Алексеев Александр. Когда боги спят

занятие, а сам он ходит и надувает щеки.н был общительным, любил
знакомиться, представляясь просто Кузмин, с ним уважительно здоровались люди
высшего света, где бы он ни появлялся, считали своим долгом о чем-нибудь
поговорить, что-то спросить, иногда его можно было увидеть среди знаменитых
певиц, которым он что-то шептал, а они взрывались смехом, или рядом с
именитыми музыкантами. Несколько раз он мелькнул по телевизору в обществе
президента и однажды появился на экране с обозначением профессии -
политолог. началом депутатской эпохи Крюков проходил курс молодого
политбойца на всевозможных презентациях и приемах, знакомился с самыми
разными людьми, часто видел Кузмина, однако в течение трех лет политолог в
его сторону даже не посмотрел. А взгляд сам притягивался к этому красивому,
стареющему мужчине и сразу же вспоминалось отрочество, когда он с завистью
смотрел на чужих отцов и с ненавистью на своего, вечно пьяного и орущего.
Потом это стало что-то вроде игры, когда он смотрел на взрослых мужчин и
выбирал себе отца, всегда высокого, красивого, благородного... это
подростковое чувство всякий раз просыпалось, едва он видел Кузмина, и в душе
вскипала полузабытая обида на мать, за то, что выбрала в мужья
шахтера-алкоголика, и на саму судьбу. Ведь все могло быть иначе, окажись
отцом вот такой человек! Но политолог знакомился и разговаривал с кем
угодно, только не с ним.то чувство ненужности, неизвестности преследовало
Крюкова в то время всюду, а ему очень хотелось быть замеченным, оцененным. С
затаенной злостью он думал: стоит ему подняться из низов, с глубокого и
грязного дна всплыть на поверхность, как вся эта свора чинных, сытых и
ухоженных подонков будет колготиться возле него. Или возле кого-то еще - ей,
своре, все равно, был бы всесильный и всемогущий кумир.днажды на вечер в
честь Дня независимости Крюков нарядился в военную форму, поскольку все еще
тайно любил ее и недавно получил звание майора - старшего офицера, погоны с
двумя просветами! Встал в сторонке, где было меньше течение сверкающей
бриллиантами публики и так стоял, высокий, красивый и надменный. И тут
показалось, Кузмин заметил его, оставил какую-то дамочку и направился к
нему, с широкой улыбкой, с расставленными руками - как к старому приятелю
или собственному сыну! Так он и знакомился с теми, с кем хотел, и Крюков
тоже разулыбался, однако светский блатной в последний миг отвернул в
сторону, прохромал совсем рядом и обнял какого-то невзрачного мужичонку в
мешковатом смокинге.отом они долго ходили на пару, а Крюков вдруг разозлился
и ушел из Кремля. А на следующий день в думской столовой он случайно услышал
разговор, где как раз и обсуждалась личность Кузмина. Вообще-то о нем
никогда не говорили вслух и тем более, в таких публичных местах; эта
личность не подлежала пересудам в принципе. Тут же выяснилось, что ни одно
назначение в правительство и администрацию президента не проходит без
личного одобрения политолога, собственно, почему он и существует, как
священная корова. вот за год до окончания депутатского срока, когда стало
ясно, что он так и остался незамеченным и теперь самому следовало заботиться
о будущем, когда Думу уже поколочивало от тех же забот и нервного
напряжения, Крюков встретил Кузмина в Министерстве обороны. Узнал издалека,
по примете, которая позволяла узнавать его всем - политолог припадал на
левую ногу, а в военном министерстве хромых не держали. Рядом семенила пара
генералов, на ходу в чем-то убеждая, а он двигался как подбитый, с креном на
один борт, ледокол.
- Константин Владимирович? Добрый день, - вдруг остановился и сказал
он, будто вчера расстались. - Как дела, воин?
- Все в порядке, - бодро ответил Крюков. Кузмин что-то вспомнил и
поднял палец.
- Зайдите сегодня вечером. Например, к семи часам.
И сунул визитку, на которой было написано - Кузмин, политолог, адресом
же значилась Старая площадь.
С шести часов он уже бродил напротив, в сквере, и прикидывал, что ему
скажут. Если они встретились в Министерстве обороны и Кузмин назвал его
воином, то есть, знает откуда он и чем в Думе занимался, поэтому, вероятнее
всего, предложат послужить. Но в какой должности? Простым начальником отдела
вряд ли, министром тоже. А вот начальником какого-нибудь главка - вполне
подходит.т предчувствий начинало сводить судорогой лицо и опасаясь, как бы
не загримасничать в присутствии политолога, он делал дыхательную гимнастику,
которой научил его еще профессор Штеймберг. Со стороны, конечно, движения
выглядели странными, чем он и обратил на себя внимание милиции - пришлось
показывать депутатский мандат, отчего лейтенант взял под козырек и
удалился.аконец, без пяти минут семь Крюков вошел в здание, поднялся на
третий этаж и отыскал указанный в визитке кабинет. Ничего особенного там не
было, маленькая приемная с женщиной-секретаршей, и сама хозяйская комната с
длинным приставным столом, как у руководителя средней руки. Сам Кузмин
появился через несколько секунд, видимо, из смежной комнаты, но совсем
другой, без обыкновенной вальяжности, приветливой улыбки - с маской
курсового офицера.
- Садитесь, - указал дальнее место за приставным столом.рюкова, как
человека военного и привыкшего к уставу, строгость отношений всегда
дисциплинировала, он послушно сел и замер в ожидании. Политолог же хромал по
кабинету, отчего-то потирая руки.
- Мы давно наблюдаем за вами, - проговорил он так, что можно было
подумать, будто он и впрямь из спецслужб. - На вашей работе, в быту... И у
нас сложилось весьма благоприятное впечатление. Наверное, уже подумывали о
том, чем станете заниматься после окончания работы в Думе?н находил в себе
признаки гениальности не от того, что был просто самоуверенным и
самовлюбленным идиотом; эти признаки проявлялись внезапно и всегда в нужный
момент - что-то вдруг переворачивалось одновременно в мозгу и душе, и,
оставаясь внешне похожим, он менялся по сути. Такое необыкновенное и
незримое превращение напоминало игральную карту, например, короля, оба
изображения которого - зеркальное отражение, и как ни крути, кажется все
совершенно одинаково. Но в том-то и дело, что этот переворот незаметен лишь
для окружающих, а он чувствовал, как все резко меняется, неизвестно откуда
приходят нужные слова, новые, оригинальные мысли, а разум светлый,
подвижный, искристый - до состояния прозрения, когда точно угадываешь, что
скажет собеседник. Но самое главное, в таком состоянии никогда и никак не
проявляется болезнь, существуя только в другой его ипостаси. И если бы
сейчас этого переворота не случилось, то на вопрос политолога он бы ответил
как человек военный:
- Так точно, думал! Куда прикажете. потом бы мозги заклинило, и Крюков
бы лишь кивал и соглашался. Он же ответил не сразу и открыто.
- Да, разумеется.
- И как же вам видится будущее?
- Пока неконкретно. Знаю только одно: не нужно возвращаться туда, где
тебе было хорошо.
- Где вам было хорошо? В Думе?
- В беззаботной офицерской юности, в небольшом военном гарнизоне.
- Да, вы уже не юноша, - согласился Кузмин. - Но еще очень молоды, что
не может являться недостатком. А вернуться необходимо. Правда, теперь в
качестве губернатора.
- В губернаторы идут обычно отставные генералы, - заметил Крюков. - Я
всего лишь майор.
- Это не помеха. Основательно подготовьтесь к выборам, подберите
команду - и в добрый путь. Вам нужно его пройти. Соперник у вас очень
серьезный, чтобы одолеть его, необходимы оригинальные мысли и ряд
неожиданных ходов. С вашими задатками и упорством, думаю, успех вам
обеспечен.
Встреча заняла не больше четырех минут. Кузмин пожал ему руку и
отпустил. Уже в коридоре все перевернулось снова, и в тот же миг искривился
рот. Зажимая его платком, он спустился вниз, но охранник на дверях заметил.
- Вам плохо?
- Нет, мне хорошо, - выдавил он и вышел из здания.
Находясь в обычном состоянии, с неустойчивыми нервами и болячками, он
понял, что политолог лишь идею ему вложил, а все остальное придется делать
самому, без всякой помощи. Буквально со следующего дня он взялся за дело, в
Думе появлялся редко и еще реже на политтусовках, поэтому несколько
оторвался от жизни. Кузмина не видел полгода и, когда встретились, даже не
спросил ни о чем, только поздоровался за руку и неожиданно сказал фразу,
понимать которую можно было как угодно:
- А какие сейчас лещи на Оке клюют!еред выборами политолог никак не
проявил себя, бросив Крюкова на произвол судьбы, и тогда впервые у него
возникла мысль, что подсказанная идея губернаторства - что-то вроде опыта,
эксперимента, испытания, сможет ли он исполнить то, что ему прикажут. Он
смог, пусть не в первом туре, но во втором и с хорошим отрывом. Спустя сутки
после подсчета результатов Кузмин позвонил, поздравил и предложил
встретиться. Крюков полетел в Москву на собственных крыльях, по
эмоциональности состояние было сходным с тем моментом, когда он получил
офицерские погоны.а сей раз встреча произошла не в официальном кабинете, а
на даче политолога, тоже весьма скромной и запущенной, где постоянно жили
две женщины среднего возраста с неясным отношением к хозяину - то ли
служанки, то ли сестры, то ли одна из них жена. Крюкову всегда была
интересна личная жизнь этого человека и не из-за любопытства: он пытался
понять, каким образом и откуда берутся такие влиятельные, сильные и странные
люди. Почему они при своих возможностях и связях не занимают никаких высоких
постов, живут публично и одновременно скрытно, что ими движет? Но сколько он
ни присматривался, не выискивал говорящих деталей и примет, ровным счетом
ничего не обнаруживал и еще сильнее заблуждался.осле тривиального чаепития и
пустых разговоров на холодной терраске Кузмин будто вспомнил, зачем
пригласил гостя и еще раз между прочим поздравил с победой.
- Значит, вы теперь губернатор, - уточнил он. - Это замечательно. Если
бы вы не победили на выборах, эта встреча бы не состоялась. И вы не
состоялись, как перспективный политик, которого я в вас вижу. Политик, скоро
необходимый России.
- Я это понимаю...
- Пока вы ничего не понимаете, - перебил политолог. - Сейчас у вас
другая задача, нужно выйти из этой ситуации.
- Из к-какой ситуации? - заикнулся Крюков, хотя понял, о чем идет речь.
- Отказаться от инаугурации, уйти, не вступая в должность.ереворот
карты уже чувствовался, но после такого заявления близкое к гениальности
состояние начало стремительно отдаляться. Он достал платок, прикрыл рот и
тупо спросил:
- З-зачем?
- Хочу убедиться в ваших способностях, - признался политолог.
Он всегда думал о будущем и никогда бы не посмел даже возразить
Кузмину, но в тот миг его предложение показалось настолько абсурдным, даже
безумным, что в первый момент возникла страшная догадка о чудовищном обмане.
И еще стало так жаль своей победы и губернаторства, что он, нарушая всякую
субординацию и собственные правила, выработанные за нелегкую жизнь,
закричал, словно доведенный до отчаяния солдат. И ни разу не заикнулся.
- Да что я вам, подопытный кролик?! Что вы испытываете меня?! Не уйду!
Я победил, между прочим, без вашей помощи! Я достиг всего сам! Отработаю
срок и потом делайте, что хотите!олитолог символически похлопал в ладоши.
- Браво! Слышу голос мужа. Мне это нравится. Но что вас так возмутило?
Мое предложение?
- Мне наплевать, что вам нравится, а что нет! Я не позволю
манипулировать собой в каких-то ваших сумасшедших интересах.
- Интересы у меня не совсем обычные. Но и вы человек не простой. Что
вас смущает? Кризис в области? Но она была слишком благополучной в последнее
время, и пора бы разворошить там осиное гнездо, чтобы поработали и свили
новое. Что еще? Неудобство перед избирателями? Полагаю, такого политика, как
вы, это волновать не должно. Вы же использовали черный пиар, подмену
бюллетеней?... Что вас может сдерживать?
- Я офицер!олитолог встал и побродил по террасе, отчего-то улыбаясь.
- Да... С вами невозможно играть в темную. Хорошо, открою секрет. Вы
мне были нужны, чтобы свалить Зубатого. Он засиделся там, почувствовал себя
удельным князем... Мне это не нравилось. В общем, достаточно причин, чтобы
убрать его. Но то, как вы это сделали, вызвало у меня восторг. Поэтому на
вас есть другие виды.
Он уже понимал, что упрямиться не нужно, лимит противления исчерпан,
однако натура, воспитанная на шахтерских улицах, выпирала наружу.
- Использовали меня вместо киллера? Кузмин лишь развел руками.
- Ну что ж, идите, коли вас устраивает должность губернатора. Больше не
задерживаю.рюков вскочил и будто головой о потолок ударился: да ведь этот
политолог и месяца не даст поработать! И даже если даст, то выше губернатора
ему уже никогда не подняться. Это приговор, смерть.
- Ну вот, уже лучше, - политолог будто прочитал его мысли. - Каким
образом вы это сделаете, меня не интересует, думайте сами. Но выйти из
ситуации необходимо с такой же убедительной победой. Когда научитесь
достигать всего, что пожелаете, мы подумаем, куда вас определить.н уходил от
Кузмина на костяных ногах и с перекошенным ртом.
* * *
И сейчас ехал к нему в таком же состоянии, одну за одной глотая
таблетки. Ко всему прочему, никак не отступала головная боль, и если машину
потряхивало, в затылке будто смола кипела - лопались огненные пузыри.
Кочиневский все замечал, но с вопросами не приставал, лишь раз предложил
остановиться где-нибудь в гостинице и отдохнуть, однако Крюков велел ехать в
Москву. В какой-то момент вроде бы полегчало, и он почти мгновенно уснул, но
проспал всего двадцать минут, после чего голова словно распухла, и треск
смоляных пузырей уже не прекращался. Он пожалел, что не послушал помощника -
обычно после нормального сна все проходило, и не решился лететь самолетом из
Новгорода, намереваясь по дороге обдумать предстоящий разговор с Кузминым.
Однако боль не позволяла сосредоточиться, и в результате он оказался
неготовым к встрече, а ситуация складывалась тревожная. По всем расчетам
прокуратура обязана возбудить уголовное дело, и ничего в этом опасного нет,
но едва она это сделала, как сработал врожденный инстинкт самосохранения -
Крюков сильнее смерти боялся тюрьмы. Он отлично понимал, что никто его не
арестует и никогда не посадит, однако вдруг стало страшно: что если в самое
последнее мгновение Кузмин откажется от него? Произойдет что-нибудь
невероятное, непредусмотренное?
У него было чувство, что он висит на волоске еще и потому, что время
летело стремительно, а конкретный результат отсутствовал. Политолог мог
посчитать, что Крюков не в состоянии выполнить поручение и снять свою
отеческую заботу, и что будет с ним завтра, никому неизвестно. Поэтому он
намеревался встретиться, доложить обстановку, убедить, что все идет по
плану, хотя о таких встречах они не договаривались и существовала опасность
- неожиданно себе навредить. сомнениями и с головной болью он оказался в
Москве, а поскольку определенного решения не было, то, оттягивая время,
вначале поехал в Кремлевку, где лежала мать. За последний месяц дело пошло
на поправку, она стала разговаривать, только мало и тихо, в основном
просилась назад, в Анжерку, понимая, где находится, и уже узнавала сына,
однако смотрела на него молча, немигающим взором, и иногда махала рукой. Ею
занимались опытные врачи, и Крюкову было обещано, что еще через месяц они
снимут остаточный стресс, подлечат легкие, сердце и кучу сопутствующих
заболеваний, но ее придется свозить, куда она просится, чтобы это не стало
навязчивой идеей.н не был у матери уже две недели, временный пропуск в
больницу оказался просроченным, в проходной начали как-то назойливо
спрашивать, кто, откуда, почему посещение в неурочное время. Слушая эту
бестолковщину, Крюков неожиданно заподозрил самое страшное, просунул руки в
окошко и схватил служащего за грудки.
- Что с матерью?!
- Да откуда же я знаю? - залепетал тот, стараясь вырваться.
На помощь ему подскочили еще двое, а со стороны Крюкова - оба
телохранителя, и чуть не завязалась драка. В это время к вертушке выскочил
милиционер, за ним - мужчина, явно из ФСБ. Крюкова с телохранителями
оттеснили от бюро пропусков и потребовали документы.
- Что вы в самом деле? - добродушно спросил потом мужчина. - Нервы
сдают?огда проверили по журналам, оказалось, все в порядке, больная Крюкова
на месте, выздоравливает. Ему выписали новый пропуск и впустили на
территорию больницы. Он шел к корпусу, где лежала мать, запоздало
раскаивался, что повел себя не как государственный муж, а будто анжерский
пацан, и одновременно чувствовал и понимал, что никогда от этого не
избавится. В отношениях с матерью он всегда будет мальчишкой, малым
ребенком, для которого ее смерть неприемлема, как своя собственная.ать в
палате оказалась одна, соседка ушла на процедуры. Она лежала в одежде поверх
одеяла и на стук двери среагировала не сразу.
- Здравствуй, мама, - сказал он возле постели. Только тогда
заторможенный взгляд сдвинулся в его сторону.
- А, Костя, - она медленно села. - Жду, жду, все нет и нет...
- Ну как ты, мам?
- Хорошо... Здесь хорошо лечат, не то, что у нас в Анжерке. И
обхождение...Ты что-то совсем похудел, бледный. Работа тяжелая?
- Тяжелая...
- Вот бы и тебе полежать здесь, полечиться.
- Да я пока здоров, - он вспомнил, что ничего не принес, хотя бы яблок
купил. - Когда обещают выписать?
- Здесь ведь выписывают, как попросишься. Я не прошусь пока, раз попала
сюда, надо лечиться... Ты, Костя, подумай, может, ляжешь, пока я здесь?
Вместе было бы хорошо...
- Зачем мне, мам? Ты что это вздумала?...
- Как же, у тебя с детства нервная болезнь, - жалостно произнесла она.
- В Анжерке не лечили, а здесь ведь могут. Сроду бы не подумала, в
кремлевской больнице лежать буду... Я тут с врачом разговаривала, про твою
болезнь ему рассказала. Он и говорит: месяц-два - и вылечим...
- Мне эту болезнь лечить нельзя.
- Это еще почему?
- Говорил тебе как-то. Такой болезнью болеют только гении.
- Ой, да что ты придумал? Какие гении, Костя?
- Например, Александр Македонский.
- Но какой из тебя-то гений? Да тебя отец по голове бил, от того и
болезнь эта. Ведь говорила же, кричала, по жопе бей, по голове не надо, а он
и меня...
- Да нет, моя болезнь врожденная, я чувствую задатки, - он старался
говорить мягко. - Много раз проверял...
- Ну, не болтай, хватит, - вдруг застрожилась она. - Заикаешься, лицо
вон дергается, что тут от гениев?
Крюков на мгновение ослаб, но в следующий миг воспрял.
- Ты сама подумай, кто у нас из Анжерки в люди выбился? Ну, кто еще
стал губернатором? Много таких? А из нашей части много в депутаты прошли?
- Да уж правда, немного, - согласилась мать. - Да ты что тогда, не по
болезни, а от гения человека убил?
- Какого человека?..
- Витьку Фильчакова.
- Что ты говоришь? - его охватил озноб. - Я его убил?!
- Кто ж еще? Вся Анжерка говорит, ты. За телевизор убил, а? Да на что
он мне, все равно я по нему только тебя и смотрела. Что там еще смотреть,
одна война да убийства.
- Мам, я его не убивал! - взмолился он. - Об этом знает милиция,
прокуратура... Он умер от передозировки наркотиков. Есть официальное
заключение!
- Они напишут, - она протянула руку и заботливо погладила по волосам. -
Сам же понимаешь, простого человека в лагеря бы загнали, а тебя нельзя,
шишка на ровном месте. А ты знаешь: не посадят, вот и убил. Милиция, она
даст заключение, рука руку моет...н отдернулся, отскочил от кровати, и в это
время в дверях появилась соседка - женщина средних лет. Тихо поздоровалась и
хотела тут же уйти, чтобы не мешать свиданию, но мать вдруг потянулась к
ней.
- Светлана Михайловна, не уходи! Останься!
- Извините, - сказала та, взглянув на Крюкова. - Я забыла полотенце в
массажной... выскочила за дверь.
- Видишь, люди не хотят с тобой в одном помещении находиться, -
пожаловалась мать. - Я ей рассказала про тебя, вот она и боится.н
почувствовал, как судорога стаскивает кожу с лица и скручивает шею. Он
пытался сопротивляться ей, и от этого темнело в глазах.
- Да ты с ума сошла, мам!.. Ты что про меня говоришь?.. Ты что сплетни
распускаешь про родного сына?!
- Какие сплетни, Костя? Ведь так и было. А у меня на душе накипело,
Поли рядом нет, поделиться не с кем...
- Но я его не убивал! - рот уже стягивало вниз, и слова вырвались с
мычанием. - Я скажу, скажу.... Всего несколько раз стукнул. Понимаешь?.. И
то не сильно. Кочиневскому от меня больше досталось!
- Люди видели... Ребятам своим приказал бить, а это ведь еще хуже,
чужими руками-то. Сам убивал и другого человека заставил, за собой по крови
потащил...н знал, что судорога может скрутить все тело, и, чтобы удержаться
на ногах, схватился за спинку стула. Речь отнялась, язык вздулся, сделался
деревянным, а мать сидела, качала опущенной головой и говорила.
- Я все боялась, когда ты пацаном был. Думала: ввяжешься в драку,
пырнешь кого ножиком - вот беда-то будет. А ты как-то пережил, спасся - и на
тебе! Когда уж радовалась за тебя, по телевизору смотрела и думать не
думала. Ты за молодость и наверстал, взял и парня убил. Ох, знать бы, не
пустила, на руках и ногах повисла...рюков хотел крикнуть ей: "Замолчи!", но
лишь стонал, а она смотрела себе на колени и ничего не видела.
- Да как знать-то? И как тебя удержишь, раз пошел за свою молодость
счеты сводить? Не догадалась я, зачем ты в люди выходил, в депутаты. На что
вам эта неприкосновенность, раз вы там все хорошие да справедливые? Вон для
чего, оказывается. Всем закон пишете, а вам не писан. Уж лучше бы умереть,
чтобы не знать, не видеть...отом мать лишь шевелила губами - терялся слух,
но Крюков этого не понял и думал, что она молится. Он хотел поднять стул, но
перекладина спинки выскользнула из скрюченных рук. Тогда он схватил ее за
горло и прижал к кровати. последний миг перед глазами мелькнуло лицо чужой
старухи с пеной у рта, и больше он ничего не видел. Все остальное было как
во сне: кто-то его скручивал на полу, стягивал руки за спиной, выламывая их
из тела, а он думал, что скоро проснется и этот кошмар кончится...

14

Дня три после встречи с Крюковым Зубатый места себе не находил, не один
раз и покаялся, что разговаривал резко, а с ним надо было, как с ребенком,
как с больным, и не раз оправдал себя - как же еще говорить с таким
человеком? Который даже смерть сына использовал против него? После этого
что, в уста его целовать?
И Василий Федорович, ничуть не смущенный услышанным, в зависимости от
настроения Зубатого, поддакивал ему и изредка повторял:
- Думал я, у многих там с головой беда, но не до такой же степени.а
Соринскую Пустынь, забытый властями угол, куда в последний раз приезжал
начальник в ранге председателя сельсовета лет десять назад, появление целой
компании высоких чинов произвело сильное впечатление, и разговоров было на
две недели. Каждый день к Василию Федоровичу кто-нибудь приходил, вроде бы
по делу, но на самом деле порасспросить его гостя и пересказать в
собственной интерпретации всю историю с приездом главы администрации района
(который оказался в свите), начальника милиции и налогового инспектора,
которого никогда в глаза не видывали.ока Зубатый разговаривал с Крюковым,
местное начальство прошло всю деревню вдоль и поперек, проверили паспорта,
переписали жителей поименно и даже хотели огороды померять, но длинной
рулетки не нашлось. А потом собрали народ, выбрали старостой Ивана
Михайловича и объявили, что жители еще с советских времен не платят налоги
за землю и недвижимость, поэтому следует наложить на всех штраф и обязать в
течение короткого времени погасить задолжность. Дескать, в Америке вы бы уже
все сидели в тюрьме за такую провинность. И каждому сумму назвали, но, мол,
в связи с крайней нищетой населения налоговые органы прощают неуплату
прошлых лет тем, кто живет здесь постоянно, а дачникам никакого прощения
нет, и если не заплатят, опишут имущество по суду. Но в любом случае с этого
дня и впредь платить будут все поголовно без всяких скидок на старость. А
кто откажется, вычтут из пенсии.о есть, получилось так, что появление в
Соринской Пустыни Зубатого навлекло беду, о чем ему, не стесняясь, и
сказали. Не приехал бы сюда, так бы и жили, ни к какой области не
приписанные и свободные. Знали бы один рыбнадзор, а тут, выходит, самый
главный начальник - налоговый инспектор, который никому не подчиняется.
Теперь начнут ездить да обирать. А раз ты из Совета Федерации, нельзя ли
похлопотать, чтобы оставили как было?днако скоро налоговые страсти улеглись,
жизнь в деревне вернулась в прежнее русло, поскольку встал лед на Соре и
надо было возить сено с покосов из-за реки, пока снегу не навалило. Каждое
утро Василий Федорович запрягал мерина и уезжал на ту сторону, и в это время
прибегал Ромка погреться на русской печке. Обычно лежал, подперев головенку
руками, и рассказывал последние новости.
- Завтра я буду у вас ночевать, - однажды сообщил он. - Мама с бабушкой
пойдут в магазин.
Ближайший магазин находился в деревне Макарьино, за тридцать пять
километров...
- Но это же далеко! Как они понесут продукты?
- На саночках повезут.
Он промолчал, а когда Василий Федорович привез сено, и они сметали его
на поветь, взял Ромку за руку и повел домой. Обе Елены занимались уборкой,