Страница:
— О, я не об этом. Зачем ты сказал людям, что я добра и чиста! Ах, Йёста, разве ты не знаешь, что я любила тебя, когда еще не имела права на это? Мне было стыдно перед людьми. Я готова была умереть со стыда.
И тело ее сотрясли рыдания.
Он стоял и смотрел на нее.
— О друг мой, любимая моя, — произнес он едва слышно. — Какое счастье, что ты так добра! Какое счастье, что у тебя такая чистая душа!
Глава тридцать третья
Глава тридцать четвертая
И тело ее сотрясли рыдания.
Он стоял и смотрел на нее.
— О друг мой, любимая моя, — произнес он едва слышно. — Какое счастье, что ты так добра! Какое счастье, что у тебя такая чистая душа!
Глава тридцать третья
КЕВЕНХЮЛЛЕР
Кевенхюллер, ставший впоследствии знаменитым ученым, был сыном бургграфа. Он родился в Германии в 70-е годы XVIII века. Богатство и блестящая карьера при дворе ожидали его, имей он к этому хоть малейшую склонность. Но его интересовало другое.
Он был готов превратить башни своего замка в ветряные мельницы, рыцарские залы — в кузницы, а жилые комнаты — в мастерские часовщика. Ему бы хотелось наводнить замок вращающимися колесами и раскачивающимися рычагами. Но это было невозможно. И тогда он покинул свой роскошный замок, чтобы изучить ремесло часовщика. Вскоре он постиг все тонкости этой сложной науки о зубчатых колесах, пружинах и маятниках. Он научился делать и солнечные, и астрономические, и стенные маятниковые часы с поющими канарейками и играющими на рожках пастухами — все, начиная от огромных курантов, удивительный механизм которых едва умещался на церковной колокольне, и до крошечных часиков, вделанных в медальон.
Получив звание часовых дел мастера, он взвалил себе на спину котомку, взял в руки суковатую палку и отправился странствовать по белу свету, изучая все, что приводилось в движение с помощью валов и колес. Кевенхюллер ведь не был обыкновенным часовщиком, он хотел стать великим изобретателем и преобразователем мира.
Немало постранствовав, он наконец попал в Вермланд, где и остался, изучая мельничные колеса и рудники. Однажды прекрасным летним утром он переходил через рыночную площадь Карльстада. И вот надо же было так случиться, что в это же самое время одной лесной фее вздумалось забрести в город. Эта дама важно переходила рыночную площадь с противоположной стороны, навстречу Кевенхюллеру.
Встреча эта оказалась роковой для изобретателя! У нее были блестящие глаза с зеленоватым отливом и распущенные золотистые волосы, почти достигавшие земли; одета она была в зеленоватый с переливами шелк. И вот эта язычница, дочь лесных троллей, показалась Кевенхюллеру прекраснее всех христианок, каких он когда-либо встречал в своей жизни. Он остановился и, как зачарованный, смотрел на нее, пока она приближалась.
Она явилась сюда прямо из лесной чащи, где растут гигантские папоротники, где солнечный свет с трудом пробивается сквозь густую хвою сосен и лишь слегка золотит пожелтевший мох, где ползучие растения стелются по поросшим лишайником валунам.
Мне хотелось бы быть на месте Кевенхюллера и увидеть ее с листьями папоротника и еловой хвоей в распущенных волосах, с маленькой черной гадюкой на шее. Представьте себе ее облик: гибкая, с крадущимися движениями лесного хищника, а вокруг нее распространяется свежее благоухание смолы, земляники и мха!
Какой же, должно быть, вызвало переполох ее появление на карльстадской площади! При виде ее развевавшихся по ветру длинных волос шарахались лошади, а уличные мальчишки бежали за ней. Мясники побросали безмены и топоры и пялили на нее глаза. Женщины с криком побежали за епископом, требуя немедля изгнать нечисть из города.
Она же спокойно и невозмутимо продолжала свой путь и лишь слегка улыбалась, видя поднявшуюся суматоху, И Кевенхюллер при этом заметил, как насмешливо изгибались ее пунцовые губы, приоткрывая маленькие, острые, хищные зубы.
Накинутый сверху плащ мог бы еще скрыть, кто она такая, но, на беду, она забыла спрятать свой хвост. И теперь он волочился за ней по булыжной мостовой.
Кевенхюллер заметил и хвост, и его глубоко огорчило, что такая важная дама подвергает себя насмешкам горожан; поэтому он поклонился красавице и изысканно-вежливо проговорил:
— Не угодно ли вашей милости приподнять шлейф?
Лесная фея была растрогана таким проявлением доброжелательства и учтивости. Она остановилась и так посмотрела на него, что ему показалось, будто сверкающие искры ее глаз поразили его в самое сердце.
— Отныне ты, Кевенхюллер, сможешь своими руками смастерить самую диковинную машину, какую только захочешь, — проговорила она. — Но запомни: не вздумай пытаться сделать вторую такую же.
Так сказала она, и не было никаких оснований сомневаться в том, что она сказала правду. Ибо кто не знает об удивительной власти одетой в зеленое лесной феи, которая дарует мудрость и чудесные силы всякому, кто сумеет снискать ее милость?
Кевенхюллер остался в Карльстаде и снял там мастерскую. Дни и ночи работал он, стуча молотком, и вот через восемь дней чудо-машина была готова. Это была самоходная коляска. Она могла въезжать на гору и спускаться с горы, ехать быстро и медленно, ею можно было управлять, останавливать, приводить в движение и поворачивать как угодно. Это была замечательная коляска.
Кевенхюллер сразу же стал знаменит и приобрел массу друзей. Он так гордился своим изобретением, что отправился в Стокгольм, показать свою коляску королю. Ему не приходилось ожидать лошадей на постоялых дворах и препираться с возницами, трястись по плохим дорогам или ночевать на голых деревянных скамьях постоялых дворов. Он гордо ехал в своей коляске и через несколько часов прибыл в Стокгольм.
Он подкатил прямо ко дворцу. Король, окруженный придворными, вышел навстречу, и все наперебой выражали ему свое восхищение. И король сказал:
— Эту коляску ты должен подарить мне, Кевенхюллер.
И хотя Кевенхюллер отказался исполнить просьбу короля, тот продолжал упорно настаивать на своем.
И тут Кевенхюллер заметил в свите короля одну придворную даму с золотистыми волосами в зеленом платье. Он узнал ее и тотчас же понял, кто подал королю мысль просить у него в подарок коляску. Он очень огорчился. Он не мог допустить, чтобы кто-то другой обладал его чудесной коляской, но в то же время ему неудобно было отказать королю. И потому он наехал на стену дворца с такой - скоростью, что коляска разлетелась на мелкие куски.
Вернувшись в Карльстад, Кевенхюллер попытался смастерить еще одну такую коляску. Но это ему не удалось. Тогда он пришел в отчаяние от того дара, который получил от лесной феи. Он покинул праздную жизнь в замке отца, чтобы сделаться благодетелем для людей, а вовсе не для того, чтобы изготовлять хитроумные игрушки, которыми мог пользоваться только он один. Какой прок из того, что он сделался великим мастером или даже величайшим из всех мастеров, если он лишен возможности размножать свои чудесные творения, чтобы они принесли пользу всем людям!
И тогда этот образованный и талантливый человек так затосковал по спокойной работе, что с горя сделался каменотесом. Вот тогда-то он и выстроил высокую каменную башню у Западного моста по образцу главной башни в рыцарском замке его отца; он мечтал воздвигнуть на берегу Кларэльвена целый рыцарский замок с галереями и пристройками, порталами и внутренними двориками, валами, рвами и подъемными мостами.
Он хотел осуществить мечту своего детства. Все отрасли промышленности и все ремесла должны были быть представлены в залах этого замка. Белые от муки мельники и черномазые кузнецы, часовщики с зелеными козырьками и утомленными глазами, красильщики с перепачканными в краске руками, ткачи, токари, шлифовальщики — все должны были иметь в этом замке свои мастерские.
И все шло, как было задумано. Из камней, которые он сам обтесал, он сложил высокую башню. На ней он установил крылья, ибо башня должна была одновременно быть ветряной мельницей. А затем он хотел построить кузницу.
Однажды он стоял и смотрел на легкие сильные крылья мельницы, которые вращались под действием ветра. И тут снова вмешалась нечистая сила.
Ему вдруг почудилось, будто одетая в зеленое женщина снова смотрит на него, и из глаз ее вылетают целые снопы искр, которые проникают в его мозг и в самое сердце. Снова заперся он в своей мастерской и работал не покладая рук, с утра до ночи, без еды и без сна. И вот через восемь дней было готово новое чудо.
В один прекрасный день он взобрался на самый верх своей башни и начал пристраивать крылья себе на плечи.
Двое уличных мальчишек и какой-то школяр, которые сидели на мостовом быке и удили рыбу, вдруг увидели его и стали кричать что есть мочи. Они опрометью бросились в город, задыхаясь бежали по улицам и стучали во все двери, продолжая кричать:
— Кевенхюллер хочет летать! Кевенхюллер хочет летать!
Он спокойно стоял на башне и пристраивал свои крылья, а между тем со всего Карльстада сюда стекались толпы людей.
Служанки забыли про кипящие котлы и поднимающееся тесто. Старухи побросали свое вязание и, надев очки, тоже ковыляли по улицам. Члены городского суда и бургомистр, забыв про свои обязанности, покинули судейские столы. Учитель швырнул грамматику в угол, а школьники без разрешения выбежали из класса. Весь город устремился к Западному мосту.
Вскоре на мосту было черным-черно от массы людей, Соляной рынок был битком набит народом, и весь берег реки вплоть до дома епископа усеян людьми. Давка была невообразимая, и зевак собралось куда больше, чем в тот день, когда через город проезжал король Густав III. Он ехал в карете, запряженной восьмеркой лошадей, и мчался так быстро, что на поворотах карета кренилась на один бок.
Наконец Кевенхюллер укрепил крылья, несколько раз взмахнул ими и поднялся в воздух. Он парил в небе, высоко над землей.
Полной грудью он вдыхал чистый и пьянящий воздух. Грудь его вздымалась, и в нем закипала древняя рыцарская кровь его предков. Он нырял, как голубь, и парил, точно ястреб; он быстро взмахивал крыльями, словно ласточка, и, подобно соколу, уверенно направлял свой полет. Он смотрел вниз на прикованных к земле людей, которые, подняв головы, наблюдали за тем, как он плавает в воздухе. Если бы он только мог изготовить такие же крылья для каждого стоящего там, на земле! Если бы в его силах было дать каждому крылья, чтобы они могли взлететь и парить в чистом небе! Какие бы тогда из них вышли люди! Мысль о трагедии всей его жизни не покинула его даже в это мгновение торжества. Он не мог наслаждаться жизнью один, видя страдания других людей, О лесная фея, если бы только ему удалось снова встретиться с ней!
И тут перед его глазами, почти ослепленными ярким солнечным светом и струящимся воздухом, что-то промелькнуло. Он увидел, как на него надвигаются большие крылья, точь-в-точь такие же, как у него самого; и эти крылья тоже несли чье-то гибкое тело. Развевались золотистые волосы, колыхался зеленоватый с переливами шелк, блестели безумные глаза. О, это она! Это несомненно она!
Не отдавая себе отчета в том, что он делает, Кевенхюллер стремительно ринулся на нее, чтобы поцеловать, а может быть, убить ее — он и сам хорошенько не знал, — во всяком случае, он хотел, чтобы она освободила его от тяготеющего над ним проклятия. В этом стремительном полете ему изменили чувства и разум. Он не смотрел, куда летит, и видел перед собой одни лишь развевающиеся волосы и безумные глаза. Он почти настиг ее и протянул было руку, чтобы схватить ее, но тут крылья его запутались в ее более прочных крыльях, затрещали и развалились; и он, перевернувшись несколько раз в воздухе, начал падать вниз, сам не зная куда.
Когда сознание вернулось к нему, оказалось, что и он сам и его сломанные крылья лежат на крыше его собственной башни: падая вниз, он налетел на крылья ветряной мельницы, которые подхватили его, перевернули несколько раз и отбросили на крышу башни.
Вот чем кончилась эта затея.
Кевенхюллер впал снова в отчаяние. Будничный кропотливый труд ремесленника был ему ненавистен, а вновь взяться за свои хитроумные изобретения он не решался. Если ему снова придется разрушить какую-нибудь чудесную машину, сердце его разорвется от горя. А если он не разрушит ее, то лишится рассудка при мысли о том, что другим не будет от нее никакой пользы.
Он снова достал ту старую котомку, с которой странствовал, когда еще был подмастерьем, и суковатую палку, бросил свою ветряную мельницу и отправился на поиски лесной феи.
Он купил себе лошадь и карету, так как был уже немолод и не так легок на ногу, как прежде. Рассказывают, что, доезжая до леса, он выходил из кареты, углублялся в чащу и начинал звать зеленую фею:
— Лесная фея, а лесная фея! Это я, Кевенхюллер. Иди же сюда!
Но она не приходила.
Странствуя таким образом, он однажды попал в Экебю. Это произошло за несколько лет до изгнания майорши. В Экебю его хорошо приняли, и он там остался. Так среди обитателей кавалерского флигеля появился еще один высокий, крепкий, энергичный рыцарь, который умел не ударить лицом в грязь и за выпивкой и во время охоты. В нем возродились воспоминания далекого детства: он разрешал называть себя графом и благодаря своему небольшому орлиному носу, лохматым бровям, острой бородке и лихо закрученным кверху усам все больше и больше приобретал облик старого немецкого барона-разбойника.
Так он стал кавалером среди кавалеров и был ничуть не лучше и не хуже других — тех, кого, как считали в народе, майорша собиралась отдать нечистой силе. Волосы его поседели и мозг одряхлел. Он так состарился, что и думать забыл о славных подвигах своей юности. Он больше был неспособен творить чудеса. Это не он сделал самоходную коляску и летательный аппарат. О нет, все это пустое, одни разговоры!
Но вот майоршу изгнали из Экебю, и кавалеры сделались хозяевами большого имения. И тогда пошла там жизнь, хуже которой и представить себе невозможно. Над краем пронеслась божья буря: возрождались безумства юности, все недобрые силы подняли голову, и все доброе затрепетало; начались раздоры, люди не находили покоя на земле, а души на небесах. Доврские ведьмы верхом на волках спустились в долины, все злые силы природы вырвались на свободу... И вот лесная фея появилась в Экебю.
Кавалеры не знали, кто она. Они думали, что это бедная, несчастная женщина, которую довела до отчаяния злая свекровь. Поэтому они приютили ее, оказывали ей почести королевы и любили ее, как дитя.
Один только Кевенхюллер знал, кто она такая. Вначале он, как и все остальные, был ослеплен. Но стоило ей однажды надеть платье из зеленоватого с переливами шелка, как Кевенхюллер тотчас же узнал ее.
Она восседала на лучшем, отделанном шелком диване в Экебю, а кавалеры, эти старые дураки, из кожи вон лезли, чтобы угодить ей. Один был поваром, другой лакеем, третий чтецом, четвертый придворным музыкантом, пятый башмачником — для каждого нашлось занятие.
Мерзкая притворщица строила из себя больную, но Кевенхюллер отлично знал, что это была за болезнь. Она просто потешалась над ними, вот и все.
Он предостерегал кавалеров.
— Взгляните только на эти мелкие, острые зубы, — говорил он, — на эти дикие блуждающие глаза! Это лесная фея. Вся нечисть зашевелилась в это ужасное время. Говорю вам, она явилась сюда, чтобы нас погубить. Я уже не раз встречал ее прежде.
Но стоило Кевенхюллеру увидеть лесную фею, как им вновь овладела жажда творить. Сердце его горело, и пальцы ломило от желания обхватить молоток и напильник. Он не выдержал. Скрепя сердце он надел рабочую одежду и заперся в старой маленькой кузнице, которую превратил теперь в свою мастерскую.
И тогда по всему Вермланду пошел слух: «Кевенхюллер принялся за работу!»
И все прислушивались, затаив дыхание, к ударам молотка, лязгу напильника и шипению мехов в запертой мастерской.
Скоро должно появиться на свете новое чудо. Что же это будет? Быть может, это будет приспособление, которое даст людям возможность ходить пешком по воде, или гигантская лестница, по которой можно добраться до Большой Медведицы?
Что ж, для такого человека, как Кевенхюллер, нет ничего невозможного. Своими собственными глазами видели люди, как он летал по воздуху, как его коляска с шумом разъезжала по улицам Карльстада. Это дар лесной феи. Конечно, для него нет ничего невозможного.
И вот наконец в ночь на первое или второе октября, я не помню точно, новое чудо было готово. Кевенхюллер вышел из мастерской, держа в руках чудесную машину. Это было огненное колесо, которое непрерывно вертелось, и спицы его при этом светились, излучая тепло и свет. Это было новое солнце. Стоило Кевенхюллеру выйти с ним из мастерской, как ночной мрак тотчас же рассеялся, воробьи зачирикали и на облаках заиграли нежные краски зари.
Это было чудеснейшее изобретение. Не будет на земле больше тьмы и холода. Голова его кружилась, когда он думал об этом. Пусть солнце на небе всходит и заходит, и день пусть сменяется ночью, но теперь тысячи тысяч его огненных колес будут пылать над землей, и теплый воздух будет струиться, как это бывает в самые жаркие летние дни. Тогда можно будет непрерывно собирать урожаи под звездным небом среди зимы, круглый год будут созревать на лесистых склонах земляника и брусника, и воды никогда не будут скованы льдом.
Теперь с помощью этого нового чуда можно будет изменить облик земли. Огненное колесо станет шубой для бедняков и солнцем для рудокопов. Оно будет давать энергию фабрикам, жизнь природе, оно принесет богатство и счастье всем людям. Но нет, он прекрасно знал, что все это одни лишь мечты, что лесная фея никогда не допустит, чтобы он сделал хотя бы еще одно огненное колесо. Гнев и жажда мести охватили его, и он решил, что прежде всего он должен расправиться с нею, а уж там будь что будет.
Он бросился к большому господскому дому и поставил в передней, прямо под лестницей, свое огненное колесо. Он решил поджечь дом, чтобы с ним вместе сгорела лесная фея.
После этого он вернулся к себе в мастерскую, сел и стал напряженно прислушиваться.
Вскоре во дворе послышался шум голосов. Было ясно, что случилось нечто из ряда вон выходящее.
«Что ж, бегайте теперь, кричите, бейте в набат! Она все-таки сгорит, эта ведьма, которую вы уложили спать на шелка!
Может быть, она уже корчится в муках, а может быть, она мечется из комнаты в комнату, спасаясь от пламени? Ах, как красиво будет гореть зеленый шелк ее платья, а языки пламени будут играть ее распущенными волосами! Смелее, огонь, смелее, лови, жги ее! Ведьмы хорошо горят! Языки пламени, не бойтесь ее заклинаний! Пусть сгорит она! Из-за нее мне пришлось гореть на медленном огне всю жизнь».
Раздается звон колокола, слышится громыхание телег, пожарные насосы подают воду с озера, со всех окрестных деревень сбегаются люди. Шум голосов, крики, вопли и приказания сливаются с ревом бушующего пламени, крыша проваливается со страшным треском. Но ничто не тревожит Кевенхюллера. Он невозмутимо сидит на чурбане, потирая руки.
Но вот послышался такой грохот, словно небо упало на землю, и он вскочил.
— Свершилось! — ликуя воскликнул он. — Теперь уж она не уйдет! Теперь она либо раздавлена балками, либо сгорела в огне. Наконец-то свершилось!
Он вспомнил о том, что честь и могущество Экебю принесены в жертву ради того, чтобы покончить с ней. Погибло все: великолепные залы, которые видели столько веселья, комнаты, чьи стены хранили в себе столько чудесных воспоминаний, столы, ломившиеся от изысканных яств, дорогая старинная мебель, серебро и фарфор...
Он вдруг вскочил с громким криком. Его огненное колесо, его солнце, машина, от которой зависело счастье всей его жизни, — разве не сам он поставил его под лестницей, чтобы вызвать пожар?
Кевенхюллеру вдруг представилось все это настолько чудовищным, что он окаменел от ужаса.
«Уж не схожу ли я с ума? — подумал он. — Как я мог все это сделать?»
И в то же мгновение открылась запертая дверь и в мастерскую вошла лесная фея.
Улыбающаяся и красивая, стояла она на пороге. На ее зеленом платье не было заметно ни соринки, ни пятнышка, и золотистые волосы ее не пахли дымом. Она была точно такой же, какой он впервые увидел ее на Карльстадской площади в дни своей юности; она распространяла вокруг себя благоухание леса, а ее мохнатый хвост волочился за нею.
— А Экебю горит, — сказала она со смехом.
Кевенхюллер хотел было запустить ей в голову кувалду, но тут заметил, что она держит в руке его огненное колесо.
— Смотри, что я спасла для тебя! — сказала она.
Кевенхюллер бросился перед ней на колени.
— Это ты сломала мою самоходную коляску, ты разрушила мои крылья и ты разбила всю мою жизнь. Будь милостива и сжалься надо мной.
Она уселась на верстак, все такая же молодая и задорная, какой он впервые увидел ее на рыночной площади в Карльстаде.
— Мне кажется, ты знаешь, кто я такая, — сказала она.
— Я знаю, кто ты, я всегда знал это, — ответил несчастный. — Это ты даруешь вдохновение людям. Но прошу тебя, возврати мне свободу, избавь меня от своего дара! Хватит с меня чудесных машин! Позволь мне снова стать таким, как все люди. За что преследуешь ты меня? За что?
— Безумец! — отвечала лесная фея. — Я всегда желала тебе добра. Я щедро одарила тебя, но я могу все забрать, если хочешь. Только подумай хорошенько! Не пришлось бы раскаяться после.
— Нет, нет, — воскликнул он, — забери от меня эту способность творить чудеса!
— Тогда ты должен сперва разрушить вот это, — сказала она, бросив ему под ноги огненное колесо.
Без колебаний занес он кувалду над пылающим огненным солнцем, над этим мерзким изделием волшебства, которое не могло приносить пользу людям. Искры и обломки разлетались по мастерской, вспышки пламени заплясали вокруг него, и вот последняя из его чудесных машин лежала, превращенная в груду обломков.
— Ну вот, теперь я забираю у тебя свой дар, — сказала лесная фея.
Когда она стояла в дверях, озаренная отблесками пожара, он в последний раз взглянул на нее.
И теперь прекраснее, чем когда-либо прежде, показалась она ему, но не злой, а лишь строгой и гордой.
— Безумец! — сказала она. — Разве я когда-нибудь запрещала другим строить то, что ты изобрел? Разве было у меня иное стремление, как избавить твой гений от простой работы ремесленника?
С этими словами она ушла. Еще несколько дней после этого Кевенхюллер никак не мог оправиться от припадка, а затем снова сделался таким, каким многие годы кавалеры знали его.
Но за это время он спалил Экебю. Хотя никто из людей не пострадал при пожаре, кавалеры были глубоко опечалены тем, что по их вине сгорел этот гостеприимный дом, с которым у них было связано так много приятных воспоминаний.
О люди нынешних дней, что если бы вам или мне довелось повстречаться с лесной феей на рыночной площади Карльстада, разве не могло бы случиться, что и я и вы, подобно Кевенхюллеру, отправились бы потом в лес и стали бы звать ее! Но разве хоть кто-нибудь может увидеть ее теперь? Да и кто в наши дни может пожаловаться, что на его долю досталось слишком много ее даров?
Он был готов превратить башни своего замка в ветряные мельницы, рыцарские залы — в кузницы, а жилые комнаты — в мастерские часовщика. Ему бы хотелось наводнить замок вращающимися колесами и раскачивающимися рычагами. Но это было невозможно. И тогда он покинул свой роскошный замок, чтобы изучить ремесло часовщика. Вскоре он постиг все тонкости этой сложной науки о зубчатых колесах, пружинах и маятниках. Он научился делать и солнечные, и астрономические, и стенные маятниковые часы с поющими канарейками и играющими на рожках пастухами — все, начиная от огромных курантов, удивительный механизм которых едва умещался на церковной колокольне, и до крошечных часиков, вделанных в медальон.
Получив звание часовых дел мастера, он взвалил себе на спину котомку, взял в руки суковатую палку и отправился странствовать по белу свету, изучая все, что приводилось в движение с помощью валов и колес. Кевенхюллер ведь не был обыкновенным часовщиком, он хотел стать великим изобретателем и преобразователем мира.
Немало постранствовав, он наконец попал в Вермланд, где и остался, изучая мельничные колеса и рудники. Однажды прекрасным летним утром он переходил через рыночную площадь Карльстада. И вот надо же было так случиться, что в это же самое время одной лесной фее вздумалось забрести в город. Эта дама важно переходила рыночную площадь с противоположной стороны, навстречу Кевенхюллеру.
Встреча эта оказалась роковой для изобретателя! У нее были блестящие глаза с зеленоватым отливом и распущенные золотистые волосы, почти достигавшие земли; одета она была в зеленоватый с переливами шелк. И вот эта язычница, дочь лесных троллей, показалась Кевенхюллеру прекраснее всех христианок, каких он когда-либо встречал в своей жизни. Он остановился и, как зачарованный, смотрел на нее, пока она приближалась.
Она явилась сюда прямо из лесной чащи, где растут гигантские папоротники, где солнечный свет с трудом пробивается сквозь густую хвою сосен и лишь слегка золотит пожелтевший мох, где ползучие растения стелются по поросшим лишайником валунам.
Мне хотелось бы быть на месте Кевенхюллера и увидеть ее с листьями папоротника и еловой хвоей в распущенных волосах, с маленькой черной гадюкой на шее. Представьте себе ее облик: гибкая, с крадущимися движениями лесного хищника, а вокруг нее распространяется свежее благоухание смолы, земляники и мха!
Какой же, должно быть, вызвало переполох ее появление на карльстадской площади! При виде ее развевавшихся по ветру длинных волос шарахались лошади, а уличные мальчишки бежали за ней. Мясники побросали безмены и топоры и пялили на нее глаза. Женщины с криком побежали за епископом, требуя немедля изгнать нечисть из города.
Она же спокойно и невозмутимо продолжала свой путь и лишь слегка улыбалась, видя поднявшуюся суматоху, И Кевенхюллер при этом заметил, как насмешливо изгибались ее пунцовые губы, приоткрывая маленькие, острые, хищные зубы.
Накинутый сверху плащ мог бы еще скрыть, кто она такая, но, на беду, она забыла спрятать свой хвост. И теперь он волочился за ней по булыжной мостовой.
Кевенхюллер заметил и хвост, и его глубоко огорчило, что такая важная дама подвергает себя насмешкам горожан; поэтому он поклонился красавице и изысканно-вежливо проговорил:
— Не угодно ли вашей милости приподнять шлейф?
Лесная фея была растрогана таким проявлением доброжелательства и учтивости. Она остановилась и так посмотрела на него, что ему показалось, будто сверкающие искры ее глаз поразили его в самое сердце.
— Отныне ты, Кевенхюллер, сможешь своими руками смастерить самую диковинную машину, какую только захочешь, — проговорила она. — Но запомни: не вздумай пытаться сделать вторую такую же.
Так сказала она, и не было никаких оснований сомневаться в том, что она сказала правду. Ибо кто не знает об удивительной власти одетой в зеленое лесной феи, которая дарует мудрость и чудесные силы всякому, кто сумеет снискать ее милость?
Кевенхюллер остался в Карльстаде и снял там мастерскую. Дни и ночи работал он, стуча молотком, и вот через восемь дней чудо-машина была готова. Это была самоходная коляска. Она могла въезжать на гору и спускаться с горы, ехать быстро и медленно, ею можно было управлять, останавливать, приводить в движение и поворачивать как угодно. Это была замечательная коляска.
Кевенхюллер сразу же стал знаменит и приобрел массу друзей. Он так гордился своим изобретением, что отправился в Стокгольм, показать свою коляску королю. Ему не приходилось ожидать лошадей на постоялых дворах и препираться с возницами, трястись по плохим дорогам или ночевать на голых деревянных скамьях постоялых дворов. Он гордо ехал в своей коляске и через несколько часов прибыл в Стокгольм.
Он подкатил прямо ко дворцу. Король, окруженный придворными, вышел навстречу, и все наперебой выражали ему свое восхищение. И король сказал:
— Эту коляску ты должен подарить мне, Кевенхюллер.
И хотя Кевенхюллер отказался исполнить просьбу короля, тот продолжал упорно настаивать на своем.
И тут Кевенхюллер заметил в свите короля одну придворную даму с золотистыми волосами в зеленом платье. Он узнал ее и тотчас же понял, кто подал королю мысль просить у него в подарок коляску. Он очень огорчился. Он не мог допустить, чтобы кто-то другой обладал его чудесной коляской, но в то же время ему неудобно было отказать королю. И потому он наехал на стену дворца с такой - скоростью, что коляска разлетелась на мелкие куски.
Вернувшись в Карльстад, Кевенхюллер попытался смастерить еще одну такую коляску. Но это ему не удалось. Тогда он пришел в отчаяние от того дара, который получил от лесной феи. Он покинул праздную жизнь в замке отца, чтобы сделаться благодетелем для людей, а вовсе не для того, чтобы изготовлять хитроумные игрушки, которыми мог пользоваться только он один. Какой прок из того, что он сделался великим мастером или даже величайшим из всех мастеров, если он лишен возможности размножать свои чудесные творения, чтобы они принесли пользу всем людям!
И тогда этот образованный и талантливый человек так затосковал по спокойной работе, что с горя сделался каменотесом. Вот тогда-то он и выстроил высокую каменную башню у Западного моста по образцу главной башни в рыцарском замке его отца; он мечтал воздвигнуть на берегу Кларэльвена целый рыцарский замок с галереями и пристройками, порталами и внутренними двориками, валами, рвами и подъемными мостами.
Он хотел осуществить мечту своего детства. Все отрасли промышленности и все ремесла должны были быть представлены в залах этого замка. Белые от муки мельники и черномазые кузнецы, часовщики с зелеными козырьками и утомленными глазами, красильщики с перепачканными в краске руками, ткачи, токари, шлифовальщики — все должны были иметь в этом замке свои мастерские.
И все шло, как было задумано. Из камней, которые он сам обтесал, он сложил высокую башню. На ней он установил крылья, ибо башня должна была одновременно быть ветряной мельницей. А затем он хотел построить кузницу.
Однажды он стоял и смотрел на легкие сильные крылья мельницы, которые вращались под действием ветра. И тут снова вмешалась нечистая сила.
Ему вдруг почудилось, будто одетая в зеленое женщина снова смотрит на него, и из глаз ее вылетают целые снопы искр, которые проникают в его мозг и в самое сердце. Снова заперся он в своей мастерской и работал не покладая рук, с утра до ночи, без еды и без сна. И вот через восемь дней было готово новое чудо.
В один прекрасный день он взобрался на самый верх своей башни и начал пристраивать крылья себе на плечи.
Двое уличных мальчишек и какой-то школяр, которые сидели на мостовом быке и удили рыбу, вдруг увидели его и стали кричать что есть мочи. Они опрометью бросились в город, задыхаясь бежали по улицам и стучали во все двери, продолжая кричать:
— Кевенхюллер хочет летать! Кевенхюллер хочет летать!
Он спокойно стоял на башне и пристраивал свои крылья, а между тем со всего Карльстада сюда стекались толпы людей.
Служанки забыли про кипящие котлы и поднимающееся тесто. Старухи побросали свое вязание и, надев очки, тоже ковыляли по улицам. Члены городского суда и бургомистр, забыв про свои обязанности, покинули судейские столы. Учитель швырнул грамматику в угол, а школьники без разрешения выбежали из класса. Весь город устремился к Западному мосту.
Вскоре на мосту было черным-черно от массы людей, Соляной рынок был битком набит народом, и весь берег реки вплоть до дома епископа усеян людьми. Давка была невообразимая, и зевак собралось куда больше, чем в тот день, когда через город проезжал король Густав III. Он ехал в карете, запряженной восьмеркой лошадей, и мчался так быстро, что на поворотах карета кренилась на один бок.
Наконец Кевенхюллер укрепил крылья, несколько раз взмахнул ими и поднялся в воздух. Он парил в небе, высоко над землей.
Полной грудью он вдыхал чистый и пьянящий воздух. Грудь его вздымалась, и в нем закипала древняя рыцарская кровь его предков. Он нырял, как голубь, и парил, точно ястреб; он быстро взмахивал крыльями, словно ласточка, и, подобно соколу, уверенно направлял свой полет. Он смотрел вниз на прикованных к земле людей, которые, подняв головы, наблюдали за тем, как он плавает в воздухе. Если бы он только мог изготовить такие же крылья для каждого стоящего там, на земле! Если бы в его силах было дать каждому крылья, чтобы они могли взлететь и парить в чистом небе! Какие бы тогда из них вышли люди! Мысль о трагедии всей его жизни не покинула его даже в это мгновение торжества. Он не мог наслаждаться жизнью один, видя страдания других людей, О лесная фея, если бы только ему удалось снова встретиться с ней!
И тут перед его глазами, почти ослепленными ярким солнечным светом и струящимся воздухом, что-то промелькнуло. Он увидел, как на него надвигаются большие крылья, точь-в-точь такие же, как у него самого; и эти крылья тоже несли чье-то гибкое тело. Развевались золотистые волосы, колыхался зеленоватый с переливами шелк, блестели безумные глаза. О, это она! Это несомненно она!
Не отдавая себе отчета в том, что он делает, Кевенхюллер стремительно ринулся на нее, чтобы поцеловать, а может быть, убить ее — он и сам хорошенько не знал, — во всяком случае, он хотел, чтобы она освободила его от тяготеющего над ним проклятия. В этом стремительном полете ему изменили чувства и разум. Он не смотрел, куда летит, и видел перед собой одни лишь развевающиеся волосы и безумные глаза. Он почти настиг ее и протянул было руку, чтобы схватить ее, но тут крылья его запутались в ее более прочных крыльях, затрещали и развалились; и он, перевернувшись несколько раз в воздухе, начал падать вниз, сам не зная куда.
Когда сознание вернулось к нему, оказалось, что и он сам и его сломанные крылья лежат на крыше его собственной башни: падая вниз, он налетел на крылья ветряной мельницы, которые подхватили его, перевернули несколько раз и отбросили на крышу башни.
Вот чем кончилась эта затея.
Кевенхюллер впал снова в отчаяние. Будничный кропотливый труд ремесленника был ему ненавистен, а вновь взяться за свои хитроумные изобретения он не решался. Если ему снова придется разрушить какую-нибудь чудесную машину, сердце его разорвется от горя. А если он не разрушит ее, то лишится рассудка при мысли о том, что другим не будет от нее никакой пользы.
Он снова достал ту старую котомку, с которой странствовал, когда еще был подмастерьем, и суковатую палку, бросил свою ветряную мельницу и отправился на поиски лесной феи.
Он купил себе лошадь и карету, так как был уже немолод и не так легок на ногу, как прежде. Рассказывают, что, доезжая до леса, он выходил из кареты, углублялся в чащу и начинал звать зеленую фею:
— Лесная фея, а лесная фея! Это я, Кевенхюллер. Иди же сюда!
Но она не приходила.
Странствуя таким образом, он однажды попал в Экебю. Это произошло за несколько лет до изгнания майорши. В Экебю его хорошо приняли, и он там остался. Так среди обитателей кавалерского флигеля появился еще один высокий, крепкий, энергичный рыцарь, который умел не ударить лицом в грязь и за выпивкой и во время охоты. В нем возродились воспоминания далекого детства: он разрешал называть себя графом и благодаря своему небольшому орлиному носу, лохматым бровям, острой бородке и лихо закрученным кверху усам все больше и больше приобретал облик старого немецкого барона-разбойника.
Так он стал кавалером среди кавалеров и был ничуть не лучше и не хуже других — тех, кого, как считали в народе, майорша собиралась отдать нечистой силе. Волосы его поседели и мозг одряхлел. Он так состарился, что и думать забыл о славных подвигах своей юности. Он больше был неспособен творить чудеса. Это не он сделал самоходную коляску и летательный аппарат. О нет, все это пустое, одни разговоры!
Но вот майоршу изгнали из Экебю, и кавалеры сделались хозяевами большого имения. И тогда пошла там жизнь, хуже которой и представить себе невозможно. Над краем пронеслась божья буря: возрождались безумства юности, все недобрые силы подняли голову, и все доброе затрепетало; начались раздоры, люди не находили покоя на земле, а души на небесах. Доврские ведьмы верхом на волках спустились в долины, все злые силы природы вырвались на свободу... И вот лесная фея появилась в Экебю.
Кавалеры не знали, кто она. Они думали, что это бедная, несчастная женщина, которую довела до отчаяния злая свекровь. Поэтому они приютили ее, оказывали ей почести королевы и любили ее, как дитя.
Один только Кевенхюллер знал, кто она такая. Вначале он, как и все остальные, был ослеплен. Но стоило ей однажды надеть платье из зеленоватого с переливами шелка, как Кевенхюллер тотчас же узнал ее.
Она восседала на лучшем, отделанном шелком диване в Экебю, а кавалеры, эти старые дураки, из кожи вон лезли, чтобы угодить ей. Один был поваром, другой лакеем, третий чтецом, четвертый придворным музыкантом, пятый башмачником — для каждого нашлось занятие.
Мерзкая притворщица строила из себя больную, но Кевенхюллер отлично знал, что это была за болезнь. Она просто потешалась над ними, вот и все.
Он предостерегал кавалеров.
— Взгляните только на эти мелкие, острые зубы, — говорил он, — на эти дикие блуждающие глаза! Это лесная фея. Вся нечисть зашевелилась в это ужасное время. Говорю вам, она явилась сюда, чтобы нас погубить. Я уже не раз встречал ее прежде.
Но стоило Кевенхюллеру увидеть лесную фею, как им вновь овладела жажда творить. Сердце его горело, и пальцы ломило от желания обхватить молоток и напильник. Он не выдержал. Скрепя сердце он надел рабочую одежду и заперся в старой маленькой кузнице, которую превратил теперь в свою мастерскую.
И тогда по всему Вермланду пошел слух: «Кевенхюллер принялся за работу!»
И все прислушивались, затаив дыхание, к ударам молотка, лязгу напильника и шипению мехов в запертой мастерской.
Скоро должно появиться на свете новое чудо. Что же это будет? Быть может, это будет приспособление, которое даст людям возможность ходить пешком по воде, или гигантская лестница, по которой можно добраться до Большой Медведицы?
Что ж, для такого человека, как Кевенхюллер, нет ничего невозможного. Своими собственными глазами видели люди, как он летал по воздуху, как его коляска с шумом разъезжала по улицам Карльстада. Это дар лесной феи. Конечно, для него нет ничего невозможного.
И вот наконец в ночь на первое или второе октября, я не помню точно, новое чудо было готово. Кевенхюллер вышел из мастерской, держа в руках чудесную машину. Это было огненное колесо, которое непрерывно вертелось, и спицы его при этом светились, излучая тепло и свет. Это было новое солнце. Стоило Кевенхюллеру выйти с ним из мастерской, как ночной мрак тотчас же рассеялся, воробьи зачирикали и на облаках заиграли нежные краски зари.
Это было чудеснейшее изобретение. Не будет на земле больше тьмы и холода. Голова его кружилась, когда он думал об этом. Пусть солнце на небе всходит и заходит, и день пусть сменяется ночью, но теперь тысячи тысяч его огненных колес будут пылать над землей, и теплый воздух будет струиться, как это бывает в самые жаркие летние дни. Тогда можно будет непрерывно собирать урожаи под звездным небом среди зимы, круглый год будут созревать на лесистых склонах земляника и брусника, и воды никогда не будут скованы льдом.
Теперь с помощью этого нового чуда можно будет изменить облик земли. Огненное колесо станет шубой для бедняков и солнцем для рудокопов. Оно будет давать энергию фабрикам, жизнь природе, оно принесет богатство и счастье всем людям. Но нет, он прекрасно знал, что все это одни лишь мечты, что лесная фея никогда не допустит, чтобы он сделал хотя бы еще одно огненное колесо. Гнев и жажда мести охватили его, и он решил, что прежде всего он должен расправиться с нею, а уж там будь что будет.
Он бросился к большому господскому дому и поставил в передней, прямо под лестницей, свое огненное колесо. Он решил поджечь дом, чтобы с ним вместе сгорела лесная фея.
После этого он вернулся к себе в мастерскую, сел и стал напряженно прислушиваться.
Вскоре во дворе послышался шум голосов. Было ясно, что случилось нечто из ряда вон выходящее.
«Что ж, бегайте теперь, кричите, бейте в набат! Она все-таки сгорит, эта ведьма, которую вы уложили спать на шелка!
Может быть, она уже корчится в муках, а может быть, она мечется из комнаты в комнату, спасаясь от пламени? Ах, как красиво будет гореть зеленый шелк ее платья, а языки пламени будут играть ее распущенными волосами! Смелее, огонь, смелее, лови, жги ее! Ведьмы хорошо горят! Языки пламени, не бойтесь ее заклинаний! Пусть сгорит она! Из-за нее мне пришлось гореть на медленном огне всю жизнь».
Раздается звон колокола, слышится громыхание телег, пожарные насосы подают воду с озера, со всех окрестных деревень сбегаются люди. Шум голосов, крики, вопли и приказания сливаются с ревом бушующего пламени, крыша проваливается со страшным треском. Но ничто не тревожит Кевенхюллера. Он невозмутимо сидит на чурбане, потирая руки.
Но вот послышался такой грохот, словно небо упало на землю, и он вскочил.
— Свершилось! — ликуя воскликнул он. — Теперь уж она не уйдет! Теперь она либо раздавлена балками, либо сгорела в огне. Наконец-то свершилось!
Он вспомнил о том, что честь и могущество Экебю принесены в жертву ради того, чтобы покончить с ней. Погибло все: великолепные залы, которые видели столько веселья, комнаты, чьи стены хранили в себе столько чудесных воспоминаний, столы, ломившиеся от изысканных яств, дорогая старинная мебель, серебро и фарфор...
Он вдруг вскочил с громким криком. Его огненное колесо, его солнце, машина, от которой зависело счастье всей его жизни, — разве не сам он поставил его под лестницей, чтобы вызвать пожар?
Кевенхюллеру вдруг представилось все это настолько чудовищным, что он окаменел от ужаса.
«Уж не схожу ли я с ума? — подумал он. — Как я мог все это сделать?»
И в то же мгновение открылась запертая дверь и в мастерскую вошла лесная фея.
Улыбающаяся и красивая, стояла она на пороге. На ее зеленом платье не было заметно ни соринки, ни пятнышка, и золотистые волосы ее не пахли дымом. Она была точно такой же, какой он впервые увидел ее на Карльстадской площади в дни своей юности; она распространяла вокруг себя благоухание леса, а ее мохнатый хвост волочился за нею.
— А Экебю горит, — сказала она со смехом.
Кевенхюллер хотел было запустить ей в голову кувалду, но тут заметил, что она держит в руке его огненное колесо.
— Смотри, что я спасла для тебя! — сказала она.
Кевенхюллер бросился перед ней на колени.
— Это ты сломала мою самоходную коляску, ты разрушила мои крылья и ты разбила всю мою жизнь. Будь милостива и сжалься надо мной.
Она уселась на верстак, все такая же молодая и задорная, какой он впервые увидел ее на рыночной площади в Карльстаде.
— Мне кажется, ты знаешь, кто я такая, — сказала она.
— Я знаю, кто ты, я всегда знал это, — ответил несчастный. — Это ты даруешь вдохновение людям. Но прошу тебя, возврати мне свободу, избавь меня от своего дара! Хватит с меня чудесных машин! Позволь мне снова стать таким, как все люди. За что преследуешь ты меня? За что?
— Безумец! — отвечала лесная фея. — Я всегда желала тебе добра. Я щедро одарила тебя, но я могу все забрать, если хочешь. Только подумай хорошенько! Не пришлось бы раскаяться после.
— Нет, нет, — воскликнул он, — забери от меня эту способность творить чудеса!
— Тогда ты должен сперва разрушить вот это, — сказала она, бросив ему под ноги огненное колесо.
Без колебаний занес он кувалду над пылающим огненным солнцем, над этим мерзким изделием волшебства, которое не могло приносить пользу людям. Искры и обломки разлетались по мастерской, вспышки пламени заплясали вокруг него, и вот последняя из его чудесных машин лежала, превращенная в груду обломков.
— Ну вот, теперь я забираю у тебя свой дар, — сказала лесная фея.
Когда она стояла в дверях, озаренная отблесками пожара, он в последний раз взглянул на нее.
И теперь прекраснее, чем когда-либо прежде, показалась она ему, но не злой, а лишь строгой и гордой.
— Безумец! — сказала она. — Разве я когда-нибудь запрещала другим строить то, что ты изобрел? Разве было у меня иное стремление, как избавить твой гений от простой работы ремесленника?
С этими словами она ушла. Еще несколько дней после этого Кевенхюллер никак не мог оправиться от припадка, а затем снова сделался таким, каким многие годы кавалеры знали его.
Но за это время он спалил Экебю. Хотя никто из людей не пострадал при пожаре, кавалеры были глубоко опечалены тем, что по их вине сгорел этот гостеприимный дом, с которым у них было связано так много приятных воспоминаний.
О люди нынешних дней, что если бы вам или мне довелось повстречаться с лесной феей на рыночной площади Карльстада, разве не могло бы случиться, что и я и вы, подобно Кевенхюллеру, отправились бы потом в лес и стали бы звать ее! Но разве хоть кто-нибудь может увидеть ее теперь? Да и кто в наши дни может пожаловаться, что на его долю досталось слишком много ее даров?
Глава тридцать четвертая
ЯРМАРКА В БРУБЮ
В первую пятницу октября в Брубю начинается недельная ярмарка. Это большой осенний праздник. В каждом доме пекут хлебы, режут скотину и шьют зимнюю одежду, чтобы обновить ее на ярмарке; праздничные блюда — жареный гусь и творожники — не сходят со стола по целым дням, водка льется рекой. Никто не работает, все готовятся к празднику. Прислуга и работники пересчитывают заработанные деньги и ведут нескончаемые разговоры о том, что они купят на ярмарке. По дорогам тянутся целые толпы людей, пришедших издалека с котомкой за плечами и с палкой в руке. Многие гонят на ярмарку скот. Упрямые молодые бычки и козлы, которые не желают идти и упираются передними ногами в землю, доставляют немало хлопот своим владельцам и огромное удовольствие зрителям. Люди богатые ездят друг к другу в гости; идет обмен новостями, обсуждаются цены на скот и на домашнюю утварь. Дети только и мечтают, что о подарках и карманных деньгах, которые им обещаны к ярмарке.
В первый день ярмарки по всему Брубю и на широкой ярмарочной площади царит невообразимая суматоха! Воздвигаются дощатые павильоны, в которых городские торговцы раскладывают свой товар, а прибывшие на ярмарку далекарлийцы [31]и жители Вестерётланда стоят со своими товарами за длинными прилавками, над которыми колышутся белые парусиновые навесы. Кого только здесь нет: канатные плясуны, шарманщики, слепые скрипачи, гадалки, торговцы сластями и кабатчики. За прилавками стоят торговцы посудой, глиняной и деревянной. Лук и хрен, яблоки и груши предлагают огородники и садовники из больших имений. Прямо на земле расставлена масса посуды из красновато-коричневой меди, добела вылуженной изнутри.
Но по ярмарке в этом году заметно, что и в Свартшё, и в Бру, и в Лёввике, да и в остальных приходах, расположенных по берегам Лёвена, царит нужда: торговля в ларьках и на лотках идет плохо. Наибольшее оживление царит на скотном рынке, ибо многие крестьяне вынуждены продавать коров и лошадей, чтобы самим как-нибудь перебиться зиму.
Весело на ярмарке в Брубю. Были бы только деньги на пару стаканчиков, и тогда можно не тужить. Но опьяняет и веселит не только водка: стоит обитателям лесного захолустья очутиться на ярмарочной площади, среди сутолоки, гомона, крика и хохота шумной толпы, как головы у них начинают кружиться и они словно хмелеют от ярмарочной суеты.
На ярмарке, конечно, прежде всего покупают и продают, но разве одно лишь это привлекает сюда столько народу. Нет, самое интересное, это зазвать к своему возу побольше родственников и друзей и угостить их такими вкусными вещами, как жареные бараньи потроха или гусь, и поднести им водки, а то упросить девушку принять в подарок молитвенник или шелковый платок или пройтись по ярмарке, выбирая ярмарочные гостинцы для малышей, оставшихся дома.
В первый день ярмарки по всему Брубю и на широкой ярмарочной площади царит невообразимая суматоха! Воздвигаются дощатые павильоны, в которых городские торговцы раскладывают свой товар, а прибывшие на ярмарку далекарлийцы [31]и жители Вестерётланда стоят со своими товарами за длинными прилавками, над которыми колышутся белые парусиновые навесы. Кого только здесь нет: канатные плясуны, шарманщики, слепые скрипачи, гадалки, торговцы сластями и кабатчики. За прилавками стоят торговцы посудой, глиняной и деревянной. Лук и хрен, яблоки и груши предлагают огородники и садовники из больших имений. Прямо на земле расставлена масса посуды из красновато-коричневой меди, добела вылуженной изнутри.
Но по ярмарке в этом году заметно, что и в Свартшё, и в Бру, и в Лёввике, да и в остальных приходах, расположенных по берегам Лёвена, царит нужда: торговля в ларьках и на лотках идет плохо. Наибольшее оживление царит на скотном рынке, ибо многие крестьяне вынуждены продавать коров и лошадей, чтобы самим как-нибудь перебиться зиму.
Весело на ярмарке в Брубю. Были бы только деньги на пару стаканчиков, и тогда можно не тужить. Но опьяняет и веселит не только водка: стоит обитателям лесного захолустья очутиться на ярмарочной площади, среди сутолоки, гомона, крика и хохота шумной толпы, как головы у них начинают кружиться и они словно хмелеют от ярмарочной суеты.
На ярмарке, конечно, прежде всего покупают и продают, но разве одно лишь это привлекает сюда столько народу. Нет, самое интересное, это зазвать к своему возу побольше родственников и друзей и угостить их такими вкусными вещами, как жареные бараньи потроха или гусь, и поднести им водки, а то упросить девушку принять в подарок молитвенник или шелковый платок или пройтись по ярмарке, выбирая ярмарочные гостинцы для малышей, оставшихся дома.