Страница:
с мужчиной, но для женщины становится грехом и требует возмездия, если она
не связана с жаждой материнства.
Она поднялась, в последний раз бросила прощальный взгляд на любимую
подругу и вышла из комнаты, где лежала умершая. Господин Рупиус сидел в
соседней комнате совершенно так же, как она оставила его. У нее явилась
глубокая потребность обратиться к нему со словами утешения. На одно
мгновенье ей показалось, что весь смысл ее собственной судьбы заключался
лишь в том, чтобы она могла до конца понять страдания этого человека. Она
хотела сказать ему это, но почувствовала, что он из тех, кто предпочитает
оставаться наедине со своим горем. И она молча села против него.
1900
Слепой Джеронимо встал со скамьи и взял гитару, лежавшую на столе возле
стакана с вином. Он услышал отдаленный грохот первых экипажей. Пройдя ощупью
хорошо знакомый путь до двери, он спустился по узким деревянным ступенькам,
ведущим в крытый двор. Его брат последовал за ним, и оба остановились внизу
у лестницы, спиной к стене, чтобы укрыться от сырого и холодного ветра,
который врывался через открытые с двух сторон ворота на мокрый и грязный
двор.
Под мрачными сводами старого трактира проезжали все коляски, державшие
путь через перевал Стельвио. У путешественников, ехавших из Италии в Тироль,
здесь была последняя остановка перед подъемом. К длительному пребыванию она
не располагала, потому что как раз тут дорога была довольно прямая и не
слишком живописная, ибо пролегала между невысокими, лишенными растительности
горами. Слепой итальянец и его брат Карло обычно проводили здесь все лето.
Прибыла почта, вскоре подъехали и другие экипажи. Большинство
пассажиров продолжали сидеть, тепло укутанные в пальто и пледы, но некоторые
выходили из колясок и нетерпеливо прохаживались по двору. Погода становилась
все хуже, лил холодный дождь. Казалось, что после целой череды ясных дней
внезапно и раньше времени наступила осень.
Слепой пел, аккомпанируя себе на гитаре; он пел неровным, иногда вдруг
пронзительно взвизгивающим голосом, что бывало всегда после того, как ему
случалось выпить. По временам он, как бы в тщетной мольбе, обращал невидящие
глаза к небу. Но лицо его, с черной небритой щетиной и синеватыми губами,
оставалось совершенно неподвижным. Старший брат стоял рядом с ним, почти не
шевелясь. Когда кто-нибудь бросал в его шляпу монету, он благодарил кивком
головы и, скользнув по лицу жертвователя быстрым и каким-то отсутствующим
взглядом, сейчас же, словно в испуге, отводил глаза и опять, как его брат,
смотрел в пространство. Казалось, глаза его стыдятся света, который им дано
видеть, но не дано и блика его подарить слепому брату.
-- Принеси мне вина, -- сказал Джеронимо, и Карло пошел в дом, покорно,
как всегда.
Пока он поднимался по ступенькам, Джеронимо снова запел. Он давно уже
не прислушивался к своему голосу и поэтому замечал все, что происходило
поблизости. Сейчас он услышал совсем близко шепот двух голосов -- молодого
человека и молодой женщины. Он подумал о том, сколько раз эти двое уже
проходили той же дорогой, взад и вперед; из-за слепоты и опьянения ему
иногда казалось, что день за днем через перевал бредут одни и те же люди --
то с севера на юг, то с юга на север. Поэтому он давно знал и эту молодую
пару.
Карло вернулся и подал Джеронимо стакан вина. Слепой взмахнул им в
сторону молодой пары и сказал: "Ваше здоровье!"
-- Спасибо, -- ответил молодой человек, но женщина потянула его прочь
-- слепой внушал ей ужас.
Подъехала коляска с довольно шумной компанией: отец, мать, трое детей,
бонна.
-- Немецкая семья, -- тихо сказал Джеронимо брату. Отец дал детям по
монете и разрешил бросить их в шляпу нищего. Джеронимо поблагодарил каждого
кивком головы. Старший мальчик с робким любопытством вглядывался в лицо
слепого. Карло смотрел на мальчика. Как всегда при виде детей, он не мог не
думать о том, что Джеронимо был как раз в этом возрасте, когда случилось
несчастье, лишившее его зрения. Потому что и сейчас, почти через двадцать
лет, он помнил тот день совершенно ясно. И сейчас в ушах его звучал
пронзительный крик, который издал маленький Джеронимо, падая на траву, и
сейчас видел он узоры и кольца, которые солнце чертило на белой ограде сада,
и снова слышал воскресный перезвон колоколов, раздавшийся в эту минуту. Он,
как обычно, пускал стрелы в ясень у ограды и, услышав крик, сразу понял,
что, вероятно, ранил младшего брата, только что пробежавшего мимо. Самострел
выскользнул у него из рук, он выпрыгнул из окна в сад и бросился к брату,
который лежал на траве, закрыв лицо руками, и громко плакал. По его правой
щеке и шее стекала кровь. В это время с поля вернулся отец; он вошел через
маленькую садовую калитку, и теперь они оба растерянно стояли на коленях
перед рыдающим ребенком. Прибежали соседи. Старухе Ванетти первой удалось
оторвать руки мальчика от лица. Потом пришел кузнец, у которого Карло
состоял тогда в обучении, кое-что смысливший в искусстве врачевания; он
сразу увидел, что правый глаз потерян. Приехавший вечером из Поскьяво врач
тоже ничем не мог помочь. Да, он тогда уже намекнул на опасность, грозившую
и другому глазу. И он оказался прав. Через год мир погрузился для Джеронимо
в ночь. Вначале все пытались его убедить, что со временем он вылечится, и,
казалось, он этому верил. Карло, знавший правду, дни и ночи бродил тогда по
большой дороге, по лесам и виноградникам и едва не покончил с собой. Но
патер, которому он доверился, объяснил ему, что его долг жить и посвятить
свою жизнь брату. Карло это понял. Его охватило безмерное сострадание.
Только когда он был вместе со слепым мальчиком, мог гладить его волосы,
целовать в лоб, когда рассказывал ему всевозможные истории, выводил гулять в
поля и виноградники за домом, мука его ослабевала. После несчастья он
забросил учение в кузнице, ибо не хотел расставаться с братом, а потом так
больше и не решился снова приняться за ремесло, хотя отец очень тревожился и
уговаривал его. Однажды Карло обратил внимание на то, что Джеронимо совсем
перестал говорить о своей беде. Скоро он понял почему: слепой окончательно
убедился, что никогда больше не увидит неба, холмов, дорог, людей, света.
Теперь Карло страдал еще сильнее, чем раньше, как ни старался успокоить себя
тем, что причинил это несчастье без всякого умысла. И порой, глядя ранним
утром на спавшего рядом с ним брата, он испытывал такой страх при мысли о
его пробуждении, что выбегал в сад, только бы не присутствовать при том, как
эти мертвые глаза каждое утро снова раскрываются навстречу свету, навсегда
для них погасшему. Тогда-то Карло и пришла в го-лозу мысль учить Джеронимо,
у которого был приятный голос, музыке. Школьный учитель из Толы, иногда
приходивший к ним в деревню по воскресеньям, научил его играть на гитаре.
Слепой, конечно, еще не подозревал, что это искусство со временем станет его
единственным средством к существованию.
В этот печальный летний день несчастье, по-видимому, навсегда
поселилось в доме старого Лагарди. Урожай из года в год становился все
скуднее, один родственник не вернул ему взятую взаймы сумму -- все его
сбережения, и когда в знойный августовский день старик внезапно умер в поле
от удара, он не оставил ничего, кроме долгов. Маленький земельный участок
продали, братья лишились крова, стали нищими и покинули деревню.
Карло было двадцать, Джеронимо пятнадцать лет. Тогда началась их
нищенская, бродячая жизнь, которая длится до сих пор. Сначала Карло надеялся
найти какой-нибудь заработок, который прокормил бы его и брата, но дело не
ладилось, да и Джеронимо нигде не находил покоя, он хотел всегда быть в
пути.
Вот уже двадцать лет бродят они по дорогам и горным перевалам, в
Северной Италии и Южном Тироле, и всегда там, где как раз протекает самый
густой поток путешественников.
И если после стольких лет Карло уже не испытывал той жгучей муки,
которая терзала его раньше при каждом взгляде на солнце, при виде
приветливого пейзажа, в нем все еще жила постоянно гложущая жалость,
неизменная и неосознанная, как биение его сердца, как его дыхание. И он
бывал рад, когда Джеронимо напивался.
Коляска с немецким семейством уехала. Карло присел, по своему
обыкновению, на нижние ступеньки лестницы, но Джеронимо продолжал стоять,
вяло опустив руки и подняв голову.
Мария, служанка, вышла из трактира.
-- Много сегодня заработали? -- крикнула она с крыльца.
Карло даже не обернулся. Слепой наклонился за своим стаканом, поднял
его с земли и выпил за здоровье девушки. Иногда по вечерам она сидела рядом
с ним в зале трактира, и он знал, что она красива.
Карло нагнулся и выглянул на дорогу. Дул сильный ветер, шумел дождь, и
грохот приближающегося экипажа потонул в хаосе звуков. Карло поднялся и
снова стал на свое место, рядом с братом.
Джеронимо начал петь, когда экипаж, в котором сидел только один
пассажир, уже въехал во двор. Кучер торопливо выпряг лошадей и поспешно
направился в трактир. Пассажир некоторое время продолжал сидеть в углу
кареты, укутанный в серый дождевой плащ; казалось, он даже не слышал пения.
Затем он выскочил из экипажа и начал стремительно шагать взад и вперед, не
отходя далеко и непрерывно потирая руки, чтобы согреться. По-видимому, он
только сейчас заметил нищих. Остановившись перед ними, он принялся долго и
пристально их разглядывать. Карло в знак приветствия слегка наклонил голову.
Путешественник был еще очень молодой человек с красивым безбородым лицом и
беспокойными глазами. Постояв довольно долго перед нищими, он затем быстро
подошел к воротам, через которые должен был ехать дальше, и, глядя на
открывшееся ему безотрадное зрелище дождя и тумана, с досадой покачал
головой.
-- Ну что? -- спросил Джеронимо.
-- Пока ничего, -- ответил Карло. --Верно, он даст, когда поедет
дальше.
Путешественник вернулся и прислонился к оглоблям экипажа. Слепой запел.
Теперь молодой человек начал вдруг слушать с большим интересом. Вышел слуга
и стал запрягать лошадей. И только тогда, словно спохватившись, молодой
человек сунул руку в карман и дал Карло франк.
-- О, благодарю, благодарю, -- сказал тот. Путешественник сел в экипаж
и снова завернулся в свой плащ. Карло поднял с земли стакан и пошел по
деревянным ступенькам наверх. Джеронимо продолжал петь. Молодой человек
высунулся из экипажа и покачал головой с выражением превосходства и грусти
одновременно. Вдруг ему, видимо, пришла в голову какая-то мысль, и он
улыбнулся. Потом он спросил слепого, стоявшего в двух шагах от него:
-- Как тебя зовут?
-- Джеронимо.
-- Ну, Джеронимо, смотри, чтобы тебя не обманули.
В эту минуту на верхней ступеньке лестницы показался кучер.
-- Как это не обманули, сударь?
-- Я дал твоему спутнику двадцатифранковую монету.
-- О сударь, благодарю, благодарю!
-- Да. Так что не зевай.
-- Это мой брат, сударь, он меня не обманет.
Молодой человек был озадачен, но, пока он размышлял, кучер взобрался на
козлы и стронул лошадей. Тогда путешественник откинулся на сиденье, тряхнув
головой с таким видом, словно хотел сказать: "Судьба, исполни свое
предначертание!" И экипаж укатил.
Слепой обеими руками радостно жестикулировал ему вслед, выражая свою
благодарность. Вдруг он услышал голос Карло, только что вышедшего из
трактира. Он кричал:
-- Иди сюда, Джеронимо, здесь наверху тепло, Мария затопила печь!
Джеронимо кивнул, взял гитару под мышку и, держась за перила, стал
ощупью подниматься по ступенькам. Еще с лестницы он крикнул:
-- Дай мне ее потрогать. Как давно я не держал в руках золотой монеты!
-- В чем дело? -- спросил Карло. -- Что это ты говоришь?
Джеронимо был уже наверху и обеими руками обхватил голову брата --
жест, которым он всегда выражал радость или нежность.
-- Карло, дорогой брат, все-таки есть на свете добрые люди!
-- Конечно, -- сказал Карло. -- Пока что мы собрали две лиры и тридцать
чентезимо, да еще австрийских денег наберется с пол-лиры, наверное.
-- И двадцать франков, и двадцать франков! -- крикнул Джеронимо. --
Ведь я же знаю!
Нетвердыми шагами он прошел в комнату и тяжело опустился на стул.
-- Что ты знаешь? -- спросил Карло.
-- Ну, довольно шутить! Дай же мне его. Как давно я не держал в руках
золотого!
-- Да чего ты хочешь? Где я тебе возьму золотой? У нас всего две или
три лиры.
Слепой стукнул кулаком по столу.
-- Ну, теперь уж хватит, хватит! Или, может быть, ты хочешь его утаить
от меня?
Карло удивленно и озабоченно смотрел на брата. Он подсел к нему,
придвинулся совсем близко и успокаивающе взял за руку:
-- Я ничего от тебя не утаиваю. Как ты можешь так думать? Никому еще не
взбрело на ум дать мне золотой.
-- Но ведь он мне сам сказал.
-- Кто?
-- Ну, тот молодой человек, что бегал взад и вперед.
-- Как? Я тебя не понимаю.
-- Вот что он мне сказал: "Как тебя зовут?" И потом: "Смотри не зевай,
смотри не зевай, чтобы тебя не обманули!"
-- Да тебе все это приснилось, Джеронимо! Ведь это вздор!
-- Вздор? Я же сам слышал, а слышу я хорошо. "Смотри не зевай, чтобы
тебя не обманули. Я дал ему золотой..." Нет, он сказал так: "Я дал ему
двадцатифранковую монету".
Вошел трактирщик.
-- Ну, что с вами такое? Вы, видно, прикрыли свою лавочку? Только что
подъехала коляска с четверкой лошадей.
-- Идем, -- крикнул Карло, -- идем! Но Джеронимо продолжал сидеть.
-- К чему? Зачем мне идти? Что толку? Ведь ты стоишь рядом и...
Карло тронул его за руку.
-- Замолчи. Пойдем вниз.
Джеронимо умолк и послушался брата. Но на лестнице он сказал: "Мы еще
поговорим, мы еще поговорим!"
Карло не мог понять, что произошло. Не сошел ли Джеронимо вдруг с ума?
Хотя он и легко раздражался, так он еще никогда не разговаривал.
В только что подъехавшем экипаже сидели двое англичан. Карло снял перед
ними шляпу, и слепой запел. Один из англичан вышел из экипажа и бросил в
шляпу Карло несколько монет. Карло сказал "спасибо" и потом, как бы про
себя: "Двадцать ченте-зимо". Лицо Джеронимо оставалось неподвижным; он начал
новую песню. Экипаж с обоими англичанами уехал.
Братья молча поднялись по лестнице. Джеронимо сел на скамью, Карло
остался стоять у печки.
-- Почему ты молчишь? -- спросил Джеронимо.
-- Да ведь, -- ответил Карло, -- это могло быть только так, как я тебе
сказал. -- Голос его слегка дрожал.
-- А что ты сказал?
-- Может быть, это был сумасшедший.
-- Сумасшедший? Вот это ловко! Если кто-то говорит "я дал твоему брату
двадцать франков", значит, он сумасшедший! Э, а почему он сказал: "Смотри,
чтобы тебя не обманули", а?
-- Может быть, он и не сумасшедший... но есть люди, которые любят
подшутить над нами, бедняками.
-- Э! -- закричал Джеронимо. -- Подшутить? Вот, вот как раз это ты и
должен был еще сказать, этого я и ждал! -- И он осушил стоявший перед ним
стакан вина.
-- Но, Джеронимо! -- крикнул Карло, чувствуя, что от растерянности
почти не в состоянии говорить. -- Почему я стал бы... как ты можешь так
думать?..
-- А почему у тебя дрожит голос... э... почему?
-- Джеронимо, уверяю тебя, я...
-- Э... я тебе не верю! Вот теперь ты смеешься... я ведь знаю, что ты
теперь смеешься!
Слуга крикнул снизу:
-- Эй, слепой, люди приехали!
Братья машинально встали и спустились по лестнице. Одновременно
подъехали две коляски, в одной сидело трое мужчин, в другой пожилая
супружеская пара. Джеронимо пел, Карло беспомощно стоял возле него. Что же
теперь делать? Брат ему не верит! Возможно ли это? И он испуганно косился на
Джеронимо, который надтреснутым голосом пел свои песни. Карло казалось, что
он видит, как в голове брата роятся мысли, которых он раньше никогда у него
не замечал.
Коляски давно уехали, а Джеронимо все пел. Карло не решался прервать
его. Он не знал, что сказать, и боялся, что у него снова задрожит голос.
Вдруг наверху раздался смех, и Мария крикнула:
-- Что это ты поешь да поешь? Ведь от меня ты все равно ничего не
получишь!
Джеронимо прервал пение, не окончив мелодии. Это прозвучало так, будто
его голос и струны оборвались одновременно. Потом он снова поднялся по
ступенькам, и Карло последовал за ним. В зале он сел около Джеронимо. Что же
ему делать? Ничего другого не оставалось: надо еще раз попытаться разуверить
брата.
-- Джеронимо, -- сказал он, -- клянусь тебе... опомнись, Джеронимо...
как можешь ты думать, что я...
Джеронимо молчал, казалось, его мертвые глаза смотрят на серый туман за
окном. Карло продолжал:
-- Ну, может быть, он и не сумасшедший, ведь он мог и ошибиться... да,
конечно, он ошибся... -- Но Карло ясно чувствовал, что сам не верит в то,
что говорит.
Джеронимо нетерпеливо отмахнулся, но Карло продолжал, внезапно
оживившись:
-- Зачем бы я стал... ведь ты знаешь, я ем и пью не больше тебя, а
когда я покупаю себе новую куртку, тебе об этом известно... к чему же мне
столько денег? Что мне с ними делать?
И тогда Джеронимо процедил сквозь зубы:
-- Не лги, я слышу, как ты лжешь!
-- Я не лгу, Джеронимо, я не лгу! -- испуганно сказал Карло.
-- Эй! Ты уже отдал ей монету, да? Или она получит ее только после? --
крикнул Джеронимо.
-- Мария?
-- А кто же еще? Конечно, Мария. Эй, ты, лгун, вор! И, словно не желая
больше сидеть с ним рядом за столом, Джеронимо оттолкнул его локтем.
Карло встал. Пристально посмотрел он на брата, потом вышел из комнаты и
спустился по лестнице во двор. Широко раскрытыми глазами он уставился на
дорогу, погруженную в бурый туман. Дождь утихал. Карло сунул руки в карманы
и вышел на воздух. У него было такое чувство, словно брат его прогнал. Что
же все-таки произошло?.. Он все еще не мог понять. Что это за человек?
Подает один франк, а говорит, будто дал двадцать! Ведь была же у него для
этого какая-нибудь причина?.. И Карло стал рыться в памяти, не нажил ли он
себе где-нибудь врага, который подослал сюда кого-то, чтобы ему отомстить.
Но сколько он себя помнил, никогда он никого не обижал, никогда ни с кем не
заводил серьезной ссоры. Вот уже двадцать лет он только и делал, что стоял
во дворах или на обочинах дорог со шляпой в руке... Не рассердился ли на
него кто-либо из-за женщины?.. Но как давно он уже не имел с ними дела...
последней была кельнерша в Ла-Роза, прошлой весной... уж тут-то ему
наверняка никто не завидовал... Непостижимо!.. Что же за люди живут в том
мире, который простирается за горами и ему неведом? Они приезжали отовсюду,
но что он знал о них?.. Этому незнакомцу, видимо, зачем-то понадобилось
сказать Джеронимо: "Я дал твоему брату двадцать франков..." Ну, ладно... Но
что же теперь делать? Вдруг оказалось, что Джеронимо ему не доверяет. Этого
он не мог вынести! Что-то необходимо предпринять. И Карло поспешил назад.
Когда он снова вошел в комнату, Джеронимо лежал, вытянувшись, на скамье
и, казалось, его не заметил. Мария принесла обоим еду и питье. Во время
обеда они не произнесли ни слова. Когда Мария собирала тарелки, Джеронимо
вдруг засмеялся и спросил ее:
-- Что же ты себе купишь на эти деньги?
-- На какие деньги?
-- Ну так что же? Новую юбку или серьги?
-- Что ему от меня надо? -- обратилась она к Карло.
В это время внизу во дворе загрохотали тяжело нагруженные повозки;
раздались громкие голоса, и Мария поспешно спустилась вниз. Через несколько
минут вошли три возчика и сели за стол; трактирщик подошел к ним и
поздоровался. Возчики ругали скверную погоду.
-- Сегодня ночью у вас тут выпадет снег, -- сказал один.
Другой стал рассказывать, как десять лет тому назад, в середине
августа, его на перевале занесло снегом и он едва не замерз. Мария подсела к
ним. Подошел и слуга справиться о своих родителях, живущих внизу, в Бормио.
Опять подъехал экипаж с путешественниками. Джеронимо и Карло сошли
вниз; Джеронимо пел, Карло протягивал шляпу, и проезжающие бросали в нее
милостыню. Джеронимо казался теперь совсем спокойным. Иногда он спрашивал:
"Сколько?" -- и, услышав ответ Карло, слегка кивал головой. Тем временем
Карло старался собраться с мыслями, но был не в состоянии думать и лишь
смутно чувствовал, что случилось нечто страшное и он совершенно беспомощен.
Поднимаясь снова по лестнице, братья услышали наверху громкий
беспорядочный говор и смех возчиков. Младший из них крикнул Джеронимо:
-- Спой-ка и нам что-нибудь, мы тебе заплатим! Верно ведь? -- обратился
он к остальным.
Подходя к столу с бутылкой красного вина, Мария сказала:
-- Не трогайте его сегодня, он не в духе.
Вместо ответа Джеронимо стал посреди комнаты и запел. Когда он кончил,
возчики захлопали в ладоши.
-- Поди сюда, Карло! -- крикнул один из них. -- Мы тоже хотим бросить
свои деньги в твою шляпу, как те господа внизу!
И, взяв мелкую монетку, он высоко поднял руку, собираясь бросить
милостыню в шляпу, которую протянул ему Карло. Но слепой схватил возчика за
руку и сказал:
-- Лучше мне, лучше мне, а то она может упасть не туда... не туда!
-- Как это -- не туда?
-- Э, ну, возьмет и упадет у Марии между ног! Все засмеялись, хозяин и
Мария тоже, только Карло продолжал стоять неподвижно. Никогда еще Джеро-нимо
так не шутил!..
-- Подсаживайся к нам! -- закричали возчики. -- Ты веселый парень! -- И
они потеснились, чтобы освободить для Джеронимо место. Все шумнее и
беспорядочнее становилось за столом; Джеронимо болтал, как и все другие,
громче и веселее, чем обычно, и не переставал пить. Как только Мария опять
вошла, он попытался притянуть ее к себе. Тогда один из возчиков сказал,
смеясь:
-- Уж не воображаешь ли ты, что она красива? Ведь это безобразная
старуха!
Но слепой посадил Марию к себе на колени.
-- Все вы дураки, -- сказал он. -- Думаете, мне нужны глаза, чтобы
видеть? Я знаю даже, где теперь Карло. Э! Вон он стоит там у печки, засунул
руки в карманы и смеется.
Все посмотрели на Карло, который стоял, прислонившись к печке, открыв
рот, и теперь действительно скривил лицо в усмешке, словно не хотел
изобличить брата во лжи.
Вошел слуга; если возчики хотят до наступления темноты попасть в
Бормио, им следует поторопиться. Они встали и шумно распрощались. Братья
опять остались в зале одни. То был час, когда они нередко ложились поспать.
В трактире воцарилась тишина, как всегда в послеобеденное время. Положив
голову на стол, Джеронимо, по-видимому, спал. Карло несколько раз прошелся
по залу, потом сел на скамью. Он очень устал. Ему чудилось, что его сковал
тяжелый сон. Вспоминалась всякая всячина, вчерашний, позавчерашний и все
прошедшие дни и в особенности жаркие летние дни и ослепительно-белые
проезжие дороги, по которым они бродили с братом, и все это было теперь
таким далеким и призрачным, словно никогда больше не сможет повториться.
Под вечер прибыла почтовая карета из Тироля, а за ней через маленькие
промежутки времени несколько экипажей, едущих той же дорогой на юг. Еще
четыре раза спускались братья во двор. Когда они в последний раз поднялись
наверх, уже наступили сумерки и подвешенная к потолку керосиновая лампочка
горела, пофыркивая. С расположенной поблизости каменоломни пришли рабочие,
построившие себе деревянные бараки на несколько сот метров ниже трактира.
Дже-ронимо подсел к ним, и Карло остался один за своим столом. Ему казалось,
что его одиночество началось уже очень давно. Он слышал, как Джеронимо
громко, почти крикливо, рассказывал о своем детстве, -- ведь он еще хорошо
помнит многое из того, что видел своими глазами, людей и вещи: отца,
работающего в поле, небольшой сад и ясень у ограды, их низкий домик, двух
маленьких дочек сапожника, виноградник за церковью и даже свое собственное
детское лицо, смотрящее на него из зеркала. Сколько раз Карло все это уже
слышал! Но сегодня это было просто невыносимо. Все звучало иначе, чем
всегда: каждое слово, произнесенное Джеронимо, приобретало новый смысл и,
казалось, метило в него. Карло выскользнул из комнаты и снова вышел на
дорогу, которая теперь уже погрузилась во тьму. Дождь перестал, было очень
холодно, и ему вдруг захотелось пойти по этой дороге дальше, все дальше, в
самую гущу мрака, потом лечь где-нибудь в канаву, заснуть и больше не
проснуться. Вдруг он услышал шум колес и увидел мерцающий свет двух
приближающихся фонарей. В проехавшей мимо него коляске сидели двое мужчин.
Один из них, с узким безбородым лицом, испуганно отпрянул, когда свет
фонарей выхватил из мрака фигуру Карло, который остановился и приподнял
шляпу. Коляска уехала, и свет исчез. Карло снова стоял в полной тьме. И
вдруг он вздрогнул. Впервые в жизни он боялся темноты. Ему казалось, что он
ее не выдержит ни минуты дольше. Страх за себя странным образом слился в его
смятенном уме с мучительной жалостью к слепому брату и погнал его домой.
Войдя в комнату, он увидел обоих только что проехавших мимо него
путешественников. Сидя за бутылкой красного вина, они оживленно беседовали.
На него они едва взглянули.
За другим столом все еще сидел с рабочими Джеронимо.
-- Где это ты пропадаешь, Карло? -- сказал трактирщик, когда он
появился в дверях. -- Почему ты оставляешь брата одного?
-- А что случилось? -- испуганно спросил Карло.
-- Джеронимо угощает людей. Мне-то ведь все равно, а вот вам не худо бы
подумать о том, что скоро опять наступят нелегкие времена.
Карло быстро подошел к брату и взял его за руку.
-- Пойдем, -- сказал он.
-- Что тебе надо? -- крикнул Джеронимо.
-- Идем спать, -- сказал Карло.
-- Оставь меня, оставь меня! Я зарабатываю деньги, я могу делать со
не связана с жаждой материнства.
Она поднялась, в последний раз бросила прощальный взгляд на любимую
подругу и вышла из комнаты, где лежала умершая. Господин Рупиус сидел в
соседней комнате совершенно так же, как она оставила его. У нее явилась
глубокая потребность обратиться к нему со словами утешения. На одно
мгновенье ей показалось, что весь смысл ее собственной судьбы заключался
лишь в том, чтобы она могла до конца понять страдания этого человека. Она
хотела сказать ему это, но почувствовала, что он из тех, кто предпочитает
оставаться наедине со своим горем. И она молча села против него.
1900
Слепой Джеронимо встал со скамьи и взял гитару, лежавшую на столе возле
стакана с вином. Он услышал отдаленный грохот первых экипажей. Пройдя ощупью
хорошо знакомый путь до двери, он спустился по узким деревянным ступенькам,
ведущим в крытый двор. Его брат последовал за ним, и оба остановились внизу
у лестницы, спиной к стене, чтобы укрыться от сырого и холодного ветра,
который врывался через открытые с двух сторон ворота на мокрый и грязный
двор.
Под мрачными сводами старого трактира проезжали все коляски, державшие
путь через перевал Стельвио. У путешественников, ехавших из Италии в Тироль,
здесь была последняя остановка перед подъемом. К длительному пребыванию она
не располагала, потому что как раз тут дорога была довольно прямая и не
слишком живописная, ибо пролегала между невысокими, лишенными растительности
горами. Слепой итальянец и его брат Карло обычно проводили здесь все лето.
Прибыла почта, вскоре подъехали и другие экипажи. Большинство
пассажиров продолжали сидеть, тепло укутанные в пальто и пледы, но некоторые
выходили из колясок и нетерпеливо прохаживались по двору. Погода становилась
все хуже, лил холодный дождь. Казалось, что после целой череды ясных дней
внезапно и раньше времени наступила осень.
Слепой пел, аккомпанируя себе на гитаре; он пел неровным, иногда вдруг
пронзительно взвизгивающим голосом, что бывало всегда после того, как ему
случалось выпить. По временам он, как бы в тщетной мольбе, обращал невидящие
глаза к небу. Но лицо его, с черной небритой щетиной и синеватыми губами,
оставалось совершенно неподвижным. Старший брат стоял рядом с ним, почти не
шевелясь. Когда кто-нибудь бросал в его шляпу монету, он благодарил кивком
головы и, скользнув по лицу жертвователя быстрым и каким-то отсутствующим
взглядом, сейчас же, словно в испуге, отводил глаза и опять, как его брат,
смотрел в пространство. Казалось, глаза его стыдятся света, который им дано
видеть, но не дано и блика его подарить слепому брату.
-- Принеси мне вина, -- сказал Джеронимо, и Карло пошел в дом, покорно,
как всегда.
Пока он поднимался по ступенькам, Джеронимо снова запел. Он давно уже
не прислушивался к своему голосу и поэтому замечал все, что происходило
поблизости. Сейчас он услышал совсем близко шепот двух голосов -- молодого
человека и молодой женщины. Он подумал о том, сколько раз эти двое уже
проходили той же дорогой, взад и вперед; из-за слепоты и опьянения ему
иногда казалось, что день за днем через перевал бредут одни и те же люди --
то с севера на юг, то с юга на север. Поэтому он давно знал и эту молодую
пару.
Карло вернулся и подал Джеронимо стакан вина. Слепой взмахнул им в
сторону молодой пары и сказал: "Ваше здоровье!"
-- Спасибо, -- ответил молодой человек, но женщина потянула его прочь
-- слепой внушал ей ужас.
Подъехала коляска с довольно шумной компанией: отец, мать, трое детей,
бонна.
-- Немецкая семья, -- тихо сказал Джеронимо брату. Отец дал детям по
монете и разрешил бросить их в шляпу нищего. Джеронимо поблагодарил каждого
кивком головы. Старший мальчик с робким любопытством вглядывался в лицо
слепого. Карло смотрел на мальчика. Как всегда при виде детей, он не мог не
думать о том, что Джеронимо был как раз в этом возрасте, когда случилось
несчастье, лишившее его зрения. Потому что и сейчас, почти через двадцать
лет, он помнил тот день совершенно ясно. И сейчас в ушах его звучал
пронзительный крик, который издал маленький Джеронимо, падая на траву, и
сейчас видел он узоры и кольца, которые солнце чертило на белой ограде сада,
и снова слышал воскресный перезвон колоколов, раздавшийся в эту минуту. Он,
как обычно, пускал стрелы в ясень у ограды и, услышав крик, сразу понял,
что, вероятно, ранил младшего брата, только что пробежавшего мимо. Самострел
выскользнул у него из рук, он выпрыгнул из окна в сад и бросился к брату,
который лежал на траве, закрыв лицо руками, и громко плакал. По его правой
щеке и шее стекала кровь. В это время с поля вернулся отец; он вошел через
маленькую садовую калитку, и теперь они оба растерянно стояли на коленях
перед рыдающим ребенком. Прибежали соседи. Старухе Ванетти первой удалось
оторвать руки мальчика от лица. Потом пришел кузнец, у которого Карло
состоял тогда в обучении, кое-что смысливший в искусстве врачевания; он
сразу увидел, что правый глаз потерян. Приехавший вечером из Поскьяво врач
тоже ничем не мог помочь. Да, он тогда уже намекнул на опасность, грозившую
и другому глазу. И он оказался прав. Через год мир погрузился для Джеронимо
в ночь. Вначале все пытались его убедить, что со временем он вылечится, и,
казалось, он этому верил. Карло, знавший правду, дни и ночи бродил тогда по
большой дороге, по лесам и виноградникам и едва не покончил с собой. Но
патер, которому он доверился, объяснил ему, что его долг жить и посвятить
свою жизнь брату. Карло это понял. Его охватило безмерное сострадание.
Только когда он был вместе со слепым мальчиком, мог гладить его волосы,
целовать в лоб, когда рассказывал ему всевозможные истории, выводил гулять в
поля и виноградники за домом, мука его ослабевала. После несчастья он
забросил учение в кузнице, ибо не хотел расставаться с братом, а потом так
больше и не решился снова приняться за ремесло, хотя отец очень тревожился и
уговаривал его. Однажды Карло обратил внимание на то, что Джеронимо совсем
перестал говорить о своей беде. Скоро он понял почему: слепой окончательно
убедился, что никогда больше не увидит неба, холмов, дорог, людей, света.
Теперь Карло страдал еще сильнее, чем раньше, как ни старался успокоить себя
тем, что причинил это несчастье без всякого умысла. И порой, глядя ранним
утром на спавшего рядом с ним брата, он испытывал такой страх при мысли о
его пробуждении, что выбегал в сад, только бы не присутствовать при том, как
эти мертвые глаза каждое утро снова раскрываются навстречу свету, навсегда
для них погасшему. Тогда-то Карло и пришла в го-лозу мысль учить Джеронимо,
у которого был приятный голос, музыке. Школьный учитель из Толы, иногда
приходивший к ним в деревню по воскресеньям, научил его играть на гитаре.
Слепой, конечно, еще не подозревал, что это искусство со временем станет его
единственным средством к существованию.
В этот печальный летний день несчастье, по-видимому, навсегда
поселилось в доме старого Лагарди. Урожай из года в год становился все
скуднее, один родственник не вернул ему взятую взаймы сумму -- все его
сбережения, и когда в знойный августовский день старик внезапно умер в поле
от удара, он не оставил ничего, кроме долгов. Маленький земельный участок
продали, братья лишились крова, стали нищими и покинули деревню.
Карло было двадцать, Джеронимо пятнадцать лет. Тогда началась их
нищенская, бродячая жизнь, которая длится до сих пор. Сначала Карло надеялся
найти какой-нибудь заработок, который прокормил бы его и брата, но дело не
ладилось, да и Джеронимо нигде не находил покоя, он хотел всегда быть в
пути.
Вот уже двадцать лет бродят они по дорогам и горным перевалам, в
Северной Италии и Южном Тироле, и всегда там, где как раз протекает самый
густой поток путешественников.
И если после стольких лет Карло уже не испытывал той жгучей муки,
которая терзала его раньше при каждом взгляде на солнце, при виде
приветливого пейзажа, в нем все еще жила постоянно гложущая жалость,
неизменная и неосознанная, как биение его сердца, как его дыхание. И он
бывал рад, когда Джеронимо напивался.
Коляска с немецким семейством уехала. Карло присел, по своему
обыкновению, на нижние ступеньки лестницы, но Джеронимо продолжал стоять,
вяло опустив руки и подняв голову.
Мария, служанка, вышла из трактира.
-- Много сегодня заработали? -- крикнула она с крыльца.
Карло даже не обернулся. Слепой наклонился за своим стаканом, поднял
его с земли и выпил за здоровье девушки. Иногда по вечерам она сидела рядом
с ним в зале трактира, и он знал, что она красива.
Карло нагнулся и выглянул на дорогу. Дул сильный ветер, шумел дождь, и
грохот приближающегося экипажа потонул в хаосе звуков. Карло поднялся и
снова стал на свое место, рядом с братом.
Джеронимо начал петь, когда экипаж, в котором сидел только один
пассажир, уже въехал во двор. Кучер торопливо выпряг лошадей и поспешно
направился в трактир. Пассажир некоторое время продолжал сидеть в углу
кареты, укутанный в серый дождевой плащ; казалось, он даже не слышал пения.
Затем он выскочил из экипажа и начал стремительно шагать взад и вперед, не
отходя далеко и непрерывно потирая руки, чтобы согреться. По-видимому, он
только сейчас заметил нищих. Остановившись перед ними, он принялся долго и
пристально их разглядывать. Карло в знак приветствия слегка наклонил голову.
Путешественник был еще очень молодой человек с красивым безбородым лицом и
беспокойными глазами. Постояв довольно долго перед нищими, он затем быстро
подошел к воротам, через которые должен был ехать дальше, и, глядя на
открывшееся ему безотрадное зрелище дождя и тумана, с досадой покачал
головой.
-- Ну что? -- спросил Джеронимо.
-- Пока ничего, -- ответил Карло. --Верно, он даст, когда поедет
дальше.
Путешественник вернулся и прислонился к оглоблям экипажа. Слепой запел.
Теперь молодой человек начал вдруг слушать с большим интересом. Вышел слуга
и стал запрягать лошадей. И только тогда, словно спохватившись, молодой
человек сунул руку в карман и дал Карло франк.
-- О, благодарю, благодарю, -- сказал тот. Путешественник сел в экипаж
и снова завернулся в свой плащ. Карло поднял с земли стакан и пошел по
деревянным ступенькам наверх. Джеронимо продолжал петь. Молодой человек
высунулся из экипажа и покачал головой с выражением превосходства и грусти
одновременно. Вдруг ему, видимо, пришла в голову какая-то мысль, и он
улыбнулся. Потом он спросил слепого, стоявшего в двух шагах от него:
-- Как тебя зовут?
-- Джеронимо.
-- Ну, Джеронимо, смотри, чтобы тебя не обманули.
В эту минуту на верхней ступеньке лестницы показался кучер.
-- Как это не обманули, сударь?
-- Я дал твоему спутнику двадцатифранковую монету.
-- О сударь, благодарю, благодарю!
-- Да. Так что не зевай.
-- Это мой брат, сударь, он меня не обманет.
Молодой человек был озадачен, но, пока он размышлял, кучер взобрался на
козлы и стронул лошадей. Тогда путешественник откинулся на сиденье, тряхнув
головой с таким видом, словно хотел сказать: "Судьба, исполни свое
предначертание!" И экипаж укатил.
Слепой обеими руками радостно жестикулировал ему вслед, выражая свою
благодарность. Вдруг он услышал голос Карло, только что вышедшего из
трактира. Он кричал:
-- Иди сюда, Джеронимо, здесь наверху тепло, Мария затопила печь!
Джеронимо кивнул, взял гитару под мышку и, держась за перила, стал
ощупью подниматься по ступенькам. Еще с лестницы он крикнул:
-- Дай мне ее потрогать. Как давно я не держал в руках золотой монеты!
-- В чем дело? -- спросил Карло. -- Что это ты говоришь?
Джеронимо был уже наверху и обеими руками обхватил голову брата --
жест, которым он всегда выражал радость или нежность.
-- Карло, дорогой брат, все-таки есть на свете добрые люди!
-- Конечно, -- сказал Карло. -- Пока что мы собрали две лиры и тридцать
чентезимо, да еще австрийских денег наберется с пол-лиры, наверное.
-- И двадцать франков, и двадцать франков! -- крикнул Джеронимо. --
Ведь я же знаю!
Нетвердыми шагами он прошел в комнату и тяжело опустился на стул.
-- Что ты знаешь? -- спросил Карло.
-- Ну, довольно шутить! Дай же мне его. Как давно я не держал в руках
золотого!
-- Да чего ты хочешь? Где я тебе возьму золотой? У нас всего две или
три лиры.
Слепой стукнул кулаком по столу.
-- Ну, теперь уж хватит, хватит! Или, может быть, ты хочешь его утаить
от меня?
Карло удивленно и озабоченно смотрел на брата. Он подсел к нему,
придвинулся совсем близко и успокаивающе взял за руку:
-- Я ничего от тебя не утаиваю. Как ты можешь так думать? Никому еще не
взбрело на ум дать мне золотой.
-- Но ведь он мне сам сказал.
-- Кто?
-- Ну, тот молодой человек, что бегал взад и вперед.
-- Как? Я тебя не понимаю.
-- Вот что он мне сказал: "Как тебя зовут?" И потом: "Смотри не зевай,
смотри не зевай, чтобы тебя не обманули!"
-- Да тебе все это приснилось, Джеронимо! Ведь это вздор!
-- Вздор? Я же сам слышал, а слышу я хорошо. "Смотри не зевай, чтобы
тебя не обманули. Я дал ему золотой..." Нет, он сказал так: "Я дал ему
двадцатифранковую монету".
Вошел трактирщик.
-- Ну, что с вами такое? Вы, видно, прикрыли свою лавочку? Только что
подъехала коляска с четверкой лошадей.
-- Идем, -- крикнул Карло, -- идем! Но Джеронимо продолжал сидеть.
-- К чему? Зачем мне идти? Что толку? Ведь ты стоишь рядом и...
Карло тронул его за руку.
-- Замолчи. Пойдем вниз.
Джеронимо умолк и послушался брата. Но на лестнице он сказал: "Мы еще
поговорим, мы еще поговорим!"
Карло не мог понять, что произошло. Не сошел ли Джеронимо вдруг с ума?
Хотя он и легко раздражался, так он еще никогда не разговаривал.
В только что подъехавшем экипаже сидели двое англичан. Карло снял перед
ними шляпу, и слепой запел. Один из англичан вышел из экипажа и бросил в
шляпу Карло несколько монет. Карло сказал "спасибо" и потом, как бы про
себя: "Двадцать ченте-зимо". Лицо Джеронимо оставалось неподвижным; он начал
новую песню. Экипаж с обоими англичанами уехал.
Братья молча поднялись по лестнице. Джеронимо сел на скамью, Карло
остался стоять у печки.
-- Почему ты молчишь? -- спросил Джеронимо.
-- Да ведь, -- ответил Карло, -- это могло быть только так, как я тебе
сказал. -- Голос его слегка дрожал.
-- А что ты сказал?
-- Может быть, это был сумасшедший.
-- Сумасшедший? Вот это ловко! Если кто-то говорит "я дал твоему брату
двадцать франков", значит, он сумасшедший! Э, а почему он сказал: "Смотри,
чтобы тебя не обманули", а?
-- Может быть, он и не сумасшедший... но есть люди, которые любят
подшутить над нами, бедняками.
-- Э! -- закричал Джеронимо. -- Подшутить? Вот, вот как раз это ты и
должен был еще сказать, этого я и ждал! -- И он осушил стоявший перед ним
стакан вина.
-- Но, Джеронимо! -- крикнул Карло, чувствуя, что от растерянности
почти не в состоянии говорить. -- Почему я стал бы... как ты можешь так
думать?..
-- А почему у тебя дрожит голос... э... почему?
-- Джеронимо, уверяю тебя, я...
-- Э... я тебе не верю! Вот теперь ты смеешься... я ведь знаю, что ты
теперь смеешься!
Слуга крикнул снизу:
-- Эй, слепой, люди приехали!
Братья машинально встали и спустились по лестнице. Одновременно
подъехали две коляски, в одной сидело трое мужчин, в другой пожилая
супружеская пара. Джеронимо пел, Карло беспомощно стоял возле него. Что же
теперь делать? Брат ему не верит! Возможно ли это? И он испуганно косился на
Джеронимо, который надтреснутым голосом пел свои песни. Карло казалось, что
он видит, как в голове брата роятся мысли, которых он раньше никогда у него
не замечал.
Коляски давно уехали, а Джеронимо все пел. Карло не решался прервать
его. Он не знал, что сказать, и боялся, что у него снова задрожит голос.
Вдруг наверху раздался смех, и Мария крикнула:
-- Что это ты поешь да поешь? Ведь от меня ты все равно ничего не
получишь!
Джеронимо прервал пение, не окончив мелодии. Это прозвучало так, будто
его голос и струны оборвались одновременно. Потом он снова поднялся по
ступенькам, и Карло последовал за ним. В зале он сел около Джеронимо. Что же
ему делать? Ничего другого не оставалось: надо еще раз попытаться разуверить
брата.
-- Джеронимо, -- сказал он, -- клянусь тебе... опомнись, Джеронимо...
как можешь ты думать, что я...
Джеронимо молчал, казалось, его мертвые глаза смотрят на серый туман за
окном. Карло продолжал:
-- Ну, может быть, он и не сумасшедший, ведь он мог и ошибиться... да,
конечно, он ошибся... -- Но Карло ясно чувствовал, что сам не верит в то,
что говорит.
Джеронимо нетерпеливо отмахнулся, но Карло продолжал, внезапно
оживившись:
-- Зачем бы я стал... ведь ты знаешь, я ем и пью не больше тебя, а
когда я покупаю себе новую куртку, тебе об этом известно... к чему же мне
столько денег? Что мне с ними делать?
И тогда Джеронимо процедил сквозь зубы:
-- Не лги, я слышу, как ты лжешь!
-- Я не лгу, Джеронимо, я не лгу! -- испуганно сказал Карло.
-- Эй! Ты уже отдал ей монету, да? Или она получит ее только после? --
крикнул Джеронимо.
-- Мария?
-- А кто же еще? Конечно, Мария. Эй, ты, лгун, вор! И, словно не желая
больше сидеть с ним рядом за столом, Джеронимо оттолкнул его локтем.
Карло встал. Пристально посмотрел он на брата, потом вышел из комнаты и
спустился по лестнице во двор. Широко раскрытыми глазами он уставился на
дорогу, погруженную в бурый туман. Дождь утихал. Карло сунул руки в карманы
и вышел на воздух. У него было такое чувство, словно брат его прогнал. Что
же все-таки произошло?.. Он все еще не мог понять. Что это за человек?
Подает один франк, а говорит, будто дал двадцать! Ведь была же у него для
этого какая-нибудь причина?.. И Карло стал рыться в памяти, не нажил ли он
себе где-нибудь врага, который подослал сюда кого-то, чтобы ему отомстить.
Но сколько он себя помнил, никогда он никого не обижал, никогда ни с кем не
заводил серьезной ссоры. Вот уже двадцать лет он только и делал, что стоял
во дворах или на обочинах дорог со шляпой в руке... Не рассердился ли на
него кто-либо из-за женщины?.. Но как давно он уже не имел с ними дела...
последней была кельнерша в Ла-Роза, прошлой весной... уж тут-то ему
наверняка никто не завидовал... Непостижимо!.. Что же за люди живут в том
мире, который простирается за горами и ему неведом? Они приезжали отовсюду,
но что он знал о них?.. Этому незнакомцу, видимо, зачем-то понадобилось
сказать Джеронимо: "Я дал твоему брату двадцать франков..." Ну, ладно... Но
что же теперь делать? Вдруг оказалось, что Джеронимо ему не доверяет. Этого
он не мог вынести! Что-то необходимо предпринять. И Карло поспешил назад.
Когда он снова вошел в комнату, Джеронимо лежал, вытянувшись, на скамье
и, казалось, его не заметил. Мария принесла обоим еду и питье. Во время
обеда они не произнесли ни слова. Когда Мария собирала тарелки, Джеронимо
вдруг засмеялся и спросил ее:
-- Что же ты себе купишь на эти деньги?
-- На какие деньги?
-- Ну так что же? Новую юбку или серьги?
-- Что ему от меня надо? -- обратилась она к Карло.
В это время внизу во дворе загрохотали тяжело нагруженные повозки;
раздались громкие голоса, и Мария поспешно спустилась вниз. Через несколько
минут вошли три возчика и сели за стол; трактирщик подошел к ним и
поздоровался. Возчики ругали скверную погоду.
-- Сегодня ночью у вас тут выпадет снег, -- сказал один.
Другой стал рассказывать, как десять лет тому назад, в середине
августа, его на перевале занесло снегом и он едва не замерз. Мария подсела к
ним. Подошел и слуга справиться о своих родителях, живущих внизу, в Бормио.
Опять подъехал экипаж с путешественниками. Джеронимо и Карло сошли
вниз; Джеронимо пел, Карло протягивал шляпу, и проезжающие бросали в нее
милостыню. Джеронимо казался теперь совсем спокойным. Иногда он спрашивал:
"Сколько?" -- и, услышав ответ Карло, слегка кивал головой. Тем временем
Карло старался собраться с мыслями, но был не в состоянии думать и лишь
смутно чувствовал, что случилось нечто страшное и он совершенно беспомощен.
Поднимаясь снова по лестнице, братья услышали наверху громкий
беспорядочный говор и смех возчиков. Младший из них крикнул Джеронимо:
-- Спой-ка и нам что-нибудь, мы тебе заплатим! Верно ведь? -- обратился
он к остальным.
Подходя к столу с бутылкой красного вина, Мария сказала:
-- Не трогайте его сегодня, он не в духе.
Вместо ответа Джеронимо стал посреди комнаты и запел. Когда он кончил,
возчики захлопали в ладоши.
-- Поди сюда, Карло! -- крикнул один из них. -- Мы тоже хотим бросить
свои деньги в твою шляпу, как те господа внизу!
И, взяв мелкую монетку, он высоко поднял руку, собираясь бросить
милостыню в шляпу, которую протянул ему Карло. Но слепой схватил возчика за
руку и сказал:
-- Лучше мне, лучше мне, а то она может упасть не туда... не туда!
-- Как это -- не туда?
-- Э, ну, возьмет и упадет у Марии между ног! Все засмеялись, хозяин и
Мария тоже, только Карло продолжал стоять неподвижно. Никогда еще Джеро-нимо
так не шутил!..
-- Подсаживайся к нам! -- закричали возчики. -- Ты веселый парень! -- И
они потеснились, чтобы освободить для Джеронимо место. Все шумнее и
беспорядочнее становилось за столом; Джеронимо болтал, как и все другие,
громче и веселее, чем обычно, и не переставал пить. Как только Мария опять
вошла, он попытался притянуть ее к себе. Тогда один из возчиков сказал,
смеясь:
-- Уж не воображаешь ли ты, что она красива? Ведь это безобразная
старуха!
Но слепой посадил Марию к себе на колени.
-- Все вы дураки, -- сказал он. -- Думаете, мне нужны глаза, чтобы
видеть? Я знаю даже, где теперь Карло. Э! Вон он стоит там у печки, засунул
руки в карманы и смеется.
Все посмотрели на Карло, который стоял, прислонившись к печке, открыв
рот, и теперь действительно скривил лицо в усмешке, словно не хотел
изобличить брата во лжи.
Вошел слуга; если возчики хотят до наступления темноты попасть в
Бормио, им следует поторопиться. Они встали и шумно распрощались. Братья
опять остались в зале одни. То был час, когда они нередко ложились поспать.
В трактире воцарилась тишина, как всегда в послеобеденное время. Положив
голову на стол, Джеронимо, по-видимому, спал. Карло несколько раз прошелся
по залу, потом сел на скамью. Он очень устал. Ему чудилось, что его сковал
тяжелый сон. Вспоминалась всякая всячина, вчерашний, позавчерашний и все
прошедшие дни и в особенности жаркие летние дни и ослепительно-белые
проезжие дороги, по которым они бродили с братом, и все это было теперь
таким далеким и призрачным, словно никогда больше не сможет повториться.
Под вечер прибыла почтовая карета из Тироля, а за ней через маленькие
промежутки времени несколько экипажей, едущих той же дорогой на юг. Еще
четыре раза спускались братья во двор. Когда они в последний раз поднялись
наверх, уже наступили сумерки и подвешенная к потолку керосиновая лампочка
горела, пофыркивая. С расположенной поблизости каменоломни пришли рабочие,
построившие себе деревянные бараки на несколько сот метров ниже трактира.
Дже-ронимо подсел к ним, и Карло остался один за своим столом. Ему казалось,
что его одиночество началось уже очень давно. Он слышал, как Джеронимо
громко, почти крикливо, рассказывал о своем детстве, -- ведь он еще хорошо
помнит многое из того, что видел своими глазами, людей и вещи: отца,
работающего в поле, небольшой сад и ясень у ограды, их низкий домик, двух
маленьких дочек сапожника, виноградник за церковью и даже свое собственное
детское лицо, смотрящее на него из зеркала. Сколько раз Карло все это уже
слышал! Но сегодня это было просто невыносимо. Все звучало иначе, чем
всегда: каждое слово, произнесенное Джеронимо, приобретало новый смысл и,
казалось, метило в него. Карло выскользнул из комнаты и снова вышел на
дорогу, которая теперь уже погрузилась во тьму. Дождь перестал, было очень
холодно, и ему вдруг захотелось пойти по этой дороге дальше, все дальше, в
самую гущу мрака, потом лечь где-нибудь в канаву, заснуть и больше не
проснуться. Вдруг он услышал шум колес и увидел мерцающий свет двух
приближающихся фонарей. В проехавшей мимо него коляске сидели двое мужчин.
Один из них, с узким безбородым лицом, испуганно отпрянул, когда свет
фонарей выхватил из мрака фигуру Карло, который остановился и приподнял
шляпу. Коляска уехала, и свет исчез. Карло снова стоял в полной тьме. И
вдруг он вздрогнул. Впервые в жизни он боялся темноты. Ему казалось, что он
ее не выдержит ни минуты дольше. Страх за себя странным образом слился в его
смятенном уме с мучительной жалостью к слепому брату и погнал его домой.
Войдя в комнату, он увидел обоих только что проехавших мимо него
путешественников. Сидя за бутылкой красного вина, они оживленно беседовали.
На него они едва взглянули.
За другим столом все еще сидел с рабочими Джеронимо.
-- Где это ты пропадаешь, Карло? -- сказал трактирщик, когда он
появился в дверях. -- Почему ты оставляешь брата одного?
-- А что случилось? -- испуганно спросил Карло.
-- Джеронимо угощает людей. Мне-то ведь все равно, а вот вам не худо бы
подумать о том, что скоро опять наступят нелегкие времена.
Карло быстро подошел к брату и взял его за руку.
-- Пойдем, -- сказал он.
-- Что тебе надо? -- крикнул Джеронимо.
-- Идем спать, -- сказал Карло.
-- Оставь меня, оставь меня! Я зарабатываю деньги, я могу делать со