Майкл Джудит. Спящая красавица

   – Они не говорили?
   – Никто ни о чем особенно и не разговаривал. Дедушка говорил, что здесь, как в могиле. Это было, знаешь, это было ужасно. Я оставалась в школе после уроков и приходила домой как можно позже, и Мэриан нашла место, где я могла заниматься искусством и ремеслами, а летом я поехала в летний лагерь в Висконсине. На все лето. Когда ты уехала, все просто распалось. Мне это было невыносимо. Я ничего не понимала, и никто ничего мне не говорил, а больше всего я скучала по тебе. Просто не верится, что ты здесь, не могу поверить, что, на самом деле, говорю с тобой. Я так часто думала о тебе, ты знаешь, и так же сильно скучала по тебе. Я чувствовала себя так, будто тоже потеряла свой дом, свою семью.
   – Так и было с нами обеими.
   Словно не было никакого перерыва с того времени, когда она делала это в последний раз, Анна наполнила водой чайник и поставила его на плиту, включила газ, протянула руку к полке, чтобы достать кружки и заварочный чайник, поставила все на кухонный стол. Каждое движение было точным, ей не нужно было даже задумываться, где что лежит.
   – Наваждение, – сказала она, встряхивая головой, – время будто вернулось назад.
   – Как это случилось? – спросила Гейл. – Он угрожал тебе?
   Мускулы Анны напряглись. Она села на стол рядом с высоким окном, выходившим на задний двор. Начался дождь, над озером сверкали молнии. Она помнила эти июльские грозы, яростные ливни, которые кончались через пятнадцать минут, удаляясь со все более слабыми раскатами грома, оставляя позади себя завесу тяжелого, горячего воздуха, когда им было трудно дышать.
   – Я не могу говорить об этом.
   – Даже сейчас? Через двадцать четыре года? Ты ничего не можешь мне рассказать?
   Анна покачала головой. Гейл вздохнула.
   – Я ведь ничего не знаю о тебе, а так хочу знать. Все эти годы у меня была сестра, но у меня не было сестры, а я продолжала любить тебя. Раньше я была слишком мала, но я всегда думала, что если ты когда-нибудь вернешься, мы могли бы стать хорошими друзьями. Все это время пока я росла, было такое, что я не могла рассказать подругам, и думала: если бы ты была здесь, я бы рассказала тебе. Как будто мы все время были рядом, хотя никогда не виделись. Есть в этом смысл? Так что не хочу давить на тебя и расстраивать, но если бы ты захотела поговорить со мной, я была бы рада. Дело в том, что я чувствую, как ты далека от меня. Все говорили, я не пойму то, что ты сказала в тот вечер, я не пойму, не пойму, и, наконец, я спросила у одной подружки в школе и она мне все объяснила, в гораздо больших подробностях, чем мне хотелось, но я еще ничего не знала о т е б е. – Она помолчала. – Не могла бы ты хотя бы сказать мне... долго ли это продолжалось?
   Анна тиснула руки.
   – Два года.
   – Два года? Боже мой, тебе было тринадцать, когда он...? И ты никому не рассказала? Почему ты не сказала Мэриан?
   Анна закрыла глаза. Она чувствовала себя больной и была расстроена. А чего она ждала? Что Гейл не будет задавать вопросов?
   – Мэриан никогда не любила вникать в проблемы, – сказала Анна приглушенным голосом. – И... ? она выделила эти слова – он грозил убить меня.
   – О, нет... Как кто-то в нашей семье мог... – Чайник резко засвистел, и Гейл выключила горелку. – Не могу себе представить, чтобы кто-то говорил так.
   Она налила воды в чайник для заварки и положила чай. Ее движения были такими же точными и выверенными, как движения Анны. Потом поставила чашки перед собой и Анной, а сахар и сливки на равном расстоянии от чашек. Взяла из холодильника тарелку с лепешками, минуту погрела их в микроволновой печи и поставила на стол вместе с масленкой, подвинула сахарницу и сливочник так, чтобы вся композиция была правильной.
   – Я тоже так делаю, – сказала Анна. – Ты когда-нибудь бываешь неряшливой?
   – Никогда. Иначе я не спала бы всю ночь. А ты?
   Анна покачала головой и улыбнулась. Так лучше, обе они начинают знакомиться друг с другом. Именно этого она хотела в часовне, когда они обнялись: начать прямо с сегодняшнего дня не обращать внимания на прошлое. Воспоминаний, связанных с Гейл почти не было.
   И потом они были сестрами. Это слово казалось Анне странным и каждый раз, когда она произносила его, про себя, испытывала какое-то потрясение. Анна никогда не думала об этих словах, – сестра, отец, дед, дядя, тетя, кузина – в связи с кем-то, имевшим к ней отношение. Но теперь думала. «С е с т р а», – осторожно подумала она, глядя, как Гейл намазывает лепешку маслом, хотя не знала, что это значит: чем они должны быть друг для друга. Наверное, как они с Элинор, но гораздо ближе. Фактически, Гейл уже казалась ближе в некотором отношении. «Она такая, как я, – подумала Анна. – Слишком аккуратная, старается все держать под контролем. Боится быть неряшливой, потому что это иначе казалось бы, что вещи валятся из рук, как было раньше. И похожа на меня. Мне это нравится».
   – Сколько лет ты ездила в летний лагерь? – спросила Анна.
   – О, постоянно. Все лучше, чем остаться дома на лето, и кроме того, мне нравилось. В пятнадцать я стала там членом совета и оставалась им, пока не уехала в колледж. А ты скучала когда-нибудь по нас?
   – Да. А в какой колледж ты уехала?
   – Северо-восточный. Я никогда не отъезжала слишком далеко от дома. Не знаю, почему. Может быть, я боялась остаться, действительно, сама по себе. Я ведь никогда такой не была, ты знаешь. Из дома я отправилась в интернат, а Лео я встретила, когда мне было восемнадцать; он приехал работать к дедушке, и мы поженились, как только я окончила учебу. Если ты, действительно, скучала по нас, почему не звонила?
   – Я не думала, что когда-нибудь вернусь домой. – Анна отхлебнула чай. Жасминовый чай Мэриан, который она не пробовала с тех пор как ушла; ее захлестнули другие воспоминания, вызванные ароматным паром. – Я припоминаю один случай, когда Уильям писал одно из своих писем – он еще занимается этим?
   – Все время. Он не перестает верить, что может изменить порядок вещей, который не одобряет, и пишет всем – сенаторам, конгрессменам, газетчикам, президентам корпораций, в Белый дом... И никогда не теряет веры.
   Анна улыбнулась.
   – Ну вот, Уильям брал пишущую машинку Мэриан, пил ее чай и непрестанно давал мне советы. Мне было лет десять или одиннадцать, и я не обращала на это особого внимания, но это странно, должно быть, я все же прислушивалась, потому что ясно помню, как он вдруг поднял глаза от машинки и сказал: «Когда ты вырастешь, юная леди, ты устроишь свою жизнь наилучшим образом, как только сможешь, и будешь стремиться к этому постоянно; но не барахтайся и не цепляйся за что-то надежное; погружайся в жизнь, смотри вперед и никогда не оглядывайся, потому что позади ничего нет: все в будущем».
   Анна помолчала.
   – Я никогда этого не забывала. Он так горячо это сказал. Я думала об этом, когда жила в Хейте. Я скучала по тебе – больше всего – но не могла вернуться. Они заставляли меня чувствовать себя слишком одинокой. Так что я сама построила свою жизнь и сделала это, как сказал Уильям: я смотрела вперед и не оглядывалась назад.
   Они молчали.
   – Извини, – сказала Гейл. – Я даже не могу себе представить, как можно себя так чувствовать. Со мной никогда не случалось ничего действительно ужасного. Разве это не удивительно? Мне тридцать три года и у меня не было ни одного по настоящему ужасного опыта. Я не помню матери, а что касается остального... мне бывало плохо и я чувствовала себя несчастной, но эти времена проходили и не оставляли шрамов. Интересно, у большинства людей, наверное, тоже так.
   – А я думаю, что все оставляет шрамы, – сказала Анна. – Каждый раз, как с нами что-то случается, мы меняемся в большей или меньшей степени. Иногда мы едва замечаем это, а в другой раз осознаем, что ничего не может оставаться по-прежнему.
   Гейл взглянула на свою сестру.
   – После того, как ты уехала, с тобой не случалось больше чего-то плохого?
   – Нет, я была осторожна. Но я сталкиваюсь с этим в моем офисе. Обычно, мои клиенты весьма несчастные люди – некоторые из них радуются, оставляя жену или мужа и начиная жизнь заново с кем-то еще, но большинство из них очень переживают – и все они думают, что их несчастья уникальны и сокрушительны. В каком-то смысле они правы: они чувствуют себя сокрушенными, словно никто никогда не сталкивался с таким разводом, как они, с их особенными детьми и родителями, также родственниками жены или мужа, и с их имуществом... ну и все такое. А развод всегда меняет людей, даже если большая их часть слишком мстительна или воинственна, испытывает облегчение или подавленность, чтобы осознать это сразу.
   – Что ты имеешь в виду, когда говоришь, что была осторожна? – спросила Гейл.
   – О, я ни с кем не связывала свою жизнь. В Хейте у меня появилась хорошая подруга – мы до сих пор дружим – но потом я была слишком занята. Хочешь еще чаю?
   – Да, спасибо. У тебя больше нет близких друзей? Или мужчин?
   – У меня есть Элинор, моя подруга из Хейта. Мне нравятся некоторые люди в фирме. – Анна налила чаю. Струйки пара, извиваясь поднимались вверх, к окну, по которому хлестал дождь. Кухня была теплой и ярко освещенной; хорошо было сидеть здесь. – Большинству из нас нужно гораздо меньше, чем мы думаем. Если у нас есть любимая работа, если мы многим интересуемся, а значит и постоянно учимся, этого достаточно. Нам не нужны толпы. На самом деле нам никто не нужен.
   Гейл провела пальцем по краю кружки.
   – Ты так не должна думать.
   – Так я прожила всю свою жизнь.
   – Но не тогда, когда ты жила здесь.
   – Большую часть времени именно так. Чаще всего я чувствовала себя чужой. А когда они понадобились мне больше всего, то они обошлись со мной именно как с чужой.
   – Но ты вернулась.
   – Я хотела попрощаться с Итаном. Я так и не поняла, почему он не помог мне в тот вечер, но я любила его и скучала по нему больше всего. Мне хотелось, чтобы нам удалось поговорить до того, как он умрет; я бы спросила, почему он не защитил меня. А я бы сказала ему, что всегда любила его.
   – Лео сказал, что он говорил о тебе.
   – Говорил? И что сказал?
   – Тебе нужно спросить у Лео.
   Они помолчали.
   – Не думаю, что это удастся. Я хотела бы познакомиться с Лео, но не хочу видеть никого из остальных. Я уеду до того, как они придут сюда.
   •– Я не хочу, чтобы ты уезжала, ведь только что я обрела тебя снова, – сказала Гейл. – О, ты могла бы... Послушай, Анна, поедем с нами в Тамарак. Мы уезжаем сегодня вечером, Лео нужно вернуться назад. Поедем с нами. Ты сможешь познакомиться с Лео и с детьми, мы будем разговаривать, о чем захотим. Ты остановишься у нас, в доме полно комнат. О, Анна, пожалуйста, скажи, что поедешь. Это было бы чудесно.
   – Я не знаю. – Но идея уже завладела ею. Двадцать четыре года она не видела Тамарак, а ведь это было ее любимое место. – Кто из семьи живет там?
   – Только Кит; ты помнишь, сын Мэриан и Фреда. Кажется, ему было лет пять, когда ты ушла. Он пережил бурный период, пьянство и наркотики, а потом в один прекрасный день опомнился и попросился у Лео на работу. Это было года три назад; сейчас он помощник руководителя горной службы, и я думаю, действительно, исправился. Мы редко видим его, у него свои друзья.
   – И все? Больше никого?
   – Ну, Дора и Джош, парень, с которым она живет; у них есть дом в городе, и они то приезжают, то уезжают. Он потрясающий человек, мы стали хорошими друзьями. Мы не видимся с ним так часто, как хотелось бы, они живут в Лос-Анджелесе. Если ты спрашиваешь о Винсе, то он никогда не приезжает в Тамарак. Папа не приезжает, Уильям тоже не бывает там. Мэриан, Фред и Нина приезжают раз-два в год. И все. Никому из них дела нет до города. Они были в ярости, когда дедушка заставил «Четем Девелопмент» взять в долг денег для развития Тамарака. Они всегда злились на него, потому что думали, будто он заботится больше о Тамараке, чем о компании или о делах в Чикаго. Мы могли бы завтра исчезнуть, а они забеспокоились бы об этом только потому, что потеряли бы какие-то деньги.
   Анна поставила свою кружку.
   – В чем дело, Гейл? Чего ты боишься?
   – Я не боюсь. Разве я сказала что-то о том, что боюсь?
   – Это то, чего ты не сказала. Что не ладится в Тамараке?
   – Ну, многое. Но я не хочу обрушивать все это на тебя, Анна. И не поэтому я прошу тебя поехать с нами домой. Даже не представляю, как ты догадалась.
   – Я провожу много времени, догадываясь, что люди, действительно, имеют в виду, когда они слишком расстроены, уязвлены или озлоблены, чтобы раскрыться и сказать это. И я бы не имела ничего против, если ты подумала, что я могла бы помочь, я бы хотела помочь. Хотя не уверена, что смогу.
   – Может быть, нам как раз нужно, чтобы кто-то нас выслушал. Кто-то из членов семьи, но не совсем член семьи, если ты понимаешь, что я имею в виду.
   – Прекрасно понимаю, – сказала Анна холодным голосом. – Ты не могла бы сформулировать это лучше.
   – О, нет, я не хотела сказать... О, Анна, извини, я не имею в виду, что ты не член семьи. Конечно, ты наша; я всегда так считала, даже когда ты, казалось, не... Она оборвала фразу. – Я говорю все не то, правда?
   – Все правильно, – спокойно сказала Анна. Не всегда ясно, что именно правильно.
   – А ты когда-нибудь думала обо мне? – выпалила Гейл.
   Анна кивнула.
   – Много. Но я тебя не знала. Ты была такой маленькой, когда я ушла, и у тебя были твои собственные друзья, и мы очень мало видели друг друга. Я думала, что ты едва ли заметила, что я уехала.
   – Ну, я заметила. Это выглядело так, будто ты умерла. И самое плохое – это неизвестность и мысли о том, что я настолько безразлична тебе, что ты даже не хочешь позвонить.
   – Извини, – сказала Анна. – Мне не приходило в голову, что ты тоже можешь быть несчастна. Я всегда думала, ты ладишь со всеми гораздо лучше, чем я; ты никогда не огрызалась и не спорила.
   – Я не могла. Я всегда расстраивалась, когда люди ссорились, и глаза у них становились блестящими и сердитыми. Мне бы даже хотелось немного взбунтоваться, это должно быть здорово.
   Анна слегка улыбнулась.
   – Нет ничего веселого в бунте, главным образом это несчастье. Бунтовать – значит быть потерянным и отчаянно пытаться найти свое место в мире и кого-нибудь, кто обратил бы на тебя внимание. – Слова повисли в воздухе. – Я хотела бы помочь вам, если ты думаешь, что я смогу. Расскажи мне, что я должна делать.
   – Я не знаю;– сказала Гейл. – Не уверена, что кто-то из нас может что-то сделать. Мы должны найти способ сохранить Тамарак. Папа уже давно хотел продать его, но не мог, пока жив был дедушка. Вчера вечером он снова поднял этот вопрос – даже похорон еще не было – мы с Лео категорически отказались, но если бы провели голосование, мы бы проиграли. В семье нет согласия. С ума сойти можно, когда думаешь об этом, ведь все навечно связаны с семейной компанией, но за пределами офиса с нами что-то происходит, и кажется, будто мы даже не любим друг друга. Я даже не знаю, чего все мы хотим от компании и друг от друга, мы мало разговариваем. Можно подумать, в семье все время разговаривают, наверное, в каких-то семьях это так, но не в нашей. Поэтому я не представляю себе, как мы можем сесть и обсудить все это. Я тебе все расскажу...
   – Не сейчас, – сказала Анна, и посмотрела на часы, опасаясь, что в любой момент может появиться семья и преградить ей путь. Но насколько она не хотела их видеть, настолько хотела поехать с Гейл. Она могла бы провести какое-то время с семьей Гейл, заново открыть для себя Тамарак и, может быть, найти способ вновь обрести то, что потеряла.
   Но потом Анна заколебалась. Семья Гейл может стать началом, а кончится тем, что придется увидеться с остальными. Слишком близко, слишком б л и з к о. Она в безопасности там, где сейчас находится. У нее есть дом и работа, надежное положение в юридической фирме, которая долгое время была ее единственной семьей. Фирма была для нее удобным местом, с правилами и моделями поведения, ритуальной деятельностью и предсказуемыми ожиданиями, со скрупулезной заботой о том, чтобы никто никому не наступал на любимую мозоль. Семья не имела ничего общего с этим: ни одна группа людей в мире не является более непредсказуемой и потенциально хаотичной, чем семья: каждый здесь – заряженная пушка, которая дает залп, если случается то, чего минуту тому назад никто не мог себе вообразить.
   «Я была осторожна. Я ни с кем не связала свою жизнь».
   «Но если я буду предусмотрительной, – подумала Анна, – все может обойтись. Это моя семья, может быть и не опасно поговорить с кем-то из них».
   Неожиданно, ей в голову пришла новая мысль. Возможно, она ошиблась, уехав тогда в такой спешке. Об этом она никогда не задумывалась Может быть, не потеряла семью, а отбросила ее. «Я убежала и оставила их всех невредимыми. Я позволила Винсу иметь семью, а сама осталась ни с чем. Я была слишком юной; и не знала, что могла бы бороться за то, что уже было моим».
   Она не знала, могла ли сделать это. Но вероятно, пора попробовать. По крайней мере начать и посмотреть, правда ли что-то можно сделать, и то ли это, что ей нужно. «Я могла бы попробовать, – подумала она. – Пока я наблюдаю ситуацию. Я должна контролировать события».
   – Я хочу услышать, что здесь происходит, – сказала она Гейл. – Но не сейчас. Я должна уйти. Ты можешь рассказать мне, когда мы будем в Тамараке.
   – Так ты поедешь? О, чудесно! Какой это невероятный день! Я даже не подумала, что ты приедешь на похороны, но вот ты здесь, как будто мы не разлучались, – ты чувствуешь, все так просто – а теперь ты будешь у нас в Тамараке. Это и, вправду, невероятно! И для тебя тоже, да?
   – Да, – сказала Анна. Она одела жакет от костюма. – Я буду ждать вас в аэропорту. Когда ваш рейс?
   – В одиннадцать пятнадцать, но что ты будешь делать до того времени? Сейчас только два часа. Я пойду с тобой.
   – Оставайся с остальными, ведь они ждут этого. Я встречусь с вами в самолете. Не беспокойся обо мне, я в порядке. – Анна улыбнулась. – Но в любом случае спасибо, так давно никто не беспокоился обо мне.
   Женщина бросила последний взгляд на кухню и пошла обратно через весь дом. Лимузин, который она арендовала сегодня утром, ехал за ними и теперь ждал у двери. Дождь прекратился, тучи рассеялись, вдалеке слышались раскаты грома. Анна попросила водителя поехать по той же дороге, по которой шла, когда уходила отсюда много лет назад, и смотрела, как проплывает мимо деревенский пейзаж. Гораздо более шикарный способ бегства, подумала она с улыбкой. Но все еще больно было смотреть на этот ухоженный, отлакированный городок, являвшийся фасадом легкой жизни и счастливых семей, фасадом гармонии, безмятежности и комфорта, и знать, насколько фальшивым он был. «Богатым городам легко прятать свои страдания, – подумала Анна, – за творениями архитекторов, дизайнеров пейзажа, декораторов, и плотников, но самые благополучные города манят такими преувеличенными и ложными обещаниями, что молодежь, вырастающая в них, попадает в ловушку противоречий между желаемым и действительным. И единственный выход отсюда – бегство».
   Они проехали мимо станции, где она ждала, поставив дорожную сумку рядом, поезда на Чикаго. Показалось, водитель снизил на мгновение скорость, потом поехал быстрее, повернув на запад. Когда они повернули на юг, к скоростному шоссе, Анна откинулась на подушки сиденья. Она никогда не вернулась бы сюда; Лейк Форест и дома Четемов ничего не значили для нее. Но все же сделала первый шаг к воссоединению со своей семьей, и хотела побыть некоторое время одна, до встречи с Гейл, Лео и их детьми в аэропорту, чтобы обдумать, что это значило.
   «Это значит: я сделаю попытку, вот что это значит. Если будет слишком больно или проявят слишком много любопытства, я уйду и вернусь туда, где была – где я чувствую себя прекрасно, там все нормально. Но если мне понравится быть с ними...
   Я подожду и посмотрю. Чтобы выяснить, мне понадобится день или два».
   Когда Анна впервые увидела Тамарак, это был маленький городок, его улицы были окутаны снегом, дома пригнуты книзу тяжелыми шапками сверкающего снега, низко нависающего с карнизов. Ей было пять лет и она приехала сюда со своими родителями, с дедушкой и бабушкой. В ту зиму девочка научилась ходить на лыжах, и Итан взял ее покататься в санях, которые везли четырнадцать лаек. На следующее лето они прошли пешком вдоль ручья до луга, где колокольчики доставали им до колен, и тишина нарушалась лишь гудением насекомых, переливчатыми трелями птиц и журчанием быстрой воды в ручье.
   – Это волшебное место, – сказала Анна, понизив голос. – Мое волшебное место. Когда-нибудь я приеду жить точно в таком месте.
   ? Я построю тебе дом, – сказал Итан. – Но ведь ты можешь не захотеть жить так далеко от других людей, у тебя еще много времени, чтобы подумать об этом.
   Она никогда не забывала то место, хотя годы спустя в других частях света нашла много иных, даже еще более отдаленных и первозданно прекрасных мест. И в течение десяти лет отправлялась в Тамарак каждый раз когда кто-нибудь из родственников решал поехать туда, даже лишь на несколько дней. Она стала быстрой, грациозной лыжницей, а летом – неутомимой туристкой в походах по сосновым и пихтовым лесам, по горам или по тундре. И всегда каталась на лыжах или ходила в пешие походы одна. Она была бы рада завести друзей в Тамараке, но не представляла себе, как, потому что приезжала в город на такое короткое время.
   Итан построил новый дом на шестидесяти акрах земли на Звездной горе, откуда открывался вид на долину и на лыжные трассы горы Тамарак, на востоке лежал перевал Волф Крик, а на западе были видны некоторые из самых высоких, крутых пиков Сан-Джуанс. Несколькими годами позже Винс купил восемь акров выше по склону, хотя никогда не собирался строить там. Мэриан и Фред Джакс построили дом в городе с видом на гору Тамарак из окон фасада и на Звездную гору – с заднего двора, хотя почти никогда здесь не бывали, а Нина арендовала домик в комплексе у подножия горы Тамарак. Чарльз и Уильям никогда не строили в Тамараке. Уильям предпочитал пляжи и парусный спорт, а Чарльз отказывался вкладывать деньги в город. После того как отец начал интенсивно вкладывать деньги в Тамарак, он стал рассматривать его как соперника «Четем Девелопмент». Ему перестало нравится все, имеющее отношение к Тамараку, даже его красота. Так происходит с людьми, снедаемыми ревностью, когда они стремятся найти недостатки, чтобы оправдать свою ненависть.
   Но Анна любила Тамарак, знала каждый дюйм в городе и в долине. Она знала, где собирать землянику и малину; знала тропы, по которым ночью ходили олени; часами беседовала со стариками, которые жили здесь, когда сюда впервые приехал Итан, и которые до сих пор думали о городе как о своем собственном, несмотря на все изменения, внесенные Итаном. Большинство этих стариков уже умерло к тому времени, как она вернулась с Гейл. И большая часть старого Тамарака тоже исчезла.
   Город был красив, как всегда, но там, где когда-то стоял небольшой городок теперь раскинулся город. Анна увидела несколько закусочных и ресторанов-барбекю, оставшихся с прошлых времен, старомодный универсальный магазин, заправочную станцию в центральной части города, начальную школу, но все остальное изменилось. Большие дома и поселковые домики, тесно примыкая друг к другу, выстроились вдоль улиц на узких участках в городе, вышли за его пределы – в долину и на поросшие лесом склоны. Имения и лужайки для гольфа располагались на полях, где когда-то Итан наблюдал за пасущимися лошадьми. Большинство горняцких домишек было снесено, и на их месте появились прилизанные дома с гостиными в двух уровнях и медными крышами. Открылись новые рестораны, где работали выписанные из Франции и Италии шеф-повора, и десятки новых магазинов, витрины и прилавки которых были заполнены блестящими ожерельями и гранеными кольцами, кашемировыми халатами и отороченными мехом лыжными костюмами, отделанными норкой кожаными куртками, фирменными свитерами и обувью.
   – Я могу купить самые дорогие серебряные украшения в мире, но не всегда могу найти мусорную корзину для ванной, – со смехом сказала Гейл, когда они с Анной прогуливались по торговому центру.
   Анна улыбнулась, но не ответила. Женщина пыталась вспомнить, где что находилось, когда она ребенком бродила по этим улицам. Их самолет прилетел поздно ночью, и по огням внизу она поняла, насколько разросся город по сравнением с тем, как она его помнила, но только сегодня утром увидела, что он сильно изменился. Они с Гейл шли в толпе туристов по одной из сторон небольшой затененной речки, извивавшейся по их пути к центру города, выложенному булыжником, мимо мазагинов и уличных кафе, а Анна вспоминала рассказы Итана о тех днях, когда машины вязли в грязи, когда весенние дожди превращали улицы в сплошную грязь.
   – Победили грязь, – сказала она, снова улыбнувшись. – Это просто очаровательно, это уже не тот Тамарак.
   – Для меня он тот, – ответила Гейл. – Другого я не знаю.
   Они дошли до конца торгового центра и теперь шли по парку, останавливаясь, чтобы посмотреть на детей, катающихся на санках и качелях.
   – После того, как ты уехала, когда я приезжала сюда с Мэриан, Фредом и их детьми, я занималась только катанием на лыжах и едва замечала город. Летом я впервые приехала с несколькими друзьями из колледжа, чтобы ходить в походы и спускаться по реке на плотах. Тогда я познакомилась с Лео. Он был помощником дедушки, жил здесь уже почти год и практически облазил все вокруг.