Афанасьев Анатолий Владимирович. Командировка

   После обеда я пошел к Перфильеву, чтобы опять отпроситься. Но сегодня это был совсем не тот Перфильев, что вчера. Я застал его в лаборатории и только было при всех заикнулся о своей надобности, как он предостерегающе поднял палец, схватил меня за руку и вывел в коридор. Тут он начал мяться, как некрасивая девица на танцплощадке. Оказалось, вчера около пяти часов меня разыскивал Перегудов и, узнав, что Перфильев меня отпустил, устроил ему нагоняйчик.
   - Такие эксцессы нам совсем ни к чему, - сказал, извиняясь, Перфильев.
   - Хорошо, Руслан Викторович, что-нибудь придумаю, как уйти.
   И тут он совершил в некотором роде акт самопожертвования.
   - А вам очень нужно?
   - Позарез.
   - Ступайте, Виктор Андреевич. Семь бед - один ответ. У вас какие-то неприятности с руководством?
   - Незначительные, - ответил я. - Так или иначе все утрясется.
   В детский садик № 89 я приехал в половине пятого. В раздевалке средней группы две ранние мамаши уже хлопотали над своими сокровищами. Сверкали счастливые мордашки. В большой комнате дети ждали родителей. Гул, взвизги, беготня - кончаются пять дней разлуки. Все пронизано нетерпением. Самые шустрые колобки то и дело норовят выкатиться в коридор. Воспитательница девушка с ненатурально строгим лицом - удерживает позицию у дверей. Настроение, конечно, у всех праздничное.
   В шумной ораве я выискал глазами Леночку. Она сидит на стульчике и читает книжку. Весь ее гордый вид свидетельствует о том, что она выше этой суеты.
   На двери - ноль внимания.
   Я объяснил воспитательнице, что пришел за Леночкой Кирилловой. Ее мама задерживается и попросила меня забрать ребенка. Воспитательница, не дослушав, крикнула: "Лена Кириллова! За тобой пришли!" Девочка аккуратно закрыла книжку, встала, оправила и отряхнула юбочку и только тогда направилась к нам. Увидев меня, не удивилась, важно кивнула, но все-таки заглянула мне за спину: нет ли мамы там.
   - Дядя Витя, а где мама?
   - Она меня за тобой послала, малыш. Одевайся.
   Трудно далась мне эта ложь, но ничего, проскочило. Лена подошла к шкафчику, на котором была нарисована зеленая морковка, и начала готовиться к уходу.
   Каждое движение ее было исполнено глубокого смысла и сознания ответственности. Первым делом она сняла свой детсадовский передничек и повесила его на плечики. Потом упаковала игрушки в прозрачный пакет и перевязала его ленточкой. Сняла и глубоко засунула в шкаф тапочки, а взамен обула ножки в плетеные сандалеты. Влезла в короткую юбочку с синими цветами по подолу и надолго задумалась, стоя ко мне спиной.
   - Ты что, Леночек?
   Повернулась ко мне - в руке гребешок. Я понял, взял у нее гребешок, сел на низенькую скамеечку и стал ее причесывать. Легкие светлые кудри проскальзывали сквозь зубчики, как песок. Головка пахла свежим мылом. Она стояла, твердо упершись сандалетами в пол. Маленькая грациозная женщина, чудо!
   - Все, - сказал я. - Полный порядок.
   - А бант? - спросила она удивленно.
   Я завязал ей бант - широкую голубую ленту - пышным узлом. Руки у меня слегка дрожали, и сердце подкатывало под ребра. В любую минуту могла появиться Наташа.
   - Может быть, ее мама зайдет попозже, - обратился я к воспитательнице. - Мы не очень четко договорились. Вы скажите, что девочку забрал Виктор Андреевич, как она просила.
   - Хорошо... Лена, до свидания!
   - До свидания, Тамара Яковлевна.
   На улице девочка по-хозяйски взяла меня за палец своей мягкой лапкой:
   - Сейчас мы пойдем к маме, да?
   - Как хочешь. А можем сходить в кино. Или еще куда-нибудь. Как хочешь.
   "Самое правильное, - подумал я, - вернуть ее обратно, пока не поздно". Я вдруг почувствовал безотчетный непонятный страх, жгучее беспокойство. Рядом со мной вышагивала сама доверчивость, сама невинность. Кто я такой, чтобы она так безмятежно держала меня за палец? Наталья может окончательно рехнуться, не найдя дочь на месте. Что я делаю, болван?
   - Ну, так как? - спросил я.
   - А мама не будет сердиться?
   - Если и будет, то только на меня.
   - Дядя Витя, тогда... тогда давай поедем в парк.
   - Зачем?
   - Там такие есть качели... и еще много всего. Там очень весело. Мы быстро-быстро там побудем, совсем немного.
   Мы сели в такси и поехали.
   Поехали. Лена смотрела в окно, показывала пальчиком, вскрикивала: "Ой какая собачка!", "Ой, дядя Витя, вон река!". Она оживилась, подпрыгивала на сиденье, теребила мой рукав. Из глаз - искры счастья.
   Какая-то сила, которой не было названия, руководила мной, и я слепо ей подчинялся. Сначала я собирался забрать Леночку к себе домой и там ждать звонка Натальи. Она бы позвонила, я бы сказал: "Да, наша дочка у меня. Мы играем в шашки". Или что-нибудь в этом роде.
   Теперь мы ехали в парк имени Горького кататься на качелях. И это было, наверное, правильно. Ребенок устал за неделю, ему нужно развлечься. И я тоже устал. И мне надо развеяться. Куда же нам ехать, как не в парк. Пусть Наталья побесится, пусть. Ей полезно...
   Я испытывал злое удовольствие, представляя, как она мечется по детскому садику, как раздраженно набирает мой номер, а там - гудки, длинные гудки.
   Очень освежает. Я их наслушался досыта, теперь твоя очередь. Кушай на здоровье! То-то слетит спесь твоего царственного равнодушия, то-то ты завертишься, дорогая, как грешница на сковородке. Очень рад за тебя. Очеловечься маленько. В любви важно нанести удар побольнее. Ведь так ты считаешь? Что ж, испытай на себе. Скажешь, ребенок - запрещенный прием?
   А любовником пугать -не запрещенный? А бесценный платок, изделие инвалидной артели, в урну - не запрещенный? Все хорошо, что больно. Поспевай подставлять бока. Я тебе еще и не то устрою. Дай только время...
   Видимо, не слишком добрая улыбка проступила на моем лице, потому что Леночка случайно взглянула, еще раз взглянула, отодвинулась:
   - Дядя Витя, ты чего так смеешься?
   - Как?
   - Как волк. Ты разве злой?
   О, ясновидящие детские очи!
   - Нет, я очень добрый.
   - Дядя Витя, а почему ты к нам давно не приходил?
   - Уезжал в другой город.
   Леночка устала смотреть в окно, вздохнула и сказала:
   - Знаешь, мне тоже хочется уехать...
   - Куда же это, малыш?
   - Далеко. И не ходить в детский сад.
   - Тебе не нравится в детском саду?
   - Не очень нравится. Мальчишки дерутся. Мишка Кленин - такой прямо бандит. По нему давно тюрьма плачет... Дядя Витя, а как это "тюрьма плачет"?
   У нее слезки текут, как у детей?
   - Кто это тебе так сказал про Мишу?
   - Нянька наша. Она говорит, по Мишке тюрьма плачет и по Сашке. Но Сашка лучше Мишки. Он за меня два раза заступался. Он хороший мальчик. Нянечка говорит, разрази вас гром, черти окаянные.
   Дядя Витя, как это гром может разразить? А разразить какой болезнью? Гриппом?
   - Нянечка у вас, видать, добродушная женщина?
   - Да. Она добродушная.
   Водитель подмигнул мне в зеркальце:
   - С этим народом кто хошь голову потеряет.
   Леночка сама ему ответила:
   - Голову нельзя потерять, она на шее крепко прикреплена. Мишка пробовал у меня оторвать голову, тянул, тянул, а так и не оторвал. Он сказал, потом еще раз попробует, после чая. Но забыл попробовать.
   От печального воспоминания Леночка взгрустнула и опять уткнулась в окно. Мне страшно хотелось взять ее на руки, прижать к себе худенькое тельце, погладить по светлой головке, утешить. Но я не посмел...
   У первого же киоска Лена остановилась и потребовала:
   - Купи мне мороженое!
   Именно потребовала, а не попросила, и искоса внимательно следила за моей реакцией. Я был в затруднении. Тогда она сразу сменила тон:
   - Дядя Витя, купи мне, пожалуйста, мороженое.
   Вон то - в пакетике. Я его так люблю. Оно кисленькое. И себе тоже купи. Увидишь, какое вкусное. У тебя есть денежки?
   - Деньги-то есть, но я не знаю, можно ли тебе...
   - Можно, можно.
   Купил ей мороженое, какое она хотела. Леночка спешила, порхал ее алый язычок, слизывала мороженое с пальцев, с ладошек. Смешно оттопырила локти и нагнулась, чтобы капало на землю.
   - Вот видишь, - сказал я. - Дай сюда, а то вся заляпаешься.
   - Не дам! - она отступила, продолжая судорожно глотать и лизать.
   - Что же ты такая жадина?
   Она глотала, давилась холодом, устремив на меня налившийся слезами взгляд.
   - Не торопись, горло простудишь.
   - Ммм...
   Расправившись со стаканчиком, Леночка дожевала и вафельное донышко и протянула мне обе ручки.
   Я достал платок и оттер с ее розовых пальчиков липкость и холод.
   - Я не жадина, - сказала она с запоздалой обидой. - Я всем даю свои игрушки поиграть. А Мишка никогда не дает. А у него только и есть одна машина и два солдатика. А солдатикам Мишка руки отломал и сказал: они ранены в бою.
   В парке имени Горького я когда-то впервые поцеловал девушку. Было лето после десятого класса, мы с приятелями чуть ли не каждый вечер ездили сюда в поисках приключений. И мы их находили. Еще бы не найти приключения стайке щенков, возомнивших себя мужчинами и без устали шныряющих по аллеям, втягивая чуткими ноздрями упоительные звуки вечерней жизни. На большой арене бесплатные танцы, играл духовой оркестр. Тут собиралась тьма-тьмущая народу, тут знакомились, договаривались о встрече, задирались, сводили мгновенные счеты. Тут однажды мне чуть не проломили череп железной трубкой. По всему парку катилась музыка, сверкали аттракционы, раздавались таинственные оклики, вспыхивали петарды.
   Каждый шаг по дорожкам отдавался в сердце знобящим предчувствием. Парочки целовались на укромных скамейках, мы их безжалостно вспугивали. Мы хохотали без удержу, свистели, вопили и чувствовали себя непобедимыми. Нескучный сад темнел мрачной ямой, и оттуда, из травы, доносились какне-го мерные могучие вздохи. Казалось, там залегло грозное чудовище.
   К середине лета компания наша стала распадаться:
   многие завели себе подружек, другие углубились в подготовку к экзаменам. А я почему-то остался в числе тех, кто упорно продолжал бесцельные изнуряющие прогулки. Мама была еще жива и здорова.
   Однажды я высмотрел среди толпы девушку, которая была непохожа на других. Белая от белого платья, с белым узким лицом, она стояла одна-одпнешенька возле помоста с оркестрантами и что-то разглядывала у себя под ногами. Я видел, что ее приглашали танцевать, но она не шла. Сложными кругами я приблизился к ней и возник за спиной. Оркестр наяривал свой обычный галоп, под который можно было танцевать что угодно. Рот мой пересох от волнения, когда я сказал: "Девушка, вы кого-нибудь ждете?" Она оглянулась с испугом, я увидел круглые пуговицы глаз, длинный нос и нежный овал щеки: все было прелестно.
   Она была старше меня лет на шесть. Она усмехнулась. "Пойдемте!" попросил я, как просят милостыню. Мы танцевали подряд несколько раз, а потом гуляли по парку. Долго стояли над озерцом, где покачивались на черной воде неуклюжие лодки. От одного берега до другого - три взмаха весел. Она сказала:
   "Как чудно, и охота же людям!" Я сказал: "Да, вы правые. Мои руки помнили ее податливую спину, тяжесть ее гладкого тела. Я задыхался от возбуждения и ужаса. Язык мне не повиновался. Узкое лицо расплылось белым пятном, и некоторые ее слова я не понимал, отвечал невпопад. К одиннадцати парк опустел. Мы присели на скамеечку, и здесь я впервые поцеловал женщину. Я взял ее руками за плечи и притянул к себе. Нос ее уперся мне в щеку... "Ты очень красивая!" - сказал я наобум. Она засмеялась: "Уж, наверно, ты и не таких видел, да?" От гордости я вытянул шею, как гусь. О да! Я, разумеется, не сосунок.
   Меня немного смущало, что от нее попахивает винцом. Впрочем, какое это имело значение. "Может быть, завтра куда-нибудь сходим вместе?" предложил я.
   "А у тебя деньги есть? Ты кем работаешь?" - спросила она. "Никем пока. Приглядываюсь". "А-а!" - сказала она. По дорожкам ходил сторож в сопровождении милиционера и гнусаво выкрикивал: "Парк закрывается. Попрошу!" Я повел подружку к выходу, бережно обнимая за плечи... Возле бильярдной стояла группа офицеров, человека четыре, молоденькие. Ктото из них окликнул мою даму по имени, она выпорхнула из моих рук и через мгновение уже оказалась окруженной смеющимися мужчинами. И сама громко смеялась. Я ждал. От группы отделился офицер и подошел ко мне. "Закуришь, приятель?" Я взял сигарету из гкютянутой пачки, прикурил. Офицер был не намного старше меня, младший лейтенант, темноликий, белозубый. "Возьми еще на дорожку!" "Спасибо!" - сказа т я. Она не оглядывалась, хохотала, кто-то уже обнимал ее по-хозяйски за талию. Я побрел прочь.
   Мое настроение ничуть не ухудшилось. Я понимал, что не гожусь для нее. Голова кружилась от радости.
   На попадающиеся навстречу парочки я смотрел сочувствеш-о. Жажда жизни, жажда полета расширила легкие. Я брел через ночную веселую Москву, как через собственную прихожую. К женщине, оставленной у бильярдной и так громко смеявшейся, я испытывал глубокую благодарность. За что? Не знаю. Ко всем женщинам - молодым и старым, красивым и уродкам- я испытывал нежную благодарность в тот ночной час. С тех пор минуло много лет, но отношение мое к ним почти не изменилось... Только я научился прятать его глубоко в себе, понимая, что так-то оно лучше...
   Кабина, в которой мы с Леночкой сидели, доползла до верха "чертова колеса" и медленно поехала вниз. Леночка давно спрятала лицо у меня на груди, вцепилась ручонками, ноготками в мою руку и только изредка высверкивала одним, полным отчаяния, глазом.
   - Я не дышу от страха! - сообщила она.
   - Ну и напрасно. Лучше погляди, какой отсюда прекрасный открывается вид. Мы даже можем разглядеть твой дом, если хочешь.
   - Дядя Витя, мы не упадем?
   - Что ты, малыш, что ты!
   Свободной рукой я гладил ее худенькие лопатки.
   Она вздрагивала и прижималась ко мне все теснее - маленький теплый комочек. Как же это я не сообразил, что колесо слишком высоко для нее. Вдобавок тут дул пронизывающий ветер.
   - Мы уже спускаемся, Леночек!
   По мере приближения к земле дрожь ее улеглась, тельце расслабилось, и вот я наконец увидел оба глаза, заблестевшие прозрачным лукавством.
   - А я вовсе и не очень боялась, - сказала она.
   - Я сам испугался. Еще бы! Такая высь.
   - Правда?
   - Лена, ты просто отчаянный ребенок. Я тобой восхищаюсь!
   Она совсем успокоилась, возгордилась собой, чуть покраснела, шепнула:
   - Если хочешь, можем еще разок прокатиться!
   - Ну уж нет. Хватит. Одна - пожалуйста!
   Леночка с облегчением выпустила воздух:
   - Не-е, одной неинтересно...
   В ресторане за ужином мы разговорились. Леночка рассказала кое-какие случаи из своей жизни. Ей нравилось, что она очутилась в сугубо взрослом обществе, и к концу нашего скромного ужина (люля-кебаб, пиво для меня, лимонад для Леночки, два пирожных е кремом) начала подражать сидящим за соседним столиком девицам: перекинула ногу на ногу и жеманно закатывала глаза к потолку. Мне даже показалось, она с вожделением смотрит на мои сигареты.
   - Я думаю, Вовка в меня влюбился, что ли, - говорила она. - Все время на меня смотрит и смотрит.
   Я сказала: "Чего ты на меня смотришь?" А он сказал:
   "Куда хочу - туда смотрю". И ходит за мной целый день, и ходит. После мы кушали, он в меня кинул печеньем. Прямо в щеку попал. Такой дурак. Я сказала Тамаре Яковлевне: "Вовка кидается". А он сказал:
   "Я хотел ей печенье свое отдать". Нужно мне его печенье, да? По-моему, он просто глупый. Как ты думаешь, дядя Витя?
   У меня как раз было такое состояние, что я ни о чем не думал. Я забыл о времени, о Наталье, о неоконченной командировке - обо всем. И это благодаря ей, маленькой щебетунье с голубым бантом. Она была тем самым существом ли, посланцем небес? - но тем самым, что сладостно поглощает внимание без остатка.
   - Видишь ли, - сказал я, - в твоих отношениях с Вовой трудно разобраться со стороны. И все-таки, мне кажется, тебе рановато рассуждать о любви.
   - Почему?
   - Ну, как тебе сказать. Любовь требует больших сил, а у тебя их мало.
   Леночка недоверчиво пискнула.
   - Каких сил? Ты что, дядя Витя?
   Я сделал глубокомысленный жест: почесал в затылке.
   - Я, правда, помню, тоже в четвертом классе привязался к одной девочке. Она мне нравилась. Но это не любовь, это была дружба. Честно сказать, я вообще удивляюсь, как это мы с тобой заговорили о таком предмете. В нем и взрослые-то мало смыслят... Давай лучше поговорим о чем-нибудь другом. Ты смотрела фильм "Карлсон, который живет на крыше"?
   - Да.
   - Он тебе нравится?
   - Нравится, нравится... А почему вон те тетеньки курят? Разве им можно?
   - Курить вредно, - сказал я с натужной уверенностью, - и мужчинам и женщинам.
   - Мишка сказал, он уже два раза курил.
   Это который тебе голову откручивал?
   - Он ведь плохой, да?
   Не знаю... Пойдем домой, Лена, уже восемь часов. Мама волнуется...
   Из первого попавшегося автомата я позвонил Наталье: никто не ответил. Тяжелое предчувствие морозцем обожгло лопатки. То, что я сделал сегодня, и то, что делал все последние дни, представилось вдруг гигантской нелепостью, которая неминуемо повлечет за собой другие нелепости. Я испугался и вобрал голову в плечи. Среди сплошных несуразностей, скаливших акульи морды, было одно живое пятно - девочка, которая вела меня за руку. Она одна не была порождением бреда, и если за нее держаться, если за нее крепче держаться, то, наверное, еще можно уцелеть.
   "Это нервы! -подумал я. - Погляди, сколько вокруг красивых, смеющихся лиц. Погляди. Возьми себя в руки. Не раскисай! Это нервы!"
   Я подумал, что когда-то и я ходил, сунув свою ладошку в большую сильную руку, и как хорошо, что тот, кто держал мою маленькую спичечную ручонку, не был похож на меня...
   - Леночка, ну куда ты меня тянешь, совсем не в ту сторону! Пойдем быстрее. Ты устала? Давай я тебя понесу.
   - Хочу на качели - Какие качели? Мы были уже на качелях. Мама ждетг волнуется.
   Девочка упрямо, изогнувшись в скобку, изо всех сил стаскивала меня с разумного пути.
   - Вон, дядя Витя, вон! Смотри, какие качели. Ну пожалуйста! Разочек покатаемся, и все. Ну пожалуйста!
   - Надо же билет купить.
   - Купи.
   Я купил билеты, мы сели в лодку, которая стала немыслимо взлетать под перекладину. Черт ее раскачивал, а не я. Леночка визжала от восторга. Глазенки ее -два фонарика- то снизу, то сверху посылали лучи. Детский крик висел над всем парком, как вой сирены. Я попытался улыбнуться в ответ Леночкиной радости, но губы не разомкнулись. Вверх -вниз!
   Парк - сплошь движущиеся тени. Тени на огромной с,тене асфальта, утыканного гвоздями деревьев.
   Вверх - вниз! Наваждение. Бесовские штучки. Запомнишь, Наташенька, как ты меня не любила!
   - Хватит! - крикнул я. - Хватит, малыш! Давай остановимся!
   - Еще, дядя Витя! Еще!
   Пожалуйста. Вверх - вниз! Трава не расти.
   Вверх - вниз! Сколько еще так можно? Ах, чудесно!
   Ах, превосходно! Вверх - вниз!
   - Ты какая-то неугомонная, - сказал я, когда мы подходили к метро. Беззаботная какая-то. Совсем не думаешь, как там мама. А вдруг она плачет от горя и считает, что мы с тобой погибли.
   - Да? - спросила Лена озабоченно.
   - Еще бы.
   - Давай тогда позвоним.
   Мы зашли в будху. Набрав номер, я поднял Лену на руки и сунул ей трубку.
   - Мама, мама! Это ты?.. Мы с дядей Витей качались на качелях... - Я безразлично следил за инвалидом у табачного киоска. Он уронил себе под ноги паччу сигарет и бумажник и пытался поднять. У него была одна рука.
   Я бы помог, но если опустить Леночку на пол, не хватит, пожалуй, провода. "Ой, мама!.. Мы же едем.
   Ну, ничего не случилось... Ладно, ладно", - Лена отвечала матери уже со сморщенным, напряженным лицом, а Натальин голос доносился до меня паром кипящей струи. Слов я не разбирал.
   - Дядя Витя, мама хочет с тобой поговорить...
   Я принял у нее трубку.
   - Алло, Наташа! Привет!
   Услышал я не слова, а какой-то приглушенный змеиный шип, из него все же уразумел, что вскорости мне грозит тюремное заключение.
   - Хорошо, хорошо... - буркнул я и, не дослушав, повесил трубку.
   Инвалид все еще подбирал с асфальта свои вещи.
   Два высокорослых прыщавых юнца торчали неподалеку, наблюдали и перегибались от хохота. У одного волосы до латунного блеска выкрашены хной. Я велел Леночке стоять на месте, подошел к однорукому и распихал сигареты и бумажник ему по карманам.
   - Эх старина, - сказал я. - Что же ты так?
   Мужчина обиженно моргал красными веками. Проходя мимо юнцов, я, будто невзначай, задел одного локтем.
   - Поосторожней, папаша!
   - Что?!
   Юнцы приняли вызывающие позы.
   - Канай, канай, не задерживайся!
   - Сопли подберите! Некрасиво с соплями, - сказал я с удовольствием, но тихо, чтобы Леночка не услышала. Если бы не ее присутствие, я бы с ними еще потолковал. У меня было такое желание. Ребята вроде рванулись за мной, но краем глаза я видел, что вроде они и рвутся и как-то один другого удерживают.
   Понятное дело, их всего двое, кодла еще не сгруппировалась.
   - Тот дядя твой знакомый? - поинтересовалась Леночка.
   - Это знаменитый фокусник, - ответил я.
   От "Октябрьской" благополучно доехали до "Беляева", по этой проклятой ветке, где и днем и вечером, и в будни и в праздник яблоку негде упасть. Я загородил девочку в углу от случайных толчков, она продолжала снизу что-то бормотать себе под нос. Чирикала, как птичка на ветке. И в автобусе она что-то комуто рассказывала, уткнувшись носом в стекло. Иногда резко поворачивалась ко мне, и я ей одобрительно кивал: слышу, слышу, мол, очень любопытно.
   К дому мы подошли уже в темноте. Фонари зажглись, окна вытянули свою точечную сказочную мозаику. Около подъезда никто нас не ждал, хотя я был почти уверен, что Наташа будет встречать.
   - Мы к тебе идем? Не домой? - удивилась Леночка.
   - Зайдем... Выпьем чайку с шоколадными конфетами.
   - А мама?.. Ой, она так рассердится.
   - Пока чаю напьемся - успокоится.
   В квартире усадил Леночку на диван в маленькой комнате, принес ей груду безделушек и детских книжек. Она все воспринимала как должное. Навалила книги себе на колени и начала энергично перелистывать одну за другой.
   Наташа сразу сняла трубку.
   - Привет, дорогая. Ты не сердись. Леночка у меня. Мы сейчас будем пить чай. Давай, приходи быстрее...
   - Знаешь, как это все называется?
   Леночка вошла с открытой книжкой - детское издание сказок Толстого. На картинке - из омута вылезает водяной с топором. Симпатичное длинноносое чудище.
   - Ужас! - сказала Леночка. - Посмотри, дядя Витя.
   - Да, такому лучше не попадаться на зубок.
   - Ты знаешь, как это называется? - повторила Наталья в трубке.
   - Иди, иди в ту комнату, - подтолкнул я Леночку. - Сейчас я к тебе приду...
   - Ты слушаешь?! - взвизгнула Наталья.
   - Чего? А-а, да, я тебя слышу хорошо. Обычно шуршит что-то в аппарате, а сейчас хорошая слышимость.
   - Это самая настоящая подлость!
   - Я все-таки решил Леночку усыновить, - сказал я.
   - Оказывается, я тебя плохо знала, - задушевно произнесла Наталья. - Ты же бандит, у тебя нет совести. Ты хоть понимаешь, что ты натворил?
   - Чего? Нет, не понимаю.
   После короткого молчания глухой, тягучий Наталыш голос - такого я прежде не слышал:- - Или ты сейчас же отпустишь девочку, или за ней придет милиция. Ты понял, негодяй?!
   - Я не умею разговйривать в таком тоне! - гордо заявил я и аккуратно повесил трубку. Понимал, что мне недолго осталось куражиться, но ведь и жить оставалось, по всей видимости, не более двадцати - тридцати лет. Острое чувство, какое испытывает человек, долго падавший куда-то вниз и наконец узревший дно, - такое незабываемое чувство испытывал и я сейчас. Кончики пальцев покалывало, точно их подключили к батарейке.
   На кухне я долил чайник и поставил на плиту.
   Потом сел на диван рядышком с Леночкой, обнял ее за плечи, и мы стали вместе разглядывать иллюстрации. Иногда девочка спрашивала: кто это? что это? - и я подробно объяснял. Нам очень понравились "Приключения капитана Врунгеля". Там много смешных рисунков. Леночку особенно развеселил Врунгель, скачущий на лошади, а мне приглянулся негр-чистильщик, надраивающий кому-то башку сапожной щеткой.
   Но когда я сдавленно хмыкнул, Леночка взглянула на меня с укоризной. Ей было жалко человека, которому надраивают голову сапожной щеткой, и она не могла понять, что тут может быть смешного... Тикали часы на стене, тикали с незапамятных времен; уютно светил торшер на страницы, Леночка устало отбрасывала прядь волос, соскальзывающую ей на лобик, в туалетном бачке свирепо взрыкивала вода; сосед сверху уже врубил свои бесконечные диски; на кухне шипел чайник. Множество привычных звуков создавали иллюзию внятной тишины. Потом - звонок в дверь.
   - Это мама, мама! - крикнула Леночка и спрыгнула с дивана.
   - Спрячься! - сказал я ей. - Пусть она тебя поищет.
   Леночка обрадовалась и полезла под диван, юркнула туда как ящерица.
   Да, это была Наталья. Бледная, встрепанная, некрасивая. Само возмездие.
   - Где дочь? - бросила через порог.
   - Входи.
   - Давай сюда девочку!