Страница:
– Мы с отцом приглашены на обед, – сказала она сухо. «Он мне не отец», – подумала девочка.
– В холодильнике я оставила тебе поесть, – добавила она сухо. – Разогрей, когда захочешь.
Кейт смотрела на мать: темно-каштановые крашеные волосы, серо-зеленые глаза. Ирма была уже несколько грузновата (от пива и конфет, которые очень любила), но при этом источала чувственность, тем более явную в кричащих платьях, туго обтягивающих бедра и грудь. Губы ее постоянно кривила усмешка, словно окружающий мир раздражал ее, и только поглощенность плотскими удовольствиями давала ей какое-то подобие душевного равновесия. Кейт не раз слышала, как Рей называл ее сукой, и не могла не согласиться, что это слово характеризует ее как нельзя лучше.
Девочка ничего не ответила. Она знала, что мать и Рей отправятся в ближайший гриль-бар, где они обедали, по меньшей мере, дважды в неделю. За едой они будут пить, много пить. Вернутся поздно, после девяти, и будут еще пить. Может статься, опять начнется потасовка. Кейт была так рада побыть в одиночестве. Она мечтала только о том, чтобы они уходили из дома почаще.
Мать хмуро оглядела комнату.
– И не забудь прибрать в комнате, – проговорила она. – Тут словно чертов ураган прошел.
И не сказав больше ни слова, вышла.
Остаток дня и вечер Кейт провела в тщетных попытках сосредоточиться на уроках. Но вместо занятий она то и дело подходила к своему тайничку и начинала перебирать немудреное богатство. Мысли ее были заняты только Ив Синклер.
К десяти часам, когда хлопнула входная дверь, Кейт была уже в пижаме. Она успела принять душ, расчесать волосы. В мозгу вдруг опять всплыло, что она так и не вызубрила математику. Рассказик тоже остался недописанным.
Никто не пожелал ей доброй ночи. По доносившимся снизу звукам она могла понять, что взрослые выпили сегодня больше, чем обычно. Совсем не по-доброму звучали скрипучие подзуживания матери и раздраженные ответы Рея.
Кейт легла в постель. Она пыталась отрешиться от их голосов, звяканья льда в бокалах, переживая снова и снова виденное сегодня на экране. Она вспоминала Ив, бегущую через гостиную в отцовские объятия, резвящуюся на лужайке плантации, лучистая улыбка маленькой актрисы словно баюкала, утешала, заслоняя собою все то, что Кейт так хотелось забыть. Ее собственный мир стал терять очертания – она вернулась домой.
Ее дремоту оборвал резкий скрип ступенек – взрослые поднимались наверх. Мечта все еще боролась, цеплялась за последние клочочки иллюзии, но вот уже хриплые вздохи и омерзительный визг кроватных пружин разорвали слух, доводя Кейт до отупения. В какой-то момент эти звуки показались ей даже смешными. Усилием воли она попыталась опять перенестись в уютный, счастливый домик на плантации – прелестная девочка в белом платье, любящие родители, изумрудная лужайка и перешептыванье ветра в верхушках деревьев. В этот зыбкий миг Кейт ощутила себя Ив.
Девочка спала.
2
3
– В холодильнике я оставила тебе поесть, – добавила она сухо. – Разогрей, когда захочешь.
Кейт смотрела на мать: темно-каштановые крашеные волосы, серо-зеленые глаза. Ирма была уже несколько грузновата (от пива и конфет, которые очень любила), но при этом источала чувственность, тем более явную в кричащих платьях, туго обтягивающих бедра и грудь. Губы ее постоянно кривила усмешка, словно окружающий мир раздражал ее, и только поглощенность плотскими удовольствиями давала ей какое-то подобие душевного равновесия. Кейт не раз слышала, как Рей называл ее сукой, и не могла не согласиться, что это слово характеризует ее как нельзя лучше.
Девочка ничего не ответила. Она знала, что мать и Рей отправятся в ближайший гриль-бар, где они обедали, по меньшей мере, дважды в неделю. За едой они будут пить, много пить. Вернутся поздно, после девяти, и будут еще пить. Может статься, опять начнется потасовка. Кейт была так рада побыть в одиночестве. Она мечтала только о том, чтобы они уходили из дома почаще.
Мать хмуро оглядела комнату.
– И не забудь прибрать в комнате, – проговорила она. – Тут словно чертов ураган прошел.
И не сказав больше ни слова, вышла.
Остаток дня и вечер Кейт провела в тщетных попытках сосредоточиться на уроках. Но вместо занятий она то и дело подходила к своему тайничку и начинала перебирать немудреное богатство. Мысли ее были заняты только Ив Синклер.
К десяти часам, когда хлопнула входная дверь, Кейт была уже в пижаме. Она успела принять душ, расчесать волосы. В мозгу вдруг опять всплыло, что она так и не вызубрила математику. Рассказик тоже остался недописанным.
Никто не пожелал ей доброй ночи. По доносившимся снизу звукам она могла понять, что взрослые выпили сегодня больше, чем обычно. Совсем не по-доброму звучали скрипучие подзуживания матери и раздраженные ответы Рея.
Кейт легла в постель. Она пыталась отрешиться от их голосов, звяканья льда в бокалах, переживая снова и снова виденное сегодня на экране. Она вспоминала Ив, бегущую через гостиную в отцовские объятия, резвящуюся на лужайке плантации, лучистая улыбка маленькой актрисы словно баюкала, утешала, заслоняя собою все то, что Кейт так хотелось забыть. Ее собственный мир стал терять очертания – она вернулась домой.
Ее дремоту оборвал резкий скрип ступенек – взрослые поднимались наверх. Мечта все еще боролась, цеплялась за последние клочочки иллюзии, но вот уже хриплые вздохи и омерзительный визг кроватных пружин разорвали слух, доводя Кейт до отупения. В какой-то момент эти звуки показались ей даже смешными. Усилием воли она попыталась опять перенестись в уютный, счастливый домик на плантации – прелестная девочка в белом платье, любящие родители, изумрудная лужайка и перешептыванье ветра в верхушках деревьев. В этот зыбкий миг Кейт ощутила себя Ив.
Девочка спала.
2
Голливуд, Калифорния. 12 сентября 1930 года
Ив Синклер была голодна.
В сущности, она просто погибала. Ее юное тело, алкавшее быстрого притока энергии, молило: чего-нибудь вкусного, сладкого.
Больше всего на свете ей хотелось увидеть перед собой громадное блюдо, полное шоколадного мороженого со взбитыми сливками и вишенкой на верхушке.
Нет, подумала она, лучше – три вишенки.
Она была уставшей и раздраженной после изнурительного утра на съемочной площадке – шла работа над новым фильмом «Гримасы судьбы». А ей предстояло еще вытерпеть урок истории и английского со студийным учителем в промежутке между вызубриванием новых реплик к последней сцене и прогонки вместе с хореографом трудного танцевального номера.
В половине двенадцатого ее мозг начал просто плавиться под жгучими лучами солнца, и учитель выбранил ее. Затем режиссер сделал ей замечание за постоянную ошибку в одной из реплик. В конце концов усталость проступила у нее на лице, и съемка была приостановлена, чтобы дать Ив возможность отдохнуть хотя бы полчаса.
Теперь она расслабилась. Ее мать чуть подправила грим. Это было занятие, которое она ревниво хранила только для себя, – она считала внешность Ив своей собственностью не только на период съемки, но и на все остальное время. Она просто не могла допустить, чтобы прелестное лицо дочери, а заодно и ее карьера, были подпорчены каким-нибудь неловким студийным гримером.
Мать сидела перед Ив, нанося последние штрихи румян на ее щеки, чтобы скрыть их бледность.
– Ты отработала хорошо, – говорила она. – У тебя было трудное утро, но ты держалась молодцом. Ты чертовски хорошая актриса! Ты показала им сегодня, что значит настоящая звезда.
В ее голосе была какая-то странная, безличная твердость. Ив слушала, ничего не говоря. Ее мысли заглушал болезненный голод.
– Мама, можно мне немножко мороженого? – Девочка спросила без всякой надежды.
Мать рассмеялась.
– Мороженого? – воскликнула она. – Сейчас? Ты же посадишь голос. Какое мороженое, дорогая? Разумеется, нельзя. После следующей сцены тебе дадут немного супа.
Ив молчала. Она принимала правила игры, установленные матерью, безо всяких вопросов. Ведь именно благодаря неустанной материнской опеке она была здесь, в Голливуде. Именно мать заставила ее петь и танцевать буквально с пеленок, приглашая к ней учителей музыки и ганцев. Эти занятия помогли девочке выдержать кинопробы во всемирно известной студии.
Конечно, ответ был положительным, так как Ив, кроме пластичности, хорошего музыкального слуха и голоса, демонстрировала и не по годам зрелый актерский талант в сочетании с очаровательной внешностью. Она стала работать по контракту в «Уорлдвайд пикчерз», зарабатывая пятьдесят долларов в неделю. Сначала ей предлагали роли во второразрядных фильмах и небольших комедиях. Но в один прекрасный день, когда ей было уже девять лет, ей выпал счастливый случай участвовать в фильме под названием «Девчонка из прерий».
Благодаря достаточному опыту игры перед камерой и жестоким штудиям в промежутках, Ив была готова бросить вызов судьбе. В «Девчонке из прерий» она играла роль дерзкой, но послушной дочери молодого фермера, который был вынужден спасать свою землю от жадных и бессовестных банкиров, и она была на высоте. Ее необыкновенная выдержка и естественность перед камерой производили впечатление на всякого. Картина имела необычайный успех. Посыпались новые предложения, огромные броские афиши расклеивались повсюду, привлекая в кинотеатры уйму зрителей. Ее мать и антрепренер Ирвинг Файн приступили к переговорам по поводу новых, гораздо более выгодных контрактов для нее, и калейдоскоп однообразных съемок и упорных занятий пением, танцем и актерским мастерством в промежутках завертелся еще быстрее.
Крепкая девочка, Ив выдерживала нагрузку. К одиннадцати годам она была уже известной маленькой актрисой в Голливуде. Профессионализм и надежность сделали ее имя привлекательным для любой кинокомпании. Она стала одной из самых избалованных славой кинозвезд, одним своим участием гарантировавшей успех любому кинофильму.
Всем этим Ив была обязана матери. Это она заставила девочку неустанно готовиться и ждать того самого дня, когда придет успех, и делать все возможное, чтобы удержать его в руках. И именно она постоянно шлифовала ее яркий талант, чтобы тот заиграл своими бесчисленными гранями, – ведь новый рывок к вершинам карьеры был не за горами.
Мать многим жертвовала ради того, чтобы Ив заняла достойное место в жизни. Дочь была ее единственным ребенком. Обнаружив однажды у девочки не по-детски зрелый талант, она решила больше не иметь детей. Теперь ее волновало только одно – будущее Ив, ее карьера. На карту было поставлено все.
Отец Ив, скромный аптекарь в небольшом городке штата Иллинойс, хотел для дочери счастливой, нормальной жизни и мечтал видеть в своем доме еще детей. Но железная воля жены, не терпевшей по этому поводу никаких возражений, перевесила чашу весов – мать настояла на том, чтобы толкнуть девочку в пучину шоу-бизнеса. Вскоре последовал развод. Она с Ив перебралась в Голливуд, оставив отца в прошлом.
Ив часто не хватало отца, его мягкой, спокойной, ободряющей улыбки. Она тосковала по нему, когда шоу-машина уж слишком раскручивалась. На каком-то слабеющем уровне сознания она чувствовала, что жизнь с ним была бы мирной и счастливой, но в каком роде – этого она уже не могла себе представить.
Но он был в прошлом. А в настоящем ее единственным компаньоном, другом и строгим наставником была мать. Ив жила тем, чтобы порадовать ее, сделать все, как надо, – только бы не заслужить отблеска гнева и неодобрения в материнских глазах, когда той казалось, что дочь не выкладывается на «все сто пятьдесят».
Ив была воистину чудом, творением восьми лет упорной и непрерывной муштры, необходимой, чтобы выдержать конкуренцию в условиях самого жесткого бизнеса на свете. Ее талант, значительный сам по себе, накладывался на ее индивидуальность, которая исподволь корректировалась, – так, чтобы удержаться на плаву в Голливуде. Ей не требовалось никакой похвалы, лести, она и так отдавала работе все свои силы. Ив была звездой до мозга костей.
Но под нарядной этикеткой таланта и удачливости скрывалась неопытная, еще не сформировавшаяся девчушка, не имеющая ни малейшего понятия о том, что творится в реальном мире, вне Голливуда, оторванная от обычных детей, лишенная их радостей и огорчений, – это обстоятельство совершенно не интересовало тех, кто эксплуатировал ее талант, в том числе и ее собственную мать. Наоборот, они только и думали о том, как бы развить этот талант так, чтобы он устремился к вершинам мастерства. Столько средств было вложено, столько денег поставлено на карту…
Голливуд не позволял такой роскоши, как детство. Ив удавалось поиграть со своими сверстниками только во время рекламной кампании, под направленными на нее телекамерами. Но и тогда это были дети, специально отобранные по этому случаю.
Довольно странно, но Ив никогда сама не сознавала этот островок одиночества внутри себя. С тех пор как она себя помнила, она только и делала то, чего ждали от нее взрослые, стараясь заслужить их одобрение. Ничего другого она не знала. Девочка не могла тосковать по безоблачному детству по той простой причине, что не имела никакого представления, что же это на самом деле. Она знала одно: работать – как можно больше работать, и мать поощряла ее в этом, заставляя делать все, что только возможно.
Поэтому Ив даже не чувствовала своей обездоленности и одиночества – и поэтому же такой безупречной и выдержанной была ее игра. Не было ничего за маской, которую она надевала перед камерами – ни единого своего гвоздика, который мог бы вспороть ровную поверхность. Ив могла смеяться и плакать с ходу, бездумно, в любой момент, когда об этом просили, и остановиться так же внезапно, услышав слово «Стоп!». Ничто не колебало иллюзии, творимой перед камерой. Ив сама была порождением иллюзии.
Сегодня она стояла на пороге долгой и успешной карьеры, удачи, вскормленной тяжким трудом и упорным талантом. Но был один нюанс, который мог испортить все дело. Она вырастала из своих детских ролей, наступал момент перемены имиджа, когда необходимо было браться за роли подростков. Это была критическая точка, миновать которую редко кому удавалось из актеров-детей. Ив не задумывалась над этой проблемой, мать же была занята ею постоянно.
И сегодня у нее было что сообщить дочери.
– Послушай, дорогая, – начала мать, окинув взглядом свою работу. Грим был хорош. – Я хочу тебе кое-что сказать. Мне, наверно, не следовало бы делать это сейчас, так как новости могут тебя взволновать и испортить сцену. Сиди прямо, золотко, та-ак… Теперь все о'кей!
Подавив зевок, Ив выпрямилась. В зеркало она видела глаза матери, смотревшей на нее.
– В этом месяце, – продолжала мать, – ты на восемнадцатом месте по популярности в стране. Ты четвертая по значимости звезда в студии. На твоих фильмах заработали миллионы. Никогда дела не шли еще так хорошо. Но ты взрослеешь. Пора подниматься еще выше. Это означает – больше денег для нас. Но и больше ответственности.
Она умолкла, чтобы пригладить непослушный локон блестящих черных волос, выбившийся из идеально сделанной прически.
– Ирвинг и я, – начала она снова, – провернули для тебя неплохое дельце. Это очень выгодный контракт. Студия намерена позволить тебе сняться для «Олимпик пикчерз» в комедии с Томми Валентайном.
Ив навострила уши. Томми Валентайн был знаменитостью, одним из самых любимых публикой актеров-детей. Он имел бешеный успех на Бродвее и также снимался в фильмах, играя множество ролей с большим блеском и живостью. Там он был стопроцентным янки, благополучным, с озорным чувством юмора и юношеской сентиментальностью. Томми стоял много выше Ив в киношной табели о рангах.
– Но это будет необычная комедия, каких ты испробовала уже уйму, – продолжала мать. – Это романтическая история, где вы с Томми будете играть роль влюбленных. Мистер Доунат и владелец компании чертовски богаты. Они считают, что при небольшой улыбке фортуны фильм пройдет на «ура» и, может, за ним начнутся другие. Это грандиозно, Ив, только подумай, как это отразится на твоей карьере! Рекламная шумиха вокруг этой картины будет такая!..
Ив ничего не ответила. Она просто внимательно слушала. Девочка знала, что Томми был более популярной звездой, чем она сама. Конечно, сняться вместе с ним в фильме означает вытащить для своего будущего самую лучшую карту.
– Ну? – В голосе матери слышался оттенок нетерпения. – Ты довольна?
Ив улыбнулась:
– Конечно, мамочка. Я очень рада. Мать тоже улыбнулась:
– Может быть, и не нужно было пока говорить об этом. Тебе хотели сделать сюрприз. Мистер Доунат хотел сам сообщить эту новость в полдень, сразу после съемки. Но я подумала, что было бы неплохо, если ты узнаешь об этом раньше и поймешь, как важно произвести на него нужное впечатление. Ты понимаешь?
– Да, мама.
– Умница, – похвалила ее мать. – Ты была сегодня на высоте и заслуживаешь самого лучшего. Эти люди знают, кого выбирать!
Дочь посмотрела в зеркало, в глаза матери.
– Сколько мне заплатят? – спросила она спокойно. Мать нахмурилась:
– Ну… Оставь это Ирвингу и мне. Это не детское занятие – интересоваться деньгами.
Девочка послушно кивнула. Все предыдущие годы ей и в голову не приходило спрашивать о материальной стороне дела, но в последнее время этот вопрос стал ее занимать, и Ив всегда прислушивалась, когда мать вела разговор о контрактах в ее присутствии.
– Ну вот, – начала опять мать, – все самое важное уже сделано. Официальное подписание состоится на будущей неделе. Как только закончится съемка, у тебя будет частная встреча с мистером Доунатом. Нужно обязательно, чтобы он обратил внимание на твой энтузиазм, заинтересованность в этом деле и способность справиться с ним. Он уже видел тебя сегодня во время работы, но ему хотелось бы лично убедиться, что ты готова, хочешь и можешь сделать рывок на свои сто пятьдесят процентов. Сил у тебя хватит.
– Хорошо, мама.
Карл Доунат был главой студии. Под его руководством «Уорлдвайд пикчерз» выпускала красочные, мастерски сделанные музыкальные фильмы и ленты для семейного посещения. Он внимательно вникал в каждую деталь громоздкой машины кинопроизводства и был полезным другом каждому актеру, который ему приглянулся. Доунат уже давно находился под впечатлением от удивительного профессионализма Ив, как, впрочем, и все остальные в «Уорлдвайд пикчерз».
– Хорошо, – сказала мать. – Вернемся к работе. После этой сцены тебе дадут что-нибудь поесть.
Мельком взглянув на себя в зеркало, Ив встала, чтобы идти на съемочную площадку. Новости, сообщенные матерью, стали как-то блекнуть в его голове – она уже сосредоточилась на следующем эпизоде, который ей предстояло отыграть.
Она только надеялась, что приступы голода, от которых просто подгибались колени, не заставят желудок заурчать во время сцены.
Режиссер никогда не простит испорченного дубля.
В шесть часов вечера съемки были закончены.
Ив скользнула со съемочной площадки в грим-уборную, где мать торопливо помогла ей снять костюм и надеть хорошенькое платьице, которое самым выгодным образом демонстрировало ее стройные юные ноги и красивые плечи. Голубой цвет был ей к лицу, делая похожей на аккуратную школьницу, живые глаза горели ярче на матово-бледном лице.
Девочка устала, она просто падала с ног. Кроме того, она была голодна. Тарелка супа, обещанная в одиннадцать тридцать, появилась только в час дня. Но у нее и так обычно не было ленча. Шоколадное мороженое с фруктами, о котором она мечтала утром, теперь изгладилось из памяти совершенно.
Она чувствовала себя обессиленной – так, что трудно было сосредоточиться на чем-либо вообще. Ив только что завершила работу взрослого актера-профессионала Голливуда – с шести утра до шести вечера на съемочной площадке. Она была выжата до капли.
Но благодаря ее блестящей игре четыре трудные сцены, намеченные на сегодня, были отсняты. Режиссер доволен, продюсер облегченно вздохнул, мама ею гордится.
Теперь было пора отправляться на встречу с мистером Доунатом. Когда она закончится, Ив наконец отвезут домой. И наконец накормят.
Покидая уборную, Ив зевнула.
Мать остановила ее, тронув за плечо.
– Никаких зевков, – сказала она. – Мистер Доунат требует от своих звезд полной отдачи. Ты должна быть сегодня на предельной высоте. Ты понимаешь меня, Ив?
Девочка кивнула головой, подавив второй зевок.
Этель Зонненбаум (это была фамилия матери по мужу и настоящая фамилия Ив) повела дочь по студийным «улицам», заполненным декорациями с домами, телефонными будками, гидрантами. Здесь были даже макеты гор. Вдоль «улиц» прогуливались актеры, от массовки до звезд, некоторые дружески улыбались.
Пройдя несколько «кварталов», они оказались перед административным зданием. Когда они вошли в лифт, мать взяла руку Ив и крепко ее сжала.
Верхний этаж был отведен под офис мистера Доуната. Они миновали несколько комнат, в которых сидели сотрудники. Все они приветливо улыбались Ив. Их ждали.
Когда они приблизились к последней двери, мать поймала руку дочери и отвела ее в сторону.
– Помни о том, что я тебе говорила, – торопливо заговорила она. – Будь на высоте. Ты уже не ребенок, ты – звезда, профессионал. На тебя можно положиться. Мне с Ирвингом понадобилось немало сил, чтобы уговорить мистера Доуната дать тебе шанс. Теперь он хочет сам убедиться, что ты готова сделать все, что необходимо, чтобы помочь его студии. Ты меня понимаешь?
Ив кивнула головой, пряча чудовищную усталость за взглядом широких, внимательных глаз.
– Будь славной, обаятельной, – продолжала мать. – И делай все, о чем бы он тебя ни попросил.
Ив опять кивнула, выражение ее лица определить было невозможно.
В конце концов дверь распахнулась. На пороге стоял Карл Доунат. Это был высокий, седовласый, начинающий лысеть импозантный мужчина лет под пятьдесят.
– Ив! – воскликнул он, протягивая к девочке руки. – Моя самая яркая звездочка! Входи, дорогая. Я тебя уже заждался.
Этель незаметно оправила платье дочери, и Ив услышала ее тихий шепот у самого уха:
– Не забудь – это твоя карьера.
С легкой улыбкой она чуть подтолкнула дочь вперед и отступила перед закрывающейся дверью. Эта встреча была конфиденциальной.
– Ив, – сказал мистер Доунат в кабинете. – Как ты сегодня восхитительна! Иди сюда и садись со мной рядом, на кушетку.
Ив сделала то, о чем ее просили. Она ощущала запах дорогих сигар и изысканного одеколона. Карл Доунат был обаятельным мужчиной. К своим звездам он относился по-отечески, особенно к детям. Тяжелые времена сделали публику сентиментальной, и ей хотелось как можно больше в фильмах иллюзий за свои с трудом заработанные деньги. Дети давали хороший кассовый сбор.
– Как у тебя дела, дорогая? – спросил он. – Работа идет?
– Да, мистер Доунат, – ответила Ив, изобразив на лице очаровательную улыбку.
– Надеюсь, они не очень тебя замучили? Занятия идут хорошо?
– Да, сэр.
– Совсем замечательно! Знаешь, Ив, ты – самая яркая звезда на моем небосклоне. – Он положил руку ей на бедро, которое казалось крошечным под его большой рукой. – Если с тобой будут обращаться недостаточно хорошо, иди прямо ко мне. Прямо к папочке. Поняла?
Она кивнула.
– У меня для тебя приятный сюрприз, – сказал мистер Доунат. – У студии есть новые радужные планы, которые касаются твоей карьеры. Планы, в результате осуществления которых твоя звезда взойдет необычайно высоко… Я надеюсь, никто не испортил эффекта? Я хотел сам сказать тебе об этом.
Теперь обе его руки возлежали на ее бедрах, поглаживая и похлопывая их.
«Не чувствуй ничего!» – улыбаясь лучистой детской улыбкой, Ив уже была готова ко всему, что бы ни случилось. Ни одна из сцен, сыгранных ею перед камерами, по важности не могла сравниться с тем, что происходило здесь. Фраза ее матери: «Это твоя карьера!» – все еще звучала у нее в ушах.
Эти слова лежали в основании правил игры, установленных Этель Зонненбаум, самой сутью ее поучений. Нельзя останавливаться ни перед какой жертвой, если речь идет о Карьере, считала она.
– Ты знаешь, что я хочу только счастья для тебя? – бормотал глава студии. – Все фильмы в мире и все миллионы сборов – дерьмо, если мое маленькое солнышко не будет счастливо… Ты знаешь это, правда?
– Да, сэр.
– Вот и хорошо. Хорошо.
Теперь его руки теребили ее юбку. Крупные пальцы медленно ползли по ее бедрам. Ив слышала тяжелое дыхание у самого уха, ощущала улыбку над своими волосами.
«Не чувствовать ничего. Ты – не здесь. Ты где-то еще», – приказала она себе.
И ей это удалось. Когда руки Доуната добрались до талии, Ив словно сбросила с себя кожу и перенеслась туда, где нет ощущений, эмоций, страха, боли. Это было то самое место, которое она научилась посещать во время бесчисленных съемок или общения с публикой, когда ее усталость, голод были на грани выносимого. Эта способность к полной отрешенности от себя давала ей возможность быть в хорошей форме все эти годы, когда детство и отрочество были принесены в жертву карьере. Способность эта держала Ив и сейчас.
– Ну, ну, моя девочка, – бормотал Карл Доунат, прижимаясь толстыми губами к ее маленькому уху. Стон клокотал в его горле, и он еще теснее прижал Ив к себе. – Вот и хорошо, вот и хорошо… Папочкина девочка…
Ив Синклер была голодна.
В сущности, она просто погибала. Ее юное тело, алкавшее быстрого притока энергии, молило: чего-нибудь вкусного, сладкого.
Больше всего на свете ей хотелось увидеть перед собой громадное блюдо, полное шоколадного мороженого со взбитыми сливками и вишенкой на верхушке.
Нет, подумала она, лучше – три вишенки.
Она была уставшей и раздраженной после изнурительного утра на съемочной площадке – шла работа над новым фильмом «Гримасы судьбы». А ей предстояло еще вытерпеть урок истории и английского со студийным учителем в промежутке между вызубриванием новых реплик к последней сцене и прогонки вместе с хореографом трудного танцевального номера.
В половине двенадцатого ее мозг начал просто плавиться под жгучими лучами солнца, и учитель выбранил ее. Затем режиссер сделал ей замечание за постоянную ошибку в одной из реплик. В конце концов усталость проступила у нее на лице, и съемка была приостановлена, чтобы дать Ив возможность отдохнуть хотя бы полчаса.
Теперь она расслабилась. Ее мать чуть подправила грим. Это было занятие, которое она ревниво хранила только для себя, – она считала внешность Ив своей собственностью не только на период съемки, но и на все остальное время. Она просто не могла допустить, чтобы прелестное лицо дочери, а заодно и ее карьера, были подпорчены каким-нибудь неловким студийным гримером.
Мать сидела перед Ив, нанося последние штрихи румян на ее щеки, чтобы скрыть их бледность.
– Ты отработала хорошо, – говорила она. – У тебя было трудное утро, но ты держалась молодцом. Ты чертовски хорошая актриса! Ты показала им сегодня, что значит настоящая звезда.
В ее голосе была какая-то странная, безличная твердость. Ив слушала, ничего не говоря. Ее мысли заглушал болезненный голод.
– Мама, можно мне немножко мороженого? – Девочка спросила без всякой надежды.
Мать рассмеялась.
– Мороженого? – воскликнула она. – Сейчас? Ты же посадишь голос. Какое мороженое, дорогая? Разумеется, нельзя. После следующей сцены тебе дадут немного супа.
Ив молчала. Она принимала правила игры, установленные матерью, безо всяких вопросов. Ведь именно благодаря неустанной материнской опеке она была здесь, в Голливуде. Именно мать заставила ее петь и танцевать буквально с пеленок, приглашая к ней учителей музыки и ганцев. Эти занятия помогли девочке выдержать кинопробы во всемирно известной студии.
Конечно, ответ был положительным, так как Ив, кроме пластичности, хорошего музыкального слуха и голоса, демонстрировала и не по годам зрелый актерский талант в сочетании с очаровательной внешностью. Она стала работать по контракту в «Уорлдвайд пикчерз», зарабатывая пятьдесят долларов в неделю. Сначала ей предлагали роли во второразрядных фильмах и небольших комедиях. Но в один прекрасный день, когда ей было уже девять лет, ей выпал счастливый случай участвовать в фильме под названием «Девчонка из прерий».
Благодаря достаточному опыту игры перед камерой и жестоким штудиям в промежутках, Ив была готова бросить вызов судьбе. В «Девчонке из прерий» она играла роль дерзкой, но послушной дочери молодого фермера, который был вынужден спасать свою землю от жадных и бессовестных банкиров, и она была на высоте. Ее необыкновенная выдержка и естественность перед камерой производили впечатление на всякого. Картина имела необычайный успех. Посыпались новые предложения, огромные броские афиши расклеивались повсюду, привлекая в кинотеатры уйму зрителей. Ее мать и антрепренер Ирвинг Файн приступили к переговорам по поводу новых, гораздо более выгодных контрактов для нее, и калейдоскоп однообразных съемок и упорных занятий пением, танцем и актерским мастерством в промежутках завертелся еще быстрее.
Крепкая девочка, Ив выдерживала нагрузку. К одиннадцати годам она была уже известной маленькой актрисой в Голливуде. Профессионализм и надежность сделали ее имя привлекательным для любой кинокомпании. Она стала одной из самых избалованных славой кинозвезд, одним своим участием гарантировавшей успех любому кинофильму.
Всем этим Ив была обязана матери. Это она заставила девочку неустанно готовиться и ждать того самого дня, когда придет успех, и делать все возможное, чтобы удержать его в руках. И именно она постоянно шлифовала ее яркий талант, чтобы тот заиграл своими бесчисленными гранями, – ведь новый рывок к вершинам карьеры был не за горами.
Мать многим жертвовала ради того, чтобы Ив заняла достойное место в жизни. Дочь была ее единственным ребенком. Обнаружив однажды у девочки не по-детски зрелый талант, она решила больше не иметь детей. Теперь ее волновало только одно – будущее Ив, ее карьера. На карту было поставлено все.
Отец Ив, скромный аптекарь в небольшом городке штата Иллинойс, хотел для дочери счастливой, нормальной жизни и мечтал видеть в своем доме еще детей. Но железная воля жены, не терпевшей по этому поводу никаких возражений, перевесила чашу весов – мать настояла на том, чтобы толкнуть девочку в пучину шоу-бизнеса. Вскоре последовал развод. Она с Ив перебралась в Голливуд, оставив отца в прошлом.
Ив часто не хватало отца, его мягкой, спокойной, ободряющей улыбки. Она тосковала по нему, когда шоу-машина уж слишком раскручивалась. На каком-то слабеющем уровне сознания она чувствовала, что жизнь с ним была бы мирной и счастливой, но в каком роде – этого она уже не могла себе представить.
Но он был в прошлом. А в настоящем ее единственным компаньоном, другом и строгим наставником была мать. Ив жила тем, чтобы порадовать ее, сделать все, как надо, – только бы не заслужить отблеска гнева и неодобрения в материнских глазах, когда той казалось, что дочь не выкладывается на «все сто пятьдесят».
Ив была воистину чудом, творением восьми лет упорной и непрерывной муштры, необходимой, чтобы выдержать конкуренцию в условиях самого жесткого бизнеса на свете. Ее талант, значительный сам по себе, накладывался на ее индивидуальность, которая исподволь корректировалась, – так, чтобы удержаться на плаву в Голливуде. Ей не требовалось никакой похвалы, лести, она и так отдавала работе все свои силы. Ив была звездой до мозга костей.
Но под нарядной этикеткой таланта и удачливости скрывалась неопытная, еще не сформировавшаяся девчушка, не имеющая ни малейшего понятия о том, что творится в реальном мире, вне Голливуда, оторванная от обычных детей, лишенная их радостей и огорчений, – это обстоятельство совершенно не интересовало тех, кто эксплуатировал ее талант, в том числе и ее собственную мать. Наоборот, они только и думали о том, как бы развить этот талант так, чтобы он устремился к вершинам мастерства. Столько средств было вложено, столько денег поставлено на карту…
Голливуд не позволял такой роскоши, как детство. Ив удавалось поиграть со своими сверстниками только во время рекламной кампании, под направленными на нее телекамерами. Но и тогда это были дети, специально отобранные по этому случаю.
Довольно странно, но Ив никогда сама не сознавала этот островок одиночества внутри себя. С тех пор как она себя помнила, она только и делала то, чего ждали от нее взрослые, стараясь заслужить их одобрение. Ничего другого она не знала. Девочка не могла тосковать по безоблачному детству по той простой причине, что не имела никакого представления, что же это на самом деле. Она знала одно: работать – как можно больше работать, и мать поощряла ее в этом, заставляя делать все, что только возможно.
Поэтому Ив даже не чувствовала своей обездоленности и одиночества – и поэтому же такой безупречной и выдержанной была ее игра. Не было ничего за маской, которую она надевала перед камерами – ни единого своего гвоздика, который мог бы вспороть ровную поверхность. Ив могла смеяться и плакать с ходу, бездумно, в любой момент, когда об этом просили, и остановиться так же внезапно, услышав слово «Стоп!». Ничто не колебало иллюзии, творимой перед камерой. Ив сама была порождением иллюзии.
Сегодня она стояла на пороге долгой и успешной карьеры, удачи, вскормленной тяжким трудом и упорным талантом. Но был один нюанс, который мог испортить все дело. Она вырастала из своих детских ролей, наступал момент перемены имиджа, когда необходимо было браться за роли подростков. Это была критическая точка, миновать которую редко кому удавалось из актеров-детей. Ив не задумывалась над этой проблемой, мать же была занята ею постоянно.
И сегодня у нее было что сообщить дочери.
– Послушай, дорогая, – начала мать, окинув взглядом свою работу. Грим был хорош. – Я хочу тебе кое-что сказать. Мне, наверно, не следовало бы делать это сейчас, так как новости могут тебя взволновать и испортить сцену. Сиди прямо, золотко, та-ак… Теперь все о'кей!
Подавив зевок, Ив выпрямилась. В зеркало она видела глаза матери, смотревшей на нее.
– В этом месяце, – продолжала мать, – ты на восемнадцатом месте по популярности в стране. Ты четвертая по значимости звезда в студии. На твоих фильмах заработали миллионы. Никогда дела не шли еще так хорошо. Но ты взрослеешь. Пора подниматься еще выше. Это означает – больше денег для нас. Но и больше ответственности.
Она умолкла, чтобы пригладить непослушный локон блестящих черных волос, выбившийся из идеально сделанной прически.
– Ирвинг и я, – начала она снова, – провернули для тебя неплохое дельце. Это очень выгодный контракт. Студия намерена позволить тебе сняться для «Олимпик пикчерз» в комедии с Томми Валентайном.
Ив навострила уши. Томми Валентайн был знаменитостью, одним из самых любимых публикой актеров-детей. Он имел бешеный успех на Бродвее и также снимался в фильмах, играя множество ролей с большим блеском и живостью. Там он был стопроцентным янки, благополучным, с озорным чувством юмора и юношеской сентиментальностью. Томми стоял много выше Ив в киношной табели о рангах.
– Но это будет необычная комедия, каких ты испробовала уже уйму, – продолжала мать. – Это романтическая история, где вы с Томми будете играть роль влюбленных. Мистер Доунат и владелец компании чертовски богаты. Они считают, что при небольшой улыбке фортуны фильм пройдет на «ура» и, может, за ним начнутся другие. Это грандиозно, Ив, только подумай, как это отразится на твоей карьере! Рекламная шумиха вокруг этой картины будет такая!..
Ив ничего не ответила. Она просто внимательно слушала. Девочка знала, что Томми был более популярной звездой, чем она сама. Конечно, сняться вместе с ним в фильме означает вытащить для своего будущего самую лучшую карту.
– Ну? – В голосе матери слышался оттенок нетерпения. – Ты довольна?
Ив улыбнулась:
– Конечно, мамочка. Я очень рада. Мать тоже улыбнулась:
– Может быть, и не нужно было пока говорить об этом. Тебе хотели сделать сюрприз. Мистер Доунат хотел сам сообщить эту новость в полдень, сразу после съемки. Но я подумала, что было бы неплохо, если ты узнаешь об этом раньше и поймешь, как важно произвести на него нужное впечатление. Ты понимаешь?
– Да, мама.
– Умница, – похвалила ее мать. – Ты была сегодня на высоте и заслуживаешь самого лучшего. Эти люди знают, кого выбирать!
Дочь посмотрела в зеркало, в глаза матери.
– Сколько мне заплатят? – спросила она спокойно. Мать нахмурилась:
– Ну… Оставь это Ирвингу и мне. Это не детское занятие – интересоваться деньгами.
Девочка послушно кивнула. Все предыдущие годы ей и в голову не приходило спрашивать о материальной стороне дела, но в последнее время этот вопрос стал ее занимать, и Ив всегда прислушивалась, когда мать вела разговор о контрактах в ее присутствии.
– Ну вот, – начала опять мать, – все самое важное уже сделано. Официальное подписание состоится на будущей неделе. Как только закончится съемка, у тебя будет частная встреча с мистером Доунатом. Нужно обязательно, чтобы он обратил внимание на твой энтузиазм, заинтересованность в этом деле и способность справиться с ним. Он уже видел тебя сегодня во время работы, но ему хотелось бы лично убедиться, что ты готова, хочешь и можешь сделать рывок на свои сто пятьдесят процентов. Сил у тебя хватит.
– Хорошо, мама.
Карл Доунат был главой студии. Под его руководством «Уорлдвайд пикчерз» выпускала красочные, мастерски сделанные музыкальные фильмы и ленты для семейного посещения. Он внимательно вникал в каждую деталь громоздкой машины кинопроизводства и был полезным другом каждому актеру, который ему приглянулся. Доунат уже давно находился под впечатлением от удивительного профессионализма Ив, как, впрочем, и все остальные в «Уорлдвайд пикчерз».
– Хорошо, – сказала мать. – Вернемся к работе. После этой сцены тебе дадут что-нибудь поесть.
Мельком взглянув на себя в зеркало, Ив встала, чтобы идти на съемочную площадку. Новости, сообщенные матерью, стали как-то блекнуть в его голове – она уже сосредоточилась на следующем эпизоде, который ей предстояло отыграть.
Она только надеялась, что приступы голода, от которых просто подгибались колени, не заставят желудок заурчать во время сцены.
Режиссер никогда не простит испорченного дубля.
В шесть часов вечера съемки были закончены.
Ив скользнула со съемочной площадки в грим-уборную, где мать торопливо помогла ей снять костюм и надеть хорошенькое платьице, которое самым выгодным образом демонстрировало ее стройные юные ноги и красивые плечи. Голубой цвет был ей к лицу, делая похожей на аккуратную школьницу, живые глаза горели ярче на матово-бледном лице.
Девочка устала, она просто падала с ног. Кроме того, она была голодна. Тарелка супа, обещанная в одиннадцать тридцать, появилась только в час дня. Но у нее и так обычно не было ленча. Шоколадное мороженое с фруктами, о котором она мечтала утром, теперь изгладилось из памяти совершенно.
Она чувствовала себя обессиленной – так, что трудно было сосредоточиться на чем-либо вообще. Ив только что завершила работу взрослого актера-профессионала Голливуда – с шести утра до шести вечера на съемочной площадке. Она была выжата до капли.
Но благодаря ее блестящей игре четыре трудные сцены, намеченные на сегодня, были отсняты. Режиссер доволен, продюсер облегченно вздохнул, мама ею гордится.
Теперь было пора отправляться на встречу с мистером Доунатом. Когда она закончится, Ив наконец отвезут домой. И наконец накормят.
Покидая уборную, Ив зевнула.
Мать остановила ее, тронув за плечо.
– Никаких зевков, – сказала она. – Мистер Доунат требует от своих звезд полной отдачи. Ты должна быть сегодня на предельной высоте. Ты понимаешь меня, Ив?
Девочка кивнула головой, подавив второй зевок.
Этель Зонненбаум (это была фамилия матери по мужу и настоящая фамилия Ив) повела дочь по студийным «улицам», заполненным декорациями с домами, телефонными будками, гидрантами. Здесь были даже макеты гор. Вдоль «улиц» прогуливались актеры, от массовки до звезд, некоторые дружески улыбались.
Пройдя несколько «кварталов», они оказались перед административным зданием. Когда они вошли в лифт, мать взяла руку Ив и крепко ее сжала.
Верхний этаж был отведен под офис мистера Доуната. Они миновали несколько комнат, в которых сидели сотрудники. Все они приветливо улыбались Ив. Их ждали.
Когда они приблизились к последней двери, мать поймала руку дочери и отвела ее в сторону.
– Помни о том, что я тебе говорила, – торопливо заговорила она. – Будь на высоте. Ты уже не ребенок, ты – звезда, профессионал. На тебя можно положиться. Мне с Ирвингом понадобилось немало сил, чтобы уговорить мистера Доуната дать тебе шанс. Теперь он хочет сам убедиться, что ты готова сделать все, что необходимо, чтобы помочь его студии. Ты меня понимаешь?
Ив кивнула головой, пряча чудовищную усталость за взглядом широких, внимательных глаз.
– Будь славной, обаятельной, – продолжала мать. – И делай все, о чем бы он тебя ни попросил.
Ив опять кивнула, выражение ее лица определить было невозможно.
В конце концов дверь распахнулась. На пороге стоял Карл Доунат. Это был высокий, седовласый, начинающий лысеть импозантный мужчина лет под пятьдесят.
– Ив! – воскликнул он, протягивая к девочке руки. – Моя самая яркая звездочка! Входи, дорогая. Я тебя уже заждался.
Этель незаметно оправила платье дочери, и Ив услышала ее тихий шепот у самого уха:
– Не забудь – это твоя карьера.
С легкой улыбкой она чуть подтолкнула дочь вперед и отступила перед закрывающейся дверью. Эта встреча была конфиденциальной.
– Ив, – сказал мистер Доунат в кабинете. – Как ты сегодня восхитительна! Иди сюда и садись со мной рядом, на кушетку.
Ив сделала то, о чем ее просили. Она ощущала запах дорогих сигар и изысканного одеколона. Карл Доунат был обаятельным мужчиной. К своим звездам он относился по-отечески, особенно к детям. Тяжелые времена сделали публику сентиментальной, и ей хотелось как можно больше в фильмах иллюзий за свои с трудом заработанные деньги. Дети давали хороший кассовый сбор.
– Как у тебя дела, дорогая? – спросил он. – Работа идет?
– Да, мистер Доунат, – ответила Ив, изобразив на лице очаровательную улыбку.
– Надеюсь, они не очень тебя замучили? Занятия идут хорошо?
– Да, сэр.
– Совсем замечательно! Знаешь, Ив, ты – самая яркая звезда на моем небосклоне. – Он положил руку ей на бедро, которое казалось крошечным под его большой рукой. – Если с тобой будут обращаться недостаточно хорошо, иди прямо ко мне. Прямо к папочке. Поняла?
Она кивнула.
– У меня для тебя приятный сюрприз, – сказал мистер Доунат. – У студии есть новые радужные планы, которые касаются твоей карьеры. Планы, в результате осуществления которых твоя звезда взойдет необычайно высоко… Я надеюсь, никто не испортил эффекта? Я хотел сам сказать тебе об этом.
Теперь обе его руки возлежали на ее бедрах, поглаживая и похлопывая их.
«Не чувствуй ничего!» – улыбаясь лучистой детской улыбкой, Ив уже была готова ко всему, что бы ни случилось. Ни одна из сцен, сыгранных ею перед камерами, по важности не могла сравниться с тем, что происходило здесь. Фраза ее матери: «Это твоя карьера!» – все еще звучала у нее в ушах.
Эти слова лежали в основании правил игры, установленных Этель Зонненбаум, самой сутью ее поучений. Нельзя останавливаться ни перед какой жертвой, если речь идет о Карьере, считала она.
– Ты знаешь, что я хочу только счастья для тебя? – бормотал глава студии. – Все фильмы в мире и все миллионы сборов – дерьмо, если мое маленькое солнышко не будет счастливо… Ты знаешь это, правда?
– Да, сэр.
– Вот и хорошо. Хорошо.
Теперь его руки теребили ее юбку. Крупные пальцы медленно ползли по ее бедрам. Ив слышала тяжелое дыхание у самого уха, ощущала улыбку над своими волосами.
«Не чувствовать ничего. Ты – не здесь. Ты где-то еще», – приказала она себе.
И ей это удалось. Когда руки Доуната добрались до талии, Ив словно сбросила с себя кожу и перенеслась туда, где нет ощущений, эмоций, страха, боли. Это было то самое место, которое она научилась посещать во время бесчисленных съемок или общения с публикой, когда ее усталость, голод были на грани выносимого. Эта способность к полной отрешенности от себя давала ей возможность быть в хорошей форме все эти годы, когда детство и отрочество были принесены в жертву карьере. Способность эта держала Ив и сейчас.
– Ну, ну, моя девочка, – бормотал Карл Доунат, прижимаясь толстыми губами к ее маленькому уху. Стон клокотал в его горле, и он еще теснее прижал Ив к себе. – Вот и хорошо, вот и хорошо… Папочкина девочка…
3
12 сентября 1930 года
За четырнадцать сотен миль от Голливуда, где Ив Синклер тяжким трудом вершила свою карьеру, полдюжины мужчин потели под жгучими лучами солнца Оклахомы. Вместе они старались противостоять страшной тяжести бурового снаряда, тянувшего вниз.
Это были нефтяники. Нужно было заменить измельчавшее скалы на дне скважины буровое долото, которое затупилось от долгой работы под землей. Оно было прикреплено к тяжелой оснастке, тащившей его вниз по шахтному стволу, вес которой усиливал силу каждого нового удара бура.
Сопя от напряжения, мужчины пытались засунуть долото и так и эдак, поругиваясь, когда бур качало и швыряло из стороны в сторону, пока в конце концов оно не было пригнано и не встало на место.
Наблюдая за ними с удобной и безопасной позиции, Джулиан Флагг снял кепку и вытер ею брови. В отличие от простых работяг он носил рубашку, несмотря на жару. Он был тощим и бледным и совершенно не собирался подставлять свою кожу под озверевшее оклахомское солнце, которое ненавидел почти так же, как ненавидел работать.
Джулиан Флагг ухитрился получить должность наблюдателя сегодня благодаря прорабу, любимчиком которого он стал, – постоянно стараясь угодить, польстить, подлизаться множеством мелких услуг и одолжений в течение четырех лет работы. Джулиан смотрел на других рабочих и был ужасно доволен тем, что он – не с ними. Трудяги частенько роптали, так как боялись иметь дело с тяжелым оборудованием: раньше не один человек был серьезно ранен частями бура.
Они, конечно, понимал, что им чертовски повезло и они нашли работу. Наступили тяжелые времена, и тысячи нефтяников по всему Западу были безработными. Хотя скважины по-прежнему давали прибыль, их владельцы вели себя так, словно они оказывали невероятную услугу людям, нанимая их на работу. А предлагали им низкие заработки и отказывали в пособиях при увольнении. Долгие часы мужчинам приходилось гнуть спину в отвратительных условиях за самую низкую в нефтяном деле зарплату. В результате они старались увиливать от исполнения обязанностей, делать минимально мало и всячески избегать опасности. Но работу, подобную сегодняшней, нельзя было послать к черту. И вот, прилагая огромные физические усилия, они вынуждены были рисковать. И оттого они роптали. Лишь один не произносил ни звука. Именно на него смотрел Джулиан Флагг.
Его имя было Джозеф Найт. Молодому человеку было девятнадцать лет, но выглядел он значительно старше. Может, благодаря крепким мускулам и загорелой коже, которые сейчас были хорошо видны – он работал без рубашки. Его развитые мышцы груди, мощная спина и плечи, сильные руки делали его похожим на двадцатипятилетнего. Было что-то целеустремленное в его квадратной челюсти и спокойных, темных глазах.
Его физическое превосходство над другими мужчинами было очевидно. Напрягаясь, он не издавал ни звука, его мускулы словно перекатывались под слоем пыли и грязи, покрывавшим кожу, как и у других рабочих. В нем чувствовался лидер. Он был сильнее других и принимал на себя основную тяжесть работы, явно щадя остальных. Мужчины видели эту добровольную жертвенность и старались трудиться как можно лучше.
За четырнадцать сотен миль от Голливуда, где Ив Синклер тяжким трудом вершила свою карьеру, полдюжины мужчин потели под жгучими лучами солнца Оклахомы. Вместе они старались противостоять страшной тяжести бурового снаряда, тянувшего вниз.
Это были нефтяники. Нужно было заменить измельчавшее скалы на дне скважины буровое долото, которое затупилось от долгой работы под землей. Оно было прикреплено к тяжелой оснастке, тащившей его вниз по шахтному стволу, вес которой усиливал силу каждого нового удара бура.
Сопя от напряжения, мужчины пытались засунуть долото и так и эдак, поругиваясь, когда бур качало и швыряло из стороны в сторону, пока в конце концов оно не было пригнано и не встало на место.
Наблюдая за ними с удобной и безопасной позиции, Джулиан Флагг снял кепку и вытер ею брови. В отличие от простых работяг он носил рубашку, несмотря на жару. Он был тощим и бледным и совершенно не собирался подставлять свою кожу под озверевшее оклахомское солнце, которое ненавидел почти так же, как ненавидел работать.
Джулиан Флагг ухитрился получить должность наблюдателя сегодня благодаря прорабу, любимчиком которого он стал, – постоянно стараясь угодить, польстить, подлизаться множеством мелких услуг и одолжений в течение четырех лет работы. Джулиан смотрел на других рабочих и был ужасно доволен тем, что он – не с ними. Трудяги частенько роптали, так как боялись иметь дело с тяжелым оборудованием: раньше не один человек был серьезно ранен частями бура.
Они, конечно, понимал, что им чертовски повезло и они нашли работу. Наступили тяжелые времена, и тысячи нефтяников по всему Западу были безработными. Хотя скважины по-прежнему давали прибыль, их владельцы вели себя так, словно они оказывали невероятную услугу людям, нанимая их на работу. А предлагали им низкие заработки и отказывали в пособиях при увольнении. Долгие часы мужчинам приходилось гнуть спину в отвратительных условиях за самую низкую в нефтяном деле зарплату. В результате они старались увиливать от исполнения обязанностей, делать минимально мало и всячески избегать опасности. Но работу, подобную сегодняшней, нельзя было послать к черту. И вот, прилагая огромные физические усилия, они вынуждены были рисковать. И оттого они роптали. Лишь один не произносил ни звука. Именно на него смотрел Джулиан Флагг.
Его имя было Джозеф Найт. Молодому человеку было девятнадцать лет, но выглядел он значительно старше. Может, благодаря крепким мускулам и загорелой коже, которые сейчас были хорошо видны – он работал без рубашки. Его развитые мышцы груди, мощная спина и плечи, сильные руки делали его похожим на двадцатипятилетнего. Было что-то целеустремленное в его квадратной челюсти и спокойных, темных глазах.
Его физическое превосходство над другими мужчинами было очевидно. Напрягаясь, он не издавал ни звука, его мускулы словно перекатывались под слоем пыли и грязи, покрывавшим кожу, как и у других рабочих. В нем чувствовался лидер. Он был сильнее других и принимал на себя основную тяжесть работы, явно щадя остальных. Мужчины видели эту добровольную жертвенность и старались трудиться как можно лучше.