Незнанский Фридрих Евсеевич. Убить ворона

   – Участкового тогда позвать надо, – со знанием дела подсказала родственница Сабашова.
   – Кому что ломать? – нетрезвым голосом отозвался Ваня. – Это мы за раз, пять минут – и готово. Пузырь только ставьте.
   – Подождите, как мы ломать будем? А потом кто за это ответит? Участкового нужно, – снова попыталась призвать к законным действиям родственница Сабашова.
   – Да разберемся, – перебил ее Ваня, уже опасаясь, что «пузырь» сорвется. – И выломаем, и на место поставим, ежели чего.
   Ваня стал пробовать дверь на прочность. И Елена поняла, что ее в покое не оставят.
   Когда Савельева неожиданно открыла, все с ужасом отшатнулись. И долго подозрительно смотрели на Елену. Людей набралось много.
   – А мы уже тут беспокоились, – невнятно попыталась оправдаться за всех незнакомая Савельевой женщина.
   – Чего не открывали, Елена Георгиевна? Переволновали нас, – с укоризной сказала родственница Сабашова. – Так же не делается!
   – Может, мне еще перед вами извиниться? – тихо, но с вызовом сказала Савельева.
   Елена захлопнула перед соседями дверь. Она прошла в спальню и легла на кровать, рядом с которой стояло кресло. Его придвинул сюда Турецкий в ту ночь. Отсюда он наблюдал за ней, когда она спала. Савельева поймала себя на мысли, что ей не хочется возвращать это кресло на место.
   «Что за странности?» – усмехнулась она про себя.
   Ей вспомнилось, как Турецкий укладывал ее в постель и как в ту минуту она остро осознала, что рядом с ней мужчина. Как только он наклонился к ней, чтобы поправить одеяло, она резко перехватила его руку.
   – Не надо! – испуганно взглянула она на него.
   – Конечно, не надо, – мягко ответил он ей и, осторожно высвободив свою руку, все же накрыл одеялом.
   Она не помнила, как заснула. Но ей казалось, она чувствовала, засыпая, на себе мужской пристальный взгляд.
   «В какой момент он ушел тогда? А может быть, что-то было? Нет, не могла бы я этого забыть. Значит, не было».
   Она гнала от себя волнующие мысли и снова возвращалась к ним.
   С одной стороны, они отвлекали ее от ужаса авиакатастрофы, похорон, известия об исчезновении мужа. Но вместе с тем ей было нехорошо и стыдно оттого, что в такой момент она думает о постороннем мужчине.
   В который раз она пыталась думать только об Андрее.
   «Но что я должна о нем думать?» – спрашивала она себя.
   Их отношения в последнее время стали напряженными. Они все больше молчали, когда оставались вдвоем. С некоторых пор это молчание стало привычным. Андрей обычно садился у телевизора или запирался в ванной с фотографиями. Фотографии он по старинке печатал сам. Елена проверяла школьные тетрадки.
   Ей вспомнилось, как вечером накануне авиакатастрофы Андрей долго не шел спать.
   – Что-то случилось? – спросила Елена, оторвавшись от школьных тетрадей.
   Обычно муж ложился и вставал рано. А Елена засиживалась допоздна, даже если ей надо было подниматься ни свет ни заря.
   – Давай ляжем сегодня пораньше? – неожиданно предложил Андрей.
   Она удивилась, но согласно отложила тетради в сторону.
   Некоторое время они молча лежали в темноте спальни. Потом он повернулся к ней и осторожно поцеловал в плечо.
   – Что с тобой, Андрей? – тревожно спросила Елена.
   – И поцеловать тебя уже нельзя?
   – Можно, – не сразу ответила она.
   – Тогда почему ты об этом спрашиваешь? – сказал он с усмешкой, но Лене показалось, что он раздражен и хочет ее зацепить.
   – Потому что ты не делал этого уже больше месяца.
   Она хотела ответить с легкостью, но не получилось. Вместо этого в ее голосе послышались нотки обиды.
   Он ничего не ответил на это. Они надолго замолчали.
   «Почему это я все время должна сглаживать наши отношения?» – раздраженно думала Елена.
   И все– таки, как это ни было ей трудно, она взяла Андрея за руку и примирительно пожала ее. А несколько секунд спустя почувствовала его слабое ответное пожатие. И больше ничего. Елена долго не могла тогда заснуть, думая о том, что в последнее время с мужем что-то происходит. Но не знала, виновата ли она в этом.
   На следующий день Андрей собирался в полет. Он всегда делал это сам и не терпел, чтобы ему помогали. Елена возилась на кухне.
   – Присядем на дорожку! – сказала она о привычном для них перед каждым полетом.
   – Ерунда все это, – нервно махнул он рукой, но все-таки присел.
   Они помолчали.
   – В Индии сейчас тепло, погреешься на солнышке, – улыбнулась Савельева.
   – Зачем я стал летчиком? – неожиданно, будто сам себя, спросил Савельев.
   Елена внимательно посмотрела на мужа.
   – Я буду тебя провожать, – кивнула она в сторону окна, откуда все годы их совместной жизни следила, как взлетает самолет Андрея.
   Савельев грустно кивнул.
   – Мне хотелось с тобой вчера… – беспокойно взял он Елену за руку.
   – Да, – перебила она его. – Нам нужно серьезно поговорить. Когда ты прилетишь.
   – Когда прилечу… – странно усмехнулся Андрей.
   Она запомнила эту усмешку, хотя в тот момент и не придала ей особого значения.
   «Что это могло значить?» – думала она сейчас.
   – До встречи, – уже в прихожей Елена поцеловала его в щеку.
   – Да, – неопределенно пожал он плечами, не глядя ей в глаза.
   Так они попрощались. И теперь Елена пыталась припомнить какие-то подробности последних дней их жизни в надежде найти в них причины его странного поведения. Но, кроме общего ощущения, что в последнее время Андрей жутко нервничал, что их семейные отношения были вежливо-натянутыми, она ничего не могла вспомнить.
   «А если все-таки Андрей жив, почему он тогда не вернулся домой?» – Этот вопрос ее просто изводил.
   За окном появился голубь. Рядом на карниз опустился другой. Они потоптались, оставляя следы на снегу. Испугавшись движения Елены, голуби вспорхнули и полетели к земле.
   «Голуби, – вспомнила Савельева. – Как же я могла про них забыть?»
   Голубятня Андрея находилась на чердаке. По выходным дням он проводил там многие часы. Это было его любимым занятием с детства. Елена никогда не поднималась сюда. И теперь, оказавшись на чердаке перед закрытой дверью, она пыталась сообразить, где мог быть ключ.
   Голуби, почувствовав присутствие человека, громко ворковали. «Сколько же дней они не кормлены?» – подумала Елена.
   Наконец ключ был найден между досками чердачного каркаса. Она открыла дверь голубятни. Все для нее здесь казалось необычным. Савельева подумала, что именно в этом полутемном небольшом помещении Андрей отсиживался, когда они были в ссоре. Сюда же уходил, когда хотел побыть один.
   Голуби, забившись в угол, встретили Елену недоверчиво. Это были холеные, породистые птицы. Савельев не скупился, тратясь на них. Вода в птичьих поилкам была выпита наполовину. Елена прежде всего насыпала голубям разный корм из пластиковых бутылок. Потом сменила воду.
   Оглядевшись по сторонам, Савельева вдруг заметила на дальней стене несколько фотоснимков. Она открепила несколько фотографий, чтобы рассмотреть их получше. На всех фотографиях была одна и та же женщина! На руках и плече женщины сидели голуби.
   «Удивительно, как интересно бывает, – думала Елена, – только с тобой что-то случается, и тотчас же ты наталкиваешься на подобную ситуацию в какой-нибудь телевизионной программе или в книге». Она сидела у себя дома перед телевизором и смотрела документальный фильм о жизни цирковой семьи, в котором рассказывалось о любовном «треугольнике».
   Героиня фильма с грустной улыбкой говорила: «Вот я всегда думала, как же женщина узнает об измене мужа? Ну как? Одна говорит, что ей сказали, другая – что почувствовала, третья – что увидела своими глазами».
   «А я узнала в голубятне», – усмехнулась Елена.
   «И мне всегда казалось, – продолжала героиня, – что я настолько бестолковая и потому не узнаю об этом никогда!»
   «Я тоже, значит, бестолковая, – вторила женщине из фильма Елена. – Ведь ничего не чувствовала».
   Елена не испытывала сейчас ревности. Может, оттого, что после всего пережитого не осталось сил на какие-либо чувства – и на ревность тоже. Хотя нет. Чувства все же были. Она не хотела в этом признаваться, но ее мучило чувство досады. И было до слез обидно и жаль себя. Она так переживала из-за Андрея, уже почти похоронила его, потом изводилась от неизвестности, а он просто сбежал к другой бабе! Боже! Как пошло!
   Елена взглянула на фотографию женщины с голубями. Женщина рекламно улыбалась. «Обыкновенная смазливая пустышка!» – оценила Савельева соперницу. Ей стало особенно неприятно, что женщина на фотографии была в летной форме.
   «Интересно, это Андрей подарил ей летную форму?» – с неприязнью подумала она.
   В первый год их семейной жизни он преподнес Елене в подарок точно такую же. И после любил фотографировать жену именно в ней.
   «Он не особенно разнообразен в проявлении внимания к женщинам, – подумала Елена о муже. – Повторяется. И наверное, говорил ей те же слова, что и мне».
   Елена продолжала изучать снимок.
   «Кто она?» – думала Савельева о сопернице.
   «Когда появилась эта женщина, – говорила о своей сопернице героиня фильма, – все это было настолько больно!»
   «А мне вот нисколько не больно!» – огрызнулась на слова цирковой артистки Елена.
   «Но почему он не объяснился? – продолжала размышлять Савельева. – Я бы все поняла. Жизнь есть жизнь. Хотя бы записку оставил. Намекнул как-нибудь».
   И вдруг ее словно жаром обдало. Елена вспомнила, как они ссорились с Андреем за несколько дней до авиакатастрофы и она вгорячах крикнула ему:
   – Скорей бы ты улетал в свою Индию. Хоть вздохнуть без тебя немного.
   И муж очень серьезно ей тогда ответил:
   – Вздохнешь скоро, не волнуйся.
   – Зачем ты так, Андрей? – пошла Елена на попятную.
   Савельев с упреком, как бы желая уколоть ее – так ей, по крайней мере, показалось тогда, – бросил ей:
   – Мне кажется, я когда-нибудь не вернусь в этот дом, – он некоторое время молчал, а потом тихо добавил: – Может, даже очень скоро.
   «Что он имел в виду?» – не раз думала потом Елена. И успокаивала себя тем, что муж сказал это в пылу ссоры, чтобы сделать ей больно. Теперь она многое понимала. Его раздражительность, холодность, недовольство последних месяцев. «Он просто никак не мог принять решение. А там, – Елена взглянула на фото, – наверняка заставляли определяться». Эта дамочка – не Елена. Такая делиться ни с кем не будет: наверняка жестко поставила Андрея перед выбором, вот он и сбежал. Без объяснений и сборов.
   Это было на него похоже. Шесть лет назад Андрей точно так же уходил от своей первой жены к ней. Этот уход растянулся почти на год. Так же, не желая честно все рассказать жене, он довел ситуацию до того, что двум женщинам пришлось объясняться друг с другом и принимать решение без него.
   Савельева некоторое время сидела молча с закрытыми глазами.
   «Как же я хочу его увидеть!» – неожиданно для себя самой подумала она о Турецком.

Глава 30. РАРИТЕТ

   Он очнулся от холода и ломоты в костях на ковре в полутемной комнате. Тусклый свет, едва пробивающийся из отверстия под потолком, позволял разглядеть убогую окружающую обстановку. Мебели почти не было, лишь в противоположном углу держался прислоненный к стене трехногий стул да древняя тахта с валиками возвышалась рядом. Турецкий пошевелился, в руки и плечи ядовито ужалили веревки. «Что же со мной произошло? – вопреки железным молоточкам, которые беспрерывно стучали в висках, старался анализировать ситуацию Турецкий. – Как я оказался здесь? Где я, наконец?» Он закрыл глаза и потихоньку задремал. В воспаленном мозгу, словно наяву, восстановилась картина – ванная, юное создание с полотенцем. «Полотенце! Конечно, полотенце! Эта девица приносила мне по чьему-то заданию пропитанное каким-то наркотическим средством полотенце. А я тоже хорош, посмеялся над ее ошибкой! Думал, она забрела поставить подслушивающее устройство, да просчиталась, наткнулась на меня. Хорош, опытный следователь. Юное создание надуло матерого пса. Да-а! Вот и получается, что разведчик, как и сапер, ошибается раз в жизни. И все же самое главное теперь не это. Не прошлые, хоть и досадные промахи. Самое главное – понять, чего им, собственно, от меня нужно. И кто они, мои тюремщики».
   Во второй раз он очнулся от лязга оружия и громкого разговора. Неподалеку от него, прямо на ковре, расположились кружком бородатые мужчины в бесформенных одеждах. Они что-то оживленно обсуждали, некоторые тут же разбирали автоматы, чистили стволы, за спиной широкоплечего мужчины визжал кем-то затачиваемый нож. По центру, на подушке от трехногого стула, сидел, скрестив под себя ноги, немолодой человек с быстрым взглядом черных зрачков. Таскавшие голыми руками из казана плов собравшиеся люди почтительно предоставляли первое право «горсти» этому чинному мужчине. Насытившись, орда разлеглась лучами от центра импровизированного стола и принялась раскуривать цигарки. Пряно запахло анашой. Турецкий невольно застонал от причинявших ему мучения веревок. Повисла тишина. Старший что-то резко сказал одному из подчиненных. Двое из мужчин вскочили и подтащили Турецкого к центру бывшей трапезы. Произошел какой-то легкий переполох, все волновались и оглядывались на дверь. Наконец в свете лампочки, провод которой был привязан скотчем к клеммам аккумулятора, появился молодой пакистанец. Вероятно, это был переводчик. Турецкого подняли, прислонили к стене, но не развязали.
   – Ваше имя? – Вопрос прозвучал на чистейшем английском языке.
   – Мистер Роуз. Роуз Стенли Мари. Чего вы от меня хотите? Я историк. Приехал в Пакистан для изучения хараппской цивилизации первого тысячелетия до нашей эры.
   Старший нетерпеливо махнул рукой. Турецкого ударили под ребро, но ударили легко и беззлобно, словно предупреждая, что оправдаться ему не удастся.
   – Вы не поняли, нас интересует ваше подлинное имя.
   Турецкий решительно растерялся. Во всей его бурной жизни такие моменты можно было пересчитать на пальцах одной руки. Если бы ему удалось понять, кто, какая организация задерживает его, Турецкий имел бы возможность сориентироваться. Но отсутствие информации полностью парализовало деятельность. Единственное, что было очевидным: эти люди – бандиты, неофициальная структура, которая, судя по операции с его захватом, имела весьма разветвленную и хорошо организованную сеть. Скорее всего, это известная террористическая организация «Исламское возрождение». А раз так – нужно выиграть время, иметь возможность спокойно оценить ситуацию, нужна передышка.
   – Я вам уже сказал. Могу повторить, но к чему вам мое имя? Можно подумать, что вы собрались заказать мне надгробную надпись.
   Главарь, которому перевели слова Турецкого, одобрительно загоготал. Вместе с ним дружно разразились здоровым смехом и его дружки.
   – Зия-бек желает, чтобы ты честно рассказал о своих делишках в Пакистане.
   – Ха! Честно! Честность, она многого в наше время стоит.
   – Вам это будет стоить только жизни, не больше. Зия-бек просит подчеркнуть, что мы не принимаем в расчет деньги.
   – Ну зачем сразу деньги? Возможно, мы найдем общий язык, будем полезны друг другу.
   – Мы не принимаем помощи неверных. Нам нужна только информация о цели вашего приезда в обмен на личную безопасность. Никаких других договоров у нас с вами быть не может.
   Турецкий разозлился. Допрос вел переводчик, все члены банды по-прежнему занимались своими делами, старший тоже слушал вполуха, решая собственные проблемы с постоянно входящими и выходящими людьми. Становилось очевидным, что переводчик действует по заданной ему программе, а, как известно, иметь дело с фанатичным подчиненным хуже, чем с самым отъявленным злодеем-хозяином.
   – И все же мне хотелось обсудить кое-какие вопросы с непосредственным вашим начальником.
   – Никаких переговоров с вами вести не будут.
   От злости к Александру даже вернулась былая сила и бодрость. Изловчившись, он ногой дотянулся до казана, который уже остыл, но продолжал излучать приторные запахи мяса и лука, и неожиданно ударил по литой его ручке. Казан, будто резиновый мяч, влетел в круг, где мужчины покуривали анашу, и, разбрызгивая масло, рассыпая рис, приземлился на колени одного из присутствующих. Теперь на пленника обратили внимание. Какой-то малый уже сидел на груди Турецкого, пригвоздив его плечи к полу, вокруг, словно вороны, каркали нависшие над головой черноволосые, черноглазые бандиты. Через минуту Александру почему-то развязали руки и поволокли куда-то вниз по оказавшейся за дверьми лестнице. Его запихнули в чулан с запахом протухших овощей, и, когда глаза немного адаптировались к темноте, Турецкий увидел, что в его новом пристанище, помимо клочка сена, ничего нет. Обессиленный от побоев и наркотиков, Александр опустился на эту единственную постель, но уже через несколько минут почувствовал рядом с собой чье-то дыхание и шорох. Турецкий вздрогнул и вскочил на ноги – прямо в нескольких сантиметрах от его лица блестели острые крысиные зрачки, потом он заметил еще и еще. Крысы, казалось, собирались, возникали из подземелья, окружали. Еще секунда – и они вонзят свои зубы в его икры, будут рвать его тело на части. Турецкий теперь понял, почему ему развязали руки. Бандиты милостиво позволили Александру бороться за жизнь или умереть в диком страхе. Турецкий выбирал первое. В конце концов, отправиться на тот свет никогда не поздно. Он решил сражаться, пока не упадет без сознания. Первая крыса погибла в полной тишине от удара ботинком, вторая пискнула, призывая соплеменников на помощь. Турецкий не знал, сколько прошло часов. Неверный, неизвестно откуда лившийся свет не давал представления о времени суток. Иногда в качестве разрядки Александр подбегал к двери и, отчаянно ругаясь по-русски, забыв о конспирации, колотил в двери, отчетливо понимая, что никто его не слышит. Наверное, у него оставалось еще немного сил, когда где-то вдалеке прозвучали шаги… Александр рухнул прямо на руки тюремщиков…
   – Хорошо еще, что мой агент догадался о случившемся, – журил Турецкого Али, собирая трубочки кальяна в единую гармоничную конструкцию. – Так бы и сгинул наш Сашечка, как у вас говорят, не за понюшку табака. Во-от! Сейчас я научу тебя курить кальян.
   Турецкий едва начал приходить в себя после перенесенных испытаний. Остатки памяти сохранили, что его куда-то везли на открытой машине с завязанными глазами, потом он валялся на песке, а потом голос Али, и все…
   – Ты хоть понял, Сашечка, у кого в зубах оказался?
   – Еще бы! Террористическая организация «Исламское возрождение».
   – Верно. А по какому поводу?
   – Это еще труднее не понять. По нашей с тобой диссертации.
   – Ничего подобного. Давай прикладывайся, – Али подал Турецкому трубочку. – Набирай побольше воздуху и заглатывай дым. Тут главное дело – правильно заправить. Это отдельная наука.
   Турецкий приложился к ароматическому отверстию. Вода в стеклянном сосуде заурчала, подстраиваясь под ритм дыхания курильщика, розовый фимиам закружился по чайхане, куда привел Али Турецкого. Черные блестящие пятна поплыли у Александра перед глазами.
   – Ну, ну! Совсем ты, Саша, обессилел. Это же не наркотик и даже не обычный табак, это великое искусство набора масел, ароматических веществ. Ты слишком глубоко вдохнул, «до дна», как у нас говорят. Нельзя.
   Али закрыл глаза от наслаждения, которое ему доставляло курение кальяна.
   – Тут же все очищается, никакого никотина. А насчет твоего ареста скажу – самое обидное, что тебя могли бы и не взять, если б ты не обхитрил сам себя. Мой агент – та женщина в белом, от которой ты все-таки убежал, – не допустил бы этих бандитов на порог. Но ты так нервничал из-за ее присутствия, что я распорядился снять охрану. И вот к чему это привело. Кроме того, самое смешное, что ты боевикам был не нужен. Они ошиблись.
   – Как – ошиблись?
   – Очень просто. Приняли тебя за агента английской разведки. У них между собой давние счеты.
   – А как же наша диссертация?
   – Ничем, к счастью, не могу помочь. Проверил по всем каналам. Никакого отношения к Новогорску ни один ишак не имеет. Понимаешь, Саша, нашим людям легче диверсию в Индии совершить. России они боятся. Это я отважно поехал в Москву, да и то только потому, что молодой был, – заулыбался Али.
   – Выходит, ты меня снова спас, но это почище будет, чем от советской милиции.
   – Ой, согласись, тогда, когда тебе грозило исключение из института, тоже казалось, что жизнь кончилась. И спасение казалось не менее важным.
   – Значит, зря я посетил ваш гостеприимный край. Разве что с тобой встретился.
   – Зря, зря. Единственное, чем могу помочь, в качестве моральной компенсации: я внимательно изучил новогорскую авиакатастрофу и, если ты проверяешь иностранные следы, хочу обратить твое внимание. В прошлом году точно так же погиб ваш самолет в Намибии и тоже вылетел из Новогорска. Это мне подсказали знающие люди, которые всю информацию по вашей военной технике отслеживают. Желаю удачи!
   Они расстались у дверей чайханы. Турецкий спешил на ближайший рейс до Лондона. Легенду о мистере Роузе разрушать все-таки не следовало. Али провожать английского ученого не вызвался.
   – Прощай! – Турецкий подал Али руку. – И жизнью, и образованием обязан, а виделись всего два раза в жизни. Возьми кальян. Хоть и ворованная штука, но не просто так мне досталась, заслуженно. Кроме того, я впервые воровским ремеслом промышлял, так что вещь – раритетная.

Глава 31. ГОРОХОВАЯ ПОХЛЕБКА

   Чирков лежал, глядя в потолок, и не видел его. Пожалуй, это были самые черные деньки в его жизни. Никакого просвета впереди и черт знает что позади.
   – Я дурак, я неправильно жил, наверное, – медленно и с расстановкой сказал вслух Чирков. – Кто это сказал? – тотчас переспросил он себя, – это я сказал? Я? Вот уж скрутило. Вот тебе и на, вот так вставил! Нет, нужно что-то с собой делать. Так ведь я скоро и плакать начну на допросах. Видел я одного здорового детину – убийцу, который разревелся, когда у него на зоне обед отняли. Ну уж нет. С собой, что ли, кончать, пока эти не прикончили? Хотя почему бы и не они? Все-таки проблем меньше. И потом, интересно, как это они сделают? Поставят ли к стенке, выстрелят ли неожиданно в затылок? А может быть, и вовсе не убьют. Пошлют куда-нибудь на рудники уран добывать, чтобы я от этого урана загнулся. Помню, мне кто-то говорил про такое.
   «Ну, вот я и разревелся», – подумал он, пытаясь справиться с сильными толчками в груди, задавить в себе всхлипывания.
   – Жрать подано. – В маленьком просвете тюремного окошка появилась дымящаяся миска.
   Чиркова передернуло, но не оттого, что ему противно было думать о еде, а наоборот.
   – Эй, официант! – Чирков несколько раз двинул ногой по двери.
   – Чего тебе? – ответили ему.
   – Как ты думаешь, я жить хочу?
   – А почему ты спрашиваешь?
   – Да я, понимаешь, думал, что жить не хочу, и вдруг захотел жрать.
   – Ну и что?
   – Так ведь если я хочу жрать, это значит, что я, стало быть, и жить хочу?
   – Да ну?
   – Вот тебе и ну.
   – Ну и жри, пока дают.
   – Хм. Вот молодец. Значит, жить тоже можно, пока дают?
   – Точно.
   С каким же наслаждением Чирков лопал эту похлебку! Давно он не получал такого удовольствия от еды. Сказать по правде, он получал от нее удовольствие лишь несколько раз в жизни. Один раз, когда он впервые поел не детдомовскую пайку, другой – когда пришел из армии, а третий…
   Заехал он как-то по делам на Украину. Надо было проведать одно дельце. Там он на Украине начревоугодничался так, что восполнил все свои детские недоедания. Кстати, он там чуть не женился. Жгучая была такая хохлушка. Познакомился с ней в поезде. Она ехала туда же, в город Бар. Она ехала домой, а он «в командировку». Все было решено еще в поезде на неудобной полке. Чирков, конечно, решил жениться понарошку, но Оксана – так ее звали – совершенно серьезно. Они оказались одни в купе и познакомились так, что изучили все родинки и шрамы друг друга, не проехав еще и половины пути.
   – Только знаешь шо, – говорила Оксана, когда они выходили из поезда на платформу, – давай скажем, шо тебя зовут Колей. Я им говорила, шо у меня Коля е, я его нарошком выдумала, шоб они, батьки, меня не пытали. Не думали, шо я там развратничаю.
   – Так ведь если мы поженимся, они все равно узнают, что я не Коля?
   – Ну, цэ ничого. Колы потим, цэ ничого.
   – Что ж, Коля так Коля.
   – Ой, как представлю их рожи, як скажу, шо ты мой чоловик наступный…
   – Почему же рожи-то? Разве можно так про родителей?
   – А чому ни? Ты их не знаешь.
   – Понятно.
   «I бiля поганоi хати пьють три рази». Это выражение запомнилось Чиркову на всю жизнь. Он его слышал минимум по три раза у Ксениных родственников. А таких хат было тридцать раз по три. Пили или самогон, или горилку, а вот закусывали – уж тут был такой разносол, уж такой… И порося, и кролики, и индюки, и баранина, малосольные огурчики и капуста прямо из бочки, из того, что подают к чаю (правда, до чая никогда не доходило), – блины, вареники (на Украине их готовят с вишней, с мясом, с картошкой на сале, с творогом, а еще есть ленивые вареники), всевозможные варенья, сыры и прочие молочные вкусности. Через два дня Чирков был бледен и несчастен. Во-первых, он сильно ослаб и стал похож не на гангстера, а на обычного алкоголика. Во-вторых, он совсем забыл о цели своего приезда. Поди теперь попробуй, докажи этому маковому фабриканту, что он тот самый авторитет из Москвы.