Незнанский Фридрих Евсеевич. Убить ворона

   Все последние жертвы Чиркова – семья из пяти человек – были так или иначе связаны с Московским авиационным институтом. Но к этой семье у Чиркова были какие-то отдельные от авиации претензии. Да, но как-то странно. Чирков сам признался, что, не добившись своего, убил всех их. Почему? Не в том ли дело, что убитые знали друга, были связаны с ним? И Чирков забыл о своих делах. Он защищал святое.
   Видно, Сосновский нарыл в куче с мусором рациональное зерно для следствия и за это Турецкий от души поблагодарил покойного. Значит, круг поисков друга суживался до масштабов одной отрасли, а это представлялось не таким уж незначительным ограничением. Обычно профессионалы какой-то специальности тусовались на одном пятачке, отличали своих «звезд», а в том, что чирковский друг – не последний человек в этом кругу, сомневаться не приходилось.
   А ведь это точка, к которой можно неуклонно подбираться методом перебора, кропотливым изысканием, раскидывая лица, словно карты на ворожбу.
   Среди жертв Чиркова числился лишь один оставшийся в живых – семилетний мальчик, на глазах которого убийца расстрелял всю семью. Какие чувства зашевелились в преступнике, когда он пощадил ребенка, неизвестно. Может всплыли воспоминания о неласковом детдомовском детстве? Может, Чирков посчитал мальчугана неопасным свидетелем? Так или иначе, но убийца не ошибся. Бедняга ребенок в результате пережитого стресса превратился в психически ненормального человека. Выбора не было, Турецкий решился использовать даже эту призрачную возможность поймать имя друга.
   Следующее утро плыло раскисшей оттепелью – лужами, неубранными остатками бурого снега, начинающимся дождем. Турецкий катил в район Бутово, унылый и однообразный, с бетонными коробками и близкими свалками. Турецкий вспомнил, что название этого района у него навсегда ассоциировалось теперь со зловещим полигоном, который находился здесь поблизости и на котором во времена сталинских репрессий расстреляли около двадцати тысяч человек. Несколько лет назад Турецкий занимался расследованием этого преступления
   Ненормальный мальчик, по имени Коля, проживал с бабушкой в стандартной двухкомнатной квартире. Жара и духота стояли в комнатах неимоверные, пахло какими-то пеленками, стирками, глажками – чем-то неуловимо больничным. Бабушка, крепенькая старушка с ясными голубыми глазами, суетилась и много говорила:
   – Коленька трудный мальчик. Я так намучилась с ним. И ведь никто не помогает. Никому мы, несчастные, не нужны. Спасибо за фрукты. – Пакет, принесенный Турецким, исчез на кухне. – Не знаю, вы напрасно приехали. Вы просто себе не представляете, что такое аутизм. Коленька – аутист. Это когда никакой реакции на внешние раздражители. Когда на его глазах было совершено убийство, Коленька замолчал. Его и по милициям таскали, и следователи к нам приходили, а он молчит. Сначала я думала, он помолчит, помолчит, а потом отойдет, но он сидел, сидел целыми днями и смотрел в одну точку. Услышит выстрелы по телевизору – вздрагивает, испуганными такими глазами поглядит и снова – в уголок, на диванчик. А однажды прихожу – нет ребенка, перепугалась, а он, сердечный, забился в нишу и не выходит. Ну уж тогда я его повезла в психушку, а мне говорят, что ничего уже сделать нельзя. Поздно. Углубленная депрессия. С тех пор мы и живем. Нет, мы наблюдаемся в пятнадцатой больнице. Иногда ложимся туда, но толку – нет. Но я благодарю Бога, Коленька хоть тихий, безобидный, иногда даже поможет по дому. А убийцу так и не нашли. Выходит, что есть еще надежда? – изучив документы Турецкого, подвела итог бабушка.
   – Есть.
   – Охо-хо! Столько лет прошло, может, свершится Божий суд! Должно, должно, по справедливости, – старуха перекрестилась. – Я свечки каждый день ставлю, не за мщение, за то, чтобы в глаза посмотреть этой сволочи.
   – Скажите, а Коля никогда, ни единым словом не упоминал что-нибудь из той истории? Ну хоть что-нибудь?…
   – Да бросьте вы, посмотрите на него сами.
   Бабушка провела Турецкого в соседнюю комнату. На окнах висели байковые одеяла, закупоривавшие жилище от всякого внешнего воздействия. Даже шум стройки старался укрыться за этой непроницаемой камерой. В углу горела лампадка, которая делала воздух в этой живой могиле совершенно невыносимым для здорового человека. В первый момент Турецкому показалось, что комната пуста, ни один вздох не нарушал крохотного мерцания лампадки, но внезапно что-то зашуршало, словно осторожная мышка захрустела кусочком хлеба. Глаза постепенно привыкали к полутьме и наконец различили качающегося в однотонном ритме молодого человека в очках. Он никак не отреагировал на пришедших. Турецкий недоуменно остановился на пороге, постепенно до него доходило, что семилетний мальчик за десять лет, минувших со дня убийства, превратился во взрослого юношу.
   Александр присел на корточки перед молодым человеком, потому что сесть в другое место все равно оказалось невозможным – в комнате не было ни одного стула. Коля, не обращая внимания, продолжал мерно раскачиваться в кресле. Турецкий свистнул, какая-то едва заметная гримаса исказила неподвижное лицо юноши.
   – Ты видишь меня, Коля? – Александр, подчиняясь атмосфере комнаты, говорил загробным голосом, – Дай руку!
   Аутист не реагировал. Турецкий сам взял влажную, мягкую руку юноши в ладони и с силой сжал ее. Она так и осталась безвольно лежать, когда Турецкий разжал кулак.
   – Я говорила. Он молчит и молчит. Бесполезно, все бесполезно. Какие экстрасенсы брались вылечить, бесполезно.
   Тогда Турецкий соскочил и заметался по комнате. Одним резким движением он нажал выключатель, и все вымороченное пространство залилось светом, как детским плачем, обнажая уродство колченого стола, яблочных огрызков, ободранного линолеума. Коля встал, вероятно, на его языке это означало крайнее возмущение вмешательством в его мир. Потом он снова сел. Но Турецкий уже решил идти напролом. Он сунул молодому человеку под нос фотографии его родителей.
   – Коля! Коля! Ты помнишь, кто это? Кто их убил? Кто?
   Юноша вдруг поднял глаза, и фосфоресцентный блеск заиграл на стеклах очков, губы открылись, и он промычал:
   – Ма-а-я… Ма-ань…
   – Не надо, ничего не надо, – бабушка погасила электричество, – видите, он маму зовет.
   Но Турецкий увидел в блеске глаз этого несчастного осмысленное воспоминание, точку яркого пламени, которая, как погасшая звезда, доносила из той жизни давно ушедший свет.
   «Маня…» – этим светом, словно фонариком, Коля выдергивал из круга дичь, на которую шла охота. Круг сужался…

Глава 57. КНИГА ЖИЗНИ

   Вот так всегда, думал Турецкий, как подходит к концу – все на разрыв аорты. Тут бы красиво закончить, по закону, а надо преступать, скрываться, незаконные делишки проворачивать. А ну как я обманулся и обмишулился. Даже Косте не сказал, если уж обмишулюсь, то никогда не признаюсь, а если нет – тоже вряд ли скажу.
   Из следователей получаются самые лучшие преступники, к сожалению, все это можно говорить уже не в сослагательном наклонении. К сожалению, жизнь нам это уже много раз ярко представила. Ясно почему – хорошо дело знают.
   Из Турецкого получился бы первоклассный преступник. Во всяком случае, вор – первостатейнейший.
   Он знал, как проще всего забраться в чужую квартиру, не оставив при этом никаких следов. Вор, тот обязательно оставит – а чего, собственно, тогда залезать в чужое жилище, если ничего там не брать? Турецкий ничего воровать не собирался. Ему надо было только посмотреть. Вот такое непреодолимое любопытство.
   Опуская детали, как возможное пособие для неблагонадежных граждан, подытожим только, что и сигнализация была отключена, и двери не поломаны, и окна не выбиты, а Александр разгуливал по чужой квартире, стараясь не хвататься руками за вещи и двери.
   Что, собственно, он здесь хотел увидеть? Он и сам не знал. Но очень-очень хотел. Связь, которую он нащупал, была настолько зыбка, а вывод настолько не укладывался в обычное русло расследования уголовных дел, что даже – вот опять – он и Меркулову ничего не сказал. Тот бы засыпал его простыми вопросами, и все, никакой связи. Нет, конечно, можно было бы еще покопать, попытаться восстановить архивы, начать широкомасштабный опрос свидетелей. Но на это требовалось время. Год, полгода. Да и месяца много. Потому что у Турецкого не было даже дня.
   Он должен был все сделать сегодня и сейчас.
   Квартира была хорошая, не бедная, но без вычурностей. Со вкусом была квартирка. То, что Турецкий искал, оказалось почти на виду – в самом низу богатой книжной полки.
   Семейный альбом. А вот и тот самый снимок. Мальчик с бабушкой.
   Турецкий, забыв об осторожности, громко и протяжно выдохнул. Ну вот и все.
   …Игорь Андреевич открыл дверь, прижимая к уху телефонную трубку, жестом пригласил Турецкого войти, а сам продолжал разговор:
   – Нет, Михал Палыч, пока Президент этот список не подписал, мы даже рисковать не будем. Мало у нас скандалов – рассовываем свое оружие, куда ни попадя.
   Турецкий снял пальто и проследовал за хозяином в комнату. Отметил про себя, что пыл последних слов в какой-то мере был рассчитан и на гостя.
   – …А как же не лоббировать?! Лоббируем изо всех сил, уже все лоббы поразбивали, – открыто и заразительно засмеялся он. – Обещали на днях. Обещали скоро. Не знаю, может, до лета потерпим. Хорошо, Михал Палыч, хорошо. Всего доброго.
   Игорь Андреевич бросил радиотелефон на диван и без перехода подмигнул Турецкому:
   – По граммульке?
   – По граммульке, – кивнул следователь.
   – Коньяк, водка?
   – Коньяк, с вашего позволения.
   – Джентльмен, – отметил хозяин.
   Он налил в правильные бокалы маслянистого французского коньяка и опять же правильно покачал пахучую жидкость в бокале.
   – Ну! – широко улыбнулся он. – Сначала – выпьем, а потом – заинтригован! Не скрою.
   – Сначала выпьем, – кивнул Турецкий.
   Выпили тоже по правилам, мягко почмокивая, делая одобрительные мины, грея коньяк в ладонях.
   – Теперь «потом»? – спросил Турецкий.
   – Да, да уж!
   Турецкий достал из кармана «Брегет», положил перед собой на столик. И тоже широко улыбнулся.
   – Знаете, какое дело, я с предисловием. Можно?
   – Да. Я люблю предисловия. Можно и книгу не читать.
   – Вот у следователя какая профессия, простите за банальность. Он слушает. Слушает себе и слушает, а потом начинает говорить. И у меня такая пора подоспела. Поговорить хочется.
   – Со мной?
   – Это было предисловие. Будем книгу читать?
   – В нетерпении.
   – Теперь книги не принято с начала писать, а можно с середины или даже с конца. Я тоже начну, откуда хочу. Или нет, надо уже интерактивные книги писать. Я и попробую. Вот вы с чего предпочитаете?
   – Я – с развязки.
   Турецкий посмотрел на часы.
   – Не получится. До развязки еще час.
   – Заинтригован еще больше. Тогда начните с того, что было до развязки.
   – О! Вот и я хотел. А было вот что. В прошлом году самолет «Антей» везет в ЮАР истребитель «Су». Довольно свежей модификации истребитель, сделанный на новогорском заводе. И, взлетая в аэропорту намибийской столицы, вдруг падает на городской рынок, убивая около семисот ни в чем не повинных намибийцев.
   Игорь Андреевич серьезно кивнул.
   – А через год в самом Новогорске падает другой самолет. Первое совпадение, пока несущественное, тоже «Антей».
   – Ну, теперь понятно. Мы уже решили сами разрабатывать моторы для этих самолетов. От украинских откажемся, – сказал хозяин.
   – Но это, повторяю, совпадение несущественное. Второе совпадение – обе машины падают на головы людям.
   – М-да. Это ужасно. Все наша экономика социалистическая. Тыкали взлетные полосы прямо под боком у людей.
   – А дальше начинаются совпадения совсем уж странные, – словно не услышал хозяина Турецкий. – Оба самолета разбились при взлете. Намибийский «Антей» поднялся на высоту двадцать метров, а новогорский – трехсот.
   – Ничего себе совпадения, – иронично хмыкнул Игорь Андреевич.
   – Нормальное совпадение. Третье совпадение еще более разительно. В обоих грузовых самолетах везли на продажу наши истребители. А теперь внимание – и в обоих самолетах их не оказалось.
   Хозяин наклонился к бутылке и плеснул Турецкому и себе. Спокойно плеснул, аккуратно.
   – Были там только корпуса от этих самых самолетов. В Африке как-то незаметно проскочило. А здесь вдруг всплыло.
   – Вы шутите? – серьезно спросил хозяин.
   – Похоже?
   Хозяин потянулся к телефону, но Турецкий его остановил:
   – Дочитаем, ладно.
   – И что, есть документы? Есть подтверждения?
   – Ага, – легко сказал Турецкий. – Но я продолжу, если вы не против. Есть и еще одно совпадение. Причины катастроф были в обоих случаях одинаковы.
   Игорь Андреевич улыбнулся:
   – Нет. В Намибии, если мне не изменяет память, летчики ошиблись. А здесь мотор отказал.
   – Игорь Андреевич, я сейчас говорю о настоящих причинах. Вот это было самое трудное. В Новогорске такой пожарище был, да вы сами знаете. Все сгорело. Людей по пуговицам железным идентифицировали, да и то не всех удалось. А уж причины выяснить при таком раскладе – никаких шансов. Да их, настоящие, никто и не нашел. Сгорели причины. А причин было много, сотни, тысячи.
   – Не мучайте, Александр Борисович, – взмолился хозяин.
   – Птицы. Вот понимаете, дурные такие, вдруг сорвались и всей стаей в моторы.
   – Да. Это проблема. Никто ее в мире решить не может. Американцы по громкоговорителям рык льва передают.
   – Пантеры, – поправил Турецкий. – Французы радары поставили. А у нас ничего. Хотя, говорят, в том же Новогорске была лаборатория орнитологическая, но ее потом распустили. Денег нет.
   Хозяин кивнул:
   – Да, я слышал.
   – Впрочем, оказалось, не до конца распустили. Вернули потом одного специалиста, чтобы снова с птичками работал. Только, как бы это сказать, не отучал их от самолетов, а приучал.
   – Да вы что?! – ахнул Игорь Андреевич.
   – Вы поняли, да? Это хорошо, а то я уж собрался долго рассуждать. Так вот, этот специалист птиц и выучил на свою… нет, на голову тысячи погибших людей.
   – Подождите, подождите, не так быстро. Это что, уже доказано? Вы его поймали?
   – Ага, – снова легко сказал Турецкий. – Поэтому ни в коей мере ни намибийская, ни новогорская катастрофы не были трагическими случайностями. Это были страшные диверсии. Повторяю, тысяча человек погибли.
   – Но для чего?! Для чего?! – всплеснул руками хозяин.
   – Вы невнимательно читаете или я плохой писатель. Самолеты. Истребители. Их в «Антеях» не было. Они были украдены и проданы раньше. Знаете куда? В Иран. И это точно доказано и задокументировано, – опередил вопрос хозяина Турецкий.
   – Но как?! Это невозможно! Каждую такую продажу Президент санкционирует.
   – Видно, не каждую. Впрочем, сам механизм мы еще выясняем.
   – Нет. Воля ваша, Александр Борисович, но мне срочно надо позвонить, вы мне тут такого наговорили, что даже если десять процентов из этого правда…
   – Сто десять. Не надо пока никуда звонить, Игорь Андреевич. Дослушайте.
   – Но убить тысячу человек, ради чего?!
   – Деньги. Огромные деньги. Я так думаю, шахтерам за год уплатить хватило бы. Но я продолжу. Теперь, если позволите, перейду к началу.
   – К началу, – не сразу понял хозяин. – Еще и начало было?
   – Конечно. Перед развитием действия – начало. Вот только с чего бы начать?
   Турецкий мягко глотнул из бокала. Задумался. Потом посмотрел на часы.
   – С убитой крысы, что ли? Или с магазинчика, где шоколад был.
   Игорь Андреевич чуть склонил голову набок, он не понимал.
   – Да, начну с крысы. Жил-был мальчик Витя. По фамилии Чирков. У него рано умерли родители, пришлось его отдавать в детский дом. А там у Вити был закадычный друг. Нет, не хватает. Больше, чем друг. Куда больше. Невероятно больше. Это был старший друг, которого мальчик Витя обожествлял. И этот друг вел мальчика Витю по жизни. От маленького преступления к большому. Витя ни к кому не знал жалости. Он был жестоким и кровавым убийцей. Но свет в его окошке был – этот Друг с большой буквы. Вам интересно?… – сам себя остановил Турецкий. Это был удар в самую точку. Хозяин слушал и не перебивал. Не высказывал недоумения, почему это вдруг ему рассказывают про какого-то детдомовского мальчика. И Турецкий его на этой мелочи поймал.
   – Я слушаю, – вежливо пожал плечами хозяин. Почти, можно сказать, свел на нет удар Турецкого.
   – Я продолжаю. Но их пути быстро разошлись. Друга усыновила какая-то приличная семья. А Витя остался один. Но ненадолго. Как только Витя встал на ноги, отслужил, он сам нашел своего старшего друга, который уже заканчивал вуз, который имел впереди прекрасную карьеру и вообще виды на обстоятельную жизнь. И Чирков, теперь он уже был не мальчик, позавидовал бы своему другу и оставил его навсегда в приличном обществе, если бы друг этого только захотел.
   Но друг хотел сидеть на двух стульях…
   – Стоп, Александр Борисович. О чем-то я начинаю догадываться, хотя, сознаюсь, это вовсе не просто. Наверняка вы не для красивого слога рассказываете мне всю эту душещипательную историю. Наверняка вы что-то этакое обо мне предполагаете. Но вот тут я и теряюсь: а что, собственно? Какой-то мальчик, какой-то друг…
   – Это такой литературный прием, – хитро улыбнулся Турецкий и снова поглядел на часы. – Это чтоб еще больше заинтриговать.
   – Ох, Александр Борисович, что мы, как дети…
   – Ну имейте терпение, Игорь Андреевич. Я же гость.
   – Да я уже, честно сказать, раскаиваюсь, что позвал вас, – горько усмехнулся хозяин.
   – Мне недолго осталось.
   – Вы все на часы поглядываете. Торопитесь?
   – Нет. Так вот этот Чирков – друга оставим на время, – промышлял самым настоящим разбоем. Ради денег ни перед чем не останавливался. Хотя тут все относительно. Промышлял он разбоем, промышлял, а вдруг – такой абсурд: убивает всю семью, не взяв с нее ни копейки. Что такое, почему? Оказывается, семья эта связана была с его другом. И, видно, пригрозила, в случае чего, другу Чиркова всякие неприятности устроить. Только один мальчик из всей семьи остался в живых. Но толку от него нет – аутист. Ну вот, а теперь перейдем к более понятным нам делам. На счету в швейцарском банке у этого Чиркова оказывается почти библейская сумма – тридцать три миллиона долларов. Откуда такие деньги у обыкновенного вымогателя? Копнули. Из Ирана. Чувствуете связь? Правильно. Чирков имел прямое отношение ко всем вышеперечисленным безобразиям. Не знаю пока точно, но идея, видать, была его. Он к пропавшим самолетам и погибшим людям свою лапу приложил. А? Каково?
   – Вы его взяли?
   – Взяли, – вяло ответил Турецкий. – Но упустили. Он теперь уже…
   – Он теперь уже за границей, – закончил за Турецкого Игорь Андреевич.
   – Н-не думаю, – протянул Турецкий. – Даже больше того, уверен, что он еще здесь.
   – Значит, так закопался, что не сыщешь.
   – Тоже не думаю. Думаю даже, что скоро он должен к другу своему наведаться.
   – Да что за друг-то?! – почти вспылил хозяин.
   Турецкий выдержал мхатовскую паузу и сказал ровно:
   – Вы, Игорь Андреевич.
   Манченко выбрал единственно верную реакцию в таких случаях – он весело засмеялся.
   Потом встал, распахнул дверь в переднюю и сказал устало:
   – Все, пошел вон.
   «Молодец, – отметил про себя Турецкий. – Точно держится».
   – Да я ж сказал, что не тороплюсь, – даже не подумал подняться следователь. – И ведь история еще не вся. Мальчик этот, аутист, все-таки сказал мне кое-что. Фамилию друга.
   – Аутист? – иронично улыбнулся Манченко.
   – Для суда не доказательство, согласен. Документы Яхромского детского дома сгорели. Но усыновление проходит через райисполком. Там все сохранилось. Друга Вити Чиркова усыновила семья Андрея Аркадьевича и Раисы Константиновны Манченко.
   – Это вы про детский дом, что ли? – еще более весело и иронично спросил Манченко.
   – М-да, тоже для суда – пустой звук. Но я ведь юрист, Игорь Андреевич. Я это и сам понимал четко. Поэтому, если у вас есть время, посидим, подождем настоящего доказательства.
   – Какого? – Губы у Манченко дрогнули.
   – Вы меня извините, я пошел на небольшую мистификацию. Знаете, сегодня попросил вашу секретаршу всем отвечать, что вы рейсом в двадцать три двадцать вылетаете в Швейцарию. До отлета вам осталось полтора часа. Пора бы и поторопиться.
   У Манченко теперь уже откровенно дрожали губы.
   Турецкий еще раз поглядел на свои часы. Было без пяти десять.
   – Вы за это ответите, – сказал Манченко.
   – Помолчите, пожалуйста, Игорь Андреевич. Время так лучше слышно.
   – И на что вы надеетесь?
   – А вы на что?
   Манченко тяжело опустился на диван.
   – Можно мне еще выпить? – спросил Турецкий.
   – А? А, да…
   – Я сам налью, – сказал Турецкий. Ему было бы жаль, если б хозяин от нервов расплескал такой отличный напиток. Если бы Манченко знал, что самому Турецкому невероятных усилий стоило держать бутылку ровно и лить правильной струей.
   Эти минуты были раскалены добела.
   Турецкому вдруг показалось, что Манченко успокоился. И это подрубило следователя под корешок.
   «А вдруг… А вдруг я все выдумал?! Пройдет час и два. И день и три. И никакой Чирок не явится. Впрочем, так долго ждать не придется. Меня уже завтра в прокуратуре не будет. И почему я решил, что Чирок именно сегодня позвонит Манченко. И главное, почему я решил, что счет у них один? Нет, тут все правильно. Чирок сейчас на взводе. Он побоится, что Манченко сдаст его и заберет деньги, даже если у них разные счета, деньги-то переводил Манченко, значит, счет Чирка должен знать. Ох, Чирков, Чирков, окажись на уровне. Ну прочитай простую подсказку. Я тебя умоляю!»
   «Брегет» показывал десять часов двенадцать минут, когда в дверь не позвонили и не постучали, а как-то странно поскреблись.
   Манченко «не услышал». Турецкий как бы тоже.
   Вот тогда постучали.
   – Это провокация, – тихо сказал хозяин.
   У Турецкого хватило выдержки только для того, чтобы кивнуть.
   В дверь позвонили.
   – Ну уж откройте, Игорь Андреевич, – хрипло выговорил Турецкий. – Ну не томите. Я сейчас с ума сойду, пожалейте.
   Манченко сомнамбулой поднялся на негнущихся ногах и пошел открывать.
   Он не стал спрашивать, кто там, не посмотрел в глазок, он просто рванул дверь на себя.
   Чирков быстро взглянул за спину хозяина и увидел сияющее лицо Турецкого.
   – Ты… С-с-сука… – выговорил он.
   – Что ж вы стоите, обнимитесь, – сказал Турецкий устало. – Все-таки братья родные.
   И он сложил вместе куски разрезанной фотографии – два очень похожих друг на друга мальчика стояли возле бабушки.
   Бабушка с умилением смотрела на старшенького…