разбив кавалерийскую дивизию, посланную Каскамандри именно для такого маневра, погнался за ней и очутился на самой выгодной позиции, в тылу язычников.