Алекс Гарридо. Акамие, или Любимая игрушка судьбы

   Акамие подумал еще с минуту, перевернулся на бок. Крепко зажмурился.
   - Я хотел бы быть воином.
   Тишина.
   Акамие боязливо открыл глаза. На лице царя отразилось разочарование.
   Переведя дух, Акамие повторил, хотя и не так решительно:
   - Я хотел бы быть воином.
   - Ты хотел бы быть воином... Ты хочешь стать воином?
   Царь провел ладонью по его груди, по бедру. Акамие обиженно охнул, тело само покорно изогнулось под уверенной лаской господина. Рука вернулась и, едва касаясь пальцами, скользила по животу. Акамие стиснул зубы.
   - Это ли твое желание? - настаивал царь.
   Стать воином.
   Покинуть навсегда ночную половину, расстаться с покрывалом, скакать на горячем коне, натягивать тугой лук и слушать певучий звон тетивы и дробный топот копыт, принимать открытым лицом удары сухого степного ветра или тугие струи дождя, смеяться вместе с Эртхиа, пускать коней наперегонки, пить мурра у ночного костра, быть свободным, свободным!
   И никогда уже не заснуть рядом с царем и не просыпаться рядом с ним, не ласкать его, разленившегося льва, не танцевать ему томительных ночных танцев, не опускать покорно голову на его плечо, когда царь среди ночи вздумает гулять по саду с ненаглядным мальчиком на руках...
   - Нет, - еле слышно выдохнул Акамие, - не хочу стать воином.
   Царь стиснул рукой его бедро.
   - Чего же ты хочешь?
   - Хочу, чтобы ты любил меня всегда.
   - Нашел, о чем просить! - недовольно откликнулся царь, поглаживая следы своих пальцев на тонкой коже. - Это и так твое.
   И открыл глаза.
   Так все и было, как он хотел увидеть: Акамие, весь опутаный золотисто-белыми косами и нитями жемчуга, светлый и тихий.
   - Чего же ты хочешь? Назови мне твое желание. Но будь осторожен. Я спрашиваю в последний раз.
   Два желания сразу пришли в голову Акамие, и он выпалил на одном дыхании:
   - Когда Эртхиа вернется, прости его! - и дай свободу Ханису...
   Царь не ответил ничего. Наклонив голову набок, разглядывал Акамие, как редкостную диковину. Расхохотался. И оборвал смех.
   - Хорошо. Отложим это. До возвращения Эртхиа. Ты так сказал, не правда ли?
   И встал с ложа.
   - Ночью придешь ко мне. И больше не говори со мной об этом.
   Глава 14
   Утром рано, до того, как прокричали на рынке об открытии торговли, наследник Лакхаараа ан-Эртхабадр послал своего слугу с бумагой и печатью сказать, чтобы не продавали ни одного невольника выше тысячи хайри ценой, прежде чем покажут Лакхаараа.
   И не продавали.
   Но ни один из тех, кого в покрывалах приводили во дворец царевича до полудня или по вечерней прохладе, не остался у царевича и не подошел ему.
   Наконец, слуга прибежал радостный (а господин, не находя удовлетворения своему желанию, гневался на того, кто занимался этим делом) и воскликнул:
   - Мой господин! То, что отыскать было твое благородное повеление готово! Тут у ворот купец с невольником в простом покрывале, из под которого даже не слышно звона подвесок и браслетов. Купец говорит, что если мальчика продавать с украшениями, ни у кого не хватит богатства заплатить за него.
   - Сколько стоит?
   - За десять тысяч не отдают.
   Лакхаараа привстал со скамеечки, переглотнул.
   - Ко мне с ним и с купцом.
   Слуга вылетел со всех ног и привел купца, по лицу и одежде - с Южного побережья, откуда плавают купеческие корабли до всех краев земли и ходят караваны за Обширную степь, до северных лесов, богатых мехами, подобных которым нет в других местах.
   За купцом двое рабов вели под руки того, что под покрывалом, и покрывало было толстым и плотным, не из шелка, а из лучшего бархата, и тянулось за невольником по земле на пять локтей.
   - Доброй славы и изобилия твоему дому, долгих лет и множество сыновей тебе, благородный господин! - приветствовал купец.
   - Тебе того же! - воскликнул Лакхаараа, едва сдерживая нетерпение. Что ты прячешь под покрывалом? И разве выставляют на продажу невольника, достойного внимания, не украсив его?
   - Невозможно украсить луну в небе, благородный господин. И рубины, и сверкающий алмаз - все затмит, когда в четырнадцатую ночь месяца просвечивает сквозь тонкие облака. Потому и прячу под покрывалом плотным, как слой туч в ненастье.
   - Что же, - сказал Лакхаараа, - пусть ветер разгонит тучи, чтобы мы могли сговориться и сойтись в цене.
   - Э, благородный господин, - сладко, с причмоком, усмехнулся купец, десять тысяч плати, не глядя. Удивишься, что подобного ему можно купить за деньги. Твой перстень будет ему браслетом, а браслет - поясом.
   - Ладно, купец, - Лакхаараа нервно зевнул, - показывай товар. Если он таков, как ты говоришь, я добавлю что-нибудь сверху. Не наследнику повелителя Хайра прослыть скупым.
   - Так и я думаю, благородный господин!
   Оттолкнув рабов, взявшихся было за покрывало, купец сам осторожно приподнял край, а когда Лакхаараа приподнялся и весь потянулся вперед, резко дернул. Груды бархата рухнули, вздымая облака пропахшей благовониями пыли. Пройдя сквозь них, заклубился золотыми облаками солнечный свет, текущий в открытое окно.
   И Айели предстал перед Лакхаараа ан-Эртхабадром в зыбком сиянии, окутанный ароматами ладана и мускуса.
   Он был тонок, как тенкинское копье, и кожа цвета финика просвечивала сквозь белую рубашку. Четырнадцать кос касались ковра, на котором он стоял, у маленьких коричневых ступней. И когда Лакхаараа взглянул на его лицо, то не смог отвести глаз и не скрывал от купца, что доволен увиденным. Казалось, ласковой ладонью оглажено овальное лицо, такими мягкими были его черты, брови высоки и округлы, веки гладки, а ресницы бросали тень на щеки. Он стоял, опустив глаза, сложив перед грудью узкие ладони.
   Робкой повадкой, тонким станом, зыбкой грацией напомнил он наследнику того, другого, хоть тот был бел, а этот - темен.
   - Суди сам, благородный господин, нуждается ли он в украшениях. И что можно сказать в похвалу тому, кого ты видишь сам своими глазами и можешь убедиться в том, что он совершенен по красоте, прелести, тонкости стана и соразмерности. Его косам четырнадцать лет, и он воспитан наилучшим образом для украшения опочивальни и развлечения господина: обучен танцам, пению, игре на увеселяющих инструментах, а также нежному искусству, искусен в движениях и заигрываниях, вскрикиваниях и жалобах, в томности, истоме и похоти, и соединяет в себе все эти качества с избыточной красотой и изнеженностью. И при том - жемчужина несверленая.
   - Черна твоя жемчужина, - промолвил Лакхаараа, опомнившись и переведя дух.
   - Это кровь племени банук. А они, как без сомнения известно благородному господину, не торгуют своими детьми, ни мальчиками, ни девочками, и не отдают невест в другие племена, и не оскопляют младенцев, чтобы продать евнухами в богатые дома. Мой покойный отец, да будет Судьба благосклонна к нему и на той стороне мира, добыл его мать с огромными трудностями, за небывалую цену. Она родила девятерых девочек от красивого раба-эрмиканца, и последним - этого. Благородный господин, это самый красивый невольник из всех, что прошли через мои руки! И мой отец говорил то же.
   - Что же не продал его прежде девятилетия? У него вот-вот усы пробьются?
   - Не пробьются у него усы, благородный господин, - дробненько рассмеялся купец, - и не единого волоска на его теле ты никогда не увидишь, об этом позаботились! А если бы и случилось такое, что ж, нет разве у тебя умелых банщиков и нужных снадобий?
   - Так может, другой изъян в нем?
   - Никакого нет изъяна, просто отец мой жалел с ним расстаться из-за его красоты и кроткого нрава, и жалел тронуть, чтобы не снизить желаемую цену. А оставить себе не хотел, дабы не потерять такого богатства, какое ожидал за него получить...
   - Хорошо. Я беру его. Составим бумаги. Сколько ты за него хочешь?
   - Клянусь милостью Судьбы, я предлагаю его благородному господину ни за что - это для меня обязательно!
   И тогда Лакхаараа повелел принести цену трех бахаресай, и принесли и отвесили купцу двенадцать тысяч хайри. Еще наследник пожаловал купцу роскошную одежду и кувшин драгоценного вина. И купец поцеловал руки наследника и ушел, благодаря за милость и благодеяние.
   Глава 15
   В густом мраке слабо трепетал одинокий язычок пламени, удваиваясь в темных зрачках Атхафанамы. Царевна снимала с рук тяжелые браслеты, не торопясь, один за другим, улыбаясь робкому сиянию, выглядывавшему из глиняного горшочка, а Ханис...
   А Ханис принимал из ее рук браслеты, один за другим, и складывал их вокруг горшочка со свечой. И любовался царевной.
   А она уже сняла ожерелье из золотых пластин и протягивала ему. Все украшения снимала с себя царевна, чтобы не поранили белую кожу супруга, когда она будет обнимать его.
   Этот обряд занимал изрядное время, но ни за что на свете, да поможет ей в том Судьба, не пришла бы царевна к возлюбленному мужу своему иначе как в полном блеске красоты и роскоши.
   Брови ее двумя высокими дугами сходились у переносицы, оттеняя глаза, подведенные черным до самых висков. И маленькие родинки, одна другой желаннее, были подкрашены особой краской.
   Ханис сначала пытался убедить царевну в том, что яркие краски и искусство ее рабынь ничего не могут прибавить к ее прелести, так же как не теряет ее красота силы и блеска и без тяжелых, варварски роскошных, на взгляд Ханиса, украшений. Но даже Ханис вынужден был отступить перед тысячелетней уверенностью женщины в том, что она делает.
   И скоро, очень скоро Ханис понял, что прав был, уступая. Обряд освобождения царевны от подобных оковам украшений - завораживал.
   Все тревоги отступали перед очарованной радостью.
   Ханис выстраивал браслеты вокруг горшочка и в них, как в бочонки, ссыпал жемчужные ожерелья и длинные нити драгоценного бисера, выкладывал спирали из них. Когда же царевна поднимала руки к серьгам, оттянувшим мочки маленьких ушей, Ханис знал, что обряд подходит к концу, потому что серьги царевна снимала последними.
   Вот наконец они тяжело и звонко стекли в ладонь. Ханис покачал их на кончиках пальцев и позволил перетечь в затененную пустоту внутри браслета.
   Уверенно, неторопливо - уже ничто не задержит желанного - Ханис протянул руки к царевне, и она, с опущенными ресницами, вся подалась к нему.
   Ключ брякнул о скважину замка и лязгнул, поворачиваясь.
   Ханис, быстро наклонившись, задул свечу. Царевна зашуршала покрывалом.
   Дверь с натужным воем отошла от косяка, и раздался веселый шепот:
   - Ханис, друг!
   Атхафанама под покрывалом сдавленно охнула, на коленях отползая в дальний угол.
   Ханис вскочил на ноги, кинулся навстречу ночному гостю, отвлекая его внимание от тайной своей жены.
   - Эртхиа, ты?
   - Да, друг, это я - и возможно ли обернуться быстрее?
   Ханис не успел остановить друга. Эртхиа уже выпалил свою новость:
   - Ахана передает тебе прядь волос и послание, которое я выучил наизусть.
   - Она жива? - Ханис схватил его за руку. - Как это возможно?
   - Меня спрашиваешь? Ты - бог, тебе виднее... Но жива. Горда, как царь, и прекрасна, как все его жены разом.
   Горестный вздох послышался из угла. Эртхиа наклонил голову, прислушиваясь.
   - Что же в послании?
   - Да, сейчас. Вот только сяду.
   И шагнул вперед, ногой нащупывая кошму.
   Зернышки бисера жалобно хрустнули под каблуком, задребезжали, откатываясь, браслеты. Эртхиа замер. Наклонился, шаря по полу рукой, и коснулся горшочка, еще теплого.
   Не видя другого достойного выхода, Ханис громко объявил:
   - Здесь моя жена.
   Эртхиа затаил дыхание.
   - Как ты сказал?
   - Здесь моя жена, - твердо повторил Ханис.
   - Какая? - растерянно спросил Эртхиа, дивясь причуде Судьбы, позволяющей, чтобы один женился, не выходя из темницы, в то время как другой ради дружбы сбегает с собственной свадьбы.
   - Атхафанама! - позвал Ханис.
   Шорох приблизился, и Эртхиа разглядел, что темная фигура придвинулась и встала за плечом Ханиса.
   - Ат-ат-атхафанама? - Эртхиа едва не потерял дар речи. - Моя сестра? Она? Атхафанама?
   Царевна повалилась в ноги брату. Ханис рывком поднял ее за плечи.
   - Царица Аттана ни перед кем не преклоняет колен., - строго промолвил он.
   Эртхиа, совершенно онемев, шарил рукой по вдоль пояса. Но уверенности в том, что воспользуется кинжалом, он не чувствовал.
   Да и что бы ему делать с кинжалом?
   Намек на очень выгодный для Эртхиа возможный поворот событий смутной тенью скользнул в его уме...
   - Я не царица! - вдруг разрыдалась девушка. Эртхиа с несомненностью узнал капризный голос своей сестры. - Разве ты не говорил, что у вас бывает только одна жена? Разве ты не говорил, что вы женитесь на своих сестрах? Если твоя сестра жива - значит, она твоя жена? И царица? А я - кто? А я... А я...
   Ханис прижал царевну к своей груди, и рыдания немного затихли.
   - Что передает мне моя сестра? - глухо спросил он.
   Эртхиа вытащил из-за пазухи бархатный мешочек, почти наощупь вложил в ладони Ханиса прядки кудрявых волос, перевязанные крестом.
   Ханис помял их в пальцах и издал растерянный возглас.
   Эртхиа же напел ему послание царицы-воительницы.
   Вот послание Ханнар:
   "Брат мой уцелевший. Мы остались одни, и не время уличать меня, но время прийти на помощь и вернуть себе блеск и величие нашего царства. Жду тебя как твоя подданная и как невеста, потому что из нашего рода мы остались одни, ты и я, Ханнар".
   Ханис крепче прижал к себе царевну. Мгновенная радость и отчаяние, пока он считал Ахану живой, отпустили. Права Аханы были бы бесспорны. Но Ханнар другое дело. Если он жив после смерти Аханы, то, видимо, сам волен выбрать себе жену. Как Ханнар, так и любую другую. И, значит, никто и никогда не посмеет разлучить его с Атхафанамой.
   Только вот Эртхиа... Не так должен бы встретить хайардский царевич известие о том, что его сестра...
   - Ханис, - веско начал Эртхиа. - Теперь я исполнил все, что обещал тебе. Теперь я ничего тебе не должен. Так?
   - Так, - спокойно ответил Ханис. - Теперь я твой должник, твой и твоей семьи. Что я должен за девушку твоего рода, которую я взял в жены, не спросив согласия ее отца? Какова цена невесты? И что я должен за честь твоего рода? Кровь? Жизнь?
   Эртхиа внушительно помолчал.
   - Твою сестру... Отдай ее за меня.
   Ханис опешил. Потом осторожно спросил:
   - Для этого ты поможешь добраться до Аттана... мне и моей жене?
   - Клянусь! - воскликнул Эртхиа, прижав руки ко лбу и к груди.
   - Дай руку, Атхафанама... Вот, Ханис, возьми эту женщину за руку - она твоя и больше не принадлежит моей семье и моему роду,- Эртхиа припоминал слова, произносившиеся на его свадьбе, забытое присочиняя на ходу, - Отныне ты ей хозяин и господин над ее телом, душой, жизнью и смертью. Выкупа за нее не беру, потому что отдаю тебе ее не без изъяна... Слушай! - вдруг загорелся Эртхиа, - не дело другу порченую невесту подсовывать. Зачем она тебе теперь? Ты за нее своей сестрой заплатишь, ну и ладно. А если хочешь со мной породниться, у моего дяди дочери есть незамужние, любую из них для тебя увезу, сегодня же.
   Атхафанама затаила дыхание. Эртхиа прав. Она знала: любой из мужчин Хайра принял бы его предложение с радостью. Отдав сестру за Эртхиа, Ханис расплатился бы за урон, нанесенный чести рода. А невесту из своей семьи Эртхиа мог отдать другу и без выкупа.
   Атхафанаме оставалось позавидовать последней рабыне, даже не носящей браслетов, в доме своего отца. В ответе Ханиса она не сомневалась. Если мужчины, имевшие столько жен, сколько могло поместиться в доме, так ценили невинность невесты, то что сказать о мужчине, выбирающем одну-единственную жену на всю жизнь!
   А Ханис молчал.
   Атхафанама схватила себя за косы - сколько поместилось в горсть - и впилась в них зубами. Что ее ждет, если отец выгонит ее из дома с позором? Даже если Эртхиа смолчит, жених вернет ее в дом отца на другое же утро. И поэтому Эртхиа не станет молчать, чтобы не увеличивать бесчестья семье и роду!
   - Ты дал мне руку Атхафанамы, - Ханис старался быть вежливым. - Ты назвал меня ее господином. Я не знаю настолько ваших обычаев. Достаточно ли этого, чтобы она стала моей женой? Прошу тебя, закончи обряд. У сына Солнца может быть только одна жена, и у меня она уже есть.
   Эртхиа не стал спорить. Сунув руку сестры обратно в руку Ханиса, он угрюмо закончил:
   - Отдаю эту женщину тебе в жены без выкупа, потому что нечестна, а за честь ее ты отдашь мне в жены свою сестру.
   Но он был еще недоволен: все равно, что обманул друга, хотя тот и знал, что берет. И опозоренная сестра Эртхиа будет у его друга единственной женой...
   Единственной женой.
   Эртхиа явственно услышал язвительный голос царицы Аханы: "Третьей женой? Или десятой?"
   - А что, Ханис, - испугался Эртхиа, - твоя сестра тоже будет у меня единственной женой?
   И раньше, чем Ханис успел ответить, нервный смех царевны Атхафанамы резко зазвенел в тишине.
   Вот как старик появился снова.
   Акамие, удерживая скользящий шелк покрывал, уже встал от зеркала и, сделав несколько стремительных шагов к двери, откинул завесу, как вдруг...
   ... ощущение падения перехватило дыхание, лопнув пустотой в груди. В тот же миг погасли боязливые голоса рабов за спиной. Ощущая головокружение и пустоту под ногами, Акамие обернулся. Рабы застыли, подобно статуям. Акамие выпустил из пальцев занавес - он остался парить, не колыхнувшись.
   Только языки огня лениво покачивались в светильниках, едва бросая свет на пыльный серый плащ старика и его сморщенное в доброжелательной ухмылке лицо.
   - Приветствую тебя, Благоухание дома. Мир и дому твоему. Я слышал, ты любишь принимать гостей. Но часто ли навещают гости Окруженного бдительной стражей? Вот я и надумал утешить и развеселить твою душу. Что жеты стоишь столбом? Или в этой земле царевичи не умеют принимать гостей?
   Смех Акамие так и взлетел в ответ. Он тут же испуганно прижал ладонь к губам.
   - А царь?
   - Миг ожидания пролетит для него незаметно. Или покажется вечностью. Но это будет лишь миг, равный взмаху ресниц или одному удару сердца, - и, скорчив непочтительную гримасу, старик проворчал в сторону двери:
   - Пусть подождет.
   Акамие расхохотался - теперь уже во весь голос. Сбросив на пол ворох покрывал, он прижал руки к груди и низко поклонился старику.
   - Добро пожаловать в дом моего отца, почтенный странник.
   Старик одобрительно кивнул.
   - Вот это хорошо. Твоему отцу не прятать бы тебя, а сделать своим советником. Ну да всему свое время.
   Они уселись перед столиком, и Акамие принялся угощать гостя, расхваливая лакомства и закуски.Оказав честь хозяину, старик вытер пальцы поданным ему вышитым платком. И внимательно посмотрел на Акамие.
   - Совершенно случайно я вспомнил, - неожиданно скороговоркой пробормотал старик, - что у меня к тебе важнейшее дело. И вот чудо: сегодня, сейчас - тот самый миг, когда можно выбирать.
   - Что? - растерялся Акамие.
   - Судьбу.
   - О... но как... Разве не Судьба выбирает?
   Старик долго и убедительно кивал. Потом возразил, направив тощий палец на Акамие.
   - Но ты - ее любимая игрушка. И кое-что она позволит выбрать тебе. Из любопытства. Выбирай, Сокровище желаний!
   Акамие наклонил голову и сквозь упавшие вперед косички бросил на старика лукавый взгляд.
   - О нет, не моих! - притворно вздохнул старик и захихикал. - Но ты утешься, Утоляющий жажду, найдется, кому желать и жаждать, и давиться водой, как песком, глядя на тебя.
   - Как это может быть? - изогнул бровь Акамие. - Кто увидит меня, кроме того, кому я принадлежу?
   - Все узнаешь, нетерпеливый. Кому же и узнать, как не тебе? Разве не с тобой это произойдет?
   Акамие потупил взор. Но улыбку не спрятал, и, улыбаясь, попросил:
   - Предскажи что-нибудь.
   Старик опять довольно захихикал.
   - Понравилось?
   Акамие закивал головой, рассыпав звонкие бубенцы смеха.
   Старик неожиданно ловким движением придвинулся к нему.
   - Страшно будет... - выдохнул прямо в лицо.
   Акамие отшатнулся, побелев.
   - А больно? Больно будет? - запинаясь, выговорил он.
   - Ты сам это сказал. Ты сам это сказал, Играющий с Судьбой, удовлетворенно закивал старик.
   Акамие вскочил на ноги.
   - Ты злой сегодня! - он стиснул кулаки, на глазах выступили слезы.
   - Нет, - глядя в сторону, возразил старик. - Я не злой. Я только правдивый.
   Акамие постоял недолго и снова опустился на подушку. Несмело коснулся руки старика вздрогнувшими пальцами. Старик, по-птичьи наклонив голову, скосил глаз на Акамие.
   - А? Ты хочешь спросить?
   - Нет, я хочу ответить. Ты ведь спросил, что я выберу?
   - Да, Драгоценность Хайра. Именно это и есть самое важное: что ты выберешь?
   - Но что мне выбирать, если все уже решено? Судьба сплела свою сеть кто вырвется из нее? Будет страшно, будет больно, и все будет, как будет. Даже ты уже знаешь, что будет - а мне только предстоит узнать... Что я могу выбрать, если знаю меньше тебя? И что я могу выбрать, если все заранее решено и известно?
   Теперь вскочил старик. Замахал руками, зашипел на Акамие:
   - Что ты! Что ты! Ничего еще не решено и ничего не известно!
   - Но ты уже все предсказал?.. - с обидой и слезами в голосе воскликнул Акамие.
   - А главное? Главное-то? А?
   - Что - главное? - расширил глаза Акамие.
   Старик фыркнул. Что-то очень быстро и от этого неразличимо ворча, он уселся и расправил вокруг себя полы своего ветхого одеяния. Недовольно глядя на Акамие, терпеливо объяснил.
   - Будет больно? Будет страшно, а? А тебе разве все равно, ради чего это будет? - и требовательно воззрился на Акамие.
   Тот пожал плечами.
   - Не знаю. А разве есть разница? Разве от этого страх станет нестрашным? или боль - небольной?
   Старик пылко закивал.
   - Да-да-да! Ну конечно! Это же и есть самое главное. Я бы на твоем месте не тянул и не сомневался. Выбирай. Не каждому дается такая возможность: уж коли тебе суждено страдать, самому выбирать, за что.
   - Что же мне выбрать?
   - А? - старик, ехидно улыбаясь, приставил ладонь к уху.
   - Как выбирать? И что выбирать? - упрямо повторил Акамие.
   Старик вздохнул и безнадежно махнул рукой.
   - Тебе ли и не знать, что самое дорогое? Разве ты мало читал свитков и таблиц?
   - Любовь, - обреченно отозвался Акамие. И с надеждой взглянул на старика: - Или нет?
   Старик промолчал.
   - Все? - устало спросил Акамие. - Это все, что ты от меня хотел?
   - Нет, - с притворным оживлением заговорил старик. - Но позволь прежде спросить, отчего ты не рад своему выбору?
   - Ты сказал, что правильный выбор одолеет страх и утишит боль. От чего же бывает больнее, чем от любви? И что приносит больше страха? Или я так мало знаю о жизни, потому что я - житель ночной половины? Но здесь любовь убивает и делает более рабом, чем ты есть. Если я чего и боюсь, то ее. Хотя мне поздно бояться, я уже отдал ради нее самые заветные желания...
   - Нет.
   - Что ты сказал?
   - Все, что хотел. Теперь слушай внимательнее. Ты еще кое-что можешь выбрать. Например, с кем вместе ты хотел бы сыграть в эту игру с Судьбой.
   - И обречь еще кого-то страдать и мучаться вместе со мной? Подвергнуть его всем превратностям расшалившейся Судьбы? Не думал я, что в ее возрасте играют в игрушки!
   - Что ты знаешь о возрасте Судьбы? Она еще младенец. Она рождается этой ночью.
   Акамие посмотрел на старика со сложной смесью подозрительности и сочувствия.
   Старик ласково улыбнулся ему.
   - Все люди подвержены превратностям Судьбы, которая, как ты мне объяснял когда-то, переменчива. Но тот, кого ты выберешь, будет храним ею: игра до конца.
   - А конец?
   - Конец для всех один. Но ты-то проживешь до-о-олго... И выбранный тобою - тоже.
   - Что ему за радость, если эта сторона мира станет для него тюрьмой?
   - Слушай, мальчик, то есть, Созданный из вздохов видевших тебя! Судьба предлагает тебе выбирать - не для того же, чтобы обмануть тебя? Не ее это игры... Тебе суждено страдать за любовь, ты и будешь страдать. Но твоей боли и страха с лихвой хватит, чтобы оплатить любовь и счастье того, кого ты выберешь. Может быть, только это и будет спасением для него. Назови имя.
   - Одно? - быстро спросил Акамие.
   Старик рассмеялся.
   - Ты щедр. Выбирай, сколько хочешь. Судьба любит тебя.
   - Эртхиа.
   - Так, Эртхиа ан-Эртхабадр. Дальше.
   - Ханис.
   - Прекрасно! Кто еще?
   - Царь... - и Акамие смущенно улыбнулся.
   - Нет. У него своя игра - его судьба уже сложилась.
   - Но ведь моя жизнь не длиннее его жизни!
   - Ты переживешь его.
   Лицо Акамие осветилось радостным изумлением - и тут же слезы покатились из глаз.
   Старик раздосадованно закряхтел.
   - Вот и предсказывай тебе.
   Акамие торопливо вытер слезы краем покрывала и оглянулся на зеркало: не смазал ли краску?
   - Ну, теперь иди, - сказал старик и добродушно заметил:
   - Царь заждался.
   Акамие послушно поднялся и направился к двери. На пороге он обернулся.
   - Зачем ты отравил мою радость? Дни и ночи будут пронизаны страхом и ожиданием неизбежного.
   Старик замотал головой.
   - Но как я смогу наслаждаться любовью царя, зная, что мне суждена разлука с ним?
   - Посмотрим, что ты скажешь завтра... Слушай, Избегающий неизбежного, сейчас же ты все забудешь. Радость твоя не будет омрачена. Но когда придет твой час, ты вспомнишь, что выбрал сам - и страха не будет.
   - А если я пожалею о своем выборе?
   - Никогда, - твердо сказал старик, - никогда я не посоветую тебе того, о чем ты станешь жалеть.
   - Благодарю тебя.
   - А, ты понял... Что ж, могу я обратиться к тебе с просьбой?
   - Ты - ко мне?
   - Больше не к кому.
   - Клянусь!.. - горячо начал Акамие...
   - Остановись! - старик расстроенно покачал головой. - Как ты неосторожен... Ты узнай сначала, о чем просьба. Да и потом не стоит клясться. Даже тебе.