Незнанский Фридрих Евсеевич. Убить ворона

   – Никуда не ходили в гости, у нас не было общих друзей. Не было и общих увлечений.
   «Теперь она скажет о том, что муж ее не понимал, – размышлял Турецкий. – Почему это все женщины, заводя любовников, пытаются сразу же им рассказать о своих тяжелых отношениях с мужьями? Как будто желают оправдать себя перед любовником и собой в измене мужу».
   Савельева замолчала.
   – А почему у вас не было детей? – спросил Турецкий, чтобы сгладить неловкое молчание.
   – Он все время говорил, что с ним может что-нибудь случиться. Не хотел, чтобы ребенок рос без отца, – Елена выпила еще. – Хотя, может быть, ребенок нас и спас бы.
   «Вообще– то детей рожают не для спасения семьи», -подумал Турецкий.
   – Так где же он может быть? – мягко напомнил Турецкий ей тему начатого разговора.
   Елена снова надолго замолчала. Она опьянела.
   – Когда мы первый раз сильно поссорились. Не то что поссорились… Мы никогда в общем-то не ругались. Но вот когда впервые что-то между нами произошло неприятное, он молча ушел в рейс, а я ужасно переживала оттого, что отпустила его в полет в таком состоянии. А когда его самолет через неделю приземлился – я наблюдала это из окна, – то он не пришел домой. Я прождала весь вечер, потом поехала в аэропорт, но все только пожимали плечами, говоря, что он нормально попрощался со всеми и ушел домой.
   Савельева расслабленно взглянула на Турецкого.
   «У, милая моя, – подумал Турецкий, глядя, как ее быстро взял хмель. – Если так пойдет и дальше, то конца этого рассказа я не услышу».
   – Я уже готова была звонить в милицию. Но он объявился через шесть дней… Появился и ничего не объяснил. Только извинился за беспокойство. Я спросила, где он был. Он ответил, что ему нужно было побыть одному.
   – Ты так и не узнала тогда, где он находился?
   – Тогда нет.
   – Что-нибудь подобное еще было? – спросил Турецкий.
   – Да. Через год после этого. Он в свой отпуск опять после незначительной размолвки исчез и объявился только через две недели. Я сказала, что, пока он не объяснит, где пропадал, я не пущу его на порог этого дома.
   – И объяснил? – спросил Турецкий.
   – Нет. Вместо этого он молча развернулся и ушел еще на неделю. И тогда позвонил его друг Сергей. Я о нем почти ничего не знала. Слышала только от Андрея, что они учились в одном классе. Сергей сказал, что Андрей все это время был у него. И в первую нашу размолвку тоже.
   – А где живет этот Сергей?
   – Я не знаю. Мне только известно, что сейчас он работает егерем. Круглый год в тайге.
   – А фамилию его не помнишь? – внимательно взглянул он на Савельеву.
   – Нет. Я всего-то раз его видела, когда он привел Андрея домой после второго ухода. – Елена снова потянулась к рюмке с коньяком.
   – А школьные фотографии у мужа остались? – Турецкий не дал Савельевой выпить.
   – А, да, конечно, – сказала Елена.
   Турецкий с интересом рассматривал семейные фотографии Савельевых. Были несколько детских и юношеских снимков Елены.
   – А ты уже в школе была красавицей! – остановился Турецкий на фотографии Лены, где она была на переднем плане в очень короткой юбке, явно демонстрируя свои ножки.
   Наконец они нашли выпускную фотографию класса Савельева. Это фирменные фотографии тех лет – в кружочках на фоне школы портреты преподавателей и учеников. Елена быстро пробежала глазами по лицам.
   – Вот он – его друг! – показала Савельева.
   Турецкий прочитал под фотографией фамилию. Если бы там было написано Александр Турецкий, он удивился бы меньше. Но там было написано – Бурчуладзе Сергей.
   – Черт побери! – С хохотом он грохнул альбомом по столу. – Так не бывает! Хотя почему же не бывает?! Конечно же! Ну конечно же!
   Это было действительно черт побери! Александр знал это радостное и волнующее состояние, когда отдельные, лишенные взаимосвязей факты, мысли, ощущения вдруг приобретали объем и начинали складываться в одно целое. Это было похоже на мозаику, когда из отдельных кусочков начинал получаться ясный рисунок. Пусть это была еще не полностью вся картина, но важный смысловой ее эпизод, как целое дерево в пейзаже или отдельный, законченный предмет в натюрморте.
   Катастрофа в Новогорске, Савельев, Намибия, Бурчуладзе, – казалось, еще чуть-чуть, и все это сложится в одну картину.
   – Лена! Теперь, пожалуйста, вспомни все-все про…
   Она устало перебила его:
   – Я хочу спать. Давай завтра.
   – Я тебя умоляю, сегодня. Сейчас, – Турецкий преградил ей путь в спальню.
   – Честное слово. У меня нет никаких сил, – она поцеловала его в щеку и попыталась обойти.
   – Тогда я восстановлю твои силы под душем, – взволнованно улыбаясь, сказал Турецкий.
   Он рывком сдернул с нее полотенце, поднял ее на руки и понес в ванную.
   – Но после этого пощады не жди, – «угрожал» он ей на ходу.
   – Ну хорошо, только отпусти меня, – взмолилась Елена.
   Турецкий поставил ее на ноги. Она забрала у него свое полотенце и обвязала им только бедра. Хмель раскрепостил ее.
   – Чудесно, – взглянул Турецкий на голую грудь Елены. – Впервые в моей практике свидетель будет давать показания в таком обворожительном виде. Не ручаюсь, что мы, в конце концов, не перейдем к следственным действиям.
   – Пошлость, – не зло сказала Елена.
   Она чувствовала себя польщенной, хотя и сделала вид, что пропустила мимо ушей его слова. Она знала, что у нее красивая и довольно крупная грудь, которая особенно хорошо смотрится при ее худобе.
   – Так что тебя интересует?
   Ей нравилось сидеть перед Турецким полураздетой. Нравилось его волновать. Как и любая нормальная женщина, Елена не была лишена легкого эксгибиционизма.
   Савельева лениво стала рассказывать о дружбе своего мужа с Бурчуладзе. Она знала немного и говорила об этом с неохотой.
   – Ты не хочешь, чтобы мы нашли твоего мужа? – в какой-то момент перебил ее Турецкий.
   – У меня такое ощущение, что это ты очень торопишься его отыскать, – с легким раздражением ответила Савельева. – Я знаю, я уверена, что с ним все в порядке. Но видеть его больше не хочу, – сказала она решительно и в то же время как-то легко, будто бы что-то отрубила, отсекла от своей жизни уже окончательно.
   – Наверное и мне сейчас меньше всего хотелось бы найти твоего мужа, – признался Турецкий. – Но я должен найти его и Бурчуладзе!
   Савельева кивнула с пониманием.
   – Если тебя интересует этот Бурчуладзе, то я знаю только то, что он раньше работал на нашем авиазаводе. Потом у него, кажется, случился конфликт с начальством. Его уволили или он сам уволился.
   – Все правильно, – скрывая радость, кивнул Турецкий.
   – Он показался мне странным. Знаешь, как будто бы заповедный человек среди цивилизации. Все о зверушках рассказывал, о птичках. И плакал при этом, – Савельева задумалась. – Первый раз такого видела. Муж говорил, что в тайге этот Сергей – бог. Семьи у него никогда не было. И такая жизнь, как он сам говорил, наедине с природой его вполне устраивала.
   – Чем он еще занимался?
   – Да ничем! Мечтал, – улыбнулась Елена. – Например, он хотел организовать при заводе научную лабораторию, где бы дрессировали птиц.
   – Зачем?
   – Понятия не имею. Он все эти бредни мне рассказывал, когда был совершенно пьян.
   «Интересно, а эта муляжная баба с голубями на фотографии не имеет ли отношения к фантазиям „дрессировщика“ Бурчуладзе?» – подумал Турецкий.
   – Он даже меня приглашал к себе в тайгу! Без Андрея, разумеется, – усмехнулась Елена. – Они в тот раз с мужем наклюкались, и, когда Андрей заснул, Бурчуладзе все рисовал мне план своих «зимовок». Заманивал…
   – Ты эти рисунки, конечно, с негодованием уничтожила, – легонько уколол Турецкий.
   – И не собиралась. Тогда бы пришлось выбросить и его роскошный подарок. Он нам подарил шкуру убитого им медведя. А планы расположения своих «берлог» нарисовал прямо на изнанке шкуры.
   – Покажешь? – спросил Турецкий.
   – И ты потом конфискуешь шкуру, да?
   – Только ее изнанку.
   В спальне Турецкий снял ружье, потом медвежью шкуру. На ее изнанке действительно был нарисован какой-то план. Для знающего человека это не загадка. Хоть завтра можно было наведаться к Бурчуладзе, а с ним может быть и Савельев.
   – Лихо так, над супружеской кроватью план возможного бегства. Ну и как, гостила ты у егеря? – Турецкий почувствовал некоторую ревность к Бурчуладзе.
   Елена выдержала паузу, интригующе улыбаясь:
   – Он не в моем вкусе.
   Турецкий хотел еще что-то спросить, но, глядя, как Елена улыбается ему – чуть пьяная и потому свободная, раскованная, интригующая, – понял, что его следующий вопрос не так уж существен сейчас. К тому же об этом можно спросить Елену и чуть позже.
   «Положим, где-то через час, – подумал он, освобождая ее тело от полотенца. – Или даже утром».
   «Поздним утром», – уточнил он через некоторое время, глянув за окно и увидев, что почти рассвело.

Глава 38. БЕЗДАРНОСТЬ

   То ночное откровение мало чем помогло Болотову. Да, он теперь точно знал, что Чирков что-то очень важное скрывает от него. Но повернуть следствие уже был не в силах. Чирок уже полностью владел ситуацией. Он вертел допрос, как хотел, а настойчивость Болотова оборачивалась вдруг каким-то смешным мальчишеским упрямством.
   И опять же ночью Болотов трезво признался себе в полном поражении.
   Тогда он записался на прием к заместителю Генерального прокурора России Константину Дмитриевичу Меркулову. А сегодня Павел шел на аудиенцию как провинившийся школьник. Опять двойка! В том, что Меркулов все поправит, все поставит на свои места, Болотов не сомневался. И это знание, эта вера в безграничные способности великого Меркулова лишний раз указывали на ничтожность места Болотова в этом мире. «Бездарность! Бездарность!» – кричали ему лестница, ковровая дорожка, электрические лампочки миньон в канделябрах, искусственные цветы в горшках. «Бездарность!» – скрипнула дверь приемной Меркулова.
   – Павел Викторович? – поднял голову заместитель Генерального прокурора – подтянутый, в прекрасном костюме, в очках с тонкой оправой – настоящий европейский мужчина.
   «Бездарность!» – блеснули очки.
   – Добрый день, – сипло поздоровался Болотов и протянул в готовую к рукопожатию холеную руку Меркулова свою красную лапу. Про себя Болотов с тоской констатировал, что ладонь вспотела от волнения.
   – Чем могу служить? – осведомился Меркулов уважительно и с едва заметным оттенком иронии, который привычно сосуществовал в его речи с любой информацией. – Может быть, кофе?
   – Нет-нет! – категорически затряс головой Павел, но потом подумал, почему, собственно, он так волнуется, и, подавив в себе робость, отважно сказал:
   – Пожалуй, можно чашечку.
   Меркулов запросто встал, прошел в соседнюю комнату и включил кофеварку.
   – Что касается кофе, то от секретарши толку никакого, – пояснил Меркулов, – она все время думает, что кофе – это только предлог, чтобы повидаться с ней, а оттого варит его отчаянно скверно. Я правильно понимаю, что вы по делу Чиркова?
   – Да, Чиркова… то есть по делу… – спутался Павел.
   «Тьфу, дурак», – подумал он про себя, окончательно смешавшись.
   – Что вам известно об обстоятельствах побега? – спросил Меркулов, чтобы помочь Болотову.
   Тайный интерес у начальства был, конечно. Надеялись, что раскопаются крупные связи Чиркова. Меркулов, впрочем, уже давно должен был проконтролировать Болотова, да вот все руки не доходили. Теперь пришлось заняться. Бывает.
   – Дело ясное, – вздохнул Павел, – тут все вьется этот адвокат Сосновский, между нами говоря – купленный до последних потрохов. Как я сразу не смекнул, что вся эта история с прокуратурой – провокация чистой воды…
   Он виновато посмотрел на Меркулова, но тот, казалось, без осуждения глядел на Павла. Болотов приободрился:
   – Конечно, надо было предположить возможность запланированного побега… Ну, так мы и предположили… Ведь он не сбежал…
   «Но запросто мог и сбежать», – оппонировал сам себе Болотов, но вслух не добавил.
   – Нет сомнения, что все это устроено Сосновским. Но под него не подкопаешься. Не случайно на него криминальный мир не намолится.
   – Да уж, – улыбнулся Меркулов, – на него двумя руками крестятся.
   – Так вот, зная, что это за фрукт, можно было угадать, что он организует нечто подобное. Но в то же время это слишком рискованно для него. Ведь Сосновский может оказаться в тюрьме, если его участие в этой афере будет доказано.
   – Да уж, Павел Викторович, натворили вы дел. Зачем было вывозить Чиркова в прокуратуру? Вы же знаете, есть распоряжение – допросы только в СИЗО. Это – во-первых. Во-вторых. Что вы тянете с этими допросами? Если не справляетесь…
   – Константин Дмитриевич, – чуть не взмолился Болотов.
   – Это слабая, непрофессиональная работа, – закончил Меркулов.
   Повисла тяжелая пауза. Болотов был ни жив ни мертв.
   – Впрочем, я сразу понимал, что дело это будет ох каким непростым. Шутка ли – легенда уголовного мира. Крепкий, должно быть, орешек.
   – Чирков? Да. Признаться, вот он у меня где.
   Болотов уже в который раз, говоря о своем подследственном, похлопал себя по мощной шее и доверительно посмотрел на Меркулова.
   – Паясничает, – пояснил он, – словечка в простоте не скажет. Кажется, на пике доверенности разговаривает, такие подробности припоминает – волосы дыбом. От такой исповеди любой поп поседеет. А в то же время – ничего толком. А такое заведет… я даже думаю… – Болотов инстинктивно огляделся по сторонам, – что он не без гипнотических способностей.
   Меркулов с хорошо сыгранной серьезностью склонился ближе к Болотову:
   – Гипноз? – спросил иронично
   – Он такие монологи закатывает, – продолжал Болотов, не заметив иронии, – заслушаешься. И все гладко, как по писаному. В первый раз рассказал, как крысу в детстве убил, – час с лишним слушал. Потом про ларек, где шоколад мальчишкой украл. А потом ни с того ни с сего, как шестерых положил, – а дело забытое. Зачем он, спрашивается, на себя движение наводит? Понятно, что ему в любом случае «вышка», да только зачем он все рассказывает? Время тянет? Или просто для красоты слога? А я все слушаю, как…
   Болотов остановился взглядом на пепельнице, подыскивая слово. «Бездарность!» – пискнула пепельница.
   – Кофе готов, – вспомнил Меркулов.
   Когда Константин Дмитриевич вернулся с чашками, Болотов уже составил молящую фразу.
   – Константин Дмитриевич, – обратился он, – нам ведь не столько Чирков теперь нужен, а его круг. А выйти на круг никак не удается. Я уж и МУР подключил, и РУОП. Только вот ФСБ осталось просить. Все, что Чирков рассказывает, все получается, будто он один действует. А за ним ведь – легион. Вот и этот побег – сколько там братвы работало? Да и не в них дело, конечно. Есть кто-то и над Чирковым, я это даже почти знаю…
   – Как то есть знаете? – оживился Меркулов.
   – Да нет, не знаю, конечно, – испугался Болотов, – догадываюсь только.
   Ну не рассказывать же Меркулову про сны.
   – А откуда у вас такие догадки?
   Болотов совсем запутался и потух. Снова зависла пауза.
   – Так что, совсем никакой конкретики? – вернулся Меркулов к начатому разговору.
   Болотов покачал головой.
   – Сообщников не называет ни в какую?
   – Его так просто не разведешь. Я и под простака работал, и грозил, и сулил, и с психологией всякой подбирался… Не получается. Все в одиночку. С первого дела…
   – С крысы? – тонко улыбнулся Меркулов.
   – С крысы, – простодушно вздохнул Болотов.
   Оба опять замолчали. Меркулов незаметно взглянул на часы.
   – Хотя подождите, – встрепенулся Болотов. – Они крысу вдвоем ухандокали. Виноват. Умертвили крысу они вдвоем.
   Меркулов с подозрением посмотрел на Павла.
   – Я говорю, – в возрастающем возбуждении продолжал Болотов, – и крысу и шоколад они вдвоем…
   – С кем вдвоем?
   – С другом.
   – С друзьями?
   – Да нет, с другом каким-то, не с друзьями. Он все время друга поминал какого-то, я его переспрашивал, один это или разные, но он все отмахивался, я думал, это несущественно…
   – Как то есть несущественно?
   – Да он же все больше на всякие страсти нажимал, как у него там крыса околевала, как он шестерых в полчаса уложил… А друг – так, фоном шел, если только в полслова обмолвится. Я вот сейчас и думаю: если это один и тот же друг – с детдома еще, – так, наверное, это очень сильные связи…
   – Да что там, – опять поскучнел Меркулов, – из детдома девочки идут на панель, а мальчики в мелкое хулиганство. В этих садках большая рыба не выводится.
   – Да знаете, – в решительном исступлении продолжал Болотов, – он об этом друге с таким респектом говорит, что он, дескать, с ним, с этим другом, советуется во всем, во всем его слушает. Даже с крысой…
   – Да господь с ней, с крысой. Значит, в каждом слове уважение…
   – Да-да, именно уважение, даже подобострастие какое-то. А между тем Чирков ни перед кем шапки не ломает, это всем известно, а здесь вдруг такое почтение. Как же я раньше-то не подумал…
   – Да… – Меркулов отхлебнул от чашки, – надо было вам на этом моменте раньше сконцентрироваться. Впрочем, и сейчас время не упущено.
   Меркулов взглянул в простодушную, вспотевшую мордаху Болотова.
   – Вы не будете возражать против моего присутствия на следующем допросе?
   – Да как же возражать… – Болотов смешался, – я сам вас об этом просить пришел.
   – Хорошо, что не успели. А то я бы, пожалуй, отказал, – усмехнулся Меркулов.
   Болотов тяжко вздохнул. «Бездарность я», – подумал он понуро.

Глава 39. СЛЕЖКА

   Поздоровавшись с Турецким, Валентин Дмитриевич с удивлением взглянул на большой сверток в руках Турецкого. Сабашов отметил, что его шеф выглядит уставшим: темные круги под глазами, воспаленные веки. Валентин Дмитриевич молча поставил кофе.
   – Может быть, вас в другой номер перевести? В гостинице имеется еще один «люкс», – обратился он к московскому коллеге.
   – Нет, спасибо, Валентин Дмитриевич, – поблагодарил Александр.
   – Ну что ж вам соседи выспаться не дадут, – ворчал Сабашов. – Это ж сплошное мучение.
   – Вы-то, Валентин Дмитриевич, чего не в духе? – побыстрее переменил разговор Турецкий.
   – Да это… Обуза я вам сплошная, Александр Борисович. Никаких концов найти не могу.
   Валентин Дмитриевич сильно разнервничался.
   – Бросьте, Валентин Дмитриевич. И не смейте даже так думать. Что, мне вам говорить, что я без вас бы ни за что не справился? – Нет, обязательно надо Сабашова послать на самостоятельное задание. Да вот хотя бы к этому Бурчуладзе. – Ну, Валентин Дмитриевич.
   Сабашов понемногу отходил.
   – А вот я вам сейчас настроение-то подниму! – подмигнул Турецкий.
   Он принялся разворачивать сверток, и через несколько секунд к ногам Сабашова легла большая медвежья шкура.
   – А? Хороша? – улыбаясь, прилег на шкуру Турецкий.
   – Что это вы, на охоту ночью ходили? – непонимающе буркнул Сабашов.
   – Мишку этого убил Бурчуладзе, – решил не тянуть с объяснениями Александр. – А на обратной стороне, чтобы эта шкура не была кем-то присвоена, оставил свои координаты. Егерем он теперь работает и в тайге живет. А еще они с Савельевым дружки. И возможно, что сейчас вместе.
   Турецкий перевернул шкуру на другую сторону.
   – Откуда это? Как? – еще плохо понимая, о чем важнее сейчас спросить, бормотал Сабашов. – Что за планы?
   – Вот вы и разберитесь. Вы же местную тайгу знаете.
   Сабашов ползал рядом с Турецким по изнаночной стороне шкуры, разбираясь в плане «стоянок» Бурчуладзе, когда в дверь тихо постучали и, не дожидаясь ответа, в кабинет вошла родственница Сабашова. Она удивленно взглянула на ползающих по медвежьей шкуре следователей.
   – Явилась все-таки. И как всегда, не вовремя, – буркнул себе под нос Валентин Дмитриевич.
   Родственница смерила его уничтожающим взглядом и приветливо повернулась к Турецкому.
   – Здравствуйте. А я вот к вам. Я еще раньше заходила, но этот, – она кивнула в сторону Сабашова, – сказал, что вы попозже будете.
   Турецкий сел за стол и жестом пригласил посетительницу тоже присесть. Она с чрезмерным интересом взглянула на шкуру, и Сабашов недовольно стал ее сворачивать – от любопытных глаз.
   – Я его родственница, – кивнув в сторону новогорского следователя, отрекомендовалась посетительница. – Слава богу, не кровная.
   – К сожалению, семейными вопросами не занимаюсь, – мягко перебил женщину Турецкий.
   – Да я к вам по делу. По очень важному. Вы Андрюшку-то Савельева разыскиваете?
   – А вы что-то знаете о нем?
   – О нем – нет, а вот о ней кое-что известно, – родственница злорадно глянула на Сабашова. – О Ленке-то Савельевой.
   – И что же? – осторожно спросил Турецкий.
   – Вы пока Андрюшку ищете, – она наклонилась к Турецкому, перейдя на полушепот, – а к ней тем временем мужик какой-то по ночам ходит.
   – Что ж, дело молодое, – с трудом улыбнулся Турецкий.
   «Надо было сразу эту лампочку в подъезде разбить», – с досадой подумал он.
   – Да чего ты мелешь? – не выдержал Сабашов. – Что ты могла там видеть с твоим зрением в минус семь! Лучше бы спала по ночам.
   Он обернулся к Турецкому.
   – Она по соседству с Савельевой живет, – пояснил он информированность своей родственницы.
   «Так вот кто меня пасет из глазка напротив!»
   – Я давно наблюдаю, – продолжала она, не обращая внимания на Сабашова. – Сначала думала, что к ней разные ходят. А теперь уверена, что это все один и тот же.
   – И как часто этот мужчина бывает у Савельевой? – спросил Турецкий.
   – Да почти каждую ночь, – с легкостью ответила свидетельница.
   «Вот врет же, карга старая», – выругался про себя Турецкий.
   – А опознать ты его хоть сможешь? – с усмешкой хмыкнул Сабашов.
   – Конечно. Я его хорошо запомнила.
   Турецкому показалось, что женщина внимательным и долгим взглядом посмотрела на него.
   – Правда, в подъезде у нас темновато. Но я сегодня утром на лестничной площадке специально две лампочки вкрутила. По сто ватт!
   – Ну опиши, что помнишь.
   Турецкий устало потер глаза, с трудом сдерживая нервную улыбку, и в упор уставился на женщину.
   «Была ни была», – с усмешкой подумал он.
   Женщина какое-то время тоже молча смотрела ему в лицо.
   – Ему лет двадцать пять – тридцать, – начала она.
   «Прекрасно я выгляжу, – удовлетворенно подумал Турецкий. – Десять годков эта старая кляча мне скостила».
   – У него темные волосы, – продолжала женщина.
   – Длинные? Короткие? – уточнил Сабашов.
   Родственница снова взглянула на Турецкого.
   – Да вот такие, как у вас, – жестом указала она на Александра.
   «Так, по– моему, она уже основательно ко мне подбирается», -напрягся Турецкий.
   – Он сильно сутулился, прямо даже горбился, – женщина показала на себе «сутулость» описываемого.
   «Ну, это ты уж совсем загнула, – „обиделся“ Турецкий. – У меня всегда была спортивная осанка».
   – А этой ночью он что-то выносил из квартиры. Уже под утро. Большой такой сверток, – заговорщически проговорила самое главное свидетельница. – Это уже подозрительно, правда. Потому я сразу к вам.
   «И шкуру медвежью усекла, – усмехнулся Турецкий. – Удивительные у нас женщины».
   Женщина описала еще несколько незначительных деталей, которые с одинаковым успехом могли бы подойти и к внешности Турецкого, и к внешности Сабашова, и многих других мужчин. При этом она еще раз пожаловалась на плохое освещение в подъезде.
   «Кажется, пронесло», – улыбнулся Александр.
   – Спасибо вам большое за информацию, – поблагодарил свидетельницу Турецкий. – Она очень для нас важна. Вы только никому об этом больше не рассказывайте.
   – Никому! Что вы! – серьезно пообещала женщина. – И я могу продолжать следить за квартирой Савельевой.
   – Думаю, что это не понадобится, – пожал ей руку Турецкий. – Спите спокойно, а наблюдение мы возьмем на себя.
   «Так, хороши дела, – закурил Турецкий. – Теперь я фигурирую в следствии. И в связи с моими похождениями к Савельевой появилась новая версия».
   Когда она вышла из кабинета, Турецкий некоторое время молчал.
   – И зачем вы эту дуру слушали? – поморщился Сабашов.
   – Ну так, на всякий случай, – сделал умное лицо Турецкий.
   – Может быть, тогда для верности проверить? – озабоченно предложил Сабашов. – Вдруг это Савельев домой осторожненько наведывается?
   – Нет, ничего проверять не будем, – поспешно и твердо сказал Турецкий. – Я вас уверяю, что это не Савельев.
   Сабашов внимательно взглянул на Александра, на его невыспавшиеся глаза, потом перевел взгляд на медвежью шкуру, вспомнил о том, как Турецкий полчаса назад сказал, что Савельев и Бурчуладзе друзья. И у старого следователя сложилась законченная картина.
   Они вместе с Турецким не выдержали и засмеялись.
   – Ну что, Валентин Дмитриевич, пора наведаться к Бурчуладзе? – весело сказал Турецкий.
   Он был рад тому, что не пришлось давать лишних объяснений в связи с его ночными посещениями Савельевой.
   Александр достал керамическую фигурку женщины, которую купил в самолете. Сабашов настороженно взглянул на нее.
   – Это что, тоже вещественное доказательство? – спросил Валентин Дмитриевич.
   – В какой-то степени да, – строго сказал Турецкий. – И оно может уличить нас в употреблении спиртных напитков на рабочем месте.