Страница:
И ушел.
А оператор как раз дожевал солидный кус жесткой копченой финской колбаски и выключил камеру. Одновременно. Завтра раненько перегонит запись в Дыре-Дауа, и мир услышит наконец, зачем здесь Мессия. Отельчик в Кэллафо был, конечно, не пятизвездный, но Иешуа-то привык ночевать при дороге, завернувшись в покрывало весной или осенью и в овечью милоть зимой. А тут даже ванна с душем имелись. И, что характерно, вода была.
ДЕЙСТВИЕ -- 1. ЭПИЗОД - 2
СОЕДИНЕННЫЕ ШТАТЫ АМЕРИКИ, НЬЮ-ЙОРК. 2157 год от Р.Х., -месяц сентябрь
Иешуа не нравился Нью-Йорк. Иешуа не нравились Париж, Рим, Марсель, Барселона, они казались ему слишком громоздкими, шумными, вонючими, бездельными, непонятными, фальшивыми и неприемлемыми - пока, во всяком случае, вот разве только Александрия - это было хоть краешком похоже на воспоминание о потерянном времени, о брошенном мире; а об эфиопских крохотных городишках и говорить нечего: они все словно пришли сюда из далекого прошлого, такими, похоже, и в будущее войдут. А Нью-Йорк - это вообще ужас, это Вавилон Вавилонов, это город, стремительно пикирующий на маленького человека с заоблачных высот, огромной каменной тушей тяжко накрывающий его, давящий, лишающий права дышать свободно. Почему он именует себя, городом Большого Яблока?.. Большого - да, но коли Яблока, то непременно червивого, с гнильцой, с душком...
- Город поразительно безвкусен, потому что архитектурно не пропорционален, - заявила Мари.
Поздно ночью они сидели в тесном номере дешевого отеля, в одном из трех ими нанятых номеров - где-то в районе восьмидесятых улиц, неподалеку от Гарлема, на двенадцатом этаже кирпичной, грязной коробки, скучно ужинали все теми же обрыдлыми "биг-маками", которые притащил Крис из недалекой non-stop забегаловки, а чем они и отличались от эфиопских, то лишь некоей свежеподжаренностью, если термин "свежий" вообще подходит к этому кулинарному, с позволения сказать, американскому изобретению.
Могли и поесть, как люди, где-нибудь в ресторанчике, в итальянском или арабском, которые работали чуть ли не до утра, - с нормальной едой, простой, съедобной и сытной, с дешевым калифорнийским вином, ненамного отличающимся от любимого Иешуа древнего галилейского. Могли и поселиться не в двухзвездной ночлежке, а хотя бы в трехзвездной - например, в районе пятидесятых, неподалеку от строеного-перестроеного здания ООН, где полно недорогих, но чистых отелей, предназначенных для секретарей и референтов многолюдных ооновских делегаций.
Иешуа не хотел.
Деньги у них были. Мари владела синей пластиковой картой французского банка "Societe Generale", на которой, по ее уверениям, скопилась вполне приличная сумма, заработанная ночным "бебиситтерством" плюс регулярные взносы родителей, небедно живущих в Бретани, сумма, достаточная, во всяком случае, и для ресторанов, и для отелей в районе пятидесятых. Крис накануне отлета из Эфиопии снял со своего счета тоже хорошую кучу бырров, смешных эфиопских денег, поменял их на несмешные американские доллары и ощущал себя богачом. Но Иешуа не имел ни кредитной карты, ни кучи наличных, Иешуа равнодушно отказался даже от премии правительства Эфиопии, которая была присуждена ему "за спасение народа" - так значилось в экстренном решении кабинета министров. Иешуа узнал о ней постфактум из ти-ви, посмеялся и улетел в Париж, а оттуда - в Штаты, улетел, между прочим, на деньги, которые перечисляли на вышеназванную карточку Мари, на ее счет в банке, некие меценаты и филантропы, коих в последнее время развелось предостаточно и кои числили себя горячими и верными поклонниками Мессии, о чем многие достаточно регулярно сообщали по телефону Мари, а многие не сообщали, поскольку благородно желали остаться инкогнито. Такая вот прихотливая блажь вполне по Матфею: "Чтобы милостыня твоя была втайне; и Отец твой, видящий тайное, воздаст тебе явно".
Иешуа не верил филантропам, но от их денег не отказывался, к не отказывался от любых подаяний в то время, когда бродил со товарищи по бесконечным дорогам Галилеи, Иудеи, Самарии...
Мари - та вообще не хотела пользоваться этими деньгами. Она упрямо считала, что деньги - грязные, что, не исключено, за ними стоят какие-то спецслужбы, иначе откуда бы меценатам узнать номер ее счета в "Societe Generate"? Тайна же банковская... Но Иешуа было плевать на спецслужбы, он не слишком ясно представлял себе их роль в новом мире - ну, что-то вроде левитов при Иерусалимском Храме, только куда мощнее, так? - а летать на самолетах из города в город на что-то надо было, жить в двухзвездных отелях, питаться гамбургерами и пиццей тоже - позарез, а что отели именно двухзвездные - так Иешуа никогда не придавал излишнего значения быту: есть где голову прислонить и ладушки.
А Крису все вообще было по барабану, он обильно генерировал счастье и радость, внезапно и разом свалившиеся на него: он шел с Мессией рука об руку, бок о бок, щека к щеке, какие там еще части тела имеются! Эйфория от неожиданно исполнившегося Неожидаемого - так витиевато он объяснял свое состояние. Бывший философ все-таки... А про банковскую тайну он утверждал так: все можно купить, тем более с благородной целью...
Итак, Мари заявила:
- Город поразительно безвкусен, потому что архитектурно непропорционален.
За грязным окном комнаты виднелись разновеликие сталагмиты небоскребов, мощно подсвеченные разноцветными пушками лазеров - черные узкие прямоугольники на черном небе, и все это черное, черным же загрунтованное, было рассечено яркими вертикальными цветными линиями, как на каком-нибудь абстрактном шедевре из музея Гугенхейма. Все вообще-то казалось пропорциональным.
- С чего ты так решила? - спросил Крис. - Смотри, как красиво...
Образованный провинциал, никуда в своей жизни не уезжавший дальше Северной Африки, он сразу, как только они въехали на желтой капле такси в немыслимое Манхэттенское царство, почувствовал себя еще более счастливым, поскольку кто из африканских умных мальчиков и сегодня, и вчера, и позапозавчера не мечтал увидеть себя именно в Нью-Йорке, именно на Манхэтгене, откуда и только откуда неподатливая сука-жизнь покоряется сладко желающему того человеку.
Так он подумал, задавая Мари свой обиженный вопрос, и вдруг поймал насмешливый и быстрый взгляд Иешуа, почувствовал в том взгляде нечто острое, больно колючее, даже сам укол ясно ощутил, и вслед за уколом - из подсознания всплывший новый вопрос: почему жизнь сука?
И захотелось ответить - только кому ответить? - про свою жизнь жизнь других африканских мальчиков, коим не дано окончить универ даже какой-нибудь вонючий колледж не дано окончить, потому что их жизнь, которую Мессия увидел сначала с вертолета, а потом и с земли, но все же мельком увидел, на бегу, вскользь, потому что их жизнь по определению являлась сукой из сук.
И ответил бы - опять же, кому? - но Мари опередила:
- Улицы в Манхэтгене непропорционально узки по сравнению с высотой зданий. От этого кажется, что здания явились сюда из другого пространства с совсем другими пропорциями. Пространство города абсолютно несбалансированно. Оно давит и создает внутренний дискомфорт. Как если бы ты, Крис, играл в солдатиков не на полу в своем доме, а на поле стадиона, да еще во время футбольного матча...
- Я никогда не играл в солдатиков, - сердито ответил Крис, - и моим домом была такая же хижина, какие ты видела в Огадене. Пол там - земляной.
- Прости меня, - сказала Мари. - Я не подумала... Но согласись: здесь, в Нью-Йорке, все устроено для того, чтобы унизить человека, чтобы он почувствовал себя ничтожным и слабым... Город придумали очень умные и очень злые люди.
Крису вдруг расхотелось спорить. В общем-то Мари косвенно подтвердила его определение жизни, где злые суть сильные. А ведь ему понравился Нью-Йорк, несмотря ни на что - понравился. Африканские мальчики не любят разрушать сказки, взлелеянные в детстве...
- Почему жизнь сука? - тихо спросил Иешуа, и Крис - в который уже раз за совместное бытие! - опешил от нечеловеческой проницательности Мессии. Мысли он, что ли, слышит?..
А Иешуа продолжил: - Да, я слышу мысли, Крис. Но эту - про жизнь - я не услышал, а сам послал тебе. Это мой вопрос, Крис, и, похоже, ты не знаешь на него ответа... - жестом руки остановил вскинувшегося было спорить Криса. - То, что ты знаешь, неверно. Любое объяснение в защиту твоей правоты возможно, но любое окажется ложным в посылке, ибо жизнь всегда - дар свыше, а дар - каким бы он тебе ни казался! - нельзя осудить, очернить, проклясть. Его можно принять либо не принимать. Тем более что именно этот дар - жизнь! - всего лишь потенциал, от латинского potentia, то есть сила или мощь, и только от тебя самого зависит, какой станет эта мощь, как разовьется, куда будет тобой направлена и как она начнет взаимодействовать с другими потенциалами. У тебя он весьма велик, поверь мне.
- А мне что за прибыль? - Крис ерепенился, наступал, сам не ведая, зачем он это делает. - Во взаимодействии с другими, как известно из физики, возникает разность потенциалов, и пока, похоже, эта разность для меня - величина отрицательная...
- Разность потенциалов всегда рождает движение, а движение - одна из возможных форм существования Бога в нас.
- Одна из возможных?
- Полагаю, их бесконечно много, хотя сам термин "бесконечность" кажется мне очень условным. Он - всего лишь наше неумение увидеть предел и тем самым постигнуть Бога.
Хотел того Иешуа или нет, но он пустил Криса на хорошо знакомое ему поле философии.
- Неумение? Полно, Учитель! Церковь утверждает абсолютную невозможность Его постижения. А по Канту, непознаваемость Бога и есть доказательство его отсутствия: существование Того, кого нельзя познать, бездоказательно. Это наука, Учитель, а в ней по-прежнему царствует опыт.
- В истории науки есть немало примеров, когда утверждения, выведенные эмпирически, впоследствии подтверждались опытом. Так что не готов согласиться с незнакомым мне господином Кантом. Пока бездоказательно - согласен, но даже от доказательства частного до познания целого -- опять бесконечность, то есть невидимость предела, очередная линия горизонта. И как вывод: необходимость двигаться вперед, максимально используя свой потенциал.
- Он, повторю, может быть отрицательным...
- Не знаю, как в физике, но в жизни - да. Поровну - положительного и отрицательного. По Библии - вечная борьба Добра со Злом. Как в бесконечности мира, так и в конечных его формах, в этом городе, например. Я согласен с Мари: он ужасен. Но не своей дурацкой архитектурой, в которой всего лишь местечковая мания величия, но аурой этого города, да простится мне заимствование чужого термина. Если по-моему, то - душой... Мы прилетели сюда днем. Мы ехали по городу, потом шли по его улицам, говорили какие-то необязательные слова его обитателям и слышали в ответ столь же необязательные. Мари знает, я не поклонник многих городов в Европе, но ни в одном я не встречал такой неискренних и закрытых людей. Не лица - маски, которые скрывают суть.
- Вам-то доступно ее увидеть, - усмехнулся Крис. Он все еще внутренне сопротивлялся, к тому же он не понимал почему его простенькое и емкое определение жизни, подслушанное Учителем и им же опровергнутое, сейчас вроде бы подтверждается столь суровой оценкой ауры или души Большого Города.
- Доступно, - подтвердил Иешуа. - Но ты опять ошибся: я не подтверждаю данную тобой оценку жизни. Я как раз опровергаю ее, и Нью-Йорк мне помощник. Потому что город этот - без Бога. Его жители заражены бациллой своего всесилия, а оно - прерогатива Бога. Вот ведь и ты недавно думал: именно отсюда легко покорить жизнь. Я слышал твою мысль как бесспорную - ты так ее нес. Но ложная эта уверенность, запрограммированная в людях, здесь живущих и сюда, как ты, стремящихся, рождает в них столь же ложное ощущение собственных силы и мощи. Собственного потенциала. Ложное - потому что завышенное.
- Это же хорошо! - настойчиво пер вперед Крис.
- Для чего?
- Ощущение своей силы, даже завышенное, дает человеку внутреннюю защиту, а значит - преимущество в борьбе.
- С кем? - терпеливо недоумевал Иешуа.
- Во-первых, с конкурентами. А во-вторых, с теми естественными препонами, которые неизбежны на любом человеческом пути, в том числе и пути познания.
- Я не понимаю, что такое конкуренция. Если разность потенциалов очевидна, то о какой конкуренции речь? Более сильный и менее сильный. Более мудрый и менее мудрый. Более знающий и менее знающий. У каждого - свое место в жизни. Как ты сказал - на человеческом пути. Сказано в Торе: "Испытай меня и узнай помышления мои"... А если конкуренция - это использование силы или хитрости там, где нужны ум или знания, то это называется подлостью... Беда в том, что слишком мало тех, кто может верно испытать человека и точно узнать его помышления, иначе - то, что он есть. И вот тут-то и появляются - опять твои термины - препоны на пути познания. Они - в тебе самом, поскольку ты не знаешь себя. Шесть тысяч лет, если по Библии, существуют на Земле люди. Шесть тысяч лет они настойчиво идут по пути познания, последовательно изобретая дубину, колесо, меч, ружье, самолет, ракету, машину времени - что еще? Но почему за все эти долгие тысячелетия они ни на шаг не продвинулись в изучении своих внутренних возможностей, дарованных человеку Богом изначально? Вложенных в него и до поры запертых. И никто не пытается отпереть дверь и выпустить их на волю... Мы знаем, как убить человека, а не как спасти его от смертельной болезни. Мы знаем, как вырастить или приготовить пищу, но не ведаем, как ее есть. Мы узнали множество всего о планете, о космосе, о Вселенной, но мы по-прежнему незнакомы с самими собой. Не удосужились познакомиться... Бог создал человека, чтобы человек стал Богом - чей парадокс, философ? Не помнишь? Ладно, не важно. Важно - почему люди не стали вровень с Богом или хотя бы на йоту не приблизились к Нему? Да потому что жизнь для них - всегда была сукой, потому что изначально, с той самой первой дубины, которую Дарвин поручил неандертальцам, людской задачей стало - множить силу, но - лишь внешнюю, искусственную. А к естественной, внутренней. Богом заложенной - даже не подступили. Ни разу не заглянули в зеркало: кто там? Зачем заглядывать? Это, может быть, и любопытно, но неперспективно. Кругом столько всего неоткрытого, непознанного, ненайденного, что поможет жить лучше, богаче, что поможет брать. Так зачем же задумываться, как ты дышишь? Как ты говоришь, плачешь, смеешься... Я все время употребляю слово "мы". Наверно, точнее сказать "вы"?.. Хотя нет, все это началось не сегодня, не вчера, все это с начала начал пошло, а значит, и я - в общем потоке, значит, все-таки "мы"... Человечество - как огромный корабль или звездолет из книжек. Он - корабль или звездолет - построен супернадежно, его ведут замечательные автоматы, за всем следят наиточнейшие приборы, и если человеческий глаз видит впереди айсберг или метеорит, то не стоит верить глазу: приборы ведь не отмечают ни метеорита, ни айсберга. А если не глаз? Глазу все-таки мы еще кое-как кое-когда верим. А если что-то внутри подсказывает: нельзя туда, там - опасность?.. Вот уж чушь так чушь! Что там у нас внутри, мы не ведаем, а приборы никакой опасности не прогнозируют. А то, что внутри, то, что даже имени пока не имеет, - это и есть самый точный прибор, единственный и главный из возможных, который определил в нас Бог и сказал: пользуйтесь если сумеете... Не только не умеем - не хотим уметь. Поверить не хотим, что можем, обязаны научиться... Мы слышим иной раз этот внутренний голос, как его называют, и не слушаем его, потому что он антинаучен. "Мы едва можем постигать и то, что на земле, и с трудом постигаем то, что под руками, а что на небесах - кто исследовал"?.. Откуда цитата, Крис?
- Книга Премудрости Соломона, - мгновенно нашелся умный африканский мальчик. - Только здесь - о небесах, Учитель...
- Небеса - в нас самих. Те небеса, о которых говорил Шломо, а не те, по которым вы летаете быстрее птиц. А мы не умеем увидеть эти спрятанные в нас небеса, потому что не верим в них, потому что неискренни сами с собой... Я вот, кстати, обвинил местных жителей в неискренности. А что вообще такое искренность - кто задумался и, главное, кто понял? Тебе бы, Крис, лучше знать, ты ведь у нас философ, а это вроде бы вопрос философский. Но ответ-то на него философии не требует, он прост, как дыхание. Как смех. Как плач. Искренность - это открытость. Всему - близкому, дальнему, другу или недругу, новому пути, новому знанию. Это - вера в то, что в нашем мире возможно все, потому что Бог, создавший его, как известно, всемогущ. Пусть лишь в нашем человеческом, сегодняшнем понимании всемогущ - поверьте, этого более чем достаточно. Искренность - это беззащитность, а значит - сила. Парадокс? Нисколько! Сильного или думающего, что он сильный, легче всего одолеть неожиданно, а что может быть неожиданнее искренности? Она обезоруживает любого, потому что в ней нет защиты. Иначе, повторю - искренность открыта, потому что в ней - Бог. Чем дальше мы уходим от Него, тем менее мы искренни, тем более мы верим во внешнее, а не в то, что у нас внутри. И как страшный результат: тем больше мы, люди, не любим людей, не верим им, боимся их. Сказано: "Искренни укоризны от любящего, но лживы поцелуи ненавидящего". Вы все предпочитаете второе, потому что боитесь первого. Второе - легче, приятнее, необязательнее... Вот и Нью-Йорк - вроде бы город улыбок, вся Америка - страна сплошных улыбок, американцы по сему случаю лопаются от гордости, это же извечный их лозунг - "Keep smiling!", но за такими улыбками почти всегда - ложь, пустота...
И тут Мари сочла возможным вмешаться репликой:
- И еще - реклама зубной пасты... - и все-таки спросила: - Тоже американцы?
- Наверно, нет, - сразу ответил Иешуа. Подумал мгновение. - Нет, конечно! Но те, кого мы встречали сегодня, - все они улыбались, а внутри жило равнодушие, холодное, как змея в жару. И еще страх. Помните, я отстал от вас... где?.. на углу Пятьдесят восьмой и Пятой, в самом центре города, если в нем вообще есть центр. Там стояла маленькая девочка и плакала. Я почувствовал обиду, чуть ли не горе, и спросил ее, почему она плачет, кто ее обидел. Она сказала: мама ушла в магазин и не взяла ее с собой, а приказала стоять и ждать, и даже не купила мороженого. Я удивился: из-за такой малости тебе плохо? И представляете - слезы сразу высохли, она мгновенно улыбнулась широко и открыто, как ее учила мама, легко оставившая дочь на многолюдной и опасной улице, и ответила: нет, господин, мне очень хорошо, я чувствую себя прекрасно, а вы?
- Вы бы лучше купили ей мороженого, - засмеялась Мари, - или сотворили.
- Не лучше, - сказал Иешуа, - она бы все равно мне не поверила. Поэтому я ответил: а я себя чувствую очень скверно и очень одиноко, мне больно и страшно.
- А она?
- А она, естественно, не поверила. Люди не могут чувствовать себя плохо, потому что на дежурный вопрос "Как ты?" следует дежурно отвечать: "Прекрасно!" Она сняла с лица улыбку и сказала растерянно: вы, господин, наверно, шутите...
Крис решил, что слишком долго молчал.
- Вы это к чему. Учитель?
- К тому, что здесь даже дети потеряли искренность, а значит, их так легко обмануть. Я обвинил в апологии неискренности именно Америку - страну, давным-давно потерявшую всякую связь с Богом...
- Что вы! - перебил Крис. - Американцы религиозны, как никто, они прямо-таки кичатся своей религиозностью...
- Именно что кичатся, - подтвердил Иешуа. - Тот, кого вы зовете царем Соломоном, заметил в своей книге Премудростей:
"Погибели предшествует гордость, а падению надменность". И грех гордыни один из семи смертных. Американцы верят в Бога так же, как улыбаются, дежурно, не вкладывая ни души, ни сердца.
- И, значит, близки к погибели и падению?
- А ты не иронизируй, Крис. Опять же Соломон, мудрейший царь Шломо, заметил: "Человек, сбившийся с пути разума, водворится в собрании мертвецов".
- Но дети-то, дети при чем?
- С них начали.
- Кто? - Мари и Крис выкрикнули это хором. Иешуа даже не улыбнулся.
- Тот, к кому мы приехали в город Большого Червивого Яблока.
- Наконец-то, - намеренно облегченно вздохнул Крис. - А я-то голову ломаю: чего нас понесло в Штаты? Ни тебе засухи, ни тебе землетрясения... Или землетрясение вот-вот ожидается?
- Оно уже идет, - серьезно сказал Иешуа. - Только вы не знаете, что оно идет и что оно опасно для всей земли, а не только для Штатов. Вы кричите о нем, заламываете в горе руки, требуете найти и наказать виновных, а оно идет себе уверенно и ползуче, и остановить его некому.
И Крис и Мари поняли, что теоретизирование в ночи подошло к концу. Начиналось дело, ради которого Учитель потащил их через океан. Они преотлично знали, что это не экскурсия, но Учитель до поры помалкивал, а ученики не лезли с вопросами: не принято было...
- Что вы имеете в виду. Учитель? - спросила Мари.
- "Мир детей", - ответил Иешуа. - Знаете про такую организацию?.. Или, как ее называют, секту?.. Знаете, отлично знаете, кто ж о ней не знает, если ее лидер после каждого похищения детей появляется на всех телеэкранах мира и самодовольно заявляет, что никому не следует беспокоиться, что дети живы и здоровы, что они - в лучшем мире, в Царстве Божьем, где властвуют не бездарные и бесчеловечные людские, а именно Божеские законы, где нет лжи, нет злости, нет подлости и убийств, где царят справедливость и доброта.
- Доктор Иешуа Ханоцри... - медленно, будто не веря услышанному, проговорил Крис. - А как же...
- Никак! - резко перебил его Иешуа. - Он называет себя моим потомком? Ложь! У меня не было потомков. А таких - и не могло быть. Я не уверен, что имя и фамилия настоящие...
- Спецы из Интерпола проверяли: настоящие.
- Где они проверяли? В Гарвардском университете? Да, там он учился под этим именем. А до Гарварда - темнота. Никакой ваш Интерпол ничего о нем не нашел. Как, впрочем, и Служба Времени...
- Какая служба? - не понял Крис.
И Мари с удивлением взглянула. С до-о-олгим удивлением...
Иешуа вспомнил, что говорил Петр о своей Службе. Служба Времени, о которой никому на Земле ничего не было известно, никому, кроме самых высших государственных чинов весьма ограниченного круга государств, существовала для того, чтобы охранять Историю мира от так называемых сломав - изменений в известном прошлом, не соответствующих опять-таки известной людям Истории, изменений, которые могли бы всерьез и разрушительно повлиять на дальнейшее ее течение. Таким сломом оказался факт отсутствия в Истории Мессии Христа, но зато удивительное наличие на его месте и в его облике обыкновенного сына плотника, тоже плотника, обремененного женой, хозяйством, целым выводком детей. И тогда. Служба, действуя по своему Уставу, послала в прошлое некоего Петра Анохина, Мастера исправления подобных сломов, чтобы вернуть все накрути свои, чтобы все произошло так, как должно было произойти. Петр нашел Иешуа. Петр научил его тому многому, что знал и умел сам. Петр помог Истории осуществиться так, как это значилось в Евангелиях. Но ведал ли он, начиная исправлять слом, что не он, Мастер Петр, а только Бог сам избрал Мессию и отметил его Знанием, которого не ведал будущий Апостол Петр. А по сути, не отметил Знанием, а просто дал возможность по максимуму пользоваться им, изначально заложенным в каждого человека...
Именно об этом они и проговорили сегодня весь вечер Иешуа, Крис и Мари, об изначально заложенном в человеке Знании себя и своих возможностей...
Выходит, не все возможности даны Иешуа. Вот ведь знал же, что нет и не было никакой Службы для не посвященных в тайну времени жителей планеты, никто здесь не знает даже об открытии способа перемещаться во времени, хотя он существует уже пару десятилетий, а невольная оговорка легко вырвалась наружу... Вон как изумилась Мари! Плохо! Неужто расслабился? И это в такой момент...
- Фигура речи, - раздраженносказал Иешуа, понимая, что выпускает пар, что сам ляпнул лишнее - сам и винись, а не срывай зло на близких. - Никто ничего об этом моем потомке не знает. Кроме его гарвардского прошлого. И еще того, что он - твой коллега, Крис. Тоже философ и тоже теолог.
- Я детей не краду, - почему-то по-мальчишески обиделся Крис.
- Поэтому ты со мной, - просто ответил Иешуа. Раздражение уходило. Оставались сила и ненависть.
- И что вы собираетесь делать, Учитель? - все еще обиженно спросил Крис. Нью-Йорк огромен...
- "Кто может уразуметь, что угодно Господу?" - ответил Иешуа словами не раз к ночи помянутого царя Шломо. - Вот телефон... - Он указал на треснутый древний аппарат, висящий на стене у кровати, чудом сохранившийся сегодня в этом обиженном Богом отеле, а точнее, не Богом вовсе, а дремучим и долгим безденежьем. Что, впрочем, тоже от Бога. - Когда придет срок, он зазвенит.
И все уставились на маленькую, с широкой рукотворной трещиной ярко-красную коробочку, прилепившуюся к ярко-желтой стене, как заплатка, как нос клоуна, уставились, ждали: а вдруг и впрямь зазвенит.
А оператор как раз дожевал солидный кус жесткой копченой финской колбаски и выключил камеру. Одновременно. Завтра раненько перегонит запись в Дыре-Дауа, и мир услышит наконец, зачем здесь Мессия. Отельчик в Кэллафо был, конечно, не пятизвездный, но Иешуа-то привык ночевать при дороге, завернувшись в покрывало весной или осенью и в овечью милоть зимой. А тут даже ванна с душем имелись. И, что характерно, вода была.
ДЕЙСТВИЕ -- 1. ЭПИЗОД - 2
СОЕДИНЕННЫЕ ШТАТЫ АМЕРИКИ, НЬЮ-ЙОРК. 2157 год от Р.Х., -месяц сентябрь
Иешуа не нравился Нью-Йорк. Иешуа не нравились Париж, Рим, Марсель, Барселона, они казались ему слишком громоздкими, шумными, вонючими, бездельными, непонятными, фальшивыми и неприемлемыми - пока, во всяком случае, вот разве только Александрия - это было хоть краешком похоже на воспоминание о потерянном времени, о брошенном мире; а об эфиопских крохотных городишках и говорить нечего: они все словно пришли сюда из далекого прошлого, такими, похоже, и в будущее войдут. А Нью-Йорк - это вообще ужас, это Вавилон Вавилонов, это город, стремительно пикирующий на маленького человека с заоблачных высот, огромной каменной тушей тяжко накрывающий его, давящий, лишающий права дышать свободно. Почему он именует себя, городом Большого Яблока?.. Большого - да, но коли Яблока, то непременно червивого, с гнильцой, с душком...
- Город поразительно безвкусен, потому что архитектурно не пропорционален, - заявила Мари.
Поздно ночью они сидели в тесном номере дешевого отеля, в одном из трех ими нанятых номеров - где-то в районе восьмидесятых улиц, неподалеку от Гарлема, на двенадцатом этаже кирпичной, грязной коробки, скучно ужинали все теми же обрыдлыми "биг-маками", которые притащил Крис из недалекой non-stop забегаловки, а чем они и отличались от эфиопских, то лишь некоей свежеподжаренностью, если термин "свежий" вообще подходит к этому кулинарному, с позволения сказать, американскому изобретению.
Могли и поесть, как люди, где-нибудь в ресторанчике, в итальянском или арабском, которые работали чуть ли не до утра, - с нормальной едой, простой, съедобной и сытной, с дешевым калифорнийским вином, ненамного отличающимся от любимого Иешуа древнего галилейского. Могли и поселиться не в двухзвездной ночлежке, а хотя бы в трехзвездной - например, в районе пятидесятых, неподалеку от строеного-перестроеного здания ООН, где полно недорогих, но чистых отелей, предназначенных для секретарей и референтов многолюдных ооновских делегаций.
Иешуа не хотел.
Деньги у них были. Мари владела синей пластиковой картой французского банка "Societe Generale", на которой, по ее уверениям, скопилась вполне приличная сумма, заработанная ночным "бебиситтерством" плюс регулярные взносы родителей, небедно живущих в Бретани, сумма, достаточная, во всяком случае, и для ресторанов, и для отелей в районе пятидесятых. Крис накануне отлета из Эфиопии снял со своего счета тоже хорошую кучу бырров, смешных эфиопских денег, поменял их на несмешные американские доллары и ощущал себя богачом. Но Иешуа не имел ни кредитной карты, ни кучи наличных, Иешуа равнодушно отказался даже от премии правительства Эфиопии, которая была присуждена ему "за спасение народа" - так значилось в экстренном решении кабинета министров. Иешуа узнал о ней постфактум из ти-ви, посмеялся и улетел в Париж, а оттуда - в Штаты, улетел, между прочим, на деньги, которые перечисляли на вышеназванную карточку Мари, на ее счет в банке, некие меценаты и филантропы, коих в последнее время развелось предостаточно и кои числили себя горячими и верными поклонниками Мессии, о чем многие достаточно регулярно сообщали по телефону Мари, а многие не сообщали, поскольку благородно желали остаться инкогнито. Такая вот прихотливая блажь вполне по Матфею: "Чтобы милостыня твоя была втайне; и Отец твой, видящий тайное, воздаст тебе явно".
Иешуа не верил филантропам, но от их денег не отказывался, к не отказывался от любых подаяний в то время, когда бродил со товарищи по бесконечным дорогам Галилеи, Иудеи, Самарии...
Мари - та вообще не хотела пользоваться этими деньгами. Она упрямо считала, что деньги - грязные, что, не исключено, за ними стоят какие-то спецслужбы, иначе откуда бы меценатам узнать номер ее счета в "Societe Generate"? Тайна же банковская... Но Иешуа было плевать на спецслужбы, он не слишком ясно представлял себе их роль в новом мире - ну, что-то вроде левитов при Иерусалимском Храме, только куда мощнее, так? - а летать на самолетах из города в город на что-то надо было, жить в двухзвездных отелях, питаться гамбургерами и пиццей тоже - позарез, а что отели именно двухзвездные - так Иешуа никогда не придавал излишнего значения быту: есть где голову прислонить и ладушки.
А Крису все вообще было по барабану, он обильно генерировал счастье и радость, внезапно и разом свалившиеся на него: он шел с Мессией рука об руку, бок о бок, щека к щеке, какие там еще части тела имеются! Эйфория от неожиданно исполнившегося Неожидаемого - так витиевато он объяснял свое состояние. Бывший философ все-таки... А про банковскую тайну он утверждал так: все можно купить, тем более с благородной целью...
Итак, Мари заявила:
- Город поразительно безвкусен, потому что архитектурно непропорционален.
За грязным окном комнаты виднелись разновеликие сталагмиты небоскребов, мощно подсвеченные разноцветными пушками лазеров - черные узкие прямоугольники на черном небе, и все это черное, черным же загрунтованное, было рассечено яркими вертикальными цветными линиями, как на каком-нибудь абстрактном шедевре из музея Гугенхейма. Все вообще-то казалось пропорциональным.
- С чего ты так решила? - спросил Крис. - Смотри, как красиво...
Образованный провинциал, никуда в своей жизни не уезжавший дальше Северной Африки, он сразу, как только они въехали на желтой капле такси в немыслимое Манхэттенское царство, почувствовал себя еще более счастливым, поскольку кто из африканских умных мальчиков и сегодня, и вчера, и позапозавчера не мечтал увидеть себя именно в Нью-Йорке, именно на Манхэтгене, откуда и только откуда неподатливая сука-жизнь покоряется сладко желающему того человеку.
Так он подумал, задавая Мари свой обиженный вопрос, и вдруг поймал насмешливый и быстрый взгляд Иешуа, почувствовал в том взгляде нечто острое, больно колючее, даже сам укол ясно ощутил, и вслед за уколом - из подсознания всплывший новый вопрос: почему жизнь сука?
И захотелось ответить - только кому ответить? - про свою жизнь жизнь других африканских мальчиков, коим не дано окончить универ даже какой-нибудь вонючий колледж не дано окончить, потому что их жизнь, которую Мессия увидел сначала с вертолета, а потом и с земли, но все же мельком увидел, на бегу, вскользь, потому что их жизнь по определению являлась сукой из сук.
И ответил бы - опять же, кому? - но Мари опередила:
- Улицы в Манхэтгене непропорционально узки по сравнению с высотой зданий. От этого кажется, что здания явились сюда из другого пространства с совсем другими пропорциями. Пространство города абсолютно несбалансированно. Оно давит и создает внутренний дискомфорт. Как если бы ты, Крис, играл в солдатиков не на полу в своем доме, а на поле стадиона, да еще во время футбольного матча...
- Я никогда не играл в солдатиков, - сердито ответил Крис, - и моим домом была такая же хижина, какие ты видела в Огадене. Пол там - земляной.
- Прости меня, - сказала Мари. - Я не подумала... Но согласись: здесь, в Нью-Йорке, все устроено для того, чтобы унизить человека, чтобы он почувствовал себя ничтожным и слабым... Город придумали очень умные и очень злые люди.
Крису вдруг расхотелось спорить. В общем-то Мари косвенно подтвердила его определение жизни, где злые суть сильные. А ведь ему понравился Нью-Йорк, несмотря ни на что - понравился. Африканские мальчики не любят разрушать сказки, взлелеянные в детстве...
- Почему жизнь сука? - тихо спросил Иешуа, и Крис - в который уже раз за совместное бытие! - опешил от нечеловеческой проницательности Мессии. Мысли он, что ли, слышит?..
А Иешуа продолжил: - Да, я слышу мысли, Крис. Но эту - про жизнь - я не услышал, а сам послал тебе. Это мой вопрос, Крис, и, похоже, ты не знаешь на него ответа... - жестом руки остановил вскинувшегося было спорить Криса. - То, что ты знаешь, неверно. Любое объяснение в защиту твоей правоты возможно, но любое окажется ложным в посылке, ибо жизнь всегда - дар свыше, а дар - каким бы он тебе ни казался! - нельзя осудить, очернить, проклясть. Его можно принять либо не принимать. Тем более что именно этот дар - жизнь! - всего лишь потенциал, от латинского potentia, то есть сила или мощь, и только от тебя самого зависит, какой станет эта мощь, как разовьется, куда будет тобой направлена и как она начнет взаимодействовать с другими потенциалами. У тебя он весьма велик, поверь мне.
- А мне что за прибыль? - Крис ерепенился, наступал, сам не ведая, зачем он это делает. - Во взаимодействии с другими, как известно из физики, возникает разность потенциалов, и пока, похоже, эта разность для меня - величина отрицательная...
- Разность потенциалов всегда рождает движение, а движение - одна из возможных форм существования Бога в нас.
- Одна из возможных?
- Полагаю, их бесконечно много, хотя сам термин "бесконечность" кажется мне очень условным. Он - всего лишь наше неумение увидеть предел и тем самым постигнуть Бога.
Хотел того Иешуа или нет, но он пустил Криса на хорошо знакомое ему поле философии.
- Неумение? Полно, Учитель! Церковь утверждает абсолютную невозможность Его постижения. А по Канту, непознаваемость Бога и есть доказательство его отсутствия: существование Того, кого нельзя познать, бездоказательно. Это наука, Учитель, а в ней по-прежнему царствует опыт.
- В истории науки есть немало примеров, когда утверждения, выведенные эмпирически, впоследствии подтверждались опытом. Так что не готов согласиться с незнакомым мне господином Кантом. Пока бездоказательно - согласен, но даже от доказательства частного до познания целого -- опять бесконечность, то есть невидимость предела, очередная линия горизонта. И как вывод: необходимость двигаться вперед, максимально используя свой потенциал.
- Он, повторю, может быть отрицательным...
- Не знаю, как в физике, но в жизни - да. Поровну - положительного и отрицательного. По Библии - вечная борьба Добра со Злом. Как в бесконечности мира, так и в конечных его формах, в этом городе, например. Я согласен с Мари: он ужасен. Но не своей дурацкой архитектурой, в которой всего лишь местечковая мания величия, но аурой этого города, да простится мне заимствование чужого термина. Если по-моему, то - душой... Мы прилетели сюда днем. Мы ехали по городу, потом шли по его улицам, говорили какие-то необязательные слова его обитателям и слышали в ответ столь же необязательные. Мари знает, я не поклонник многих городов в Европе, но ни в одном я не встречал такой неискренних и закрытых людей. Не лица - маски, которые скрывают суть.
- Вам-то доступно ее увидеть, - усмехнулся Крис. Он все еще внутренне сопротивлялся, к тому же он не понимал почему его простенькое и емкое определение жизни, подслушанное Учителем и им же опровергнутое, сейчас вроде бы подтверждается столь суровой оценкой ауры или души Большого Города.
- Доступно, - подтвердил Иешуа. - Но ты опять ошибся: я не подтверждаю данную тобой оценку жизни. Я как раз опровергаю ее, и Нью-Йорк мне помощник. Потому что город этот - без Бога. Его жители заражены бациллой своего всесилия, а оно - прерогатива Бога. Вот ведь и ты недавно думал: именно отсюда легко покорить жизнь. Я слышал твою мысль как бесспорную - ты так ее нес. Но ложная эта уверенность, запрограммированная в людях, здесь живущих и сюда, как ты, стремящихся, рождает в них столь же ложное ощущение собственных силы и мощи. Собственного потенциала. Ложное - потому что завышенное.
- Это же хорошо! - настойчиво пер вперед Крис.
- Для чего?
- Ощущение своей силы, даже завышенное, дает человеку внутреннюю защиту, а значит - преимущество в борьбе.
- С кем? - терпеливо недоумевал Иешуа.
- Во-первых, с конкурентами. А во-вторых, с теми естественными препонами, которые неизбежны на любом человеческом пути, в том числе и пути познания.
- Я не понимаю, что такое конкуренция. Если разность потенциалов очевидна, то о какой конкуренции речь? Более сильный и менее сильный. Более мудрый и менее мудрый. Более знающий и менее знающий. У каждого - свое место в жизни. Как ты сказал - на человеческом пути. Сказано в Торе: "Испытай меня и узнай помышления мои"... А если конкуренция - это использование силы или хитрости там, где нужны ум или знания, то это называется подлостью... Беда в том, что слишком мало тех, кто может верно испытать человека и точно узнать его помышления, иначе - то, что он есть. И вот тут-то и появляются - опять твои термины - препоны на пути познания. Они - в тебе самом, поскольку ты не знаешь себя. Шесть тысяч лет, если по Библии, существуют на Земле люди. Шесть тысяч лет они настойчиво идут по пути познания, последовательно изобретая дубину, колесо, меч, ружье, самолет, ракету, машину времени - что еще? Но почему за все эти долгие тысячелетия они ни на шаг не продвинулись в изучении своих внутренних возможностей, дарованных человеку Богом изначально? Вложенных в него и до поры запертых. И никто не пытается отпереть дверь и выпустить их на волю... Мы знаем, как убить человека, а не как спасти его от смертельной болезни. Мы знаем, как вырастить или приготовить пищу, но не ведаем, как ее есть. Мы узнали множество всего о планете, о космосе, о Вселенной, но мы по-прежнему незнакомы с самими собой. Не удосужились познакомиться... Бог создал человека, чтобы человек стал Богом - чей парадокс, философ? Не помнишь? Ладно, не важно. Важно - почему люди не стали вровень с Богом или хотя бы на йоту не приблизились к Нему? Да потому что жизнь для них - всегда была сукой, потому что изначально, с той самой первой дубины, которую Дарвин поручил неандертальцам, людской задачей стало - множить силу, но - лишь внешнюю, искусственную. А к естественной, внутренней. Богом заложенной - даже не подступили. Ни разу не заглянули в зеркало: кто там? Зачем заглядывать? Это, может быть, и любопытно, но неперспективно. Кругом столько всего неоткрытого, непознанного, ненайденного, что поможет жить лучше, богаче, что поможет брать. Так зачем же задумываться, как ты дышишь? Как ты говоришь, плачешь, смеешься... Я все время употребляю слово "мы". Наверно, точнее сказать "вы"?.. Хотя нет, все это началось не сегодня, не вчера, все это с начала начал пошло, а значит, и я - в общем потоке, значит, все-таки "мы"... Человечество - как огромный корабль или звездолет из книжек. Он - корабль или звездолет - построен супернадежно, его ведут замечательные автоматы, за всем следят наиточнейшие приборы, и если человеческий глаз видит впереди айсберг или метеорит, то не стоит верить глазу: приборы ведь не отмечают ни метеорита, ни айсберга. А если не глаз? Глазу все-таки мы еще кое-как кое-когда верим. А если что-то внутри подсказывает: нельзя туда, там - опасность?.. Вот уж чушь так чушь! Что там у нас внутри, мы не ведаем, а приборы никакой опасности не прогнозируют. А то, что внутри, то, что даже имени пока не имеет, - это и есть самый точный прибор, единственный и главный из возможных, который определил в нас Бог и сказал: пользуйтесь если сумеете... Не только не умеем - не хотим уметь. Поверить не хотим, что можем, обязаны научиться... Мы слышим иной раз этот внутренний голос, как его называют, и не слушаем его, потому что он антинаучен. "Мы едва можем постигать и то, что на земле, и с трудом постигаем то, что под руками, а что на небесах - кто исследовал"?.. Откуда цитата, Крис?
- Книга Премудрости Соломона, - мгновенно нашелся умный африканский мальчик. - Только здесь - о небесах, Учитель...
- Небеса - в нас самих. Те небеса, о которых говорил Шломо, а не те, по которым вы летаете быстрее птиц. А мы не умеем увидеть эти спрятанные в нас небеса, потому что не верим в них, потому что неискренни сами с собой... Я вот, кстати, обвинил местных жителей в неискренности. А что вообще такое искренность - кто задумался и, главное, кто понял? Тебе бы, Крис, лучше знать, ты ведь у нас философ, а это вроде бы вопрос философский. Но ответ-то на него философии не требует, он прост, как дыхание. Как смех. Как плач. Искренность - это открытость. Всему - близкому, дальнему, другу или недругу, новому пути, новому знанию. Это - вера в то, что в нашем мире возможно все, потому что Бог, создавший его, как известно, всемогущ. Пусть лишь в нашем человеческом, сегодняшнем понимании всемогущ - поверьте, этого более чем достаточно. Искренность - это беззащитность, а значит - сила. Парадокс? Нисколько! Сильного или думающего, что он сильный, легче всего одолеть неожиданно, а что может быть неожиданнее искренности? Она обезоруживает любого, потому что в ней нет защиты. Иначе, повторю - искренность открыта, потому что в ней - Бог. Чем дальше мы уходим от Него, тем менее мы искренни, тем более мы верим во внешнее, а не в то, что у нас внутри. И как страшный результат: тем больше мы, люди, не любим людей, не верим им, боимся их. Сказано: "Искренни укоризны от любящего, но лживы поцелуи ненавидящего". Вы все предпочитаете второе, потому что боитесь первого. Второе - легче, приятнее, необязательнее... Вот и Нью-Йорк - вроде бы город улыбок, вся Америка - страна сплошных улыбок, американцы по сему случаю лопаются от гордости, это же извечный их лозунг - "Keep smiling!", но за такими улыбками почти всегда - ложь, пустота...
И тут Мари сочла возможным вмешаться репликой:
- И еще - реклама зубной пасты... - и все-таки спросила: - Тоже американцы?
- Наверно, нет, - сразу ответил Иешуа. Подумал мгновение. - Нет, конечно! Но те, кого мы встречали сегодня, - все они улыбались, а внутри жило равнодушие, холодное, как змея в жару. И еще страх. Помните, я отстал от вас... где?.. на углу Пятьдесят восьмой и Пятой, в самом центре города, если в нем вообще есть центр. Там стояла маленькая девочка и плакала. Я почувствовал обиду, чуть ли не горе, и спросил ее, почему она плачет, кто ее обидел. Она сказала: мама ушла в магазин и не взяла ее с собой, а приказала стоять и ждать, и даже не купила мороженого. Я удивился: из-за такой малости тебе плохо? И представляете - слезы сразу высохли, она мгновенно улыбнулась широко и открыто, как ее учила мама, легко оставившая дочь на многолюдной и опасной улице, и ответила: нет, господин, мне очень хорошо, я чувствую себя прекрасно, а вы?
- Вы бы лучше купили ей мороженого, - засмеялась Мари, - или сотворили.
- Не лучше, - сказал Иешуа, - она бы все равно мне не поверила. Поэтому я ответил: а я себя чувствую очень скверно и очень одиноко, мне больно и страшно.
- А она?
- А она, естественно, не поверила. Люди не могут чувствовать себя плохо, потому что на дежурный вопрос "Как ты?" следует дежурно отвечать: "Прекрасно!" Она сняла с лица улыбку и сказала растерянно: вы, господин, наверно, шутите...
Крис решил, что слишком долго молчал.
- Вы это к чему. Учитель?
- К тому, что здесь даже дети потеряли искренность, а значит, их так легко обмануть. Я обвинил в апологии неискренности именно Америку - страну, давным-давно потерявшую всякую связь с Богом...
- Что вы! - перебил Крис. - Американцы религиозны, как никто, они прямо-таки кичатся своей религиозностью...
- Именно что кичатся, - подтвердил Иешуа. - Тот, кого вы зовете царем Соломоном, заметил в своей книге Премудростей:
"Погибели предшествует гордость, а падению надменность". И грех гордыни один из семи смертных. Американцы верят в Бога так же, как улыбаются, дежурно, не вкладывая ни души, ни сердца.
- И, значит, близки к погибели и падению?
- А ты не иронизируй, Крис. Опять же Соломон, мудрейший царь Шломо, заметил: "Человек, сбившийся с пути разума, водворится в собрании мертвецов".
- Но дети-то, дети при чем?
- С них начали.
- Кто? - Мари и Крис выкрикнули это хором. Иешуа даже не улыбнулся.
- Тот, к кому мы приехали в город Большого Червивого Яблока.
- Наконец-то, - намеренно облегченно вздохнул Крис. - А я-то голову ломаю: чего нас понесло в Штаты? Ни тебе засухи, ни тебе землетрясения... Или землетрясение вот-вот ожидается?
- Оно уже идет, - серьезно сказал Иешуа. - Только вы не знаете, что оно идет и что оно опасно для всей земли, а не только для Штатов. Вы кричите о нем, заламываете в горе руки, требуете найти и наказать виновных, а оно идет себе уверенно и ползуче, и остановить его некому.
И Крис и Мари поняли, что теоретизирование в ночи подошло к концу. Начиналось дело, ради которого Учитель потащил их через океан. Они преотлично знали, что это не экскурсия, но Учитель до поры помалкивал, а ученики не лезли с вопросами: не принято было...
- Что вы имеете в виду. Учитель? - спросила Мари.
- "Мир детей", - ответил Иешуа. - Знаете про такую организацию?.. Или, как ее называют, секту?.. Знаете, отлично знаете, кто ж о ней не знает, если ее лидер после каждого похищения детей появляется на всех телеэкранах мира и самодовольно заявляет, что никому не следует беспокоиться, что дети живы и здоровы, что они - в лучшем мире, в Царстве Божьем, где властвуют не бездарные и бесчеловечные людские, а именно Божеские законы, где нет лжи, нет злости, нет подлости и убийств, где царят справедливость и доброта.
- Доктор Иешуа Ханоцри... - медленно, будто не веря услышанному, проговорил Крис. - А как же...
- Никак! - резко перебил его Иешуа. - Он называет себя моим потомком? Ложь! У меня не было потомков. А таких - и не могло быть. Я не уверен, что имя и фамилия настоящие...
- Спецы из Интерпола проверяли: настоящие.
- Где они проверяли? В Гарвардском университете? Да, там он учился под этим именем. А до Гарварда - темнота. Никакой ваш Интерпол ничего о нем не нашел. Как, впрочем, и Служба Времени...
- Какая служба? - не понял Крис.
И Мари с удивлением взглянула. С до-о-олгим удивлением...
Иешуа вспомнил, что говорил Петр о своей Службе. Служба Времени, о которой никому на Земле ничего не было известно, никому, кроме самых высших государственных чинов весьма ограниченного круга государств, существовала для того, чтобы охранять Историю мира от так называемых сломав - изменений в известном прошлом, не соответствующих опять-таки известной людям Истории, изменений, которые могли бы всерьез и разрушительно повлиять на дальнейшее ее течение. Таким сломом оказался факт отсутствия в Истории Мессии Христа, но зато удивительное наличие на его месте и в его облике обыкновенного сына плотника, тоже плотника, обремененного женой, хозяйством, целым выводком детей. И тогда. Служба, действуя по своему Уставу, послала в прошлое некоего Петра Анохина, Мастера исправления подобных сломов, чтобы вернуть все накрути свои, чтобы все произошло так, как должно было произойти. Петр нашел Иешуа. Петр научил его тому многому, что знал и умел сам. Петр помог Истории осуществиться так, как это значилось в Евангелиях. Но ведал ли он, начиная исправлять слом, что не он, Мастер Петр, а только Бог сам избрал Мессию и отметил его Знанием, которого не ведал будущий Апостол Петр. А по сути, не отметил Знанием, а просто дал возможность по максимуму пользоваться им, изначально заложенным в каждого человека...
Именно об этом они и проговорили сегодня весь вечер Иешуа, Крис и Мари, об изначально заложенном в человеке Знании себя и своих возможностей...
Выходит, не все возможности даны Иешуа. Вот ведь знал же, что нет и не было никакой Службы для не посвященных в тайну времени жителей планеты, никто здесь не знает даже об открытии способа перемещаться во времени, хотя он существует уже пару десятилетий, а невольная оговорка легко вырвалась наружу... Вон как изумилась Мари! Плохо! Неужто расслабился? И это в такой момент...
- Фигура речи, - раздраженносказал Иешуа, понимая, что выпускает пар, что сам ляпнул лишнее - сам и винись, а не срывай зло на близких. - Никто ничего об этом моем потомке не знает. Кроме его гарвардского прошлого. И еще того, что он - твой коллега, Крис. Тоже философ и тоже теолог.
- Я детей не краду, - почему-то по-мальчишески обиделся Крис.
- Поэтому ты со мной, - просто ответил Иешуа. Раздражение уходило. Оставались сила и ненависть.
- И что вы собираетесь делать, Учитель? - все еще обиженно спросил Крис. Нью-Йорк огромен...
- "Кто может уразуметь, что угодно Господу?" - ответил Иешуа словами не раз к ночи помянутого царя Шломо. - Вот телефон... - Он указал на треснутый древний аппарат, висящий на стене у кровати, чудом сохранившийся сегодня в этом обиженном Богом отеле, а точнее, не Богом вовсе, а дремучим и долгим безденежьем. Что, впрочем, тоже от Бога. - Когда придет срок, он зазвенит.
И все уставились на маленькую, с широкой рукотворной трещиной ярко-красную коробочку, прилепившуюся к ярко-желтой стене, как заплатка, как нос клоуна, уставились, ждали: а вдруг и впрямь зазвенит.