Незнанский Фридрих Евсеевич. Убить ворона

   В 15.00 Турецкий вежливо рассматривал головы аборигенских идолов, в изобилии развешанные по стенам приемной военного намибийского ведомства. В 16.00 он предпринял попытку, пристойную только для пятилетнего ребенка, – узнать, из чего вылеплены эти местные страшилища. Никто не появлялся. В 17.00 Александр, как тигр в клетке, тупо мерил шагами просторную комнату. В 18.00 ему казалось, что зияющие провалы, которыми обозначались глаза висящих чудовищ, начали светиться зловещим блеском. Министр на встречу не пришел. Взбешенный Турецкий бросился было в российское посольство, но ему сказали, что Геннадий Александрович утром покинул резиденцию и отправился на охоту.
   «Хорош гусь! Теперь понятно, почему он пребывает в сладком неведении относительно катастрофы. Мог бы непредвиденному помощнику побольше внимания уделить. Все-таки речь идет об интересах страны».
   Весь следующий день Александр изнывал от безделья и ожидания посла. Жара, казалось, накачивалась томлением, сообразуясь с внутренним состоянием Турецкого. Неожиданно в шестнадцать ноль-ноль в номер Александра ворвался без стука бравый негр и отчеканил на ломаном английском языке, что господин министр ожидает русского журналиста уже целый час. Турецкий спешно сгреб аптечные подарки и, забыв накинуть приготовленный для такого случая костюм, помчался на встречу. По дороге он вспомнил, что на нем болтается пляжная рубашка с коротким рукавом, что категорически запрещалось на официальных приемах, но, следуя заповедям о дурных приметах, он решил не возвращаться.
   Милейший, степенный Ката Зия Ман Дук Лаш походил на знаменитого обжору Карлсона, только без пропеллера и черного, как ночь. Он заулыбался так сладко, будто слопал ложку любимого варенья.
   – Господин министр не смог вчера со мной встретиться? – Турецкий намеренно допустил бестактность.
   – Ах да. – Глаза Ката Зия Ман Дук Лаша выражали саму наивность. – Вчера в обед я стал баюкать свою крошку. Девочка уснула прямо на руках, и мне жалко было положить ее в кровать. Пришлось ждать, когда она проснется.
   «Здорова же малышка дрыхнуть, старый хрен». Турецкий вспомнил предупреждения посла об отношении намибийцев к такой строгой философской категории, как время. "Да, нам с нашим расписанным по минутам городским сумасшествием трудно понять африканское безвременье. Это похоже на уютное деревенское обещание: загляну как-нибудь на днях к вам на часок после обеда.
   Министр и не думал извиняться. Он по-отечески выспросил у Турецкого про всех его живущих и похороненных родственников, подробно остановившись на детях.
   – Господин министр, я имею поручение посетить наших летчиков в тюрьме, передать им приветы. У них ведь тоже есть матери, по ним тоже плачут детки. – Турецкий решил долго не затягивать объяснения цели своего визита.
   «Петушок» качал головой в такт слезливой мелодии речей Турецкого.
   – Конечно, конечно, вы прямо сейчас получите разрешение на свидание. Мы гуманная страна, и все права человека в Намибии гарантируются.
   Первое дело было сработано неожиданно лихо. Второе представлялось Турецкому намного сложнее. Он приступил к реализации плана, который получил скромное название: «Петушиные гребешки».
   – Господин министр, я журналист, я приехал сюда, чтобы рассказать нашему народу о вашем народе. Моя цель – способствовать пониманию между нашими странами, ради блага простых намибийцев и простых русских. – Фу! Турецкий даже задохнулся от недостатка кислорода: на такую высоту он воспарил.
   Министр слушал с благосклонным прищуром, будто вся эта речь предназначалась лично ему. Впрочем, это так и было. Турецкий, что называется, «разводил» государственное лицо. Он долго и витиевато распространялся о скорби всего русского народа по поводу трагедии в Намибии, о желании помочь страждущим, о жгучем интересе, который испытывают его соотечественники к древней великой Африке. Словом, он чувствовал себя в шкуре известного литературного героя Остапа Бендера, и его тоже несло. Порой он даже изящно взмахивал рукой, поправляя невидимый шарф – непременный атрибут великого комбинатора. Однако министр не читал Ильфа и Петрова и воспринимал излияния Александра, вероятно, как образец чистейшей высокой моды, которая обращена лично к нему – доблестному петушку, энергично расправляющемуся со своими курочками. Когда «клиент» совсем расслабился, Турецкий закинул удочку, что неплохо бы ему посмотреть на этого убийцу, монстра – истребитель «Су», который оказался томагавком войны между двумя великими державами. Но на эту дружественную инициативу Ката Зия Ман Дук Лаш среагировал хотя и доброй, но хитрющей улыбкой, означающей, что Карлсона запросто не проведешь. Тогда Турецкий ввел на театр боев тяжелую артиллерию – ловким движением он извлек из портфеля аптечные запасы. Расчет оказался верен. Противник в прямом смысле «рассиропился», уверяя, что именно эта розовая вода поможет ему избавиться от изжоги.
   Министр выразил желание лично сопровождать Турецкого при осмотре присвоенного их ведомством груза. Александр ожидал увидеть всякое, но то, что предстало перед ним, превосходило любое воображение. В большом ангаре, сооруженном, по-видимому, недавно специально для «сушки», стоял блестящий, словно начищенная кастрюлька, красавец – гордость русской военной авиации. Кто-то постарался даже прикрутить к нему крылья. Словом, издалека самолет производил впечатление вполне обычного летательного аппарата. Но уже по мере приближения к нему Турецкого все настойчивее охватывало ощущение, что он присутствует в каком-то музее восковых фигур, где экспонаты похожи на оригинал точь-в-точь, но лишены живой плоти.
   – Проходите, проходите, – Ката Зия Ман Дук Лаш обратил внимание на замешательство Турецкого и как гостеприимный хозяин пытался создать непринужденную обстановку. Они забрались в самолет по веревочной лестнице и застали поразительную картину. Прямо по центру его была раскинута роскошная шкура леопарда, на которой возлежала не менее роскошная черная девушка, перелистывающая иллюстрированный журнал.
   "Стоило бы господину министру поменять имя: «петушок, который разводит курочек в самолетах». Девушка томно прошествовала к гостям и повисла у господина министра на талии, с интересом разглядывая белого. Через какое-то время в тесном самолете соорудился маленький черный гарем, заполнившийся еще тремя негритянками. Они окружили Ката Зия Ман Дук Лаша и защебетали с ним. Пока девушки выясняли отношения со своим покровителем, Турецкий оглядывался вокруг – самолет оказался совершенно пустым. Собственно, это был только корпус.
   – Ай-ай-ай! Нехорошо пренебрегать веселой компанией. Девушки могут обидеться, – за спиной хитро прищуривался господин министр.
   – А где же… приборы, моторы, вооружение?
   – Какие приборы? А не было никаких приборов… – В этот момент Турецкому показалось, что в заплывших глазках министра выразилось гораздо больше понимания и хитрости, чем можно было подумать раньше.
   Министр встал в торжественную позу и произнес слова, которые, видно, заранее готовились целым министерством.
   – Наша страна решила вернуть России ее самолет. Думаю, ваш Президент по достоинству оценит этот жест доброй воли.
   «Ах, сволочь, – подумал Турецкий, – растащили все на сувениры или продали тому же американцу, который так скоренько смотался из страны. А теперь – жест доброй воли. Показал бы я тебе сейчас один жест, боюсь, не поймешь!»
   …В намибийской «Бутырке» к Турецкому отнеслись сверхлюбезно – все-таки он теперь был человеком всесильного военного министра. Для начала Александр решил поговорить с первым пилотом, но в ответ на его просьбу власти как-то замялись и буквально навязали ему на свидание штурмана. Турецкого подвели к железной клетке и попросили не приближаться к прутьям на близкое расстояние.
   В клетке сидело всклокоченное, давно нечесанное, немытое существо, покрытое безобразными язвами. Зрелище было не для слабонервных. Казалось, существо витает в каком-то своем придуманном мире, однако, увидев Турецкого, мужчина встрепенулся и нечленораздельно замычал. Наклонившийся к плечу Александра начальник тюрьмы, гордящийся своими знаниями английского, прокричал, будто русский сыщик был глухим:
   – Ай эм сори! Хи из крейзи! Крейзи!
   На звук заключенный подбежал к прутьям и издал угрожающий рык. Начальник тюрьмы, несмотря на порядочное расстояние, отшатнулся, хватая за руку Турецкого, что, вероятно, означало проявление заботы о безопасности иностранного гостя. Но Александра уже стала раздражать навязчивая опека намибийца.
   – Позвольте я поговорю с соотечественником, – Турецкий действовал решительно, чувствуя за собой ауру высокого покровительства.
   Он подошел к решетке вплотную:
   – Я из России.
   Мужчина молчал.
   – Я из России. Понимаете? Видите меня?
   Мужчина плакал. Из его прозрачных, растворившихся глаз вытекали мутные капельки.
   – Я-я… по-о-онима-а-аю, – трубочкой сложенных губ с трудом вытягивал он слова из воздуха. – До-о-о-мо-ой! Ма-а-ама…
   – Скоро! Скоро домой! – Турецкому самому впору было заплакать. – Что с вами случилось? Что? От вашего рассказа будет зависеть и ваше возвращение.
   Но, по– видимому, причинно-следственные связи уже не давались штурману. Он сжался в комок, словно заново переживая страшные минуты авиакатастрофы, и протяжно завыл. Турецкий попытался успокоить несчастного, но слова плохо доходили до него. Александр был взбешен, что больные заключенные содержатся в таких условиях, и приготовил гневную тираду для посла. Свидание произвело на него тягостное впечатление -это был отвратительный пример того, как государство отворачивается от своих граждан, попавших в беду. Уже в двери Турецкий услышал призывное, жалобное мычание, оглянулся – штурман протягивал красные пораненные руки сквозь щели клетки, и в глазах его обозначилась тоска.
   – Мы-ы-ы… лете-е-етели-и. Вдруг че-ер-ная-я ту-уча. Закрыла все не-ебо! – Человек силился еще что-то рассказать, но не смог.

Глава 37. ПОДАРОК

   Турецкий был, как ни странно, в приподнятом настроении. Путешествие в Намибию, в отличие от пакистанского, поставило еще несколько вопросов, и это было прекрасно. Чем больше вопросов, тем скорее найдется ответ. Теперь в Новогорске необходимо прежде всего найти этого Бурчуладзе. Он надеялся, что Валентин Дмитриевич кое-что выяснит к его приезду. Интересно, нашел ли Сабашов цирковую подругу штурмана Савельева?
   – Что-нибудь желаете? – отвлекла его от мыслей стюардесса, разносившая подносы с сувенирами.
   – А сувенирной водки у вас не будет? – спросил у нее Турецкий.
   – Пожалуйста, – предложила она изящные керамические фигурки женщин, внутрь которых была налита водка.
   Александр любил, когда вещь совмещала в себе и красоту, и функциональность.
   Пройдя таможню, Турецкий вышел в зал прибытия Шереметьева. Он сразу купил несколько свежих газет – в самолете оказались вчерашние – и банку пива. Поискав глазами и не найдя, где можно было бы сесть, Александр прислонился к большому рекламному щиту. Он пробежал глазами несколько газетных статей: переворотов за время его отсутствия не произошло, Президент тот же. Можно продолжать спокойно жить и работать.
   Он шагнул вперед и налетел на женщину, стюардессу, которая вдруг с деревянным стуком плашмя упала на пол.
   – О, черт! – Турецкий механически протянул женщине руку, и вдруг его как будто током пробило: на полу лежала знакомая «циркачка» с фотографий, которые Савельева нашла в голубятне мужа. Только это была не настоящая женщина, а фотография в полный рост, наклеенная на вырезанный по фигуре фанерный щит.
   Турецкий так громко и конфузливо засмеялся, что обратил на себя внимание рядом стоящих.
   Такие рекламные фанерные фигуры во многих аэропортах России: красавица стюардесса приглашает в полет. Где-то здесь и красавец летчик должен быть. Ага, есть!
   Вот где он видел эту женщину. Один из таких щитов и в новогорском аэропорту. Только там его задвинули в угол, и потому Турецкий не обратил на него внимания раньше.
   Он продолжал смеяться, так что носильщик, кативший мимо пустую тележку, остановился.
   – Нравится баба? – кивнул ему Турецкий на муляж и снова засмеялся. – Я ее полмесяца уже ищу. Цирк!
   Теперь с Сабашовым они обнялись почти по-дружески.
   – Душ, кофе и в прокуратуру? – вопросительно глянул на Турецкого Сабашов.
   – Давайте-ка сразу по кофе где-нибудь здесь в буфете, – предложил Турецкий.
   Они сели за столик в буфете аэропорта.
   – Как обстоят дела с поиском цирковой женщины Савельева?
   – Ох уж эти цирковые артистки! – молодецки воскликнул Сабашов и принялся обстоятельно рассказывать о проделанной в этом направлении работе.
   Турецкий слушал его с серьезным выражением лица, даже переспрашивал какие-то детали. И когда Сабашов с горечью резюмировал, что все отработанные версии по этому вопросу не вывели его даже на какую-нибудь зацепку, Турецкий выдержал внушительную паузу и спокойно сказал:
   – А я вот нашел эту женщину!
   Александр с улыбкой наблюдал за реакцией Сабашова. Тот вначале смотрел с недоверием, пытаясь понять, не шутят ли с ним.
   – Где? – спросил он, наконец. На него жалко было смотреть.
   – В Москве. Но вы не расстраивайтесь, в Новогорске есть точно такая же. Хотите взглянуть?
   Турецкий водил Сабашова между рекламными щитами в новогорском аэропорту и, подмигивая коллеге, заговорщически приговаривал: «Сейчас, сейчас вы ее увидите!»
   Реакция Сабашова была прямо противоположной реакции Турецкого. Ему совсем не было смешно. Он побледнел, на лбу выступили капельки пота, а взгляд растерянно переходил с муляжной женщины на Турецкого и обратно.
   Турецкий и Сабашов рассматривали фотографии «циркачки» в кабинете прокуратуры. «Женщина» была снята издалека, и на некоторых снимках в кадр попал лишь ее фрагмент.
   – Не расстраивайтесь, Валентин Дмитриевич. Такое бывает, когда замыливается взгляд. Это все от нашей следовательской скрупулезности и тяге к точности. А иногда к материалу нужно подойти с легкостью.
   Сабашов расстроенно кивал ему в ответ.
   – Как мы не обратили внимания, что на всех фотографиях «женщина» в одной позе и с одним выражением лица? – иронично посмеивался Турецкий.
   – Мы же решили, что она цирковая артистка. А у них все улыбки заученные, – оправдывался Сабашов. – Да и позы всегда одни и те же.
   – Да, Валентин Дмитриевич, заработались мы с вами – уже женщину от муляжа отличить не можем. Разве что на ощупь!
   Турецкий похлопал Сабашова по плечу. Но тому сейчас было не до шуток.
   – Тогда зачем ему нужно было снимать эту муляжную бабу? – серьезно спросил он.
   – А вот это уже хороший вопрос, – перестал подтрунивать Турецкий. – Вы, Валентин Дмитриевич, занимались когда-нибудь фотографией?
   – Да так, щелкал семью на память.
   – Я, конечно, тоже дилетант, но, по-моему, здесь фокус не на «женщину». А на птиц.
   – Похоже, похоже, – оживился он.
   – И композиционно все на фотографии так…
   – Как будто бы его женщина не очень интересовала, – перебил Сабашов.
   – Еще бы! Кого может заинтересовать муляж?
   – Тогда получается, что его интересовали голуби, – Сабашов снял очки и протер платком линзы.
   – Как заядлого голубятника его, конечно, могли интересовать голуби. Но, наверное, не такие вот – обычные, как эти.
   – Верно. Здесь действительно не декоративные голуби. А у Савельева всегда были только редкие, породистые.
   Звоня в дверь Савельевой, Турецкий был рад тому, что имелся для визита деловой повод. После той ночи они больше не виделись. И хотя Турецкого так и подмывало позвонить, он вначале решил повременить, им обоим надо было подумать.
   Он не был уверен, что в ту ночь Елена не поддалась всего лишь минутному желанию. А значит, после мог быть момент раскаяния. Он знал, что в таких вопросах спешить нельзя. Женщине нужно дать время опомниться.
   Когда Савельева открыла дверь, Турецкий уловил, что в первую секунду она не знала, как ей себя вести. Елена вежливо предложила ему войти. И Турецкий понял, что она решила держать дистанцию.
   «Хорошо», – принял ее правила игры Турецкий.
   – Вот, дела снова привели к вам, – сказал Турецкий, доброжелательно улыбаясь.
   – Попробую вам опять помочь, – усмехнулась Елена.
   В этой фразе было столько женского обаятельного сарказма и ядовитости, что Турецкий с восхищением подумал: «Все-таки она потрясающая женщина!»
   – У меня есть для вас некоторые новости, – сказал он вслух.
   Александр увидел, как Елена напряглась, как испуганно посмотрела ему в глаза.
   – Не буду вас томить, – он сделал паузу. – И начну с главного. Я нашел эту женщину с голубями.
   Савельева глубоко и судорожно выдохнула.
   – Кто она? – с трудом задала Елена вопрос, хотя в эту минуту ее интересовало другое.
   – Во-первых, она оказалась не женщиной.
   Елена не обратила внимания на последнюю фразу Турецкого.
   – И он с ней? – задала она то, что ей хотелось узнать в первую очередь.
   – Нет, он не с ней, – ответил ей Турецкий.
   – Вы в этом уверены? И не был у нее?
   – Может быть, вас перестанут волновать эти вопросы, если я еще раз повторю, что она оказалась не женщиной. В буквальном смысле.
   Савельева с непониманием взглянула на Турецкого и странно усмехнулась. Это была замечательная усмешка. Губы Елены дрогнули чувственно и вызывающе.
   Турецкий тяжело сглотнул и принялся рассказывать ей о том, как была найдена муляжная женщина. Он закончил со смехом, но увидел, что Елена вовсе не улыбается. Она о чем-то напряженно думала.
   Турецкий правильно понял ее мысли и потому без предисловий задал следующий вопрос:
   – У вас есть какие-нибудь соображения по поводу того, где он еще может быть?
   Она покачала головой:
   – Чтобы были какие-то соображения, нужно понять хотя бы причины, по которым он скрывается!
   – Скрывается? – заинтересованно переспросил Турецкий. – А почему вы думаете, что он именно скрывается?
   – Нет, я не хотела так сказать. В общем, я не понимаю, почему он не хочет меня видеть, почему никому не сообщил, где он сейчас.
   – А раньше нечто подобное бывало?
   Елена неопределенно пожала плечами. Но Турецкий понял, что думает она сейчас о другом.
   – Хотя с другой стороны, это на него похоже. Если он и принимал какие-то поворотные решения в своей жизни, то обычно не ставил в известность близких.
   – Значит, никаких предположений у вас нет?
   Она отрицательно покачала головой.
   – Если что-то вспомните, вы знаете, где меня найти, – коротко сказал Турецкий и встал, собираясь уйти.
   – Знаю, – растерянно подтвердила Елена.
   Она посмотрела на него, и от Турецкого не скрылось ее разочарование по поводу того, что он уходит.
   Елена все время, пока они не виделись, весьма противоречиво думала о происшедшем между ними в ту ночь. Вначале она решила, что это был лишь мимолетный порыв. И что она быстро поставит Турецкого на место, когда он снова придет к ней. Но он не приходил.
   «Ну и хорошо, что все обошлось без лишних объяснений», – обрадовалась Савельева, когда поняла, что он может не прийти совсем. Два дня после этого она старалась вообще о нем не думать. А потом стала злиться.
   И вот теперь Турецкий, выяснив свои служебные вопросы, просто встал и собирался уйти, как будто бы ничего и не было в прошлый раз.
   Елена поднялась, чтобы проводить его. Руки ее беспокойно теребили манжет блузки. Она хотела казаться спокойной, но чем больше пыталась успокоиться, тем больше нервничала.
   Турецкий понял ее состояние. И почувствовал, что именно к такой Елене – нервной и взволнованной – его влечет. Александр взглянул на ее руки, которые продолжали мять манжет. Сделал к ней шаг. Руки ее замерли.
   – Хочешь, чтобы я остался? – спросил Турецкий и, не дожидаясь ответа, обнял ее.
   Она дала себя поцеловать, но при этом губы ее не ответили на его поцелуй.
   – А ты этого хочешь? – тихо произнесла она, когда Турецкий снова вопросительно посмотрел в ее глаза.
   Вместо ответа он осторожно расстегнул верхние пуговицы на ее блузке.
   Еще в прошлый раз Турецкий заметил, что Елена очень чувственна и требует особо нежного отношения к себе в постели. Чем легче было прикосновение к ее телу, тем более бурной была ответная реакция.
   Такие женщины были редкостью и находкой для любого опытного мужчины. С такими женщинами нельзя было спешить, но и медлить тоже. Они могли быстро возбудиться, но и также быстро угаснуть. Их нужно было чуть «дразнить», томить, максимально распаляя до того момента, когда они уже не в силах сдерживать свое желание. Удовольствие для них легко совмещалось с приятным мучением от ожидания.
   Турецкий расстегнул лишь несколько пуговиц. И достаточно долго его рука и губы ласкали только ее шею, мочки уха, иногда приближаясь к груди, но так и не касаясь набухших от желания сосков. Он приближал к ним иногда свои губы – сантиметр за сантиметром – и тогда чувствовал, как Елена замирала вся в ожидании прикосновения к груди, как закрывала в сладостном томлении глаза, задерживала дыхание. Он долго и медленно целовал ее.
   И вот Елена резко выдохнула, когда наконец-то почувствовала его губы на своей груди.
   Когда они были уже в постели, она стала более порывистой, хотя и пыталась себя сдерживать. При всей своей порывистости она была очень внимательна к нему. Ей хотелось показать себя опытной женщиной. Александр с улыбкой отметил, с каким азартом она пытается угадать моменты, когда ему наиболее хорошо.
   Они достигли высшей точки одновременно. При этом оба почувствовали, что полученное удовольствие у каждого как бы удвоилось от этого.
   Они лежали разгоряченные и расслабленные. Турецкий хотел поцеловать Елену, но она мягко отстранилась от него. Александр понял, что в отличие от большинства женщин, которые после кульминации медленно продолжали остывать от желания и их приходилось еще осторожно ласкать, доводя до полного расслабления, Савельева в этом больше походила на мужчин. После вершинной точки она мгновенно успокаивалась.
   Турецкий слушал, как течет в душе вода. Елена долго не возвращалась из ванной.
   "Наверное, опять пытается прийти в себя и осознать, что она «натворила», – с улыбкой подумал Турецкий.
   Александр нашел сигареты и закурил.
   «Она не столько умелая, сколько интуитивная и чувствительная, – с восторгом подумал он о Елене. – За пару месяцев любой опытный мужчина сделал бы ее потрясающей любовницей».
   «Мне бы хватило и месяца», – самодовольно усмехнулся он про себя.
   Когда Савельева вышла из ванной, в спальню она не вернулась. Турецкий услышал, что Елена возится на кухне. Когда он зашел туда, она растерянно взглянула на него.
   – Что-нибудь хочешь выпить? – неуверенно спросила Савельева.
   Он понял, что ее вновь одолело желание осознать только что происшедшее с ними.
   – Сумасшедшая! – мягко сказал он и поцеловал ее в мокрое плечо. – Прекрати сейчас же о чем-либо думать! Или я приму меры!
   Стоя под душем, Турецкий почему-то думал о штурмане Савельеве. Что-то странное ощущалось в их семейных отношениях с Еленой. Александр чувствовал, что случай с исчезновением штурмана далеко не обычный. И не только семейные неурядицы тому причиной. Хотя и в них можно почерпнуть что-то важное для следствия.
   После ванны он снова зашел на кухню к Савельевой. Она стояла у окна к нему спиной. Тело ее после душа было обмотано полотенцем. Свет она не включала. Возможно, стеснялась Турецкого. А может быть, и потому, что за окном уже светало. Он подошел к ней сзади и резким движением повернул ее к себе лицом. Наклонился поцеловать, но она подставила ему вместо губ щеку.
   – Что ты хочешь? Чай? Или что-нибудь покрепче? – повторила она свой вопрос.
   – Я хочу тебя! – Турецкий приподнял ее лицо за подбородок.
   В свете фар проехавшей машины он вдруг увидел сверкнувшую капельку воды в небольшой ложбинке между ее ключицами. Он осторожно коснулся ее языком. А пальцами провел по краю полотенца, нашел стык, где оно было закреплено, и хотел снять его с Елены.
   – Я знаю, где он еще может быть! – внезапно остановила она Турецкого, перехватив его руку.
   – Кто? – не сразу понял Александр.
   – Мой муж.
   Турецкий отпустил Елену и вышел из кухни. Через некоторое время он вернулся обратно с сигаретами.
   – Курить будешь? – протянул он Савельевой пачку.
   Она не сразу кивнула.
   – И выпить хочу! – Она достала из буфета бутылку коньяку.
   Турецкий молча налил ей.
   – И себе тоже, – настойчиво произнесла Елена, заметив, что Турецкий колеблется.
   Елена молча выпила рюмку. Турецкий терпеливо смотрел на нее в ожидании разговора. Она снова подвинула к нему свою рюмку, жестом показывая, чтобы Турецкий налил еще.
   – Знаешь, мы так странно жили с Андреем! – внезапно начала Савельева свой рассказ. – Вроде бы вместе, а вроде и совершенно врозь.
   «Так, – подумал Турецкий. – Сейчас начнет рассказывать о своей несчастной семейной жизни. И о том, каким гадом оказался ее муж!»