Алексеев Александр. Когда боги спят

сведений не сохранилось. Видимо, церковные документы утрачены...азум прочно
зацепился за название Соринская Пустынь - значит, существует такое селение!
- Вы что, все это проверяли по личной инициативе? Из любопытства?
- Нет, сначала милиция засуетилась, посылали запросы. Но когда получили
данные на четырех человек с именем Зубатый Василий Федорович, успокоились.
Страна у нас большая, народу много. - Он как-то огорченно вздохнул. - Потом
я сам пробовал искать, и правда, больше из любопытства. Не хотелось такого
древнего старца оставить безродным. Но и корысть была: если бы мне удалось
установить, что старец и в самом деле ваш прадед, у вас бы тогда сложилось
совсем иное отношение к нашей больнице. Должен признаться, хотел попросить
компьютер на отделение... Только у меня, к сожалению, ничего не вышло...н
сделал долгую паузу и, не дождавшись вопросов, заговорил с ностальгией.
- Человеком он был удивительным, возможно, и в самом деле святым.
Помню, все время птиц кормил, зимой и летом. Санитары его жалели, часто
выпускали из палаты, так что он сам по себе гулял и по коридорам, и по
двору. Соберет крошки и только выйдет на улицу, все птицы к нему! Сядут на
руки, плечи, голову, облепят всего, трепещут крыльями и свистят, а он стоит
и улыбается. Зимой у него птицы свистели - удивительно! И больные в окна
таращатся... Или случается, в женском корпусе поднимется шум, драка - у нас
такое бывает. Приведут старца, а он встанет на пороге, руки поднимет, и все
замрут, потом расползутся по углам, и несколько часов ни звука. Без всяких
препаратов...убатый мысленно встряхнулся, откашлялся.
- Куда его перевели?
Кремнин снял шляпу, разгладил волосы, шумно и опять горько вздохнул.
- Поэтому я и попросил срочной встречи с вами, Анатолий Алексеевич...
Даже если этот старец не ваш прадед, все равно хотелось, чтобы вы не
оставили дело без внимания. Понимаете, когда я поговорил с Зоей Павловной,
то сразу же пошел в наш архив и поднял историю болезни. Чтобы освежить в
памяти детали. Нет, я и так отлично все помнил... А тут читаю - скончался и
похоронен на больничном кладбище под номером! Вроде бы ничего удивительного,
старый человек, но меня дата смутила - двадцать седьмое августа. В этот день
старец еще был у меня на отделении, в Лыковке! И только на следующий день,
по распоряжению Осипова, его перевели в центральный корпус на улице
Ильичева. Но первого сентября я видел его там живым и здоровым! Правда,
сидел он в одиночке и под замком. Примерно через неделю встречаю фельдшера
из нашей бригады "скорой", она и говорит, что из командировки приехала,
возили в Кащенко старого дедушку, которому больше ста десяти лет. Дескать,
впервые видела такого долгожителя. А есть такая примета: если столетнего
человека подержать за руку, то и сам столько проживешь. Она и смеется: всю
дорогу до Москвы за его руку держалась... Разобрались, оказывается: нашего
старца отвозила! То есть, он будто бы умер и похоронен, а на самом деле
переведен в Кащенко, прошу заметить, с выпиской из истории болезни, которая
до позавчерашнего дня находилась в архиве больницы, сам в руках держал. А
вчера бесследно исчезла! Что это? Почему, зачем?
- А зачем? - помолчав, спросил Зубатый. - Из-за меня?екадент взмахом
головы отбросил сползающие на лицо волосы.
- Нет. Из-за вас ему не стали присваивать имени, которым он назывался.
Потому он значился везде безымянным, хотя санитарки звали его Василием
Федоровичем... Я еще тогда подумал: зачем переводить старца в Кащенко, когда
наша больница тоже республиканского значения и по многим показателям даже
лучше, чем московская? По крайней мере, условия содержания больных, питание,
уход заметно отличаются в нашу пользу. Теперь даже компьютер есть. Лекарств
не хватает, так их нигде нет... Когда я обнаружил запись о смерти старца,
меня это потрясло! Наутро пошел к Осипову, узнать, в чем дело, и только
вошел в кабинет, как ему позвонила Зоя Павловна. И он при мне ей отказал,
отправил к Шишкину. Это меня и спасло, не стал ничего говорить главврачу, а
попробовал поискать аналоги, хотел решить для себя вопрос: случай это или
система? Я работаю над докторской, потому могу пользоваться любыми архивами,
материалами, и у меня сложились хорошие отношения с коллегами во всех
отделениях... За один вчерашний день отыскал четыре подобных случая! И это
без учета тех пациентов, которых отправили на сторону, в рабство...
Кремнин вдруг замолк - проговорился в пылу рассказа, выдал какой-то
внутренний секрет.
- Не бойтесь, продолжайте, - подбодрил Зубатый. - Как это - в рабство?
- Да я не боюсь. Просто не хотел бы вас грузить всеми проблемами. Это
уже в сравнении выглядит мелочью...
- Вы уже нагрузили. Так что валяйте дальше.
- Понимаете, к нам попадают молодые и физически здоровые люди, -
заговорил врач и тут же поправился. - Но только физически. В быту их
называют дебилами. Обычно поступают они по заявлениям родственников...
Труднее всего этих пациентов прокормить - неумеренность в пище, а вы
представляете, какой у нас рацион. Раньше производство было, коробочки
клеили, какие-то деньги зарабатывали, но все закрыли. Приходится отдавать
дебилов в строительные бригады и просто желающим гражданам. Они работают за
одну кормежку, копают котлованы, таскают бетон, а ночью сидят под замком -
по сути, рабство, но для больницы выгодно. Так вот эти четыре мертвых души
как раз из такой категории: молодые, физически крепкие, но исчезли по той же
схеме, что и старец. В двух случаях в истории записана дата смерти, еще в
двух - больные по настоятельной просьбе переданы родственникам, под их
ответственность. Проверил - все дети алкоголиков, осужденных или то и другое
вместе. Воспитывались бабушками, в детских домах или вовсе на улице. В
общем, безродные, которых никто не станет искать. На самом деле их всех
куда-то отправили, и об этом знает каждый санитар в отделении... Вот, это
вам.н вдруг достал из рукава плаща пластиковую папку с бумагами и положил
Зубатому на колени.
- Что это? - не прикасаясь, спросил он.
- Я снял копии, для прокуратуры. Боюсь, и эти истории исчезнут.
- Почему вы сами не идете в прокуратуру?
- Меня раздавят, разотрут в пыль, и никто этого не заметит, - обреченно
проговорил Кремнин. - Просто в один прекрасный день я сам окажусь в
больничной палате. С вами они не сладят, да и прокурор вас услышит. А я
помогу, мне люди верят...
- Как вы думаете, куда отправили этих больных? Врач раскрыл папку и
полистал.
- Вот, направления на обследования сердца, печени... Всех внутренних
органов. Выписаны одним числом, одним врачом, а результатов в истории нет. И
снова, через десять дней, полный комплект направлений, в том числе, на
дорогостоящие анализы, и опять ничего. А вот уже через месяц, в третий раз -
какая забота о здоровье дураков! В нашей больнице даже рентгена нет, не то,
что "узи". Значит, каждый день пациентов нужно возить в областную, а там
свои больные, аппаратура и специалисты перегружены. То есть, любой анализ
надо согласовывать с начальством и деньги платить... Прошу заметить, такая
забота почему-то лишь о четырех безродных дебилах. У нас проводят
обследования, но раз в год, по необходимости, не такие полные, и результаты
обязательно будут вклеены рядом с направлением. Похоже, тут их собирали в
отдельную историю... Должен пояснить: у человека очень четко разделены душа
и тело, и болезни соответственно. Когда не варит голова, все остальные
органы чаще всего, в порядке, если человек не злоупотреблял алкоголем и
наркотиками...
- Дебилов можно разобрать на запчасти, - прервал его Зубатый. - Но со
старца какой толк? Его что, тоже усиленно обследовали?
- Только при поступлении, в обязательном порядке...
- Видите, нестыковка...
- Но провели несколько специальных анализов для подтверждения возраста!
- А что особенного? Документов нет, сами говорите, устанавливали
личность.
Кремнин как-то по мальчишески опустил голову, помял шляпу в руках.
- Вот так все думают, стереотип мышления. И прокурор тоже скажет...
Были бы здесь результаты обследований! Я бы сам пошел... Но их не для того
проводили, понимаете? Плохие результаты были бы здесь! А что их скрывать?
Хорошие оставлять невыгодно!.. Удивляюсь, как еще направления остались?
Оплошность или какой-то расчет, чтобы отбрехаться, если что... Но что
касается старца, Анатолий Алексеевич, то в возрасте есть своя ценность.
- А что, и долгожительство можно пересадить, как почку?
- Пока нельзя, - ничуть не смутился врач. - Но работы в этом
направлении ведутся. Вечность, бессмертие - мечта сильных мира сего и
сверхзадача медицины.
- Пока что смахивает на фантастику, - отозвался Зубатый, чувствуя, как
присутствие Кремнина начинает его тяготить. - Ну что же, документы возьму,
кое-кому покажу, для консультации. Мы же с вами не криминалисты...
- Погодите, Анатолий Алексеевич! Я не все сказал! - глаза врача
заблестели. - В последнее время приходится очень много читать специальной
литературы... Самой разной. Что-то сразу забываешь, что-то откладывается...
И я только вчера вспомнил! В одном американском медицинском журнале
проскочило упоминание о частной клинике в России, которая исследует проблемы
долгожительства. Вы что-нибудь слышали о такой? Уверен, нет. Спонсируют ее
очень богатые и влиятельные люди, может, сами американцы. Иначе сейчас
работать невозможно. Тем более, получать результаты. А они имеются, и
неплохие. Потому что в другом, израильском журнале я нашел ссылку на
методику исследований, которая существует в этой клинике. Сути ее не
раскрывают, но оценивают очень высоко. Дождаться похвалы от израильских
врачей!.. Но самое интересное оказалось в интервью крупного бизнесмена
немецкого происхождения, живущего на Кипре. Думаю, мало кто услышал то, что
он сказал на самом деле, перевод был неточный, суть пропала. А я услышал!
Мне не нужен переводчик. Этот бизнесмен похвастался, что посетил в России
клинику бессмертия. Да, именно так! И своими глазами увидел там трех русских
долгожителей, одному из которых более ста двадцати лет! То есть, они
содержатся при клинике. Вы понимаете, зачем? Нет, вы понимаете, что с ними
делают?.. А вы говорите, нельзя пересадить!го страстные слова, манера
говорить и даже болезненный блеск глаз казались липкими, обволакивающими и
незаметно сковывали мысль, леденили сознание. Кремнин сделал паузу, успокоил
дыхание и добавил проникающим, как радиация, шепотом:
- Чувствую, наш старец там, в клинике бессмертия. Нет, уверен в этом...
Ну что вы молчите?убатый не знал, что ему ответить, но думал, если все так,
если этот полубезумный психиатр не бредит, то боги действительно спят...

5

Шахтерский Анжеро-Судженск за всю свою историю никогда не знал ни
расцвета, ни упадка, и потому население его не испытывало ни взлетов, ни
падений; полуподземная жизнь тянулась однообразной черной лентой, как
угольный пласт, и если что-то проблескивало впереди, то чаще всего это
оказывался антрацит.
Его и городом-то назвать было трудно - десяток низких, барачных
поселков, окружающих шахты и своими окраинами смыкающихся в некий
абстрактный центр. В каждом свои нравы, порядки, уличные короли, и упаси бог
оказаться вечером одному в чужом районе да еще без ножика в кармане.рюков
жил в поселке, который издавна назывался Шестой Колонией, в месте не самом
разбойном, и все равно с детства ненавидел свою малую родину. Чтоб выжить
здесь и самоутвердится, нужно было родиться бугаем с одной извилиной, а
Костя рос хлипким, не драчливым, сидел дома и читал, поскольку мать ушла с
шахты по болезни, работала библиотекарем и приносила книжки. Крюков боялся
улицы и часто попадал под кулак даже возле своего дома, отчего отец все
время посмеивался над ним, учил и заставлял драться. Он родился и вырос в
таком же шахтном поселке, был не раз бит, бил и резал сам, сидел в колонии,
а потом жизнь его разделилась на две половины - забой и запой, и так, пока
не завалило в шахте.одобным образом здесь жили все, и Косте была уготована
эта судьба, но чтобы доказать право даже на такую жизнь ничего не
оставалось, как пойти в чужой поселок, подрезать двух-трех пацанов и
отсидеть в колонии лет пять.огда бы слава о нем разнеслась по Анжерке и
Судженке, благо, что слухи распространялись по городу молниеносно, и никто
уже не посмел бы тронуть его ни в одном поселке.
Однако Крюков до душевной дрожи не хотел драться, резать, тем паче
сидеть в тюрьме и до безысходного страха боялся смерти. Всю анжерскую юность
ему чудилось, что она поджидает его везде, стоит за каждым углом в виде
пацана с ножиком, кастетом или обрезом. Этот страх рождал в нем своеобразную
религиозность, которая, в свою очередь, создавала определенные обряды.
Например, прежде чем выйти из дома, Крюков обязательно становился ногами на
порог и спрыгивал с него, а у ворот трижды вопрошал: "Не на смерть ли я свою
иду?" Ходить же по городу так или иначе приходилось - в школу, в магазин, за
водой на колонку через три улицы, и если выход был удачным, никто не ударил,
не оскорбил, не унизил, эта тайная вера становилась лишь крепче.
И одновременно, с такой же чувственной силой и страстью Крюков жаждал
вырваться из постоянного страха и унижения. В школьной мастерской он
вытачивал зековскую пиковину и горько плакал от отчаяния, и потом, со
слезами, ходил с ней по своему поселку и иногда забредал в чужие, выискивая
жертву. Рано или поздно ему бы кто-нибудь подвернулся и, пожалуй, он бы смог
подрезать, но однажды ночью попал в облаву, по неопытности не успел скинуть
пику, угодил на трое суток в милицию, где его отколотили по шее и почкам,
чтобы не осталось следов, поставили на учет и отпустили под надзор
участкового.то и решило Костину судьбу. то время на шахтерские городки
приходила разнарядка, по которой одному неблагополучному подростку открывали
маленький глазок на мир, напоминающий тюремный волчок - отправляли в
суворовское училище. После отсидки в милиции Крюков больше не вытачивал
ножей, с наступлением темноты не выходил на улицу, а главное, учился хорошо,
потому выбор пал на него...вой город он презирал, однако ему нравилось туда
возвращаться, а точнее, было приятно чувство, что он въезжает в него другим,
сильным и независимым человеком, и все унижения, испытанные на его улицах,
больше никогда-никогда не повторятся. В общем-то так и было на самом деле:
он учился, рос и матерел, но стоило ему оказаться на анжерском вокзале, как
вместе с запахом угля, дыма и угольного шлака, которым давно и навечно
пропах город, в его душу проникал почти забытый страх юности. Он снова
чувствовал себя подростком - обходил стороной или прятался, если замечал
компанию пацанов, терялся и не мог достойно и толково ответить, когда
встречал своих повзрослевших и уже смиренных жизнью врагов.ак было, когда
Крюков закончил суворовское, поступил в Высшее военное политическое училище
(в командное не прошел по здоровью) и вернулся сюда курсантом. Думал, вот
настал час, и теперь можно ходить по всей Анжерке и Судженке в любое время
дня и ночи без заклинаний, без ожидания смерти и даже без пиковины в
кармане. Но ничего подобного: в первый же вечер, едва вышел из Шестой
Колонии, его прихватили возле кинотеатра, невзирая на форму, а может, из-за
нее начали бить с непонятной, зверской жестокостью. В первый момент он не
побежал из-за воспитанного в суворовском чувства чести, а потом уже не мог -
взяли в кольцо.н впервые дрался по-настоящему, как учили, намотав на руку
солдатский ремень, но скоро его сбили с ног, отпинали лежачего, после чего
оттащили с дороги и бросили в палисадник. Какие-то люди подняли его и
привели к матери, а слух мгновенно облетел весь город, что Костя Крюков хоть
и надел форму, но слабак, и его можно лупить всем, кому не лень.осле этого
он не появлялся в городе все четыре года учебы и приехал лейтенантом. На сей
раз никто не тронул, поскольку дышать дымом отечества он предпочел возле
собственного дома и, если выходил со двора, повторяя мысленно юношеские
заклинания, то днем и не дальше Шестой Колонии. вот в третий раз он въезжал
в родной город, можно сказать, на белом коне - на представительской "Волге",
впереди которой мчалась милицейская машина с мигалками, поскольку был
депутатом Госдумы, и хоть избирался от другой области и приехал, чтобы
забрать маму в Москву, но принимали земляка со всеми почестями. На вечер
была назначена встреча с горожанами, после которой планировался небольшой
банкет, и Крюков впервые ощутил толчок чувства, похожего на любовь к своему
городу.о в это время бастовали шахтеры, и когда его подвезли к Дому
культуры, "Волгу" взяли в кольцо, пропороли колеса и, несмотря на местную
ленивую милицию, продержали в машине пять часов, глуша криками и стуком
касок по крыше. Крюков пытался разговаривать, объяснял, что он не может
выдать им зарплату и отправить президента в отставку - в него полетели куски
угля. Тогда он выхватил у милиционера резиновую палку и закричал, потрясая
ею над головой:
- Да вы же его сами выбрали! Вы, шахтеры, привели его к власти! Он
въехал в Кремль на ваших спинах!
Но эти черные, рукастые, с вечной угольной пылью вокруг глаз люди
всегда были правы, не хотели слушать правды о себе и не хотели быть
обманутыми, поэтому выхлестывали на своего земляка всю накопившуюся,
неуемную злобу, которую уже не выплеснуть в простой уличной драке.риехавший
из Кемерова ОМОН протаранил коридор, депутата вызволили и отвезли к матери,
выставили охрану, но шахтеры нашли его и там, пришли с женами и детьми,
разожгли на улице и огороде костры и простояли так всю ночь. А Крюков сидел
дома, взаперти, под охраной милиционеров и вышел только утром, когда приехал
сам губернатор, пообещал выдать какие-то деньги из резерва и уговорил
шахтеров разойтись.ать наотрез отказалась переезжать в Москву, и он уехал
один, оставив Анжеро-Судженск еще на четыре года.еперь он возвращался с
двумя спутниками - помощниками-телохранителями, заранее предупредив
кемеровского губернатора о своем визите, и тот по телефону вроде бы дал
согласие принять коллегу, однако в аэропорту Крюкова встретил лишь водитель
микроавтобуса, которому поручили свезти гостя в Анжеро-Судженск. только!
первый момент он испытал что-то вроде шока. С губернатором они были в
хороших отношениях: он изредка обращался к "чужому" депутату, чтоб
протолкнуть какой-то вопрос в Министерстве топливной промышленности, и
Крюков проталкивал, как шахтерский сын, доставая министра запросами. В свою
очередь, и он однажды попросил губернатора дать матери благоустроенное
жилье, так как ей трудно уже топить углем и таскать воду. Губернатор
квартиру не дал, но сделал капитальный ремонт старого шахтерского дома,
подключил к отоплению и воде, мол, так хоть у старухи огород останется, что
ей на пятый этаж ползать? Только вот телефон установить не смог, слишком
далеко линию тянуть. общем-то, отношения были нормальные, а тут принимает,
как бедного родственника! Мог бы заместителя послать или, на худой случай,
главу Анжеро-Судженска...онечно, обижаться было глупо и неуместно, и он это
понимал: все-таки ехал неофициально и по делу исключительно личному, какая
тут может быть помпа? Однако чутьем прошедшего сквозь унижения человека
уловил тревожный сигнал. Это все равно, если бы он подрезал кого-нибудь,
отсидел срок и, вернувшись, не увидел восхищенных глаз пацанов. городе за
прошедшие годы ничего не изменилось, разве что бревенчатые дома почернели
еще больше, каменные еще сильнее облупились и чуть подросли терриконы возле
шахт. По улицам ходили те же самые приземистые, квадратные мужики с
накрашенными пылью глазами, брели сутулые женщины в зимних пальто, порхали
стайки пацанов со шкодливыми рожицами. И над всем этим реял вездесущий
специфический дым от сгоревшего каменного угля: город дымил многими сотнями
печных труб, как в средние века.азенный родительский дом - двухквартирный
барак - не мог бы изменить ни один ремонт; он так и стоял в конце переулка,
по-шахтерски черный, приземистый, глядя окнами на заснеженные, пестрые
терриконы. У Крюкова сжалось сердце и защемило под ложечкой, будто он не на
родную землю встал - на край пропасти - и вниз заглянул.оследнее письмо от
матери пришло еще в начале сентября, но шла предвыборная кампания, и оно
увязло где-то среди бумаг, попав в руки всего неделю назад. Она писала, что
выкопала картошку и слегла, и вот теперь находится в больнице, где кормят
плохо и почти не лечат, поэтому будет проситься домой, надо бы капусту
убрать.
Не успела или не смогла - из-под снега торчали замерзшие, зеленые
кочаны...
Помощников своих он отправил в магазин, вошел один в полутемные сени,
нащупал ручку и отворил дверь. В нос ударил знакомый с детства запах
лекарств: еще в молодости мать заработала на шахте силикоз, ушла в
библиотеку, где было ничуть не лучше от книжной пыли, и лечилась всю жизнь
от десятка сопутствующих заболеваний.а кухне, за столом, сидела маленькая,
сморщенная старушка в сильных очках и перебирала гречневую крупу. А ей еще и
шестидесяти не было...
- Мама? - недоверчиво позвал Крюков.
- Ой! - испугалась она. - Кто пришел? Поля, ты что ли?идимо, последние
годы сказались и на зрении.
- Нет, это я, мама, Костя.
- Костя?.. Господи! Мне почудилось, соседка пришла... А ты не
обманываешь? Не вижу, так все хотят обмануть...
Крюков обнял мать и со странным, отвлеченным чувством ощутил под руками
костлявое подростковое и чужое тельце.
- Вот, за тобой приехал, мам...
- Как за мной? - она слабо трепыхнулась.
- Все, увезу тебя отсюда, будешь жить со мной.
Мать высвободилась, сняла очки. В прошлые его приезды она не давала
говорить и ничего слушать не хотела - часа два насмотреться не могла и все
ласкала его, держала за руку, смеялась и плакала одновременно, причитая и
радуясь.
- Я никуда не поеду, - решительно заявила она. Он понял, что зря вот
так, сразу и здравствуй не сказав, заговорил об этом и отступил.
- Ладно, мы потом все обсудим, - он снял пальто, хотя в доме было
прохладно, сел к столу и взял ее руки. - Ну как ты живешь?
- Да сейчас полегчало, хожу вот, - жалобно проговорила она. - Весь
сентябрь пластом пролежала, Поля меня с ложечки кормила. Думала, не встану.
А вот хожу понемногу...
- А где болит, мам?
- Везде болит, сама уж не знаю, - она отняла руки, надела очки и
взялась за крупу. - Скорей бы помереть...е холод и отрешенность были чужими,
возможно, потому и сама она будто очужела...
- Рано помирать собралась! - бодро сказал Крюков, чувствуя
опустошение.на, как мышка, пошуршала зернышками.
- Я ведь и сейчас не живу, а будто в клеть зашла и вот-вот вниз поеду.
В переходном мире существую. Земное уже не волнует, а небесное еще
неосознанно и непонятно.
Крюкова ознобило от таких слов - она никогда не говорила с таким
философским пафосом, и казалось, слов таких не знает.
- Что так плохо топят? - пощупал батарею. - Ледяная...
- Скоро включить обещали. Угля не хватает.
- В Анжерке не хватает угля?!
- Дорогой стал. Ребята ходят по улицам, ведрами продают. Бизнес.
Ворованный, конечно...Так я купила четыре. Подтапливаю...
Внутри следы ремонта оказались заметнее: прямо из кухни появилась дверь
в пристройку, которой не было, и выгородка у входа появилась, вероятно,
ванная с туалетом. Он заглянул в комнату - все как и тридцать лет назад: две
железных кровати, диван с деревянной спинкой, стол и тяжелые, самодельные
стулья. На стенках его фотографии, в основном, курсантских и офицерских
времен, собранные по-деревенски, в большие рамы под стеклом...осле первой
неудачной попытки перевезти мать в Москву Крюков искренне хотел скрасить ее
одиночество и перед отъездом купил новый телевизор, видеомагнитофон со
старыми фильмами и пошутил, дескать, будешь смотреть меня на экране, чтобы
не скучала. Она тогда была испугана шахтерской демонстрацией возле дома, а
тут обрадовалась, мол, теперь все сериалы мои, а то ведь встаешь утром и не
знаешь, как убить время до вечера.
- Где же твоя техника? - спросил он будто невзначай. - Сломалась, что
ли?
- Украли, - бездумно обронила мать. - Когда лежала пластом, какие-то
ребята пришли и все взяли. Дверь не запирала, чтобы соседям замок ломать не
пришлось, когда умру...
- Какие ребята? Не узнала никого?
- Да узнала... Ну что теперь? Пускай уж, все равно, так и так
пропадет...
- Откуда они? Кто такие? - у Крюкова скулы свело от обиды.
- С Сибирской шахты вроде. Один парень Фильчаковых поскребыш... А ты не
жалей, мне ни к чему телевизор. Я сейчас умом живу да памятью, лучше, чем
кино смотрю.
- Ладно, разберемся, - успокоил сам себя. - Видишь, уезжать тебе надо,
как тут одной? Кто защитит? Полный беспредел.
- Везде одинаково, в вашей Москве еще больше сраму да беспорядка, -
равнодушно проговорила она. - Народ с ума свели, так чего спрашивать?
- А мы не в Москву поедем, в другой город, старый, красивый и тихий.
- Нет уж, не поеду, не зови...
- Погоди, мам, ты подумай, я не тороплю.
- Надолго ли приехал? - она вроде немного оживала, по крайней мере,
изредка отрывала взгляд от стола с рассыпанной гречкой.
- Дней на пять...
- А что же один?
- Я не один, мам...
Она слегка встрепенулась.
- Где?.. Почему не заходят в квартиру?
- Я с телохранителями приехал, с помощниками.