Страница:
Кузен Кристоффер роется на самом дне своего сундука. Вот он достает заботливо уложенный мундир, шитый золотом, и надевает его; голову его украшает шляпа с пером. И вскоре он скачет из Экебю на своем чудесном белом коне.
Это совсем не то, что мерзнуть в углу у камина. Теперь и он видит, что наступила весна. Он выпрямляется в седле и пускает коня галопом. Подбитый мехом доломан его развевается, и ветер колышет перо на его шляпе. Он словно возродился вместе со всей природой. Он очнулся от долгой зимней спячки. Старое золото еще не потускнело. Мужественное лицо воина под треугольной шляпой преисполнено гордости.
Бег его коня удивителен. Там, где ступает его нога, начинают бить родники и пробиваются подснежники. Перелетные птицы щебечут и ликуют вокруг выпущенного на свободу узника. Вся природа радуется вместе с ним.
Он едет словно триумфатор. И сам гений весны скачет впереди него, оседлав парящие облака. Легок и воздушен он, лучезарный гений весны. Он трубит в рог, он скачет, приподнимаясь и опускаясь в седле, и излучает сияние. А кузен Кристоффер гарцует в окружении своих старых соратников: вот скачет счастье, выпрямившись в седле, вот слава на своем чистокровном скакуне и любовь на горячем арабском коне. Великолепен конь, великолепен и всадник. Дрозд кричит ему вслед человечьим голосом:
— Кузен Кристоффер, а кузен Кристоффер! Куда ты едешь?
— Я еду в Борг свататься, — отвечает кузен Кристоффер.
— Не езди в Борг, не езди в Борг! Неженатый не знает забот, — кричит дрозд ему вслед.
Но кузен Кристоффер не внемлет предостережению. В гору и с горы скачет он и наконец приезжает в Борг. Он соскакивает с коня и входит к графине.
Сначала все идет хорошо. Графиня Мэрта к нему благосклонна. Кузен Кристоффер уверен, что она не откажется носить его громкое имя и быть хозяйкой его замка. Он сидит и оттягивает тот блаженный миг, когда он покажет ей королевское послание. Он наслаждается предвкушением счастья.
Она болтает и занимает его тысячами всевозможных историй. Он смеется всему и всем восхищается. Они сидят в одной из тех комнат, где графиня Элисабет развесила гардины мамзель Мари, и графиня не может удержаться, чтобы не рассказать ему и об этой истории, пытаясь представить все в самом смешном виде.
— Вот какая я злая! — говорит она под конец. — Но теперь здесь развешаны эти гардины и ежедневно и ежечасно напоминают мне о моем прегрешении. Это искупление, страшнее которого не придумаешь. О, эти ужасные узоры!
Великий воин кузен Кристоффер обращает к ней свой пылающий взор.
— Я тоже стар и беден, — говорит он, — и я целых десять лет просидел в углу у камина, тоскуя по своей возлюбленной. Возможно, и над этим смеетесь вы также, милостивая государыня?
— Это совсем другое дело! — восклицает графиня.
— Бог лишил меня счастья и родины и заставил меня есть чужой хлеб, — говорит кузен Кристоффер серьезно. — Я выучился уважать бедность.
— И он туда же! — громко восклицает графиня, всплеснув руками. — Как добродетельны люди! Ах, до чего же они стали добродетельны!
— Да, — говорит он, — но знайте, графиня, если богу будет угодно когда-нибудь вернуть мне мои богатства и власть, я постараюсь найти им более достойное применение и не стану просить разделить их со мной пустую светскую даму, этакую размалеванную, бессердечную мартышку, которая глумится над бедностью
— И правильно сделаете, кузен Кристоффер.
Кузен Кристоффер торжественно выходит из комнаты и уезжает в Экебю. Но на обратном пути духи больше не сопровождают его, дрозд ничего не кричит ему вслед, и он не замечает больше улыбающейся весны.
Когда он приезжает в Экебю, уже пора пускать пасхальные хлопушки и сжигать ведьму — большое чучело из соломы, с тряпочной головой, на которой углем нарисованы глаза, нос и рот; на ней надето старое платье крестьянки, обязанной принимать на постой солдат. Рядом стоят длинная кочерга и метла, а на шее висит рог с маслом. Все готово к тому, чтобы отправить ее на Блоккюла [22].
Майор Фукс заряжает свое ружье и стреляет несколько раз в воздух. Кавалеры поджигают кучу сухого хвороста и бросают в костер соломенное чучело ведьмы, которое тут же вспыхивает ярким пламенем. Кавалеры делают все от них зависящее, чтобы с помощью этого испытанного временем средства оградить себя от власти нечистого.
Кузен Кристоффер стоит и мрачно смотрит на все это. Вдруг он вытаскивает из-за обшлага объемистое королевское послание и швыряет его прямо в огонь. Одному богу известно, что ему пришло в голову в этот момент. Возможно, он вообразил, что не ведьму, а саму графиню Мэрту сжигают на костре. Он подумал, быть может, что и эта женщина состоит всего-навсего из соломы и тряпок, и теперь на всем свете для него не осталось ничего дорогого.
Он вновь идет в кавалерский флигель, разжигает камин и прячет мундир. Он опять сидит, нахохлившись, в углу у камина и с каждым днем становится все более сгорбленным и седым. Он угасает постепенно, как старый орел в неволе.
Он уже больше не пленник, но теперь свобода ему не нужна. Широкий простор раскрыт перед ним. Его ожидает поле битвы, почести, жизнь. Но у него нет больше сил расправить свои крылья и полететь.
Глава пятнадцатая
ДОРОГИ ЖИЗНИ
Трудны дороги, которыми люди идут по земле.
Дороги эти проходят через пустыни, болота и горные кручи.
Почему же так беспрепятственно ходит горе по жизни, пока не заблудится в пустыне, не захлебнется в болоте или не сорвется с кручи? Где же они, эти маленькие собирательницы цветов, сказочные принцессы, из чьих следов вырастают розы? Где же они, кому дано усыпать цветами тяжкие дороги жизни?
Йёста Берлинг, поэт, решил жениться. Осталось лишь найти невесту, которая была бы настолько бедна, настолько презираема и отвержена, чтобы быть достойной безумного пастора.
Многие прекрасные и благородные дамы любили его, но не им суждено соперничать в борьбе за его руку. Отверженный выбирает себе подругу среди отверженных.
На кого же падет его выбор, кого он изберет?
В Экебю иногда приходила продавать веники одна бедная девушка из отдаленной лесной деревни в горах. В этой деревне, где всегда царят бедность и беспросветное горе, есть немало людей, которые не совсем в здравом уме; девушка с вениками была одной из них.
Но она прекрасна. Ее густые черные волосы, заплетенные в толстые косы, едва умещаются на голове. У нее изящный овал лица, прямой небольшой нос, а глаза голубые, голубые. Она напоминает меланхолическую мадонну. Такой тип красоты еще можно встретить среди молодых девушек с берегов длинного Лёвена.
Чем плохая невеста для Йёсты? Полоумная торговка вениками — отличная пара для безумного пастора. Лучше и не придумаешь.
Остается лишь съездить в Карльстад за кольцами, а там уж пойдет потеха на берегах Лёвена. Пусть все еще раз вволю посмеются над Йёстой Берлингом, над его обручением и браком с торговкой вениками. Пусть посмеются! Не часто представляется случай выкинуть такую забавную шутку.
Разве отверженный может избегнуть пути, предназначенного для отверженных, — пути озлобления, горя, несчастья? И какое кому дело, если он падет и погибнет? Кто подумает о том, чтобы остановить его? Кто протянет ему руку помощи или подаст напиться? Где же они, эти маленькие собирательницы цветов, где эти сказочные принцессы, где те, кто должен усеять розами его тяжелый путь?
Уж кто кто, а молодая, красивая графиня из Борга не станет вмешиваться, не станет переубеждать Йёсту. Она дорожит своей репутацией, она побоится гнева мужа и ненависти свекрови. Она ничего не предпримет, чтобы удержать его от этого безумного шага.
Во время долгого богослужения в церкви Свартшё она склоняет голову, складывает руки и молится за него, в бессонные ночи она плачет о нем; но у нее нет цветов, чтобы усыпать ими путь отверженного, нет у нее ни капли воды, чтобы напоить страждущего. Она не протянет руки, чтобы увести его от края бездны.
Йёсте Берлингу не к чему наряжать свою избранницу в шелка и драгоценности. Он не мешает ей заниматься обычным делом: ходить по дворам и продавать веники. Только когда он соберет на торжественный обед в Экебю всю местную знать, он объявит им о своем обручении. Только тогда он позовет ее из кухни и представит гостям в том виде, в каком она ходит по дворам: в пыльном и грязном, а возможно и рваном, платье, может быть непричесанной, с блуждающим взором и потоком безумных слов на устах. И тогда он спросит гостей: подходящую ли он выбрал себе невесту? Он спросит их: следует ли безумному пастору гордиться такой красивой невестой с нежным лицом мадонны и мечтательными голубыми глазами?
Таков был замысел Йёсты, и никто не должен был узнать о нем раньше времени. Но тайну сохранить не удалось, и одной из тех, кто узнал ее, была графиня Элисабет.
Что же может она сделать, чтобы помешать ему? День обручения уже наступил, близится вечер. Графиня стоит у окна в голубой гостиной, устремив свой взор вдаль, на север. И хотя взгляд ее затуманен слезами и даль затянута дымкой тумана, ей кажется, что она видит Экебю. Ей кажется, что она видит большой трехэтажный дом, сияющий рядами ярко освещенных окон, и она думает о том, как шампанское льется в бокалы, как провозглашаются тосты и как Йёста Берлинг объявляет гостям о своем обручении.
Что, если бы оказаться сейчас рядом с ним и тихонько положить ему на плечо свою руку или хотя бы послать ему один ласковый взгляд, разве он и тогда не сошел бы с недоброго пути отверженных? Если одно ее слово довело его до такого отчаянья, то разве не может одно ее слово удержать его от такого поступка?
Она содрогается при мысли о том непоправимом несчастье, которое он принесет этой несчастной и обездоленной. Ее бросает в дрожь при мысли о грехе по отношению к несчастной девушке, которая ради минутной прихоти будет обольщена любовью к нему. А разве не может случиться — и ей делается еще страшнее при мысли об этом, — что он грешит против самого себя; разве не может случиться, что этот безумный шаг, словно тяжкая ноша, свяжет его на всю жизнь и навсегда лишит его душу высоких стремлений?
И во всем виновата она. Одним-единственным словом осуждения она толкнула его на недобрый путь. Она, призванная для того, чтобы облегчать страдания и утешать, к чему вонзила она еще один шип в терновый венец грешника?
Но теперь она знает, что ей нужно делать. Пусть запрягут пару вороных в сани, и она помчится через Лёвен, вихрем влетит в Экебю, подойдет к Йёсте Берлингу и скажет ему, что она не презирает его, что она сама не сознавала, что говорила, когда прогоняла его из своего дома... Нет, нет, она не смогла бы этого сделать, ей было бы стыдно, и она не решилась бы вымолвить ни одного слова. Она — замужняя дама, и ей следует быть осторожной. Пойдет так много разговоров, если она решится на это. Ну а если она не поедет, что же тогда будет с ним?
Нет, она должна ехать.
Но тут она вспоминает, что ехать сейчас невозможно. В это время года никакая лошадь не сможет перебраться по льду через Лёвен. Лед тает и в любой момент может подломиться. Он уже вздулся и растрескался, так что на него страшно смотреть. Вода проступает через трещины, во многих местах образовались черные полыньи, и лишь кое-где лед остается ослепительно белым. Все кругом покрыто серым, грязным, тающим снегом, и санный путь вьется по поверхности озера узкой черной лентой.
Как можно думать о поездке по льду? Старая графиня Мэрта, ее свекровь, никогда не позволит ей этого. Весь вечер ей придется просидеть с ней в гостиной, выслушивая старые истории о придворных интригах, которые так занимают старуху.
И все же: ночь наступила, ее мужа нет дома, она свободна.
Ехать нельзя, позвать слуг она не решается, но какое-то смутное предчувствие гонит ее из дома. Она не может иначе.
Трудны дороги жизни, которыми люди идут по земле: они идут через пустыни, болота и горные кручи.
Но с чем сравнить это ночное странствие по тающему льду? Не этим ли путем должны идти собирательницы цветов? Не этим ли ненадежным, трудным, скользким путем должны идти все те, кому суждено залечивать чужие раны и ободрять? Не этим ли путем должны идти все те, у кого легкие ноги, зоркие глаза и мужественное, любвеобильное сердце?
Было далеко за полночь, когда графиня добралась наконец до Экебю. Она спотыкалась и падала на каждом шагу, перепрыгивала через широкие полыньи, она быстро пробегала те места, где из-под ноги выступала вода, она скользила, пробиралась ползком.
Это был трудный путь. Она плакала, но шла все вперед и вперед. Она вся промокла и устала, а темнота, безлюдие и одиночество среди ломкого льда наводили ужас.
Уже перед самым Экебю ей пришлось идти по колено в воде. А когда ей наконец удалось выбраться на берег, она была до того обессилена и разбита, что села на камень и заплакала от слабости и изнеможения.
Тяжкими путями идут люди по земле, и маленьким собирательницам цветов случается иногда падать в изнеможении около своей корзины именно тогда, когда они уже достигли цели и нашли путь, который хотят усыпать цветами.
Но что за чудесной маленькой героиней была эта молодая знатная дама. Ей не приходилось преодолевать такие пути на своей светлой солнечной родине. Но что для нее сейчас цветы и живописные горные тропки южных краев, когда она сидит на берегу этого ужасного озера промокшая, уставшая и несчастная.
Теперь для нее не имеет значения юг то или север. Она вовлечена в водоворот жизни и плачет не от тоски по родине. Она, эта маленькая собирательница цветов, эта маленькая героиня, плачет оттого, что устала, что у нее не хватает сил добраться до того, чей путь она хотела усыпать цветами. Она плачет, потому что думает, что пришла слишком поздно.
Мимо нее по берегу пробегают люди. Они бегут мимо, не замечая ее, но она слышит их голоса.
— Если прорвет плотину, то обрушится кузница, — говорит один.
— А за ней и мельница, и мастерские, и дома кузнецов, — подсказывает другой.
Эти слова придают ей новые силы, она поднимается и идет вслед за ними.
Мельница и кузница Экебю расположены на узкой излучине, вокруг которой, пенясь, мчится бурная речка Бьёркшеэльвен; она стремительно несется к излучине, добела вспененная могучим водопадом. И чтобы защитить застроенный участок от бурного потока, перед излучиной давно уже соорудили большую каменную плотину. Но плотина обветшала, а в Экебю хозяйничали кавалеры. Одни увеселения здесь сменялись другими, и некому было следить за тем, как река, холод и время подтачивали старую плотину.
Наступило весеннее половодье, и плотина под напором вод начала разрушаться.
Водопад близ Экебю — это несколько крутых гранитных уступов, по которым воды Бьёркшеэльвена стремительно мчатся вниз. С головокружительной быстротой несутся волны, набегая друг на друга и сталкиваясь. В бешеной злобе они взлетают вверх, захлестывают друг друга пеной, разбиваются о камни, натыкаются на бревна и вновь взлетают вверх, чтобы вновь низвергнуться, и непрерывно пенятся, грохочут и шипят.
И вот теперь эти разъяренные, обезумевшие волны, опьяненные весенним воздухом и вновь обретенной свободой, штурмуют ветхую каменную плотину. С шипением налетают они на нее, высоко взмывают над стеной и вновь откатываются, словно их белокурые кудрявые головы не выдерживают силы удара. Это настоящий штурм. Льдины служат волнам щитами, а таранами — бревна; они сокрушают, бушуют, с остервенением наступая на бедную плотину, а затем, словно по команде, вдруг отступают; они откатываются назад, и вслед за ними от плотины отделяются большие камни и с грохотом падают в бурлящий поток.
Кажется, будто волны сами удивлены всем этим; ликующие, они останавливаются, о чем-то совещаются и снова бросаются на штурм! Они снова вооружены льдинами и бревнами, безжалостные, разъяренные, одержимые страстью к разрушению.
«Только бы разбить плотину, — рокочут волны. — Только бы разбить плотину, и тогда мы расправимся и с кузницей и с мельницей. Пробил час нашего освобождения! Долой людей, долой плоды их трудов! Они закоптили нас углем и запылили мукой, они впрягли нас в ярмо, как волов, и гоняют по кругу, они нас заперли в тесные шлюзы, они заставляют нас вращать тяжелые колеса и таскать неуклюжие бревна. Но теперь мы завоюем себе свободу. День свободы настал! Знайте ж об этом все: и воды в верховьях Бьёркшеэльвена, и наши братья и сестры — воды болот, топей, горных ручьев и лесных речушек! Сюда, сюда! Несите свои воды в Бьёркшеэльвен, посылайте нам свежие силы, чтобы сломить вековое иго, оплот тирании должен быть сломлен. Смерть Экебю!»
И помощь приходит — все новые потоки воды несутся вниз с гранитных уступов и обрушиваются на плотину, внося свою лепту в общее дело разрушения. Опьяненные весной и вновь обретенной свободой, непреклонные, единодушные в своей воле, наступают волны, отрывая от ветхой плотины камень за камнем, глыбу за глыбой.
Но почему же люди позволяют разъяренным волнам безнаказанно бушевать и не оказывают им никакого сопротивления? Неужели все вымерло в Экебю?
Нет, там есть люди; они толпятся на берегу, растерянные, беспомощные. Ночь темна, они не видят друг друга, не видят, куда ступить. Громкий рев водопада сливается с грохотом ломающегося льда и треском бревен, и люди не слышат своего собственного голоса. Дикое безумие разбушевавшейся стихии словно передается и людям, парализуя их волю, лишая рассудка.
Звонит заводской колокол: «Да услышат те, у кого есть уши! Мы, находящиеся в кузнице Экебю, погибаем. На нас обрушила свои воды река. Плотина вот-вот развалится, кузница и мельница в опасности, нашим убогим, но дорогим нам жилищам также угрожает опасность».
Но никто не приходит на помощь, и реке кажется, что колокол созывает ее союзников. Воды из лесов и озер все прибывают. «Присылайте помощь! Присылайте помощь! — трезвонят колокола. — После векового рабства мы наконец освободились». — «Сюда! сюда!» — вторят ему волны. Рев потока и колокольный звон словно поют отходную чести и могуществу Экебю.
Напрасно люди на берегу вот уже несколько раз посылают за кавалерами.
Разве до кузницы и мельницы сейчас кавалерам? В больших залах Экебю собралось не менее сотни гостей. Девушка, торговка вениками, ожидает в кухне. Наступает решающий момент. В бокалах искрится шампанское, и патрон Юлиус встает, чтобы обратиться к гостям с торжественной речью. Старые авантюристы Экебю предвкушают момент, когда все собравшиеся окаменеют от изумления.
А тем временем среди льдов Лёвена молодая графиня Дона, рискуя жизнью, свершает свой опасный путь только ради того, чтобы шепнуть Йёсте Берлингу слова предостережения. Внизу у водопада волны спешат на штурм, угрожая чести и могуществу Экебю, а в больших залах царят веселье и напряженное ожидание, ярко горят восковые свечи и вино льется рекой. Здесь, в залах, никто и не подозревает о том, что происходит совсем рядом в эту темную, ненастную ночь.
Наконец долгожданный миг наступил. Йёста встает и выходит, чтобы пригласить свою суженую. Ему приходится идти через переднюю, мимо раскрытых настежь широких входных дверей. Он останавливается и вглядывается в темную ночь. И вот он слышит...
Он слышит звон колоколов и рев водопада, он слышит грохот ломающегося льда и треск бревен, рев взбунтовавшихся волн и их ликующий, победный гимн.
Забыв обо всем, он бросается навстречу ночи. Пусть гости стоят с поднятыми бокалами и ждут хоть до скончания века, ему теперь не до них. Пусть ожидает суженая, а речь патрона Юлиуса пусть замрет у него на устах, — в эту ночь обручение не состоится и блестящее общество не окаменеет от изумления.
Горе вам теперь, восставшие волны, дорого обойдется вам борьба за свободу! Сам Йёста Берлинг пошел спасать Экебю. У людей теперь есть предводитель, в их смятенных сердцах затеплилась надежда. Защитники взбираются на плотину, и начинается жестокая схватка.
Послушайте только, как он отдает приказания! Он приказывает и всех заставляет работать.
— Нам нужен свет, свет прежде всего, фонарь мельника здесь не поможет. Вон там лежат груды хвороста, отнесите их на крутой берег и зажгите! Пусть этим занимаются женщины и дети. Только скорее! Разложите большой костер! Он будет светить нам, он будет виден издалека и привлечет к нам помощников. Смотрите же, чтобы он не погас! Несите солому и хворост, пусть яркое пламя все освещает вокруг!
Эй вы, мужчины, здесь и для вас найдется работа! Вот бревна и доски — сколачивайте щит, его мы опустим перед старой плотиной. Быстрее, быстрей за работу, сколачивайте его покрепче да понадежней! Готовьте камни и мешки с песком, опустим их вместе со щитом! Быстрее, как можно быстрее работайте топорами, пусть грохочут удары молотов, пусть сверла вгрызаются в дерево, а пилы скрежещут о сухие доски.
А где же вы, молодежь? Сюда, сюда удальцы! Тащите шесты и багры, бросайтесь в гущу сражения! Идите сюда, на плотину, не бойтесь брызг и пены! Защищайтесь и отбивайте напор волн, от которого трещит плотина! Отбрасывайте бревна и льдины; а если этого мало, сами бросайтесь и поддерживайте шаткие камни плотины собственными руками! Хватайте их, вгрызайтесь в них мертвой хваткой! Не зевайте, ребята! Где ваша удаль? Все, все сюда, на плотину! Мы будем отстаивать каждую ее пядь.
Сам Йёста стоит впереди всех на забрызганной пеной плотине, все под его ногами дрожит, волны ревут и неистовствуют, но его буйное сердце радуется борьбе, опасности и тревоге. Он подбадривает парней, работающих вокруг него на плотине, веселыми шутками; никогда за всю свою жизнь не переживал он более увлекательной ночи.
Спасательные работы идут полным ходом. Костер пылает. Плотники стучат топорами. И старая плотина все еще держится.
Остальные кавалеры и все гости тоже пришли к водопаду. Со всех сторон сбегаются люди, для всех здесь найдется работа: одни поддерживают пламя костра или сколачивают щит, другие носят мешки с песком к готовой обрушиться старой плотине.
Ну вот, плотники наконец сколотили щит, остается лишь опустить и установить его прямо перед старой плотиной. Держите же наготове камни и мешки с песком, багры и веревки так, чтобы их не унесло; так, чтобы победа осталась за людьми и чтобы покоренные волны снова, как рабы, работали бы на них!
Но в этот решающий момент Йёста замечает у самого берега какую-то женщину. Она сидит на камне, устремив взгляд в одну точку, и пламя костра освещает ее. Сумерки и брызги пены мешают ему разглядеть ее хорошенько, но она все снова и снова притягивает к себе его взоры. Он не может отвести от нее глаз. Что-то подсказывает ему, что эта женщина пришла сюда ради него.
Среди множества людей, которые работают и суетятся на берегу, она единственная сидит неподвижно; и к ней все время обращены его взоры, он не замечает вокруг никого, кроме нее.
Она сидит так близко к воде, что волны подступают к самым ее ногам, обдавая ее пеной и брызгами. Она, наверное, уже насквозь промокла. Она одета во что-то темное, на голове у нее черный платок; она сидит, съежившись и подперев подбородок руками, и не отрывая глаз наблюдает за ним. Он чувствует, как эти глаза непреодолимо притягивают его и влекут; он даже не может различить ее черт, но он не может ни о чем другом думать, как только о той, что сидит на берегу, у самой воды.
«Это русалка из Лёвена, она вышла на берег, чтобы заманить и погубить меня, — думает он. — Она сидит там и все манит и манит меня; ее надо прогнать».
Ему начинает казаться, что бурлящие волны пригнала сюда эта женщина в черном. Это она пригнала их сюда, это она приказала им напасть на него.
«Нет, я все-таки должен ее прогнать», — решает он.
Он хватает багор, соскакивает с плотины и мчится к тому месту, где она сидит.
Он покидает свое место на переднем конце плотины, чтобы прогнать русалку. Он возбужден, ему кажется, что против него ополчились все злые силы подводных глубин. Он ничего не сознает, им владеет одна лишь мысль: во что бы то ни стало он должен прогнать эту черную женщину, сидящую на камне у реки.
Ах, Йёста, зачем покинул ты свое место в этот решающий миг, именно теперь, когда длинная вереница людей со щитом наготове выстраивается на плотине! Они держат веревки, камни и мешки с песком, чтобы в нужный момент сбросить их на щит и тем самым не дать ему всплыть. Люди стоят и ждут приказаний. Но где же их предводитель? Почему не слышат они голоса того, кто отдает приказания и наводит всюду порядок?
А Йёста Берлинг тем временем бежит к русалке. Голос его замолк, он больше не отдает приказаний.
Щит приходится опускать без него. Волны отступают, щит опускается на дно, а вслед за ним туда же летят камни и мешки с песком. Но разве можно что-нибудь сделать без вожака? Нет ни организованности, ни порядка. Волны с удвоенной яростью бросаются на новое препятствие и начинают разбрасывать мешки с песком, перетирать веревки, раскидывать камни. И это им удается. Насмехаясь и торжествуя, поднимают они все сооружение на своих сильных плечах, расшатывают, переламывают и наконец поглощают его. Долой это жалкое оборонительное сооружение, в Лёвен его! И волны вновь принимаются за ветхую, беззащитную каменную плотину.
А Йёста Берлинг тем временем бежит к русалке. Она увидела, как он быстро бежит к ней, размахивая багром, и испугалась. Она вскочила и сделала движение, словно хотела броситься в воду, но вскоре опомнилась и попыталась убежать от него.
Дороги эти проходят через пустыни, болота и горные кручи.
Почему же так беспрепятственно ходит горе по жизни, пока не заблудится в пустыне, не захлебнется в болоте или не сорвется с кручи? Где же они, эти маленькие собирательницы цветов, сказочные принцессы, из чьих следов вырастают розы? Где же они, кому дано усыпать цветами тяжкие дороги жизни?
Йёста Берлинг, поэт, решил жениться. Осталось лишь найти невесту, которая была бы настолько бедна, настолько презираема и отвержена, чтобы быть достойной безумного пастора.
Многие прекрасные и благородные дамы любили его, но не им суждено соперничать в борьбе за его руку. Отверженный выбирает себе подругу среди отверженных.
На кого же падет его выбор, кого он изберет?
В Экебю иногда приходила продавать веники одна бедная девушка из отдаленной лесной деревни в горах. В этой деревне, где всегда царят бедность и беспросветное горе, есть немало людей, которые не совсем в здравом уме; девушка с вениками была одной из них.
Но она прекрасна. Ее густые черные волосы, заплетенные в толстые косы, едва умещаются на голове. У нее изящный овал лица, прямой небольшой нос, а глаза голубые, голубые. Она напоминает меланхолическую мадонну. Такой тип красоты еще можно встретить среди молодых девушек с берегов длинного Лёвена.
Чем плохая невеста для Йёсты? Полоумная торговка вениками — отличная пара для безумного пастора. Лучше и не придумаешь.
Остается лишь съездить в Карльстад за кольцами, а там уж пойдет потеха на берегах Лёвена. Пусть все еще раз вволю посмеются над Йёстой Берлингом, над его обручением и браком с торговкой вениками. Пусть посмеются! Не часто представляется случай выкинуть такую забавную шутку.
Разве отверженный может избегнуть пути, предназначенного для отверженных, — пути озлобления, горя, несчастья? И какое кому дело, если он падет и погибнет? Кто подумает о том, чтобы остановить его? Кто протянет ему руку помощи или подаст напиться? Где же они, эти маленькие собирательницы цветов, где эти сказочные принцессы, где те, кто должен усеять розами его тяжелый путь?
Уж кто кто, а молодая, красивая графиня из Борга не станет вмешиваться, не станет переубеждать Йёсту. Она дорожит своей репутацией, она побоится гнева мужа и ненависти свекрови. Она ничего не предпримет, чтобы удержать его от этого безумного шага.
Во время долгого богослужения в церкви Свартшё она склоняет голову, складывает руки и молится за него, в бессонные ночи она плачет о нем; но у нее нет цветов, чтобы усыпать ими путь отверженного, нет у нее ни капли воды, чтобы напоить страждущего. Она не протянет руки, чтобы увести его от края бездны.
Йёсте Берлингу не к чему наряжать свою избранницу в шелка и драгоценности. Он не мешает ей заниматься обычным делом: ходить по дворам и продавать веники. Только когда он соберет на торжественный обед в Экебю всю местную знать, он объявит им о своем обручении. Только тогда он позовет ее из кухни и представит гостям в том виде, в каком она ходит по дворам: в пыльном и грязном, а возможно и рваном, платье, может быть непричесанной, с блуждающим взором и потоком безумных слов на устах. И тогда он спросит гостей: подходящую ли он выбрал себе невесту? Он спросит их: следует ли безумному пастору гордиться такой красивой невестой с нежным лицом мадонны и мечтательными голубыми глазами?
Таков был замысел Йёсты, и никто не должен был узнать о нем раньше времени. Но тайну сохранить не удалось, и одной из тех, кто узнал ее, была графиня Элисабет.
Что же может она сделать, чтобы помешать ему? День обручения уже наступил, близится вечер. Графиня стоит у окна в голубой гостиной, устремив свой взор вдаль, на север. И хотя взгляд ее затуманен слезами и даль затянута дымкой тумана, ей кажется, что она видит Экебю. Ей кажется, что она видит большой трехэтажный дом, сияющий рядами ярко освещенных окон, и она думает о том, как шампанское льется в бокалы, как провозглашаются тосты и как Йёста Берлинг объявляет гостям о своем обручении.
Что, если бы оказаться сейчас рядом с ним и тихонько положить ему на плечо свою руку или хотя бы послать ему один ласковый взгляд, разве он и тогда не сошел бы с недоброго пути отверженных? Если одно ее слово довело его до такого отчаянья, то разве не может одно ее слово удержать его от такого поступка?
Она содрогается при мысли о том непоправимом несчастье, которое он принесет этой несчастной и обездоленной. Ее бросает в дрожь при мысли о грехе по отношению к несчастной девушке, которая ради минутной прихоти будет обольщена любовью к нему. А разве не может случиться — и ей делается еще страшнее при мысли об этом, — что он грешит против самого себя; разве не может случиться, что этот безумный шаг, словно тяжкая ноша, свяжет его на всю жизнь и навсегда лишит его душу высоких стремлений?
И во всем виновата она. Одним-единственным словом осуждения она толкнула его на недобрый путь. Она, призванная для того, чтобы облегчать страдания и утешать, к чему вонзила она еще один шип в терновый венец грешника?
Но теперь она знает, что ей нужно делать. Пусть запрягут пару вороных в сани, и она помчится через Лёвен, вихрем влетит в Экебю, подойдет к Йёсте Берлингу и скажет ему, что она не презирает его, что она сама не сознавала, что говорила, когда прогоняла его из своего дома... Нет, нет, она не смогла бы этого сделать, ей было бы стыдно, и она не решилась бы вымолвить ни одного слова. Она — замужняя дама, и ей следует быть осторожной. Пойдет так много разговоров, если она решится на это. Ну а если она не поедет, что же тогда будет с ним?
Нет, она должна ехать.
Но тут она вспоминает, что ехать сейчас невозможно. В это время года никакая лошадь не сможет перебраться по льду через Лёвен. Лед тает и в любой момент может подломиться. Он уже вздулся и растрескался, так что на него страшно смотреть. Вода проступает через трещины, во многих местах образовались черные полыньи, и лишь кое-где лед остается ослепительно белым. Все кругом покрыто серым, грязным, тающим снегом, и санный путь вьется по поверхности озера узкой черной лентой.
Как можно думать о поездке по льду? Старая графиня Мэрта, ее свекровь, никогда не позволит ей этого. Весь вечер ей придется просидеть с ней в гостиной, выслушивая старые истории о придворных интригах, которые так занимают старуху.
И все же: ночь наступила, ее мужа нет дома, она свободна.
Ехать нельзя, позвать слуг она не решается, но какое-то смутное предчувствие гонит ее из дома. Она не может иначе.
Трудны дороги жизни, которыми люди идут по земле: они идут через пустыни, болота и горные кручи.
Но с чем сравнить это ночное странствие по тающему льду? Не этим ли путем должны идти собирательницы цветов? Не этим ли ненадежным, трудным, скользким путем должны идти все те, кому суждено залечивать чужие раны и ободрять? Не этим ли путем должны идти все те, у кого легкие ноги, зоркие глаза и мужественное, любвеобильное сердце?
Было далеко за полночь, когда графиня добралась наконец до Экебю. Она спотыкалась и падала на каждом шагу, перепрыгивала через широкие полыньи, она быстро пробегала те места, где из-под ноги выступала вода, она скользила, пробиралась ползком.
Это был трудный путь. Она плакала, но шла все вперед и вперед. Она вся промокла и устала, а темнота, безлюдие и одиночество среди ломкого льда наводили ужас.
Уже перед самым Экебю ей пришлось идти по колено в воде. А когда ей наконец удалось выбраться на берег, она была до того обессилена и разбита, что села на камень и заплакала от слабости и изнеможения.
Тяжкими путями идут люди по земле, и маленьким собирательницам цветов случается иногда падать в изнеможении около своей корзины именно тогда, когда они уже достигли цели и нашли путь, который хотят усыпать цветами.
Но что за чудесной маленькой героиней была эта молодая знатная дама. Ей не приходилось преодолевать такие пути на своей светлой солнечной родине. Но что для нее сейчас цветы и живописные горные тропки южных краев, когда она сидит на берегу этого ужасного озера промокшая, уставшая и несчастная.
Теперь для нее не имеет значения юг то или север. Она вовлечена в водоворот жизни и плачет не от тоски по родине. Она, эта маленькая собирательница цветов, эта маленькая героиня, плачет оттого, что устала, что у нее не хватает сил добраться до того, чей путь она хотела усыпать цветами. Она плачет, потому что думает, что пришла слишком поздно.
Мимо нее по берегу пробегают люди. Они бегут мимо, не замечая ее, но она слышит их голоса.
— Если прорвет плотину, то обрушится кузница, — говорит один.
— А за ней и мельница, и мастерские, и дома кузнецов, — подсказывает другой.
Эти слова придают ей новые силы, она поднимается и идет вслед за ними.
Мельница и кузница Экебю расположены на узкой излучине, вокруг которой, пенясь, мчится бурная речка Бьёркшеэльвен; она стремительно несется к излучине, добела вспененная могучим водопадом. И чтобы защитить застроенный участок от бурного потока, перед излучиной давно уже соорудили большую каменную плотину. Но плотина обветшала, а в Экебю хозяйничали кавалеры. Одни увеселения здесь сменялись другими, и некому было следить за тем, как река, холод и время подтачивали старую плотину.
Наступило весеннее половодье, и плотина под напором вод начала разрушаться.
Водопад близ Экебю — это несколько крутых гранитных уступов, по которым воды Бьёркшеэльвена стремительно мчатся вниз. С головокружительной быстротой несутся волны, набегая друг на друга и сталкиваясь. В бешеной злобе они взлетают вверх, захлестывают друг друга пеной, разбиваются о камни, натыкаются на бревна и вновь взлетают вверх, чтобы вновь низвергнуться, и непрерывно пенятся, грохочут и шипят.
И вот теперь эти разъяренные, обезумевшие волны, опьяненные весенним воздухом и вновь обретенной свободой, штурмуют ветхую каменную плотину. С шипением налетают они на нее, высоко взмывают над стеной и вновь откатываются, словно их белокурые кудрявые головы не выдерживают силы удара. Это настоящий штурм. Льдины служат волнам щитами, а таранами — бревна; они сокрушают, бушуют, с остервенением наступая на бедную плотину, а затем, словно по команде, вдруг отступают; они откатываются назад, и вслед за ними от плотины отделяются большие камни и с грохотом падают в бурлящий поток.
Кажется, будто волны сами удивлены всем этим; ликующие, они останавливаются, о чем-то совещаются и снова бросаются на штурм! Они снова вооружены льдинами и бревнами, безжалостные, разъяренные, одержимые страстью к разрушению.
«Только бы разбить плотину, — рокочут волны. — Только бы разбить плотину, и тогда мы расправимся и с кузницей и с мельницей. Пробил час нашего освобождения! Долой людей, долой плоды их трудов! Они закоптили нас углем и запылили мукой, они впрягли нас в ярмо, как волов, и гоняют по кругу, они нас заперли в тесные шлюзы, они заставляют нас вращать тяжелые колеса и таскать неуклюжие бревна. Но теперь мы завоюем себе свободу. День свободы настал! Знайте ж об этом все: и воды в верховьях Бьёркшеэльвена, и наши братья и сестры — воды болот, топей, горных ручьев и лесных речушек! Сюда, сюда! Несите свои воды в Бьёркшеэльвен, посылайте нам свежие силы, чтобы сломить вековое иго, оплот тирании должен быть сломлен. Смерть Экебю!»
И помощь приходит — все новые потоки воды несутся вниз с гранитных уступов и обрушиваются на плотину, внося свою лепту в общее дело разрушения. Опьяненные весной и вновь обретенной свободой, непреклонные, единодушные в своей воле, наступают волны, отрывая от ветхой плотины камень за камнем, глыбу за глыбой.
Но почему же люди позволяют разъяренным волнам безнаказанно бушевать и не оказывают им никакого сопротивления? Неужели все вымерло в Экебю?
Нет, там есть люди; они толпятся на берегу, растерянные, беспомощные. Ночь темна, они не видят друг друга, не видят, куда ступить. Громкий рев водопада сливается с грохотом ломающегося льда и треском бревен, и люди не слышат своего собственного голоса. Дикое безумие разбушевавшейся стихии словно передается и людям, парализуя их волю, лишая рассудка.
Звонит заводской колокол: «Да услышат те, у кого есть уши! Мы, находящиеся в кузнице Экебю, погибаем. На нас обрушила свои воды река. Плотина вот-вот развалится, кузница и мельница в опасности, нашим убогим, но дорогим нам жилищам также угрожает опасность».
Но никто не приходит на помощь, и реке кажется, что колокол созывает ее союзников. Воды из лесов и озер все прибывают. «Присылайте помощь! Присылайте помощь! — трезвонят колокола. — После векового рабства мы наконец освободились». — «Сюда! сюда!» — вторят ему волны. Рев потока и колокольный звон словно поют отходную чести и могуществу Экебю.
Напрасно люди на берегу вот уже несколько раз посылают за кавалерами.
Разве до кузницы и мельницы сейчас кавалерам? В больших залах Экебю собралось не менее сотни гостей. Девушка, торговка вениками, ожидает в кухне. Наступает решающий момент. В бокалах искрится шампанское, и патрон Юлиус встает, чтобы обратиться к гостям с торжественной речью. Старые авантюристы Экебю предвкушают момент, когда все собравшиеся окаменеют от изумления.
А тем временем среди льдов Лёвена молодая графиня Дона, рискуя жизнью, свершает свой опасный путь только ради того, чтобы шепнуть Йёсте Берлингу слова предостережения. Внизу у водопада волны спешат на штурм, угрожая чести и могуществу Экебю, а в больших залах царят веселье и напряженное ожидание, ярко горят восковые свечи и вино льется рекой. Здесь, в залах, никто и не подозревает о том, что происходит совсем рядом в эту темную, ненастную ночь.
Наконец долгожданный миг наступил. Йёста встает и выходит, чтобы пригласить свою суженую. Ему приходится идти через переднюю, мимо раскрытых настежь широких входных дверей. Он останавливается и вглядывается в темную ночь. И вот он слышит...
Он слышит звон колоколов и рев водопада, он слышит грохот ломающегося льда и треск бревен, рев взбунтовавшихся волн и их ликующий, победный гимн.
Забыв обо всем, он бросается навстречу ночи. Пусть гости стоят с поднятыми бокалами и ждут хоть до скончания века, ему теперь не до них. Пусть ожидает суженая, а речь патрона Юлиуса пусть замрет у него на устах, — в эту ночь обручение не состоится и блестящее общество не окаменеет от изумления.
Горе вам теперь, восставшие волны, дорого обойдется вам борьба за свободу! Сам Йёста Берлинг пошел спасать Экебю. У людей теперь есть предводитель, в их смятенных сердцах затеплилась надежда. Защитники взбираются на плотину, и начинается жестокая схватка.
Послушайте только, как он отдает приказания! Он приказывает и всех заставляет работать.
— Нам нужен свет, свет прежде всего, фонарь мельника здесь не поможет. Вон там лежат груды хвороста, отнесите их на крутой берег и зажгите! Пусть этим занимаются женщины и дети. Только скорее! Разложите большой костер! Он будет светить нам, он будет виден издалека и привлечет к нам помощников. Смотрите же, чтобы он не погас! Несите солому и хворост, пусть яркое пламя все освещает вокруг!
Эй вы, мужчины, здесь и для вас найдется работа! Вот бревна и доски — сколачивайте щит, его мы опустим перед старой плотиной. Быстрее, быстрей за работу, сколачивайте его покрепче да понадежней! Готовьте камни и мешки с песком, опустим их вместе со щитом! Быстрее, как можно быстрее работайте топорами, пусть грохочут удары молотов, пусть сверла вгрызаются в дерево, а пилы скрежещут о сухие доски.
А где же вы, молодежь? Сюда, сюда удальцы! Тащите шесты и багры, бросайтесь в гущу сражения! Идите сюда, на плотину, не бойтесь брызг и пены! Защищайтесь и отбивайте напор волн, от которого трещит плотина! Отбрасывайте бревна и льдины; а если этого мало, сами бросайтесь и поддерживайте шаткие камни плотины собственными руками! Хватайте их, вгрызайтесь в них мертвой хваткой! Не зевайте, ребята! Где ваша удаль? Все, все сюда, на плотину! Мы будем отстаивать каждую ее пядь.
Сам Йёста стоит впереди всех на забрызганной пеной плотине, все под его ногами дрожит, волны ревут и неистовствуют, но его буйное сердце радуется борьбе, опасности и тревоге. Он подбадривает парней, работающих вокруг него на плотине, веселыми шутками; никогда за всю свою жизнь не переживал он более увлекательной ночи.
Спасательные работы идут полным ходом. Костер пылает. Плотники стучат топорами. И старая плотина все еще держится.
Остальные кавалеры и все гости тоже пришли к водопаду. Со всех сторон сбегаются люди, для всех здесь найдется работа: одни поддерживают пламя костра или сколачивают щит, другие носят мешки с песком к готовой обрушиться старой плотине.
Ну вот, плотники наконец сколотили щит, остается лишь опустить и установить его прямо перед старой плотиной. Держите же наготове камни и мешки с песком, багры и веревки так, чтобы их не унесло; так, чтобы победа осталась за людьми и чтобы покоренные волны снова, как рабы, работали бы на них!
Но в этот решающий момент Йёста замечает у самого берега какую-то женщину. Она сидит на камне, устремив взгляд в одну точку, и пламя костра освещает ее. Сумерки и брызги пены мешают ему разглядеть ее хорошенько, но она все снова и снова притягивает к себе его взоры. Он не может отвести от нее глаз. Что-то подсказывает ему, что эта женщина пришла сюда ради него.
Среди множества людей, которые работают и суетятся на берегу, она единственная сидит неподвижно; и к ней все время обращены его взоры, он не замечает вокруг никого, кроме нее.
Она сидит так близко к воде, что волны подступают к самым ее ногам, обдавая ее пеной и брызгами. Она, наверное, уже насквозь промокла. Она одета во что-то темное, на голове у нее черный платок; она сидит, съежившись и подперев подбородок руками, и не отрывая глаз наблюдает за ним. Он чувствует, как эти глаза непреодолимо притягивают его и влекут; он даже не может различить ее черт, но он не может ни о чем другом думать, как только о той, что сидит на берегу, у самой воды.
«Это русалка из Лёвена, она вышла на берег, чтобы заманить и погубить меня, — думает он. — Она сидит там и все манит и манит меня; ее надо прогнать».
Ему начинает казаться, что бурлящие волны пригнала сюда эта женщина в черном. Это она пригнала их сюда, это она приказала им напасть на него.
«Нет, я все-таки должен ее прогнать», — решает он.
Он хватает багор, соскакивает с плотины и мчится к тому месту, где она сидит.
Он покидает свое место на переднем конце плотины, чтобы прогнать русалку. Он возбужден, ему кажется, что против него ополчились все злые силы подводных глубин. Он ничего не сознает, им владеет одна лишь мысль: во что бы то ни стало он должен прогнать эту черную женщину, сидящую на камне у реки.
Ах, Йёста, зачем покинул ты свое место в этот решающий миг, именно теперь, когда длинная вереница людей со щитом наготове выстраивается на плотине! Они держат веревки, камни и мешки с песком, чтобы в нужный момент сбросить их на щит и тем самым не дать ему всплыть. Люди стоят и ждут приказаний. Но где же их предводитель? Почему не слышат они голоса того, кто отдает приказания и наводит всюду порядок?
А Йёста Берлинг тем временем бежит к русалке. Голос его замолк, он больше не отдает приказаний.
Щит приходится опускать без него. Волны отступают, щит опускается на дно, а вслед за ним туда же летят камни и мешки с песком. Но разве можно что-нибудь сделать без вожака? Нет ни организованности, ни порядка. Волны с удвоенной яростью бросаются на новое препятствие и начинают разбрасывать мешки с песком, перетирать веревки, раскидывать камни. И это им удается. Насмехаясь и торжествуя, поднимают они все сооружение на своих сильных плечах, расшатывают, переламывают и наконец поглощают его. Долой это жалкое оборонительное сооружение, в Лёвен его! И волны вновь принимаются за ветхую, беззащитную каменную плотину.
А Йёста Берлинг тем временем бежит к русалке. Она увидела, как он быстро бежит к ней, размахивая багром, и испугалась. Она вскочила и сделала движение, словно хотела броситься в воду, но вскоре опомнилась и попыталась убежать от него.