Страница:
Какие же грехи хочет искупить скорбящий? - Те, что он совершил в своих отношениях с умершим и в своих отношениях с Богом. Тшува по отношению к человеку
Мы, как правило, запаздываем со своими суждениями о людях, вещах и событиях. Лишь ретроспективно мы открываем для себя истинную ценность того, кого уже больше нет с нами. Это запоздалое понимание особенно болезненно, трагично. Пока человек был рядом, пока он был доступен для общения, мы лишь отчасти понимали его. Осознание его особости, его ценности для нас приходит в тот самый момент, когда он покидает нас, скрываясь в т тогда мы с болью спрашиваем себя: "Что он значил для нас? Почему мы так подавлены и растеряны?"
Подобные вопросы, которыми задается скорбящий, особенно мучительны, поскольку наполнены чувством вины. "Почему я не спросил себя об этом вчера или год назад? Почему я был так невнимателен к этому человеку, до такой степени не ценил его?" Мы протягиваем руки, чтобы обнять его, но между нами уже пропасть. Все, что угодно, мы бы отдали теперь за пять минут общения с ним, за возможность излить ему свою душу, загладить вину, сказать недосказанное, сделать несделанное. Если бы мы только могли... Но, увы, уже поздно. Тщетны старания перебросить мост через пропасть, разделяющую нас, как тщетны были попытки учеников пророка Элияhу найти своего учителя, вознесшегося в буре на небо. Три дня они искали его в горах и долинах, но так и не смогли найти (Книга Царей ИИ 2:17).
Говоря о вине, мы не имеем в виду людей черствых и равнодушных; такие редко предаются раскаянию. Речь идет о людях, привязанных к своим близким, но в глубине души ощущающих ущербность своих взаимоотношений с ними и сожалеющих об утраченных навсегда возможностях исправить это. Тот, кого не терзали подобные чувства, не пережил в полной мере авелут.
Талмуд в трактате Брахот (42б) рассказывает нам странную историю. Когда Рав (основатель Вавилонской академии в Суре) умер, его ученики шли в траурной процессии к месту его погребения. На обратном пути они остановились у реки Данак, чтобы поесть хлеба. Завершив еду, ученики стали обсуждать галахический вопрос, следует ли им произносить зимун (приглашение, объединяющее всех присутствующих для благословения после еды), учитывая, что при трапезе они объединились случайным образом. Когда выяснилось, что они не могут решить эту проблему, Рав Ада бен Аава встал, надорвал еще раз свою одежду, уже один раз надорванную в знак скорби, и сказал: "Рав умер, а мы даже не научились у него простейшим правилам произнесения благословений!" Так, едва похоронив своего учителя, ученики обнаружили свою зависимость от него. Почувствовав заново тяжесть своей утраты, они отдали бы свои жизни за кратчайшую возможность поговорить с ним.
Какая печальная ирония! Эти люди учились у Рава долгие годы и встречались с ним каждый день. Он формировал их взгляды на мир, оттачивал их интеллект и открывал перед ними просторы человеческой мысли. Но отдавая ему должное как великому мудрецу, даже они, его ученики, не понимали истинных масштабов его личности, пока он не покинул их; лишь тогда, разрывая свои одежды, они осознали, кого они потеряли. Такое запоздалое понимание - печальнейшее в жизни переживание. Сколь трагически непостижимы для нас даже самые близкие нам люди!
[Сам рав Соловейчик рассказывал о том, как он готовился к своей ежегодной лекции о тшуве, которая всегда собирала тысячи слушателей. Уже много часов он был полностью погружен в свои материалы, когда вдруг почувствовал присутствие своего отца и учителя, Гаона Реб Моше, благословенна его память. "Отец мой, - сказал он, - мне пришли в голову интересные соображения по поводу законов Йом Кипура и заповеди шофара. Некоторые из этих идей понравятся тебе, а некоторые ты отвергнешь". Он продолжал говорить и просить, даже когда ощущение присутствия отца стало исчезать, оставляя болезненную пустоту. Хотя бы несколько минут разговора с отцом! Но прошлого не вернешь.] Тшува по отношению к Богу
Скорбящий ощущает свою вину в общечеловеческом смысле, как часть своего религиозного миропонимания. Наши Мудрецы расходятся во взглядах на смерть. Был ли человек с самого начала создан смертным (Шемот Раба 2:4), или же он стал таковым после того, как Адам, Хава и их потомки продемонстрировали свою предрасположенность к греху (Шабат 58б, Бава Батра 75б)? Разве не все люди греховны, ведь "нет на земле такого праведника, который творил бы только благо и не погрешил бы" (Экклезиаст 7:20)?
Общее мнение таково, что смерть сама по себе отражает моральное несовершенство, присущее всему человечеству; если бы человек был совершенен, он мог бы избежать смерти или облегчить ее муки. Пророк Исайя донес до нас свое эсхатологическое видение мира, в котором человек достигнет совершенства и смерть будет побеждена. "Уничтожит Он смерть навеки, и сотрет Господь Бог слезы со всех лиц" (Исайя 25:8). В конце концов человек преодолеет свою смертность.
В скорби мы размышляем о связи смерти с грехом, о своей жизни и раскаиваемся в своих проступках. Мы думаем о собственной смертности, об ответственности и о необходимости исправления своих ошибок. Экклезиаст советует (7:2): "Лучше пойти в дом скорби, чем пойти в дом пира, ибо таков конец каждого человека, и живой пусть обратит внимание".
Сефер hа-Хинух недвусмысленно приравнивает авелут к тшуве. Когда человек переживает смерть своего близкого, к которому он был привязан, Тора требует совершения определенных действий, концентрирующих его мысли на скорби, чтобы он понял, что его скорбь имеет отношение к греховности. "Ибо не по своеволию сердца Своего причиняет Он страдания и печалит сынов человеческих" (Плач Иеремии 3:33). Размышляя таким образом, человек направит свои помыслы на тшуву и раскается; но злодеи полагают смерть случайностью, говоря: "Участь сынов человеческих и участь скотины - одна и та же участь: как тем умирать, так и этим" (Экклезиаст 3:19). Соблюдение семидневного, тридцатидневного и годичного траура - это оправдание Суда, которое отвергает пессимизм нигилистов и утверждает, что мир управляем праведным Богом, Чьи пути порой непостижимы.
То, что скорбь приравнивается к тшуве, хорошо видно из обычая времен Талмуда, когда скорбящие переворачивали свои ложа. Бар Капара так объясняет эту символику: Бог сказал: "Я наделил их Моим образом, но из-за их грехов Я перевернул его. Поэтому пусть ваши ложа будут перевернуты" (Моэд Катан 15б). Раши объясняет, что имеется в виду "духовный образ Бога", целем Элоким, который дан всем людям, но опорочен грехом.
Объяснение Бар Капары становится понятным, если принять во внимание, что в Талмуде и Мидраше слово мита (ложе, постель) символизирует роль человека как отца и учителя, как продолжателя рода и наставника. Каждый человек как в биологическом, так и в духовном смысле - мостик между прошлым и будущим в передаче Традиции. В этом контексте мита - с одной стороны, "агент" в продолжении рода, а с другой - место, откуда исходят слова учения. Если человек не смог исполнить этот двоякий долг, он тем самым принизил свой Божественный образ, и это может повлечь за собой наказание. Поэтому перевернутое ложе символизирует смиренное признание скорбящим своей вины и просьбу о прощении.
Впоследствии переворачивание ложа заменил другой обычай - поворачивать зеркала к стене или закрывать их. Символика же осталась прежней: скорбящий сознает, что образ его не так светел, как должен быть. Человек признает свою вину, и закрытое зеркало представляет собой его видуй (молитву признания грехов). "Издалека Господь явился мне"
Акт раскаяния вызывает в человеке такие же ностальгические чувства, какие скорбящий испытывает по отношению к умершему. Кающийся переживает потерю драгоценной Божественной близости. "Издалека Господь явился мне: любовью вечной возлюбил Я тебя" (Иеремия 31:2). Кающийся ощущает, что Бог удалился от него недостижимо далеко. Когда-то Он был близок, жизнь представлялась осмысленной, содержащей моменты святости. Но затем человек стал погружаться в мелочную будничность с ее сиюминутными радостями. Ради этого он пожертвовал близостью Бога, отказался от самого драгоценного.
Поначалу отчуждение было едва заметно, с трудно различимыми последствиями. Подобно тому как скорбящий осознает необратимость своей потери лишь после шива и шлошим - семидневного и тридцатидневного траура, с опозданием понимает он, что утратил основу своего существования, все, что придавало его жизни смысл и стабильность. "Я чувствую себя отверженным. Мне не к кому обратиться, не к кому воззвать из глубин моего падения. Врата Небес закрыты для меня. Мой путь ведет в никуда". Но вдруг происходит чудо. "Издалека Господь явился мне". Из непостижимой дали он слышит легкий шепот: "любовью вечной возлюбил Я тебя". Бог тоже скорбит о разлуке; Он тоже одинок; Он ждет терпеливо. Наши прегрешения погружают нас в духовную скорбь, но путь к примирению открыт для нас, как бы ни был он труден и долог.
Умерший не вернется к нам, хотя обычаи авелут отчасти облегчают нашу боль. Но что касается тшувы по отношению к Богу, Тора уверяет нас: "Искать станешь Господа, Бога твоего, и найдешь, если будешь искать Его всем сердцем твоим и всею душою твоею" (Второзаконие 4:29). На следующий день - мимохорат
Много раз Тора, говоря о грехе, добавляет: "И было, на другой день (вайеhи мимохорат)..." (Исход 32:30), или: "И встали они рано поутру..." (Числа 14:40), давая нам понять, что на следующий день совершившие грех раскаялись. Вчера они были постыдно грубы, бездушны и склонны к бунту, сегодня - открыты и восприимчивы. Всегда есть "мимохорат", следующий день для раскаяния и примирения. В этом заключено великое благо тшувы.
Отрывки из статьи "Человек Галахи"
"Человек Галахи" - это один из фундаментальных трудов Рава Соловейчика. Отрывки, которые мы приводим здесь, представляют собой его размышления о
жизни и смерти, а также о некоторых законах, связанных со смертью,
ритуальной нечистотой мертвого тела, периодами скорби и т.п.
О нечистоте мертвого:
О ценности человеческой жизни
О трауре и святости
О нечистоте мертвого:
Смерть - это символ воплотившейся нечистоты, и тот, кто свят для своего Бога, должен удаляться от этой нечистоты. Писание говорит о Первосвященнике: "Из-за отца своего и матери своей, из-за брата своего и сестры своей - даже из-за них да не нарушит он чистоты своей по смерти их, ибо венец Бога на голове его" (Числа 6:7).
Задача религиозного человека реализуется через исполнение заповедей, а оно возможно только в этом мире, в реальной, материальной действительности, в беспокойной, суетной, шумной, пульсирующей жизни. Поэтому святость должна удаляться от смерти. Священник (коhен), назорей, Храм, священные жертвы как бы железной стеной отделены от реальности смерти.
Святость - это святость сегодняшней земной жизни [а совсем не то, что достигается в высших духовных мирах, куда попадает душа после смерти]. Сказал р.Иеhошуа бен Леви: "Когда Моисей поднялся на Небеса, сказали ангелы-служители Богу: Владыка Мира! Что делает здесь рожденный женщиной? Сказал Бог Моисею: Ответь им. Ответил Моисей: Владыка Мира! Что написано в Торе, которую Ты даешь мне? "Я - Господь, Бог твой, Который вывел тебя из Египта". Сказал Моисей ангелам: Спускались ли вы в Египет, были ли там рабами? - Далее написано в Торе: "Помни день Субботний, чтобы освятить его". - Делаете ли вы работу, которую надо прервать в Субботу? Написано еще: почитай отца и мать твоих! Есть ли у вас отец и мать? И еще написано: не убивай, не прелюбодействуй, не кради. Знаете ли вы, что такое зависть, искушает ли вас ваше дурное побуждение? - Тут же признали ангелы правоту Моисея" (Шабат 88б). Бог не дал Закон Свой ангелам служения, существам трансцендентного мира. Он дал Тору Моисею, который принес ее на землю, дал ей обитание среди людей, "живущих во мраке и смертной тени" (Псалмы 107:10). Земля, телесная жизнь - вот основа галахического бытия. Только на вещественном, ощутимом фундаменте жизни в этом мире может осуществиться Тора. Ангелы, которые не едят и не пьют, не ссорятся друг с другом и не завидуют, не подходят для получения Торы. О ценности человеческой жизни
"Опасность для жизни отменяет соблюдение всех законов Торы, ибо сказано в ней: "Будет жив ими" (Левит 18:5) - а не будет умирать из-за них. "Нарушь ради погибающего одну Субботу, чтобы он выжил и соблюдал Субботу еще много раз" (Йома 85б). Этот закон - пароль иудаизма. "Раввин, который допускает, чтобы вместо немедленных действий с ним советовались, как поступить в случае опасности для жизни, покрывает себя позором, а вопрошающий приравнивается к проливающему кровь" (Тур, Орах Хаим, 328).
Маймонид, обычно лаконичный в высказываниях, отступил здесь от своего обычного стиля изложения и подробно описал этот закон: Когда такого рода вещи [нарушение Субботы ради спасения жизни] должны быть сделаны, не следует (ради видимости "уменьшения нарушения Субботы") поручать их неевреям, несовершеннолетним, рабам или женщинам ...Пусть лучше это будет сделано взрослыми и учеными евреями. И нельзя мешкать в нарушении Субботы для опасно больного. Писание говорит так: "Соблюдайте же уставы Мои и законы Мои, исполняя которые человек будет жив ими... " (Левит 18:5) - т.е. он не умрет из-за них. Отсюда ты учишь, что законы Торы должны принести миру не страдания, а милосердие, доброту и мир. Тот, кто говорит, что это все-таки нарушение Субботы и, следовательно, запрещено, - еретик! Про таких сказано у пророка: "И Я также позволил им придерживаться обычаев недобрых и законов, по которым нельзя жить" (Иехезкель 20:25).
Законы Торы не вступают в противоречие с законами жизни и реальности; если бы они противостояли этому миру и отрицали бы ценность реального бытия, с его биологическими и психологическими аспектами, Тора не была бы тогда учением милосердия, милости и мира, а только книгой гнева и ярости. Мой дедушка, рабби Хаим из Бриска, отвергал установленное Галахой мнение, что в Йом Кипур пищу опасно больному человеку следует давать небольшими порциями, меньше "шиура". Он велел тем, кто заботится о больном, давать ему обычную трапезу, такую же, как и в другие дни. Когда мой отец собирался поехать в Рассейн, город, расположенный недалеко от Ковны, чтобы вступить там в должность раввина, рабби Хаим отозвал его в сторону и сказал: "Я велю тебе придерживаться моей точки зрения в отношении опасно больного человека в Йом Кипур, так как это - абсолютная галахическая истина". Это правило "пикуах нефеш (спасение жизни) отменяет все заповеди" - и его далеко идущие следствия указывают на ту огромную ценность, которую галахическое мировоззрение придает земной жизни человека. Временная жизнь превращается в жизнь вечную ; она освящается и возвышается вечной святостью. О трауре и святости
Человек должен рвать на себе одежду и оплакивать своего умершего родственника. Галаха определила некоторые периоды времени для траура: первый день, в который, согласно многим ришоним (раввинам периода средневековья), траур является заповедью из Торы; семь дней, тридцать дней, двенадцать месяцев. Онену запрещено есть мясо жертвоприношения; более того, оплакивающий родственника не приносит никаких жертвоприношений за себя в течение всего семидневного периода. Первосвященнику запрещено отращивать волосы и рвать на себе одежду в знак траура о своем близком родственнике, так как скорбь по умершему несовместима со святостью Храма и первосвященства. Многие ришоним даже считали, что Первосвященник свободен от всех ритуалов траура. Корни и начало святости - в радости. "И веселитесь пред Господом, Богом вашим, семь дней" (Левит 23:40); "И радуйся всему добру" (Второзаконие 26:11); "И будешь ты только веселиться" (Второзаконие 16:15). Радость - это символ реальной жизни, в которой материализуется Галаха. Авелут (траур) и анинут (горе) сплетены и связаны со смертью, противостоящей святости. Смерть и святость - как бы два противоречивые стиха, и еще не появился третий стих, который примирит их между собой.48
Только в свете этого мировоззрения мы можем понять характерную черту многих великих еврейских ученых и гигантов Галахи: страх смерти. Человек Галахи боится смерти; ужас исчезновения захватывает его. Мой дядя, рабби Меир Берлин (Бар Илан) рассказал мне следующую историю. Однажды он и рабби Хаим из Бриска оказались в одной гостинице в Либау на Балтийском побережье. Как-то он проснулся с восходом солнца и пошел на балкон, где обнаружил сидящего рабби Хаима: тот обхватил голову руками, и взгляд его был устремлен к лучам восходящего солнца; он был совершенно поглощен эстетическим переживанием этого потрясающего космического зрелища и в то же время весь находился под тяжестью глубокой, раздирающей сердце меланхолии и мрачной тоски. Рабби Берлин взял рабби Хаима за плечо и потряс его: "Чем Вы так обеспокоены и огорчены, мой учитель? Есть ли какая-то причина Вашей грусти?" "Да, - ответил рабби Хаим, человек Галахи. - Я размышляю о конце всякого человека - о смерти". Человек Галахи наслаждается великолепием восхода на востоке и величием моря на западе, но само это чудесное переживание, содержащее в миниатюре красоту всего космоса и ликование вселенной, приводит его к отчаянию и депрессии. Красота и великолепие мира, с одной стороны, и судьба человека, наслаждающегося этим таинственным великолепием только краткий, как сон, миг, с другой стороны, затронули струны его чувствительного сердца, которое постигло трагедию - противоречие между величественным, прекрасным миром и человеком, "скудным днями и пресыщенным скорбью" (Иов 14:1). Страх смерти превратился здесь в молчаливую муку, в тихое страдание, в мягкую и нежную грусть, украшенную глубоким и возвышенным эстетическим переживанием. Тот, кто подпал под власть столь высокого переживания, - это не человек, тоскующий о трансцендентности, мечтающий выйти из рамок реальности. Зачем такому человеку печалиться и страдать из-за красоты этого мира? Ведь в его представлении она - лишь бледное отражение скрытой высшей действительности! Человек Галахи, наблюдающий за первыми лучами солнца и размышляющий о красоте мира и ничтожности человека, переживающий при этом ликование, смешанное со страданием, принадлежит этому миру. Этот человек общается со своим Создателем не где-то бесконечно далеко, в святом и покрытом тайной чудесном мире, полном святости и трансцендентности, - но именно здесь, в самой гуще этого мира.
"...Ибо не преисподняя славит Тебя, не смерть восхваляет Тебя, не уповают сошедшие в могилу на истину Твою. Живущий, живущий - он прославит Тебя, как я ныне; отец детям возвестит истину Твою" (Исайя 38:18-19). Сказал царь Хизкия, когда выздоровел: "Не умру, но жив буду и расскажу о деяниях Господних" (Псалмы 118:17). Эхо этих гимнов продолжает звучать в мире Галахи. О траурной речи (hеспед)
- отрывок из статьи "Памяти Ребецен Тальне" Древний библейский обычай произносить на похоронах hеспед (траурную речь, оплакивание) преследует двойную цель. Прежде всего, он должен заставить людей плакать, "возвысить голос". Еврейский Закон, Галаха, не одобряет молчаливого безразличия к мертвому. Он хочет услышать крик отчаяния, увидеть горячие слезы, смывающие человеческую жестокость и жесткость. Тора говорит: "И пришел Авраам скорбеть о Саре и оплакивать ее" (Бытие 23:2). Согласно Галахе, скорбеть, испытывать чувство великой утраты и горя перед лицом смерти - это очищающее переживание. Оно напоминает гордому, суетному, себялюбивому человеку о пугающем факте, о котором все мы хотели бы забыть, - о смерти. Верно, конечно, и то, что иудаизм никогда не концентрировался чрезмерно на смерти, что он никогда не пытался мотивировать религиозную жизнь человека встречей со смертью. В сущности, даже наоборот: наше религиозное сознание всегда ориентировалось на жизнь и имело свои корни в жизни. И все же, когда человеку приходится вспомнить то, что он так упорно старается забыть, это очищает его и освобождает; вся галахическая структура авелута (траура по мертвому) основывается на этой посылке.
Рабби Меир так комментирует в Мидраше стих Торы "И увидел Бог все, что Он сделал, и вот, очень хорошо" (Бытие 1:31): "Очень хорошо" - это смерть. (Т.е. про все остальное, сотворенное Богом, сказано просто "хорошо", а "очень хорошо" включает в себя также и смерть.)
Есть у траурной речи и иная цель. Это - килу'с - восхваление, информативное и назидательное. Вместо того чтобы обращаться, как это делается на первом уровне оплакивания, к нашим сердцам, мы пытаемся теперь что-то сказать нашему уму. Мы больше не пытаемся пробудить чувства - только стимулировать мысли, для чего и рассказываем историю. И, конечно, историю мы можем рассказать только одну - историю жизни усопшего. Речь наша на этот раз становится рассказом о человеке, с которым мы навечно прощаемся.
Конечно, это описание роли hеспед несколько парадоксально. Человек жил много лет в своем городе, завел себе друзей, занимался общественной деятельностью, встречался с людьми, разговаривал с ними, молился, жил. И вот случилось несчастье: человек неожиданно скончался. Друзья и знакомые собрались оплакивать его, отдать ему последнюю дань. Зачем же начинать все с начала и заново представлять этого человека его старым друзьям?
Да, это странно. Но странность этого обычая не отменяет трагической, может быть, трагикомической действительности, того факта, что человек до последнего дня остается закрытой книгой даже для своих ближайших друзей, которые, казалось бы, хорошо его знали. Анонимность - неотъемлемая часть экзистенциальной судьбы человека. "В конце дела мы услышали все", - говорит Экклезиаст (12:13). Только когда завершается дело, дело жизни человека, и заканчивается история его жизни, люди начинают интересоваться им. Только тогда они начинают задавать вопросы о том, кем он, в сущности, был. И тогда - "мы услышим все".
Еще недавно людям было все равно. Но теперь они хотят узнать, теперь им это не безразлично. Вчера на этот вопрос легко было бы ответить: можно было спросить его самого. Сегодня мы не знаем, к кому обратиться, мы не знаем, кто способен ответить на наш вопрос. И все-таки Галаха настаивает на том, что этот вопрос должен быть задан.
---------------------------------------------------------------------------
Примечания
48 Эти слова - аллюзия на известное талмудическое правило: "Если есть два стиха Торы, которые кажутся противоречащими друг другу, то должен найтись третий, который примирит их между собой" (прим. переводчика).
Jewish traditions of Burial and mourning
MACHANAIM - JEWISH HERITAGE CENTER FOR RUSSIAN SPEAKING JEWS
---------------------------------------------------------------------------Долг живых. Еврейские традиции похорон и траура К оглавлению книги "Долг живых" Вступление: Еврейское отношение к жизни и смерти
Иудаизм - это религия жизни (Торат Хаим), и он рассматривает смерть как однозначное и несомненное зло. В иудаизме начисто отсутствует воспевание смерти или ожидание ее как якобы освобождения; человеку категорически запрещается приближать смерть. В то же время иудаизм ни в коем случае не считает смерть концом: душа человека вечна, она не появляется в момент рождения и не исчезает в момент смерти. Смерть - это поворотный пункт на пути души человека, и то, как человек относится к смерти, в значительной степени определяет его понимание самой жизни. Еврейский подход к смерти является частью еврейского образа жизни.
Вера в бессмертие души является неотъемлемым и фундаментальным убеждением иудаизма. Земная жизнь - лишь этап на пути человека, но этот этап определяет все дальнейшее, что произойдет с ним после смерти. Только в этой жизни человек может делать добрые или, наоборот, злые дела, исправлять причиненное зло, раскаиваться, и он старается прожить ее как можно лучше, в соответствии со своим пониманием добра и смысла жизни. После смерти он уже не способен ничего изменить. Но, может быть, его близкие - те, в которых продолжает жить память о нем - способны сделать что-то, что повлияет на судьбу его души и после смерти.
Соблюдение законов похорон и траура имеет два аспекта. Один из них направлен на покойного (помощь его душе, находящейся в ином мире), другой на родственников (облегчение их страданий). Эти два аспекта тесно связаны между собой, т.к. само сознание, что что-то делается для души покойного, облегчает скорбящему муки одиночества и боль от потери близкого.
Человек, переживающий смерть близкого, чувствует себя покинутым и несчастным. Он страдает от сложной гаммы мучительных чувств: боли, отчаяния, ощущения собственного бессилия перед лицом смерти, страха смерти и одиночества. Его терзает чувство вины, ощущение, что он не все сделал, чтобы спасти близкого ему человека, что при жизни недостаточно ценил покойного. Соблюдение законов траура помогает ему продержаться в этот тяжелый период, справиться со своими переживаниями. Скорбящий чувствует, что и его жизнь как бы прекратилась со смертью близкого, - траур дает ему возможность отключиться от этой жизни, а затем постепенно в нее вернуться.
Осиротевший родственник испытывает смятение от потери, не знает, как правильно вести себя, не понимает, чего ожидают от него окружающие. Следует ли ему взять себя в руки, казаться мужественным, не сломленным горем? Или такое поведение будет расценено как непочтение к мертвому, и он, напротив, должен дать выход своим чувствам в потоке слез? Человеку, растерянному перед лицом постигшей его утраты, трудно самому выбрать правильную линию поведения, понять, к чему он должен стремиться. Четко регламентированный порядок еврейского траура помогает ему и в этом.
Мы, как правило, запаздываем со своими суждениями о людях, вещах и событиях. Лишь ретроспективно мы открываем для себя истинную ценность того, кого уже больше нет с нами. Это запоздалое понимание особенно болезненно, трагично. Пока человек был рядом, пока он был доступен для общения, мы лишь отчасти понимали его. Осознание его особости, его ценности для нас приходит в тот самый момент, когда он покидает нас, скрываясь в т тогда мы с болью спрашиваем себя: "Что он значил для нас? Почему мы так подавлены и растеряны?"
Подобные вопросы, которыми задается скорбящий, особенно мучительны, поскольку наполнены чувством вины. "Почему я не спросил себя об этом вчера или год назад? Почему я был так невнимателен к этому человеку, до такой степени не ценил его?" Мы протягиваем руки, чтобы обнять его, но между нами уже пропасть. Все, что угодно, мы бы отдали теперь за пять минут общения с ним, за возможность излить ему свою душу, загладить вину, сказать недосказанное, сделать несделанное. Если бы мы только могли... Но, увы, уже поздно. Тщетны старания перебросить мост через пропасть, разделяющую нас, как тщетны были попытки учеников пророка Элияhу найти своего учителя, вознесшегося в буре на небо. Три дня они искали его в горах и долинах, но так и не смогли найти (Книга Царей ИИ 2:17).
Говоря о вине, мы не имеем в виду людей черствых и равнодушных; такие редко предаются раскаянию. Речь идет о людях, привязанных к своим близким, но в глубине души ощущающих ущербность своих взаимоотношений с ними и сожалеющих об утраченных навсегда возможностях исправить это. Тот, кого не терзали подобные чувства, не пережил в полной мере авелут.
Талмуд в трактате Брахот (42б) рассказывает нам странную историю. Когда Рав (основатель Вавилонской академии в Суре) умер, его ученики шли в траурной процессии к месту его погребения. На обратном пути они остановились у реки Данак, чтобы поесть хлеба. Завершив еду, ученики стали обсуждать галахический вопрос, следует ли им произносить зимун (приглашение, объединяющее всех присутствующих для благословения после еды), учитывая, что при трапезе они объединились случайным образом. Когда выяснилось, что они не могут решить эту проблему, Рав Ада бен Аава встал, надорвал еще раз свою одежду, уже один раз надорванную в знак скорби, и сказал: "Рав умер, а мы даже не научились у него простейшим правилам произнесения благословений!" Так, едва похоронив своего учителя, ученики обнаружили свою зависимость от него. Почувствовав заново тяжесть своей утраты, они отдали бы свои жизни за кратчайшую возможность поговорить с ним.
Какая печальная ирония! Эти люди учились у Рава долгие годы и встречались с ним каждый день. Он формировал их взгляды на мир, оттачивал их интеллект и открывал перед ними просторы человеческой мысли. Но отдавая ему должное как великому мудрецу, даже они, его ученики, не понимали истинных масштабов его личности, пока он не покинул их; лишь тогда, разрывая свои одежды, они осознали, кого они потеряли. Такое запоздалое понимание - печальнейшее в жизни переживание. Сколь трагически непостижимы для нас даже самые близкие нам люди!
[Сам рав Соловейчик рассказывал о том, как он готовился к своей ежегодной лекции о тшуве, которая всегда собирала тысячи слушателей. Уже много часов он был полностью погружен в свои материалы, когда вдруг почувствовал присутствие своего отца и учителя, Гаона Реб Моше, благословенна его память. "Отец мой, - сказал он, - мне пришли в голову интересные соображения по поводу законов Йом Кипура и заповеди шофара. Некоторые из этих идей понравятся тебе, а некоторые ты отвергнешь". Он продолжал говорить и просить, даже когда ощущение присутствия отца стало исчезать, оставляя болезненную пустоту. Хотя бы несколько минут разговора с отцом! Но прошлого не вернешь.] Тшува по отношению к Богу
Скорбящий ощущает свою вину в общечеловеческом смысле, как часть своего религиозного миропонимания. Наши Мудрецы расходятся во взглядах на смерть. Был ли человек с самого начала создан смертным (Шемот Раба 2:4), или же он стал таковым после того, как Адам, Хава и их потомки продемонстрировали свою предрасположенность к греху (Шабат 58б, Бава Батра 75б)? Разве не все люди греховны, ведь "нет на земле такого праведника, который творил бы только благо и не погрешил бы" (Экклезиаст 7:20)?
Общее мнение таково, что смерть сама по себе отражает моральное несовершенство, присущее всему человечеству; если бы человек был совершенен, он мог бы избежать смерти или облегчить ее муки. Пророк Исайя донес до нас свое эсхатологическое видение мира, в котором человек достигнет совершенства и смерть будет побеждена. "Уничтожит Он смерть навеки, и сотрет Господь Бог слезы со всех лиц" (Исайя 25:8). В конце концов человек преодолеет свою смертность.
В скорби мы размышляем о связи смерти с грехом, о своей жизни и раскаиваемся в своих проступках. Мы думаем о собственной смертности, об ответственности и о необходимости исправления своих ошибок. Экклезиаст советует (7:2): "Лучше пойти в дом скорби, чем пойти в дом пира, ибо таков конец каждого человека, и живой пусть обратит внимание".
Сефер hа-Хинух недвусмысленно приравнивает авелут к тшуве. Когда человек переживает смерть своего близкого, к которому он был привязан, Тора требует совершения определенных действий, концентрирующих его мысли на скорби, чтобы он понял, что его скорбь имеет отношение к греховности. "Ибо не по своеволию сердца Своего причиняет Он страдания и печалит сынов человеческих" (Плач Иеремии 3:33). Размышляя таким образом, человек направит свои помыслы на тшуву и раскается; но злодеи полагают смерть случайностью, говоря: "Участь сынов человеческих и участь скотины - одна и та же участь: как тем умирать, так и этим" (Экклезиаст 3:19). Соблюдение семидневного, тридцатидневного и годичного траура - это оправдание Суда, которое отвергает пессимизм нигилистов и утверждает, что мир управляем праведным Богом, Чьи пути порой непостижимы.
То, что скорбь приравнивается к тшуве, хорошо видно из обычая времен Талмуда, когда скорбящие переворачивали свои ложа. Бар Капара так объясняет эту символику: Бог сказал: "Я наделил их Моим образом, но из-за их грехов Я перевернул его. Поэтому пусть ваши ложа будут перевернуты" (Моэд Катан 15б). Раши объясняет, что имеется в виду "духовный образ Бога", целем Элоким, который дан всем людям, но опорочен грехом.
Объяснение Бар Капары становится понятным, если принять во внимание, что в Талмуде и Мидраше слово мита (ложе, постель) символизирует роль человека как отца и учителя, как продолжателя рода и наставника. Каждый человек как в биологическом, так и в духовном смысле - мостик между прошлым и будущим в передаче Традиции. В этом контексте мита - с одной стороны, "агент" в продолжении рода, а с другой - место, откуда исходят слова учения. Если человек не смог исполнить этот двоякий долг, он тем самым принизил свой Божественный образ, и это может повлечь за собой наказание. Поэтому перевернутое ложе символизирует смиренное признание скорбящим своей вины и просьбу о прощении.
Впоследствии переворачивание ложа заменил другой обычай - поворачивать зеркала к стене или закрывать их. Символика же осталась прежней: скорбящий сознает, что образ его не так светел, как должен быть. Человек признает свою вину, и закрытое зеркало представляет собой его видуй (молитву признания грехов). "Издалека Господь явился мне"
Акт раскаяния вызывает в человеке такие же ностальгические чувства, какие скорбящий испытывает по отношению к умершему. Кающийся переживает потерю драгоценной Божественной близости. "Издалека Господь явился мне: любовью вечной возлюбил Я тебя" (Иеремия 31:2). Кающийся ощущает, что Бог удалился от него недостижимо далеко. Когда-то Он был близок, жизнь представлялась осмысленной, содержащей моменты святости. Но затем человек стал погружаться в мелочную будничность с ее сиюминутными радостями. Ради этого он пожертвовал близостью Бога, отказался от самого драгоценного.
Поначалу отчуждение было едва заметно, с трудно различимыми последствиями. Подобно тому как скорбящий осознает необратимость своей потери лишь после шива и шлошим - семидневного и тридцатидневного траура, с опозданием понимает он, что утратил основу своего существования, все, что придавало его жизни смысл и стабильность. "Я чувствую себя отверженным. Мне не к кому обратиться, не к кому воззвать из глубин моего падения. Врата Небес закрыты для меня. Мой путь ведет в никуда". Но вдруг происходит чудо. "Издалека Господь явился мне". Из непостижимой дали он слышит легкий шепот: "любовью вечной возлюбил Я тебя". Бог тоже скорбит о разлуке; Он тоже одинок; Он ждет терпеливо. Наши прегрешения погружают нас в духовную скорбь, но путь к примирению открыт для нас, как бы ни был он труден и долог.
Умерший не вернется к нам, хотя обычаи авелут отчасти облегчают нашу боль. Но что касается тшувы по отношению к Богу, Тора уверяет нас: "Искать станешь Господа, Бога твоего, и найдешь, если будешь искать Его всем сердцем твоим и всею душою твоею" (Второзаконие 4:29). На следующий день - мимохорат
Много раз Тора, говоря о грехе, добавляет: "И было, на другой день (вайеhи мимохорат)..." (Исход 32:30), или: "И встали они рано поутру..." (Числа 14:40), давая нам понять, что на следующий день совершившие грех раскаялись. Вчера они были постыдно грубы, бездушны и склонны к бунту, сегодня - открыты и восприимчивы. Всегда есть "мимохорат", следующий день для раскаяния и примирения. В этом заключено великое благо тшувы.
Отрывки из статьи "Человек Галахи"
"Человек Галахи" - это один из фундаментальных трудов Рава Соловейчика. Отрывки, которые мы приводим здесь, представляют собой его размышления о
жизни и смерти, а также о некоторых законах, связанных со смертью,
ритуальной нечистотой мертвого тела, периодами скорби и т.п.
О нечистоте мертвого:
О ценности человеческой жизни
О трауре и святости
О нечистоте мертвого:
Смерть - это символ воплотившейся нечистоты, и тот, кто свят для своего Бога, должен удаляться от этой нечистоты. Писание говорит о Первосвященнике: "Из-за отца своего и матери своей, из-за брата своего и сестры своей - даже из-за них да не нарушит он чистоты своей по смерти их, ибо венец Бога на голове его" (Числа 6:7).
Задача религиозного человека реализуется через исполнение заповедей, а оно возможно только в этом мире, в реальной, материальной действительности, в беспокойной, суетной, шумной, пульсирующей жизни. Поэтому святость должна удаляться от смерти. Священник (коhен), назорей, Храм, священные жертвы как бы железной стеной отделены от реальности смерти.
Святость - это святость сегодняшней земной жизни [а совсем не то, что достигается в высших духовных мирах, куда попадает душа после смерти]. Сказал р.Иеhошуа бен Леви: "Когда Моисей поднялся на Небеса, сказали ангелы-служители Богу: Владыка Мира! Что делает здесь рожденный женщиной? Сказал Бог Моисею: Ответь им. Ответил Моисей: Владыка Мира! Что написано в Торе, которую Ты даешь мне? "Я - Господь, Бог твой, Который вывел тебя из Египта". Сказал Моисей ангелам: Спускались ли вы в Египет, были ли там рабами? - Далее написано в Торе: "Помни день Субботний, чтобы освятить его". - Делаете ли вы работу, которую надо прервать в Субботу? Написано еще: почитай отца и мать твоих! Есть ли у вас отец и мать? И еще написано: не убивай, не прелюбодействуй, не кради. Знаете ли вы, что такое зависть, искушает ли вас ваше дурное побуждение? - Тут же признали ангелы правоту Моисея" (Шабат 88б). Бог не дал Закон Свой ангелам служения, существам трансцендентного мира. Он дал Тору Моисею, который принес ее на землю, дал ей обитание среди людей, "живущих во мраке и смертной тени" (Псалмы 107:10). Земля, телесная жизнь - вот основа галахического бытия. Только на вещественном, ощутимом фундаменте жизни в этом мире может осуществиться Тора. Ангелы, которые не едят и не пьют, не ссорятся друг с другом и не завидуют, не подходят для получения Торы. О ценности человеческой жизни
"Опасность для жизни отменяет соблюдение всех законов Торы, ибо сказано в ней: "Будет жив ими" (Левит 18:5) - а не будет умирать из-за них. "Нарушь ради погибающего одну Субботу, чтобы он выжил и соблюдал Субботу еще много раз" (Йома 85б). Этот закон - пароль иудаизма. "Раввин, который допускает, чтобы вместо немедленных действий с ним советовались, как поступить в случае опасности для жизни, покрывает себя позором, а вопрошающий приравнивается к проливающему кровь" (Тур, Орах Хаим, 328).
Маймонид, обычно лаконичный в высказываниях, отступил здесь от своего обычного стиля изложения и подробно описал этот закон: Когда такого рода вещи [нарушение Субботы ради спасения жизни] должны быть сделаны, не следует (ради видимости "уменьшения нарушения Субботы") поручать их неевреям, несовершеннолетним, рабам или женщинам ...Пусть лучше это будет сделано взрослыми и учеными евреями. И нельзя мешкать в нарушении Субботы для опасно больного. Писание говорит так: "Соблюдайте же уставы Мои и законы Мои, исполняя которые человек будет жив ими... " (Левит 18:5) - т.е. он не умрет из-за них. Отсюда ты учишь, что законы Торы должны принести миру не страдания, а милосердие, доброту и мир. Тот, кто говорит, что это все-таки нарушение Субботы и, следовательно, запрещено, - еретик! Про таких сказано у пророка: "И Я также позволил им придерживаться обычаев недобрых и законов, по которым нельзя жить" (Иехезкель 20:25).
Законы Торы не вступают в противоречие с законами жизни и реальности; если бы они противостояли этому миру и отрицали бы ценность реального бытия, с его биологическими и психологическими аспектами, Тора не была бы тогда учением милосердия, милости и мира, а только книгой гнева и ярости. Мой дедушка, рабби Хаим из Бриска, отвергал установленное Галахой мнение, что в Йом Кипур пищу опасно больному человеку следует давать небольшими порциями, меньше "шиура". Он велел тем, кто заботится о больном, давать ему обычную трапезу, такую же, как и в другие дни. Когда мой отец собирался поехать в Рассейн, город, расположенный недалеко от Ковны, чтобы вступить там в должность раввина, рабби Хаим отозвал его в сторону и сказал: "Я велю тебе придерживаться моей точки зрения в отношении опасно больного человека в Йом Кипур, так как это - абсолютная галахическая истина". Это правило "пикуах нефеш (спасение жизни) отменяет все заповеди" - и его далеко идущие следствия указывают на ту огромную ценность, которую галахическое мировоззрение придает земной жизни человека. Временная жизнь превращается в жизнь вечную ; она освящается и возвышается вечной святостью. О трауре и святости
Человек должен рвать на себе одежду и оплакивать своего умершего родственника. Галаха определила некоторые периоды времени для траура: первый день, в который, согласно многим ришоним (раввинам периода средневековья), траур является заповедью из Торы; семь дней, тридцать дней, двенадцать месяцев. Онену запрещено есть мясо жертвоприношения; более того, оплакивающий родственника не приносит никаких жертвоприношений за себя в течение всего семидневного периода. Первосвященнику запрещено отращивать волосы и рвать на себе одежду в знак траура о своем близком родственнике, так как скорбь по умершему несовместима со святостью Храма и первосвященства. Многие ришоним даже считали, что Первосвященник свободен от всех ритуалов траура. Корни и начало святости - в радости. "И веселитесь пред Господом, Богом вашим, семь дней" (Левит 23:40); "И радуйся всему добру" (Второзаконие 26:11); "И будешь ты только веселиться" (Второзаконие 16:15). Радость - это символ реальной жизни, в которой материализуется Галаха. Авелут (траур) и анинут (горе) сплетены и связаны со смертью, противостоящей святости. Смерть и святость - как бы два противоречивые стиха, и еще не появился третий стих, который примирит их между собой.48
Только в свете этого мировоззрения мы можем понять характерную черту многих великих еврейских ученых и гигантов Галахи: страх смерти. Человек Галахи боится смерти; ужас исчезновения захватывает его. Мой дядя, рабби Меир Берлин (Бар Илан) рассказал мне следующую историю. Однажды он и рабби Хаим из Бриска оказались в одной гостинице в Либау на Балтийском побережье. Как-то он проснулся с восходом солнца и пошел на балкон, где обнаружил сидящего рабби Хаима: тот обхватил голову руками, и взгляд его был устремлен к лучам восходящего солнца; он был совершенно поглощен эстетическим переживанием этого потрясающего космического зрелища и в то же время весь находился под тяжестью глубокой, раздирающей сердце меланхолии и мрачной тоски. Рабби Берлин взял рабби Хаима за плечо и потряс его: "Чем Вы так обеспокоены и огорчены, мой учитель? Есть ли какая-то причина Вашей грусти?" "Да, - ответил рабби Хаим, человек Галахи. - Я размышляю о конце всякого человека - о смерти". Человек Галахи наслаждается великолепием восхода на востоке и величием моря на западе, но само это чудесное переживание, содержащее в миниатюре красоту всего космоса и ликование вселенной, приводит его к отчаянию и депрессии. Красота и великолепие мира, с одной стороны, и судьба человека, наслаждающегося этим таинственным великолепием только краткий, как сон, миг, с другой стороны, затронули струны его чувствительного сердца, которое постигло трагедию - противоречие между величественным, прекрасным миром и человеком, "скудным днями и пресыщенным скорбью" (Иов 14:1). Страх смерти превратился здесь в молчаливую муку, в тихое страдание, в мягкую и нежную грусть, украшенную глубоким и возвышенным эстетическим переживанием. Тот, кто подпал под власть столь высокого переживания, - это не человек, тоскующий о трансцендентности, мечтающий выйти из рамок реальности. Зачем такому человеку печалиться и страдать из-за красоты этого мира? Ведь в его представлении она - лишь бледное отражение скрытой высшей действительности! Человек Галахи, наблюдающий за первыми лучами солнца и размышляющий о красоте мира и ничтожности человека, переживающий при этом ликование, смешанное со страданием, принадлежит этому миру. Этот человек общается со своим Создателем не где-то бесконечно далеко, в святом и покрытом тайной чудесном мире, полном святости и трансцендентности, - но именно здесь, в самой гуще этого мира.
"...Ибо не преисподняя славит Тебя, не смерть восхваляет Тебя, не уповают сошедшие в могилу на истину Твою. Живущий, живущий - он прославит Тебя, как я ныне; отец детям возвестит истину Твою" (Исайя 38:18-19). Сказал царь Хизкия, когда выздоровел: "Не умру, но жив буду и расскажу о деяниях Господних" (Псалмы 118:17). Эхо этих гимнов продолжает звучать в мире Галахи. О траурной речи (hеспед)
- отрывок из статьи "Памяти Ребецен Тальне" Древний библейский обычай произносить на похоронах hеспед (траурную речь, оплакивание) преследует двойную цель. Прежде всего, он должен заставить людей плакать, "возвысить голос". Еврейский Закон, Галаха, не одобряет молчаливого безразличия к мертвому. Он хочет услышать крик отчаяния, увидеть горячие слезы, смывающие человеческую жестокость и жесткость. Тора говорит: "И пришел Авраам скорбеть о Саре и оплакивать ее" (Бытие 23:2). Согласно Галахе, скорбеть, испытывать чувство великой утраты и горя перед лицом смерти - это очищающее переживание. Оно напоминает гордому, суетному, себялюбивому человеку о пугающем факте, о котором все мы хотели бы забыть, - о смерти. Верно, конечно, и то, что иудаизм никогда не концентрировался чрезмерно на смерти, что он никогда не пытался мотивировать религиозную жизнь человека встречей со смертью. В сущности, даже наоборот: наше религиозное сознание всегда ориентировалось на жизнь и имело свои корни в жизни. И все же, когда человеку приходится вспомнить то, что он так упорно старается забыть, это очищает его и освобождает; вся галахическая структура авелута (траура по мертвому) основывается на этой посылке.
Рабби Меир так комментирует в Мидраше стих Торы "И увидел Бог все, что Он сделал, и вот, очень хорошо" (Бытие 1:31): "Очень хорошо" - это смерть. (Т.е. про все остальное, сотворенное Богом, сказано просто "хорошо", а "очень хорошо" включает в себя также и смерть.)
Есть у траурной речи и иная цель. Это - килу'с - восхваление, информативное и назидательное. Вместо того чтобы обращаться, как это делается на первом уровне оплакивания, к нашим сердцам, мы пытаемся теперь что-то сказать нашему уму. Мы больше не пытаемся пробудить чувства - только стимулировать мысли, для чего и рассказываем историю. И, конечно, историю мы можем рассказать только одну - историю жизни усопшего. Речь наша на этот раз становится рассказом о человеке, с которым мы навечно прощаемся.
Конечно, это описание роли hеспед несколько парадоксально. Человек жил много лет в своем городе, завел себе друзей, занимался общественной деятельностью, встречался с людьми, разговаривал с ними, молился, жил. И вот случилось несчастье: человек неожиданно скончался. Друзья и знакомые собрались оплакивать его, отдать ему последнюю дань. Зачем же начинать все с начала и заново представлять этого человека его старым друзьям?
Да, это странно. Но странность этого обычая не отменяет трагической, может быть, трагикомической действительности, того факта, что человек до последнего дня остается закрытой книгой даже для своих ближайших друзей, которые, казалось бы, хорошо его знали. Анонимность - неотъемлемая часть экзистенциальной судьбы человека. "В конце дела мы услышали все", - говорит Экклезиаст (12:13). Только когда завершается дело, дело жизни человека, и заканчивается история его жизни, люди начинают интересоваться им. Только тогда они начинают задавать вопросы о том, кем он, в сущности, был. И тогда - "мы услышим все".
Еще недавно людям было все равно. Но теперь они хотят узнать, теперь им это не безразлично. Вчера на этот вопрос легко было бы ответить: можно было спросить его самого. Сегодня мы не знаем, к кому обратиться, мы не знаем, кто способен ответить на наш вопрос. И все-таки Галаха настаивает на том, что этот вопрос должен быть задан.
---------------------------------------------------------------------------
Примечания
48 Эти слова - аллюзия на известное талмудическое правило: "Если есть два стиха Торы, которые кажутся противоречащими друг другу, то должен найтись третий, который примирит их между собой" (прим. переводчика).
Jewish traditions of Burial and mourning
MACHANAIM - JEWISH HERITAGE CENTER FOR RUSSIAN SPEAKING JEWS
---------------------------------------------------------------------------Долг живых. Еврейские традиции похорон и траура К оглавлению книги "Долг живых" Вступление: Еврейское отношение к жизни и смерти
Иудаизм - это религия жизни (Торат Хаим), и он рассматривает смерть как однозначное и несомненное зло. В иудаизме начисто отсутствует воспевание смерти или ожидание ее как якобы освобождения; человеку категорически запрещается приближать смерть. В то же время иудаизм ни в коем случае не считает смерть концом: душа человека вечна, она не появляется в момент рождения и не исчезает в момент смерти. Смерть - это поворотный пункт на пути души человека, и то, как человек относится к смерти, в значительной степени определяет его понимание самой жизни. Еврейский подход к смерти является частью еврейского образа жизни.
Вера в бессмертие души является неотъемлемым и фундаментальным убеждением иудаизма. Земная жизнь - лишь этап на пути человека, но этот этап определяет все дальнейшее, что произойдет с ним после смерти. Только в этой жизни человек может делать добрые или, наоборот, злые дела, исправлять причиненное зло, раскаиваться, и он старается прожить ее как можно лучше, в соответствии со своим пониманием добра и смысла жизни. После смерти он уже не способен ничего изменить. Но, может быть, его близкие - те, в которых продолжает жить память о нем - способны сделать что-то, что повлияет на судьбу его души и после смерти.
Соблюдение законов похорон и траура имеет два аспекта. Один из них направлен на покойного (помощь его душе, находящейся в ином мире), другой на родственников (облегчение их страданий). Эти два аспекта тесно связаны между собой, т.к. само сознание, что что-то делается для души покойного, облегчает скорбящему муки одиночества и боль от потери близкого.
Человек, переживающий смерть близкого, чувствует себя покинутым и несчастным. Он страдает от сложной гаммы мучительных чувств: боли, отчаяния, ощущения собственного бессилия перед лицом смерти, страха смерти и одиночества. Его терзает чувство вины, ощущение, что он не все сделал, чтобы спасти близкого ему человека, что при жизни недостаточно ценил покойного. Соблюдение законов траура помогает ему продержаться в этот тяжелый период, справиться со своими переживаниями. Скорбящий чувствует, что и его жизнь как бы прекратилась со смертью близкого, - траур дает ему возможность отключиться от этой жизни, а затем постепенно в нее вернуться.
Осиротевший родственник испытывает смятение от потери, не знает, как правильно вести себя, не понимает, чего ожидают от него окружающие. Следует ли ему взять себя в руки, казаться мужественным, не сломленным горем? Или такое поведение будет расценено как непочтение к мертвому, и он, напротив, должен дать выход своим чувствам в потоке слез? Человеку, растерянному перед лицом постигшей его утраты, трудно самому выбрать правильную линию поведения, понять, к чему он должен стремиться. Четко регламентированный порядок еврейского траура помогает ему и в этом.