Незнанский Фридрих Евсеевич. Убить ворона

   Болотов кивнул, дескать, вот наконец к делу.
   – И так я довольно долго кантовался. Потом меня приметили тамошние ухари. Пасся-то я на чужой территории. А я подумал: да наплевать. Все равно альтернативы никакой. Буду оспаривать эту территорию. Нужно будет – порешу всех. Но они меня долго не трогали – изучали как будто. Или просто ждали своих – повыше, покруче. Вид-то у меня был внушительный. Все дела, которые я к тому времени совершил, были написаны на моей физиономии. Так что с теми, что меня пасли, я так и не познакомился. Познакомился лишь с теми, что покруче. Вернее, они сами познакомились со мною на свою голову. Подъехали ко мне на грузовике с закрытым кузовом. Двое мордоворотов пригласили меня залезть в этот самый кузов. Кто сидел в кабине – я еще не знал. И повезли незнамо куда.
   – Куда едем? – спросил я одного мордоворота. Оба ехали со мной в кузове.
   – Закрой пасть. Убивать тебя едем.
   Я был поражен таким самонадеянным ответом. Эти гады даже не проверили мои карманы. В одном из них у меня лежала выкидуха. И они смели сказать, что это они меня убивать будут. Я совершенно искренне улыбнулся.
   – Ты что, веселый, да?
   – Да, – ответил я.
   Ехали мы долго. Натрясся я в этом кузове прилично. Под конец даже подташнивало. Ну что, думал я, грохнуть этих идиотов прямо в кузове, пока не приехали? Но что-то не верится, что они прутся в такую даль с тем лишь, чтобы убить меня. Это можно было бы и в городе сделать совершенно спокойно. Интересно, кто они? Что задумали? Чем промышляют? Чувствую, рядом хорошие денежки. Потерплю, подожду, там видно будет.
   Наконец машина остановилась, захлопали дверцы кабины.
   – Эй, Дидила, Толстый, какого х… у вас какой-то хлам валяется прямо при выезде на трассу? – послышался чей-то голос.
   – А что? Это Носов скомандовал, – просипели в ответ.
   – Да мне по х… кто что скомандовал. У вас что, вообще башки на плечах нету? Вы бы еще указательную доску присобачили с именем своего предприятия. Убрать оттуда все немедленно.
   – Да ладно, ладно, не кричи.
   Тот, кто это говорил, сплевывал через каждое слово.
   – Скажи лучше, почему так долго? Я такую фанеру не могу хранить долго. Я ведь тратить начну.
   – Я тебе начну. – У того, очевидно, не было чувства юмора. – Где Носов, на месте?
   – На месте, где ж ему быть.
   – Я ему тут еще одного работничка привез.
   – О-о, ну, этому он не обрадуется.
   – Это почему же?
   – Да у нас тут только вчера сокращение производилось.
   – Это как же?
   – Да что ты заладил – почему же? как же? Очень просто. Заводик простаивает – с материалом глухо. А этих козлов кормить надо.
   – А как же вы их сокращаете?
   – Пулей в лоб, так и сокращаем, понятно?
   – Понятно.
   – Ну, давай его сюда, поглядим. Если здоровый – то ничего, это мы гнилье сокращаем.
   Двое моих мордоворотов встали. Дверь изнутри отперли, и меня вывели наружу. Мы были в лесу.
   – Ну у него и харя, просто уголовная, – сказал «покупатель», глядя на меня. Надо сказать, что у него была не лучше.
   – А чего тебе харя? – «Продавец» оказался совсем стариком. – Главное, чтобы руки-ноги.
   – Не скажи, главное, чтобы дисциплина. Ну, давайте, – обратился он к моим мордоворотам. – Ведите его на базу в отстойник.
   Меня повели. Пройдя метров двести по лесной тропинке, я понял, что идти мы еще будем долго. Я-то был не прочь прогуляться. Было время подумать. Стоило ли мне вообще туда идти. Может, лучше теперь грохнуть этих и дернуть? Но что-то мне говорило: иди! Иди! Все будет хорошо, замечательно даже.
   Настроение было праздничное. Удивительное дело это настроение: когда все хорошо – грустят люди, когда все плохо – радуются. Ну, в общем, шел я, вдыхал воздух и наслаждался природой. Истосковался я по ней с этой вокзальной жизнью.
   Наконец мы уткнулись в частокол. Перед нами открылись ворота, сплетенные из толстых веток. Ворота открыли какие-то смуглые оборванцы – цыгане, наверное. Мы прошли ворота – перед нами открылось удивительное зрелище. Огромное поселение разлеглось прямо под широкими, плотными шапками высоких сосен. По всему было видно, что хозяевам не хотелось бросаться в глаза вертолетчикам. Проходя мимо хвойных строений, я наблюдал странных людей. Лица их были бледны, а главное – на их ногах были… кандалы! Самые настоящие кандалы. Потом мы прошли, пригибаясь, под навесом с матерчатыми листочками… Забыл, как он называется, этот навес. Ну, знаете, конечно, – как у военных, для конспирации. И пришли ко входу в какую-то землянку.
   – Проходи и сиди тихо, – сказал один из провожатых.
   Я оказался в глубокой, но сухой яме. Света почти не было, но он мне был не нужен, чтобы достать из кармана выкидуху. Удивительно, что эти идиоты до сих пор не обыскали меня. Может быть, я сделал излишнюю предосторожность, но все же перепрятал нож из кармана в ботинок. Как вы думаете, где я оказался? Что это было за место? Какой такой завод? Какие материалы? Ясно было только одно: я был чем-то вроде раба, именно раба, даже не заключенного. Меня разбирало любопытство. Такого я себе даже представить не мог. Я – раб на плантации. Но кто они, мои хозяева? Ведь не могут же так просто обычные гады без крыши устроить в Подмосковье маленькую гитлеровскую Германию? Нет, они должны быть не простыми ребятами. И та фанера, о которой шла речь подле грузовичка, тоже не могла быть обычной. Я имею в виду – не могла быть обычных размеров. Наверняка это были настоящие деньжищи. Я чувствовал, что это было целое состояние. Потом я, конечно, узнал, что это был за лагерь такой. Туда свозили всякий сброд – или бездомный, или перед кем-то в чем-то провинившийся, как самую дешевую силу. Другими словами – бесплатно, в рабство одноразового пользования. Это значит, что, когда они отрабатывали свое, им не давали вольную, не назначали пенсий, а попросту кончали.
   Производили там, понятное дело, не мороженое. Стряпали там наркотики, и причем низкого качества. Главное – продать. А там пусть колются и подыхают. Владелец этой и еще множества таких же контор по всему Союзу… Нет, этого говорить я не буду – назову лишь начальника того подпольного завода… или нет, пока и его называть не стану, тем более что вам уже нет до него никакого дела, потому что он вот уже десять лет как живет за границей. Я знаю, что у него сейчас не один свой островок в океане.
   Вот, значит, куда я попал. Тогда удача была со мной – я этого не мог не чувствовать, а потому не переживал особенно, что со мной может что-нибудь случиться.
   Вдруг дверца наверху распахнулась, и я узнал того старика, что привез меня на продажу – или в подарок.
   – Скажите, а вы меня продаете или дарите?
   – Выходи, выходи, дорогой, – торопил старик.
   – Если «дорогой», так, скорее всего, продаете.
   – Считай, что я тебя не дарю, не продаю, я тебя отрываю от сердца.
   Двое мордоворотов были по-прежнему рядом. Шутки старика они отмечали уродливой гримасой понимания.
   – А вы, наверное, большой человек, если за вами ходят такие жеребята.
   – Угадал, сынок, угадал – большой человек.
   – Ну, тогда поди сюда, большой человек, – сказал я, быстро притянув старика за волосы и приставив к его горлу выкидуху.
   Жлобы чуть не лопнули от неожиданности.
   – Спокойно, спокойно, ребятишки. Ну-ка, взяли дедушку за задние лапки. Один за правую, другой за левую. Помогайте, не ленитесь. Если мы его понесем, то быстрее будет.
   – Старик, прости, – завопил один, – бля буду, не заметят.
   – Делай, что он говорит, – прохрипел из-под ножа крутой старичок.
   Те взяли его за ноги, и мы потащили старика из-под навеса.
   – Сынок, послушай меня, – опять захрипел старик, – ты отсюда не выберешься. Там ведь повсюду мальчишки с автоматами. Завидят нас – так всех положат.
   – Нет, старик, – отвечал я, – не положат. Разве им тебя не жалко будет?
   – Не будет, сынок. Они отсюда никого не выпустят. Слишком много потерять могут, если ты сбежишь отсюда.
   – Ну ладно, поглядим.
   – Нет, погоди. Давай договоримся. У меня в машине очень много денег. Столько, что тебе и не снилось. Могу поделиться.
   – Про деньги знаю, старик. Деньги все заберу.
   – Ах, сука! Что ж ты такой колючий. Не договоришься. Дай я пойду на своих – они тогда не просекут.
   Это предложение показалось мне стоящим.
   – Только попроси своих братков, чтобы они выкинули свои пукалки. Один из-за пазухи, другой из-за пояса.
   – Делайте, что он говорит, – сердито повторил старик.
   – Так, а теперь пусть они пройдут вперед и следуют к воротам, – поднимая пистолеты, сказал я. – А мы последуем с тобой, большой человек, за ними. Повспоминаем заодно, где наши денежки.
   Оказалось, что старик не врал. В кузове лежал закрытый чемодан с кругленькой суммой – сто двадцать тысяч рублей. Конечно, это были не совсем уж бешеные деньги, но все же – десять новых автомобилей «Волга».
   Большого человека и его соколиков я связал и посадил в кузове. Чемодан взял в кабину, вытащив прежде из кабины стукнутого слегка водителя. Он меня вовсе не видел. Я оставил его там же валяться. Сел за руль и поехал. Подъехал к трассе, пересек ее, отъехал на километр в глубь леса. Взял лежащий под сиденьем шланг, вставил в выхлопную трубу один конец, а другой засунул в узкую щель кузова. Оставил машину пыхтеть, а сам пошел к трассе.
   Очень скоро по Москве в прекрасном настроении шел очень молодой и состоятельный человек…
   – Опять вы, Чирков, все к благородному разбойнику свели.
   – А я и есть благородный разбойник, – очень серьезно сказал Чирков.
   Денек этот у Чиркова был, что и говорить, деятельный. После допроса ему предстояло встретиться со своим адвокатом Сосновским. Сосновский на следственных действиях, проводимых с его подзащитным, участвовал нерегулярно, хотя ему положено было, – Чирков писал заявления, что присутствие адвоката не обязательно. Считал, что его дело до суда все равно не дойдет. Болотов сам несколько раз предлагал найти Чиркову другого адвоката, но Чирков отмахивался – ничего, старик вам доверяет.
   – Эх, Виктор Степанович, дорогой вы мой, – весело щебетал Сосновский, когда они оказались вдвоем с Чирковым, – никакой адвокат, будь он сто пядей во лбу, не сможет спасти вас от высшей меры. Я согласен с вами, что необходимо бежать.
   – Не от вас ли я слышал, что сбежать из Бутырки невозможно?
   – А я на что? Скажите, а я вам на что? Я все устроил. Я договорился. Вернее, настоял, чтобы вас допросили непременно в прокуратуре.
   – Зачем? Меня и здесь неплохо допрашивают, – ухмыльнулся Чирков.
   – Потому что из Бутырки никто еще не бежал, – с расстановкой проговорил Сосновский.
   – По-ни-маю, – кивнул узник. – Мне необходима помощь со стороны.
   – Все готово. Всё и все.
   – Как это – всё? Кто это – все?
   – Неужели вы думаете, что у вас на воле совсем нет друзей?
   – О ком это ты? – встрепенулся Чирков.
   – Об этом узнаете позже. Сейчас это вас не должно беспокоить. Слушайте внимательно. Завтра вас повезут часов в двенадцать в прокуратуру, где на допросе будет присутствовать прокурор… На полпути дорогу перекроет автобус. Все, кто будет сидеть за рулем и рядом, будут уничтожены – я говорю о вашем сопровождении. Вы должны избавиться от них и открыть дверь изнутри. Я принес вам кое-что, что может вам помочь…
   На следующий день, когда Чиркова сажали в машину, он уже считал себя свободным человеком. Но увы – не суждено ему было стать свободным. За его свободу отдали жизнь четверо джентльменов и водитель с сопровождающим. На беду, в тот самый момент, когда из автобуса открыли огонь, рядом оказался взвод солдат внутренней службы. Чиркову просто повезло, что он не успел убить своих конвоиров.
   Хотя даже если бы и успел, это никак не могло изменить его будущий расстрельный приговор.
   «Где тот молодой счастливый человек? – думал Чирков, когда его били палками по ребрам озверевшие охранники Бутырки. – Остался старый неудачник».

Глава 26. О ЖЕНЩИНАХ

   – Слушаю вас, – ответил на английском языке приятный женский голос.
   – Хелло, вас беспокоит следователь Турецкий. Генеральная прокуратура России, – отрекомендовался он по-английски. – Могу ли я поговорить с мистером Реддвеем?
   – Один момент, – ответил приятный женский голос, и Турецкий услышал в трубке мелодию группы «Куин».
   – О, Саша, – послышался через несколько секунд низкий голос Реддвея. – Очень рад тебя слышать. Как твои дела?
   – Нет проблем! – ответил Турецкий Питеру излюбленной американцами фразой.
   За время работы в «Пятом левеле» Турецкий быстро уловил это универсальное американское выражение, которое подходило на все случаи жизни.
   – Приезжай к нам! Работы полно. И женского состава тоже!
   Турецкий услышал на том конце провода игривый женский шепот и какую-то возню. Международная линия отличалась завидной слышимостью.
   – Лучше ты к нам, Питер, приезжай!
   – О, с удовольствием! Как там с женщинами?
   – Русские женщины – лучшие в мире, – патриотически заметил Турецкий. – Но у меня и сейчас к тебе вопрос, – перешел на рабочий тон Александр.
   – По новогорской авиакатастрофе? – перебил Турецкого Реддвей, с удовольствием демонстрируя свою осведомленность.
   – Да, – спокойно ответил Турецкий. – Как ты считаешь, тут может быть замешан Пакистан?
   Полковник несколько секунд думал.
   – Если учесть, что везли в Индию военные самолеты, – сказал он серьезно, – то вполне возможно. У нас тут имеется кое-какая информация. Пакистан в последнее время проявляет чрезмерную активность из-за того, что его ядерная программа отстает от индийской на пять – семь лет. К тому же у Индии нет носителей, способных доставлять бомбы к цели. В их ситуации они могут использовать в качестве носителей и самолеты.
   Турецкий очень хорошо понял Реддвея. Безусловно, бывший заместитель директора ЦРУ имел более конкретную информацию по Пакистану и Индии, но сообщить ее, по всей видимости, не имел полномочий.
   – Спасибо, Питер, – поблагодарил Турецкий. – Передавай привет всем нашим ребятам!
   – Обязательно передам, – снова перешел на шутливый тон Реддвей. – И девушкам?
   – Аск?!

Глава 27. ПЯТАЯ КАТЕГОРИЯ

   Разговор с Савельевой можно было перенести на утро, но Турецкий, вспомнив, что ему придется торчать вечером в гостиничном номере, который уже порядком надоел, решил передопросить жену штурмана сегодня. Она поспешно открыла ему дверь, молча кивнула на приветствие.
   – Проходите, – коротко бросила на ходу, скрываясь в комнате.
   Он услышал, как Савельева взяла телефонную трубку и вернулась к прерванному разговору. Судя по тому, как Елена Георгиевна нехотя соглашалась с кем-то и сухо благодарила, Александр понял, что на том конце провода ей навязчиво выражают свое сочувствие.
   На вид Савельевой было лет двадцать пять. Но Турецкий знал от Сабашова, что ей тридцать, что она была замужем за Савельевым шесть лет и что у них не было детей.
   Это была интересная для мужского исследования женщина.
   Лет до тридцати опыт общения с женщинами у Александра был довольно конкретный. Он делил их на четыре категории. В первую входили женщины, с которыми хотелось заниматься сексом, не тратя лишних слов и времени на ухаживания. Он готов был в отношении них согласиться с определением Зайдулина – стервы. Для второй – он старался употреблять юридические термины типа «допрос», «экспертиза», проводить деловые переговоры и ничего более. В отдельную категорию были выделены жены его друзей и коллег – с ними он научился легко улыбаться и вести поверхностные бесполые беседы. Четвертая состояла из женщин, яростно оказывавших сопротивление любому мужскому началу, которых хотелось страстно добиваться, и сам процесс этой борьбы доставлял столько удовольствия, что Турецкий, бывало, очень расстраивался, если победа доставалась легко. Александр сразу определял категорию встреченной им женщины и четко намечал линию поведения по отношению к ней.
   После тридцати накопившийся опыт общения с женской половиной позволил Турецкому обнаружить пятую категорию – женщин, искренне колеблющихся в любой момент общения с мужчиной. Прежде он считал, что все женщины знают, несмотря на двусмысленность их поведения, чего они хотят в тот или иной момент. По крайней мере, вопрос, хочет она с тобой спать или нет, решался женщиной быстро. А будет ли она это делать и почему – это было уже второе и третье. И над этим приходилось порой ломать голову. Но для женщины последней категории вопрос, хочет ли она с тобой лечь в постель или нет, мучительно решался ею даже после того, когда она позволяла мужчине снять с себя нижнее белье.
   В квартире у Савельевой Турецкому показалось, что он встретил женщину из пятой категории.
   Закончив разговор, Елена Георгиевна с явным облегчением повесила трубку.
   – Я была уже сегодня в прокуратуре, но ни вас, ни Валентина Дмитриевича не застала, – сразу, без предисловий обратилась она к Турецкому. – Что с моим мужем? Как мне все это понимать?
   – Не волнуйтесь, пожалуйста, – сказал следователь стандартную для подобных случаев фразу. – Есть разные версии. Одна из них, что, может быть, останки вашего мужа оказались вне обломков самолета, – Александр заметил, как Савельеву нервно передернуло от слова «останки». – Такое бывает. – Турецкий помолчал, прежде чем сказать следующее. – Но может быть, вашего мужа не было в самолете в момент катастрофы.
   – Как это – может быть? – широко распахнула глаза Савельева.
   – А вот это предстоит выяснить. И надеюсь, что вы сможете нам помочь.
   Елена Георгиевна неопределенно пожала плечами.
   – В беседе со следователем Сабашовым вы сказали, что ваш муж всегда брал в полет фотоаппарат марки «Никон», – Турецкий взглянул на множество развешанных на стенах фотографий. Турецкий с любопытством отметил, что среди всех этих пейзажей был всего лишь один портрет Елены. «Не любил Савельев снимать свою жену», – подумал следователь.
   – Да, всегда, – подтвердила Елена. – И в тот раз тоже.
   – Вы не могли бы показать документы на фотоаппарат? – попросил он вслух.
   – Пожалуйста, – не сразу сказала Елена.
   Она несколько секунд вспоминала, где их искать. Потом подошла к книжному шкафу и встала на стул.
   – Вам помочь? – предложил Турецкий.
   – Давайте уж я вам буду помогать, – со странной улыбкой ответила Елена Георгиевна.
   В какой– то момент она почувствовала, что Турецкий ее рассматривает. И не просто рассматривает, а по-мужски оценивает. Елена была одета в легкие широкие брюки и свободную майку навыпуск. Но под свободной одеждой без труда угадывалось упругое тело. Движения ее были исполнены природного достоинства. Александр знал, что редко встречаются женщины, у которых любой жест, обычное движение руки, незначительный поворот головы наполнены таким будоражащим женским магнетизмом.
   Елена нашла нужные документы. Когда она сходила со стула, Турецкий оказался рядом и подал ей руку.
   – По-моему, вот это, – протянула она бумаги следователю.
   Он нашел в документах номер фотоаппарата, который, конечно, не совпадал с номером найденного среди обломков. Пришлось составлять протокол добровольной выдачи документов на пресловутый фотоаппарат. Пока Турецкий составлял документы, Елена вопросительно смотрела на него, ожидая разъяснений. Он чувствовал совсем близко ее дыхание, но долго ничего не говорил.
   – Я могу сказать только одно, что в самолете найден не этот фотоаппарат, – наконец нарушил молчание следователь.
   – Он жив! – невольно вырвалось у Савельевой.
   Турецкий отметил, что в голосе Елены послышались не только радостные, но и мучительные нотки.
   «Наверное, это можно понять, – подумал он. – Если его не было в самолете, для нее теперь встает сразу много вопросов: почему не было? Где он был тогда? И где находится сейчас?»
   В этот момент раздался звонок в дверь – электрический птичий щебет. Елена Георгиевна пошла открывать.
   На пороге стояла мать Савельева – высокая брюнетка с суровым выражением лица.
   – Здравствуйте, Ирина Васильевна, – несколько напряженно сказала Елена Георгиевна. – Проходите.
   Мать Савельева не ответила на приветствие. Чувствовалось, что отношения между свекровью и невесткой натянутые. Свекровь, помедлив, зашла в прихожую, но вдруг остановилась, увидев на вешалке чужую мужскую одежду. Она криво усмехнулась и уничтожающе посмотрела на невестку. Елена тут же приняла независимый вид, ясно давая понять, что ничего объяснять не собирается. И уж тем более оправдываться.
   – Если Андрей окажется жив, он вернется к тебе только через мой труп! – жестко бросила свекровь Елене.
   – А это уже буду решать я! И только я! – с тихой уверенностью парировала Савельева.
   Две женщины еще несколько секунд с ненавистью смотрели друг другу в глаза. Елена холодно, с превосходством улыбалась. А свекровь – еле сдерживалась, чтобы не ударить ее.
   – А вы зачем, собственно, пришли? – спросила Елена Георгиевна.
   – Ни за чем! – выкрикнула Савельева, и Турецкий услышал, как громко хлопнула входная дверь.
   Елена вернулась в комнату не сразу. Ей было не по себе: и потому, что произошла отвратительная сцена со свекровью, и потому, что Турецкий стал ее свидетелем.
   – У вас не будет сигареты? – обратилась она к Александру.
   Он протянул ей открытую пачку. Она дождалась, когда он поднесет зажигалку к ее сигарете, при этом с неприятным любопытством, бесцеремонно взглянула ему в глаза. Турецкий усмехнулся про себя. «Женщина в отчаянии, – охарактеризовал он Елену в этот момент, – однако держится молодцом!» Елена неумело затянулась. Угадывалось, что курила она редко.
   – Можно и мне закурить? – спросил Александр.
   Она кивнула, даже не взглянув на него. Турецкий закурил и поискал глазами пепельницу. Он нашел ее на журнальном столике возле двери в соседнюю комнату. Беря пепельницу, Александр мельком заглянул туда – это была спальня. Турецкого позабавили огромная медвежья шкура над большой двуспальной кроватью и повешенное на шкуре охотничье ружье. Что-то в этом было претенциозное и книжное.
   «Как в чеховской пьесе, – подумал Александр. – Если ружье висит на стене в первом акте, то к концу последнего оно должно обязательно выстрелить!»
   – Я читал протокол вашего первого допроса. Вы наблюдали момент катастрофы.
   – Да, – недружелюбно ответила Савельева.
   Видно, что сцена со свекровью сильно выбила ее из колеи.
   – А почему вы в тот момент стояли у окна? – продолжал Турецкий.
   Она взглянула на него более чем холодно:
   – А это уже мое личное дело!
   – Хорошо, – спокойно сказал Турецкий. – У какого окна вы стояли? Надеюсь, это не очень личный вопрос?
   Турецкий понял, что перегибает палку, что чисто по-человечески он не прав. Он попытался войти в ее положение и представить, что у этой женщины несколько дней назад погиб муж и погиб на ее глазах. А теперь – может, и не погиб, а исчез, что было для измученного неопределенностью человека не намного лучше. Все это он понимал, но в то же время почему-то не чувствовал жалости к Савельевой. Может быть, потому, что накопилась усталость, или же оттого, что Елена Георгиевна немного раздражала его – чем, он еще не мог понять.
   Она подошла к окну. Он встал за ее спиной чуть сбоку и уловил, как при взгляде в окно дрогнули ее губы. Женщина была на грани нервного срыва.
   – Я должен повторно допросить вас здесь или в прокуратуре и задать вам несколько вопросов, касающихся вашей личной жизни. Поймите, все это может иметь отношение к исчезновению вашего мужа.
   – Хорошо, – тихо сказала Елена. – Я стояла у окна, потому что делала это все шесть лет, которые мы живем вместе. И муж знал об этом. Он говорил, ему так спокойнее, когда я смотрю на взлет их самолета.
   Она помолчала и вдруг произнесла:
   – Вы знаете, он ведь не был летчиком.
   – То есть? – Турецкий вопросительно взглянул на Елену.
   – Он не любил летать. Представляете себе летчика, который боится высоты? – Она задумалась. – И вообще, мне кажется, он предчувствовал тогда, что должно что-то случиться.
   Разбираться в женских предчувствиях Турецкому сейчас не хотелось, хотя по своему опыту он знал, что в них можно отыскать интересное и даже нечто полезное для следствия.
   – Могу я попросить у вас стакан воды? – неожиданно обратился он к Елене.
   Турецкий давно уже ощущал сухость во рту от водки, выпитой в кафе с Сабашовым.
   – Нет, – быстро произнесла она – раньше, чем подумала, но тут же в замешательстве добавила: – Извините, я сейчас.
   Она прошла на кухню, налила воды из чайника, вернулась. Турецкий протянул руку, чтобы взять стакан. Но Елена Георгиевна демонстративно поставила его перед ним на стол.
   «Или она очень странная, или я ей жутко отвратителен», – подумал Турецкий и решил, что на сегодня его работа закончена.
   И тут Елена резко наклонилась вперед, закрыв лицо руками. Мгновение она сидела неподвижно и вдруг заплакала навзрыд.
   Это была настоящая истерика. Вначале Турецкий попытался привести ее в чувство с помощью воды и валерианы. Потом он сильно встряхнул ее, но и это не помогло. Из ее груди вырывались тяжелые и неестественные всхлипывания. Турецкий потащил Савельеву в ванную и не церемонясь подставил ее голову под струю из-под крана. Задыхаясь от попадающей в нос и рот воды, Елена неровно задышала, спазмы привели ее в себя. И она заплакала уже с облегчением – не сдерживаясь и не стыдясь.