Страница:
– Наверное, все кончится тем, что я вернусь, – сказала Элинор. – Правда, я люблю это место. Только дай мне знать, где найти тебя, чем бы ты ни занималась. – Она собрала свои книги. – Я их возьму. Может быть, пригодятся, кто знает.
– Когда ты уезжаешь?
– Завтра. Я... ой, они прислали мне билет. Я подумала, что, конечно, не могу позволить себе эту поездку, а если они в самом деле хотят, чтобы я приехала, почему бы не позволить им оплатить дорогу.
Анна кивнула.
– Ты прекрасно проведешь время.
Они крепко обнялись, и Элинор пошла к дому, где она жила. Анна стояла у своего стола. Она окинула взглядом большую пустую комнату с пятью матрасами, посмотрела в круглое окно над своим матрасом, совсем как тогда, когда оказалась здесь в первый раз, и увидела дома через дорогу и вереницы прохожих внизу. Этот район был ее убежищем почти два года. Но Элинор права: она становилась другой.
Однако, Хейт Эшбери менялся еще круче. Впервые Анна так ясно увидела это; она проводила здесь мало времени, а когда приходила, то постоянно сидела за своим столом. Но скоро она не сможет не замечать изменений или притворяться, что они были незначительны. Они слишком большие и слишком неприятные.
Сначала перемены происходили медленно, и пришли они с репортерами газет и телевидения. Потом, вдруг, показалось, что люди с блокнотами и фотоаппаратами в руках всегда были на улицах и в парке, интервьюируя тех, кого они называли «дети цветов». Фотографии девушек с повязками на длинных волосах и мужчин с татуировкой и с серьгами в ушах появились в «Таймс» и «Ньюсуик»; психологи писали длинные истории, анализируя, почему молодые люди становятся хиппи; команды операторов, которые уже сняли Лето Любви, вернулись и пытались найти другие драматические события для вечерних выпусков новостей и экстренных выпусков о наркотиках и исчезновениях. Автобус Грей Лайн с закрытыми окнами начали привозить туристов в Хейт, вклиниваясь в поток любопытных и хиппи, которые прогуливались, держа в руках зеркальца для водителей и пассажиров, чтобы те посмотрели на себя. Некоторые хиппи еще рассуждали о любви и радости, но никто их не слушал – простые времена Хейта прошли.
Дон Сантелли и его друзья оставались в доме, отказываясь давать интервью или сниматься. Но яркие огни, дразнящие линзы камеры, зеваки на улицах и мысль о национальной аудитории были слишком большим искушением для многих, чтобы не поддаться ему, и они начали создавать новые виды театра, шокируя и привлекая еще больше внимания. Спокойные люди покинули Хейт. Владельцы магазинов закрывали свои лавки и переезжали, так как героин заменил марихуану, и торговцы наркотиками стояли на углах улиц. Ветер кружил мусор на тротуарах, где раньше пели и танцевали мужчины и женщины, а Анна и Элинор возвращались с продуктами из магазина.
«Мне здесь больше нет места, – подумала Анна, расправляя плечи перед круглым окном. – Уже давно оно не мое, я просто не обращала внимания». Теперь она почти не видела Дона, тот избегал ее. Он очень сердился на Анну за то, что она пошла учиться, на репортеров и захватчиков-туристов, на торговцев наркотиками, которые обратили в бегство владельцев магазинов. Его друзья ушли с первой волной массового исхода хиппи, которые основывали коммуны в Калифорнии, рядом с Биг Суром и в других сельскохозяйственных районах. Вот и Элинор уезжает утром.
– И я тоже уеду, – решила Анна. – Если я должна начать сначала, я сделаю это как делала раньше, чтобы не было никаких пут.
Однокурсники рассказали ей, что в доме, где они жили, сдавалась комната. Это рядом с университетским городком. Конечно, это не то, что Хейт с его волшебной любовью и открытостью, но и не одиночество. У нее будет работа, место, где жить; люди, с которыми говорить, и ее книги.
«И мое будущее», – подумала она. В прошлый раз она бежала в ужасе от своей жизни и в тоске от одиночества в своей собственной семье. Теперь же снималась с места, потому что у нее было, куда идти и была жизнь, которую нужно построить. И никто никогда не заставит меня чувствовать себя испуганной или беспомощной.
Она отвернулась от окна и сняла с полки в шкафу свою дорожную сумку. Пора было идти.
ГЛАВА 6
– Когда ты уезжаешь?
– Завтра. Я... ой, они прислали мне билет. Я подумала, что, конечно, не могу позволить себе эту поездку, а если они в самом деле хотят, чтобы я приехала, почему бы не позволить им оплатить дорогу.
Анна кивнула.
– Ты прекрасно проведешь время.
Они крепко обнялись, и Элинор пошла к дому, где она жила. Анна стояла у своего стола. Она окинула взглядом большую пустую комнату с пятью матрасами, посмотрела в круглое окно над своим матрасом, совсем как тогда, когда оказалась здесь в первый раз, и увидела дома через дорогу и вереницы прохожих внизу. Этот район был ее убежищем почти два года. Но Элинор права: она становилась другой.
Однако, Хейт Эшбери менялся еще круче. Впервые Анна так ясно увидела это; она проводила здесь мало времени, а когда приходила, то постоянно сидела за своим столом. Но скоро она не сможет не замечать изменений или притворяться, что они были незначительны. Они слишком большие и слишком неприятные.
Сначала перемены происходили медленно, и пришли они с репортерами газет и телевидения. Потом, вдруг, показалось, что люди с блокнотами и фотоаппаратами в руках всегда были на улицах и в парке, интервьюируя тех, кого они называли «дети цветов». Фотографии девушек с повязками на длинных волосах и мужчин с татуировкой и с серьгами в ушах появились в «Таймс» и «Ньюсуик»; психологи писали длинные истории, анализируя, почему молодые люди становятся хиппи; команды операторов, которые уже сняли Лето Любви, вернулись и пытались найти другие драматические события для вечерних выпусков новостей и экстренных выпусков о наркотиках и исчезновениях. Автобус Грей Лайн с закрытыми окнами начали привозить туристов в Хейт, вклиниваясь в поток любопытных и хиппи, которые прогуливались, держа в руках зеркальца для водителей и пассажиров, чтобы те посмотрели на себя. Некоторые хиппи еще рассуждали о любви и радости, но никто их не слушал – простые времена Хейта прошли.
Дон Сантелли и его друзья оставались в доме, отказываясь давать интервью или сниматься. Но яркие огни, дразнящие линзы камеры, зеваки на улицах и мысль о национальной аудитории были слишком большим искушением для многих, чтобы не поддаться ему, и они начали создавать новые виды театра, шокируя и привлекая еще больше внимания. Спокойные люди покинули Хейт. Владельцы магазинов закрывали свои лавки и переезжали, так как героин заменил марихуану, и торговцы наркотиками стояли на углах улиц. Ветер кружил мусор на тротуарах, где раньше пели и танцевали мужчины и женщины, а Анна и Элинор возвращались с продуктами из магазина.
«Мне здесь больше нет места, – подумала Анна, расправляя плечи перед круглым окном. – Уже давно оно не мое, я просто не обращала внимания». Теперь она почти не видела Дона, тот избегал ее. Он очень сердился на Анну за то, что она пошла учиться, на репортеров и захватчиков-туристов, на торговцев наркотиками, которые обратили в бегство владельцев магазинов. Его друзья ушли с первой волной массового исхода хиппи, которые основывали коммуны в Калифорнии, рядом с Биг Суром и в других сельскохозяйственных районах. Вот и Элинор уезжает утром.
– И я тоже уеду, – решила Анна. – Если я должна начать сначала, я сделаю это как делала раньше, чтобы не было никаких пут.
Однокурсники рассказали ей, что в доме, где они жили, сдавалась комната. Это рядом с университетским городком. Конечно, это не то, что Хейт с его волшебной любовью и открытостью, но и не одиночество. У нее будет работа, место, где жить; люди, с которыми говорить, и ее книги.
«И мое будущее», – подумала она. В прошлый раз она бежала в ужасе от своей жизни и в тоске от одиночества в своей собственной семье. Теперь же снималась с места, потому что у нее было, куда идти и была жизнь, которую нужно построить. И никто никогда не заставит меня чувствовать себя испуганной или беспомощной.
Она отвернулась от окна и сняла с полки в шкафу свою дорожную сумку. Пора было идти.
ГЛАВА 6
Винс забыл, как она выглядит. Сначала, когда он уехал из Лейк Фореста и перебрался в Денвер, ее лицо чудилось ему повсюду, и вся его ярость обрушилась на нее. Но от Денвера до Лейк Фореста было далеко, проходили годы, Винс стал самым влиятельным подрядчиком-девелопером в городе и почти не думал об Анне. Когда же мысль о ней приходила ему на ум, то он вспоминал о ней со злобой, вошедшей в привычку, такой же, какую чувствовал к Рите, другой суке, которая никогда не упускала случая осложнить ему жизнь. Ее образ возникал перед ним случайно, почти всегда, когда Винс был с кем-нибудь в постели, осколки и кусочки Анны Четем: тонкая рука, откидывающая со лба тяжелые черные волосы, худые коленки, маленькие груди, большие глаза, бесстрастно глядящие на него, твердое ядро ее ненависти, которое ему так хотелось бы разбить.
Тогда он не назвал бы это ненавистью, и не искал этому ощущению названия. До той ночи, когда она восстала, чтобы сокрушить его. Думая об этом, Винс в одно мгновение мог вызвать в себе охвативший его на том обеде гнев, и свою холодную клятву, когда она исчезла, заставить отца заплатить за внезапное крушение всех его планов. Он хотел бы разрушить «Четем Девелопмент»; хотел бы видеть, как Итан теряет Тамарак; хотел бы заставить семью потерять все.
Но этот гнев, всплывающий в воспоминаниях, постоянно сглаживался, как и образ Анны. Винс никогда не позволял себе расслабляться под гнетом воспоминаний, эмоций или угрызений совести.
Сейчас же он был слишком занят, чтобы окунаться в прошлое. Создавал себе репутацию и делал Денвер своим.
Винс переехал сюда из-за Рея Белуа, быстро говорящего, играющего по большой строителя-подрядчика, который думал о Денвере, как о крупном игроке в покер, которого можно было обыграть.
– Подними свою задницу, – сказал он Винсу, когда тот позвонил ему, покидая свой офис в «Четем Девелопмент». – Здесь на Западе еще есть горы золота, только теперь это называется климатом, открытым пространством и стилем жизни. Это место разрастает, как сумасшедшее, и мы с тобой могли бы построить здесь все, что угодно. Положись на мое слово, а слово мое такое же надежное, как мой бумажник.
Винс часто бывал в Денвере по пути в Тамарак и знал его возможности. Этот город всегда манил приезжих, как и в прежние времена. Потому что был последним оазисом на краю пыльных равнин, за которыми горы высились, как зубчатые стены крепости, преграждающей путь на Запад. В течение многих лет он медленно рос. Но еще оставались тысячи акров свободной земли, простирающихся от окраин города до подножия гор.
Деловая часть Денвера представляла собой тесное скопление небоскребов, стоящих, как часовые на плоской местности, самые высокие творения человеческих рук между Омахой и Лос-Анджелесом. Они стояли плечом к плечу, поднимаясь из расползающейся мозаики кварталов, а рядом безмятежно сиял золотой купол Капитолия штата, четко вырисовываясь на фоне далекой неровной гряды Скалистых гор, почти всегда ясной. Но временами горы затягивала желтовато-коричневая дымка, и некоторые специалисты предсказывали, что этот смог станет оборотной стороной денверского бума. Денвер, плывущий по обширной равнине, создавал впечатление незавершенности по сравнению с гранитно-стальным Чикаго; и когда Винс первое время проходил по его улицам, то мысленно представлял себе, какие изменения он внес бы. В предместьях были тысячи акров земли, заполненные лишь диким кустарником и сорной травой. В пределах самого города продавались свободные лоты. Целые кварталы приземистых зданий просто просили заменить их небоскребами. Винс прогуливался по Денверу и понимал, это город, который ждет, чтобы его завоевали.
У него было 25 миллионов долларов, полученных от продажи принадлежавших ему акций «Четем Девелопмент» – достаточно, чтобы стать ведущим девелопером[5] и жить, как больше нравится. Он снял роскошную двухэтажную квартиру с внутренней лестницей, пригласил декоратора из Нью-Йорка, чтобы обставить ее, и использовал свои связи еще со времен Лейк Фореста, с целью войти в общество Денвера. Менее чем месяц спустя после его приезда они с Реем Белуа открыли офис и планировали свою первую покупку земли. Как раз в это время позвонил Чарльз.
? Я получил номер твоего телефона от телефонистки, ? сказал он. – Я считал, что мы собирались поддерживать связь.
? У меня не было времени. Что-нибудь случилось?
? Если ты имеешь в виду, есть ли у нас известия об Анне, то у нас их нет. Мы наняли детектива и еще одного; черт возьми, у нас их двое, из разных агентств, но, кажется, они не лучше первого – твердят нам, чтобы мы не ждали слишком многого. Я не знаю, сколько времени они собираются на самом деле заниматься этим делом; вроде бы никто особенно не заботится о сбежавших подростках. Здесь у нас, как в могиле, Винс, тебе повезло, что ты в стороне от этого. Чем ты сейчас занимаешься? Едва ли тебе нужно работать с тем, что ты получил за свои акции... – Наступила пауза. – Я хотел уйти вместе с тобой, ты знаешь.
Винс молчал.
– Я думал, мы могли бы основать где-нибудь свою собственную компанию, подальше от давления, которое мы здесь испытываем. Мы могли бы уладить... то, что рассказала Анна... чтобы она ни подразумевала...
– Ты знаешь, что она имела в виду. Она обвинила меня в изнасиловании. А ты стоял там и не запретил ей обвинять меня; ты для меня ни черта не сделал.
– Боже, мы прошли через это до твоего отъезда; разве ты не пустил все на самотек?! Я в трудном положении, Винс, я пытаюсь понять вас обоих. Как, черт побери, мог я что-то сделать для тебя в тот вечер? Ты хотел, чтобы я назвал свою дочь лгуньей, я не мог так поступить.
– Почему не мог? Она такая и есть.
– Не называй ее так! Что бы она ни сделала, бедняжка, в мечтах или еще по какой-то безумной причине, что бы ни произошло, отец должен быть сочувствующей стороной. Ты тоже занял бы такую же позицию по отношению к Доре.
– Дора никогда не стала бы такой девочкой.
– Какой это «такой девочкой»? О, ради Бога, у меня достаточно неприятностей, не усугубляй их. Я так переживаю, что Анна ушла, убежала от нас. Я всей душой хочу наладить отношения между нами. Я был весьма хорошим отцом, ты ведь знаешь, всегда ходил на театральные представления и на конкурсные диктанты в ее школу – она всегда была первой на этих диктантах, а я ужасно гордился ею – и покупал все, что она хотела. Знаю, мы не слишком много разговаривали, в самое деле. А теперь я даже не могу сказать ей об этом! И если ты не можешь понять, что я расстроен – и скучаю по ней, ты знаешь, – то черт с ним со всем, нам больше не о чем говорить. Я больше не буду звонить, не стоит тратить время.
– Поговорим о чем-нибудь другом, – вдруг быстро сказал Винс, осознавая, что он не хотел терять эту единственную связь с семьей. – Что-нибудь еще происходит?
– Нет, все спокойно. Слишком спокойно. Мы разбрелись в разные стороны; с тех пор, как моя дочь ушла, мы больше не собираемся на обеды в воскресенье. В это трудно поверить. Анна была такой спокойной девочкой, чаще всего мы даже не замечали, что она где-то поблизости, но теперь невозможно в доме шагу ступить, чтобы не подумать о ней. А потом ты тоже уехал, Винс – вы оба в течение одной недели – как будто все развалилось. Так отец и сказал: все развалилось. Он тоже уехал, отправился в Тамарак на прошлой неделе и не сказал, когда вернется назад.
– Зачем? Что он там делает?
– Я не знаю, но предполагаю, что решил начать расширение города. Я думал, что он хочет оставить его небольшим, но он мне не доверяет, никогда не доверял. Что ты делаешь в Денвере?
? Я основал свою собственную компанию. Отец кого-нибудь взял с собой?
– Ты имеешь в виду подрядчиков или архитекторов? Нет, насколько мне известно. Если он, действительно, собирается строить, то, наверное, использует местных. Может быть, кого-то из Денвера. Я думаю, ты об этом услышишь, если он пригласит кого-нибудь. Ты один основал компанию или с партнером?
– У меня есть партнер, который живет здесь достаточно долго, чтобы знать нужных людей.
– Боже, мне хотелось бы быть там, принимать участие в том, что ты делаешь. Начать на новом месте, где никто не стоит за спиной, подглядывая, что ты делаешь... Может быть, я смог бы в следующем году сделать это.
– Решай сам, – равнодушно сказал Винс. – Дай мне знать заранее.
– Но мы будем переговариваться по телефону. Нам нельзя терять связь, Винс.
– Совершенно верно.
– Я так и думаю, Винс. Я по тебе скучаю. Я всегда полагался на тебя, ты знаешь, особенно, когда мы начинали что-нибудь новое; ты все видишь гораздо яснее, чем я, весь проект от начала и до конца, еще до начала работ. Я так не могу. Не могу представить себе вещь, которую никогда не видел. Ты знаешь, меня преследует эта мысль, я не могу избавиться от нее. Вот сейчас я очень беспокоюсь о торговом центре в Лонг Гроув; мы собираемся начать в следующем месяце, а я все еще не чувствую этот проект. Мне нужно с кем-то поговорить, с кем-то, кто сможет помочь увидеть все целиком.
– Попроси Уильяма.
– Он – это не ты.
– Ну, позвони, когда захочешь поговорить. Ты его себе представишь. – Винс был рассержен. Он хотел сохранить связь, но не собирался изображать из себя няньку. – У меня встреча. Я позвоню тебе через неделю-другую.
– Передать всем привет от тебя?
– Всем, кому захочешь. Скажи, что я скучаю по ним.
Сказать это было легко, что-то вроде пустой фразы, которая помогла бы держать двери открытыми даже после наихудшего семейного кризиса.
– Молодец, парень, – сказал Рей Белуа, когда Винс вошел в его офис и рассказал, почему задержался. – Надо тебе поддерживать связь со своей семьей, семейные узы – это сила.
Рей был на десять лет старше Винса и уговаривал его переехать в Денвер с тех пор, как они познакомились в Тамараке. Ему был нужен партнер, девелопер, разработчик, который мог бы посмотреть на ветхое здание или на незастроенный участок и увидеть торговый центр, комплекс офисов или промышленное предприятие, а потом возглавить работу и довести ее до конца. Он хотел найти того, кто захотел бы рискнуть деньгами и временем, чтобы превратить сонную столицу Запада в энергичный, современный город и получить состояние, добиваясь этого.
– Мне нравятся энергичные, честолюбивые мужчины, – сказал он. – Я сам такой. Настоящий деловой парень, потрясающий, первоклассный; одним словом, победитель.
Белуа был своим собственным горячим поклонником. Он не мог выдержать напряжения, ожидая, пока окружающие выразят свое восхищение им, поэтому делал это сам. Все в деловых и политических кругах Колорадо знали, что Рей будет часто и пылко рассказывать им о своих достижениях, и что им достаточно кивать или негромко высказывать согласие, чтобы тот остался доволен.
– Пара честолюбцев: вот почему мы – хорошая команда, – сказал он, хлопая по плечу Винса, который терпеть не мог, когда его хлопали по плечу, но заставил себя не отстраниться. Напарник был нужен ему.
Четем назвал их компанию «Лейк Форест Девелопмент», хотя их офис находился в западной части Денвера. Фасад был обращен на подножие гор, а позади оставались, как и у Винса, Чикаго и Лейк Форест.
– Странное название, – заметил Белуа, – но если оно тебе по сердцу, я согласен, мне до лампочки. Мы сделаем компанию великой, как бы она ни называлась. Хочешь пойти сегодня в кино со мной и с Лореной?
– У меня свидание.
– Хорошо, хорошо. Мне нравятся занятые люди. Как я. У меня вода под всеми камнями течет, лежачих нет. Полный вперед и гляди в оба. Особенная штучка?
– Нет.
– Ладно, развлекайся. Оглядись. Ты выбрался из развода и не хочешь ведь снова обжечься, – он хлопнул Винса по плечу, тяжелой, как медвежья лапа, рукой. И сам он был похож на медведя – с тяжелым лицом и маленьким носом, густыми усами, влажными губами, мощными плечами и длинными руками. При ходьбе он стремительно двигался вперед, поэтому те, кто не знал его, думали, что он собирается их обойти, а те, кто мог предполагать, что когда-либо обидели его, спешили установить дистанцию между ним и собой. Винсу нравилась атмосфера смутной угрозы, исходившей от Белуа, а еще больше ему нравились его связи. Напарник знал всех в Денвере и окрестностях, знал их секреты, желания, брачные союзы, их личные войны. А это были те знания, которые нужны человеку, чтобы попасть туда, куда как можно быстрее собирался попасть Винс.
На протяжении тех первых лет он летал в Чикаго раз в месяц, чтобы провести уик-энд с Дорой. Любил думать о себе как об, отце, зная, что так формирует соответствующее мнение о себе. Именно поэтому люди ставят детей на первое место, думал Винс, чтобы пользоваться абсолютной властью над другим человеческим существом, чтобы вылепить безо всякого вмешательства нужный ему тип личности. Однако, как ни радовался он тому, что является отцом, ему доставило удовольствие нарушать планы Риты. Как только судья приказал жене обеспечить ему доступ к дочери два дня в месяц, Винс оказался на самолете, направляющемся в Чикаго, и потом не пропускал ни одного посещения, кроме тех редких случаев, когда у них с Белуа были трудные периоды.
– Я хотел бы, чтобы она приехала ко мне в следующий раз, – сказал он Рите в один из уик-эндов, когда Доре было шесть лет. Винс находился в Денвере меньше года, но они с Реем уже купили землю и разрабатывали планы для строительства башни-офиса в Денвере и небольшого торгового центра в Колорадо Спрингс. Он сидел в персиково-серебристой гостиной Риты ужасно холодным февральским вечером, в воскресенье, излучая любезность и преуспевание. – Я возьму ее в горы, научу кататься на лыжах, ей понравится.
– Девочка останется в Чикаго, – сказала Рита. Винс мрачно покачал головой.
– И как долго ты еще собираешься заставить меня платить?! Я приезжал сюда каждый месяц начиная с мая прошлого года, я уделял Доре все мое внимание и покупал ей, что только она хотела... разве я плохой отец?
Жена пожала плечами.
– Рита, ведь я хороший отец? Скажи мне! Я хочу быть хорошим отцом, но все так ново для меня и я не всегда уверен, что мне следует делать. У нас нет нормального дома и семьи, и я стараюсь изо всех сил. Рита, ради Доры, не ради меня! Скажи мне, что я делаю неправильно!
– Ничего, – неохотно ответила Рита. Женщина бросила взгляд на его ангельское лицо и увидела слезы в его теплых карих глазах.
– Она не такая красивая, как ее мать, – продолжал Винс, почти тоскливо, – но разве она не мила? И чертовски сообразительная и удивительно спортивная. Дора тебе рассказывала, что дети играли в «классы» и она выиграла?
Рита улыбнулась, поддавшись его обаянию, как это случалось много раз в прошлом. Потом вскочила на ноги, отошла в дальний конец комнаты и закусила губу.
– Она не сможет поехать в Колорадо. Я хочу, чтобы девочка была здесь, а не в какой-то квартире наедине с тобой.
Винс уставился на нее.
– Ты все еще думаешь... Боже мой, Рита, ты не должна верить этому! Мало ли чему ты когда-то поверила... а эта маленькая сучка врала!.. Ты не должна верить, будто я могу что-то сделать со своей дочерью!
Рита избегала встречаться взглядом с его умоляющими глазами.
– Я не хочу, чтобы дочь поехала в Колорадо.
Глубокий вздох вырвался из груди Винса.
– Может быть в один прекрасный день ты смягчишься. Я подумал, было бы хорошо для Доры увидеть, где я живу, мой офис и что я строю. Конечно, мы, вероятно, не будем разрывать отношения в следующем году; может быть, тогда Дора сможет... – он дал словам повиснуть в воздухе. Рита смотрела из окна на огни Лейк Шор Драйв. – Если ты поразмыслишь над этим, – смиренно сказал Винс, – я буду очень благодарен. – Он встал и взял свое пальто. – Я решил взять ее в ресторан поесть пиццы; у меня заказан билет на самый поздний рейс сегодня вечером. У тебя все в порядке?
– Все прекрасно.
– Я завезу ее через пару часов. Я не буду заходить с нею, поеду прямо в аэропорт.
Рита кивнула.
– До встречи в следующем месяце.
Она снова кивнула.
Винс с легкой усмешкой посмотрел на ее профиль. Жена одумалась. Он всегда заставляет женщин менять свое мнение. Был момент, когда Рита уже склонилась к нему... Винс знал, это случится снова. Он прошел по холлу к комнате Доры.
– Как насчет пиццы?
– О, да! – Девочка отпрыгнула от кукольного домика, который отец ей купил сегодня днем. Домик стоял в углу комнаты, заполненной дюжинами мягких игрушек, кукол, наборов инструментов, строительных кубиков, конструкторов Лего и игр, которые Винс обрушил на нее после развода. Подбежала к нему.
– Я люблю пиццу. Куда пойдем, «Уно» или «Дуе»?
– Тебе выбирать. Пицца одинакова и в одном, и в другом.
– «Уно». Там темно, накурено и больше похоже на место для взрослых.
Винс хмыкнул.
– Ты очень взрослая молодая женщина.
– Я знаю, – серьезно ответила она. – Не думаю, что детство такая уж великая вещь. Мы идем?
– Прямо сейчас.
Он прошел вместе с нею к шкафу для пальто у входной двери, и когда Дора протянула ему свое пальто, подержал его для нее. Мужчина смотрел, как она наматывает на шею кашемировый шарф, аккуратно застегивает пуговицы на пальто. Ему нравилось смотреть на Дору, потому что это было почти что смотреть на самого себя. Ее короткие светлые волосы завивались в точности, как у него, а карие глаза имели такую же форму, как его глаза, и могли загораться то теплотой, то холодной расчетливостью почти так же быстро, как у него. Подбородок, как и у отца, был островат, но, несмотря на это, лицо отличалось ангельской красотой, как и его собственное.
Еще больше, чем внешность Доры, ему нравилась ее ранняя зрелость. Она никогда не была похожа на других малышей или маленьких детей, и привлекала его внимание только тем, что опустила большую часть своего детства.
– На улице очень холодно, – сказала дочь, натягивая кашемировый берет, подходивший по тону к шарфу. – Я надеюсь, ты одет соответствующим образом.
– Мы поедем в такси, – сказал Винс. – Разве ты не попрощаешься с мамой? Она очень расстроится, если ты забудешь.
– Нет, не расстроится. Мы с нею договорились.
– Да? – Он был смущен. – Ну что ж, хорошо. Обычно она сердилась из-за таких вещей.
– Раньше сердилась, – холодно сказала Дора. Она молча подождала лифт, и когда Винс подошел, прошла впереди него, здороваясь с лифтером. Дора посмотрела на своего отца и нежно улыбнулась ему, обезоруживая мужчину этим моментальным переключением эмоций, которое было в точности таким, как у него.
– Я умираю от голода, папа. Какая замечательная тебе в голову пришла мысль – взять меня в «Уно» на пиццу.
Винс всегда забывал о Доре, как только оказывался в самолете, летящем в Денвер. Это здесь он бросал настоящий вызов, здесь ему нужно было добиться полного контроля над всеми событиями, чтобы извлечь из них выгоду, чтобы накопить достаточно средств и власти для выполнения своих желаний. И особенно – так как не составило труда переключиться с Иллинойса на Колорадо – стать политиком.
Это было самое подходящее время, чтобы оказаться в Денвере в самом начале того, что станет впоследствии величайшим бумом его истории. Для такого девелопера, как Винс, который прошел обучение на минных полях политической жизни Чикаго и графства Кук, и подрядчика, как Рей Белуа, чьи контакты простирались от лидеров общества до теневых фигур за сценой, данверский бум оказался длинным, бурным кутежом.
– В нужном месте, в нужное время, с нужными людьми, – сказал Белуа самому себе, голос его был полон удовлетворения. Он стоял позади всех, наблюдая, как Винс ведет пресс-конференцию об открытии Четем Плейс, первого проекта компании «Лейк Форест Девелопмент» и первого замкнутого торгового центра в Денвере. «Винс хорош, – счастливо подумал он, – лучше всех. От вопросов отбивается с улыбкой, вызывавшей симпатию к нему». Винсу суждена была большая, большая дорога.
– Как вы пришли к тому, что не привлекли архитектора из Денвера? – спросил архитектурный обозреватель «Денвер Пост».
– Я хотел привлечь, – не задумываясь сказал Винс. Он непринужденно присел на край стола рядом с мольбертом, покрытом рисунками и фотографиями «Четем Плейс» на различных стадиях строительства. – И я собираюсь привлекать как можно чаще. На этот раз так не получилось.
– Почему?
– Мне был нужен самый вызывающий, самый противоречивый архитектор в мире. Оказалось, что он живет в Японии, а не в Денвере.
– Почему? Почему противоречивый?
– Чтобы привлечь ваше внимание. – Винс улыбнулся им с лицом открытым и честным, как у ребенка. – Я хочу, чтобы Денвер встал в один ряд с Нью-Йорком, Чикаго и Римом. Я хочу, чтобы Колорадо был известен не только, как место отдыха. Почему лишь горы должны составлять величие Колорадо? Мы можем сделать лучше. Дайте мне несколько лет и шанс построить другие проекты, которые создаются на наших чертежных досках, и вы увидите, как Колорадо становится мировым лидером в преобразовании пейзажа. «Четем Плейс» – это только начало.
– Сколько это стоило? – спросил репортер.
– Восемьдесят пять миллионов долларов.
– А доход?
– Соответствующий. Семьдесят восемь процентов магазинов и все рестораны арендованы и открыты, спортивный клуб открыт; планируется проведение соревнований по конькобежному спорту на катке в ближайшие полгода. Мы рассчитываем, что к концу года сто процентов помещений будет занято.
Тогда он не назвал бы это ненавистью, и не искал этому ощущению названия. До той ночи, когда она восстала, чтобы сокрушить его. Думая об этом, Винс в одно мгновение мог вызвать в себе охвативший его на том обеде гнев, и свою холодную клятву, когда она исчезла, заставить отца заплатить за внезапное крушение всех его планов. Он хотел бы разрушить «Четем Девелопмент»; хотел бы видеть, как Итан теряет Тамарак; хотел бы заставить семью потерять все.
Но этот гнев, всплывающий в воспоминаниях, постоянно сглаживался, как и образ Анны. Винс никогда не позволял себе расслабляться под гнетом воспоминаний, эмоций или угрызений совести.
Сейчас же он был слишком занят, чтобы окунаться в прошлое. Создавал себе репутацию и делал Денвер своим.
Винс переехал сюда из-за Рея Белуа, быстро говорящего, играющего по большой строителя-подрядчика, который думал о Денвере, как о крупном игроке в покер, которого можно было обыграть.
– Подними свою задницу, – сказал он Винсу, когда тот позвонил ему, покидая свой офис в «Четем Девелопмент». – Здесь на Западе еще есть горы золота, только теперь это называется климатом, открытым пространством и стилем жизни. Это место разрастает, как сумасшедшее, и мы с тобой могли бы построить здесь все, что угодно. Положись на мое слово, а слово мое такое же надежное, как мой бумажник.
Винс часто бывал в Денвере по пути в Тамарак и знал его возможности. Этот город всегда манил приезжих, как и в прежние времена. Потому что был последним оазисом на краю пыльных равнин, за которыми горы высились, как зубчатые стены крепости, преграждающей путь на Запад. В течение многих лет он медленно рос. Но еще оставались тысячи акров свободной земли, простирающихся от окраин города до подножия гор.
Деловая часть Денвера представляла собой тесное скопление небоскребов, стоящих, как часовые на плоской местности, самые высокие творения человеческих рук между Омахой и Лос-Анджелесом. Они стояли плечом к плечу, поднимаясь из расползающейся мозаики кварталов, а рядом безмятежно сиял золотой купол Капитолия штата, четко вырисовываясь на фоне далекой неровной гряды Скалистых гор, почти всегда ясной. Но временами горы затягивала желтовато-коричневая дымка, и некоторые специалисты предсказывали, что этот смог станет оборотной стороной денверского бума. Денвер, плывущий по обширной равнине, создавал впечатление незавершенности по сравнению с гранитно-стальным Чикаго; и когда Винс первое время проходил по его улицам, то мысленно представлял себе, какие изменения он внес бы. В предместьях были тысячи акров земли, заполненные лишь диким кустарником и сорной травой. В пределах самого города продавались свободные лоты. Целые кварталы приземистых зданий просто просили заменить их небоскребами. Винс прогуливался по Денверу и понимал, это город, который ждет, чтобы его завоевали.
У него было 25 миллионов долларов, полученных от продажи принадлежавших ему акций «Четем Девелопмент» – достаточно, чтобы стать ведущим девелопером[5] и жить, как больше нравится. Он снял роскошную двухэтажную квартиру с внутренней лестницей, пригласил декоратора из Нью-Йорка, чтобы обставить ее, и использовал свои связи еще со времен Лейк Фореста, с целью войти в общество Денвера. Менее чем месяц спустя после его приезда они с Реем Белуа открыли офис и планировали свою первую покупку земли. Как раз в это время позвонил Чарльз.
? Я получил номер твоего телефона от телефонистки, ? сказал он. – Я считал, что мы собирались поддерживать связь.
? У меня не было времени. Что-нибудь случилось?
? Если ты имеешь в виду, есть ли у нас известия об Анне, то у нас их нет. Мы наняли детектива и еще одного; черт возьми, у нас их двое, из разных агентств, но, кажется, они не лучше первого – твердят нам, чтобы мы не ждали слишком многого. Я не знаю, сколько времени они собираются на самом деле заниматься этим делом; вроде бы никто особенно не заботится о сбежавших подростках. Здесь у нас, как в могиле, Винс, тебе повезло, что ты в стороне от этого. Чем ты сейчас занимаешься? Едва ли тебе нужно работать с тем, что ты получил за свои акции... – Наступила пауза. – Я хотел уйти вместе с тобой, ты знаешь.
Винс молчал.
– Я думал, мы могли бы основать где-нибудь свою собственную компанию, подальше от давления, которое мы здесь испытываем. Мы могли бы уладить... то, что рассказала Анна... чтобы она ни подразумевала...
– Ты знаешь, что она имела в виду. Она обвинила меня в изнасиловании. А ты стоял там и не запретил ей обвинять меня; ты для меня ни черта не сделал.
– Боже, мы прошли через это до твоего отъезда; разве ты не пустил все на самотек?! Я в трудном положении, Винс, я пытаюсь понять вас обоих. Как, черт побери, мог я что-то сделать для тебя в тот вечер? Ты хотел, чтобы я назвал свою дочь лгуньей, я не мог так поступить.
– Почему не мог? Она такая и есть.
– Не называй ее так! Что бы она ни сделала, бедняжка, в мечтах или еще по какой-то безумной причине, что бы ни произошло, отец должен быть сочувствующей стороной. Ты тоже занял бы такую же позицию по отношению к Доре.
– Дора никогда не стала бы такой девочкой.
– Какой это «такой девочкой»? О, ради Бога, у меня достаточно неприятностей, не усугубляй их. Я так переживаю, что Анна ушла, убежала от нас. Я всей душой хочу наладить отношения между нами. Я был весьма хорошим отцом, ты ведь знаешь, всегда ходил на театральные представления и на конкурсные диктанты в ее школу – она всегда была первой на этих диктантах, а я ужасно гордился ею – и покупал все, что она хотела. Знаю, мы не слишком много разговаривали, в самое деле. А теперь я даже не могу сказать ей об этом! И если ты не можешь понять, что я расстроен – и скучаю по ней, ты знаешь, – то черт с ним со всем, нам больше не о чем говорить. Я больше не буду звонить, не стоит тратить время.
– Поговорим о чем-нибудь другом, – вдруг быстро сказал Винс, осознавая, что он не хотел терять эту единственную связь с семьей. – Что-нибудь еще происходит?
– Нет, все спокойно. Слишком спокойно. Мы разбрелись в разные стороны; с тех пор, как моя дочь ушла, мы больше не собираемся на обеды в воскресенье. В это трудно поверить. Анна была такой спокойной девочкой, чаще всего мы даже не замечали, что она где-то поблизости, но теперь невозможно в доме шагу ступить, чтобы не подумать о ней. А потом ты тоже уехал, Винс – вы оба в течение одной недели – как будто все развалилось. Так отец и сказал: все развалилось. Он тоже уехал, отправился в Тамарак на прошлой неделе и не сказал, когда вернется назад.
– Зачем? Что он там делает?
– Я не знаю, но предполагаю, что решил начать расширение города. Я думал, что он хочет оставить его небольшим, но он мне не доверяет, никогда не доверял. Что ты делаешь в Денвере?
? Я основал свою собственную компанию. Отец кого-нибудь взял с собой?
– Ты имеешь в виду подрядчиков или архитекторов? Нет, насколько мне известно. Если он, действительно, собирается строить, то, наверное, использует местных. Может быть, кого-то из Денвера. Я думаю, ты об этом услышишь, если он пригласит кого-нибудь. Ты один основал компанию или с партнером?
– У меня есть партнер, который живет здесь достаточно долго, чтобы знать нужных людей.
– Боже, мне хотелось бы быть там, принимать участие в том, что ты делаешь. Начать на новом месте, где никто не стоит за спиной, подглядывая, что ты делаешь... Может быть, я смог бы в следующем году сделать это.
– Решай сам, – равнодушно сказал Винс. – Дай мне знать заранее.
– Но мы будем переговариваться по телефону. Нам нельзя терять связь, Винс.
– Совершенно верно.
– Я так и думаю, Винс. Я по тебе скучаю. Я всегда полагался на тебя, ты знаешь, особенно, когда мы начинали что-нибудь новое; ты все видишь гораздо яснее, чем я, весь проект от начала и до конца, еще до начала работ. Я так не могу. Не могу представить себе вещь, которую никогда не видел. Ты знаешь, меня преследует эта мысль, я не могу избавиться от нее. Вот сейчас я очень беспокоюсь о торговом центре в Лонг Гроув; мы собираемся начать в следующем месяце, а я все еще не чувствую этот проект. Мне нужно с кем-то поговорить, с кем-то, кто сможет помочь увидеть все целиком.
– Попроси Уильяма.
– Он – это не ты.
– Ну, позвони, когда захочешь поговорить. Ты его себе представишь. – Винс был рассержен. Он хотел сохранить связь, но не собирался изображать из себя няньку. – У меня встреча. Я позвоню тебе через неделю-другую.
– Передать всем привет от тебя?
– Всем, кому захочешь. Скажи, что я скучаю по ним.
Сказать это было легко, что-то вроде пустой фразы, которая помогла бы держать двери открытыми даже после наихудшего семейного кризиса.
– Молодец, парень, – сказал Рей Белуа, когда Винс вошел в его офис и рассказал, почему задержался. – Надо тебе поддерживать связь со своей семьей, семейные узы – это сила.
Рей был на десять лет старше Винса и уговаривал его переехать в Денвер с тех пор, как они познакомились в Тамараке. Ему был нужен партнер, девелопер, разработчик, который мог бы посмотреть на ветхое здание или на незастроенный участок и увидеть торговый центр, комплекс офисов или промышленное предприятие, а потом возглавить работу и довести ее до конца. Он хотел найти того, кто захотел бы рискнуть деньгами и временем, чтобы превратить сонную столицу Запада в энергичный, современный город и получить состояние, добиваясь этого.
– Мне нравятся энергичные, честолюбивые мужчины, – сказал он. – Я сам такой. Настоящий деловой парень, потрясающий, первоклассный; одним словом, победитель.
Белуа был своим собственным горячим поклонником. Он не мог выдержать напряжения, ожидая, пока окружающие выразят свое восхищение им, поэтому делал это сам. Все в деловых и политических кругах Колорадо знали, что Рей будет часто и пылко рассказывать им о своих достижениях, и что им достаточно кивать или негромко высказывать согласие, чтобы тот остался доволен.
– Пара честолюбцев: вот почему мы – хорошая команда, – сказал он, хлопая по плечу Винса, который терпеть не мог, когда его хлопали по плечу, но заставил себя не отстраниться. Напарник был нужен ему.
Четем назвал их компанию «Лейк Форест Девелопмент», хотя их офис находился в западной части Денвера. Фасад был обращен на подножие гор, а позади оставались, как и у Винса, Чикаго и Лейк Форест.
– Странное название, – заметил Белуа, – но если оно тебе по сердцу, я согласен, мне до лампочки. Мы сделаем компанию великой, как бы она ни называлась. Хочешь пойти сегодня в кино со мной и с Лореной?
– У меня свидание.
– Хорошо, хорошо. Мне нравятся занятые люди. Как я. У меня вода под всеми камнями течет, лежачих нет. Полный вперед и гляди в оба. Особенная штучка?
– Нет.
– Ладно, развлекайся. Оглядись. Ты выбрался из развода и не хочешь ведь снова обжечься, – он хлопнул Винса по плечу, тяжелой, как медвежья лапа, рукой. И сам он был похож на медведя – с тяжелым лицом и маленьким носом, густыми усами, влажными губами, мощными плечами и длинными руками. При ходьбе он стремительно двигался вперед, поэтому те, кто не знал его, думали, что он собирается их обойти, а те, кто мог предполагать, что когда-либо обидели его, спешили установить дистанцию между ним и собой. Винсу нравилась атмосфера смутной угрозы, исходившей от Белуа, а еще больше ему нравились его связи. Напарник знал всех в Денвере и окрестностях, знал их секреты, желания, брачные союзы, их личные войны. А это были те знания, которые нужны человеку, чтобы попасть туда, куда как можно быстрее собирался попасть Винс.
На протяжении тех первых лет он летал в Чикаго раз в месяц, чтобы провести уик-энд с Дорой. Любил думать о себе как об, отце, зная, что так формирует соответствующее мнение о себе. Именно поэтому люди ставят детей на первое место, думал Винс, чтобы пользоваться абсолютной властью над другим человеческим существом, чтобы вылепить безо всякого вмешательства нужный ему тип личности. Однако, как ни радовался он тому, что является отцом, ему доставило удовольствие нарушать планы Риты. Как только судья приказал жене обеспечить ему доступ к дочери два дня в месяц, Винс оказался на самолете, направляющемся в Чикаго, и потом не пропускал ни одного посещения, кроме тех редких случаев, когда у них с Белуа были трудные периоды.
– Я хотел бы, чтобы она приехала ко мне в следующий раз, – сказал он Рите в один из уик-эндов, когда Доре было шесть лет. Винс находился в Денвере меньше года, но они с Реем уже купили землю и разрабатывали планы для строительства башни-офиса в Денвере и небольшого торгового центра в Колорадо Спрингс. Он сидел в персиково-серебристой гостиной Риты ужасно холодным февральским вечером, в воскресенье, излучая любезность и преуспевание. – Я возьму ее в горы, научу кататься на лыжах, ей понравится.
– Девочка останется в Чикаго, – сказала Рита. Винс мрачно покачал головой.
– И как долго ты еще собираешься заставить меня платить?! Я приезжал сюда каждый месяц начиная с мая прошлого года, я уделял Доре все мое внимание и покупал ей, что только она хотела... разве я плохой отец?
Жена пожала плечами.
– Рита, ведь я хороший отец? Скажи мне! Я хочу быть хорошим отцом, но все так ново для меня и я не всегда уверен, что мне следует делать. У нас нет нормального дома и семьи, и я стараюсь изо всех сил. Рита, ради Доры, не ради меня! Скажи мне, что я делаю неправильно!
– Ничего, – неохотно ответила Рита. Женщина бросила взгляд на его ангельское лицо и увидела слезы в его теплых карих глазах.
– Она не такая красивая, как ее мать, – продолжал Винс, почти тоскливо, – но разве она не мила? И чертовски сообразительная и удивительно спортивная. Дора тебе рассказывала, что дети играли в «классы» и она выиграла?
Рита улыбнулась, поддавшись его обаянию, как это случалось много раз в прошлом. Потом вскочила на ноги, отошла в дальний конец комнаты и закусила губу.
– Она не сможет поехать в Колорадо. Я хочу, чтобы девочка была здесь, а не в какой-то квартире наедине с тобой.
Винс уставился на нее.
– Ты все еще думаешь... Боже мой, Рита, ты не должна верить этому! Мало ли чему ты когда-то поверила... а эта маленькая сучка врала!.. Ты не должна верить, будто я могу что-то сделать со своей дочерью!
Рита избегала встречаться взглядом с его умоляющими глазами.
– Я не хочу, чтобы дочь поехала в Колорадо.
Глубокий вздох вырвался из груди Винса.
– Может быть в один прекрасный день ты смягчишься. Я подумал, было бы хорошо для Доры увидеть, где я живу, мой офис и что я строю. Конечно, мы, вероятно, не будем разрывать отношения в следующем году; может быть, тогда Дора сможет... – он дал словам повиснуть в воздухе. Рита смотрела из окна на огни Лейк Шор Драйв. – Если ты поразмыслишь над этим, – смиренно сказал Винс, – я буду очень благодарен. – Он встал и взял свое пальто. – Я решил взять ее в ресторан поесть пиццы; у меня заказан билет на самый поздний рейс сегодня вечером. У тебя все в порядке?
– Все прекрасно.
– Я завезу ее через пару часов. Я не буду заходить с нею, поеду прямо в аэропорт.
Рита кивнула.
– До встречи в следующем месяце.
Она снова кивнула.
Винс с легкой усмешкой посмотрел на ее профиль. Жена одумалась. Он всегда заставляет женщин менять свое мнение. Был момент, когда Рита уже склонилась к нему... Винс знал, это случится снова. Он прошел по холлу к комнате Доры.
– Как насчет пиццы?
– О, да! – Девочка отпрыгнула от кукольного домика, который отец ей купил сегодня днем. Домик стоял в углу комнаты, заполненной дюжинами мягких игрушек, кукол, наборов инструментов, строительных кубиков, конструкторов Лего и игр, которые Винс обрушил на нее после развода. Подбежала к нему.
– Я люблю пиццу. Куда пойдем, «Уно» или «Дуе»?
– Тебе выбирать. Пицца одинакова и в одном, и в другом.
– «Уно». Там темно, накурено и больше похоже на место для взрослых.
Винс хмыкнул.
– Ты очень взрослая молодая женщина.
– Я знаю, – серьезно ответила она. – Не думаю, что детство такая уж великая вещь. Мы идем?
– Прямо сейчас.
Он прошел вместе с нею к шкафу для пальто у входной двери, и когда Дора протянула ему свое пальто, подержал его для нее. Мужчина смотрел, как она наматывает на шею кашемировый шарф, аккуратно застегивает пуговицы на пальто. Ему нравилось смотреть на Дору, потому что это было почти что смотреть на самого себя. Ее короткие светлые волосы завивались в точности, как у него, а карие глаза имели такую же форму, как его глаза, и могли загораться то теплотой, то холодной расчетливостью почти так же быстро, как у него. Подбородок, как и у отца, был островат, но, несмотря на это, лицо отличалось ангельской красотой, как и его собственное.
Еще больше, чем внешность Доры, ему нравилась ее ранняя зрелость. Она никогда не была похожа на других малышей или маленьких детей, и привлекала его внимание только тем, что опустила большую часть своего детства.
– На улице очень холодно, – сказала дочь, натягивая кашемировый берет, подходивший по тону к шарфу. – Я надеюсь, ты одет соответствующим образом.
– Мы поедем в такси, – сказал Винс. – Разве ты не попрощаешься с мамой? Она очень расстроится, если ты забудешь.
– Нет, не расстроится. Мы с нею договорились.
– Да? – Он был смущен. – Ну что ж, хорошо. Обычно она сердилась из-за таких вещей.
– Раньше сердилась, – холодно сказала Дора. Она молча подождала лифт, и когда Винс подошел, прошла впереди него, здороваясь с лифтером. Дора посмотрела на своего отца и нежно улыбнулась ему, обезоруживая мужчину этим моментальным переключением эмоций, которое было в точности таким, как у него.
– Я умираю от голода, папа. Какая замечательная тебе в голову пришла мысль – взять меня в «Уно» на пиццу.
Винс всегда забывал о Доре, как только оказывался в самолете, летящем в Денвер. Это здесь он бросал настоящий вызов, здесь ему нужно было добиться полного контроля над всеми событиями, чтобы извлечь из них выгоду, чтобы накопить достаточно средств и власти для выполнения своих желаний. И особенно – так как не составило труда переключиться с Иллинойса на Колорадо – стать политиком.
Это было самое подходящее время, чтобы оказаться в Денвере в самом начале того, что станет впоследствии величайшим бумом его истории. Для такого девелопера, как Винс, который прошел обучение на минных полях политической жизни Чикаго и графства Кук, и подрядчика, как Рей Белуа, чьи контакты простирались от лидеров общества до теневых фигур за сценой, данверский бум оказался длинным, бурным кутежом.
– В нужном месте, в нужное время, с нужными людьми, – сказал Белуа самому себе, голос его был полон удовлетворения. Он стоял позади всех, наблюдая, как Винс ведет пресс-конференцию об открытии Четем Плейс, первого проекта компании «Лейк Форест Девелопмент» и первого замкнутого торгового центра в Денвере. «Винс хорош, – счастливо подумал он, – лучше всех. От вопросов отбивается с улыбкой, вызывавшей симпатию к нему». Винсу суждена была большая, большая дорога.
– Как вы пришли к тому, что не привлекли архитектора из Денвера? – спросил архитектурный обозреватель «Денвер Пост».
– Я хотел привлечь, – не задумываясь сказал Винс. Он непринужденно присел на край стола рядом с мольбертом, покрытом рисунками и фотографиями «Четем Плейс» на различных стадиях строительства. – И я собираюсь привлекать как можно чаще. На этот раз так не получилось.
– Почему?
– Мне был нужен самый вызывающий, самый противоречивый архитектор в мире. Оказалось, что он живет в Японии, а не в Денвере.
– Почему? Почему противоречивый?
– Чтобы привлечь ваше внимание. – Винс улыбнулся им с лицом открытым и честным, как у ребенка. – Я хочу, чтобы Денвер встал в один ряд с Нью-Йорком, Чикаго и Римом. Я хочу, чтобы Колорадо был известен не только, как место отдыха. Почему лишь горы должны составлять величие Колорадо? Мы можем сделать лучше. Дайте мне несколько лет и шанс построить другие проекты, которые создаются на наших чертежных досках, и вы увидите, как Колорадо становится мировым лидером в преобразовании пейзажа. «Четем Плейс» – это только начало.
– Сколько это стоило? – спросил репортер.
– Восемьдесят пять миллионов долларов.
– А доход?
– Соответствующий. Семьдесят восемь процентов магазинов и все рестораны арендованы и открыты, спортивный клуб открыт; планируется проведение соревнований по конькобежному спорту на катке в ближайшие полгода. Мы рассчитываем, что к концу года сто процентов помещений будет занято.