Страница:
Все, кто только не остался дома, чтобы присматривать за хозяйством, собрались на ярмарке в Брубю. Здесь и кавалеры из Экебю, и крестьяне из Нюгорда, и барышники из Норвегии, и финны из северных лесов, и цыгане.
Временами это волнующееся море людей начинает кружиться, словно водоворот. Никто не знает, что происходит в самом центре этого вихря, пока несколько полицейских не проберутся через толпу, чтобы прекратить драку или поднять опрокинутый воз. А в следующий момент — глядь, уж новая толпа собралась вокруг торговца, затеявшего перебранку с бойкой на язык девкой.
Но вот около полудня началось большое побоище. Некоторым крестьянам вдруг взбрело в голову, что вестерётландцы пользуются слишком коротким альном, и поэтому вокруг их лотков то и дело возникают споры и крики, которые кончаются потасовкой. У людей, которые чуть не целый год не видели вокруг себя ничего, кроме нужды и горя, так и чешутся руки выместить на ком-нибудь свою злобу, все равно на ком и за что. А стоит только драке начаться, как все силачи и задиры сбегаются со всех сторон. Кавалеры пробираются вперед, чтобы своими силами установить мир и порядок, а далекарлийцы спешат на помощь вестерётландцам.
Силач Монс из Форша уже тут как тут и старается вовсю. Он пьян и зол. Вот он повалил одного вестерётландца и начал его колотить, но на крики вестерётландца сбегаются его земляки и пытаются отбить товарища у силача Монса. Тогда силач Монс сбрасывает тюки товаров с лотков, хватает сколоченный из толстых досок лоток шириной в альн, а длиной в восемь альнов и начинает размахивать им, как дубиной.
Этот силач Монс способен на все. Это он однажды, находясь под арестом в Филипстаде, вышиб стену арестантской; ему ничего не стоит взвалить на плечи большую лодку из озера и пронести ее изрядное расстояние. Можно себе представить, что делается вокруг, когда он начинает размахивать тяжелым лотком и все окружающие, в том числе вестерётландцы, бросаются от него врассыпную. Однако силач Монс бежит вслед за ними, угрожая тяжелым лотком. Он не разбирает, где враги и где друзья. Просто ему в руки попало оружие и он должен кого-нибудь бить.
Народ в ужасе обращается в бегство. Мужчины и женщины кричат и мечутся по площади. Но далеко ли могут убежать женщины, да еще с детьми на руках, если путь им преграждают лотки и телеги, быки и коровы, испуганные шумом и криками.
В углу между лотками застряла группа женщин, и великан набрасывается на них. Он, наверное, думает, что среди них спрятался вестерётландец. Он замахивается лотком и с силой опускает его. Бледные, трепещущие от ужаса женщины съеживаются в ожидании смертельного удара.
Но когда лоток со свистом опускается, чьи-то поднятые руки принимают на себя всю силу удара. Лишь один человек в этой толпе не стал прятаться, он не съежился от страха, подобно всем остальным, а сам подставил себя под удар, чтобы спасти остальных. Женщины и дети остались невредимы. Один человек сломил неистовую силу удара, но зато сам он лежит теперь на земле без сознания.
Силач Монс не пытается повторить свой удар, он стоит неподвижно: взор этого человека, устремленный на Монса в момент удара, словно парализует его. Он дает связать себя и увести, не оказывая никакого сопротивления.
По всей ярмарке молниеносно распространяется слух, что силач Монс убил капитана Леннарта. Все узнают о том, что божий странник, заступник людей, погиб, спасая беззащитных детей и женщин.
На широкой площади, где жизнь только что била ключом, становится тихо: торговля приостанавливается, прекращается перебранка, не толпятся больше у погребков любители выпить, канатные плясуны тщетно зазывают публику в свои балаганы.
Защитник народа погиб — это большое горе. В глубоком молчанье толпится народ у того места, где он упал. Он лежит без сознания на земле, на его теле не видно никаких ран, — по-видимому силач Монс проломил ему голову.
Несколько человек осторожно поднимают его и кладут на брошенный великаном лоток. При этом они замечают, что капитан Леннарт еще жив.
— Куда нам его отнести? — спрашивают они друг друга.
— Домой! — отвечает из толпы грубый голос.
О да, несите его домой, добрые люди! Поднимите его на плечи и несите домой! Он был игрушкой в божьих руках, пушинкой, гонимой его дуновением. Несите же его домой, люди добрые!
Раненая голова его покоилась и на жестких тюремных нарах и на соломе в сараях. Пусть же преклонит он теперь свою голову дома, на мягкой подушке! Он незаслуженно принял на себя позор и мучения, его прогнали от дверей собственного дома. Он был бесприютным скитальцем, идущим по божьему пути, но землей обетованной был для него всегда его родной дом, которого лишил его господь. Может быть, двери родного дома теперь раскроются перед капитаном Леннартом, погибшим ради спасения беззащитных детей и женщин.
Не проходимцем и каторжником в сопровождении подгулявших собутыльников переступит он теперь порог своего дома — нет: его принесут охваченные скорбью люди, в чьих хижинах он жил, стараясь облегчить их страдания. Так несите же его домой, добрые люди!
И вот шестеро крестьян поднимают на плечи лоток, на котором лежит капитан Леннарт. И всюду, где бы они ни шли, люди расступаются и замолкают; мужчины снимают шляпу, женщины благоговейно склоняют голову. Многие плачут, а некоторые вспоминают о том, какой хороший это был человек — такой добрый, веселый и набожный, всегда готовый помочь в беде добрым словом или советом. И как только кто-нибудь из несущих капитана Леннарта устает, тотчас подходит другой и молча подставляет свое плечо под лоток.
Но вот капитана Леннарта проносят мимо того места, где стоят кавалеры.
— Пойдем-ка вместе с ними и посмотрим, чтобы его непременно донесли до дома, — говорит Бейренкройц и присоединяется к шествию, которое движется в Хельёсэтер. Остальные кавалеры следуют его примеру.
Ярмарочная площадь пустеет: люди идут в Хельёсэтер. Каждый хочет удостовериться, что капитана благополучно донесут до дому. Теперь не до покупок, забыты ярмарочные подарки для малышей, оставшихся дома, молитвенник так и не куплен, шелковые платки, так радующие взоры девушек, пусть лежат себе на прилавке. Все хотят проводить капитана Леннарта до дома.
Безмолвием встречает толпу Хельёсэтер. Снова кулаки полковника барабанят по запертой двери. Все работники ушли на ярмарку, одна капитанша стережет дом. И снова, как в тот раз, отворяется дверь, и, как в тот раз, она спрашивает:
— Что вам нужно?
И полковник отвечает ей точно так же, как в тот раз:
— Мы пришли с твоим мужем.
Лицо ее сурово. Она смотрит на него, смотрит на стоящих за ним плачущих людей с тяжелой ношей на плечах, а затем переводит взгляд на толпу. Она стоит на крыльце и видит перед собой множество заплаканных глаз, со страхом устремленных на нее. Наконец взгляд ее падает на того, кто лежит вытянувшись на носилках.
— Это его истинный облик, — едва слышно произносит она, прижимая руку к сердцу.
Без дальнейших расспросов она наклоняется, отодвигает задвижку, распахивает настежь входную дверь и ведет людей в спальню.
Полковник помогает капитанше разобрать двухспальную кровать и взбить перину. И вот капитана Леннарта наконец опускают на мягкую белоснежную постель.
— Он жив? — спрашивает она.
— Да, — отвечает полковник.
— Надежда есть?
— Нет. Тут уж ничего не поделаешь.
Некоторое время царит молчание. Потом ей приходит в голову одна мысль:
— Неужели все эти люди плачут по нем?
— Да.
— Что же он для них сделал?
— Последнее, что он сделал, он спас многих женщин и детей от силача Монса, приняв его удар на себя.
Она опять сидит молча, словно обдумывая что-то.
— Почему у него было такое лицо, полковник, когда он пришел домой два месяца тому назад?
Полковник вздрагивает. Теперь, только теперь ему все становится ясно.
— Да это же Йёста раскрасил ему лицо!
— Так это, значит, по милости кавалеров я тогда не пустила его домой? И вы думаете, полковник, что вам не придется ответить за это перед всевышним?
Бейренкройц пожимает плечами:
— Мне за многое придется ответить.
— Но это, мне кажется, самый тяжелый ваш грех.
— Но зато никогда не приходилось мне совершать более тяжкий путь, чем сегодня в Хельёсетер. Впрочем, есть еще двое виновных во всем этом деле.
— Кто же они?
— Один из них Синтрам, а другой — это вы сами. Всему виной ваша строгость. Я знаю, многие ведь пытались говорить с вами о муже.
— Это верно, — отвечает она.
Затем она просит полковника рассказать ей все о той попойке, которая состоялась на постоялом дворе в Брубю.
Он рассказывает все, что помнит, а она молча слушает. Капитан Леннарт все еще лежит без сознания, комната битком набита плачущими, угнетенными горем людьми, но никто не думает о том, чтобы их удалить. Все двери раскрыты, и во всех комнатах, на лестнице, в сенях и во дворе толпятся безмолвные, удрученные люди.
Полковник кончает рассказ, и раздается громкий голос капитанши:
— Если здесь есть кавалеры, я прошу их удалиться. Мне тяжело видеть их, когда я нахожусь у смертного одра моего мужа.
Не говоря ни слова, полковник поднимается и выходит. Его примеру следуют Йёста Берлинг и остальные кавалеры, пришедшие сюда с ярмарки. Люди робко расступаются перед этой небольшой группой пристыженных людей.
Когда они вышли, капитанша сказала:
— Если кто-нибудь встречал последнее время моего мужа, то пусть он расскажет мне, где он жил и чем занимался?
И вот все те, кто находится в комнате, начинают рассказывать о славных деяниях капитана Леннарта, а его слишком строгая жена, которая не пустила его в дом и ожесточила против него свое сердце, молча слушает их. Снова обретая силу, в комнате звучат слова древних псалмов: ведь говорят люди, которые никогда не читали ничего, кроме библии; и вот, повествуя о страннике божьем, который ходил по земле и оказывал помощь народу, они используют образные выражения из книги Иова и архаические обороты речи.
И кажется, нет конца их рассказам. Сгущаются сумерки, наступает вечер, а они все еще говорят; один за другим выступают они вперед и рассказывают о славной жизни капитана Леннарта, а жена, не выносившая прежде даже упоминания имени его, молча слушает.
Здесь есть больные, которых он исцелил; непокорные, которых он усмирил; скорбящие, которых утешил; пьяницы, которых он отвратил от вина. Каждый страждущий мог обратиться к божьему страннику, и странник помогал, пробуждая во всех надежду и веру.
Весь вечер в комнате умирающего рассказывают о жизни странника божьего, капитана Леннарта.
Люди, собравшиеся во дворе, не расходятся. Они знают, что сейчас происходит в комнате умирающего. То, о чем рассказывают у смертного одра, люди шепотом передают друг другу. А те, кому есть что прибавить, пробираются потихоньку вперед:
— Вот он тоже может рассказать, — говорят присутствующие, пропуская его вперед.
И он выступает из темноты, говорит свое слово и снова исчезает во мраке.
— Ну, что она теперь говорит, эта строгая хозяйка Хельёсэтера? — спрашивают стоящие во дворе, когда кто-нибудь выходит из дома.
— О, она сияет, как королева, и улыбается, словно невеста. Она придвинула его кресло к кровати и разложила на нем одежду, которую сама для него соткала.
Но вдруг народ затихает. Никто ничего не сказал, но все почему-то охвачены одним и тем же предчувствием: он умирает.
Капитан Леннарт открывает глаза и оглядывает комнату.
Он узнает свой дом, видит народ, жену и детей; видит свое новое платье на кресле... и улыбается. Он приходит в сознание лишь на одно мгновение. Из груди его вырывается предсмертный хрип, и он испускает дух.
В комнате воцаряется тишина, но вот чей-то голос запевает отходный псалом. Все остальные подхватывают, и громкое пение сотен голосов устремляется к небесам.
Это прощальный земной привет вслед отлетевшей душе.
Глава тридцать пятая
Временами это волнующееся море людей начинает кружиться, словно водоворот. Никто не знает, что происходит в самом центре этого вихря, пока несколько полицейских не проберутся через толпу, чтобы прекратить драку или поднять опрокинутый воз. А в следующий момент — глядь, уж новая толпа собралась вокруг торговца, затеявшего перебранку с бойкой на язык девкой.
Но вот около полудня началось большое побоище. Некоторым крестьянам вдруг взбрело в голову, что вестерётландцы пользуются слишком коротким альном, и поэтому вокруг их лотков то и дело возникают споры и крики, которые кончаются потасовкой. У людей, которые чуть не целый год не видели вокруг себя ничего, кроме нужды и горя, так и чешутся руки выместить на ком-нибудь свою злобу, все равно на ком и за что. А стоит только драке начаться, как все силачи и задиры сбегаются со всех сторон. Кавалеры пробираются вперед, чтобы своими силами установить мир и порядок, а далекарлийцы спешат на помощь вестерётландцам.
Силач Монс из Форша уже тут как тут и старается вовсю. Он пьян и зол. Вот он повалил одного вестерётландца и начал его колотить, но на крики вестерётландца сбегаются его земляки и пытаются отбить товарища у силача Монса. Тогда силач Монс сбрасывает тюки товаров с лотков, хватает сколоченный из толстых досок лоток шириной в альн, а длиной в восемь альнов и начинает размахивать им, как дубиной.
Этот силач Монс способен на все. Это он однажды, находясь под арестом в Филипстаде, вышиб стену арестантской; ему ничего не стоит взвалить на плечи большую лодку из озера и пронести ее изрядное расстояние. Можно себе представить, что делается вокруг, когда он начинает размахивать тяжелым лотком и все окружающие, в том числе вестерётландцы, бросаются от него врассыпную. Однако силач Монс бежит вслед за ними, угрожая тяжелым лотком. Он не разбирает, где враги и где друзья. Просто ему в руки попало оружие и он должен кого-нибудь бить.
Народ в ужасе обращается в бегство. Мужчины и женщины кричат и мечутся по площади. Но далеко ли могут убежать женщины, да еще с детьми на руках, если путь им преграждают лотки и телеги, быки и коровы, испуганные шумом и криками.
В углу между лотками застряла группа женщин, и великан набрасывается на них. Он, наверное, думает, что среди них спрятался вестерётландец. Он замахивается лотком и с силой опускает его. Бледные, трепещущие от ужаса женщины съеживаются в ожидании смертельного удара.
Но когда лоток со свистом опускается, чьи-то поднятые руки принимают на себя всю силу удара. Лишь один человек в этой толпе не стал прятаться, он не съежился от страха, подобно всем остальным, а сам подставил себя под удар, чтобы спасти остальных. Женщины и дети остались невредимы. Один человек сломил неистовую силу удара, но зато сам он лежит теперь на земле без сознания.
Силач Монс не пытается повторить свой удар, он стоит неподвижно: взор этого человека, устремленный на Монса в момент удара, словно парализует его. Он дает связать себя и увести, не оказывая никакого сопротивления.
По всей ярмарке молниеносно распространяется слух, что силач Монс убил капитана Леннарта. Все узнают о том, что божий странник, заступник людей, погиб, спасая беззащитных детей и женщин.
На широкой площади, где жизнь только что била ключом, становится тихо: торговля приостанавливается, прекращается перебранка, не толпятся больше у погребков любители выпить, канатные плясуны тщетно зазывают публику в свои балаганы.
Защитник народа погиб — это большое горе. В глубоком молчанье толпится народ у того места, где он упал. Он лежит без сознания на земле, на его теле не видно никаких ран, — по-видимому силач Монс проломил ему голову.
Несколько человек осторожно поднимают его и кладут на брошенный великаном лоток. При этом они замечают, что капитан Леннарт еще жив.
— Куда нам его отнести? — спрашивают они друг друга.
— Домой! — отвечает из толпы грубый голос.
О да, несите его домой, добрые люди! Поднимите его на плечи и несите домой! Он был игрушкой в божьих руках, пушинкой, гонимой его дуновением. Несите же его домой, люди добрые!
Раненая голова его покоилась и на жестких тюремных нарах и на соломе в сараях. Пусть же преклонит он теперь свою голову дома, на мягкой подушке! Он незаслуженно принял на себя позор и мучения, его прогнали от дверей собственного дома. Он был бесприютным скитальцем, идущим по божьему пути, но землей обетованной был для него всегда его родной дом, которого лишил его господь. Может быть, двери родного дома теперь раскроются перед капитаном Леннартом, погибшим ради спасения беззащитных детей и женщин.
Не проходимцем и каторжником в сопровождении подгулявших собутыльников переступит он теперь порог своего дома — нет: его принесут охваченные скорбью люди, в чьих хижинах он жил, стараясь облегчить их страдания. Так несите же его домой, добрые люди!
И вот шестеро крестьян поднимают на плечи лоток, на котором лежит капитан Леннарт. И всюду, где бы они ни шли, люди расступаются и замолкают; мужчины снимают шляпу, женщины благоговейно склоняют голову. Многие плачут, а некоторые вспоминают о том, какой хороший это был человек — такой добрый, веселый и набожный, всегда готовый помочь в беде добрым словом или советом. И как только кто-нибудь из несущих капитана Леннарта устает, тотчас подходит другой и молча подставляет свое плечо под лоток.
Но вот капитана Леннарта проносят мимо того места, где стоят кавалеры.
— Пойдем-ка вместе с ними и посмотрим, чтобы его непременно донесли до дома, — говорит Бейренкройц и присоединяется к шествию, которое движется в Хельёсэтер. Остальные кавалеры следуют его примеру.
Ярмарочная площадь пустеет: люди идут в Хельёсэтер. Каждый хочет удостовериться, что капитана благополучно донесут до дому. Теперь не до покупок, забыты ярмарочные подарки для малышей, оставшихся дома, молитвенник так и не куплен, шелковые платки, так радующие взоры девушек, пусть лежат себе на прилавке. Все хотят проводить капитана Леннарта до дома.
Безмолвием встречает толпу Хельёсэтер. Снова кулаки полковника барабанят по запертой двери. Все работники ушли на ярмарку, одна капитанша стережет дом. И снова, как в тот раз, отворяется дверь, и, как в тот раз, она спрашивает:
— Что вам нужно?
И полковник отвечает ей точно так же, как в тот раз:
— Мы пришли с твоим мужем.
Лицо ее сурово. Она смотрит на него, смотрит на стоящих за ним плачущих людей с тяжелой ношей на плечах, а затем переводит взгляд на толпу. Она стоит на крыльце и видит перед собой множество заплаканных глаз, со страхом устремленных на нее. Наконец взгляд ее падает на того, кто лежит вытянувшись на носилках.
— Это его истинный облик, — едва слышно произносит она, прижимая руку к сердцу.
Без дальнейших расспросов она наклоняется, отодвигает задвижку, распахивает настежь входную дверь и ведет людей в спальню.
Полковник помогает капитанше разобрать двухспальную кровать и взбить перину. И вот капитана Леннарта наконец опускают на мягкую белоснежную постель.
— Он жив? — спрашивает она.
— Да, — отвечает полковник.
— Надежда есть?
— Нет. Тут уж ничего не поделаешь.
Некоторое время царит молчание. Потом ей приходит в голову одна мысль:
— Неужели все эти люди плачут по нем?
— Да.
— Что же он для них сделал?
— Последнее, что он сделал, он спас многих женщин и детей от силача Монса, приняв его удар на себя.
Она опять сидит молча, словно обдумывая что-то.
— Почему у него было такое лицо, полковник, когда он пришел домой два месяца тому назад?
Полковник вздрагивает. Теперь, только теперь ему все становится ясно.
— Да это же Йёста раскрасил ему лицо!
— Так это, значит, по милости кавалеров я тогда не пустила его домой? И вы думаете, полковник, что вам не придется ответить за это перед всевышним?
Бейренкройц пожимает плечами:
— Мне за многое придется ответить.
— Но это, мне кажется, самый тяжелый ваш грех.
— Но зато никогда не приходилось мне совершать более тяжкий путь, чем сегодня в Хельёсетер. Впрочем, есть еще двое виновных во всем этом деле.
— Кто же они?
— Один из них Синтрам, а другой — это вы сами. Всему виной ваша строгость. Я знаю, многие ведь пытались говорить с вами о муже.
— Это верно, — отвечает она.
Затем она просит полковника рассказать ей все о той попойке, которая состоялась на постоялом дворе в Брубю.
Он рассказывает все, что помнит, а она молча слушает. Капитан Леннарт все еще лежит без сознания, комната битком набита плачущими, угнетенными горем людьми, но никто не думает о том, чтобы их удалить. Все двери раскрыты, и во всех комнатах, на лестнице, в сенях и во дворе толпятся безмолвные, удрученные люди.
Полковник кончает рассказ, и раздается громкий голос капитанши:
— Если здесь есть кавалеры, я прошу их удалиться. Мне тяжело видеть их, когда я нахожусь у смертного одра моего мужа.
Не говоря ни слова, полковник поднимается и выходит. Его примеру следуют Йёста Берлинг и остальные кавалеры, пришедшие сюда с ярмарки. Люди робко расступаются перед этой небольшой группой пристыженных людей.
Когда они вышли, капитанша сказала:
— Если кто-нибудь встречал последнее время моего мужа, то пусть он расскажет мне, где он жил и чем занимался?
И вот все те, кто находится в комнате, начинают рассказывать о славных деяниях капитана Леннарта, а его слишком строгая жена, которая не пустила его в дом и ожесточила против него свое сердце, молча слушает их. Снова обретая силу, в комнате звучат слова древних псалмов: ведь говорят люди, которые никогда не читали ничего, кроме библии; и вот, повествуя о страннике божьем, который ходил по земле и оказывал помощь народу, они используют образные выражения из книги Иова и архаические обороты речи.
И кажется, нет конца их рассказам. Сгущаются сумерки, наступает вечер, а они все еще говорят; один за другим выступают они вперед и рассказывают о славной жизни капитана Леннарта, а жена, не выносившая прежде даже упоминания имени его, молча слушает.
Здесь есть больные, которых он исцелил; непокорные, которых он усмирил; скорбящие, которых утешил; пьяницы, которых он отвратил от вина. Каждый страждущий мог обратиться к божьему страннику, и странник помогал, пробуждая во всех надежду и веру.
Весь вечер в комнате умирающего рассказывают о жизни странника божьего, капитана Леннарта.
Люди, собравшиеся во дворе, не расходятся. Они знают, что сейчас происходит в комнате умирающего. То, о чем рассказывают у смертного одра, люди шепотом передают друг другу. А те, кому есть что прибавить, пробираются потихоньку вперед:
— Вот он тоже может рассказать, — говорят присутствующие, пропуская его вперед.
И он выступает из темноты, говорит свое слово и снова исчезает во мраке.
— Ну, что она теперь говорит, эта строгая хозяйка Хельёсэтера? — спрашивают стоящие во дворе, когда кто-нибудь выходит из дома.
— О, она сияет, как королева, и улыбается, словно невеста. Она придвинула его кресло к кровати и разложила на нем одежду, которую сама для него соткала.
Но вдруг народ затихает. Никто ничего не сказал, но все почему-то охвачены одним и тем же предчувствием: он умирает.
Капитан Леннарт открывает глаза и оглядывает комнату.
Он узнает свой дом, видит народ, жену и детей; видит свое новое платье на кресле... и улыбается. Он приходит в сознание лишь на одно мгновение. Из груди его вырывается предсмертный хрип, и он испускает дух.
В комнате воцаряется тишина, но вот чей-то голос запевает отходный псалом. Все остальные подхватывают, и громкое пение сотен голосов устремляется к небесам.
Это прощальный земной привет вслед отлетевшей душе.
Глава тридцать пятая
ЛЕСНОЙ ХУТОР
Это было за много лет до того, как кавалеры сделались хозяевами Экебю.
Пастушок и пастушка вместе играли в лесу — строили домики из плоских камней, собирали морошку и делали дудочки из ольхи. Оба они родились в лесу. Лес был для них родным домом, их родовым поместьем. Со всем, что водилось в лесу, они жили в мире, как живут обычно в мире со слугами и домашними животными.
Рысь и лисица были для маленьких пастушков дворовыми собаками, ласка — кошкой, заяц и белка заменяли более крупных домашних животных, филины и тетерева сидели в их клетках, ели были их слугами, а молодые березы гостями на их пирах. Им хорошо были знакомы места, где ехидны лежали, свернувшись кольцом, в зимней спячке, а когда они купались, то видели гадюк, плавающих в прозрачной воде. Но они не боялись ни змей, ни лешего, ибо все это было в лесу, а лес был их домом. Ничто не могло испугать их здесь.
В самой глубине леса находился хутор пастушка. Туда вела обрывистая лесная тропа, вокруг теснились горы, заслоняя солнце, а с расположенных поблизости топких болот круглый год поднимались холодные туманы. Вряд ли такое жилье могло понравиться обитателю равнины.
Пастушок и пастушка решили, что, когда вырастут, они поженятся и будут жить на хуторе, добывая пропитание трудом своих рук. Но они не успели пожениться: в стране разразилась война, и пастушка взяли в солдаты. Он возвратился домой цел и невредим, но война оставила в его душе неизгладимый след на всю жизнь. Слишком уж много зла и жестокости пришлось увидеть ему; и он потерял способность видеть добро.
Вначале никто не замечал в нем никакой перемены. Он пошел с подругой своих детских лет к пастору, который и обвенчал их. Лесной хутор в горах, расположенный над Экебю, стал их домом, как они давно порешили, но в доме этом не было покоя и мира.
Жена смотрела на мужа, как на чужого. С тех пор как он вернулся с войны, она не узнавала его. Он почти не смеялся и все больше молчал. Она стала бояться его.
Он никому не делал зла и усердно работал на своем хуторе. Однако его никто не любил, потому что он обо всех думал дурно. Он и сам чувствовал себя здесь чужим. Лесные звери теперь ненавидели его. Горы, скрывавшие от него солнце, и болота, откуда поднимались ледяные туманы, сделались его врагами. Жизнь в лесу невыносима для того, кто таит в себе недобрые мысли.
Добрые намеренья и светлые воспоминания — вот что охраняет того, кто живет в чаще леса! А не то среди растений и животных он увидит то же царство насилия и несправедливости, которое он видел среди людей. И он будет опасаться всего, что его окружает.
Сам Ян Хек, бывший солдат, едва ли мог объяснить, что с ним такое приключилось, но он и сам замечал, что с ним творится что-то неладное. Да и в доме у него не все было в порядке. Сыновья хотя и росли здоровыми и смелыми, но были такими буянами, что вечно со всеми ссорились.
С горя жена его принялась изучать тайны леса. На болотах, в непроходимых лесных зарослях отыскивала она лечебные травы. Она постигла тайны подземного мира и знала, какие жертвы были угодны лесным богам. Она научилась заговаривать болезни и давала полезные советы тем, кому не было удачи в любви. Говорили, что она водится с троллями, и все боялись ее, хотя она делала людям много добра.
Однажды жена решила поговорить с мужем о том, что лежало у него на душе.
— С тех пор как ты вернулся с войны, тебя точно подменили! — сказала она. — Что они там с тобой сделали?
При этих словах он вскочил и бросился на нее с кулаками; и стоило ей потом заговорить про войну, как он всякий раз приходил в бешенство. Слово «война» стало ему ненавистно, и все поняли, что о войне с ним лучше не говорить. И люди стали остерегаться заводить с ним такие беседы.
Однако никто из его товарищей по оружию не мог бы сказать, что он причинил больше зла, чем все остальные. Он сражался, как всякий другой хороший солдат. Но он, видно, никак не мог забыть ужасов войны и поэтому не видел вокруг себя ничего, кроме зла. Война была причиной всех его бед. Ему казалось, что вся природа должна ненавидеть его за участие в таком грязном деле. Более образованные люди еще могли утешать себя тем, что они сражались за отчизну и честь. А что он понимал во всем этом? Он знал лишь одно: все вокруг ненавидят его за то, что он проливал кровь и причинял зло.
К тому времени, когда майоршу изгнали из Экебю, он жил один в своей хижине. Жена его умерла, а сыновья разъехались кто куда. Однако во время ярмарок его лесной хутор был всегда полон гостей. Нередко у него гостили черноволосые смуглые цыгане. Где, как не среди отверженных, могли они найти приют. Их маленькие лохматые лошади взбирались по лесным горным тропам, волоча за собой телеги, полные детей и заваленные лудильными инструментами и узлами с тряпьем. Женщины, рано состарившиеся, с лицами, опухшими от табака и водки, и мужчины, бледные, с резкими чертами лица и жилистыми телами, шли за телегами. Появление цыган на лесном хуторе всегда вносило много веселья и оживления. Они приносили с собою водку, игральные карты и разноголосый гомон. Они знали множество рассказов о всяких кражах, о торговле лошадьми и кровавых побоищах.
В пятницу началась ярмарка в Брубю, и тогда же был убит капитан Леннарт. Силач Монс, нанесший смертельный удар, был сыном старого Яна Хека. В воскресенье после обеда цыгане сидели в его хижине, щедро поили старика водкой и рассказывали про тюремную жизнь, им хорошо знакомую, про тюремную пищу и о том, как ведут следствие.
Старик сидел в углу у очага и больше молчал. Его большие тусклые глаза безучастно смотрели на это дикое сборище в его хижине. Наступили сумерки, горевшие в очаге сухие дрова ярко пылали, освещая лохмотья, горе и беспросветную нищету.
Вдруг дверь неслышно отворилась и в хижину вошли две незнакомые женщины. Это были графиня Элисабет и дочь пастора из Брубю. Графиня Элисабет показалась старику совсем крошкой, когда она вошла в круг, озаренный пламенем очага. Она рассказала сидевшим здесь людям, что Йёсту Берлинга не видели в Экебю с того самого дня, как был убит капитан Леннарт. Почти весь день она и ее служанка искали его в лесу. Она видит здесь так много людей, которым много приходится странствовать по свету, и им, наверно, знакомы все тропы в этом краю. Может быть, они видели его? Сюда она зашла отдохнуть и узнать, не видели ли они его.
Спрашивать было бесполезно. Никто не видел его. Ей подвинули стул. Она опустилась на него и некоторое время сидела молча. Шум в хижине затих. Все смотрели на нее с удивлением. Ей стало не по себе от воцарившейся тишины, она вздрогнула и попыталась заговорить о чем-нибудь постороннем.
Она обратилась к старику, сидевшему в углу:
— Где-то я слышала, что вы были солдатом, дедушка, — сказала она. — Расскажите что-нибудь про войну.
Воцарилась еще более гнетущая тишина. Старик сидел, как будто бы он ничего не слышал.
— Было бы любопытно услышать про войну от того, кто сам принимал в ней участие, — продолжала графиня, но вдруг умолкла, заметив, что дочь пастора из Брубю делает ей какие-то знаки. Она, видимо, сказала, что-то такое, чего не следовало говорить. Все сидевшие здесь люди смотрели на нее так, словно она нарушила самые простые правила приличия. Неожиданно одна из цыганок спросила ее своим резким, гортанным голосом:
— Не вы ли графиня из Борга?
— Да.
— Война — это совсем не то, что гоняться по лесу за свихнувшимся пастором, за таким проходимцем, тьфу!
Графиня поднялась и простилась с сидевшими. Она достаточно отдохнула. Цыганка, которая говорила, встала и вышла вслед за ней.
— Графиня, вы понимаете, — сказала она, — мне нужно было что-то сказать, потому что говорить со стариком о войне нельзя. Он просто не выносит этого слова. Я не хотела вас обидеть.
Графиня Элисабет поспешно ушла, но скоро она замедлила шаг: перед ней угрожающе шумел лес, темнели мрачные горы и холодный туман поднимался с болот. Как жутко жить здесь, должно быть, тому, кого гнетут тяжелые воспоминания. Ей стало жаль старика, сидевшего в хижине среди смуглых цыган.
— Анна-Лиза, — сказала она служанке, — давай вернемся! Люди в хижине были добры к нам, а я поступила дурно. Мне хочется поговорить со стариком о чем-нибудь более веселом.
И довольная тем, что она нашла кого-то, кто нуждается в утешении, она снова вошла в хижину.
— Я уверена, — сказала она, — что Йёста Берлинг бродит где-то поблизости; как бы он не покончил с собой, нужно как можно быстрее найти его и помешать ему сделать над собой что-нибудь дурное. Мне и Анне-Лизе несколько раз казалось, что мы видим его, но он куда-то исчезал. Он, наверное, скрывается где-нибудь неподалеку от горы, где разбилась девушка из Нюгорда. Я думаю, что мне не к чему спускаться за помощью в Экебю. Здесь много смелых людей, которым ничего не стоит его найти.
— В дорогу, ребята! — воскликнула все та же цыганка. — Если графиня не гнушается просить нас о помощи, нужно помочь ей.
Мужчины тут же встали и отправились на поиски.
Старый Ян Хек все еще молча сидел, устремив свой тусклый взгляд в одну точку. Этот мрачный и отсутствующий взгляд наводил ужас. Молодая женщина не решалась заговорить с ним. Но тут она увидела больного ребенка на куче соломы и заметила, что у одной из женщин на руке язва; она тотчас же принялась ухаживать за ними. Она быстро завела знакомство с болтливыми цыганками, которые показали ей своих малюток.
Не прошло и часу, как мужчины вернулись обратно. Они втащили связанного Йёсту Берлинга и положили его на пол перед очагом. Одежда на нем была изорвана и перепачкана, лицо осунулось, глаза блуждали. Все эти дни он метался как безумный, спал на сырой земле, зарывался руками и лицом в мох, бился о камни, пробирался сквозь непроходимые заросли. Добровольно он не хотел следовать за этими людьми, поэтому им пришлось связать его.
Когда жена увидела его в таком виде, ею овладело негодование. Она даже не подошла к нему и оставила связанного на полу.
— Ну и вид у тебя! — только и сказала она, с презрением отворачиваясь от него.
— Я не думал, что ты меня когда-нибудь увидишь, — ответил он.
— Разве я не жена тебе? Разве не мое право ожидать, что ты придешь и поделишься со мной своим горем? Скольких волнений стоили мне эти два дня ожидания!
— Ведь это я повинен в гибели капитана Леннарта. Разве я мог после этого показаться тебе на глаза? Разве я мог?
— По-моему, ты не из робких, Йёста.
— Единственная услуга, которую я мог тебе оказать, Элисабет, это освободить тебя от себя.
Невыразимое презрение к нему сверкнуло из-под ее нахмуренных бровей.
— Так ты хочешь, чтобы я оказалась женой самоубийцы?
Черты его лица исказились.
— Элисабет, давай выйдем отсюда и спокойно поговорим!
— А почему бы этим людям не послушать нас? — воскликнула она с возмущением. — Разве мы лучше любого из них? Разве хоть один из них причинил кому-нибудь столько страданий и горя, сколько причинили мы? Они дети лесов и проезжих дорог, их все ненавидят. Пусть же они узнают, как грех и горе идут по стопам повелителя Экебю, всеми любимого Йёсты Берлинга! Напрасно ты думаешь, что твоя жена лучшего мнения о тебе чем о ком-либо из них.
Он с трудом приподнялся на локте и с гневом посмотрел на нее.
— Я совсем не такой подлый, каким ты меня считаешь, — сказал он.
И тут он рассказал ей все, что произошло с ним за эти два дня.
Первые сутки он бродил по лесам, преследуемый угрызениями совести. Ему было невыносимо смотреть людям в глаза. Но тогда он еще не думал о смерти, ему просто хотелось уйти куда-нибудь далеко-далеко. Однако в воскресенье он спустился с гор и подошел к церкви Бру. В последний раз хотел он увидеть свой народ, бедных, голодающих обитателей прихода Лёвше: их участь он мечтал облегчить, когда беседовал, сидя у дороги с пастором из Брубю, а потом полюбил их, полюбил в ту самую ночь, когда смотрел на толпу, уносящую с собой мертвую девушку из Нюгорда.
Богослужение уже началось, когда Йёста подошел к церкви. Он незаметно пробрался на хоры и смотрел оттуда вниз на людей. Он испытывал невыразимые муки. Ему так хотелось обратиться к ним, чтобы облегчить их страдания. Как бы ни был он сам подавлен, но он нашел бы для всех слова надежды и утешения, если бы имел право говорить с ними в храме божьем.
Тогда он прошел в ризницу и написал то обращение, о котором его жена, по всей вероятности, уже слышала. В нем он обещал, что скоро в Экебю снова начнутся работы и что зерно для посева будет роздано голодающим. Он надеялся, что его жена и кавалеры выполнят это обещание, когда его с ними не будет.
Выйдя из ризницы, он увидел перед помещением приходского совета гроб. Это был грубо сколоченный гроб, отделанный черным крепом и украшенный венками из зелени брусники. Он догадался, что это гроб с прахом капитана Леннарта. Народ упросил капитаншу поспешить с похоронами, чтобы все съехавшиеся на ярмарку могли присутствовать при погребении.
Он стоял и смотрел на гроб, как вдруг на плечо его тяжело опустилась чья-то рука. Это был Синтрам.
— Йёста, — сказал он, — если ты хочешь сыграть с кем-нибудь забавную штуку, то ляг и умри. Ну разве не хитро придумано: взять и умереть, - так одурачить порядочных и честных людей. Ложись и умри, говорю я тебе!
Пастушок и пастушка вместе играли в лесу — строили домики из плоских камней, собирали морошку и делали дудочки из ольхи. Оба они родились в лесу. Лес был для них родным домом, их родовым поместьем. Со всем, что водилось в лесу, они жили в мире, как живут обычно в мире со слугами и домашними животными.
Рысь и лисица были для маленьких пастушков дворовыми собаками, ласка — кошкой, заяц и белка заменяли более крупных домашних животных, филины и тетерева сидели в их клетках, ели были их слугами, а молодые березы гостями на их пирах. Им хорошо были знакомы места, где ехидны лежали, свернувшись кольцом, в зимней спячке, а когда они купались, то видели гадюк, плавающих в прозрачной воде. Но они не боялись ни змей, ни лешего, ибо все это было в лесу, а лес был их домом. Ничто не могло испугать их здесь.
В самой глубине леса находился хутор пастушка. Туда вела обрывистая лесная тропа, вокруг теснились горы, заслоняя солнце, а с расположенных поблизости топких болот круглый год поднимались холодные туманы. Вряд ли такое жилье могло понравиться обитателю равнины.
Пастушок и пастушка решили, что, когда вырастут, они поженятся и будут жить на хуторе, добывая пропитание трудом своих рук. Но они не успели пожениться: в стране разразилась война, и пастушка взяли в солдаты. Он возвратился домой цел и невредим, но война оставила в его душе неизгладимый след на всю жизнь. Слишком уж много зла и жестокости пришлось увидеть ему; и он потерял способность видеть добро.
Вначале никто не замечал в нем никакой перемены. Он пошел с подругой своих детских лет к пастору, который и обвенчал их. Лесной хутор в горах, расположенный над Экебю, стал их домом, как они давно порешили, но в доме этом не было покоя и мира.
Жена смотрела на мужа, как на чужого. С тех пор как он вернулся с войны, она не узнавала его. Он почти не смеялся и все больше молчал. Она стала бояться его.
Он никому не делал зла и усердно работал на своем хуторе. Однако его никто не любил, потому что он обо всех думал дурно. Он и сам чувствовал себя здесь чужим. Лесные звери теперь ненавидели его. Горы, скрывавшие от него солнце, и болота, откуда поднимались ледяные туманы, сделались его врагами. Жизнь в лесу невыносима для того, кто таит в себе недобрые мысли.
Добрые намеренья и светлые воспоминания — вот что охраняет того, кто живет в чаще леса! А не то среди растений и животных он увидит то же царство насилия и несправедливости, которое он видел среди людей. И он будет опасаться всего, что его окружает.
Сам Ян Хек, бывший солдат, едва ли мог объяснить, что с ним такое приключилось, но он и сам замечал, что с ним творится что-то неладное. Да и в доме у него не все было в порядке. Сыновья хотя и росли здоровыми и смелыми, но были такими буянами, что вечно со всеми ссорились.
С горя жена его принялась изучать тайны леса. На болотах, в непроходимых лесных зарослях отыскивала она лечебные травы. Она постигла тайны подземного мира и знала, какие жертвы были угодны лесным богам. Она научилась заговаривать болезни и давала полезные советы тем, кому не было удачи в любви. Говорили, что она водится с троллями, и все боялись ее, хотя она делала людям много добра.
Однажды жена решила поговорить с мужем о том, что лежало у него на душе.
— С тех пор как ты вернулся с войны, тебя точно подменили! — сказала она. — Что они там с тобой сделали?
При этих словах он вскочил и бросился на нее с кулаками; и стоило ей потом заговорить про войну, как он всякий раз приходил в бешенство. Слово «война» стало ему ненавистно, и все поняли, что о войне с ним лучше не говорить. И люди стали остерегаться заводить с ним такие беседы.
Однако никто из его товарищей по оружию не мог бы сказать, что он причинил больше зла, чем все остальные. Он сражался, как всякий другой хороший солдат. Но он, видно, никак не мог забыть ужасов войны и поэтому не видел вокруг себя ничего, кроме зла. Война была причиной всех его бед. Ему казалось, что вся природа должна ненавидеть его за участие в таком грязном деле. Более образованные люди еще могли утешать себя тем, что они сражались за отчизну и честь. А что он понимал во всем этом? Он знал лишь одно: все вокруг ненавидят его за то, что он проливал кровь и причинял зло.
К тому времени, когда майоршу изгнали из Экебю, он жил один в своей хижине. Жена его умерла, а сыновья разъехались кто куда. Однако во время ярмарок его лесной хутор был всегда полон гостей. Нередко у него гостили черноволосые смуглые цыгане. Где, как не среди отверженных, могли они найти приют. Их маленькие лохматые лошади взбирались по лесным горным тропам, волоча за собой телеги, полные детей и заваленные лудильными инструментами и узлами с тряпьем. Женщины, рано состарившиеся, с лицами, опухшими от табака и водки, и мужчины, бледные, с резкими чертами лица и жилистыми телами, шли за телегами. Появление цыган на лесном хуторе всегда вносило много веселья и оживления. Они приносили с собою водку, игральные карты и разноголосый гомон. Они знали множество рассказов о всяких кражах, о торговле лошадьми и кровавых побоищах.
В пятницу началась ярмарка в Брубю, и тогда же был убит капитан Леннарт. Силач Монс, нанесший смертельный удар, был сыном старого Яна Хека. В воскресенье после обеда цыгане сидели в его хижине, щедро поили старика водкой и рассказывали про тюремную жизнь, им хорошо знакомую, про тюремную пищу и о том, как ведут следствие.
Старик сидел в углу у очага и больше молчал. Его большие тусклые глаза безучастно смотрели на это дикое сборище в его хижине. Наступили сумерки, горевшие в очаге сухие дрова ярко пылали, освещая лохмотья, горе и беспросветную нищету.
Вдруг дверь неслышно отворилась и в хижину вошли две незнакомые женщины. Это были графиня Элисабет и дочь пастора из Брубю. Графиня Элисабет показалась старику совсем крошкой, когда она вошла в круг, озаренный пламенем очага. Она рассказала сидевшим здесь людям, что Йёсту Берлинга не видели в Экебю с того самого дня, как был убит капитан Леннарт. Почти весь день она и ее служанка искали его в лесу. Она видит здесь так много людей, которым много приходится странствовать по свету, и им, наверно, знакомы все тропы в этом краю. Может быть, они видели его? Сюда она зашла отдохнуть и узнать, не видели ли они его.
Спрашивать было бесполезно. Никто не видел его. Ей подвинули стул. Она опустилась на него и некоторое время сидела молча. Шум в хижине затих. Все смотрели на нее с удивлением. Ей стало не по себе от воцарившейся тишины, она вздрогнула и попыталась заговорить о чем-нибудь постороннем.
Она обратилась к старику, сидевшему в углу:
— Где-то я слышала, что вы были солдатом, дедушка, — сказала она. — Расскажите что-нибудь про войну.
Воцарилась еще более гнетущая тишина. Старик сидел, как будто бы он ничего не слышал.
— Было бы любопытно услышать про войну от того, кто сам принимал в ней участие, — продолжала графиня, но вдруг умолкла, заметив, что дочь пастора из Брубю делает ей какие-то знаки. Она, видимо, сказала, что-то такое, чего не следовало говорить. Все сидевшие здесь люди смотрели на нее так, словно она нарушила самые простые правила приличия. Неожиданно одна из цыганок спросила ее своим резким, гортанным голосом:
— Не вы ли графиня из Борга?
— Да.
— Война — это совсем не то, что гоняться по лесу за свихнувшимся пастором, за таким проходимцем, тьфу!
Графиня поднялась и простилась с сидевшими. Она достаточно отдохнула. Цыганка, которая говорила, встала и вышла вслед за ней.
— Графиня, вы понимаете, — сказала она, — мне нужно было что-то сказать, потому что говорить со стариком о войне нельзя. Он просто не выносит этого слова. Я не хотела вас обидеть.
Графиня Элисабет поспешно ушла, но скоро она замедлила шаг: перед ней угрожающе шумел лес, темнели мрачные горы и холодный туман поднимался с болот. Как жутко жить здесь, должно быть, тому, кого гнетут тяжелые воспоминания. Ей стало жаль старика, сидевшего в хижине среди смуглых цыган.
— Анна-Лиза, — сказала она служанке, — давай вернемся! Люди в хижине были добры к нам, а я поступила дурно. Мне хочется поговорить со стариком о чем-нибудь более веселом.
И довольная тем, что она нашла кого-то, кто нуждается в утешении, она снова вошла в хижину.
— Я уверена, — сказала она, — что Йёста Берлинг бродит где-то поблизости; как бы он не покончил с собой, нужно как можно быстрее найти его и помешать ему сделать над собой что-нибудь дурное. Мне и Анне-Лизе несколько раз казалось, что мы видим его, но он куда-то исчезал. Он, наверное, скрывается где-нибудь неподалеку от горы, где разбилась девушка из Нюгорда. Я думаю, что мне не к чему спускаться за помощью в Экебю. Здесь много смелых людей, которым ничего не стоит его найти.
— В дорогу, ребята! — воскликнула все та же цыганка. — Если графиня не гнушается просить нас о помощи, нужно помочь ей.
Мужчины тут же встали и отправились на поиски.
Старый Ян Хек все еще молча сидел, устремив свой тусклый взгляд в одну точку. Этот мрачный и отсутствующий взгляд наводил ужас. Молодая женщина не решалась заговорить с ним. Но тут она увидела больного ребенка на куче соломы и заметила, что у одной из женщин на руке язва; она тотчас же принялась ухаживать за ними. Она быстро завела знакомство с болтливыми цыганками, которые показали ей своих малюток.
Не прошло и часу, как мужчины вернулись обратно. Они втащили связанного Йёсту Берлинга и положили его на пол перед очагом. Одежда на нем была изорвана и перепачкана, лицо осунулось, глаза блуждали. Все эти дни он метался как безумный, спал на сырой земле, зарывался руками и лицом в мох, бился о камни, пробирался сквозь непроходимые заросли. Добровольно он не хотел следовать за этими людьми, поэтому им пришлось связать его.
Когда жена увидела его в таком виде, ею овладело негодование. Она даже не подошла к нему и оставила связанного на полу.
— Ну и вид у тебя! — только и сказала она, с презрением отворачиваясь от него.
— Я не думал, что ты меня когда-нибудь увидишь, — ответил он.
— Разве я не жена тебе? Разве не мое право ожидать, что ты придешь и поделишься со мной своим горем? Скольких волнений стоили мне эти два дня ожидания!
— Ведь это я повинен в гибели капитана Леннарта. Разве я мог после этого показаться тебе на глаза? Разве я мог?
— По-моему, ты не из робких, Йёста.
— Единственная услуга, которую я мог тебе оказать, Элисабет, это освободить тебя от себя.
Невыразимое презрение к нему сверкнуло из-под ее нахмуренных бровей.
— Так ты хочешь, чтобы я оказалась женой самоубийцы?
Черты его лица исказились.
— Элисабет, давай выйдем отсюда и спокойно поговорим!
— А почему бы этим людям не послушать нас? — воскликнула она с возмущением. — Разве мы лучше любого из них? Разве хоть один из них причинил кому-нибудь столько страданий и горя, сколько причинили мы? Они дети лесов и проезжих дорог, их все ненавидят. Пусть же они узнают, как грех и горе идут по стопам повелителя Экебю, всеми любимого Йёсты Берлинга! Напрасно ты думаешь, что твоя жена лучшего мнения о тебе чем о ком-либо из них.
Он с трудом приподнялся на локте и с гневом посмотрел на нее.
— Я совсем не такой подлый, каким ты меня считаешь, — сказал он.
И тут он рассказал ей все, что произошло с ним за эти два дня.
Первые сутки он бродил по лесам, преследуемый угрызениями совести. Ему было невыносимо смотреть людям в глаза. Но тогда он еще не думал о смерти, ему просто хотелось уйти куда-нибудь далеко-далеко. Однако в воскресенье он спустился с гор и подошел к церкви Бру. В последний раз хотел он увидеть свой народ, бедных, голодающих обитателей прихода Лёвше: их участь он мечтал облегчить, когда беседовал, сидя у дороги с пастором из Брубю, а потом полюбил их, полюбил в ту самую ночь, когда смотрел на толпу, уносящую с собой мертвую девушку из Нюгорда.
Богослужение уже началось, когда Йёста подошел к церкви. Он незаметно пробрался на хоры и смотрел оттуда вниз на людей. Он испытывал невыразимые муки. Ему так хотелось обратиться к ним, чтобы облегчить их страдания. Как бы ни был он сам подавлен, но он нашел бы для всех слова надежды и утешения, если бы имел право говорить с ними в храме божьем.
Тогда он прошел в ризницу и написал то обращение, о котором его жена, по всей вероятности, уже слышала. В нем он обещал, что скоро в Экебю снова начнутся работы и что зерно для посева будет роздано голодающим. Он надеялся, что его жена и кавалеры выполнят это обещание, когда его с ними не будет.
Выйдя из ризницы, он увидел перед помещением приходского совета гроб. Это был грубо сколоченный гроб, отделанный черным крепом и украшенный венками из зелени брусники. Он догадался, что это гроб с прахом капитана Леннарта. Народ упросил капитаншу поспешить с похоронами, чтобы все съехавшиеся на ярмарку могли присутствовать при погребении.
Он стоял и смотрел на гроб, как вдруг на плечо его тяжело опустилась чья-то рука. Это был Синтрам.
— Йёста, — сказал он, — если ты хочешь сыграть с кем-нибудь забавную штуку, то ляг и умри. Ну разве не хитро придумано: взять и умереть, - так одурачить порядочных и честных людей. Ложись и умри, говорю я тебе!