Незнанский Фридрих Евсеевич. Убить ворона

   Вот так. Ну а сейчас он ел гороховую похлебку в Бутырской тюрьме. С ним что-то происходило. Происходила какая-то переоценка. Ужасная штука засела у него в душе – это даже не совесть, не раскаяние, а пострашней. Он мучился чем-то неведомым.
   У одного пацаненка в детдоме выпирала грудная клетка, очень сильно, справа. Сколько же было поводов издеваться над ним. Все злые мальчики пытались воспользоваться любой возможностью. Чирков сперва заступался за него, даже дрался несколько раз, а потом что-то с ним случилось. Вернее сказать – что-то на него нашло, и он «оторвался» на несчастном мальчишке так, как никто другой прежде. Глумился над ним не как ребенок, а как взрослый. Заставлял кричать его, что у его папы нормальная грудная клетка, что у его мамы нормальная грудная клетка, что это только у него, у урода, застрял учебник по анатомии внутри и гниет там, потому что он урод, сраный урод. Под конец он просто избил его. Избил очень сильно. Урода, наказанного за свое уродство, положили в изолятор на полтора месяца. Чирков тогда впервые имел дело с милицией. Но говорить с участковым было не страшно – страшнее было другое. Страшно было то, что он стал чувствовать. Ему было отнюдь не жаль мальчика-урода. Он не раскаивался. Он, как бы это сказать, – это был страх за самого себя, что-то вроде боязни потерять себя. То есть он чувствовал, что перестает принадлежать самому себе. Что-то начинало управлять им, что-то нежелательное. И он ничего не мог с собой сделать.
   Примерно такие же ощущения он испытывал и теперь. Ему приснился сон, что он едет на Байконур. Едет по делу – взимать дань с космонавтов. Приезжает, ходит по Байконуру между ракетами и челноками, ищет, с кого бы взять эту самую мзду. Вдруг выходит ему навстречу весь персонал космодрома – космонавты, техники, конструкторы, механики, даже уборщики. И говорят: «Не можем мы больше тебе платить. Потому что у нас теперь другая „крыша“. Наша „крыша“ – лунная братва. Полетели, видишь, наши космонавты на Луну, а их там – как это, по-вашему, – прижали, что ли».
   Чирков конечно же сел в ракету и полетел на Луну, на разборы. Там он встретил почти всех своих покойничков. И не только тех, которых сам убил, но и тех, которых убивал кто-то при нем. Они Чиркова не трогали. Только ходили вокруг него и зло-презло смотрели.
   Наконец, встретился он со своими конкурентами. Оказалось, что это и впрямь его бывшие друзья Федор-Кочегар, Череп (Василий) и просто Страхолюдин.
   – Здравствуй, Чирок, – сказал Кочегар.
   – Здорово, братишки, – сказал им Чирков.
   – Ты узнал нас? – спросил его Череп.
   – Я узнал вас, братцы, – ответил Чирков.
   – Мы погибли из-за тебя, – сказал Страхолюдин.
   – Спасибо вам, братцы, – с поклоном ответил Чирков.
   – На «спасибе» далеко не уедешь, – сказал Страхолюдин.
   – А вам ехать некуда, братцы. Куда вам нужно было, вы уже приехали, – сказал Чирков.
   – Мы ненавидим тебя, – сказал Череп.
   Когда Чирков проснулся, его вырвало так, словно он принял десять порций американских горок. Гороховая похлебка была гадость.
   Предстоящий допрос отвлек его от пагубных мыслей. Возможность узнать все об убитых товарищах словно манила его к Болотову. Но тема, которая стояла на повестке дня, никак не радовала его. Он должен был поведать Болотову очень неприятную историю. Историю о том, как он положил кучу народа и ничего при этом не взял. То, что он ничего не взял, не было тем самым неприятным, так же как и то, что он убил человек с полдюжины. Это дело было обычным. В этой истории был другой интересный моментик. Семилетний мальчик, свидетель этого убийства, почему-то оставленный Чирковым в живых. Мальчик был с дефектом речи, а вернее, вовсе не говорил. Вероятной причиной для Болотова было именно это.
   Вот уж что Чирков не мог вспоминать спокойно. Все дело в том, что убийство это было нужно совсем не ему. Первый и единственный раз Чирков убивал людей не по причине собственной к ним антипатии или по деловой необходимости, а для чужих интересов. Но эта просьба исходила от друга, и он не колеблясь дал свое согласие. Откуда он знал, что те, кого он должен грохнуть, окажутся милыми людьми. Не говоря о том, что там окажутся замешанными дети. Нет. Этого знать он не мог. Ему пришлось поплатиться за свое незнание. Поплатиться здоровым сном и аппетитом.
   Эти люди каким-то образом перебежали его другу дорогу и должны были быть убиты. Но почему же именно Чирковым? Друг сказал, что это дело из ряда вон и что доверить его он может только верному человеку.
   Все это происходило в Подмосковье, на даче у этих людей. Когда были убиты пятеро взрослых, у мальчика закатились глаза и он стал безмолвно смотреть в себя. С Чирковым произошла странная штука. Он мальчика пожалел…

Глава 32. ЭКЗАМЕН

   Первым, кого увидел Турецкий в Новогорске, был, конечно, Сабашов.
   – Чем порадуете, Валентин Дмитриевич? – весело спросил Александр, неофициально приобнимая встречавшего.
   – Движемся потихоньку, – уклончиво ответил рассиявшийся Сабашов. – Вы уж передохните сначала, а потом я вас введу в курс последних новостей.
   – Я отдыхаю в дороге, – сказал Турецкий. – Впрочем, принять душ и выпить кофе мне не помешает.
   Взбодрившись этим проверенным способом, Турецкий к десяти появился в городской прокуратуре.
   Сабашов кратко отчитался ему за проделанную в его отсутствие следственную работу. Он допросил технические службы аэродрома, подробно и даже кропотливо все записал. Самолет отправили в полет в полной исправности, судя по этим показаниям и документам, изъятым Сабашовым на аэродроме. Сюгин наконец представил заключения технической экспертизы. Это были пока предварительные выводы. Назывались три возможные причины аварии, о которых Турецкий уже слышал, – неисправность моторов, некондиционное топливо и, как следствие – ледяная крошка, попавшая в моторы. Самого Сюгина Турецкий не застал. Тот отправился на Украину, на завод, где эти самые авиационные моторы выпускали.
   В конечном счете ничего принципиально нового не было, кроме одного – немцы отказались выплачивать заводу страховку. Не окончательно, но сроки выплаты назначили какие-то вечные.
   – Больше никаких новостей? – Александр интуитивно чего-то ждал.
   – Да вроде нет, – подумав, сказал Сабашов. – Хотя… заходила жена Савельева. По-моему, она что-то хотела сказать и не решилась. А может быть, я ошибаюсь и это все женские нервы.
   – Тут как раз ее понять можно – не вдова, не мужняя жена, -произнес Турецкий.
   Он почему-то ожидал, что Савельева объявится. А может быть, не только ожидал, но и хотел этого.
   – Я предложил ей зайти к нам, когда вы приедете, – сказал Сабашов. – Договорились на завтра.
   – Конечно, – сказал Турецкий, – завтра.
   Савельева открыла дверь, вспыхнув от неожиданного появления Турецкого. Но ее растерянность была недолгой. Она быстро взяла себя в руки и весьма холодно пригласила следователя войти. Однако первая вспышка стеснительности и неловкости не укрылась от Александра.
   – Мне сегодня передали, что вы были в прокуратуре, – начал Турецкий.
   – Да, но вам разве не сказали, что я собиралась зайти туда завтра? – В вопросе Савельевой угадывался второй вопрос: «Почему ты решил прийти ко мне домой?»
   – Возможно, то, зачем вы приходили в прокуратуру, мне важно знать уже сегодня, – с вежливой улыбкой ответил Александр.
   Савельева с преувеличенным безразличием пожала плечами и сразу выложила на стол перед Турецким фотографии женщины с голубями.
   – Я знаю, куда исчез мой муж, – спокойно сказала она Турецкому.
   Турецкий вопросительно взглянул на Елену, а потом на фотографии.
   – Можете искать его у этой женщины. Если он вам, конечно, еще нужен, – попробовала с иронией ответить Савельева, но Александр заметил, как тяжело далась ей эта фраза.
   – А вам не нужен?
   Она сделала вид, что не услышала его вопроса.
   – Кто эта женщина? – спросил Турецкий.
   Елена пожала плечами.
   – А почему вы решили, что он ушел именно к ней?
   – На кофейной гуще нагадала, – съязвила Савельева.
   – Понятно. А откуда взялись эти фотографии?
   Савельева рассказала о том, как она нашла снимки. Она старалась говорить бесстрастно, но это ей плохо давалось.
   Александр снова просмотрел фотографии. Голуби сидели на руке женщины неестественно – в ряд. А на одной из фотографий был запечатлен момент, когда птицы, как по команде, опускались женщине на голову.
   – Похоже на дрессуру, – сказал Турецкий.
   Савельеву словно осенило.
   – Да, точно. Это цирковая дрессировщица. Муж обожал цирк, – Елена усмехнулась. – И цирковых артисток, наверное, тоже. В последнее время он по нескольку раз ездил на одно и то же представление. Теперь я догадываюсь, какое представление его интересовало.
   Турецкий вполне мог согласиться с тем, что Савельев запал на цирковую дрессировщицу. Единственное – его смущало то, что женщина с фотографии казалась ему знакомой. Возможно, он ее видел в какой-нибудь цирковой программе. Александр редко ходил в цирк, но одного раза было достаточно, чтобы интересная артистка в манеже надолго запомнилась ему. Вообще у него была замечательная память на когда-то увиденные лица.
   – Дрессировщица голубей, – о чем-то размышляя, сказал Турецкий.
   – Мой муж нашел себе подругу по интересам, – вставила Савельева.
   – Простите за личный вопрос. Вы думали о том, почему ваш муж исчез так внезапно, не объяснившись с вами? – Турецкому действительно это было странно и непонятно.
   – Для меня в этом как раз нет ничего неожиданного. Он всегда избегал принимать решения. Когда он уходил от первой жены ко мне, нам с ней пришлось самим разбираться в ситуации.
   «Лихой летчик!» – с усмешкой подумал Турецкий о штурмане.
   Он вспомнил, как успокаивал ее в прошлый раз. И ведь ни словом, ни жестом сейчас не напомнила о том вечере! Как будто бы ничего и не произошло тогда. Хотя в общем-то ничего и не произошло.
   – Что-то я плохо понимаю вашего мужа, – улыбаясь, сказал Турецкий.
   Савельева быстро взглянула ему в глаза. Турецкий спокойно выдержал ее недоуменный взгляд. Елена встала и зачем-то закрыла форточку. Александр сознательно выдерживал длинную паузу.
   – Что вы еще хотите? – вырвалось у Савельевой.
   – Ничего. Только взять у вас на время эти фотографии, – спокойно ответил Турецкий.
   – Можете взять насовсем, – Елена придвинула к нему всю стопку. – Можете даже на стенку повесить.
   В этой неловкой колкости Турецкий уловил второй смысл. Савельева отчего-то злилась на него. Или на себя.
   Уже собираясь в прихожей, Турецкий почувствовал, что она пристально его рассматривает. Почему-то это немного раздосадовало его. Словно он только что с треском провалил ответственный экзамен и преподаватель теперь смотрит на него с сожалением, дескать, а я так на тебя надеялась.
   Чтобы взять с вешалки пальто, Турецкий невольно сделал в сторону Савельевой резкое движение. Но она не отшатнулась, а, наоборот, словно ждала этого движения, качнулась навстречу Турецкому. И он не смог провалиться окончательно.
   Все произошло молниеносно. Турецкий резко, с силой притянул Савельеву к себе. Он прикоснулся к ее губам и тут же ощутил легкую судорогу вдоль ее спины вниз. Тело ее сделалось напряженным. А губы сразу ответили на поцелуй Турецкого. Это был тот первый безотчетный порыв, которому она подчинилась сразу.
   Но через несколько секунд Елена попыталась освободиться из объятий Турецкого. Первые проблески сознания, мысли отказать – они, как ненужная защитная реакция приходят в голову любой женщине в подобной ситуации в виде вопроса: что я делаю? Но Турецкий был уверен, что эти мысли Елены настолько идут сейчас вразрез с ее желанием, что ему не составляло особого труда не дать ей подчиниться рассудку. Он еще сильнее сжал ее в объятиях.
   …Елена была невероятно послушна его рукам, чувствовала малейшее движение его тела и откликалась на каждое прикосновение. Ему нравилось ее вести, хотя он видел, что она с трудом сдерживает свою активность. И это его еще больше заводило.
   Турецкий понял, что Елена давно не была с мужчиной. А пережитый ею стресс отступал так бурно, возвращающееся ощущение себя женщиной настолько разгорячило, что сделало ее в постели необыкновенной.
   После близости она расплакалась. Турецкий не стал ее успокаивать. Он знал, что в этих слезах сейчас больше облегчения, чем каких-либо других чувств.
   Она благодарно обняла его и быстро заснула. Было уже утро.
   Турецкий не смог бы сейчас заснуть. События последних дней и часов завели его, как испорченный будильник, который всегда звонит.
   Когда Александр вышел на лестничную площадку, он почувствовал, что кто-то смотрит в глазок из квартиры напротив.
   «Губишь репутацию женщины, Саша, – сказал себе Турецкий. – Не можешь замести следы. А еще следователь».
   «Хорошо, что в подъезде темновато. Лампочка только на первом этаже, – думал он, спускаясь по лестнице. – Надо ее в следующий раз разбить».
   О своем полном, почти сказочном приключении, путешествии в Пакистан Турецкий Сабашову, конечно, не рассказал. Но вот о самолете, упавшем в Намибии, поинтересовался.
   Сабашов после этого долго охал и ахал – как же он мог забыть?! Как же упустил?! Действительно, было такое! И срочно куда-то умчался. Когда утром Турецкий пришел в прокуратуру, Сабашов уже был там. Снова сидел над бумагами.
   Вернулись к разговору о Намибии.
   – Давайте, Валентин Дмитриевич, подумаем, что мы в связи с этим можем предпринять? – спросил его Турецкий.
   – Я вчера и с утра сегодня уже проверил архивы по тому делу. Все очень скупо. Везде ссылки на то, что делом занимались правоохранительные органы Намибии. Наши туда тоже летали, но из Москвы, из «Росоружия».
   – Я думаю, что по этому вопросу должны остаться какие-то документы, – предположил Турецкий.
   – Да, конечно. Если разрешите, я съезжу на завод. Известно, что везли истребитель в Южную Африку.
   – И почему же нам об этом никто не сказал? – задумался Турецкий.
   – Все просто. Как говорится, мы не спросили, а нам не ответили.
   – Да, я тоже хорош, – покачал головой Турецкий.
   – Немудрено, – приободрил его Сабашов. – За это время столько самолетов упало, столько людей погибло…
   – Значит, надо снова к Лебедеву идти, – подвел черту Турецкий.
   Зазвонил телефон. Валентин Дмитриевич взял трубку.
   – Прокуратура. Сабашов.
   Турецкий углубился в материалы дела. Впрочем, давалось это ему с трудом. Шутка сказать – всю ночь не спал. И главное – как не спал!
   Сабашов повесил трубку.
   – Помер, – сказал он.
   – Как? – не понял Турецкий.
   – Замерз, говорят.
   – Кто, Лебедев?
   Какое– то мгновение Сабашов непонимающе смотрел на Турецкого.
   – Да нет. Астролог… Кивелиди…

Глава 33. АНГЕЛ СМЕРТИ

   Перед проходной, в заснеженном скверике, том самом, где еще недавно митинговали забастовщики, на глухой дорожке лежал, с неестественно закинутой за голову рукой, труп Кивелиди. Он был одет в синюю клетчатую рубашку, а босые грязные ноги едва припорошил снег. Два оперативника сидели на покосившейся, обсыпанной окурками скамейке, склонившись над папкой, в которую один из мужчин что-то записывал, посасывая время от времени карандаш. Увидев Турецкого и Сабашова, один оперативник поднялся:
   – Вот, Валентин Дмитриевич, сегодня дворники обнаружили. Вспомнили, что оставили вчера здесь лопату, и утром пошли за ней. Он так и лежал.
   – Замерз? – спросил Турецкий.
   – Похоже, что так. Ран нет, побоев тоже. Странно, что он совершенно раздетый. Рядом валялось…
   Оперативник подал Турецкому прозрачный пакет, из которого пахнуло сивухой. Две обледеневшие пустые бутылки без этикетки и пробки красноречиво намекали на причину смерти.
   – Спирт, видимо, – поморщился Турецкий. – А это что?
   На дне пакета валялось штук десять белых пластмассовых коробочек, вставленных одна в другую и аккуратно перетянутых черной аптечной резинкой.
   – А шут их знает, – пожал плечами оперативник. – Тоже нашли у тела.
   – Похоже, ванночки какие-то для фотолюбителя, может, посуда научная. – Сабашов тоже рассмотрел находку. – Допросите, как положено, свидетелей, сожительницу, кто его видел в последний раз. Не один же он распивал.
   Оперативник кивнул.
   Турецкий казнил себя за то, что в последние дни совсем забыл о несчастном астрологе. Что-то же Кивелиди хотел показать ему, куда-то вел. Потом исчез… И вот, пожалуйста, полураздетый труп. Куда делась верхняя одежда? Не мог же человек в такой мороз прийти в сквер в рубашке и босой. Следов же, что тело перетащили сюда уже после гибели, не было никаких. Наоборот, бутылки, задубевший кусок батона, окурки свидетельствовали о том, что Кивелиди именно здесь давал свое последнее «представление».
   Турецкий осмотрел место происшествия, судмедэксперт продиктовал ему данные, связанные с осмотром трупа. Заострившееся лицо Кивелиди, на глазах утрачивающее земную подвижность, исчезало в глубине санитарной машины, куда заталкивали труп санитары.
   – Смерть наступила примерно часа четыре назад от обморожения, – сказал судмедэксперт.
   Унылое, бессолнечное утро выгнало на работу заводчан. Они спешили мимо Турецкого, мельком задерживая взгляд на милицейском «газике», который совсем недолго урчал у проходной, а потом, дернув задом, рванул по еще не очистившейся от пепла дороге.
   «В конце концов, если все дороги ведут в Рим, то здесь все дорожки ведут к заводу. После Пакистана исчезли последние подозрения о постороннем вмешательстве. Если, в конце концов, намибийская катастрофа не случайна, то след все равно ведет теперь на завод. Нет, тут нужно копать и копать, глубже, миллиметр за миллиметром, не упуская ничего. Что первоочередное и неотложное? Савельев…»
   Турецкий знал, что Сабашов уже допросил всех, кто был причастен к вылету самолета, все в один голос подтвердили – Савельев вылетел с экипажем. Сабашову Турецкий доверял полностью, но данный факт перепроверить все-таки решил сам.
   В диспетчерской заводского аэропорта было по-утреннему пустынно. Две пухленькие, еще розовенькие от мороза девушки принимали смену, рисуя галочки в бумагах и отстукивая команды загрузки на компьютерах. Турецкий решил не дожидаться начальства и применить свое обезоруживающее обаяние на этих хорошеньких провинциалках:
   – Как скоро наступит весна, милые подружки?
   Девчонки фыркнули, но устояли перед напором московского гостя:
   – Метеослужба прямо по коридору и направо.
   – Что могут знать о первых подснежниках и ночах без сна эти скучные математики? Только такие прелестные девушки, как вы, никто больше… В холодном городе… – Турецкий подмигнул розовой милашке, которая от изумления застыла с открытым ртом, и показал свое удостоверение:
   – Меня интересуют члены экипажа, которые вылетели на «Антее» в Индию.
   – Ой, да мы уже сто раз этот список подавали вашим, – разочарованно пропищала одна из девушек. – Чего там еще не понятно?
   – Ну а если не для протокола: мог ли кто-нибудь из заявленных на полет в последний момент отказаться по каким-нибудь причинам? – Турецкий доверительно присел на стол, разглядывая наманикюренные девичьи пальчики, которые ловко стучали по клавиатуре.
   – Ой, ну мог, конечно.
   – Как это обычно делается?
   – Ой, ну летчик говорит командиру, что он не может полететь по каким-нибудь причинам. Тогда командир решает, нужна ли замена. Но в любом случае диспетчеру об этом сообщается. Правда, Оль?
   Розовенькая, до сих пор молчавшая девушка кивнула:
   – Ага. Но все может быть. Вы на медицинский контроль сходите. Там Вера Ивановна, врач. Она на тот рейс выпускала. А по нашим данным, никаких изменений в экипаже не было.
   – Спасибо, милая, – Турецкий щедро осыпал улыбками обалдевших девушек и помчался на пропускной пункт, где пилотов за хорошее самочувствие «награждали» путевкой в очередной рейс.
   Вера Ивановна, миловидная и ангельски спокойная женщина, ровно наполовину застрявшая в возрасте между молодостью и увяданием, казалось, не удивилась интересу органов к ее скромной персоне.
   – Савельев? – Она покопалась в белом шкафчике и достала видавшую виды медицинскую карточку с неровными, разноцветными листами. – Вот, это наш докторский документ. Летчик был, знаете, отменного здоровья, может, только чуть-чуть со сбивчивой психикой.
   – Какой психикой?
   – Сбивчивой… Конечно, не научный термин, но точно определяет внутреннее состояние пациента. Ну, несколько склонен к депрессиям, что ли. Но только едва-едва, – спохватилась она, – вы не подумайте, о неуравновешенности речь не идет, таких к самолетам, знаете, на пушечный выстрел не подпустят, да еще к военным. Но Савельева трудно было назвать сангвиником. Оптимизмом, знаете, не отличался. Мне кажется, у него развивался невротизм на почве неудовлетворенности.
   – Чем же он был так недоволен?
   – Работой прежде всего. О личной жизни ничего не знаю, но небо он не любил, может, даже… – она помолчала, – боялся. Впрочем, это только мои, сугубо субъективные умозаключения.
   – Вера Ивановна, а вы допускаете, что при таком отношении Савельев мог в последний момент отказаться от полета? Ну, сбежать, положим?
   – Нет. Это проще всего сделать при осмотре у врача, легально, так сказать. Вот его полетный лист – давление нормальное, самочувствие удовлетворительное, алкоголь в крови не обнаружен.
   – Словом, причин не было? Может, поэтому исчез тайком? Может, причины были не в здоровье?
   – Трудно сказать. В любом случае Савельев имел право на что-нибудь пожаловаться, я бы отстранила его от полета, и никаких проблем, – Вера Ивановна вздохнула. – Какая трагедия! Нет-нет, трудно поверить… Я, вы знаете, тогда, в тот день, тоже подошла вот к этому окну, – она жестом позвала Турецкого к стеклянному квадрату, сквозь который открывалась обширная панорама на аэродром. – Темнело… Я видела, как летчики всей гурьбой шагали к этому злосчастному «Антею». Их было семеро. Я еще подумала: «Семь богатырей, как в сказке». – Ее глаза сузились в ангельской печальной улыбке.
   – А скажите, вот уже из самого самолета он мог уйти?
   – Вряд ли… Хотя… теоретически мог, конечно.
   – Как?
   – Ну, я не специалист, это мои домыслы. Ну вот там, видите, когда самолет на полосу выезжает, чтобы разгоняться, он стоит долго, моторы прогревает…
   – Где-где?
   – Отсюда не видно почти…
   Значит, Савельев на борту самолета побывал. Комиссия по-прежнему упорно стоит на своей версии – трагедия произошла из-за неполадок в моторах, но тогда почему Савельев, судя по складывающейся картине, исчез из кабины в последний момент? Какой-то полный абсурд! Не ясновидящий же он, в конце концов! Просто не завод, а Бермудский треугольник.
   Турецкий вспомнил утреннюю историю и поежился. Один астролог уже почил в бозе, Савельев, скорее всего, проявил чудеса прозрения и смылся. Кто следующий поразит воображение парапсихологическими способностями? Елена?… Пожалуй, в этой загадочной истории она единственная надежда, ниточка неразрывная, клубок, который, в конце концов, прикатится к Савельеву, если он еще жив, конечно…
   Какая– то колючка не больно, но ощутимо впилась в сердце Александра: «Дурная профессия. Чего не хотелось бы до тоски, до одури, так это того, чтобы Елена прикасалась к этой истории. -Человек снова сцепился в нем со следователем. – Черт возьми, ну почему эта женщина пришла из моего собственного запутанного и недоброго мира и почему она еще и „чейная“ жена?»
   Традиционный размазанный блин толченой картошки украшал подносы на всех столах, где отправляли свой ежедневный рабочий обед сотрудники администрации завода. Турецкий плавно вписался в этот солидный поток, состоящий из толстых тетенек, обсуждающих последнюю серию «Петербургских тайн» и озабоченных дяденек, катающих в руках тоненький газетный рулон. «Весьма кстати сейчас тоже заняться прессой», – Турецкий вытащил из кармана пиджака сложенный вчетверо крохотный печатный лист, который он скопировал в областном читальном зале, куда его привел и посадил Сабашов. «Ну-ка! Ну-ка! Что тут пишут наши акулы пера?» Турецкий водворил слева от тарелки со вторым свое чтиво, припечатав его стаканом с компотом. «Катастрофа в Намибии» – гласила маленькая заметка в «подвале» прошлогодней газеты. «Самолет „Антей“, по межправительственному договору осуществлявший поставку в Южно-Африканскую республику самолета „Су-32“, потерпел авиакатастрофу в районе столицы Намибии Виндхук и рухнул на городской рынок. По предварительным данным, погибло около 700 человек. Экипаж самолета не пострадал. Полиции удалось отбить экипаж у разъяренной толпы торговцев. Причины катастрофы выясняются».
   «Какое забавное совпадение! „Антеи“ с истребителями на борту каждый год обрушиваются на головы мирных граждан, как неотвратимый дождик, а причины все выясняются и выясняются. А ведь об этой катастрофе что-то быстро замолчали. Может, оно и понятно – международный престиж, деньги, прибыль. – Турецкий вспомнил, как ожесточенно он перекапывал всю доступную новогорской библиотеке прессу, как терроризировал юную библиотекаршу, ожидая от нее все новых и новых пыльных газетных кип, как запрашивал свою родную прокуратуру и как ничего, кроме этого газетного сообщения о намибийской авиакатастрофе, не нашел. – Почему же в этом городе совпадений и пересечений никто не пожелал скрестить две параллельные прямые? А ведь может получиться интересное открытие, не хуже, чем у Лобачевского…»