Хильдрет Ричард. Белый раб

   Трудно научиться этому, но американский надсмотрщик - великолепный учитель. Если мне понадобилось довольно много времени на приобретение этих свойств, то в этом меньше всего был повинен мистер Стаббс.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

   Тяжело было бы мне и, возможно, скучно было бы читателю, если б я решился продлить подробное описание страданий и горестей, которые, цепляясь одно за другое, составляли однообразную, бесцветную ткань моей жизни в тот период. Эпизоды, описанные мною в предыдущих главах, могут служить образцом тех радостен, которые выпали мне на долю. Обо всем этом можно рассказать в немногих, скупых словах. Этот отрезок моей жизни почти полностью совпадает с жизнью многих тысяч человеческих существ в Америке. Меня перегружали работой, плохо кормили, избивали по всякому поводу. Мистер Стаббс - ведь труден только первый шаг - после удачного начала, не давая мне оправиться от одного избиения, уже подвергал новому. На моем теле до сих пор сохранились знаки, которые мне, вероятно, суждено унести с собой в могилу. Все это-де мне на пользу, как он имел обыкновение говорить. И, пересыпая свою речь ругательствами, он добавлял:
   - Я не успокоюсь и не перестану пороть тебя, пока не выбью из тебя кнутом спесь!
   Настоящее становилось для меня нестерпимым… А на что я мог надеяться в будущем? Я жаждал смерти, и мне трудно сейчас отдать себе отчет, до какой крайности я мог тогда дойти, если б не наступила перемена, которая в любую минуту может произойти с рабом без всякого его участия. На этот раз перемена принесла мне хоть некоторое временное облегчение.
   Неожиданно умер какой-то богатый родственник полковника Мура, и полковник оказался наследником обширных владений в Южной Каролине. Но оставленное умершим завещание содержало кое-какие спорные пункты, которые могли послужить поводом для судебного процесса. При создавшемся положении личное присутствие полковника становилось необходимым. Он уехал в Чарльстон в сопровождении нескольких слуг. Двое из числа домашних слуг незадолго до этого умерли. Неделю спустя после отъезда полковника миссис Мур прислала за мной: я должен был, по ее желанию, занять место одного из недостающих слуг.
   Я был счастлив этой перемене. Я знал миссис Мур как добрую женщину, не способную обругать или избить слугу, даже если он был рабом, за исключением разве тех случаев, когда она находилась в дурном расположении духа, что случалось не чаще одного или двух раз в неделю. Бывало, правда, в периоды большой жары, что такие приступы "дурного настроения" затягивались на целую неделю.
   Возлагал я кое-какие надежды и на то, что моя преданность ее любимому сыну Джемсу расположит миссис Мур в мою пользу. Я не ошибся. Контраст между тиранией мистера Стаббса и моим новым положением был так разителен, что я чувствовал себя почти счастливым. Ко мне вернулись веселье и прежняя беззаботность. О будущем я старался не думать.
   Я полностью наслаждался временным улучшением моей жизни и перестал постоянно вспоминать о тягостях, связанных с моим происхождением.
   Как раз в это время в усадьбу вернулась старшая дочь полковника Мура, мисс Каролина, которая провела несколько лет в Балтиморе у тетки, занимавшейся там ее воспитанием. Дочь полковника не отличалась ни красотой, ни привлекательностью, зато горничная ее, Касси, которая в годы нашего детства была подругой моих игр, сейчас, после долгого отсутствия, успела превратиться в настоящую женщину. Природа щедро одарила ее тем обаянием, которого была лишена ее госпожа.
   От слуг в доме я узнал, что Касси была дочерью родного брата полковника Мура и рабыни, которая в течение года или двух занимала в соседнем поместье такое же положение, как моя мать на плантации полковника Мура. Женщина эта давно умерла, и Касси очень рано осталась сиротой. Мать ее, как говорили, была поразительно хороша собой и в свое время чуть было не стала соперницей моей покойной матери, так как полковник, увидев ее, настойчиво стремился купить ее у брата.
   Касси по внешности была вполне достойна своей матери. Она была невысока ростом, но обладала врожденной грацией и изяществом. Живость ее движений и гибкость могли служить образцом, достигнуть которого не было дано ее ленивой госпоже, вечно возлежавшей на диване. Смуглый цвет лица Касси и нежный румянец делали ее во много раз привлекательнее болезненно бледных красавиц Нижней Виргинии, а глаза ее были выразительны и прекрасны.
   В те годы моей жизни, о которых я сейчас рассказываю, я, как и подобало уроженцу Виргинии, еще гордился светлой окраской моей кожи. А между тем я ведь уже по печальному опыту мог убедиться, что, будь он черный или белый, раб всегда остается рабом, и господин, не считаясь с оттенком кожи раба, с исключительным беспристрастием награждает его ударами плети. И все же я, точно так же как и моя покойная мать, считал, что принадлежу к привилегированной расе, и ставил себя выше любого другого, который был хоть сколько-нибудь более смуглым, чем я. Это нелепое тщеславие мешало мне сблизиться с остальными слугами, женщинами и мужчинами, наполнявшими дом. Само собой разумеется, что мое поведение порождало недоброжелательство с их стороны. Мне нередко приходилось испытывать из себе неприятные последствия таких отношений, но ничто, кажется, не способно было излечить меня от привитого с детства предрассудка.
   У Касси примесь африканской крови была несколько больше, чем у меня, но хотя обычно этот вопрос и казался мне таким важным, он терял свое значение по мере того, как я ближе узнавал Касси, и в конце концов он вовсе перестал интересовать меня. Мы часто бывали вместе, и красота, живость и постоянная веселость Касси с каждым днем производили на меня все более сильное впечатление. Я полюбил ее раньше, чем сам отдал себе отчет в том, что это любовь. Вскоре я понял, что она платит мне взаимностью.
   Как истинное дитя природы, Касси не умела прибегать к изощрениям и хитростям, которыми так ловко пользуются не только дамы высшего общества, но и их субретки. Касси чужды были кокетство и сложные приемы, при помощи которых женщина держит влюбленного на должном расстоянии. Мы любили друг друга, и очень скоро между нами встал вопрос о браке. Касси поговорила со своей госпожой, и ответ получился благоприятный. Миссис Мур выслушала меня с неменьшей благосклонностью. Женщины всегда испытывают особое удовольствие, устраивая браки, и как ни ничтожно положение влюбленных, они готовы покровительствовать им.
   Было решено, что свадьба наша будет отпразднована в ближайшее воскресенье и в увеселениях примут участие все слуги дома.
   Священник-методист, ^[17]рыскавший по окрестностям в поисках заблудших душ, с большой охотой согласился благословить наш союз. Он, разумеется, благословил бы любую пару, но в данном случае был охвачен особым рвением ввиду того, что Касси во время своего пребывания в Балтиморе была вовлечена в методистскую общину.
   Меня очень радовало, что наша свадьба будет отпразднована с известной торжественностью. Обычно к брачным союзам между рабами в Америке принято относиться весьма легко. На них смотрят как на временное сближение, бракосочетание не сопровождается никаким церемониалом. Брак между неграми-рабами законом не признается, и хозяева ни в какой мере с ним не считаются. Даже и сами вступающие в брак нередко относятся недостаточно серьезно к своему союзу. Мысль о том, что мужа в любую минуту могут продать в Луизиану, а жену - в Джорджию, вряд ли способствует укреплению брачных уз. Да и кроме того, уверенность в том, что дети от этого брака родятся рабами и, как рабы, обречены на безысходные страдания и лишения, - уже одной этой уверенности совершенно достаточно, чтобы охладить самую горячую любовь.
   Подчиняясь природному инстинкту, раб производит на свет рабов, но рабство, за редкими исключениями, почти всегда накладывает роковую печать на отношения между супругами. Сознание непрочности супружеских отношений отравляет и губит их. Только избранным и особенно сильным духом удастся найти в самих себе опору и противостоять этому тлетворному влиянию рабства, подобно тому, как эпидемия чумы или желтой лихорадки, захватывая города и обрекая на смерть тысячи, десятки тысяч людей, наталкивается на отдельных необычайно крепких индивидуумов, которых природа одарила силой противостоять ей.
   Как я уже говорил, наша свадьба была назначена на воскресенье. За два дня до нее, в пятницу, в Спринг-Медоу вернулся полковник Мур. Его неожиданный приезд не доставил мне особого удовольствия.
   С обычной для него снисходительной приветливостью полковник Мур обратился к слугам, выбежавшим встречать его. Но заметив меня, стоявшего в толпе других, он нахмурился, и по лицу его скользнуло выражение неудовольствия. Казалось, мое присутствие среди домашних слуг неприятно поразило полковника.
   На следующий же день я был освобожден от обязанностей по дому и возвращен в поле под начальство мистера Стаббса. Это само по себе уже было жестоким ударом, и все же это было ничто по сравнению с тем, что я пережил на другой день, когда, явившись в дом, попытался увидеть мою невесту. Мне сказали, что она уехала с полковником Муром и его дочерью, которые отправились в гости к соседям. К этому было добавлено, что мне незачем больше беспокоиться и приходить в дом; мисс Каролина не желает, чтобы ее камеристка вышла замуж за полевого рабочего.
   Как описать горе и бешенство, овладевшие мной? Те, кто способен испытывать жгучие страсти, поймут меня. Напрасной будет попытка дать о них представление людям, чувства которых более умеренны. Меня разлучили с любимой девушкой, а сам я снова отдан во власть грубого и жестокого надсмотрщика! И все это так внезапно, с таким явным намерением проявить свою власть и унизить меня…
   И тут снова я пожал печальные плоды глупого тщеславия, отдалявшего меня от товарищей по несчастью. Мое горе не вызывало сочувствия. Многие открыто радовались моей беде, и так как я никогда прежде не искал среди них друзей и ни с кем не делился своими переживаниями, то теперь мне не у кого было искать совета и участия.
   Наконец я вспомнил о пасторе-методисте, который именно сегодня должен был приехать, чтобы обвенчать нас. Мне казалось, что он ко мне и к Касси относился благосклонно и даже как будто радовался нашему счастью.
   Я надеялся найти у него нравственную поддержку и, кроме того, хотел избавить его от ненужного теперь путешествия в Спринг-Медоу и оградить от возможных оскорблений со стороны полковника, относившегося довольно неприязненно ко всякого рода проповедникам, а особенно к методистам.
   Я знал, что миссионер предполагал выступить в этот день на молитвенном собрании в четырех или пяти километрах от Спринг-Медоу. Поэтому я решил, если мне это будет разрешено, сходить послушать его.
   Я обратился к мистеру Стаббсу с просьбой выдать мне "пропуск" - письменное разрешение на отлучку. Без такого пропуска раб, выйдя за пределы плантации, рискует быть задержанным, избитым и возвращенным обратно первым же белым, который встретится ему по пути. Мистер Стаббс в ответ на мою просьбу разразился потоком ругательств и заявил, что вся эта беготня ему осточертела и он не намерен никого и никуда отпускать в течение ближайших двух недель.
   Кое-каким людям с чувствительным сердцем, быть может, покажется жестоким такое положение, при котором невольник, проработав на хозяина шесть дней сряду, не имеет права в седьмой хоть на мгновение потерять из виду проклятые поля, этих свидетелей его страданий и мук. А между тем очень многие управляющие, во имя поддержания дисциплины, рьяно противятся всякого рода отлучкам своих подчиненных и в дни, предназначенные для отдыха, словно скотину запирают своих рабов под замок из опасения, что иначе они способны бог весть что натворить.
   В другое время это столь явное проявление мелочного тиранства вывело бы меня из себя. Но я был так подавлен постигшим меня несчастьем, что почти не обратил на него внимания.
   Медленно, еле передвигая ноги, я направился к поселку, где помещались рабы. Внезапно ко мне, задыхаясь от быстрого бега, бросилась девочка, принадлежавшая к персоналу господского дома. Я знал эту девочку, так как она была любимицей Касси, и подхватил ее на руки. Отдышавшись, она торопливо стала рассказывать мне, что целое утро всюду гонялась за мной: Касси поручила ей передать мне, что ей против воли пришлось утром уехать со своей госпожой, но что она просит меня не огорчаться и не беспокоиться, - она любит меня попрежнему. Я расцеловал маленькую посланницу, осыпая ее словами благодарности за принесенные ею добрые вести, и поспешил к моему "дому". Это была удобная маленькая хижина, выстроенная по приказанию миссис Мур для меня и Касси. Сейчас я ожидал, что в любую минуту могу лишиться этого убежища.
   Полученные мною вести глубоко взволновали меня. Я метался по крохотной комнатке, не находя себе места. Сердце бурно колотилось в груди, и кровь кипела в моих жилах. Я вышел из дому и, словно зверь в клетке, носился взад и вперед в пределах моей тюрьмы, - разве границы плантации не подобны тюрьме для раба, не смеющего покинуть их?… Страх и надежда с одинаковой силой терзали мою душу и были, казалось, мучительнее, чем уверенность в непоправимом несчастье.
   Наступил вечер. Я жадно ловил каждый звук, ожидая возвращения кареты. Наконец до моего слуха донесся отдаленный стук колес. Я поспешил к господскому дому, надеясь увидеть Касси и, если возможно, перекинуться с нею хоть несколькими словами.
   Карета остановилась у крыльца. Я хотел подойти ближе, как вдруг у меня мелькнула мысль, что лучше мне не попадаться на глаза полковнику. Я уже не сомневался, что этот человек относится ко мне враждебно и что всеми бедами, обрушившимися на меня в этот день, я обязан только ему. Подумав об этом, я остановился и, повернувшись, побрел обратно к своей хижине, даже не успев взглянуть на мою любимую и не обменявшись с нею ни словом.
   Я повалился на кровать, но и здесь не мог найти себе покоя. Проходили часы, но сон бежал от меня. Уже миновала полночь, когда я услышал легкий стук в дверь и нежный шопот, от которого я весь затрепетал.
   Бросившись к двери, я распахнул ее и сжал в объятиях Касси, жену мою…
   Из ее слов я узнал, что все изменилось в доме с приездом полковника. Мисс Каролина объявила ей, что полковник самого дурного мнения обо мне и был крайне недоволен, застав меня снова в господском доме. Мисс Каролина добавила, что, узнав о нашей предполагаемой свадьбе, полковник Мур заявил, что Касси слишком красивая девушка, чтобы стать женой такого шелопая, как я. Он, полковник, сам позаботится о ее судьбе. Мисс Каролина запретила поэтому своей служанке даже и думать обо мне.
   - Нечего плакать, - сказала молодая леди в заключение, - я буду досаждать отцу просьбами, чтобы он не забыл о своем обещании. Мы найдем тебе хорошего мужа, и тогда что же еще тебе нужно?
   Так думала госпожа. У служанки, как я имел возможность убедиться, были более возвышенные взгляды на брачный союз. Мне еще не вполне было ясно, чем объяснить поступки полковника. Было ли это просто новым проявлением досады и гнева по поводу моего неуместного и бесплодного обращения к его отцовским чувствам? Или это противодействие нашему браку имело другие причины, такие, о которых я без дрожи не смел и помыслить? Я не мог сказать Касси о своих страхах: это только напрасно испугало бы ее и встревожило. Могло, правда, существовать и еще одно предположение. Отец Касси, как рассказывали старики, был родным братом полковника Мура, и полковник мог не желать брака между нами как между двоюродными братом и сестрой. Но и об этом мне не хотелось говорить Касси.
   Касси знала, чья она дочь. Но с самого начала нашей дружбы я убедился, что ей совершенно неизвестно, какие нити связывают нас. Миссис Мур, как я имел основание предполагать, была лучше осведомлена о происхождении как Касси, так и моем. Женское любопытство и ревность супруги давно помогли ей раскрыть эту тайну.
   Как бы там ни было, но, зная все, она не видела препятствий к моему браку с Касси.
   Не видел их и я. Разве я мог подчиняться правилам приличия - выражение, оправдывающее любую жестокость, - которые отказывали мне в праве иметь отца, считая родственную связь между нами несуществующей, и в то же время восставали против нашего брака с Касси во имя родства более отдаленного?
   Но я знал, что Касси чаще руководствуется чувством, чем разумом. Она принадлежала к общине методистов и, несмотря на беззаботную веселость, всегда тщательно выполняла все религиозные обряды. Я боялся разрушить наше счастье, мучая Касси сомнениями, которые считал излишними. Умолчав с первых дней нашей любви о существовавшем между нами родстве, я чувствовал, что признание с каждым днем становится все более нежелательным и трудным для меня. Поэтому, выслушав ее рассказ, я просто сказал ей, что, как бы сильно ни ненавидел меня полковник, я твердо знаю, что ничем не заслужил его нерасположения.
   - Что же ты намерена делать? - проговорил я после минутного молчания, крепко сжимая руку Касси.
   - Я твоя жена, - ответила она. - И никогда, никому, кроме тебя, принадлежать не буду!
   Я прижал ее к своему сердцу. Мы опустились на колени и обратились к богу с горячей мольбой благословить наш союз. Нам не дана была возможность с большей торжественностью отпраздновать наше бракосочетание. Но неужели благословения хотя бы двух десятков священников придали бы больше святости связывавшим нас отныне узам?

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

   Встречаться со мной моей жене удавалось только украдкой. Ночи она вынуждена была проводить, лежа на ковре подле постели своей госпожи. Доски пола считаются в Америке вполне приемлемым ложем для невольника, даже если это женщина и к тому же любимая служанка в доме своих хозяев.
   Касси приходилось ночью по нескольку раз подниматься, чтобы выполнять какое-нибудь требование мисс Каролины, которая привыкла вести себя, как избалованный ребенок. Поэтому, убегая, чтобы повидаться со мной, она рисковала заслужить наказание. Стоило ей попасться, и ничто - даже власть красоты, которую так ярко воспевают поэты, - не спасло бы мою очаровательную маленькую Касси от плети.
   Как ни кратковременны, как ни редки были посещения Касси, все же их было достаточно для того, чтобы создать и поддерживать в моей душе целый новый мир радостей и чувств. Жена моя редко бывала со мной, но образ ее всегда стоял перед моими глазами, делая меня нечувствительным ко всему, что не имело отношения к ней. Все окружающее тонуло в каком-то радужном сне. Тяжелая работа в поле уже не угнетала меня. Я даже не ощущал ударов плети, на которые не скупился надсмотрщик.
   Вся душа моя была так переполнена радостью, которую я черпал в нашей огромной взаимной привязанности и счастливом ожидании встреч, что для тяжелых переживаний не оставалось места. В те мгновения, когда я прижимал к груди мою нежную подругу, я достигал вершин человеческого счастья, испытывал блаженство, превосходившее все, о чем я когда-либо мог мечтать.
   Восторги любви одинаково глубоки как в сердце раба, так и в сердце господина. Это светлое чувство все время, пока оно живо, поглощает все остальные и находит удовлетворение в самом себе. Я испытал это на себе. Даже находясь в самом жалком положении, я все же был безмерно счастлив, и моя страсть делала меня нечувствительным ко всему, что не было связано с моей любовью.
   Но слабая человеческая природа не в силах долго пребывать в состоянии подобного экстаза. Он скоро проходит, и, кто знает, цена, заплаченная за эти минуты, может показаться чрезмерной, особенно если подумать о муках обманутых надежд и горького отчаяния, последовавших за этими прекрасными мгновениями…
   И все же я с радостью перебираю воспоминания об этих коротких мгновениях… То были редкие мгновения радости, которые память моя, пытаясь восстановить это далекое прошлое, с трудом отыскивает. Они подобны зеленым островкам, кое-где разбросанным в беспредельной шири бурного и жестокого океана.
 
   Прошло недели две с тех пор, как Касси стала моей женой. Была ночь, и я сидел у дверей моей хижины в ожидании ее прихода. На безоблачном небе ярко светила лупа. Весь во власти счастья, я следил за движением луны, любуясь красотой этой ночи и благодаря бога за то, что он не дал дурным инстинктам, которые так часто порождаются униженным положением, взять во мне верх и уничтожить источник прекраснейших и чистых наслаждений.
   Внезапно я увидел вдали человеческую фигуру. Я узнал бы ее на любом расстоянии. Еще мгновение - и вот я уже держал в объятиях мою жену. Но, прижимая ее к себе, я почувствовал, что она вся трепещет, а коснувшись щекой ее лица, я заметил, что оно залито слезами.
   Тревога охватила меня, и я увлек Касси в дом, умоляя сказать, что могло так взволновать ее. Но вопросы мои только усиливали ее волнение. Она склонилась головой ко мне на плечо и горько зарыдала. В течение нескольких минут она была не в силах произнести ни слова.
   Я не знал, что делать, что подумать. Я старался успокоить ее, целовал ее мокрые от слез щеки и крепко обнимал, стремясь успокоить бурные удары ее сердца.
   Постепенно Касси успокоилась, но не сразу еще решилась в неуверенных, прерываемых слезами словах рассказать мне о том, что пережила.
   С самого дня своего приезда полковник Мур стал проявлять к ней неожиданное внимание. Не довольствуясь мелкими подарками, которыми он щедро ее награждал, полковник постоянно искал случая заговорить с ней и каждый раз при этом полушутя, полусерьезно восхвалял ее красоту. Замечания его носили иногда довольно недвусмысленный характер, но Касси делала вид, что ничего не понимает. Полковника не мог остановить такой пустяк, как нежелание рабыни понять его, и он прибег к словам и поступкам, которые не могли уже оставить у нее сомнений в его намерениях.
   Такое поведение полковника оскорбляло Касси, задевая ее женскую скромность, религиозные чувства и любовь ко мне. Несчастная женщина дрожала при мысли об участи, грозившей ей. Но она до этого дня не решалась поделиться со мной своим беспокойством. Ей тяжело было рассказывать мне об оскорблениях, которым она подвергалась. Ей жаль было понапрасну мучить меня: ведь она знала, что, несмотря на жгучую боль, которую доставит мне ее повествование, я буду не в силах отомстить за обиду.
   Сегодня миссис Мур с дочерью уехали в гости к кому-то из соседей, оставив Касси дома одну. Она сидела в спальне своей госпожи, занятая рукодельем, как вдруг вошел полковник Мур. Поспешно поднявшись, Касси хотела выйти из комнаты, но полковник приказал ей остаться и выслушать его. Затем, делая вид, что не замечает ее волнения и сам при этом сохраняя полное спокойствие, полковник сказал, что он не забыл о своем обещании найти ей хорошего мужа взамен "этого шелопая Арчи". Однако ему, несмотря на все старания, не удалось найти никого, кто был бы достоин ее. Поэтому полковник, как он заявил, решил взять ее себе.
   Слова эти были произнесены с ласковостью, против которой, как он, видимо, считал, она не могла устоять. И в самом деле, немногие из женщин, находившихся в положении Касси, решились бы противоречить. Большинство из них было бы польщено деликатностью формы, в которую полковник счел нужным облечь свои слова. Но она, бедная моя девочка, ощутила лишь стыд и безмерный страх и готова была, как она рассказывала мне, зарыться от отчаяния и ужаса в землю.
   Рисуя мне всю эту картину, она заливалась краской, дрожала и на каждом шагу умолкала, не решаясь продолжать. Дыхание ее прерывалось, и она цеплялась за меня, словно спасаясь от страшного призрака.
   Наконец, приблизив губы к самому моему уху, она прошептала:
   - Арчи! Арчи! И ведь он брат моего отца.
   Полковник Мур, как уверяла меня Касси, не мог не видеть, какое впечатление произвело на псе его предложение. Но не обращая на это никакого внимания, он принялся перечислять все преимущества, которые принесет ей такая связь, и пытался соблазнить ее перспективой праздной жизни, нарядами и подарками.
   Опустив глаза, Касси в ответ только тяжело вздыхала, и слезы, которые она напрасно силилась удержать, хлынули из ее глаз. Ее поведение задело полковника, и он, в конце концов, оскорбленным тоном посоветовал ей не дурить и не раздражать его напрасным упорством. С этими словами он одной рукой взял ее за руку, а другой охватил ее стан. Она вскрикнула от ужаса и упала к его ногам.
   В это самое мгновение стук приближавшегося экипажа, словно чудесная музыка, коснулся ее слуха. Полковник также, повидимому, услышал этот стук.
   - Тебе все равно не уйти от меня… - пробормотал он и поспешно покинул комнату, оставив Касси почти без чувств лежащей из полу.
   Звук шагов мисс Каролины заставил ее прийти в себя, и остаток дня и вечер прошли словно в тумане. Голова у нее кружилась, ей было трудно дышать.
   Долго не решалась она выйти из комнаты своей госпожи и с нетерпением ждала часа, когда ей удастся убежать и броситься в объятия своего мужа и естественного защитника.
   Защитника! Какое значение имеют право и обязанность мужа защищать свою жену от посягательств злодея, если оба они - и муж и жена - рабы этого человека?…