Страница:
Все было именно так - высокопарно по текстовым комментариям и тем не менее натуралистично и страшно по картинке. Да еще корреспондент Си-эн-эн раскрутил на интервью своего эфиопского коллегу, которому посчастливилось оказаться с Мессией уже в третьей "горячей точке", и эфиопский коллега не пожалел тоже горячего эфиопского красноречия, всех и вся назвал своими словами.
Очень хорошо прошло интервью под бокал прохладного "Монтес Альфа".
А когда ведущий новостей перешел к первым комментариям, полученным с пылу, Гонсалес спокойно спросил Иешуа:
- Зачем вам все это нужно?
- Что - все? - не понял Иешуа или сделал вид, что не понял.
- Эфиопия, Нью-Йорк, теперь Колумбия... Что дальше?
- Пока не ведаю.
- То-то и оно. Вы явились спасти мир, как сказал ваш чернокожий ученик, а от чего вы хотите его спасти? У вас есть план спасения? У вас есть сроки спасения? У вас есть цель, к которой приведет мир ваше дело спасения?.. Вы тычетесь в больные - да, больные, кто спорил бы! - точки, как слепой кутенок, и не представляете, что нет точек здоровых. Куда ни ткнись - больно... И ладно Эфиопия - там вы действительно помогли, спасли страну от засухи. Или Нью-Йорк детишек вернули папам и мамам. А здесь? Ну показали вы, как растет кока, как делают кокаин, как бездарно пытаются так называемые наркобароны переделать сферы влияния. Так это не вы показали, а моя служба безопасности, которая напичкала камерами все углы фабрики. А вы, вы что сделали?..
Иешуа молча и медленно тянул из хрусталя тягучее чилийское красное.
Мари смотрела на него и ждала: ну Учитель, ну ответь Гонсалесу, разделай.его на рагу, смешай с грязью, которая и есть имя его...
Соледад смотрела на Иешуа с опаской и надеждой, с опаской - потому что страшилась грядущих слов Мессии, которые могут разрушить ее маленький мир, именно ее, про остальной она только читала в книжках из библиотеки отца, и в то же время - с надеждой, потому что тесно и душно было ей в ее маленьком мире.
Отец Педро смотрел на Иешуа и верил: что сделано Мессией, то справедливо. Но что сделано - он не знал и тоже, как и хозяин, хотел узнать.
И жена Гонсалеса Инее смотрела на Иешуа и думала: какой он красивый - этот Мессия, какой видный, какой мужественный. И больше ни о чем не умела думать.
А Иешуа допил вино и ответил Гонсалесу и всем сразу:
- Я уничтожил все реальные и возможные запасы кокаина в Колумбии. Реальные - реально и уничтожил. Точнее - сделал безвредными. Как сода. Карбонат натрия. Перестройка кристаллической решетки, это просто... А возможные... Знаете, по-вашему это будет называться... вирус... так, пожалуй, точно, хотя никакой это не вирус, а что именно - не суть важно. Важно, что я генерировал его в масштабах, адекватных биологическому взрыву, и он, этот вирус, - пусть будет так, - заразил все посадки коки от Медельина до Кали, и зараза неизбежно и скоро - недели не пройдет! - перебросится в Перу и Эквадор. И Боливии не минует, так что Альварес напрасно суетится по поводу Конфедерации с длинным названием: никому она уже не понадобится. А вам, Родригес, придется перейти на торговлю бананами. Тоже прибыльно, хотя и не столь, не столь...
Ангел здесь уже, помнится, летал. И опять явился, наглый, зашуршал красивыми картонными крыльями, помог, чем мог, кондиционерам.
- Не понял... - медленно, через силу произнес Гонсалес.
- Проверьте, - равнодушно сказал Иешуа, наливая себе еще "Альфы". - У вас же есть связь с вашими фабриками, и с вашими оптовыми складами, и с вашими плантациями, и с вашими партнерами, наконец. Позвоните им, соединитесь по радио, пошлите голубей - этот способ исторически проверен. Поработайте, Гонсалес, и поймите, что теперь вы - никто и звать вас - никак... И не обвиняйте меня в том, что я всего лишь - турист и бездельник. Я вернулся в ваш и мой мир надолго. Я только присматриваюсь к этому миру, я пытаюсь понять его, я плачу о нем, и о безверии людском плачу, как плакал пророк Иеремия. Помните, Гонсалес: "И сказал я: погибла сила моя и надежда моя на Господа. Помысли о моем страдании и бедствии моем, о полыни и желчи. Твердо помнит это душа моя и падает во мне. Вот что я отвечаю сердцу моему и потому уповаю: по милости Господа мы не исчезли, ибо милосердие Его не истощилось". Я не искал здесь места покоя моего, я догадывался о полыни и желчи, я знал, куда и на что иду. Но даже я не мог представить себе, что покоя в этом мире вообще не существует и не было никогда. Но мир-то стоит и не обрушился, потому что не пришел еще час погибнуть ему. Слышали: милосердие Господа не истощилось. И именно потому все вы, забывшие о Боге, поскольку он не напоминает о Себе лично вам, Гонсалес, или вашему компаньону, или вашему врагу, да кому угодно не напоминает, - именно потому все вы, препарирующие этот мир, как вам хочется, должны знать и бояться: мир жив, а значит, правда мира и правда для мира никуда не исчезли. Они для вас - полынь и желчь, но что делать? Они ждут своего часа, потому что Бог терпелив. Вот опять же Иеремия: "Ибо не навек оставляет Господь"... Что ж вы сидите, Гонсалес? Почему никуда не звоните, не проверяете мое сообщение о гибели вашего бизнеса?..
Белой тенью возникший Мигуэль подошел к хозяину, наклонился над ухом и что-то долго шептал. Лицо Гонсалеса в слабом свете прихотливых ламп, похожих на синие ирисы, вновь стало каменным: ну прямо местный божок, принявший непосильный удар от далекого Бога...
Мигуэль дошептал свое и исчез. А Гонсалес налил себе вина, пригубил его, тяжело откинулся в кресле.
- Считайте, что я проверил. Сведения подтверждаются. Не везде пока, но Мигуэль свяжется... - Надо отдать должное Гонсалесу: он стойко держал удар. - И все же я вернусь к своему первому вопросу: зачем вам все это нужно? Вы решили, что уничтожили врага? Одумайтесь, вы его даже не ранили!.. Ну, предположим, вы правы и больше кока в Южной Америке расти не будет... Хотя время лечит все, в том числе и почву, и посадки... Так что точнее: временно не будет. И кому вы сделали хуже? Мне или Фуэнтесу? У нас в достатке деньги и власть, чтобы удержать позиции на американском рынке кокаина, который рано или поздно возродится. Наркодилерам где-нибудь в Штатах? Но они легко перейдут на химические наркотики, которые, конечно, страшнее и опаснее для жизни, но деньги, как утверждал кто-то из древних, не пахнут. Полиции, которой некого будет ловить или, точнее, не у кого станет тянуть деньги? Она приспособится, кто-кто, а копы всегда найдут тех, с кого можно содрать бабки... Нет, сеньор, в первую очередь плохо будет пеонам, которые потеряют работу и вполне реальную возможность кормить свои семьи. Еще хуже будет миллионам нарков, которые прочно сели на иглу и умрут, прежде чем сумеют поменять толерантность. Скверно будет врачам, на головы которых свалится проблема поистине мировой ломки - с ней надо справляться, а как? Опять же: приучать больных к химии, чтобы не подохли, а это - деньги, которых у врачей и тем более у их пациентов мало... Вы тут сказали, что я умею только слушать друих, а читать не люблю. Верно сказали. Но вот про кого я слышал от одной моей доброй знакомой - про испанского сеньора по имени Дон Кихот, который сражался с ветряными мельницами и тем самым создавал большие проблемы окружающим. Думается мне, что сравнение с Дон Кихотом вам лестным не будет... Извините, сеньоры и сеньорита, я покину вас. Я - из тех, окружающих, у меня - большие проблемы по вашей милости. Инее и Соледад побудут с вами. Ужин сейчас подадут. Машины вас ждут...
Он так же тяжко, как и сел, поднялся из кресла, как будто сложно ему было справиться с неожиданно ставшим огромным собственным весом, и пошел в глубь дома, шаркая подошвами по деревянному полу. Только сейчас Мари отчетливо поняла, что хозяин - стар.
- Ужин, сеньоры, - возвестил Мигуэль. И из дальних дверей вереницей пошли в холл белополотняныс официанты с блюдами над головой.
- Да уж какой там ужин, - озадаченно сказал Иешуа. - Спасибо и на добром слове, а нам - пора.
Он встал и, не дожидаясь спутников, пошел в темноту ночи, где белыми фосфоресцирующими фантомами стояли утренние "хаммеры".
Его догнала Соледад, схватила за руку, умоляюще крикнула:
- Подождите, Мессия, не уходите. Вы же правы, правы! Вы все сделали правильно! Отец убивает людей, я много раз говорила ему это, я хотела уехать, а он не разрешал, мне здесь плохо, тяжко, вы не верьте ему, он не понимает, не хочет понимать: чем меньше в мире наркотиков, тем мир чище. Это, наверно, как болезнь: надо лишь перемочь, переболеть... - Иешуа слушал участливо, а она сбилась, заплакала, уткнулась ему под мышку, проговорила глухо: - Я, наверно, дура набитая...
Иешуа ласково, как малого ребенка, стал гладить ее по черным шелковым волосам.
- Ты не дура. Ты - умная. Тебе всего лишь не хватает крупицы силы решиться. На что - не знаю. Это будет твое решение, и только твое. Я дал тебе эту крупицу. Решай...
Отодвинул ее, поцеловал в лоб и нырнул в душное туловище "хаммера". И Мари - следом, и отец Педро не задержался.
Ощущение у них было - как дерьма наелись. Почему, кстати, - совсем непонятно. Хотя про Иешуа этого не скажешь: держался, как всегда. Только молчал. Но он вообще часто молчал. Падре о том мог не знать, а Мари привыкла не первый день вместе. Пока добрались до Медельина, как-то пришли в себя, примирились с ситуацией. Мари даже сумела объяснить себе свое состояние. Там, в Нью-Йорке, перед ними плясал и кривлялся истинный злодей, не скрывавший своего злодейства, гордившийся им и не умевший раскаяться за содеянное с детьми. И злодейство его было очевидным, зримым: сломанные, изуродованные дети реально и страшно шли за Мари, шли мимо Мари, садились в сверкающие разноцветными огнями кареты "скорой помощи", пропадали, во тьме. Так что - поделом ему, татю!.. А здесь она видела старого человека, вежливого, неглупого, гостеприимного, да убийцу, но жертвы его были далеко, и оттого злодейство Гонсалеса как-то размывалось, стиралось, казалось абстрактным. Чем страшен добрый дедушка, даже если знаешь, что он по ночам кушает чужих детишек?.. А для Соледад - страшен. Собственный отец! И, пожалуй, вот этот прощальный бег девушки более всего и убедил Мари в том, что все сделано Учителем верно, нечего сопливиться и пускать слюни.
Хотя Соледад следовало бы быть поскромнее... Когда выходили из машин у "Интерконтиненталя", отец Педро спросил осторожно:
- Что теперь будет, Мессия?
- Надеюсь, пообедаем и одновременно поужинаем, - ответил Иешуа. - А вам, падре, стоит собрать свои вещи, если вы не раздумали идти со мной. Да и, строго говоря, здесь вам делать больше нечего...
Поужинали, конечно. Ригерт расстарался.
В полночь канал Си-эн-эн прогнал толково смонтированную картинку - минут на пятнадцать, да в придачу диктор сообщил о непонятных волнениях на кокаиновом рынке. Ригерт вызнал подробности, помчался стучать депешу в Бюро, а спустя час вернулся в отель и вывез гостей огородами на тот же заброшенный аэродромчик, где уже вовсю гонял пары военный борт, спешно присланный из Боготы за Мессией.
- Прилетаете в Боготу впритык к парижскому рейсу, - наставал он Иешуа, Мари и отца Педро, которому, как и всякому порядочному нищему, собраться оказалось - только подпоясаться. - Вам снят весь салон первого класса. С вами полетят двое сопровождающих, ребята очень умелые и хитрые, доверьтесь им. Ну а в Париже вам уже все станет по фигу. Колумбия останется сном. Дурным. Так, Мессия? Ведь впереди - новые свершения, да?
Он радовался моментальной победе над кокаином, как детеныш малый.
- Чего радуетесь, Марк? Вы же без работы остались, - заметила ему Мари.
- Хотелось бы, - вздохнул он, - да, боюсь, работы мне до конца дней хватит, И большая ее часть - здесь: не дать возродиться кокаиновому рынку. Ваш же босс, милая, не поступит к нам в Бюро на службу. Это сегодня его боль наркота, а завтра - что заболит? Бог знает... Так что не жалейте меня пожалейте себя. С таким боссом скучать не придется...
Бюро не умело всерьез бороться с наркотиками, но зато замечательно устраивало путешествия заезжим пророкам. И поэтому в аэропорту Боготы действительно был двухэтажный "боинг", и в нем - просторный, кожаный и мягкий первый класс, и крепкие ребята на задних креслах, главная цель которых была в том, чтобы не пускать в салон фанатеющих пассажиров бизнес-класса и эко-ном-класса, и стюардессы - более испуганные, нежели восхищенные наличием в салоне такого знаменитого пассажира, и записочка, переданная пилотом прямо в руки Иешуа.
И слова Иешуа пилоту:
- Конечно, зовите! Немедленно!
И тоненькая фигурка Соледад Гонсалес, возникшая на пороге салона.
И ее слова:
- Я решила. Учитель!
Пауза. Немая сцена. Салон первого класса в "Боинге-949" был большой, места хватило всем, включая новоприбывшую.
Иешуа к случаю пошутил или всерьез сказал - кто его, кроме чего самого, разберет:
- Теперь вас четверо у меня. Не хватает еще восьмерых.
Что он имел в виду? Двенадцать апостолов? Но Крис, допустивший такое предположение, не мог с ним согласиться, несмотря на всю его лестную привлекательность: среди евангельских , двенадцати не было женщин. Мария из Магдалы - да, мать Мария тоже да, но они - лишь спутники, но не апостолы. Хотя... Kpис был готов принять за исходное: другое время - другие нормы. Тем более что не им, не ученикам, эти нормы устанавливать: это прерогатива Учителя. Захочет - бродячую кошку в ученики возьмет, если она, к примеру, кошка то есть, - паранорм, владеет телепортацией и склонна по ночам левитировать над помойками...
Мари - пока готовились к взлету, набирали высоту, заправлялись холодным и колким шампанским "Крюг" урожая пятьдесят первого года, говорили о незначащем, ни разу не вспоминая происшедшее в Колумбии, - все это время Мари внимательно поглядывала на Иешуа и на Соледад, пытаясь с помощью того, кто внутри, обнаружить некую опасность ее появления в общей компании. Странно, но она, как и Крис, подумала о кошке: не пробежит ли черной кошкой эта, бесспорно (тут Мари была честна с собой), красивая девица с черными, тяжелыми, до пояса волосами, с кошачьими раскосьми и, кстати, желтоватыми глазами между Иешуа и остальными. Под остальными она, разумеется, имела в виду себя. Не Криса же и не отца Педро... Но Иешуа по-прежнему был ровен со всеми, даже с охранниками, мертво занявшими задние кресла, а Соледад ни к кому не навязывалась, сидела мышкой, переживая свою вновь обретенную решимость. Мари - что! Она вон с малых лет вне дома, она родителей раз в году по обещаниям видит, поэтому и отношения у них - лучше некуда. Пусть раз в году, но зато счастья родителям - на целый год вперед. А эта девочка - домашняя, книжная, музыкально-рояльно-скрипичная, мамина-папина, в деньгах купающаяся, на вид мягкая и податливая, а вот ведь есть в ней жесткий стерженек! Ну, пусть пока не стальной, не титановый, но не согнулся, когда пришла пора уйти с порога отчего богатого дома. Иешуа помог? Но Иешуа и ей, Мари, помог - хотя бы тем, что явился в мир и дал ей дело. И Крису помог, и отцу Педро, и кому еще поможет - как сосчитать и, главное, для чего? Хотя цифра названа: восьмерым еще - точно. Интересно: кто они будут, если будут?.. А тот, кто внутри, на появление Соледад никак не реагировал, спал сладким сном, и Мари потихоньку успокоилась, смирилась, даже снабдила девушку замечательной жетельной резинкой "Orbit no sugar", которая, как вольно утверждает реклама на ти-ви, заменяет дантистов и зубную пасту.
Было, правда, опасение у Криса: а что, если озлобленный папа Гонсалес, у которого не только бизнес похерили, но и любимую дщерь увели, объявит дочку в международный розыск и на честной компании Мессии повиснет тяжкое обвинение в киднепинге? Опять же Интерпол, опять же интернирование в Боготу, опять же тюрьма, опять же неправедный суд и фигец миссии Мессии, извините за невольный ассонанс... Но дочка горячо заявила, что папа на это не пойдет, что она уже совершеннолетняя и что на всякий случай подстраховалась: отправила письма в прессу и в полицию, где объяснила свой уход из дома, никак не связывая его с бизнесом отца. Обстоятельная девушка...
И Иешуа походя заметил про Гонсалеса: мол, не станет он ничего объявлять. Крис поверил Иешуа.
И уже двумя часами позже, когда завершился заоблачный первоклассный обед за общим столом с великим вином "Petrus" урожая тридцать третьего года, насмерть поразившим вкусовые рецепторы Иешуа, когда спутники позволили себе послеобеденный digestive: кто - рюмочку доброго "Delamain", кто - стопарик старого Bas-Armagnac, кто бокал дамского напитка Irish coffee, а кто просто чашку кофе, колумбийского, кстати, когда все расслабились перед еще двумя часами лету до Парижа, Иешуа неожиданно сломал идиллию.
- А ведь Гонсалес был прав, - сказал он, и Мари услышала в голосе Учителя горечь пополам с раздражением.
- В чем? - спросил отец Педро раньше остальных, потому что эта мысль, высказанная Мессией, со вчерашнего дня мучила его.
- В принципе, - неясно ответил Иешуа и добавил не более ясно: - Вернее, в отсутствии принципа... - Все молчали, ждали продолжения. Знали: оно обязательно последует. Даже неофитка Соледад о том догадывалась. И все сказались правы. - У меня действительно нет никакого плана. И цель, которая еще месяц назад казалась ясной и простой, отодвинулась, ушла в черноту. То, что я делаю, - это даже не чудеса, которые так любили Галилея или Иудея. Это лишь капля влаги на одном листе огромного дерева, корни которого уже мертвы, а крона все еще зеленеет. А я не знаю, где корни... Да и это сравнение неточно. Зачем листу капля влаги? Я спас детей от Ханоцри, но не спас их мозг. Я привел воду в эфиопскую провинцию Огаден, но ничего не сделал для других африканских стран, которые тоже страдают от засухи. Я уничтожил коку в Южной Америке, но не тронул посадки конопли на Ближнем и Дальнем Востоке. Мне казалось, я спасаю наркоманов от яда, но другой яд найдет их, или они погибнут от ломки... Я пытаюсь лечить не болезнь, а ее внешние проявления, и тем самым загоняю болезнь глубоко внутрь да еще и создаю у больных иллюзию того, что я - всемогущ. А я - беспомощен. "Ненадежен конь для спасения, не избавит великою силою своею"... Я действительно могу все, но я не понимаю, что мне следует мочь, чтобы сила моя не тратилась впустую. Мне не силы жаль, мне жаль времени и тех, кто верит в мою силу...
- "И Он обнес его оградою, - тихо, словно про себя или самому себе, произнес Педро, - и очистил его от камней, и насадил в нем отборные виноградные лозы, и построил башню посреди его, и выкопал в нем точило, и ожидал, что он принесет добрые. грозди, а он принес дикие ягоды"...
- Верно, падре, разве есть что возразить пророку Исайе! Слава богу, что я задумался обо всем этом сейчас, пока не свершилось дальнейшее предсказание пророка: "И ждал Он правосудия, но вот - кровопролитие; ждал правды, и вот вопль"... - Он вдруг оглядел своих спутников, тихо, боясь пошевелиться, сидящих за столом, - не только Соледад, но все впервые видели сомневающегося в себе Мессию, - посмотрел в глаза каждому, легко засмеялся, как разрядил обстановку: - Что вы притихли. Апостолы мои милые? Жизнь только начинается, во всяком случае - моя жизнь в этом трудном мире, и разве не сказано: "И ты будешь ощупью ходить в полдень, как слепой ощупью ходит впотьмах"? Так, падре?.. Я не слепой, но я здесь - как ребенок, но "вот, я ныне отхожу в путь всей земли", и нет у меня иного решения, как пройти этот путь до конца. Я задумался вовремя о том, куда идти. Может, мне и впрямь не хватает кровопролития и вопля, чтобы понять, что и Исайя был слишком оптимистичен: "Всякий дол да наполнится, и всякая гора и холм да понизятся, и неровные пути сделаются гладкими". Никогда так не будет! Но будет иначе, поскольку ни у Господа, ни у людей нет иных путей, нежели трудные, кажущиеся непроходимыми. Но - глаза боятся, а идти надо...
Падре опять сказал в никуда:
- "Мои мысли - не ваши мысли, ни ваши пути - пути Мои, говорит Господь".
- Помнишь, Педро, был у меня ученик - Фома, который однажды не поверил мне? Мне было просто убедить его: я показал ему свои раны, и он признал во мне - меня. Я не случайно выбрал тебя в свои спутники. Ты - не прост. Ты все подвергаешь сомнениям, но тебя-то мне и недоставало всегда. Там, в Галилее, у меня был Петр, он очень славно умел сомневаться. Не отдаю тебе его роль, уж извини, но будь похожим на него, и мне легче станет увидеть путь...
- И куда мы дальше. Учитель? - спросила Мари. Тот, кто внутри, зашебуршился и заныл, но она прикрикнула на него, и - вот ведь радость! - он затих послушно.
- Кровопролитие и вопль... - задумчиво сказал Иешуа. - Я скоро скажу куда... - И вдруг спросил у Мари: - Тебе давно звонил кто-нибудь из тех таинственных меценатов, которые хорошо знают номер твоего счета?
- Один звонил. Сегодня под утро, - сказала Мари.
- И что он сообщил?
- Этот был немногословен. Коротко, сухо: очередной перевод, дата, сумма... Так что деньги у нас есть, можем лететь куда глаза глядят. Хоть в Антарктиду.
- В Антарктиду - это вряд ли. У меня есть еще дело в Европе, а вот потом... - Он умолк.
- Что потом? - спросила Мари.
- Не все же приносит дикие ягоды, - странно ответил, а, по сути, ничего не ответил Иешуа, - я все-таки верю в более добрые плоды...
ДЕЙСТВИЕ - 1. ЭПИЗОД - 4
БАЛКАНЫ; СЕРБИЯ, БЕЛГРАД;
2157 год от Р.Х., месяц октябрь
Белград казался одновременно старым и новым, как человек, который надел костюмчик, только вышедший из-под иглы портного, но надел его на ветхую и не слишком чистую рубаху, а ноги украсил растоптанными кроссовками. И ведь что странно: эта даже не разностильность, а разновкусица не вызывала у горожан никаких отрицательных эмоций. Ну торчит новехонький building среди старых, но тщательно подреставрированных жилых домов, а рядом выстроен модерновый католический храм, более похожий на перевернутый хрустальный бокал, и неподалеку притулилась в переулочке православная церквуха с положенными ей пятью куполами - все при деле, все в хозяйстве уместно. Ну не мешают моднику Белграду старые кроссовки. Ну любит он, чтоб и красиво было, и уютно, и по-домашнему, и чувствует себя прекрасно и вольно, и клал на всех возможных заезжих критиков с прибором. Не нравится - валите в другую песочницу...
А между тем не так уж и далеко тянулась, тянулась война, жгла и разрушала, убивала и ранила, затихала на какое-то время, чтобы пришлые богатые дядьки скоренько залатали военные дыры - ну вот, хотя бы такой перевернутый бокал где-нибудь сочинили, - и опять тянулась дальше, без жалости и даже без гнева уже, привычно и громко огрызаясь по сторонам.
А стороны жили себе...
Католический отец Педро, обитавший до недавнего времени в безнадежно далекой отсюда Колумбии, мирно беседовал с усталым и на вид не очень здоровым православным батюшкой Никодимом, настоятелем как раз той церквухи в переулочке, что освящена была лет двести пятьдесят назад во имя Воскресения Христова.
Католический падре Педро и православный отец Никодим плевать хотели на традиционные раздраи между высшими ватиканскими иерархами и предстоятелями Русской Православной церкви. Старое правило: бояре дерутся, а у холопов чубы трещат. Так стоит ли соваться не в свою драку? То-то и оно... Педро и Никодим были как раз церковными холопами - если по иерархической лестнице! - и их ничуть не волновали проблемы, к примеру, экуменизма, миссионерской деятельности или там апостольства мирян. Далеки они, холопы, были от высоких проблем, а боли и беды простых прихожан - вот они-то как раз рядом с падре и батюшкой все их церковное служение обок находились, и уж так похожи оказались - колумбийские и сербские беды и боли! - что Педро и Никодима водой разлить нельзя было. Нищета, болезни, отсутствие крыши над головой, безработица, детское сиротство, наркомания... Ну, здесь, в Сербии, и вокруг нее - это бесконечная война, прерываемая недолгими годами мира, это ее порождение... А в Колумбии разве не война? Пусть никем не объявленная, но не прекращающаяся ни на миг, даже перемирий не знающая... Причины разные? Да есть ли дело священнику до причин войны? Он результаты ее каждодневно видит...
- И сделать ничего не может... - безрадостно сказал Иешуа. Как будто обвинил отца Никодима в бездействии.
И католический его товарищ, обычно малословный и робкий, тигром бросился на защиту:
- Что сегодня Церковь может, когда отцы ее не знают, как поступить? "Земля отдана в руки нечестивых, лица судей ее Он закрывает. Если не Он, то кто же"?
- Уж точно не Он, - ответил Иешуа. - Что у вас всех за манера дурацкая: коли что не так на земле - на все воля Божья. Да поймите ж вы наконец, не Он причина людских проблем и не дело Его исправлять содеянное людьми. Что Ему - за каждым говнюком с горшком ходить?.. Сами натворили - сами и расхлебывайте... А что до отцов церкви, то не знаю я никаких отцов. И к слову, Педро, ты это о какой церкви и о каких отцах сказал, что-то я не понял? У вас, католиков, одни, у православных - другие, а если о мусульманах вспомнить - так там вообще третьи, от первых и вторых - далекие. А Бог - один. Каково ему, подумали?.. Вы бы Его пожалели, не все ж Ему вас жалеть...
- Шутите, - осторожно заметя отец Никодим, не поняв сказанное.
- Не умею, - сказал Иешуа.
Они сидели в крохотном садике при церковном служебном доме, где и жил батюшка. Супруга его, матушка Настасья, накрыла стол, чем смогла, а смогла небогато: приход у Никодима много прибыли не давал, а что давал - уходило на помощь беженцам с юга. Но на сливовую мягкую настоечку хватило, и на капустку квашеную, на зелень огородную разную, на картошку вареную, на мяса кусок.
Очень хорошо прошло интервью под бокал прохладного "Монтес Альфа".
А когда ведущий новостей перешел к первым комментариям, полученным с пылу, Гонсалес спокойно спросил Иешуа:
- Зачем вам все это нужно?
- Что - все? - не понял Иешуа или сделал вид, что не понял.
- Эфиопия, Нью-Йорк, теперь Колумбия... Что дальше?
- Пока не ведаю.
- То-то и оно. Вы явились спасти мир, как сказал ваш чернокожий ученик, а от чего вы хотите его спасти? У вас есть план спасения? У вас есть сроки спасения? У вас есть цель, к которой приведет мир ваше дело спасения?.. Вы тычетесь в больные - да, больные, кто спорил бы! - точки, как слепой кутенок, и не представляете, что нет точек здоровых. Куда ни ткнись - больно... И ладно Эфиопия - там вы действительно помогли, спасли страну от засухи. Или Нью-Йорк детишек вернули папам и мамам. А здесь? Ну показали вы, как растет кока, как делают кокаин, как бездарно пытаются так называемые наркобароны переделать сферы влияния. Так это не вы показали, а моя служба безопасности, которая напичкала камерами все углы фабрики. А вы, вы что сделали?..
Иешуа молча и медленно тянул из хрусталя тягучее чилийское красное.
Мари смотрела на него и ждала: ну Учитель, ну ответь Гонсалесу, разделай.его на рагу, смешай с грязью, которая и есть имя его...
Соледад смотрела на Иешуа с опаской и надеждой, с опаской - потому что страшилась грядущих слов Мессии, которые могут разрушить ее маленький мир, именно ее, про остальной она только читала в книжках из библиотеки отца, и в то же время - с надеждой, потому что тесно и душно было ей в ее маленьком мире.
Отец Педро смотрел на Иешуа и верил: что сделано Мессией, то справедливо. Но что сделано - он не знал и тоже, как и хозяин, хотел узнать.
И жена Гонсалеса Инее смотрела на Иешуа и думала: какой он красивый - этот Мессия, какой видный, какой мужественный. И больше ни о чем не умела думать.
А Иешуа допил вино и ответил Гонсалесу и всем сразу:
- Я уничтожил все реальные и возможные запасы кокаина в Колумбии. Реальные - реально и уничтожил. Точнее - сделал безвредными. Как сода. Карбонат натрия. Перестройка кристаллической решетки, это просто... А возможные... Знаете, по-вашему это будет называться... вирус... так, пожалуй, точно, хотя никакой это не вирус, а что именно - не суть важно. Важно, что я генерировал его в масштабах, адекватных биологическому взрыву, и он, этот вирус, - пусть будет так, - заразил все посадки коки от Медельина до Кали, и зараза неизбежно и скоро - недели не пройдет! - перебросится в Перу и Эквадор. И Боливии не минует, так что Альварес напрасно суетится по поводу Конфедерации с длинным названием: никому она уже не понадобится. А вам, Родригес, придется перейти на торговлю бананами. Тоже прибыльно, хотя и не столь, не столь...
Ангел здесь уже, помнится, летал. И опять явился, наглый, зашуршал красивыми картонными крыльями, помог, чем мог, кондиционерам.
- Не понял... - медленно, через силу произнес Гонсалес.
- Проверьте, - равнодушно сказал Иешуа, наливая себе еще "Альфы". - У вас же есть связь с вашими фабриками, и с вашими оптовыми складами, и с вашими плантациями, и с вашими партнерами, наконец. Позвоните им, соединитесь по радио, пошлите голубей - этот способ исторически проверен. Поработайте, Гонсалес, и поймите, что теперь вы - никто и звать вас - никак... И не обвиняйте меня в том, что я всего лишь - турист и бездельник. Я вернулся в ваш и мой мир надолго. Я только присматриваюсь к этому миру, я пытаюсь понять его, я плачу о нем, и о безверии людском плачу, как плакал пророк Иеремия. Помните, Гонсалес: "И сказал я: погибла сила моя и надежда моя на Господа. Помысли о моем страдании и бедствии моем, о полыни и желчи. Твердо помнит это душа моя и падает во мне. Вот что я отвечаю сердцу моему и потому уповаю: по милости Господа мы не исчезли, ибо милосердие Его не истощилось". Я не искал здесь места покоя моего, я догадывался о полыни и желчи, я знал, куда и на что иду. Но даже я не мог представить себе, что покоя в этом мире вообще не существует и не было никогда. Но мир-то стоит и не обрушился, потому что не пришел еще час погибнуть ему. Слышали: милосердие Господа не истощилось. И именно потому все вы, забывшие о Боге, поскольку он не напоминает о Себе лично вам, Гонсалес, или вашему компаньону, или вашему врагу, да кому угодно не напоминает, - именно потому все вы, препарирующие этот мир, как вам хочется, должны знать и бояться: мир жив, а значит, правда мира и правда для мира никуда не исчезли. Они для вас - полынь и желчь, но что делать? Они ждут своего часа, потому что Бог терпелив. Вот опять же Иеремия: "Ибо не навек оставляет Господь"... Что ж вы сидите, Гонсалес? Почему никуда не звоните, не проверяете мое сообщение о гибели вашего бизнеса?..
Белой тенью возникший Мигуэль подошел к хозяину, наклонился над ухом и что-то долго шептал. Лицо Гонсалеса в слабом свете прихотливых ламп, похожих на синие ирисы, вновь стало каменным: ну прямо местный божок, принявший непосильный удар от далекого Бога...
Мигуэль дошептал свое и исчез. А Гонсалес налил себе вина, пригубил его, тяжело откинулся в кресле.
- Считайте, что я проверил. Сведения подтверждаются. Не везде пока, но Мигуэль свяжется... - Надо отдать должное Гонсалесу: он стойко держал удар. - И все же я вернусь к своему первому вопросу: зачем вам все это нужно? Вы решили, что уничтожили врага? Одумайтесь, вы его даже не ранили!.. Ну, предположим, вы правы и больше кока в Южной Америке расти не будет... Хотя время лечит все, в том числе и почву, и посадки... Так что точнее: временно не будет. И кому вы сделали хуже? Мне или Фуэнтесу? У нас в достатке деньги и власть, чтобы удержать позиции на американском рынке кокаина, который рано или поздно возродится. Наркодилерам где-нибудь в Штатах? Но они легко перейдут на химические наркотики, которые, конечно, страшнее и опаснее для жизни, но деньги, как утверждал кто-то из древних, не пахнут. Полиции, которой некого будет ловить или, точнее, не у кого станет тянуть деньги? Она приспособится, кто-кто, а копы всегда найдут тех, с кого можно содрать бабки... Нет, сеньор, в первую очередь плохо будет пеонам, которые потеряют работу и вполне реальную возможность кормить свои семьи. Еще хуже будет миллионам нарков, которые прочно сели на иглу и умрут, прежде чем сумеют поменять толерантность. Скверно будет врачам, на головы которых свалится проблема поистине мировой ломки - с ней надо справляться, а как? Опять же: приучать больных к химии, чтобы не подохли, а это - деньги, которых у врачей и тем более у их пациентов мало... Вы тут сказали, что я умею только слушать друих, а читать не люблю. Верно сказали. Но вот про кого я слышал от одной моей доброй знакомой - про испанского сеньора по имени Дон Кихот, который сражался с ветряными мельницами и тем самым создавал большие проблемы окружающим. Думается мне, что сравнение с Дон Кихотом вам лестным не будет... Извините, сеньоры и сеньорита, я покину вас. Я - из тех, окружающих, у меня - большие проблемы по вашей милости. Инее и Соледад побудут с вами. Ужин сейчас подадут. Машины вас ждут...
Он так же тяжко, как и сел, поднялся из кресла, как будто сложно ему было справиться с неожиданно ставшим огромным собственным весом, и пошел в глубь дома, шаркая подошвами по деревянному полу. Только сейчас Мари отчетливо поняла, что хозяин - стар.
- Ужин, сеньоры, - возвестил Мигуэль. И из дальних дверей вереницей пошли в холл белополотняныс официанты с блюдами над головой.
- Да уж какой там ужин, - озадаченно сказал Иешуа. - Спасибо и на добром слове, а нам - пора.
Он встал и, не дожидаясь спутников, пошел в темноту ночи, где белыми фосфоресцирующими фантомами стояли утренние "хаммеры".
Его догнала Соледад, схватила за руку, умоляюще крикнула:
- Подождите, Мессия, не уходите. Вы же правы, правы! Вы все сделали правильно! Отец убивает людей, я много раз говорила ему это, я хотела уехать, а он не разрешал, мне здесь плохо, тяжко, вы не верьте ему, он не понимает, не хочет понимать: чем меньше в мире наркотиков, тем мир чище. Это, наверно, как болезнь: надо лишь перемочь, переболеть... - Иешуа слушал участливо, а она сбилась, заплакала, уткнулась ему под мышку, проговорила глухо: - Я, наверно, дура набитая...
Иешуа ласково, как малого ребенка, стал гладить ее по черным шелковым волосам.
- Ты не дура. Ты - умная. Тебе всего лишь не хватает крупицы силы решиться. На что - не знаю. Это будет твое решение, и только твое. Я дал тебе эту крупицу. Решай...
Отодвинул ее, поцеловал в лоб и нырнул в душное туловище "хаммера". И Мари - следом, и отец Педро не задержался.
Ощущение у них было - как дерьма наелись. Почему, кстати, - совсем непонятно. Хотя про Иешуа этого не скажешь: держался, как всегда. Только молчал. Но он вообще часто молчал. Падре о том мог не знать, а Мари привыкла не первый день вместе. Пока добрались до Медельина, как-то пришли в себя, примирились с ситуацией. Мари даже сумела объяснить себе свое состояние. Там, в Нью-Йорке, перед ними плясал и кривлялся истинный злодей, не скрывавший своего злодейства, гордившийся им и не умевший раскаяться за содеянное с детьми. И злодейство его было очевидным, зримым: сломанные, изуродованные дети реально и страшно шли за Мари, шли мимо Мари, садились в сверкающие разноцветными огнями кареты "скорой помощи", пропадали, во тьме. Так что - поделом ему, татю!.. А здесь она видела старого человека, вежливого, неглупого, гостеприимного, да убийцу, но жертвы его были далеко, и оттого злодейство Гонсалеса как-то размывалось, стиралось, казалось абстрактным. Чем страшен добрый дедушка, даже если знаешь, что он по ночам кушает чужих детишек?.. А для Соледад - страшен. Собственный отец! И, пожалуй, вот этот прощальный бег девушки более всего и убедил Мари в том, что все сделано Учителем верно, нечего сопливиться и пускать слюни.
Хотя Соледад следовало бы быть поскромнее... Когда выходили из машин у "Интерконтиненталя", отец Педро спросил осторожно:
- Что теперь будет, Мессия?
- Надеюсь, пообедаем и одновременно поужинаем, - ответил Иешуа. - А вам, падре, стоит собрать свои вещи, если вы не раздумали идти со мной. Да и, строго говоря, здесь вам делать больше нечего...
Поужинали, конечно. Ригерт расстарался.
В полночь канал Си-эн-эн прогнал толково смонтированную картинку - минут на пятнадцать, да в придачу диктор сообщил о непонятных волнениях на кокаиновом рынке. Ригерт вызнал подробности, помчался стучать депешу в Бюро, а спустя час вернулся в отель и вывез гостей огородами на тот же заброшенный аэродромчик, где уже вовсю гонял пары военный борт, спешно присланный из Боготы за Мессией.
- Прилетаете в Боготу впритык к парижскому рейсу, - наставал он Иешуа, Мари и отца Педро, которому, как и всякому порядочному нищему, собраться оказалось - только подпоясаться. - Вам снят весь салон первого класса. С вами полетят двое сопровождающих, ребята очень умелые и хитрые, доверьтесь им. Ну а в Париже вам уже все станет по фигу. Колумбия останется сном. Дурным. Так, Мессия? Ведь впереди - новые свершения, да?
Он радовался моментальной победе над кокаином, как детеныш малый.
- Чего радуетесь, Марк? Вы же без работы остались, - заметила ему Мари.
- Хотелось бы, - вздохнул он, - да, боюсь, работы мне до конца дней хватит, И большая ее часть - здесь: не дать возродиться кокаиновому рынку. Ваш же босс, милая, не поступит к нам в Бюро на службу. Это сегодня его боль наркота, а завтра - что заболит? Бог знает... Так что не жалейте меня пожалейте себя. С таким боссом скучать не придется...
Бюро не умело всерьез бороться с наркотиками, но зато замечательно устраивало путешествия заезжим пророкам. И поэтому в аэропорту Боготы действительно был двухэтажный "боинг", и в нем - просторный, кожаный и мягкий первый класс, и крепкие ребята на задних креслах, главная цель которых была в том, чтобы не пускать в салон фанатеющих пассажиров бизнес-класса и эко-ном-класса, и стюардессы - более испуганные, нежели восхищенные наличием в салоне такого знаменитого пассажира, и записочка, переданная пилотом прямо в руки Иешуа.
И слова Иешуа пилоту:
- Конечно, зовите! Немедленно!
И тоненькая фигурка Соледад Гонсалес, возникшая на пороге салона.
И ее слова:
- Я решила. Учитель!
Пауза. Немая сцена. Салон первого класса в "Боинге-949" был большой, места хватило всем, включая новоприбывшую.
Иешуа к случаю пошутил или всерьез сказал - кто его, кроме чего самого, разберет:
- Теперь вас четверо у меня. Не хватает еще восьмерых.
Что он имел в виду? Двенадцать апостолов? Но Крис, допустивший такое предположение, не мог с ним согласиться, несмотря на всю его лестную привлекательность: среди евангельских , двенадцати не было женщин. Мария из Магдалы - да, мать Мария тоже да, но они - лишь спутники, но не апостолы. Хотя... Kpис был готов принять за исходное: другое время - другие нормы. Тем более что не им, не ученикам, эти нормы устанавливать: это прерогатива Учителя. Захочет - бродячую кошку в ученики возьмет, если она, к примеру, кошка то есть, - паранорм, владеет телепортацией и склонна по ночам левитировать над помойками...
Мари - пока готовились к взлету, набирали высоту, заправлялись холодным и колким шампанским "Крюг" урожая пятьдесят первого года, говорили о незначащем, ни разу не вспоминая происшедшее в Колумбии, - все это время Мари внимательно поглядывала на Иешуа и на Соледад, пытаясь с помощью того, кто внутри, обнаружить некую опасность ее появления в общей компании. Странно, но она, как и Крис, подумала о кошке: не пробежит ли черной кошкой эта, бесспорно (тут Мари была честна с собой), красивая девица с черными, тяжелыми, до пояса волосами, с кошачьими раскосьми и, кстати, желтоватыми глазами между Иешуа и остальными. Под остальными она, разумеется, имела в виду себя. Не Криса же и не отца Педро... Но Иешуа по-прежнему был ровен со всеми, даже с охранниками, мертво занявшими задние кресла, а Соледад ни к кому не навязывалась, сидела мышкой, переживая свою вновь обретенную решимость. Мари - что! Она вон с малых лет вне дома, она родителей раз в году по обещаниям видит, поэтому и отношения у них - лучше некуда. Пусть раз в году, но зато счастья родителям - на целый год вперед. А эта девочка - домашняя, книжная, музыкально-рояльно-скрипичная, мамина-папина, в деньгах купающаяся, на вид мягкая и податливая, а вот ведь есть в ней жесткий стерженек! Ну, пусть пока не стальной, не титановый, но не согнулся, когда пришла пора уйти с порога отчего богатого дома. Иешуа помог? Но Иешуа и ей, Мари, помог - хотя бы тем, что явился в мир и дал ей дело. И Крису помог, и отцу Педро, и кому еще поможет - как сосчитать и, главное, для чего? Хотя цифра названа: восьмерым еще - точно. Интересно: кто они будут, если будут?.. А тот, кто внутри, на появление Соледад никак не реагировал, спал сладким сном, и Мари потихоньку успокоилась, смирилась, даже снабдила девушку замечательной жетельной резинкой "Orbit no sugar", которая, как вольно утверждает реклама на ти-ви, заменяет дантистов и зубную пасту.
Было, правда, опасение у Криса: а что, если озлобленный папа Гонсалес, у которого не только бизнес похерили, но и любимую дщерь увели, объявит дочку в международный розыск и на честной компании Мессии повиснет тяжкое обвинение в киднепинге? Опять же Интерпол, опять же интернирование в Боготу, опять же тюрьма, опять же неправедный суд и фигец миссии Мессии, извините за невольный ассонанс... Но дочка горячо заявила, что папа на это не пойдет, что она уже совершеннолетняя и что на всякий случай подстраховалась: отправила письма в прессу и в полицию, где объяснила свой уход из дома, никак не связывая его с бизнесом отца. Обстоятельная девушка...
И Иешуа походя заметил про Гонсалеса: мол, не станет он ничего объявлять. Крис поверил Иешуа.
И уже двумя часами позже, когда завершился заоблачный первоклассный обед за общим столом с великим вином "Petrus" урожая тридцать третьего года, насмерть поразившим вкусовые рецепторы Иешуа, когда спутники позволили себе послеобеденный digestive: кто - рюмочку доброго "Delamain", кто - стопарик старого Bas-Armagnac, кто бокал дамского напитка Irish coffee, а кто просто чашку кофе, колумбийского, кстати, когда все расслабились перед еще двумя часами лету до Парижа, Иешуа неожиданно сломал идиллию.
- А ведь Гонсалес был прав, - сказал он, и Мари услышала в голосе Учителя горечь пополам с раздражением.
- В чем? - спросил отец Педро раньше остальных, потому что эта мысль, высказанная Мессией, со вчерашнего дня мучила его.
- В принципе, - неясно ответил Иешуа и добавил не более ясно: - Вернее, в отсутствии принципа... - Все молчали, ждали продолжения. Знали: оно обязательно последует. Даже неофитка Соледад о том догадывалась. И все сказались правы. - У меня действительно нет никакого плана. И цель, которая еще месяц назад казалась ясной и простой, отодвинулась, ушла в черноту. То, что я делаю, - это даже не чудеса, которые так любили Галилея или Иудея. Это лишь капля влаги на одном листе огромного дерева, корни которого уже мертвы, а крона все еще зеленеет. А я не знаю, где корни... Да и это сравнение неточно. Зачем листу капля влаги? Я спас детей от Ханоцри, но не спас их мозг. Я привел воду в эфиопскую провинцию Огаден, но ничего не сделал для других африканских стран, которые тоже страдают от засухи. Я уничтожил коку в Южной Америке, но не тронул посадки конопли на Ближнем и Дальнем Востоке. Мне казалось, я спасаю наркоманов от яда, но другой яд найдет их, или они погибнут от ломки... Я пытаюсь лечить не болезнь, а ее внешние проявления, и тем самым загоняю болезнь глубоко внутрь да еще и создаю у больных иллюзию того, что я - всемогущ. А я - беспомощен. "Ненадежен конь для спасения, не избавит великою силою своею"... Я действительно могу все, но я не понимаю, что мне следует мочь, чтобы сила моя не тратилась впустую. Мне не силы жаль, мне жаль времени и тех, кто верит в мою силу...
- "И Он обнес его оградою, - тихо, словно про себя или самому себе, произнес Педро, - и очистил его от камней, и насадил в нем отборные виноградные лозы, и построил башню посреди его, и выкопал в нем точило, и ожидал, что он принесет добрые. грозди, а он принес дикие ягоды"...
- Верно, падре, разве есть что возразить пророку Исайе! Слава богу, что я задумался обо всем этом сейчас, пока не свершилось дальнейшее предсказание пророка: "И ждал Он правосудия, но вот - кровопролитие; ждал правды, и вот вопль"... - Он вдруг оглядел своих спутников, тихо, боясь пошевелиться, сидящих за столом, - не только Соледад, но все впервые видели сомневающегося в себе Мессию, - посмотрел в глаза каждому, легко засмеялся, как разрядил обстановку: - Что вы притихли. Апостолы мои милые? Жизнь только начинается, во всяком случае - моя жизнь в этом трудном мире, и разве не сказано: "И ты будешь ощупью ходить в полдень, как слепой ощупью ходит впотьмах"? Так, падре?.. Я не слепой, но я здесь - как ребенок, но "вот, я ныне отхожу в путь всей земли", и нет у меня иного решения, как пройти этот путь до конца. Я задумался вовремя о том, куда идти. Может, мне и впрямь не хватает кровопролития и вопля, чтобы понять, что и Исайя был слишком оптимистичен: "Всякий дол да наполнится, и всякая гора и холм да понизятся, и неровные пути сделаются гладкими". Никогда так не будет! Но будет иначе, поскольку ни у Господа, ни у людей нет иных путей, нежели трудные, кажущиеся непроходимыми. Но - глаза боятся, а идти надо...
Падре опять сказал в никуда:
- "Мои мысли - не ваши мысли, ни ваши пути - пути Мои, говорит Господь".
- Помнишь, Педро, был у меня ученик - Фома, который однажды не поверил мне? Мне было просто убедить его: я показал ему свои раны, и он признал во мне - меня. Я не случайно выбрал тебя в свои спутники. Ты - не прост. Ты все подвергаешь сомнениям, но тебя-то мне и недоставало всегда. Там, в Галилее, у меня был Петр, он очень славно умел сомневаться. Не отдаю тебе его роль, уж извини, но будь похожим на него, и мне легче станет увидеть путь...
- И куда мы дальше. Учитель? - спросила Мари. Тот, кто внутри, зашебуршился и заныл, но она прикрикнула на него, и - вот ведь радость! - он затих послушно.
- Кровопролитие и вопль... - задумчиво сказал Иешуа. - Я скоро скажу куда... - И вдруг спросил у Мари: - Тебе давно звонил кто-нибудь из тех таинственных меценатов, которые хорошо знают номер твоего счета?
- Один звонил. Сегодня под утро, - сказала Мари.
- И что он сообщил?
- Этот был немногословен. Коротко, сухо: очередной перевод, дата, сумма... Так что деньги у нас есть, можем лететь куда глаза глядят. Хоть в Антарктиду.
- В Антарктиду - это вряд ли. У меня есть еще дело в Европе, а вот потом... - Он умолк.
- Что потом? - спросила Мари.
- Не все же приносит дикие ягоды, - странно ответил, а, по сути, ничего не ответил Иешуа, - я все-таки верю в более добрые плоды...
ДЕЙСТВИЕ - 1. ЭПИЗОД - 4
БАЛКАНЫ; СЕРБИЯ, БЕЛГРАД;
2157 год от Р.Х., месяц октябрь
Белград казался одновременно старым и новым, как человек, который надел костюмчик, только вышедший из-под иглы портного, но надел его на ветхую и не слишком чистую рубаху, а ноги украсил растоптанными кроссовками. И ведь что странно: эта даже не разностильность, а разновкусица не вызывала у горожан никаких отрицательных эмоций. Ну торчит новехонький building среди старых, но тщательно подреставрированных жилых домов, а рядом выстроен модерновый католический храм, более похожий на перевернутый хрустальный бокал, и неподалеку притулилась в переулочке православная церквуха с положенными ей пятью куполами - все при деле, все в хозяйстве уместно. Ну не мешают моднику Белграду старые кроссовки. Ну любит он, чтоб и красиво было, и уютно, и по-домашнему, и чувствует себя прекрасно и вольно, и клал на всех возможных заезжих критиков с прибором. Не нравится - валите в другую песочницу...
А между тем не так уж и далеко тянулась, тянулась война, жгла и разрушала, убивала и ранила, затихала на какое-то время, чтобы пришлые богатые дядьки скоренько залатали военные дыры - ну вот, хотя бы такой перевернутый бокал где-нибудь сочинили, - и опять тянулась дальше, без жалости и даже без гнева уже, привычно и громко огрызаясь по сторонам.
А стороны жили себе...
Католический отец Педро, обитавший до недавнего времени в безнадежно далекой отсюда Колумбии, мирно беседовал с усталым и на вид не очень здоровым православным батюшкой Никодимом, настоятелем как раз той церквухи в переулочке, что освящена была лет двести пятьдесят назад во имя Воскресения Христова.
Католический падре Педро и православный отец Никодим плевать хотели на традиционные раздраи между высшими ватиканскими иерархами и предстоятелями Русской Православной церкви. Старое правило: бояре дерутся, а у холопов чубы трещат. Так стоит ли соваться не в свою драку? То-то и оно... Педро и Никодим были как раз церковными холопами - если по иерархической лестнице! - и их ничуть не волновали проблемы, к примеру, экуменизма, миссионерской деятельности или там апостольства мирян. Далеки они, холопы, были от высоких проблем, а боли и беды простых прихожан - вот они-то как раз рядом с падре и батюшкой все их церковное служение обок находились, и уж так похожи оказались - колумбийские и сербские беды и боли! - что Педро и Никодима водой разлить нельзя было. Нищета, болезни, отсутствие крыши над головой, безработица, детское сиротство, наркомания... Ну, здесь, в Сербии, и вокруг нее - это бесконечная война, прерываемая недолгими годами мира, это ее порождение... А в Колумбии разве не война? Пусть никем не объявленная, но не прекращающаяся ни на миг, даже перемирий не знающая... Причины разные? Да есть ли дело священнику до причин войны? Он результаты ее каждодневно видит...
- И сделать ничего не может... - безрадостно сказал Иешуа. Как будто обвинил отца Никодима в бездействии.
И католический его товарищ, обычно малословный и робкий, тигром бросился на защиту:
- Что сегодня Церковь может, когда отцы ее не знают, как поступить? "Земля отдана в руки нечестивых, лица судей ее Он закрывает. Если не Он, то кто же"?
- Уж точно не Он, - ответил Иешуа. - Что у вас всех за манера дурацкая: коли что не так на земле - на все воля Божья. Да поймите ж вы наконец, не Он причина людских проблем и не дело Его исправлять содеянное людьми. Что Ему - за каждым говнюком с горшком ходить?.. Сами натворили - сами и расхлебывайте... А что до отцов церкви, то не знаю я никаких отцов. И к слову, Педро, ты это о какой церкви и о каких отцах сказал, что-то я не понял? У вас, католиков, одни, у православных - другие, а если о мусульманах вспомнить - так там вообще третьи, от первых и вторых - далекие. А Бог - один. Каково ему, подумали?.. Вы бы Его пожалели, не все ж Ему вас жалеть...
- Шутите, - осторожно заметя отец Никодим, не поняв сказанное.
- Не умею, - сказал Иешуа.
Они сидели в крохотном садике при церковном служебном доме, где и жил батюшка. Супруга его, матушка Настасья, накрыла стол, чем смогла, а смогла небогато: приход у Никодима много прибыли не давал, а что давал - уходило на помощь беженцам с юга. Но на сливовую мягкую настоечку хватило, и на капустку квашеную, на зелень огородную разную, на картошку вареную, на мяса кусок.