Эддингс Дэвид. Вор и Книга Демона

   — Хорошо. Это срочно?
   — Может быть, нет, но лучше поговорить об этом прямо сейчас. Это не займет много времени, к тому же не думаю, что нас скоро хватятся.
   — Ты снова говоришь загадками, — сказал он, когда они потихоньку вышли из дома.
   — Не будь таким старым брюзгой, папочка, — сказала она ему с упреком.
   Они пересекли маленький садик Алайи и вошли в небольшую рощицу из высоких деревьев в излучине реки.
   — Ладно, Лейта, — сказал Альтал, — что тебя беспокоит?
   — Сержант Халор чувствует себя весьма неловко, Альтал.
   — Ты хочешь сказать, что ему не нравится мать Элиара?
   — Нет, как раз наоборот. Как говорят, он и Алайя “дружили”, пока он не познакомил ее с отцом Элиара, Агусом.
   — Правда?
   — Ты слышал, как все это описывал вождь Альброн. Когда Агус с Алайей познакомились, это была любовь с первого взгляда. Халор очень проницателен, и он сразу увидел, что происходит. Он любил Алайю — и любит до сих пор, — но они с Агусом были как братья, поэтому он скрыл свои чувства и отошел в сторону.
   — Одна из грустных историй?
   — Все гораздо хуже. После того как Агуса убили в какой-то незначительной войне в нижних землях, Халор подумал, что у него появилась надежда, но Алайя была совершенно раздавлена смертью своего мужа и все эти годы прожила практически в полном заточении. Когда Элиар начал готовиться стать воином, Халор взял его под свое крыло. Если присмотреться к ним повнимательней, ты, наверняка, заметишь, что они скорее похожи на отца и сына, чем на сержанта и капрала.
   — Теперь, когда ты об этом сказала, мне кажется, что Халор действительно не спускает глаз с Элиара. А Алайя испытывает к Халору какие-нибудь чувства?
   — Она думает о нем как о своем старинном друге, но я уловила с ее стороны кое-какие намеки на то, что все может развиться и дальше, если только Халор не будет столь церемонным.
   — Только этого нам сейчас и не хватало! — проворчал Альтал. — Думаю, мне было бы лучше, если бы ты не рассказала об этом, Лейта.
   — Я пытаюсь сделать так, чтобы ты не попал впросак, папочка, — сказала она ему.
   — Как это понимать?
   — Скорее всего, эта ситуация будет весьма интересна для Двейи, как ты думаешь? И если ты не привлечешь к ней ее внимания, она может немного рассердиться на тебя за это, верно?
   — Я бы не знал об этом, если бы ты не притащила меня сюда и не рассказала мне эту печальную историю.
   — Ну что ты, папочка, — с притворным изумлением сказала она, — неужели ты думаешь, что у меня могут быть от тебя какие-то тайны? И потом, если бы я тебе не рассказала то, без сомнения, сама бы попала впросак. Я нежно люблю тебя, папочка, но не настолько. А теперь, когда я передала это дело в твои руки, тебе придется об этом позаботиться самому. Ты не испытываешь гордости за то, что я такая ловкая?
   — Мне было бы гораздо лучше, если бы ты перестала называть меня “папочкой”, Лейта, — жалобно сказал он.
   Внезапно она бросила на него какой-то отчаянный взгляд и заплакала, закрыв лицо руками.
   — Ну что еще? — спросил он.
   — Оставь меня в покое, — всхлипнула она. — Уходи, Альтал.
   — Нет, Лейта. Я не уйду. Что случилось?
   — Я думала, ты не такой. Уходи. — И она продолжала рыдать.
   Даже не задумываясь, он обнял ее. Она немного посопротивлялась, но затем со стоном прижалась к нему, безотчетно всхлипывая.
   Ее смятение было явно слишком велико, чтобы говорить связно, и Альтал с неохотой решил проделать это “другим путем”.
   Мысли Лейты были хаотичными, когда Альтал очень осторожно проник в ее сознание.
   — Уйди! Уйди! — молча умоляла она его.
   — Я не могу, — вслух сказал он, продолжая искать.
   Перед ним проплыли мириады воспоминаний о деревеньке Петелейе в Квероне, и бесконечное одиночество девушки пронзило его, как нож. Несмотря на свой “дар”, Лейта росла практически в полной изоляции. Отец ее умер еще до ее рождения, а мать была сумасшедшей — может быть, не буйнопомешанной, но “со странностями”. Остальные дети в Петелейе немного побаивались Лейты и ее сверхъестественной способности узнавать то, что они думают, поэтому в детстве у нее не было настоящих друзей, и она росла почти в полной изоляции и страхе. Тень сурового священника, брата Амбо, по-прежнему мрачно и грозно нависала над всеми ее воспоминаниями, ибо с каждым годом его похотливая ненависть к ней становилась все сильнее. Ее попытки избежать его оказались безуспешными, поскольку он преследовал ее везде, куда бы она ни пошла, и ужасная картина, встававшая в ее воображении, наполняла ее страхом — страхом, который лишал ее способности думать и действовать.
   Несмотря на то что ей были известны его намерения, она была совершенно беззащитна, и со временем он начал осыпать ее обвинениями и насмешками, которые он называл “испытаниями”, а затем неизбежно последовал приговор к сожжению на костре.
   И вот Бхейд пришел в Петелейю, разбудив землетрясения и горные лавины, чтобы спасти ее от огня.
   — Это была не совсем его идея, Лейта, — вслух сказал ей Альтал. — Нас послала Эмми, к тому же здесь был задействован Кинжал.
   — Теперь я это знаю, папочка, — ответила она, — но в тот день я была по некоторым причинам связана слишком уж крепко. Потом, когда Элиар показал мне Кинжал, я уже была не одинока. Внезапно я оказалась в семье, и все благодаря Бхейду — по крайней мере, так я подумала.
   — А теперь ты любишь его?
   — Мне казалось, это совершенно очевидно, папочка.
   — Опять ты называешь меня этим словом.
   — Ты что, не слушаешь меня, Альтал? Разве это не часть того, что означает слово “семья”? Когда мы еще были в Векти и Элиар не мог видеть, ты беспрестанно твердил мне про “семью”, про “братьев и сестер” и приводил все остальные разумные доводы, которые придумал, чтобы сломить мои бастионы и пустить Элиара в мое сознание. Неужели ты не понимал, что при этом ты выступаешь в роли моего отца? Мне действительно нужен отец, и ты вызвался быть им. Теперь поздно отступать.
   — Мне кажется, в том, что ты говоришь, Лейта, есть какая-то извращенная логика, — сдался он. — Хорошо, если хочешь называть меня “папочкой”, пусть будет “папочка”.
   — Как хорошо! — воскликнула она с притворным энтузиазмом. — Итак, что же мы собираемся делать с бедным братом Бхейдом?
   — Об этом заботится Эмми.
   — Нет, папочка, она не заботится. Она ждет, что ты поймешь наконец, что это твоя обязанность.
   — Откуда тебе взбрела в голову такая странная мысль?
   — У меня свои источники, папочка. Поверь мне. — Вдруг лицо ее стало задумчивым. — Приближается тот день, когда нам с Бхейдом предстоит совершить с некоторыми людьми ужасные вещи, и нам обоим нужна чья-то поддержка. Мне кажется, ты только что получил задание.
   — Ты не могла бы выразиться конкретнее, Лейта? “Ужасные вещи” — слишком расплывчато.
   — Пока что я не могу сказать больше, папочка. Двейя знает и пытается скрыть это от меня, но я улавливаю кое-какие намеки. Ты должен привести Бхейда в чувство, Альтал. Он должен быть работоспособен. Я не смогу совершить это в одиночку!
   И она снова расплакалась, а Альтал безотчетно обнял ее и не отпускал, пока она не перестала.
 
   — Мне нужно вернуться в Дом, — сказал Альтал Элиару, когда они со всей свитой возвращались из домика Алайи в замок вождя Альброна.
   — Это срочно?
   — Возможно. Мне нужно поговорить с Эмми. Она снова играет с нами, и это начинает меня раздражать.
   — У тебя будут неприятности, Альтал.
   — Мне не впервой. Когда мы туда придем, я думаю, тебе лучше будет подождать в столовой.
   — Это один из тех случаев?
   — Вероятно, да, и тебе не стоит находиться рядом, когда я начну.
   Когда вождь Альброн и остальные проходили через деревню, Альтал с Элиаром отстали от них и зашли на небольшую аллею, где Элиар открыл дверь, которую мог видеть только он.
   — Удачи, — сказал Элиар Альталу у подножия лестницы, ведущей в башню Двейи.
   Альтал хмыкнул и зашагал по лестнице наверх.
   — Какой приятный сюрприз, — любезно произнесла Двейя, когда Альтал со стуком распахнул дверь башни.
   — Перестань, Эм, — отрезал он. — Ты знала, что я приду, и знала зачем.
   — Боже, какие мы сегодня грозные.
   — Оставь. Почему ты не сказала мне, что ты хочешь, чтобы я сделал?
   — Бхейд был еще не готов, любимый.
   — Тем хуже. Сейчас я его приготовлю. Вы вдвоем чуть не убили Лейту, но я этого не позволю!
   — Ты всерьез принимаешь то, что она называет тебя “папочкой”, Алти?
   — Да, это правда. А теперь скажи мне, где Бхейд?
   — Ты не сделаешь ему больно?
   — Это зависит от того, насколько он будет упрям. Возможно, мне придется несколько раз шмякнуть его о стенку, но я до него достучусь. А потом у нас с тобой будет длинная и приятная беседа.
   Ее зеленые глаза сузились.
   — Мне не нравится твой тон, Альтал.
   — Переживешь. Где Бхейд?
   — Вторая дверь вниз по коридору, от столовой налево. Впрочем, не думаю, что он тебя впустит.
   — Как он может помешать мне? — Альтал повернулся и, перескакивая через две ступеньки, скатился по лестнице.
   — Только не бей его! — крикнула Двейя ему вслед. Альтал добрался до двери Бхейда и на мгновение остановился, чтобы унять свой гнев.
   — Бхейд, — позвал он, — это я, Альтал. Открой дверь.
   Ответа не последовало.
   — Бхейд! Открой! Сейчас же!
   За дверью по-прежнему стояла мертвая тишина.
   В последний момент Альтал решил не использовать слова из Книги, чтобы открыть дверь. Вместо этого он разбил ее вдребезги.
   Бхейд, с невидящим взором, небритый, сидел съежившись в углу похожей на тюремную камеру комнаты и ритмично бился головой о каменную стену.
   — Прекрати это, — сказал ему Альтал, — и поднимайся.
   — Я погиб, — стонал Бхейд. — Я убил.
   — Я заметил, — ответил Альтал, пожимая плечами. — Это было не слишком аккуратно, но дело сделано. Если ты собираешься приобрести к этому привычку, тебе надо немного поупражняться.
   Бхейд недоуменно захлопал глазами.
   — Ты что, не понимаешь? — спросил он. — Я же священник. Убивать запрещено.
   — У тебя не было таких проблем, когда ты нанимал убийц, чтобы убрать кантонского эрайо.
   — Там все было по-другому.
   — Правда? В чем же разница?
   — Я лично не убивал эрайо.
   — Это чистая софистика, Бхейд, и ты это знаешь. Грех — если ты так это называешь, — заключается в намерении, а не в том, кто именно вонзает нож в жертву. Яхаг убил Салкана, и ты поступил совершенно правильно. Ты должен убивать тех, кто убивает твоих друзей.
   — Но я священник.
   — Я заметил. Но какой религии? Ты можешь обсудить это с Эмми, но мне кажется, ее взгляды на мир несколько отличаются от точки зрения ее брата. Впрочем, все это к делу не относится. Если ты не откроешь дверь своего сознания Лейте, я сделаю с этой дверью то же самое, что сделал, чтобы войти в эту комнату. Твое дурацкое упоение сознанием собственной вины и жалостью к самому себе убивает Лейту, идиот ты безмозглый. Мне наплевать, скольких людей ты убил, Бхейд, но если ты еще раз обидишь Лейту, я схвачу тебя за глотку и вырву тебе сердце!
   — Салкан был убит по моей вине.
   — Да, ну и что?
   Бхейд в ужасе уставился на него.
   — Ты что думал, я буду тебя оправдывать? Что сделано, то сделано. Здесь нет ни наказаний, ни наград, Бхейд, — только следствия. Ты совершил ошибку, теперь тебе придется жить с этим — в одиночку. Если ты собираешься есть себя поедом, делай это в свое свободное время и где-нибудь наедине.
   — Я убийца, — заявил Бхейд.
   — Но не слишком хороший. Ладно, кончай причитать и возвращайся к работе. — Альтал оглядел неприбранную камеру. — Убери всю эту грязь и сам помойся. Мы с тобой возвращаемся в замок вождя Альброна. Ты должен совершить обряд венчания.
   — Я не могу!
   — Можешь, брат Бхейд, и сделаешь — даже если мне придется стоять у тебя за спиной с дубинкой. Давай, пошевеливайся!
 
   В день свадьбы Альброна и Астарель рассвет был ясный и холодный. Соответственно времени года убранство замка свелось практически к украшениям из ветвей вечнозеленых деревьев и разноцветных лент.
   После традиционного мальчишника с вождем Альброном, организованного накануне вечером, многие вожди кланов, генералы и высокопоставленные гости чувствовали себя наутро несколько нездоровыми, и вождь Твенгор почему-то нашел это чрезвычайно забавным.
   Алайя так или иначе взяла на себя заботу о молодых леди из свиты невесты, которые, насколько мог понять Альтал, всю неделю, предшествующую свадьбе, были заняты в основном шитьем платьев и хихиканьем.
   Вождь Гуити и бывший вождь Делур тоже прибыли на церемонию в замок Альброна, поскольку свадьба одного из вождей кланов традиционно предполагала присутствие всех вождей Арума. Во время празднования Гуити в основном молчал. Решение Андины не отдавать на разграбление город Кантон расстроило планы этого человечка со сплюснутым лицом, и он, очевидно, не находил особых причин для веселья.
   Церемония была назначена на полдень. Насколько понял Альтал, это был старинный арумский обычай, изначально предназначенный для того, чтобы дать празднующим время прийти в себя после развлечений предшествующего вечера и в то же время не слишком мешать торжествам после церемонии. По-видимому, арумцы весьма серьезно относились к своим праздникам.
   Во время свадьбы произошел небольшой спор по поводу религии, поскольку бог арумцев — это горный бог Бхергос, тогда как плакандцы поклоняются Хердосу — богу овечьих отар.
   — Церемонию будет совершать брат Бхейд, — безапелляционно объявил Альтал, сразу же положив конец всем обсуждениям.
   Итак, с приближением полудня Бхейд стоял, облаченный в свою черную рясу, перед входом в главный зал вместе с вождем Альброном, сержантом Халором и вождем Креутером, ожидая появления невесты в сопровождении ее свиты — Андины и Лейты.
   Альтал стоял вместе с остальными гостями в зале, и, как только в глубине зала распахнулась дверь и из нее появилась Астарель со своими свидетельницами, он уловил какой-то очень знакомый аромат. В изумлении он обернулся и лицом к лицу столкнулся с Двейей.
   — Что ты делаешь? — спросил он ее хрипло, так как горло перехватило.
   — Все в порядке, любовь моя, — ответила она. — Меня пригласили.
   — Я не об этом. Я не думал, что ты можешь принимать свой истинный облик вне Дома.
   — Откуда у тебя такая нелепая мысль?
   — Раньше ты никогда такого не делала. Ты всегда превращалась в кошку Эмми. Я думал, что твой реальный облик возможен только в Доме.
   — Никто не может указывать мне, что я могу и чего не могу, дурачок. Мне казалось, тебе это известно. — Она поджала свои совершенные губки. — Признаюсь, я не так часто это делаю, — согласилась она. — Похоже, в своем истинном облике я привлекаю слишком много внимания.
   — Почему бы это, — прошептал он.
   — Не сердись, Альтал. — Она помолчала. — Ты уже перестал брюзжать?
   — Брюзжать?
   — В последний раз, когда ты заходил в Дом, ты показался мне немного ворчливым.
   — Я выплеснул все свое брюзжание на Бхейда.
   — Ты ведь не стал по-настоящему шмякать его об стенку?
   — Не сильно. А вот и Астарель.
   Астарель вся светилась, когда подошла к входу в центральный зал, а на лице вождя Альброна отразилось беспредельное обожание.
   — Дай мне свой платок, Альтал, — тихонько всхлипывая, сказала Двейя.
   Он резко взглянул на нее.
   — Ты что, плачешь, Эм? — спросил он в изумлении.
   — Я всегда плачу на свадьбах, Альтал, а ты?
   — Я не так уж часто присутствовал на свадьбах, Эм, — признался он.
   — Тебе, возможно, пора к ним привыкать, милый. С моей точки зрения, свадьбы играют очень важную роль. А теперь просто стой спокойно и дай мне свой носовой платок.
   — Слушаюсь, дорогая, — ответил он.

ГЛАВА 37

   — Тебе действительно нужно ехать, Альтал? — спросил два дня спустя вождь Альброн.
   — Боюсь, что так, Альброн, — ответил Альтал, откидываясь в кресле. — В Перкуэйне начинается заварушка, и мне не хочется, чтобы она вышла из-под контроля. Если все в порядке — и, возможно, даже если не все в порядке, — я собираюсь оставить при себе сержанта Халора. Он может пригодиться мне в дальнейшем, и у меня, вероятно, не будет времени, чтобы вернуться за ним.
   — Я не против, Альтал. Для меня ведь важно отдать тебе то, что я должен.
   — Ты мне что-то должен?
   — Не скромничай, Альтал. Ты сыграл не последнюю роль в том, чтобы устроить мою свадьбу с Астарель.
   — Это решило многие проблемы, — пожимая плечами, ответил Альтал.
   — А что именно происходит в Перкуэйне?
   — Крестьянское восстание — во всяком случае, с виду.
   Альброн скорбно покачал головой.
   — Жители нижних земель не понимают нужд простого народа, да?
   — Не имеют ни малейшего представления. Аристократия проводит так много времени в самолюбовании перед зеркалом, что не обращает никакого внимания на людей незнатных. Насколько я слышал, такие бунты возникают примерно каждые десять лет. Можно подумать, после пяти или шести таких бунтов аристократы начнут осознавать, что они делают что-то не так.
   — Надеюсь, этого не произойдет. Если жители нижних земель начнут вести себя как разумные люди, арумские кланы останутся без работы.
   — Альброн, я хотел бы попросить тебя еще об одной услуге.
   — Тебе стоит лишь сказать.
   — Ты не мог бы оставить у себя на время Андину и Лейту?
   — Конечно, но зачем? Ведь в Доме они были бы в безопасности?
   — Мне хотелось бы, чтобы Лейта была пока что подальше от брата Бхейда. Сейчас он переживает своеобразный кризис, и я думаю, будет лучше, если он пересилит его в одиночку. Не стоит впутывать в это дело Лейту. Бхейду и мне — вместе с Элиаром и сержантом Халором — придется довольно часто проходить через Дом, так что будет лучше, если девушки побудут пока где-нибудь в другом месте.
   — А Гер тоже? — спросил Альброн.
   — Нет, думаю, Гера я возьму с собой. Иногда у него возникают очень интересные идеи.
   — Правда? — улыбнулся Альброн. — Ах да, еще одно. Если в Перкуэйне разыграются беспорядки, пошли ко мне Элиара. Ты и глазом не успеешь моргнуть, как моя армия окажется в коридорах Дома Двейи.
   — Я буду иметь это в виду, вождь Альброн, — сказал Альтал, вставая. — Но тебе лучше бросить людей на строительство конских загонов. Как только Креутер вернется в Плаканд, он начнет собирать там приданое для Астарель. И очень скоро тебе будет некуда девать лошадей.
   — Спасибо за напоминание, — холодно произнес Альброн.
   — Не стоит благодарности, великий вождь, — Альтал засмеялся, выходя из комнаты.
 
   — Перкуэйнцы в основе своей — потомки треборейцев, — говорила Двейя Альталу и остальным в тот же вечер в башне. — В начале восьмого тысячелетия Остос послал корабли на запад, чтобы создать новые поселения и открыть новые земли для земледелия, а кантонцы пришли по суше, чтобы создать там свои поселения. Более или менее постоянные войны между Кантоном и Остосом не сильно волновали перкуэйнцев, так что они оставались в стороне и занимались заботами об урожае и приумножении своих богатств. Беспорядки в Треборее ослабили некоторые социальные ограничения, поэтому треборейское крестьянство оказалось намного свободнее, чем крестьяне Перкуэйна. Перкуэйнские крестьяне не то чтобы крепостные, но очень близки к этому.
   — А что такое крепостные, Эмми? — озадаченно спросил Гер.
   — Это невольники, Гер, — они являются принадлежностью земельного участка. Когда кто-то покупает участок земли в стране, где крепостничество — часть социального устройства, он становится владельцем не только земли, но и живущих на ней людей.
   — Значит, они рабы? — спросил Элиар.
   — Не совсем, — ответила Двейя. — Они принадлежат земле, вот и все. Быть крепостным лучше, чем быть рабом, но не намного.
   — Я, конечно, уж не стал бы терпеть подобное, — сказал Гер. — Я перешел бы горы раньше, чем кто-либо заметит мой побег.
   — Иногда такое случается, — подтвердила Двейя. — И все это одна страна, — спросил сержант Халор, — или там есть всякие баронства, герцогства и тому подобное? хочу сказать, есть ли там централизованное управление?
   — Теоретически Магу является столицей, — ответила она, — но никто не обращает на это особого внимания. В основном власть в Перкуэйне находится в руках церковников.
   — Да, — согласился Бхейд, — и духовенство Перкуэйна худшее из всех. Там господствует Коричневая Ряса, а священники ордена Коричневой Рясы гораздо больше интересуются богатством и привилегиями, нежели благосостоянием низших классов. Орден Черной Рясы — мой орден — имеет там представительство, то же самое можно сказать и о Белой Рясе, но они занимают минимальное место в общей социальной структуре. На протяжении веков между тремя орденами выработалось негласное соглашение о том, что мы не будем вторгаться на территорию друг друга.
   — Недавно я был в воровской таверне в Магу, — рассказал им Альтал, — и воры обсуждали там ситуацию, сложившуюся в Южном Перкуэйне. Очевидно, Генд собирается извлечь выгоду из положения перкуэйнских крестьян. В прибрежных городах действует группа священников, самостоятельно присвоивших себе сан, которые проповедуют революцию и сеют смуту среди крестьян.
   — Самостоятельно присвоивших себе сан? — резко спросил Бхейд.
   — Воры были абсолютно уверены, что эти смутьяны на самом деле никакие не священники. Они носят красные рясы и читают проповеди о социальной справедливости, о жадных аристократах и коррумпированном духовенстве. К сожалению, они во многом правы — особенно что касается Перкуэйна. Крестьяне живут плохо, а священники Коричневой Рясы поддерживают знать в угнетении бедняков.
   — Не существует ордена Красной Рясы, — усмехнулся Бхейд.
   — Существует, брат Бхейд, — не согласилась Двейя. — Церковники Неквера носят алые рясы. Мой братец всегда был падок на яркие цвета.
   — Ты хочешь сказать, что перкуэйнские крестьяне обращены в веру, которая поклоняется демону Дэве?
   — Вероятно, нет, — ответила она, пожимая плечами. — Пока, во всяком случае. Возможно, это конечная цель, но на сегодняшний день служители Красной Рясы, похоже, сосредоточились на социальных изменениях. В общественной системе, которая основана на аристократии, очень много несправедливости — вероятно потому, что аристократы считают плебеев людьми низшего сорта. В прошлом совершалось множество революций, и они никогда не приносили результата, в основном потому, что лидеры этих революций стремились только к тому, чтобы завоевать то же положение и привилегии, которыми пользовалась отвергаемая ими знать. Единственное, что действительно изменялось в результате революции, это терминология.
   Альтал задумался.
   — Бхейд, а кто главный в ордене Коричневой Рясы? — спросил он.
   — Экзарх Алейкон, — ответил ему Бхейд. — Главный храм Коричневой Рясы раньше находился в Дейке, в Экуэро, но после падения Деиканской Империи они обосновались в Магу. У них довольно величественный храм.
   — Спасибо, — сказала Двейя, слегка улыбнувшись.
   — Что-то я тебя не совсем понимаю, — озадаченно признался Бхейд.
   — Это же мой храм, Бхейд. Коричневые Рясы присвоили его себе несколько тысяч лет назад.
   — Никогда об этом не слышал, — сознался Бхейд.
   — Служители Коричневой Рясы не любят в этом сознаваться. Их почему-то раздражает идея о том, что Богом может быть женщина.
   — Крестьянам действительно живется так трудно? — спросил Халор. — Всегда найдутся недовольные, которые только и знают, что ворчать, но их недовольство вызвано, как правило, либо жадностью, либо завистью.
   — Вот окно, сержант, — сказала ему Двейя. — Подойдите и посмотрите сами.
   — Пожалуй, я так и сделаю, — ответил Халор. — Мне нужно знать, с чем же мы столкнулись на деле.
   Вид, открывавшийся из южного окна, затуманился и постепенно стал светлеть, превращаясь в заснеженные поля, возвышавшиеся над серым, неласковым морем.
   — Южный Перкуэйн, — определила Двейя, — неподалеку от морского порта Эньи.
   — Почему там все еще светло, когда у нас уже темно? — с любопытством спросил Гер.
   — Мы находимся ближе к северу, — ответила Двейя.
   — Ну и что? — спросил мальчик.
   — Альтал может объяснить, — сказала она с легкой улыбкой.
   — Ты не права, Эм, — возразил Альтал. — Я могу рассказать ему, что происходит каждый год, но почему это происходит, я пока не знаю.
   — Я же давным-давно объясняла это тебе, милый.
   — Знаю. Но я все равно не понимаю.
   — Ты же говорил мне, что понял.
   Он пожал плечами.
   — Я соврал. Это легче, чем слушать, как ты объясняешь по третьему разу.
   — Мне стыдно за тебя, — с упреком проговорила она.
   — По-моему, у них сейчас уже наступает вечер, — заметил сержант Халор, взглянув на западный горизонт. — Что эти крестьяне делают там, на полях, зимой?
   — Ничего особенного, — ответила Двейя. — Знатный владелец этих полей любит, чтобы его крестьяне были при деле, вот и все.
   Крестьяне были одеты в какое-то ветхое тряпье из мешковины, подвязанное бечевкой, кроме того, они были худые и грязные. Они устало тыкали мерзлую землю грубыми мотыгами под неусыпным взглядом верхового надсмотрщика с мрачным лицом и кнутом в руке.
   Затем к надсмотрщику подъехал богато разодетый господин.
   — Это настолько они продвинулись за сегодняшний день? — спросил он.
   — Земля замерзла, милорд, — объяснил надсмотрщик. — Вы же знаете, это пустая трата времени.