Страница:
Турецкий обратил внимание, что на гарантийных талонах указывалась фамилия покупателя. Ему не составило труда отыскать талон Савельевой.
– Скажите, пожалуйста, а кто обычно получал очередную партию замков? – спросил Турецкий у директора магазина.
– Вы знаете, магазинчик у нас небольшой, даже товароведа нет. Обычно все проходило через заводской склад готовой продукции. Они и привозили.
– Скажите, пожалуйста, – обратился Турецкий к начальнику цеха, занимавшегося изготовлением дверных замков. – Ваши замки действительно имеют гарантию? Один к миллиону?
Начальник цеха – грузный пожилой мужчина – сразу после предъявления Турецким удостоверения следователя стал сильно потеть.
– Да-да, конечно… – как-то слишком поспешно ответил он.
– И безо всяких исключений? – уловил некоторую неуверенность в голосе начальника Турецкий.
– В каком смысле? – чуть запнулся начальник.
– Это очень простой вопрос был, – сказал Турецкий, главный смысл вопроса как бы упрятав за словами.
Начальник цеха замялся.
– Вы имеете в виду…
– Вы знаете, что я имею в виду, – посильнее надавил следователь.
– Ладно, – вздохнул начальник. – Михаилу Ефимовичу теперь уже ничем не повредишь! А вам, по всей видимости, это очень нужно знать.
Начальник цеха некоторое время помолчал, не зная, как начать свой рассказ.
– В общем, большой охотник Михаил Ефимович был до баб! В общем, пришел он раз ко мне и говорит: "Хочу одну свою телку разыграть! Она у меня больно любит, чтоб необычно все было. И при этом становится просто бешеной бабой. Мы с ней на ее даче встречаемся. Хочу сюрприз ей сделать: всю постель там лепестками роз засыпать, шампанское разлить по всем бокалам… Я не сразу тогда понял, что он от меня хотел. А он говорит: «Я на днях этой своей телке на даче замок врезал, из нашего же магазина замок. В общем, сделай-ка мне ключи от ее замка. Я за весь замок заплачу». И показал номер… Меня посадят?…
Турецкий попросил показать ему заготовочный шаблон, по которому был сделан ключ для Резника. Начальник цеха легко и быстро нашел его.
– Скажите, а какой заготовке соответствует замок вот с этим номером? – Турецкий показал гарантийный талон на покупку замка Савельевой.
Начальник цеха посмотрел на талон.
– Так именно под этот замок я и делал ему ключи! Меня посадят?
– Вас запрут! – гаркнул Турецкий. – А ключ выбросят!
Осмотр складских и подсобных помещений цеха готовой продукции, начальником которого был Михаил Ефимович Резник, ничего не дал. Тут уже работала целая бригада, но документы были в порядке, никаких следов нарушений не обнаружено.
Турецкого заинтересовал только найденный в сейфе у Резника ключ, который не подошел ни к одной двери цеха.
– Да куда уж только не тыкали, – доложили Турецкому. – Это, может, вообще не отсюда.
– Возможно, – задумчиво произнес Турецкий.
«Если Резник хранил этот ключ в сейфе, значит, он от какой-то важной двери», – подумал он.
Турецкий в сопровождении одного из сотрудников своей группы еще раз обошел весь цех, заглядывал во все углы, но и сам ничего подозрительного не увидел.
Он собирался уже уходить и тут под лестницей обнаружил незаметную дверь – правда, без замка.
– Что у них тут?
– Старый туалет. Им уже давно не пользуются.
Турецкий заглянул в комнату. Старый туалет был заброшенным, и сразу бросалось в глаза, что им давно уже не пользовались. Огромные щиты сухой штукатурки, покрытые толстым слоем пыли, были сложены вдоль всех стен.
– Ну-ка, – кивнул Турецкий, – давайте их отодвинем.
Немного помедлив, «важняку» стали помогать. Хотя, конечно, считали, что московский «важняк» просто выделывается. Пылища стояла столбом, Турецкий умаялся сваливать тяжелые щиты и уже сам жалел, что затеял эту уборку.
– Дверь, – услышал он почти разочарованный голос.
Это действительно была дверь, но какая! Нувориши обожают ставить такие бронированные ворота на свои квартиры.
И ключ, лежавший в сейфе Резника, конечно, сразу же ее отворил.
Турецкий надеялся найти за этой дверью, наверное, сокровища Али-Бабы, или сразу все улики, или хотя бы одну, но очень важную. Он обманулся.
Довольно просторная кладовка была набита хламом. Мешки, ящики, сломанные птичьи клетки, несколько огромных дюралевых контейнеров с дырочками. Контейнеры, разумеется, тоже открыли, но ничего в них не было. Только в одном лежала пластмассовая ванночка.
Турецкий повертел белую пластмаску в руках и уже хотел ее отбросить, но вдруг вспомнил: «Стоп, именно такие ванночки нашли у замерзшего астролога Кивелиди. Если, конечно, он действительно сам замерз, без посторонней помощи. Нужно снова поднять это дело».
В прокуратуре тоже были новости – в квартире у Резника, вернее, в его подвале нашли тетрадь в линеечку, подписанную: "Тетрадь по русской литературе ученика 8 "Б" класса Лебедева Алексея".
Александр полистал страницы школьных сочинений, написанных в тетради. Одно из них было по «Грозе» Островского. В середине этого сочинения была вырвана страница.
– Интересно, да? – спросил следователь, который вел дело Резника. – А вот результаты повторной почерковедческой экспертизы.
Турецкий пробежал глазами заключение. Все то же самое, что и в первый раз, – почерк Лебедева. Но была и еще одна криминалистическая экспертиза, которая установила: бумаге, на которой была написана записка, не менее пятнадцати лет. Недостающая страница из тетради сочинений как раз и являлась «предсмертной запиской» Лебедева.
Турецкий сел и уставился на телефон.
Сейчас надо было сделать простую и очень правильную вещь – позвонить прокурору области и сказать:
– Я дурак. Савельева не виновна.
Но он этого не делал. Он сидел и тупо смотрел на черную трубку.
«А почему не виновна? А как же убийство Резника? Тут-то уж все сходится. Тут-то двух мнений быть не может». Но чем громче он кричал это себе, тем яснее понимал – может, может быть и два, и десять, и тысяча мнений. Ясно одно – Савельева никого не убивала.
Он уже протянул руку, чтобы взять этот ненавистный телефон, как тот зазвонил сам. Турецкий отдернул ладонь, словно его ударило током.
– Да, Турецкий, – наконец ответил он хрипло.
– Саша, это Меркулов. Можешь на пару дней бросить все?
– Что, опять?! – не поверил Турецкий.
– Да нет, не в этом дело. Чирков сбежал!
Глава 51. В ОГОРОДЕ БУЗИНА…
Глава 52. СТАЯ
– Скажите, пожалуйста, а кто обычно получал очередную партию замков? – спросил Турецкий у директора магазина.
– Вы знаете, магазинчик у нас небольшой, даже товароведа нет. Обычно все проходило через заводской склад готовой продукции. Они и привозили.
– Скажите, пожалуйста, – обратился Турецкий к начальнику цеха, занимавшегося изготовлением дверных замков. – Ваши замки действительно имеют гарантию? Один к миллиону?
Начальник цеха – грузный пожилой мужчина – сразу после предъявления Турецким удостоверения следователя стал сильно потеть.
– Да-да, конечно… – как-то слишком поспешно ответил он.
– И безо всяких исключений? – уловил некоторую неуверенность в голосе начальника Турецкий.
– В каком смысле? – чуть запнулся начальник.
– Это очень простой вопрос был, – сказал Турецкий, главный смысл вопроса как бы упрятав за словами.
Начальник цеха замялся.
– Вы имеете в виду…
– Вы знаете, что я имею в виду, – посильнее надавил следователь.
– Ладно, – вздохнул начальник. – Михаилу Ефимовичу теперь уже ничем не повредишь! А вам, по всей видимости, это очень нужно знать.
Начальник цеха некоторое время помолчал, не зная, как начать свой рассказ.
– В общем, большой охотник Михаил Ефимович был до баб! В общем, пришел он раз ко мне и говорит: "Хочу одну свою телку разыграть! Она у меня больно любит, чтоб необычно все было. И при этом становится просто бешеной бабой. Мы с ней на ее даче встречаемся. Хочу сюрприз ей сделать: всю постель там лепестками роз засыпать, шампанское разлить по всем бокалам… Я не сразу тогда понял, что он от меня хотел. А он говорит: «Я на днях этой своей телке на даче замок врезал, из нашего же магазина замок. В общем, сделай-ка мне ключи от ее замка. Я за весь замок заплачу». И показал номер… Меня посадят?…
Турецкий попросил показать ему заготовочный шаблон, по которому был сделан ключ для Резника. Начальник цеха легко и быстро нашел его.
– Скажите, а какой заготовке соответствует замок вот с этим номером? – Турецкий показал гарантийный талон на покупку замка Савельевой.
Начальник цеха посмотрел на талон.
– Так именно под этот замок я и делал ему ключи! Меня посадят?
– Вас запрут! – гаркнул Турецкий. – А ключ выбросят!
Осмотр складских и подсобных помещений цеха готовой продукции, начальником которого был Михаил Ефимович Резник, ничего не дал. Тут уже работала целая бригада, но документы были в порядке, никаких следов нарушений не обнаружено.
Турецкого заинтересовал только найденный в сейфе у Резника ключ, который не подошел ни к одной двери цеха.
– Да куда уж только не тыкали, – доложили Турецкому. – Это, может, вообще не отсюда.
– Возможно, – задумчиво произнес Турецкий.
«Если Резник хранил этот ключ в сейфе, значит, он от какой-то важной двери», – подумал он.
Турецкий в сопровождении одного из сотрудников своей группы еще раз обошел весь цех, заглядывал во все углы, но и сам ничего подозрительного не увидел.
Он собирался уже уходить и тут под лестницей обнаружил незаметную дверь – правда, без замка.
– Что у них тут?
– Старый туалет. Им уже давно не пользуются.
Турецкий заглянул в комнату. Старый туалет был заброшенным, и сразу бросалось в глаза, что им давно уже не пользовались. Огромные щиты сухой штукатурки, покрытые толстым слоем пыли, были сложены вдоль всех стен.
– Ну-ка, – кивнул Турецкий, – давайте их отодвинем.
Немного помедлив, «важняку» стали помогать. Хотя, конечно, считали, что московский «важняк» просто выделывается. Пылища стояла столбом, Турецкий умаялся сваливать тяжелые щиты и уже сам жалел, что затеял эту уборку.
– Дверь, – услышал он почти разочарованный голос.
Это действительно была дверь, но какая! Нувориши обожают ставить такие бронированные ворота на свои квартиры.
И ключ, лежавший в сейфе Резника, конечно, сразу же ее отворил.
Турецкий надеялся найти за этой дверью, наверное, сокровища Али-Бабы, или сразу все улики, или хотя бы одну, но очень важную. Он обманулся.
Довольно просторная кладовка была набита хламом. Мешки, ящики, сломанные птичьи клетки, несколько огромных дюралевых контейнеров с дырочками. Контейнеры, разумеется, тоже открыли, но ничего в них не было. Только в одном лежала пластмассовая ванночка.
Турецкий повертел белую пластмаску в руках и уже хотел ее отбросить, но вдруг вспомнил: «Стоп, именно такие ванночки нашли у замерзшего астролога Кивелиди. Если, конечно, он действительно сам замерз, без посторонней помощи. Нужно снова поднять это дело».
В прокуратуре тоже были новости – в квартире у Резника, вернее, в его подвале нашли тетрадь в линеечку, подписанную: "Тетрадь по русской литературе ученика 8 "Б" класса Лебедева Алексея".
Александр полистал страницы школьных сочинений, написанных в тетради. Одно из них было по «Грозе» Островского. В середине этого сочинения была вырвана страница.
– Интересно, да? – спросил следователь, который вел дело Резника. – А вот результаты повторной почерковедческой экспертизы.
Турецкий пробежал глазами заключение. Все то же самое, что и в первый раз, – почерк Лебедева. Но была и еще одна криминалистическая экспертиза, которая установила: бумаге, на которой была написана записка, не менее пятнадцати лет. Недостающая страница из тетради сочинений как раз и являлась «предсмертной запиской» Лебедева.
Турецкий сел и уставился на телефон.
Сейчас надо было сделать простую и очень правильную вещь – позвонить прокурору области и сказать:
– Я дурак. Савельева не виновна.
Но он этого не делал. Он сидел и тупо смотрел на черную трубку.
«А почему не виновна? А как же убийство Резника? Тут-то уж все сходится. Тут-то двух мнений быть не может». Но чем громче он кричал это себе, тем яснее понимал – может, может быть и два, и десять, и тысяча мнений. Ясно одно – Савельева никого не убивала.
Он уже протянул руку, чтобы взять этот ненавистный телефон, как тот зазвонил сам. Турецкий отдернул ладонь, словно его ударило током.
– Да, Турецкий, – наконец ответил он хрипло.
– Саша, это Меркулов. Можешь на пару дней бросить все?
– Что, опять?! – не поверил Турецкий.
– Да нет, не в этом дело. Чирков сбежал!
Глава 51. В ОГОРОДЕ БУЗИНА…
Москва захлебывалась от возмущения. Все киоски пестрели газетами с крупными угрожающими шапками: «Город в руках банды Чиркова»; «Самое громкое преступление века»; "Побег из «Алькатраса». Телевидение день и ночь вещало об опасности, нависшей над гражданами, – дескать, если Чирков обнаглел настолько, что устраивает себе побег среди бела дня в центре города, на глазах у всей честной милиции, то ждать хорошего скромному обывателю в собственных квартирах и на улицах города нечего. Безнаказанность вора и рецидивиста очевидна, а беспомощность органов ясна даже младенцу.
Турецкий с аэродрома не стал заезжать домой. «Брегет» показывал без одной минуты восемь, стало быть, самое время повидаться с Меркуловым, который наверняка сейчас в утренней спешке снует по квартире, бреется, поджаривает традиционную яичницу для завтрака и вспоминает о сбежавшем кофе, когда вся кухня наполняется горьковатым горелым запахом. Константин тоже холостяковал в эти дни. Своих жен они отправили в Ригу вместе. Вернее, это скорее жены оставили Турецкого и Меркулова наедине с бытом, а сами решили немного развлечься. Дочка Меркулова готовилась к экзаменам и поэтому переселилась в общагу к своим подругам. Сейчас Александр подумал, что все это к лучшему, – слишком много проблем навалилось на Константина.
Уже на лестничной площадке Турецкий понял, что картина «Утро заместителя генпрокурора», нарисованная им в воображении, недалека от реальности. От дверей Меркулова несло нестерпимым чадом сплывшего кофе.
– Привет, – Константин в белой рубашке выполнял свой последний перед выходом на работу утренний ритуал – завтрак – необычно рано.
– Малютов просит прийти потолковать, как он говорит, пораньше. В десять приедут представители Госдумы. Надо будет приготовить для них связную версию случившегося. Видал, как пресса завизжала. Теперь покоя не жди.
– А что, у нас когда-нибудь крутились спокойные дела? Где, кстати, Гриша? Ты так и не рассказал.
– Сгубил я Григория из-за собственной дурости. После расскажу. Сейчас еще не могу, сердце болит, да и история не завершена.
– Месть?
– Как ты догадался? – проиронизировал Меркулов. – Пойдем со мной к Малютову. Познакомишься… А то снимут в связи с Чирковым – и не увидишь очередного генпрокурора. Президент у нас любит публично высекать и примерно наказывать.
– Да что он, девица на подиуме, чтобы на него глазеть? Я имею в виду генерального – не Президента. Давай лучше рассказывай, что произошло. Как Чиркова упустили?
– Ну раз ты такой деловой, езжай в госпиталь МВД, допроси конвоира. Он один остался в живых. Чирков бежал, как ты понимаешь, не из стационара, а из «воронка» при перевозке на процедуры в Институт Герцена.
– Заболел, что ли? – не поверил Турецкий.
– Ага! Счас. Туфта, как ты понимаешь. Но на этот раз получилось. Грамотно, ничего не скажешь. Давай, Саша, бери лично это дело в руки. Без тебя мне не справиться. Ты же понимаешь, что найти этого подонка для нас вопрос профессионального престижа… Совести, что ли… – Меркулов не любил громкие слова, а потому несколько стушевался, благословляя Турецкого на подвиги.
Турецкий отправился в больницу МВД. В палате у высокого окошка лежал с забинтованной головой сержант конвойного полка Самойлов. Благодаря счастливой случайности, он не погиб в тот роковой день и теперь смиренно давал показания, не чувствуя никакой своей вины. Турецкий обрадовался, что врач разрешил Самойлову вставать, значит, не нужно будет сидеть в палате у постели больного, где вокруг, развесив уши, как локаторы, несут свою вахту любопытствующие.
– Писать уже можете? – осторожно прощупал почву Турецкий.
Конвоир поводил синими, отечными кистями рук.
– Не пробовал. Но вряд ли.
– Что ж. Тогда я сам заполню протокол, а вы подробно расскажете об этой истории.
– Да у меня уже все записывали. Я сидел в кабине водителя. Ехали по обычному маршруту номер три.
– Кто выдавал маршрут?
– Командир дивизиона, подполковник Петков. Ну, ехали, значит. На углу Ленинградки и Беговой на нашу машину вдруг вылетел бензовоз, так неожиданно, прямо под колеса.
– Постойте-постойте! – Перед Турецким лежала карта маршрутов, специально разработанных для транспортировки заключенных. – Угол Беговой, это разве третий маршрут? Вы что-то путаете!
– Ничего я не путаю… – замялся сержант. – Мое дело маленькое, но к чему эти маршруты составляют, не знаю. По ним разве проедешь в пробках в десять утра? Так у нас все заключенные поубегают, если мы инструкции соблюдать будем. Короче, мы всегда ездим по одному пути, где машин меньше.
– Поня-ятно, – угрожающе потянул Турецкий. Преступники, конечно, отлично знали наше российское разгильдяйство, а водитель, стало быть, погиб по собственной халатности и глупости. – Значит, вы самовольно сменили маршрут и, вероятно, ответите за это.
– Я тут ни при чем. Водитель так решил.
– По инструкции вы не имели права соглашаться. И что с бензовозом?
– Наш шофер резко отвернул и врезался в ограждение, там, знаете, по берегу железная решетка идет. Погиб… Я потерял сознание. Ничего не помню. Только короткая, яркая вспышка перед глазами. Подумал, каюк! Насчет бензовоза – ни номеров, ни кто там сидел, не видел. Авария произошла в доли секунды.
Чтобы представить дальнейшее, не нужно было обладать развитым воображением. Конвоиры, сидевшие в воронке, в панике выскочили из машины, а на улице их уже ждали бандиты с автоматами. Несколько прицельных выстрелов, и дорога к Чиркову открылась, как ворота Сим Сима. Действительно, наглости и хладнокровному расчету готовивших нападение можно было только удивляться. Один раз они оказались близки к неудаче – если бы шофер не пренебрег мерами безопасности и точно следовал инструкции, то бандиты так и не смогли бы вычислить путь Чиркова. Но им повезло, повезло, как должно было повезти в нашей стране всякому несчастному случаю, всякой беде, всякому пройдохе, который мог быть остановлен по логике вещей, но по абсурдной реальности прошел благополучно до завершения своего злодеяния. Теперь поздно было всплескивать руками, досадовать, нужно было искать, и Турецкий решил танцевать от печки – пристально осмотреть квартиру и дачу, где проживал Чирков.
В показаниях рецидивиста, которые внимательно прочитал Турецкий в уголовном деле, много было напичкано всего – бравады, кривляния, стремления выгородить себя, не проявлялось только самого главного – под патронажем какого «черного барона» работал знаменитый авторитет, на чью совесть списывал он кровь своих жертв и кто обязан помочь ему в трудную минуту. Чирков искусно скрыл главное для себя имя, попытался даже представить дело так, будто и не было в его преступлениях направляющей руки, но конечно же понятно, что за спиной убийцы и вора стоял вполне респектабельный господин. И вот этот-то покровитель интересовал «важняка» прежде всего.
«Если бы побега не случилось, его следовало бы инспирировать – так, кажется, завещал великий Ленин. – Баран непременно потянется к своему вожаку в овчарню. На этот раз нужно ни в коем случае не упустить момента».
Квартирка, где обитал Виктор Чирков, выходила окнами на улицу Александра Невского, но присутствие главной улицы столицы – Тверской – ощущалось постоянно. Ни днем ни ночью не было спасения от массированной газовой атаки и автомобильных сирен. Консьержка понимающе поджала губы, глянув на документ Турецкого. Важный пост позволял ей время от времени подкармливать банальное человеческое любопытство. Она уже несколько суток подряд дотошно прочитывала газеты и рассказывала товаркам о слежке за квартирой бывшего жильца. Конечно, никто из оперативников и не помышлял, что Чирков окажется столь наивным и сунется в собственную берлогу, но охрана квартиры была совсем не лишней. В отчаянии рецидивист может предпринять попытку ликвидировать кое-какие компрометирующие документы или забрать энную сумму денег из загашника. Впрочем, Турецкий мало надеялся на успех – такие опытные преступники всегда живут под мечом ареста, а потому готовятся к нему загодя, переправляя самые необходимые и секретные вещи к своим подельникам.
Комнаты, обставленные по последнему слову дизайна, выглядели между тем серыми и запущенными – сиротливо сбитое на постели одеяло, выжатый лимон на ночном столике, на мебели толстый слой пыли. Видно, что хозяин уехал отсюда спешно, беззаботно, полагая вскоре вернуться. Громадный телевизор со спутниковой антенной, огромное количество ваз на полочках, дорогой аквариум – все свидетельствовало о холостяцком достатке. Турецкий подошел к суперсовременному музыкальному центру. Шторки проигрывателя открывались сами – стоило поднести к ним руку. Лазерных дисков тут же валялась в беспорядке целая куча, на любой вкус – классика, попса, рок, барды.
«Любил, видать, изверг на досуге посентиментальничать, поплакать над хорошей мелодией». Ящики стенки, которая занимала всю гостиную, как и предполагал Турецкий, были в основном пусты. Так, какие-то цветные любительские снимки Чиркова в лесу, на морских пляжах – ерунда, не представляющая интереса. Везде он один, нечетко, общим планом, без ярко выраженного состояния – сытый, спокойный, закрытый человек. Понятное дело, ни записных телефонных книжек, ни неосторожных клочков бумаги, ни даже обычных в каждом доме квитанций по оплате за коммунальные услуги обнаружить не удалось. Только из лежащего на окне богато иллюстрированного альбома Третьяковской галереи, который Турецкий пролистал больше по инерции, выпали две черно-белые глянцевые фотографии. Одна большая, на которой одинаковые дети сидели в три ряда и в два стояли.
Внизу значилась подпись: «Яхромской детский дом No 12». Среди похожих детских мордашек Александр с трудом, да и то без стопроцентной уверенности, выбрал Витю Чиркова. Вспомнилась беседа, записанная Болотовым, со старенькой воспитательницей детского дома, где вырос мальчишка. Родственников у Чиркова никогда не было. Бабушка умерла на Урале, с тех пор Витю и отдали на воспитание государству. За десять лет учебы никто его не навещал. Правда, женщина рассказала историю, что в самые первые детдомовские годы приезжала к мальчику однажды супружеская чета с ребенком – такая чопорная, недоступная – конфет привезли, поинтересовались условиями и через полчаса уехали. Витя потом долго плакал. Но кто они, воспитательница, убей бог, не помнила – может, дядя с тетей, может, знакомые погибших родителей.
Вторая фотография изображала пожилую женщину с малышом на руках. Старуха не смотрела в объектив, а обращалась к кому-то не попавшему в кадр. Открытые, светлые глаза ребенка смутно напоминали холодный металлический блеск взгляда Чиркова. Турецкий внимательно осмотрел снимок. Та сторона фотографии, куда глядела женщина, была аккуратно отстрижена ножницами. «Чистая случайность или кто-то убрал ненужный персонаж?» Александр сложил находки в папку.
На дачу Чиркова он ехал с твердым предчувствием, что именно там стоит искать нечто важное, – крючок, за который можно зацепиться. На эту мысль навела его обстановка в квартире Чиркова, ее неуловимый сентиментальный дух, сочетающийся с бравадой. Предельно осторожный, хитрый, коварный волчара имел в душе какую-то сквозную рану, слабое место, которое обязательно должно было сочиться незаметной сукровицей. Снег в обширном чирковском имении уже почти растаял, обнажая кострище с мангалом для шашлыков и кучу мусора, которую, по-видимому, не убирали, дожидаясь таяния. В отличие от квартиры в загородном доме обстановка была скромной, с обветшалыми массивными шкафами, резными пуфиками и столиками, тоже не первой свежести. Казалось, ожидания обманули Турецкого – здесь не только все дышало первобытной пустотой, отсутствием какого-либо клочка бумаги, но даже не красовались такие любимые хозяином вазы. Вещей было мало – две-три рубашки, бритвенные принадлежности да пухлый, едва втиснутый на короткую книжную полку том «Птицы и рыбы».
Турецкий пошлялся по просторному двухэтажному дому, вяло отмечая засохший кактус, картину с видом Италии и засыпанную кормом, невычищенную клетку для птицы. Обитательница клетки, по-видимому, приказала долго жить. Рядом валялись ванночки.
«Странно, опять эти ванночки», – подумал Турецкий. Но так, отстраненно. Мол, бывают же совпадения. В другой раз он за эти совпадения уцепился бы мертвой хваткой. Но здесь – совсем другой случай. Как говорится, где бузина и где Киев.
Но стоило ему отвернуться от клетки, как горячая волна нахлынула к сердцу. Что-то внезапно промелькнуло в его голове, вспышка мгновенного озарения – узелки разорванного клубка.
И так же мгновенно погасло… Турецкий объяснил это накопившейся усталостью, беспрерывным напряжением сил. В голову лезли чудовищные, невероятные картины, как непрошеные сны в навязчивом кошмаре. Но вдруг его словно пригвоздило к полу. Александр стоял в спальне второго этажа, такой же пустой и гулкой, как и другие комнаты. Раздольная кровать с двумя тумбочками по бокам и кресло напоминали гостиничный номер, однако справа за спинкой кровати притаилась крохотная дверца. Это был не чулан, не выход на чердак – маленькое отверстие, где помещалась колонка для обогрева дачи. Сюда в бачок следовало заливать тосол. Согнувшись в три погибели, Турецкий зажигалкой осветил темный уголок. Скрываясь от посторонних глаз, у желтой трубы примостилась школьная тетрадка. Это была домашняя бухгалтерия Виктора Чиркова. Расчеты с домработницей, затраты на электричество, зарплата дворнику на даче. Но одна запись в разлинеенной строчке хозяйской тетрадки стоила многих изысканий. Каждый месяц Чирков аккуратно выставлял три буквы «ЛАС», а напротив них сумму в семь тысяч долларов. Между отсыревшими страницами нашлось и несколько квитанций, на которых значился счет переводимой суммы.
Добыча оказалась в общем-то неплохая; во всяком случае, теперь у Турецкого был план дальнейших следственных мероприятий.
Турецкий с аэродрома не стал заезжать домой. «Брегет» показывал без одной минуты восемь, стало быть, самое время повидаться с Меркуловым, который наверняка сейчас в утренней спешке снует по квартире, бреется, поджаривает традиционную яичницу для завтрака и вспоминает о сбежавшем кофе, когда вся кухня наполняется горьковатым горелым запахом. Константин тоже холостяковал в эти дни. Своих жен они отправили в Ригу вместе. Вернее, это скорее жены оставили Турецкого и Меркулова наедине с бытом, а сами решили немного развлечься. Дочка Меркулова готовилась к экзаменам и поэтому переселилась в общагу к своим подругам. Сейчас Александр подумал, что все это к лучшему, – слишком много проблем навалилось на Константина.
Уже на лестничной площадке Турецкий понял, что картина «Утро заместителя генпрокурора», нарисованная им в воображении, недалека от реальности. От дверей Меркулова несло нестерпимым чадом сплывшего кофе.
– Привет, – Константин в белой рубашке выполнял свой последний перед выходом на работу утренний ритуал – завтрак – необычно рано.
– Малютов просит прийти потолковать, как он говорит, пораньше. В десять приедут представители Госдумы. Надо будет приготовить для них связную версию случившегося. Видал, как пресса завизжала. Теперь покоя не жди.
– А что, у нас когда-нибудь крутились спокойные дела? Где, кстати, Гриша? Ты так и не рассказал.
– Сгубил я Григория из-за собственной дурости. После расскажу. Сейчас еще не могу, сердце болит, да и история не завершена.
– Месть?
– Как ты догадался? – проиронизировал Меркулов. – Пойдем со мной к Малютову. Познакомишься… А то снимут в связи с Чирковым – и не увидишь очередного генпрокурора. Президент у нас любит публично высекать и примерно наказывать.
– Да что он, девица на подиуме, чтобы на него глазеть? Я имею в виду генерального – не Президента. Давай лучше рассказывай, что произошло. Как Чиркова упустили?
– Ну раз ты такой деловой, езжай в госпиталь МВД, допроси конвоира. Он один остался в живых. Чирков бежал, как ты понимаешь, не из стационара, а из «воронка» при перевозке на процедуры в Институт Герцена.
– Заболел, что ли? – не поверил Турецкий.
– Ага! Счас. Туфта, как ты понимаешь. Но на этот раз получилось. Грамотно, ничего не скажешь. Давай, Саша, бери лично это дело в руки. Без тебя мне не справиться. Ты же понимаешь, что найти этого подонка для нас вопрос профессионального престижа… Совести, что ли… – Меркулов не любил громкие слова, а потому несколько стушевался, благословляя Турецкого на подвиги.
Турецкий отправился в больницу МВД. В палате у высокого окошка лежал с забинтованной головой сержант конвойного полка Самойлов. Благодаря счастливой случайности, он не погиб в тот роковой день и теперь смиренно давал показания, не чувствуя никакой своей вины. Турецкий обрадовался, что врач разрешил Самойлову вставать, значит, не нужно будет сидеть в палате у постели больного, где вокруг, развесив уши, как локаторы, несут свою вахту любопытствующие.
– Писать уже можете? – осторожно прощупал почву Турецкий.
Конвоир поводил синими, отечными кистями рук.
– Не пробовал. Но вряд ли.
– Что ж. Тогда я сам заполню протокол, а вы подробно расскажете об этой истории.
– Да у меня уже все записывали. Я сидел в кабине водителя. Ехали по обычному маршруту номер три.
– Кто выдавал маршрут?
– Командир дивизиона, подполковник Петков. Ну, ехали, значит. На углу Ленинградки и Беговой на нашу машину вдруг вылетел бензовоз, так неожиданно, прямо под колеса.
– Постойте-постойте! – Перед Турецким лежала карта маршрутов, специально разработанных для транспортировки заключенных. – Угол Беговой, это разве третий маршрут? Вы что-то путаете!
– Ничего я не путаю… – замялся сержант. – Мое дело маленькое, но к чему эти маршруты составляют, не знаю. По ним разве проедешь в пробках в десять утра? Так у нас все заключенные поубегают, если мы инструкции соблюдать будем. Короче, мы всегда ездим по одному пути, где машин меньше.
– Поня-ятно, – угрожающе потянул Турецкий. Преступники, конечно, отлично знали наше российское разгильдяйство, а водитель, стало быть, погиб по собственной халатности и глупости. – Значит, вы самовольно сменили маршрут и, вероятно, ответите за это.
– Я тут ни при чем. Водитель так решил.
– По инструкции вы не имели права соглашаться. И что с бензовозом?
– Наш шофер резко отвернул и врезался в ограждение, там, знаете, по берегу железная решетка идет. Погиб… Я потерял сознание. Ничего не помню. Только короткая, яркая вспышка перед глазами. Подумал, каюк! Насчет бензовоза – ни номеров, ни кто там сидел, не видел. Авария произошла в доли секунды.
Чтобы представить дальнейшее, не нужно было обладать развитым воображением. Конвоиры, сидевшие в воронке, в панике выскочили из машины, а на улице их уже ждали бандиты с автоматами. Несколько прицельных выстрелов, и дорога к Чиркову открылась, как ворота Сим Сима. Действительно, наглости и хладнокровному расчету готовивших нападение можно было только удивляться. Один раз они оказались близки к неудаче – если бы шофер не пренебрег мерами безопасности и точно следовал инструкции, то бандиты так и не смогли бы вычислить путь Чиркова. Но им повезло, повезло, как должно было повезти в нашей стране всякому несчастному случаю, всякой беде, всякому пройдохе, который мог быть остановлен по логике вещей, но по абсурдной реальности прошел благополучно до завершения своего злодеяния. Теперь поздно было всплескивать руками, досадовать, нужно было искать, и Турецкий решил танцевать от печки – пристально осмотреть квартиру и дачу, где проживал Чирков.
В показаниях рецидивиста, которые внимательно прочитал Турецкий в уголовном деле, много было напичкано всего – бравады, кривляния, стремления выгородить себя, не проявлялось только самого главного – под патронажем какого «черного барона» работал знаменитый авторитет, на чью совесть списывал он кровь своих жертв и кто обязан помочь ему в трудную минуту. Чирков искусно скрыл главное для себя имя, попытался даже представить дело так, будто и не было в его преступлениях направляющей руки, но конечно же понятно, что за спиной убийцы и вора стоял вполне респектабельный господин. И вот этот-то покровитель интересовал «важняка» прежде всего.
«Если бы побега не случилось, его следовало бы инспирировать – так, кажется, завещал великий Ленин. – Баран непременно потянется к своему вожаку в овчарню. На этот раз нужно ни в коем случае не упустить момента».
Квартирка, где обитал Виктор Чирков, выходила окнами на улицу Александра Невского, но присутствие главной улицы столицы – Тверской – ощущалось постоянно. Ни днем ни ночью не было спасения от массированной газовой атаки и автомобильных сирен. Консьержка понимающе поджала губы, глянув на документ Турецкого. Важный пост позволял ей время от времени подкармливать банальное человеческое любопытство. Она уже несколько суток подряд дотошно прочитывала газеты и рассказывала товаркам о слежке за квартирой бывшего жильца. Конечно, никто из оперативников и не помышлял, что Чирков окажется столь наивным и сунется в собственную берлогу, но охрана квартиры была совсем не лишней. В отчаянии рецидивист может предпринять попытку ликвидировать кое-какие компрометирующие документы или забрать энную сумму денег из загашника. Впрочем, Турецкий мало надеялся на успех – такие опытные преступники всегда живут под мечом ареста, а потому готовятся к нему загодя, переправляя самые необходимые и секретные вещи к своим подельникам.
Комнаты, обставленные по последнему слову дизайна, выглядели между тем серыми и запущенными – сиротливо сбитое на постели одеяло, выжатый лимон на ночном столике, на мебели толстый слой пыли. Видно, что хозяин уехал отсюда спешно, беззаботно, полагая вскоре вернуться. Громадный телевизор со спутниковой антенной, огромное количество ваз на полочках, дорогой аквариум – все свидетельствовало о холостяцком достатке. Турецкий подошел к суперсовременному музыкальному центру. Шторки проигрывателя открывались сами – стоило поднести к ним руку. Лазерных дисков тут же валялась в беспорядке целая куча, на любой вкус – классика, попса, рок, барды.
«Любил, видать, изверг на досуге посентиментальничать, поплакать над хорошей мелодией». Ящики стенки, которая занимала всю гостиную, как и предполагал Турецкий, были в основном пусты. Так, какие-то цветные любительские снимки Чиркова в лесу, на морских пляжах – ерунда, не представляющая интереса. Везде он один, нечетко, общим планом, без ярко выраженного состояния – сытый, спокойный, закрытый человек. Понятное дело, ни записных телефонных книжек, ни неосторожных клочков бумаги, ни даже обычных в каждом доме квитанций по оплате за коммунальные услуги обнаружить не удалось. Только из лежащего на окне богато иллюстрированного альбома Третьяковской галереи, который Турецкий пролистал больше по инерции, выпали две черно-белые глянцевые фотографии. Одна большая, на которой одинаковые дети сидели в три ряда и в два стояли.
Внизу значилась подпись: «Яхромской детский дом No 12». Среди похожих детских мордашек Александр с трудом, да и то без стопроцентной уверенности, выбрал Витю Чиркова. Вспомнилась беседа, записанная Болотовым, со старенькой воспитательницей детского дома, где вырос мальчишка. Родственников у Чиркова никогда не было. Бабушка умерла на Урале, с тех пор Витю и отдали на воспитание государству. За десять лет учебы никто его не навещал. Правда, женщина рассказала историю, что в самые первые детдомовские годы приезжала к мальчику однажды супружеская чета с ребенком – такая чопорная, недоступная – конфет привезли, поинтересовались условиями и через полчаса уехали. Витя потом долго плакал. Но кто они, воспитательница, убей бог, не помнила – может, дядя с тетей, может, знакомые погибших родителей.
Вторая фотография изображала пожилую женщину с малышом на руках. Старуха не смотрела в объектив, а обращалась к кому-то не попавшему в кадр. Открытые, светлые глаза ребенка смутно напоминали холодный металлический блеск взгляда Чиркова. Турецкий внимательно осмотрел снимок. Та сторона фотографии, куда глядела женщина, была аккуратно отстрижена ножницами. «Чистая случайность или кто-то убрал ненужный персонаж?» Александр сложил находки в папку.
На дачу Чиркова он ехал с твердым предчувствием, что именно там стоит искать нечто важное, – крючок, за который можно зацепиться. На эту мысль навела его обстановка в квартире Чиркова, ее неуловимый сентиментальный дух, сочетающийся с бравадой. Предельно осторожный, хитрый, коварный волчара имел в душе какую-то сквозную рану, слабое место, которое обязательно должно было сочиться незаметной сукровицей. Снег в обширном чирковском имении уже почти растаял, обнажая кострище с мангалом для шашлыков и кучу мусора, которую, по-видимому, не убирали, дожидаясь таяния. В отличие от квартиры в загородном доме обстановка была скромной, с обветшалыми массивными шкафами, резными пуфиками и столиками, тоже не первой свежести. Казалось, ожидания обманули Турецкого – здесь не только все дышало первобытной пустотой, отсутствием какого-либо клочка бумаги, но даже не красовались такие любимые хозяином вазы. Вещей было мало – две-три рубашки, бритвенные принадлежности да пухлый, едва втиснутый на короткую книжную полку том «Птицы и рыбы».
Турецкий пошлялся по просторному двухэтажному дому, вяло отмечая засохший кактус, картину с видом Италии и засыпанную кормом, невычищенную клетку для птицы. Обитательница клетки, по-видимому, приказала долго жить. Рядом валялись ванночки.
«Странно, опять эти ванночки», – подумал Турецкий. Но так, отстраненно. Мол, бывают же совпадения. В другой раз он за эти совпадения уцепился бы мертвой хваткой. Но здесь – совсем другой случай. Как говорится, где бузина и где Киев.
Но стоило ему отвернуться от клетки, как горячая волна нахлынула к сердцу. Что-то внезапно промелькнуло в его голове, вспышка мгновенного озарения – узелки разорванного клубка.
И так же мгновенно погасло… Турецкий объяснил это накопившейся усталостью, беспрерывным напряжением сил. В голову лезли чудовищные, невероятные картины, как непрошеные сны в навязчивом кошмаре. Но вдруг его словно пригвоздило к полу. Александр стоял в спальне второго этажа, такой же пустой и гулкой, как и другие комнаты. Раздольная кровать с двумя тумбочками по бокам и кресло напоминали гостиничный номер, однако справа за спинкой кровати притаилась крохотная дверца. Это был не чулан, не выход на чердак – маленькое отверстие, где помещалась колонка для обогрева дачи. Сюда в бачок следовало заливать тосол. Согнувшись в три погибели, Турецкий зажигалкой осветил темный уголок. Скрываясь от посторонних глаз, у желтой трубы примостилась школьная тетрадка. Это была домашняя бухгалтерия Виктора Чиркова. Расчеты с домработницей, затраты на электричество, зарплата дворнику на даче. Но одна запись в разлинеенной строчке хозяйской тетрадки стоила многих изысканий. Каждый месяц Чирков аккуратно выставлял три буквы «ЛАС», а напротив них сумму в семь тысяч долларов. Между отсыревшими страницами нашлось и несколько квитанций, на которых значился счет переводимой суммы.
Добыча оказалась в общем-то неплохая; во всяком случае, теперь у Турецкого был план дальнейших следственных мероприятий.
Глава 52. СТАЯ
Леонид Аркадьевич Сосновский весь год проживал с семьей на даче. В московскую квартиру наезжал только в случае неотложных дел, да и то ненадолго, а при первой же возможности бежал из грязного, шумного города на природу к горячо любимой жене, детям и внукам. Семья у Леонида Аркадьевича разрасталась, словно ползучий вьюнок по стенке. Три сына обзавелись тремя эффектными требовательными невестками, и появление внучат стало чуть ли не ритуальным ежегодным действом в семье Сосновских.
– Какие люди! – Леонид Аркадьевич явно не слишком обрадовался, увидев у калитки «важняка» из Генпрокуратуры. Сам хозяин, несмотря на прохладную погоду, расположился в шезлонге на дворе и просматривал какие-то листочки. – Люблю на природе поработать. Едва весны дождался и сразу на улицу. Не нам сидеть в душных кабинетах. Вы, я вижу, тоже предпочитаете путешествовать.
– Не геройствуйте без толку, Леонид Аркадьевич, ваша профессия к особой подвижности не располагает.
– Ну да, адвокат, как и бухгалтер, в народную молву вошел с непременным геморроем. Но все же хочется выпасть из обоймы похожих типов. Как вы считаете, пойдем в дом или поговорим здесь?
– Это как вы считаете, Леонид Аркадьевич, но разговор у нас с вами долгий, серьезный. Вам, как хозяину, решать, где лучше гостя принимать.
По лицу Сосновского пробежала нервная улыбка, которая быстро исчезла, стертая усилием воли, зато руки продолжали аккомпанировать внутреннему волнению и мелко семенили по длинному вертикальному ряду застежки пальто.
– С одной стороны, больно не хочется мне вас в дом вести, Александр Борисович, к родному очагу, можно сказать. Не буду обманывать, ничего хорошего от следователей ожидать не приходится.
– Это кому как, Леонид Аркадьевич. А иначе зачем бы нас держали, денежки платили.
– Хотите сказать, что все в мире относительно, но ведь это не вы открыли – Эйнштейн. Да и то ученые спорят, не ошибся ли гений. Пожалуй, я приглашу вас к себе.
Кабинет Сосновского был помпезен. Красное дерево, широкий, неподъемный стол, чернильница со львами. На стене – портреты уважаемых мыслителей человечества. Все чинно, благородно, консервативно.
– Вы, я вижу, Леонид Аркадьевич, на века устроились, чтобы музей вашего имени внукам и правнукам удобнее было организовывать. – Турецкий осматривал кабинет – и вправду словно попал в какой-то мемориальный комплекс.
– Вы что-то против имеете? Садитесь же, наконец, рассказывайте, не тяните душу.
– Вы, Леонид Аркадьевич, человек опытный, сами, наверное, догадались о цели моего прихода, но не хотите в это поверить.
За дверью раздалось детское хихиканье, несколько пар черных пуговичек засветились в открытой щелке. Наконец, кто-то самый смелый закричал:
– Деда, а деда!
– Идите, идите, сорванцы. Я занят, – и столько отчаяния прозвенело в голосе Леонида Аркадьевича, что ребятишки поняли: на сегодня обычная игра закончена. – Любопытные. Всегда прибегают, если ко мне посетители.
Внуки адвоката несколько расстроили агрессивные планы Турецкого. Тяжело было пускаться с места в карьер, прижимать человека, на попечении которого целый выводок детишек.
– Сколько же их у вас?
– Шестеро. Три сына и у каждого по двое. Простая арифметика.
– Сочувствую, но сами понимаете, поступить по-другому не могу. Ясно, что деньги вам позарез нужны были. Небось вся большая семья на вашей шее кормится?
– Вся. Сыновья какие-то непутевые получились. По тридцать, а все себя ищут. Детей плодить – это у них без экспериментов задалось, а вот зарабатывать – на потом отодвигают.
– Не хотелось мне, Леонид Аркадьевич, разрушать ваше гнездо, но пару вопросов все же придется задать. Как вы помогли Чиркову бежать? Отвечать нужно честно, без увиливаний, ибо вам, как адвокату, лучше меня известно, что чистосердечное признание смягчает наказание. Вы, конечно, знаете – подозреваемый имеет право не отвечать на вопросы следователя. Но вы наверняка понимаете, что в такой ситуации нам лучше разобраться лично и наедине.
Сосновский задумался, его отполированная лысина покрылась испариной, голова вжалась в плечи, а глаза сделались страдальческими, словно он смотрел на дурного ребенка, который невольно причиняет огорчение своим близким.
– По-моему, Александр Борисович, врачу, осознающему собственную болезнь, умирать не легче, чем невежественному обывателю.
– Тем более. Вы, и только вы, Леонид Аркадьевич, можете помочь отловить Чиркова. И если вы не самоубийца, то сделаете это.
– А если я буду отрицать?
– Глупо. Мы с вами слишком хорошо знаем друг друга и предмет разговора. Вы хотите прощупать, что мне известно о ваших связях с Чирковым? Ну так вот, я играю честно. Известно самое главное – вы получали от него деньги в течение как минимум трех лет. И суммы не маленькие. И ни за что, так, за красивые глаза ваших внуков.
– Какие люди! – Леонид Аркадьевич явно не слишком обрадовался, увидев у калитки «важняка» из Генпрокуратуры. Сам хозяин, несмотря на прохладную погоду, расположился в шезлонге на дворе и просматривал какие-то листочки. – Люблю на природе поработать. Едва весны дождался и сразу на улицу. Не нам сидеть в душных кабинетах. Вы, я вижу, тоже предпочитаете путешествовать.
– Не геройствуйте без толку, Леонид Аркадьевич, ваша профессия к особой подвижности не располагает.
– Ну да, адвокат, как и бухгалтер, в народную молву вошел с непременным геморроем. Но все же хочется выпасть из обоймы похожих типов. Как вы считаете, пойдем в дом или поговорим здесь?
– Это как вы считаете, Леонид Аркадьевич, но разговор у нас с вами долгий, серьезный. Вам, как хозяину, решать, где лучше гостя принимать.
По лицу Сосновского пробежала нервная улыбка, которая быстро исчезла, стертая усилием воли, зато руки продолжали аккомпанировать внутреннему волнению и мелко семенили по длинному вертикальному ряду застежки пальто.
– С одной стороны, больно не хочется мне вас в дом вести, Александр Борисович, к родному очагу, можно сказать. Не буду обманывать, ничего хорошего от следователей ожидать не приходится.
– Это кому как, Леонид Аркадьевич. А иначе зачем бы нас держали, денежки платили.
– Хотите сказать, что все в мире относительно, но ведь это не вы открыли – Эйнштейн. Да и то ученые спорят, не ошибся ли гений. Пожалуй, я приглашу вас к себе.
Кабинет Сосновского был помпезен. Красное дерево, широкий, неподъемный стол, чернильница со львами. На стене – портреты уважаемых мыслителей человечества. Все чинно, благородно, консервативно.
– Вы, я вижу, Леонид Аркадьевич, на века устроились, чтобы музей вашего имени внукам и правнукам удобнее было организовывать. – Турецкий осматривал кабинет – и вправду словно попал в какой-то мемориальный комплекс.
– Вы что-то против имеете? Садитесь же, наконец, рассказывайте, не тяните душу.
– Вы, Леонид Аркадьевич, человек опытный, сами, наверное, догадались о цели моего прихода, но не хотите в это поверить.
За дверью раздалось детское хихиканье, несколько пар черных пуговичек засветились в открытой щелке. Наконец, кто-то самый смелый закричал:
– Деда, а деда!
– Идите, идите, сорванцы. Я занят, – и столько отчаяния прозвенело в голосе Леонида Аркадьевича, что ребятишки поняли: на сегодня обычная игра закончена. – Любопытные. Всегда прибегают, если ко мне посетители.
Внуки адвоката несколько расстроили агрессивные планы Турецкого. Тяжело было пускаться с места в карьер, прижимать человека, на попечении которого целый выводок детишек.
– Сколько же их у вас?
– Шестеро. Три сына и у каждого по двое. Простая арифметика.
– Сочувствую, но сами понимаете, поступить по-другому не могу. Ясно, что деньги вам позарез нужны были. Небось вся большая семья на вашей шее кормится?
– Вся. Сыновья какие-то непутевые получились. По тридцать, а все себя ищут. Детей плодить – это у них без экспериментов задалось, а вот зарабатывать – на потом отодвигают.
– Не хотелось мне, Леонид Аркадьевич, разрушать ваше гнездо, но пару вопросов все же придется задать. Как вы помогли Чиркову бежать? Отвечать нужно честно, без увиливаний, ибо вам, как адвокату, лучше меня известно, что чистосердечное признание смягчает наказание. Вы, конечно, знаете – подозреваемый имеет право не отвечать на вопросы следователя. Но вы наверняка понимаете, что в такой ситуации нам лучше разобраться лично и наедине.
Сосновский задумался, его отполированная лысина покрылась испариной, голова вжалась в плечи, а глаза сделались страдальческими, словно он смотрел на дурного ребенка, который невольно причиняет огорчение своим близким.
– По-моему, Александр Борисович, врачу, осознающему собственную болезнь, умирать не легче, чем невежественному обывателю.
– Тем более. Вы, и только вы, Леонид Аркадьевич, можете помочь отловить Чиркова. И если вы не самоубийца, то сделаете это.
– А если я буду отрицать?
– Глупо. Мы с вами слишком хорошо знаем друг друга и предмет разговора. Вы хотите прощупать, что мне известно о ваших связях с Чирковым? Ну так вот, я играю честно. Известно самое главное – вы получали от него деньги в течение как минимум трех лет. И суммы не маленькие. И ни за что, так, за красивые глаза ваших внуков.