Страница:
— О дядюшка Эберхард, — говорит она, — причем тут труд? Разве он божество? Разве заключает он в себе смысл жизни? Нет, это не труд, а что-то другое!
— Я не знаю ничего другого, — отвечает философ.
Но тогда она сама находит то слово, которое, искала, — жалкое, часто оскверняемое слово.
— Дядюшка Эберхард, а может быть, это любовь?
По его беззубому, морщинистому рту скользнула улыбка.
— Вот здесь, — говорит философ, — ударяя кулаком по увесистой рукописи, — здесь убиваю я всех богов, и Эроса в том числе. Что такое любовь, как не плотское вожделение? Почему должна она стоять выше прочих потребностей тела? Сделайте богом голод! Сделайте богом усталость! Они в той же мере достойны этого. Пора покончить с нелепыми представлениями! Да здравствует истина!
Графиня Элисабет опускает голову. Тут что-то не так, все это неправда. Но она не может с ним спорить.
— Ваши слова ранили мою душу, — говорит она, — но они ни в чем не убедили меня. Уничтожить богов мести и силы — вот самое большое, что вы в состоянии сделать.
Старец берет ее руку, кладет ее на рукопись и отвечает с фанатизмом неверующего:
— Прочтите это, и вы убедитесь.
— В таком случае пусть никогда не попадется мне на глаза этот труд! — говорит она. — Если я всему этому поверю, я не смогу больше жить.
Глубоко опечаленная уходит она от философа. А он после ее ухода долго еще сидит погруженный в раздумье.
Эти кипы старых, мелко исписанных листов, это вольнодумное произведение так еще и не представлено на суд людей. Имя дядюшки Эберхарда еще не достигло вершин сияющей славы.
Его великий труд так и лежит, запрятанный в ларце в церкви Свартшё, в чулане под лестницей. Лишь на исходе столетия увидит он свет.
Но почему же он так поступил? Может быть, он боялся, что не сможет доказать свою правоту? Или, может быть, он боялся преследований? Нет, плохо вы знаете дядюшку Зберхарда.
Поймите же: истина была для него дороже собственной славы, и он пожертвовал славой во имя истины только для того, чтобы Элисабет, эта чистая душа, его любимое дитя, могла спокойно прожить до конца своих дней, сохранив веру, которой она жила.
О любовь, ты воистину бессмертна!
Глава тридцать вторая
— Я не знаю ничего другого, — отвечает философ.
Но тогда она сама находит то слово, которое, искала, — жалкое, часто оскверняемое слово.
— Дядюшка Эберхард, а может быть, это любовь?
По его беззубому, морщинистому рту скользнула улыбка.
— Вот здесь, — говорит философ, — ударяя кулаком по увесистой рукописи, — здесь убиваю я всех богов, и Эроса в том числе. Что такое любовь, как не плотское вожделение? Почему должна она стоять выше прочих потребностей тела? Сделайте богом голод! Сделайте богом усталость! Они в той же мере достойны этого. Пора покончить с нелепыми представлениями! Да здравствует истина!
Графиня Элисабет опускает голову. Тут что-то не так, все это неправда. Но она не может с ним спорить.
— Ваши слова ранили мою душу, — говорит она, — но они ни в чем не убедили меня. Уничтожить богов мести и силы — вот самое большое, что вы в состоянии сделать.
Старец берет ее руку, кладет ее на рукопись и отвечает с фанатизмом неверующего:
— Прочтите это, и вы убедитесь.
— В таком случае пусть никогда не попадется мне на глаза этот труд! — говорит она. — Если я всему этому поверю, я не смогу больше жить.
Глубоко опечаленная уходит она от философа. А он после ее ухода долго еще сидит погруженный в раздумье.
Эти кипы старых, мелко исписанных листов, это вольнодумное произведение так еще и не представлено на суд людей. Имя дядюшки Эберхарда еще не достигло вершин сияющей славы.
Его великий труд так и лежит, запрятанный в ларце в церкви Свартшё, в чулане под лестницей. Лишь на исходе столетия увидит он свет.
Но почему же он так поступил? Может быть, он боялся, что не сможет доказать свою правоту? Или, может быть, он боялся преследований? Нет, плохо вы знаете дядюшку Зберхарда.
Поймите же: истина была для него дороже собственной славы, и он пожертвовал славой во имя истины только для того, чтобы Элисабет, эта чистая душа, его любимое дитя, могла спокойно прожить до конца своих дней, сохранив веру, которой она жила.
О любовь, ты воистину бессмертна!
Глава тридцать вторая
ДЕВУШКА ИЗ НЮГОРДА
Никто не знает этого густо заросшего елями места у подножья горы, где толстый слой мха покрывает землю. Да это и понятно, если нога человека еще не ступала здесь и никто даже не знает, как это место называется. Ни одна тропа не ведет в эту глушь. Ельник окружает неприступные скалы, густые заросли можжевельника охраняют его, а подступы к нему преграждает бурелом; и даже пастухи и лисицы никогда не заходят сюда. Это самое глухое место в лесу, но теперь тысячи людей ищут его.
Какой бесконечный поток людей! Они могли бы заполнить всю церковь в Бру, да и не только в Бру, но и в Лёвене и в Свартшё. Даже представить себе трудно, какой бесконечный поток людей!
Господские дети, которым не разрешают бежать за толпой, стоят у края дороги или сидят на заборах, наблюдая оттуда за странной процессией. Нелегко маленьким детям представить себе, что на свете живет такая масса людей. Когда они вырастут, в памяти у них навсегда останется этот бесконечный людской поток. Глаза их будут наполняться слезами при одном лишь воспоминании об этом нескончаемом шествии по дороге, где обычно за целый день проходило лишь несколько путников или нищих да проезжала какая-нибудь крестьянская телега.
Все, кто живет у дороги, выходят и спрашивают:
— Что случилось? Уж не враг ли напал на нас? Куда вы идете, о странники, куда направляетесь?
— Мы идем на поиски, — отвечают из толпы. — Вот уже два дня как мы ищем. Мы выбились из сил, но и сегодня мы будем искать. Мы обыщем весь бьёрнский лес и поросшие лесом склоны на запад от Экебю.
Это люди из Нюгорда, бедной деревни, затерянной среди гор на востоке. Вот уже неделя как пропала красивая девушка с тяжелыми черными косами и румяными щеками. Торговка вениками, та, которую Йёста Берлинг хотел сделать своей невестой, заблудилась в дремучем лесу. Вот уже неделя как никто не видел ее.
И вот все обитатели Нюгорда отправились на поиски. И каждый, кого они встречают на своем пути, присоединяется к ним. Изо всех домов выходят люди и идут за толпой.
Их начинают расспрашивать:
— Послушайте вы, люди из Нюгорда, как все это могло произойти? Как могли вы допустить, чтобы красивая девушка одна ходила по незнакомым местам? Лес ведь велик, а бог лишил ее разума.
— Никогда не бывало, чтобы кто-нибудь тронул ее, — отвечают нюгордцы, — да и она никого не трогала. Она, словно дитя, ничего не боялась и ходила всюду без опаски. Казалось, сам бог охраняет ее. Прежде она всегда возвращалась.
Они уже обыскали леса к востоку от Нюгорда. И вот на третий день они идут мимо церкви Бру, направляясь в леса, расположенные к западу от Экебю.
Где бы ни проходило это странное шествие, всюду оно вызывает недоумение. То и дело кому-нибудь из толпы приходится останавливаться и отвечать на вопросы:
— Кто вы такие? Кого вы ищете?
— Мы ищем голубоглазую темноволосую девушку. Она ушла в лес, чтобы там умереть. Вот уже неделя как ее нет.
— Но почему же она решила умереть? Может быть, она голодала? Или была несчастна?
— Нет, она не терпела нужды, но этой весной с ней случилось несчастье. Уже давно, несколько лет назад, увидела она сумасбродного пастора Йёсту Берлинга и влюбилась в него. И ведь нашла же в кого влюбиться! Но ведь господь лишил ее разума.
— Да, вы правы, люди из Нюгорда, господь лишил ее разума.
— А весной случилось несчастье. Раньше Йёста Берлинг даже и не смотрел на нее, а тут он вдруг объявил, что решил жениться на ней. Он просто пошутил и скоро забыл об этом, но она никак не могла успокоиться. Она все время приходила в Экебю. Она ходила за ним по пятам и надоедала ему. А в последний раз, когда она пришла в Экебю, на нее спустили собак. И вот с тех пор никто больше не видел ее.
Выходите же все из домов и идите за нами! Идемте спасать ее жизнь. Она ушла в лес, чтобы там умереть. Может быть, ее уже нет в живых. А может быть, она заблудилась и не может найти дорогу. Лес велик, а господь лишил ее разума.
Так идите же на поиски! Пусть овес останется на полях, пусть картофель гниет в земле. Отвязывайте лошадей, чтобы они не погибли от жажды в конюшнях, отоприте коровники, чтобы коровы могли сами заходить туда на ночь. Берите с собой детей — ибо им поможет господь! Господь укажет им верный путь. Дети помогут там, где будет бессильна мудрость мужчин.
Следуйте за нами все — и мужчины, и женщины, и дети! Разве может кто-нибудь остаться дома? Кто знает, вдруг именно он окажется избранником божьим и найдет девушку? Идите же все сюда, все кто ищет милосердия божьего, все, кто не хочет, чтобы его неприкаянная душа носилась над бесплодными равнинами в тщетных поисках покоя и мира! Сюда, сюда! Бог лишил ее разума, а лес так велик.
Кто сумеет найти это место, густо заросшее елями и покрытое мягким мхом? А что это там чернеет под отвесной скалой? Нет, это всего-навсего муравейник. Хвала тому, кто направит безумцев по верному пути!
О, что за странная процессия! То не праздничная нарядная толпа, которая встречает победителя, разбрасывает цветы на его пути и оглашает воздух восторженными приветствиями. То не паломники, направляющиеся с пением псалмов к святым местам. То не скрипучие фуры переселенцев, которых гонит нужда, и не войска с оружием и барабанами. Это всего лишь крестьяне в рабочей домотканой одежде и потертых фартуках, с ними их жены, которые на ходу вяжут чулки, и дети, которых матери несут на спине или ведут за руку.
Какое величественное это зрелище — люди, объединившиеся ради великой цели, — будь то чествование победителей или восхваление бога, будь то поиски новых земель или защита своей страны от врагов! Но этих людей гонит вперед не голод, не страх перед богом и не опасность. Они бескорыстны в своих помыслах. Они идут на поиски умалишенной. Сколько усилий, труда, волнений и страха — и все это лишь ради того, чтобы отыскать в лесу несчастное существо, которое господь лишил разума.
О, как не любить этот народ? Как удержаться от слез при воспоминании об этом зрелище тому, кто стоял у края дороги и смотрел на толпу — на мужчин с суровыми лицами и грубыми руками, на женщин, чьи лица изборождены морщинами, и на утомленных детей, которым бог должен указать верный путь?
Толпа удрученных людей заняла всю дорогу. Озабоченно оглядывают они лес и мрачно продолжают свой путь, ибо уверены, что она уже умерла.
Что это чернеет там в расселине: муравейник или вывороченное с корнем дерево? Да, слава богу, это всего лишь вывороченная сосна. Но разве можно разглядеть что-нибудь в этом густом лесу.
Нет конца людскому потоку! Когда самые выносливые и сильные достигли опушки бьёрнского леса, то замыкающие шествие калеки, изнуренные старики и женщины с детьми только миновали церковь в Брубю.
Но вот наконец вереница людей исчезает в глухом лесу. Утреннее солнце освещает землю под соснами; вечернее солнце встретит этих людей, когда они выйдут из леса.
Вот уже третий день продолжаются поиски. Люди ищут и ищут. Они ищут в расселинах между крутыми скалами, с которых легко сорваться в пропасть, под бурелом, где легко сломать ногу, под густыми ветвями раскидистых елей, среди мягкого мха, который так и манит присесть и отдохнуть.
Чего только не попадается им на пути: берлога медведя, лисья нора, глубокое логово барсука, черная яма для обжига угля, склоны, поросшие красной брусникой, серебристая ель, горы, опустошенные недавним лесным пожаром, камень, брошенный великаном... Но они не видят, что под скалой что-то чернеет. Никому и в голову не приходит посмотреть — муравейник ли это, упавшее дерево или человек? А ведь это был человек, но никто не догадался заглянуть туда.
Вечернее солнце застает людей по другую сторону леса, но молодая девушка, которую господь лишил разума, так и не найдена. Что же им теперь делать? Неужели снова обыскивать весь лес? Лес во мраке опасен: там глубокие топи и крутые обрывы. И что смогут они найти в темноте, если ничего не нашли днем, при солнечном свете?
— Пойдем в Экебю! — раздается вдруг крик из толпы.
— В Экебю! — подхватывают остальные.
— Пойдем в Экебю!
— Пойдем спросим кавалеров, почему они натравили собак на ту, которую бог лишил разума, почему они довели безумную до отчаяния! Наши дети голодны и плачут, наши одежды изорваны, наши хлеба брошены и осыпаются на полях, наш картофель гниет в земле, наши лошади одичали, и некому ходить за коровами, мы сами едва держимся на ногах от усталости, — и во всем этом виноваты они. Пойдем в Экебю и расправимся с ними! В Экебю! Что за проклятый год выдался для нас, бедняков! Тяжело карает нас бог, зимой нам не миновать голода. Но на кого же гневается господь? Пастор из Брубю тут ни при чем: его молитвы были услышаны богом. На кого же еще ему гневаться, если не на кавалеров?
— Пойдем в Экебю! Это они разорили имение, это они выгнали майоршу с нищенским посохом и сумой на большую дорогу. Из-за них мы сидим без работы, из-за них голодаем. Вот из-за кого мы терпим нужду. Пойдем в Экебю!
И угрюмые, озлобленные люди устремляются в Экебю; голодные женщины с плачущими детьми на руках следуют за мужчинами; а позади всех плетутся калеки и немощные старики. И, словно разливающийся поток, растет озлобление среди людей.
Они бурлят, словно осеннее половодье. А теперь с гор устремляется новый поток, новые опустошения грозят теперь чести и могуществу Экебю.
До хуторянина, который пашет у опушки леса, доносится неистовый рев толпы. Он отпрягает одну из лошадей и скачет на ней прямо в Экебю.
— Беда, беда! — кричит он. — На Экебю идут медведи, волки и тролли!
Обезумев от ужаса, он мечется по двору.
— Собралась вся нечисть из леса! — кричит он. — Тролли идут против Экебю! Спасайся, кто может! Они хотят поджечь Экебю и перебить всех кавалеров!
А вот уже слышится рев разъяренной толпы. Осеннее половодье угрожает Экебю.
Знают ли эти озлобленные люди сами, чего хотят: пожара, грабежа, убийства?
Это даже не люди — это лесные тролли, это дикие звери. Темные силы, которые скрываются под землей, вырвались на свободу. Жажда мести освободила их.
Это призраки тех, кто добывает руду в горах, это призраки тех, кто валит деревья в лесу и обжигает уголь, это призраки тех, кто выращивает хлеба на полях; и теперь они вырвались на свободу, готовые все вокруг предать разрушению. Смерть Экебю, смерть кавалерам!
А в Экебю водка льется рекой. В подвалах лежат груды золота. Кладовые ломятся от зерна и мяса. Почему же честные люди должны голодать, а преступники наслаждаться всеми благами жизни?
Но теперь, кавалеры, вам пришел конец, чаша терпения переполнилась. Вы — белоручки, которые никогда не пряли, вы — птицы, которые никогда ни о чем не заботились, — и теперь чаша народного терпения переполнилась. В лесу лежит та, которая вынесла вам приговор; мы ее посланцы. Не лагман, не ленсман, а та, что лежит в лесу, вынесла вам приговор.
Кавалеры стоят в большом доме и видят, как толпа все приближается и приближается. Они уже знают, в чем обвиняют их. Но на этот раз они впервые не виноваты. Если бедная девушка и пошла в лес, чтобы там умереть, то это вовсе не потому, что на нее натравили собак, — этого они никогда и не делали, — а потому, что Йёста неделю тому назад женился на графине Элисабет.
Но есть ли смысл оправдываться и объяснять все это озлобленным людям? Они устали и голодны, жажда мести подстрекает их, их подгоняет жажда грабежа. Они несутся с дикими криками, а перед ними скачет верхом обезумевший от страха хуторянин.
— Медведи идут, волки идут, тролли идут на Экебю!
Кавалеры спрятали графиню Элисабет в самую отдаленную комнату. Лёвенборг и дядюшка Эберхард остались ее охранять, а остальные выходят к народу. Они стоят на крыльце — безоружные, улыбающиеся — и встречают надвигающуюся с шумом толпу.
И народ останавливается перед этой небольшой группой спокойных людей. Они шли сюда озлобленные, горя желанием опрокинуть кавалеров и истоптать их каблуками, как это сделали пятьдесят лет назад с управляющим и инспектором в Сюнде. Но что это? Они ожидали сопротивления и борьбы, а не видят ни запертых дверей, ни направленного на них оружия.
— Дорогие друзья, — говорят кавалеры, — дорогие друзья, вы устали и голодны, позвольте же накормить вас и предложить домашней водки!
Народ не обращает внимания на эти слова, люди кричат и угрожают. Кавалеры, однако, не теряют присутствия духа.
— Подождите, — говорят они, — подождите одну секунду! Смотрите, перед вами открыты все двери Экебю. Открыты все погреба, амбары и кладовые. Ваши жены падают с ног от усталости, дети плачут. Накормите сначала их! А потом вы можете с нами расправиться. Мы не убежим. У нас на чердаке полно яблок. Пойдемте принесем детям яблок!
Час спустя пир в Экебю был в полном разгаре, самый большой пир, какой только знало это имение, и происходил он осенней ночью, при свете полной луны.
Откуда-то приносят дрова, и вскоре во дворе пылают костры. Наслаждаясь теплом и покоем, люди, осыпанные всеми дарами земными, сидят у костров.
Более решительные идут на скотный двор и берут там все, что находят необходимым. Они режут телят и овец и даже крупный рогатый скот. Туши тут же разделывают и зажаривают. Сотни голодных людей с жадностью набрасываются на еду. Животных выводят из хлева и убивают. Кажется, что весь скотный двор опустеет за одну ночь.
Незадолго перед тем в Экебю заготовили припасы на зиму. С тех пор как здесь появилась графиня Элисабет, дела в домашнем хозяйстве стали налаживаться. Казалось, молодая женщина совсем забыла о том, что она теперь жена Йёсты Берлинга. Оба они, и он и она, делали вид, будто и не вспоминают об этом, но зато она теперь стала хозяйкой Экебю. Как и подобает хорошей и домовитой хозяйке, она старалась положить конец расточительству и бесхозяйственности, господствовавшим в имении. И ее слушались. Люди были довольны, что у них снова появилась хозяйка.
Но какой прок с того, что с появлением ее весь сентябрь здесь пекли хлебы, заготовляли сыры, сбивали масло и варили пиво? К чему было все это?
Подавайте теперь все этим людям, выносите припасы, лишь бы они не сожгли Экебю и не убили кавалеров! Подавайте сюда хлеб, масло, сыр! Подавайте бочки с вином и пивом, выносите из кладовых окорока, бочонки с водкой и яблоки!
Хватит ли богатств Экебю, чтобы умилостивить народ? Только бы они не бесновались и убрались отсюда подобру-поздорову.
Все, что здесь происходит, делается только ради нее, новой хозяйки Экебю. Кавалеры — мужественные, умеющие владеть оружием люди, и если бы они думали только о себе, то стали бы обороняться; если бы не она, такая нежная и кроткая, которая так заступается за людей, они несколькими меткими выстрелами обратили бы в бегство всю эту алчную толпу.
Чем ближе полночь, тем спокойней становятся люди. Тепло и отдых, пища и водка уняли их гнев. Начали раздаваться шутки и смех. Ну да, конечно они справляют поминки по девушке из Нюгорда! «Да будет стыдно тому, кто не пьет и не веселится, — где же, как не на поминках, веселиться и пить».
Дети набрасываются на принесенные фрукты. Бедные крестьянские дети, для которых брусника и клюква — лакомство, набрасываются на наливные астраханские яблоки, тающие во рту, на продолговатые сладкие райские яблочки, на светло-желтые лимонки, на спелые груши и сливы всех сортов — желтые, красные, синие. О, разве можно в чем-нибудь отказать народу, когда он заявляет о своих правах!
Ближе к полночи можно было предположить, что гости вскоре начнут расходиться. Кавалеры перестали подносить еду и вино, раскупоривать бутылки и цедить пиво. При мысли, что опасность миновала, у них вырывается вздох облегчения.
Но как раз в это мгновенье осветилось одно из окон большого господского дома. Все, кто увидели это, вскрикнули. В окне промелькнул силуэт молодой женщины со свечой в руках.
Это длилось всего лишь одно мгновение. Силуэт исчез. Но людям показалось, что они узнают женщину.
— У нее тяжелые черные косы и румяные щеки! — закричали они. — Она здесь! Кавалеры спрятали ее здесь!
— Так вот, кавалеры, где вы держите ее? Вы держите здесь, в Экебю, наше дитя, которое господь лишил разума? Что делаете вы с ней, безбожники? Вы заставляете нас волноваться из-за нее целую неделю, искать ее целых три дня! Не надо нам вашего вина и вашего угощения! Горе нам, что мы принимали все это из ваших рук! Отдайте ее нам, а то мы решим, что делать с вами.
Укрощенные дикие звери рычат и беснуются. В несколько прыжков они уже на крыльце господского дома.
Люди действуют быстро, однако кавалеры опережают их: они вбегают в дом и запирают входные двери. Но разве могут они устоять под натиском разъяренной толпы? Люди высаживают одну дверь за другой. Кавалеры отброшены в глубину дома, ведь они безоружны. Их стискивают в густой толпе так, что они не могут пошевелиться; люди устремляются в дом, чтобы разыскать девушку из Нюгорда.
В одной из отдаленных комнат они находят ее. Никто не смотрит, светлые у нее волосы или темные, — они поднимают ее на руки и выносят из дома; они говорят ей, чтобы она не боялась: только кавалерам угрожает опасность. Они пришли для того, чтобы спасти ее.
Но что это: навстречу тем, кто выходит из дома, идет другая толпа.
В самом глухом месте леса один ребенок набрел на труп женщины; она бросилась с высокой скалы и разбилась насмерть. И вот люди в лесу, которые еще продолжали поиски, подняли ее и принесли в Экебю!
Мертвая, она еще прекраснее, чем была при жизни; прекрасны ее длинные темные волосы; от всего ее облика веет вечным покоем.
Ее поднимают на плечи и проносят через толпу. Повсюду, где проносят ее, наступает молчание. Люди склоняют головы перед величием смерти.
— Она умерла совсем недавно, — шепчут люди друг другу. — До сегодняшнего дня бродила она в лесу. Она, наверное, хотела уйти от нас и потому бросилась со скалы.
Но если это девушка из Нюгорда, то кто же та, которую вынесли из господского дома в Экебю?
Те, что вышли из леса, встречаются с теми, что вышли из дома. При свете костров, которые освещают двор, люди смотрят на обеих женщин и узнают их. Та, другая, — это молодая графиня из Борга.
— Так вот оно что! Не напали ли мы на новое злодеяние? — кричат люди. — Почему молодая графиня здесь, в Экебю? Нам же сказали, что она далеко отсюда или, скорее всего, умерла? Разве не требует справедливость, чтобы мы тотчас же бросились на кавалеров и истоптали бы их нашими подбитыми железом каблуками?
Но вдруг раздается громовый голос. Это Йёста Берлинг вскакивает на перила крыльца и обращается к разъяренной толпе:
— Слушайте вы, зверье, дьяволы! Уж не вообразили ли вы, безумцы, что в Экебю не найдется ружей и пороха? Разве не могли бы мы перестрелять всех вас, как бешеных собак? Но это она просила за вас. О, если бы я только знал, что вы посмеете тронуть ее, ни один из вас не ушел бы отсюда живым!
Чего вы беснуетесь? Чего врываетесь сюда, словно разбойники, угрожая нам смертью, пожаром и грабежом? Что мне за дело до ваших полоумных девок? Почем знаю я, где они бегают? Я был слишком добр к одной из них, вот в чем вся беда. Следовало бы и в самом деле натравить на нее собак — так было бы лучше для меня и для вас, — но я не сделал этого. И кроме того, я не обещал на ней жениться, никогда не обещал. Запомните это!
А теперь говорю вам: немедленно отпустите женщину, которую вы насильно уволокли из дома. Отпустите ее! И пусть руки, которые посмели дотронуться до нее, горят в вечном пламени преисподней! Разве вам непонятно, что она настолько же выше вас, насколько небо выше земли! Насколько вы подлы, настолько она благородна; насколько вы злы, настолько она добра!
А хотите знать, кто она такая? Это ангел небесный. Она была замужем за графом из Борга. Свекровь мучила ее день и ночь. Ее, как простую служанку, заставляли стирать белье в озере, ее били и мучили так, как не мучили никого. Ее довели до такого отчаяния, что она чуть не утопилась в реке. Хотел бы я знать, кто из вас, негодяев, пришел ей тогда на помощь? Никто из вас не помог ей! А мы, кавалеры, — мы сделали это. Да, да — мы сделали это.
А потом она родила ребенка, далеко отсюда, в крестьянской избе, а граф велел низко кланяться ей и сказать: «Мы поженились в чужой стране, и брак наш потому незаконный. Ты мне не жена, и я тебе не муж. Мне нет дела до твоего ребенка». Когда все это случилось, она хотела записать ребенка в церковную книгу как не имеющего отца. О, всякому было бы тогда лестно, если бы она сказала кому-нибудь из вас: «Женись на мне, ибо я хочу, чтобы ребенок имел отца». Но никому из вас она этого не сказала. Выбор ее пал на Йёсту Берлинга, отрешенного пастора, которому запретили возвещать слово божье. Должен признаться вам, братцы, никогда не был я так озадачен, потому что она была в отчаянии.
А теперь думайте о нас, кавалерах, все что угодно. Для нее мы сделали все что могли. Й ей вы обязаны тем, что мы не перестреляли вас всех сегодня. А теперь предупреждаю: отпустите ее и идите своей дорогой, а не то земля разверзнется под вами и поглотит вас! И когда вы уйдете отсюда, то просите у бога прощенья за то, что вы напугали и огорчили эту женщину, которая так добра и так невинна! А теперь убирайтесь отсюда! Вы надоели нам!
Еще до того как Йёста умолк, люди, которые несли графиню, опустили ее на каменные ступеньки крыльца. И вот теперь к ней подошел в глубокой задумчивости высокий крестьянин и протянул ей свою большую руку.
— Спасибо и спокойной ночи! — сказал он. — Мы не желали вам зла, графиня.
За ним подошел другой и осторожно пожал ей руку:
— Спасибо и спокойной ночи! Не сердитесь на нас!
Йёста спрыгнул с перил и стал рядом с ней. И ему тоже стали пожимать руку.
И вот все один за другим медленно подходили к ним и желали на прощанье доброй ночи. Они вновь присмирели и стали такими, какими были утром, когда покидали свои дома, пока голод и желание выместить на ком-нибудь свою злобу не превратили их в диких зверей.
Они смотрели на графиню, и в ее лице было столько невинности и доброты, что у многих на глаза навертывались слезы. Эти люди безмолвно преклонялись перед благородством ее души. Они словно радовались тому, что среди них она одна осталась такой доброй и хорошей.
Не всем удалось пожать ей руку: народу было много, а молодая женщина очень устала и была почти без сил. Но все они подходили, чтобы посмотреть на нее, а кроме того, Они могли пожать руку Йёсте: его рука могла выдержать сколько угодно пожатий.
Йёста стоял как во сне. С этого вечера в сердце его зародилось новое чувство.
«О мой народ, — думал он, — о народ мой, как я люблю тебя!» Он чувствовал, что любит всех этих людей, которые исчезают во мраке ночи с мертвой девушкой на руках, всех этих людей в грубой одежде и зловонных башмаках, живущих в почерневших домишках, всех этих бедняков, не умеющих ни писать, ни читать, всех тех, кто никогда по-настоящему не жил, не зная ничего, кроме борьбы за кусок хлеба.
Он вдруг очнулся от своих грез; жена положила руку ему на плечо. Народ разошелся. Они были одни на крыльце.
— О Йёста, Йёста, как ты мог?
Она закрыла лицо руками и заплакала.
— Я сказал правду, — воскликнул он. — Я никогда не обещал девушке из Нюгорда жениться на ней. «Приходи в следующую пятницу, здесь будет весело», — вот и все, что я ей сказал. Я не виноват, что она меня полюбила.
Какой бесконечный поток людей! Они могли бы заполнить всю церковь в Бру, да и не только в Бру, но и в Лёвене и в Свартшё. Даже представить себе трудно, какой бесконечный поток людей!
Господские дети, которым не разрешают бежать за толпой, стоят у края дороги или сидят на заборах, наблюдая оттуда за странной процессией. Нелегко маленьким детям представить себе, что на свете живет такая масса людей. Когда они вырастут, в памяти у них навсегда останется этот бесконечный людской поток. Глаза их будут наполняться слезами при одном лишь воспоминании об этом нескончаемом шествии по дороге, где обычно за целый день проходило лишь несколько путников или нищих да проезжала какая-нибудь крестьянская телега.
Все, кто живет у дороги, выходят и спрашивают:
— Что случилось? Уж не враг ли напал на нас? Куда вы идете, о странники, куда направляетесь?
— Мы идем на поиски, — отвечают из толпы. — Вот уже два дня как мы ищем. Мы выбились из сил, но и сегодня мы будем искать. Мы обыщем весь бьёрнский лес и поросшие лесом склоны на запад от Экебю.
Это люди из Нюгорда, бедной деревни, затерянной среди гор на востоке. Вот уже неделя как пропала красивая девушка с тяжелыми черными косами и румяными щеками. Торговка вениками, та, которую Йёста Берлинг хотел сделать своей невестой, заблудилась в дремучем лесу. Вот уже неделя как никто не видел ее.
И вот все обитатели Нюгорда отправились на поиски. И каждый, кого они встречают на своем пути, присоединяется к ним. Изо всех домов выходят люди и идут за толпой.
Их начинают расспрашивать:
— Послушайте вы, люди из Нюгорда, как все это могло произойти? Как могли вы допустить, чтобы красивая девушка одна ходила по незнакомым местам? Лес ведь велик, а бог лишил ее разума.
— Никогда не бывало, чтобы кто-нибудь тронул ее, — отвечают нюгордцы, — да и она никого не трогала. Она, словно дитя, ничего не боялась и ходила всюду без опаски. Казалось, сам бог охраняет ее. Прежде она всегда возвращалась.
Они уже обыскали леса к востоку от Нюгорда. И вот на третий день они идут мимо церкви Бру, направляясь в леса, расположенные к западу от Экебю.
Где бы ни проходило это странное шествие, всюду оно вызывает недоумение. То и дело кому-нибудь из толпы приходится останавливаться и отвечать на вопросы:
— Кто вы такие? Кого вы ищете?
— Мы ищем голубоглазую темноволосую девушку. Она ушла в лес, чтобы там умереть. Вот уже неделя как ее нет.
— Но почему же она решила умереть? Может быть, она голодала? Или была несчастна?
— Нет, она не терпела нужды, но этой весной с ней случилось несчастье. Уже давно, несколько лет назад, увидела она сумасбродного пастора Йёсту Берлинга и влюбилась в него. И ведь нашла же в кого влюбиться! Но ведь господь лишил ее разума.
— Да, вы правы, люди из Нюгорда, господь лишил ее разума.
— А весной случилось несчастье. Раньше Йёста Берлинг даже и не смотрел на нее, а тут он вдруг объявил, что решил жениться на ней. Он просто пошутил и скоро забыл об этом, но она никак не могла успокоиться. Она все время приходила в Экебю. Она ходила за ним по пятам и надоедала ему. А в последний раз, когда она пришла в Экебю, на нее спустили собак. И вот с тех пор никто больше не видел ее.
Выходите же все из домов и идите за нами! Идемте спасать ее жизнь. Она ушла в лес, чтобы там умереть. Может быть, ее уже нет в живых. А может быть, она заблудилась и не может найти дорогу. Лес велик, а господь лишил ее разума.
Так идите же на поиски! Пусть овес останется на полях, пусть картофель гниет в земле. Отвязывайте лошадей, чтобы они не погибли от жажды в конюшнях, отоприте коровники, чтобы коровы могли сами заходить туда на ночь. Берите с собой детей — ибо им поможет господь! Господь укажет им верный путь. Дети помогут там, где будет бессильна мудрость мужчин.
Следуйте за нами все — и мужчины, и женщины, и дети! Разве может кто-нибудь остаться дома? Кто знает, вдруг именно он окажется избранником божьим и найдет девушку? Идите же все сюда, все кто ищет милосердия божьего, все, кто не хочет, чтобы его неприкаянная душа носилась над бесплодными равнинами в тщетных поисках покоя и мира! Сюда, сюда! Бог лишил ее разума, а лес так велик.
Кто сумеет найти это место, густо заросшее елями и покрытое мягким мхом? А что это там чернеет под отвесной скалой? Нет, это всего-навсего муравейник. Хвала тому, кто направит безумцев по верному пути!
О, что за странная процессия! То не праздничная нарядная толпа, которая встречает победителя, разбрасывает цветы на его пути и оглашает воздух восторженными приветствиями. То не паломники, направляющиеся с пением псалмов к святым местам. То не скрипучие фуры переселенцев, которых гонит нужда, и не войска с оружием и барабанами. Это всего лишь крестьяне в рабочей домотканой одежде и потертых фартуках, с ними их жены, которые на ходу вяжут чулки, и дети, которых матери несут на спине или ведут за руку.
Какое величественное это зрелище — люди, объединившиеся ради великой цели, — будь то чествование победителей или восхваление бога, будь то поиски новых земель или защита своей страны от врагов! Но этих людей гонит вперед не голод, не страх перед богом и не опасность. Они бескорыстны в своих помыслах. Они идут на поиски умалишенной. Сколько усилий, труда, волнений и страха — и все это лишь ради того, чтобы отыскать в лесу несчастное существо, которое господь лишил разума.
О, как не любить этот народ? Как удержаться от слез при воспоминании об этом зрелище тому, кто стоял у края дороги и смотрел на толпу — на мужчин с суровыми лицами и грубыми руками, на женщин, чьи лица изборождены морщинами, и на утомленных детей, которым бог должен указать верный путь?
Толпа удрученных людей заняла всю дорогу. Озабоченно оглядывают они лес и мрачно продолжают свой путь, ибо уверены, что она уже умерла.
Что это чернеет там в расселине: муравейник или вывороченное с корнем дерево? Да, слава богу, это всего лишь вывороченная сосна. Но разве можно разглядеть что-нибудь в этом густом лесу.
Нет конца людскому потоку! Когда самые выносливые и сильные достигли опушки бьёрнского леса, то замыкающие шествие калеки, изнуренные старики и женщины с детьми только миновали церковь в Брубю.
Но вот наконец вереница людей исчезает в глухом лесу. Утреннее солнце освещает землю под соснами; вечернее солнце встретит этих людей, когда они выйдут из леса.
Вот уже третий день продолжаются поиски. Люди ищут и ищут. Они ищут в расселинах между крутыми скалами, с которых легко сорваться в пропасть, под бурелом, где легко сломать ногу, под густыми ветвями раскидистых елей, среди мягкого мха, который так и манит присесть и отдохнуть.
Чего только не попадается им на пути: берлога медведя, лисья нора, глубокое логово барсука, черная яма для обжига угля, склоны, поросшие красной брусникой, серебристая ель, горы, опустошенные недавним лесным пожаром, камень, брошенный великаном... Но они не видят, что под скалой что-то чернеет. Никому и в голову не приходит посмотреть — муравейник ли это, упавшее дерево или человек? А ведь это был человек, но никто не догадался заглянуть туда.
Вечернее солнце застает людей по другую сторону леса, но молодая девушка, которую господь лишил разума, так и не найдена. Что же им теперь делать? Неужели снова обыскивать весь лес? Лес во мраке опасен: там глубокие топи и крутые обрывы. И что смогут они найти в темноте, если ничего не нашли днем, при солнечном свете?
— Пойдем в Экебю! — раздается вдруг крик из толпы.
— В Экебю! — подхватывают остальные.
— Пойдем в Экебю!
— Пойдем спросим кавалеров, почему они натравили собак на ту, которую бог лишил разума, почему они довели безумную до отчаяния! Наши дети голодны и плачут, наши одежды изорваны, наши хлеба брошены и осыпаются на полях, наш картофель гниет в земле, наши лошади одичали, и некому ходить за коровами, мы сами едва держимся на ногах от усталости, — и во всем этом виноваты они. Пойдем в Экебю и расправимся с ними! В Экебю! Что за проклятый год выдался для нас, бедняков! Тяжело карает нас бог, зимой нам не миновать голода. Но на кого же гневается господь? Пастор из Брубю тут ни при чем: его молитвы были услышаны богом. На кого же еще ему гневаться, если не на кавалеров?
— Пойдем в Экебю! Это они разорили имение, это они выгнали майоршу с нищенским посохом и сумой на большую дорогу. Из-за них мы сидим без работы, из-за них голодаем. Вот из-за кого мы терпим нужду. Пойдем в Экебю!
И угрюмые, озлобленные люди устремляются в Экебю; голодные женщины с плачущими детьми на руках следуют за мужчинами; а позади всех плетутся калеки и немощные старики. И, словно разливающийся поток, растет озлобление среди людей.
Они бурлят, словно осеннее половодье. А теперь с гор устремляется новый поток, новые опустошения грозят теперь чести и могуществу Экебю.
До хуторянина, который пашет у опушки леса, доносится неистовый рев толпы. Он отпрягает одну из лошадей и скачет на ней прямо в Экебю.
— Беда, беда! — кричит он. — На Экебю идут медведи, волки и тролли!
Обезумев от ужаса, он мечется по двору.
— Собралась вся нечисть из леса! — кричит он. — Тролли идут против Экебю! Спасайся, кто может! Они хотят поджечь Экебю и перебить всех кавалеров!
А вот уже слышится рев разъяренной толпы. Осеннее половодье угрожает Экебю.
Знают ли эти озлобленные люди сами, чего хотят: пожара, грабежа, убийства?
Это даже не люди — это лесные тролли, это дикие звери. Темные силы, которые скрываются под землей, вырвались на свободу. Жажда мести освободила их.
Это призраки тех, кто добывает руду в горах, это призраки тех, кто валит деревья в лесу и обжигает уголь, это призраки тех, кто выращивает хлеба на полях; и теперь они вырвались на свободу, готовые все вокруг предать разрушению. Смерть Экебю, смерть кавалерам!
А в Экебю водка льется рекой. В подвалах лежат груды золота. Кладовые ломятся от зерна и мяса. Почему же честные люди должны голодать, а преступники наслаждаться всеми благами жизни?
Но теперь, кавалеры, вам пришел конец, чаша терпения переполнилась. Вы — белоручки, которые никогда не пряли, вы — птицы, которые никогда ни о чем не заботились, — и теперь чаша народного терпения переполнилась. В лесу лежит та, которая вынесла вам приговор; мы ее посланцы. Не лагман, не ленсман, а та, что лежит в лесу, вынесла вам приговор.
Кавалеры стоят в большом доме и видят, как толпа все приближается и приближается. Они уже знают, в чем обвиняют их. Но на этот раз они впервые не виноваты. Если бедная девушка и пошла в лес, чтобы там умереть, то это вовсе не потому, что на нее натравили собак, — этого они никогда и не делали, — а потому, что Йёста неделю тому назад женился на графине Элисабет.
Но есть ли смысл оправдываться и объяснять все это озлобленным людям? Они устали и голодны, жажда мести подстрекает их, их подгоняет жажда грабежа. Они несутся с дикими криками, а перед ними скачет верхом обезумевший от страха хуторянин.
— Медведи идут, волки идут, тролли идут на Экебю!
Кавалеры спрятали графиню Элисабет в самую отдаленную комнату. Лёвенборг и дядюшка Эберхард остались ее охранять, а остальные выходят к народу. Они стоят на крыльце — безоружные, улыбающиеся — и встречают надвигающуюся с шумом толпу.
И народ останавливается перед этой небольшой группой спокойных людей. Они шли сюда озлобленные, горя желанием опрокинуть кавалеров и истоптать их каблуками, как это сделали пятьдесят лет назад с управляющим и инспектором в Сюнде. Но что это? Они ожидали сопротивления и борьбы, а не видят ни запертых дверей, ни направленного на них оружия.
— Дорогие друзья, — говорят кавалеры, — дорогие друзья, вы устали и голодны, позвольте же накормить вас и предложить домашней водки!
Народ не обращает внимания на эти слова, люди кричат и угрожают. Кавалеры, однако, не теряют присутствия духа.
— Подождите, — говорят они, — подождите одну секунду! Смотрите, перед вами открыты все двери Экебю. Открыты все погреба, амбары и кладовые. Ваши жены падают с ног от усталости, дети плачут. Накормите сначала их! А потом вы можете с нами расправиться. Мы не убежим. У нас на чердаке полно яблок. Пойдемте принесем детям яблок!
Час спустя пир в Экебю был в полном разгаре, самый большой пир, какой только знало это имение, и происходил он осенней ночью, при свете полной луны.
Откуда-то приносят дрова, и вскоре во дворе пылают костры. Наслаждаясь теплом и покоем, люди, осыпанные всеми дарами земными, сидят у костров.
Более решительные идут на скотный двор и берут там все, что находят необходимым. Они режут телят и овец и даже крупный рогатый скот. Туши тут же разделывают и зажаривают. Сотни голодных людей с жадностью набрасываются на еду. Животных выводят из хлева и убивают. Кажется, что весь скотный двор опустеет за одну ночь.
Незадолго перед тем в Экебю заготовили припасы на зиму. С тех пор как здесь появилась графиня Элисабет, дела в домашнем хозяйстве стали налаживаться. Казалось, молодая женщина совсем забыла о том, что она теперь жена Йёсты Берлинга. Оба они, и он и она, делали вид, будто и не вспоминают об этом, но зато она теперь стала хозяйкой Экебю. Как и подобает хорошей и домовитой хозяйке, она старалась положить конец расточительству и бесхозяйственности, господствовавшим в имении. И ее слушались. Люди были довольны, что у них снова появилась хозяйка.
Но какой прок с того, что с появлением ее весь сентябрь здесь пекли хлебы, заготовляли сыры, сбивали масло и варили пиво? К чему было все это?
Подавайте теперь все этим людям, выносите припасы, лишь бы они не сожгли Экебю и не убили кавалеров! Подавайте сюда хлеб, масло, сыр! Подавайте бочки с вином и пивом, выносите из кладовых окорока, бочонки с водкой и яблоки!
Хватит ли богатств Экебю, чтобы умилостивить народ? Только бы они не бесновались и убрались отсюда подобру-поздорову.
Все, что здесь происходит, делается только ради нее, новой хозяйки Экебю. Кавалеры — мужественные, умеющие владеть оружием люди, и если бы они думали только о себе, то стали бы обороняться; если бы не она, такая нежная и кроткая, которая так заступается за людей, они несколькими меткими выстрелами обратили бы в бегство всю эту алчную толпу.
Чем ближе полночь, тем спокойней становятся люди. Тепло и отдых, пища и водка уняли их гнев. Начали раздаваться шутки и смех. Ну да, конечно они справляют поминки по девушке из Нюгорда! «Да будет стыдно тому, кто не пьет и не веселится, — где же, как не на поминках, веселиться и пить».
Дети набрасываются на принесенные фрукты. Бедные крестьянские дети, для которых брусника и клюква — лакомство, набрасываются на наливные астраханские яблоки, тающие во рту, на продолговатые сладкие райские яблочки, на светло-желтые лимонки, на спелые груши и сливы всех сортов — желтые, красные, синие. О, разве можно в чем-нибудь отказать народу, когда он заявляет о своих правах!
Ближе к полночи можно было предположить, что гости вскоре начнут расходиться. Кавалеры перестали подносить еду и вино, раскупоривать бутылки и цедить пиво. При мысли, что опасность миновала, у них вырывается вздох облегчения.
Но как раз в это мгновенье осветилось одно из окон большого господского дома. Все, кто увидели это, вскрикнули. В окне промелькнул силуэт молодой женщины со свечой в руках.
Это длилось всего лишь одно мгновение. Силуэт исчез. Но людям показалось, что они узнают женщину.
— У нее тяжелые черные косы и румяные щеки! — закричали они. — Она здесь! Кавалеры спрятали ее здесь!
— Так вот, кавалеры, где вы держите ее? Вы держите здесь, в Экебю, наше дитя, которое господь лишил разума? Что делаете вы с ней, безбожники? Вы заставляете нас волноваться из-за нее целую неделю, искать ее целых три дня! Не надо нам вашего вина и вашего угощения! Горе нам, что мы принимали все это из ваших рук! Отдайте ее нам, а то мы решим, что делать с вами.
Укрощенные дикие звери рычат и беснуются. В несколько прыжков они уже на крыльце господского дома.
Люди действуют быстро, однако кавалеры опережают их: они вбегают в дом и запирают входные двери. Но разве могут они устоять под натиском разъяренной толпы? Люди высаживают одну дверь за другой. Кавалеры отброшены в глубину дома, ведь они безоружны. Их стискивают в густой толпе так, что они не могут пошевелиться; люди устремляются в дом, чтобы разыскать девушку из Нюгорда.
В одной из отдаленных комнат они находят ее. Никто не смотрит, светлые у нее волосы или темные, — они поднимают ее на руки и выносят из дома; они говорят ей, чтобы она не боялась: только кавалерам угрожает опасность. Они пришли для того, чтобы спасти ее.
Но что это: навстречу тем, кто выходит из дома, идет другая толпа.
В самом глухом месте леса один ребенок набрел на труп женщины; она бросилась с высокой скалы и разбилась насмерть. И вот люди в лесу, которые еще продолжали поиски, подняли ее и принесли в Экебю!
Мертвая, она еще прекраснее, чем была при жизни; прекрасны ее длинные темные волосы; от всего ее облика веет вечным покоем.
Ее поднимают на плечи и проносят через толпу. Повсюду, где проносят ее, наступает молчание. Люди склоняют головы перед величием смерти.
— Она умерла совсем недавно, — шепчут люди друг другу. — До сегодняшнего дня бродила она в лесу. Она, наверное, хотела уйти от нас и потому бросилась со скалы.
Но если это девушка из Нюгорда, то кто же та, которую вынесли из господского дома в Экебю?
Те, что вышли из леса, встречаются с теми, что вышли из дома. При свете костров, которые освещают двор, люди смотрят на обеих женщин и узнают их. Та, другая, — это молодая графиня из Борга.
— Так вот оно что! Не напали ли мы на новое злодеяние? — кричат люди. — Почему молодая графиня здесь, в Экебю? Нам же сказали, что она далеко отсюда или, скорее всего, умерла? Разве не требует справедливость, чтобы мы тотчас же бросились на кавалеров и истоптали бы их нашими подбитыми железом каблуками?
Но вдруг раздается громовый голос. Это Йёста Берлинг вскакивает на перила крыльца и обращается к разъяренной толпе:
— Слушайте вы, зверье, дьяволы! Уж не вообразили ли вы, безумцы, что в Экебю не найдется ружей и пороха? Разве не могли бы мы перестрелять всех вас, как бешеных собак? Но это она просила за вас. О, если бы я только знал, что вы посмеете тронуть ее, ни один из вас не ушел бы отсюда живым!
Чего вы беснуетесь? Чего врываетесь сюда, словно разбойники, угрожая нам смертью, пожаром и грабежом? Что мне за дело до ваших полоумных девок? Почем знаю я, где они бегают? Я был слишком добр к одной из них, вот в чем вся беда. Следовало бы и в самом деле натравить на нее собак — так было бы лучше для меня и для вас, — но я не сделал этого. И кроме того, я не обещал на ней жениться, никогда не обещал. Запомните это!
А теперь говорю вам: немедленно отпустите женщину, которую вы насильно уволокли из дома. Отпустите ее! И пусть руки, которые посмели дотронуться до нее, горят в вечном пламени преисподней! Разве вам непонятно, что она настолько же выше вас, насколько небо выше земли! Насколько вы подлы, настолько она благородна; насколько вы злы, настолько она добра!
А хотите знать, кто она такая? Это ангел небесный. Она была замужем за графом из Борга. Свекровь мучила ее день и ночь. Ее, как простую служанку, заставляли стирать белье в озере, ее били и мучили так, как не мучили никого. Ее довели до такого отчаяния, что она чуть не утопилась в реке. Хотел бы я знать, кто из вас, негодяев, пришел ей тогда на помощь? Никто из вас не помог ей! А мы, кавалеры, — мы сделали это. Да, да — мы сделали это.
А потом она родила ребенка, далеко отсюда, в крестьянской избе, а граф велел низко кланяться ей и сказать: «Мы поженились в чужой стране, и брак наш потому незаконный. Ты мне не жена, и я тебе не муж. Мне нет дела до твоего ребенка». Когда все это случилось, она хотела записать ребенка в церковную книгу как не имеющего отца. О, всякому было бы тогда лестно, если бы она сказала кому-нибудь из вас: «Женись на мне, ибо я хочу, чтобы ребенок имел отца». Но никому из вас она этого не сказала. Выбор ее пал на Йёсту Берлинга, отрешенного пастора, которому запретили возвещать слово божье. Должен признаться вам, братцы, никогда не был я так озадачен, потому что она была в отчаянии.
А теперь думайте о нас, кавалерах, все что угодно. Для нее мы сделали все что могли. Й ей вы обязаны тем, что мы не перестреляли вас всех сегодня. А теперь предупреждаю: отпустите ее и идите своей дорогой, а не то земля разверзнется под вами и поглотит вас! И когда вы уйдете отсюда, то просите у бога прощенья за то, что вы напугали и огорчили эту женщину, которая так добра и так невинна! А теперь убирайтесь отсюда! Вы надоели нам!
Еще до того как Йёста умолк, люди, которые несли графиню, опустили ее на каменные ступеньки крыльца. И вот теперь к ней подошел в глубокой задумчивости высокий крестьянин и протянул ей свою большую руку.
— Спасибо и спокойной ночи! — сказал он. — Мы не желали вам зла, графиня.
За ним подошел другой и осторожно пожал ей руку:
— Спасибо и спокойной ночи! Не сердитесь на нас!
Йёста спрыгнул с перил и стал рядом с ней. И ему тоже стали пожимать руку.
И вот все один за другим медленно подходили к ним и желали на прощанье доброй ночи. Они вновь присмирели и стали такими, какими были утром, когда покидали свои дома, пока голод и желание выместить на ком-нибудь свою злобу не превратили их в диких зверей.
Они смотрели на графиню, и в ее лице было столько невинности и доброты, что у многих на глаза навертывались слезы. Эти люди безмолвно преклонялись перед благородством ее души. Они словно радовались тому, что среди них она одна осталась такой доброй и хорошей.
Не всем удалось пожать ей руку: народу было много, а молодая женщина очень устала и была почти без сил. Но все они подходили, чтобы посмотреть на нее, а кроме того, Они могли пожать руку Йёсте: его рука могла выдержать сколько угодно пожатий.
Йёста стоял как во сне. С этого вечера в сердце его зародилось новое чувство.
«О мой народ, — думал он, — о народ мой, как я люблю тебя!» Он чувствовал, что любит всех этих людей, которые исчезают во мраке ночи с мертвой девушкой на руках, всех этих людей в грубой одежде и зловонных башмаках, живущих в почерневших домишках, всех этих бедняков, не умеющих ни писать, ни читать, всех тех, кто никогда по-настоящему не жил, не зная ничего, кроме борьбы за кусок хлеба.
Он вдруг очнулся от своих грез; жена положила руку ему на плечо. Народ разошелся. Они были одни на крыльце.
— О Йёста, Йёста, как ты мог?
Она закрыла лицо руками и заплакала.
— Я сказал правду, — воскликнул он. — Я никогда не обещал девушке из Нюгорда жениться на ней. «Приходи в следующую пятницу, здесь будет весело», — вот и все, что я ей сказал. Я не виноват, что она меня полюбила.