Алексеев Александр. Когда боги спят

приезжал к нему с Сашей в последний раз, старик все еще светился от радости,
хотя возрожденное хозяйство опять шаталось: сливочное масло, мед и кедровый
орех посредники брали за гроши, а самому торговать на рынке стыдно, многие
до сих пор узнают, да и хозяйство не бросишь. Нанимать же людей,
эксплуатировать чужой труд для истинного коммуниста ни в какие ворота.
Писатель, натоптав дорожку, заглядывал к отцу часто и все больше сводил его
с ума, вселяя какие-то сумасшедшие надежды. На обратном пути Зубатый
попытался отыскать Ершова в городе, однако сказали, будто он спрятался у
себя на даче.хать к отцу он решил в один миг и взялся было за телефонную
трубку, но вспомнил, что свободен, что теперь не нужно докладывать в
администрацию президента и объяснять причину выезда за пределы области, а
надо всего-то - оставить записку жене: Катя опять всю ночь бродила по дому и
теперь спала беспробудно. Правда, дорогой в аэропорт он все-таки отзвонился
Марусю, но больше по дружбе, чем по долгу. В самолете он как-то незаметно
успокоился, мысли об отце, о его немеряной упрямости вдруг потеряли обычный
критический мотив. А что ему, прожившему всю жизнь на людях и во имя людей,
оставалось делать, когда его публично опорочили, опаскудили, с ног до головы
облили грязью? Не его лично, а партию, в которой он состоял, и великое
коммунистическое дело, которому он служил искренне и честно. Вначале у него
было настроение собрать таких же преданных партийцев и выйти с пулеметами на
Красную площадь против изменников и предателей, однако скоро он резко и
навсегда отказался от всякой борьбы, и не потому, что остыл, образумился -
вдруг увидел: не с кем умирать на площади! Народу много, все кричат,
возмущаются, но не с кем.от тогда он ушел от людей на заимку, к крестьянской
работе: наверное, отцу было очень важно доказать свою жизнеспособность и
полную независимость. Теперь и ему, Зубатому, светит та же участь, ибо
лучшие годы позади, а после смерти Саши незаметно пропала всякая охота
карабкаться куда-то еще, и он серьезно раздумывал, нужен ли ему Химкомбинат.
Губернатор области, как ни говори, удельный князь, хоть и надо подданным
кланяться и за ярлыком в Москву ездить, а что такое ядерное производство в
закрытом городе? Да, вроде бы хозяин, но только внешне; на самом деле
никакой самостоятельности, все под жесточайшим контролем.е лучше ли, как
отцу, уйти на хутор? Вспомнить время, когда руководил конным заводом (ведь
чему-то научился за три года!) и завести ферму. А то ведь на всю область,
когда-то известную своими рысаками и тяжеловозами, осталось три десятка
лошадей, и если оценивать благополучие населения по количеству голов
тягловой силы, то нищета кругом стояла невообразимая. такими мыслями Зубатый
и летел, и ехал, и потом шел пешком заснеженной и грязной лесной дорогой.
Жизнь в этом углу замерла еще лет пятнадцать назад, когда дорубили сосновые
боры и древние кедровые рощи, леспромхоз закрылся, избалованный длинным
рублем, народ разбрелся в поисках прежнего достатка, бросив таежные
деревеньки вдоль реки, и на всю округу, площадью со среднее европейское
государство, осталось менее десятка живых душ. Туземное население отличалось
редкостным недобрососедством, жили каждый на своей заимке, в гости к друг
другу не ездили, сгорали от зависти, если что-то кому-то удалось, не
радовались, а чаще строили пакости, поскольку жить и промышлять на огромной
территории приходилось чуть ли не бок о бок: плодоносные кедрачи чудом
сохранились только в речной пойме, здесь же были покосы, пастбища, да и сами
хутора, оставшиеся от поселков, стояли по одному берегу через три-четыре
версты. Никто не знал причины такой разобщенности, говорят, в старину о
подобном и не слыхивали, но отец, как человек пришлый, объяснял по-своему:
дескать, местные признаться не хотят, а на самом деле это старые, чисто
сибирские таежные законы, возвращенные новой властью, ибо при капитализме, в
эпоху беспощадного рынка, человек человеку волк.тцова заимка стояла у
обрывистого песчаного берега, который подмывало каждую весну, и в воду
летели покосы, огороды и постройки. Старый и еще крепкий дом, бывший
когда-то крайним, оказался первым и единственным, стоял теперь почти над
водой - вся деревня давно ушла в реку. Отец даже не пытался укреплять берег,
да это было бессмысленно: легкий и текучий песок древней пустыни (вокруг
отчетливо просматривался дюнный ландшафт, ныне покрытый лесом и мхами) можно
было заправлять в песочные часы. Он загадал: проживу столько, сколько
выстоит дом, и если свалимся, то вместе. Непонятно, что случилось, но
разрушение материка остановилось, высокий белый яр слегка выположился, и
песок затвердел до наждачной твердости. От завалинки до края обрыва
оставалось три с половиной шага, и вот уже несколько лет это расстояние не
уменьшалось ни на вершок.два Зубатый вышел из леса, как на заимке залаяла
собака, злобно и яростно, будто на чужого. В густых сумерках было светло от
свежего снега, отчетливо виднелся дом, длинный рубленый коровник, сараи и
могучие скирды сена, уже вывезенные с лугов и сметанные на хозяйственном
дворе, вот только окна оказались черными, без огонька. Несмотря на
отдаленность и уединенность, отец не отказывался от благ цивилизации, при
керосинке или в темноте никогда не сидел, вечерами зажигал свет даже во
дворе, сам обычно смотрел телевизор и потому денег на электростанцию и
горючее не жалел. Зубатый приблизился к изгороди, посвистел, окликнул собак
и тут увидел среди них чужую - урода на коротких лапах с головой овчарки. На
миг стало тревожно и знобко, но в это время из сарая вроде бы выбился свет и
вышел отец - его сухопарую, высокую фигуру спутать было невозможно.
- Кто там? - окликнул он.
- Это я, папа! - Зубатый ощутил волну тепла.
- Ну? Вот так гость на ночь глядя. - Отец отогнал собак, а урода
посадил на цепь. - Давай заходи...н всю жизнь был человеком сдержанным и
суровым. Можно не видеться несколько лет, но при встрече лишь руку подаст и
пожмет по-товарищески - не обнимет, не расцелует и вообще никак не выдаст
своих чувств. Мать умерла слишком рано, и Зубатому всегда не хватало
отцовской ласки.
- Что без света сидишь? - От отца пахло коровами и парным молоком.
- Дойка у меня, энергии не хватает...убатый ждал тяжелого вопроса о
гибели Саши - а чем еще мог встретить скорбящий дед? Однако ни о чем не
спросил, запахнул белый халат, ссутулился и заспешил назад. Коровник,
срубленный отцом еще в начале своего фермерства на "вырост", был заполнен до
отказа - голов тридцать на привязном содержании, причем, коровы
черно-пестрые, породистые. В теплом парном воздухе горел длинный ряд
лампочек, кругом покой, чистота и лишь назойливо зудели портативные доильные
аппараты. Однако более всего удивило другое: сам отец вроде бы лишь
контролировал работу, а доили три женщины разного возраста. Два года назад о
наемном труде отец даже мысли не допускал.
- Ты развиваешься, - непроизвольно заметил Зубатый, но отец, похоже,
расценил это как похвалу, хмыкнул, взял бидон с молоком и открыл дверь.
- Иди сюда. рубленой пристройке, обшитой пластиком и напоминающей
операционную, оказалась сепараторная. Отец вылил молоко в резервуар и ткнул
кнопку. Видимо, хотел произвести впечатление, погляди, мол, все по
последнему слову технологии - не произвел, и потому спросил хмуро:
- От трассы пешком пришел?
- Таксисты не едут...
- Мог бы подождать, через сорок минут придет машина. Два раза в день
ходит, утром и вечером, с молочного комбината - сливки туда сдаю. Ты это
запомни на будущее.адел очки с резинкой и, превратившись в колхозного
счетовода, стал выписывать накладные.
Через четверть часа дойка закончилась, фляги с отсепарированными
сливками и обрат погрузили на тележки и вывезли по бетонной дорожке к
воротам. Женщины тут же разобрали сепаратор, вымыли части горячей водой,
прополоскали и поставили в жарочный шкаф: работали быстро, старательно и
как-то невесело, непривычно молча - не то, что колхозные доярки. Отец
подождал, когда они переоденутся, проводил на улицу, выключил свет и лишь
тогда спросил мимоходом:
- Надолго пожаловал?
- Да нет, как всегда...
- А что теперь - как всегда? - намекнул он на свободу от
губернаторства. - Погостил бы...
- Некогда, пап...
- Ну, тогда пошли. - Отец повел не к дому, а в обратную сторону. - Мою
ферму ты видел, коровки элитные, из Голландии. Привередливая скотина! Наша
что попало жрет, и солому за милую душу. Этой же заразе особое сено подавай,
овощи, комбикорм - шестнадцать наименований всяких добавок! С ума сойдешь.
Но зато молока до восемнадцати литров за удой!.. А тут потомство, молодняк,
двадцать четыре головы. Это у меня золотой запас. Ты знаешь, сколько сейчас
стоит элитная годовалая телка?н будто забыл о смерти внука, хотя Зубатый
подспудно все еще ждал расспросов, может быть, каких-то горьких или просто
слов соболезнования, утешения, но уж никак не экскурсии по хозяйству.
- Не знаю, - отозвался он грустно. - Должно быть, дорого...
- Тебе что, не интересно?
- Нет, почему? Интересно. Откуда все? Клад откопал или чужие деньги
отмываешь?тец не обиделся, а вроде бы даже самодовольно снова хмыкнул.
- Клад нашел... Видишь, сруб? Еще один коровник. Хотел каменный
поставить, да ведь в деревянном животному лучше, надои увеличиваются.
Проверенный факт... А теперь пошли на берег.
В углу двора, за поскотиной, выходящей к реке, оказался фигурный
бетонный фундамент, на котором заканчивали рубить первый венец из бревен,
более метра в толщину, а рядом, присыпанный снегом, высился штабель такого
же леса, но распиленного повдоль на две пластины. Подобные древние сосны еще
кое-где торчали по тайге, возвышаясь над лесом раза в три; деревья оставляли
семенниками еще в тридцатых годах, своеобразными сеятелями, и они сделали
свое дело. Молодые боры давно заполонили старые вырубки и уже матерели, а
эти сосны медленно и долго умирали, засыхая на корню. Ни одна буря не могла
повалить их, и разве что молния иногда расщепливала их от вершины до корня.
Местные жители гнали сухостой на дрова, а когда он закончился, то стали
валить и живые деревья, поскольку сосны в четыре обхвата не лезли в пилораму
и вообще никуда больше не годились. Помнится, отец сам пилил крепкие, белые,
хрусткие от спелости, кряжи и ворчал, дескать, такой материал жжем в печах,
дом бы поставить из него - на века хватило... И вот, кажется, решился.уть
дальше начатого сруба торчал автокран и строительный вагончик, в окошке
которого горела керосиновая лампа и дымок вился из железной трубы.
- Неужели дом будет? - спросил Зубатый.
- Верно, угадал. Я рассчитал: девять венцов и двухэтажный дом на
подклете. Где-нибудь видел такое?
- А что же так близко от обрыва?
- Почему бы нет? Геологи заезжали, сказали, ставь. Река русло меняет.
Меандра скоро отомрет и превратится в старицу.
- На века строишь, - намеревался похвалить Зубатый, но не получилось. -
Ты извини, но на какие шиши все? Я тебя предупреждал не брать черный нал, ни
у кого! Денег тебе дадут, но потом отнимут и дом, и коров, и все
хозяйство...тец поднялся на сруб и сел.
- Значит, батя у тебя дурак? Ничего не соображает? А ты поучить
приехал? Как хозяйство вести, у кого деньги брать... его неласковости он
давно привык и с годами, взрослея, относился к этому с иронией, в ответ на
строгость смеялся, обнимал родителя, а тот выворачивался и ворчал:
- Перестань! Не люблю. Телячьи нежности...
Но сейчас он не чувствовал желания все свести в шутку и раззадоривать
понапрасну отца. Напротив, то ли от того, что любящий дед ни словом не
обмолвился о внуке, то ли сыграла застарелая, живущая с юношеских лет,
страсть не соглашаться с отцом, беспричинно перечить ему, Зубатый ощутил
неожиданный толчок неприязни.
- Ну, поучи, поучи! - еще больше разогревал отец. - Сам-то кто ты
теперь? Видел я по телевизору, как тебя прокатили. Пацан какой-то свалил! А?
Что? Если бы был настоящим губернатором, хозяином в области, отцом
семейства, кто бы тебя тронул?.. Приехал весь в говне и еще учит! Нет бы
порадоваться за отца...ледовало сразу задавить назревающий конфликт на
корню, подчиниться отцу, покаяться, но он чувствовал, как ко всему прочему
примешивается неясная, подростковая обида, и вот уже в глазах зажгло - будто
слезы приступают.
- Да я бы порадовался, но не узнаю тебя, - сквозь зубы проговорил он. -
А где принципы? Убеждения? У тебя наемный труд, эксплуатация человека
человеком, капитал... Бывший секретарь райкома.
- И это ты меня учишь? - зло изумился отец. - Ты меня мордой в принципы
тычешь?
- Что вижу, то и говорю...
- С волками жить - по волчьи выть! Я убеждений не меняю. А моих
работников при любом режиме приходится эксплуатировать. Потому что лодыри!
Колхоз на паи разодрали, коров по дворам развели, технику за полгода
прожрали! Теперь пришли - возьми, с голоду помрем!.. А эти мужики?казал на
вагончик гневной рукой и вдруг умолк. Зубатый нагреб снегу с бревен и растер
лицо - в глазах вроде бы похолодело.
- Ты бы хоть о Саше спросил! - обида вырвалась наружу, но без прежней
жгучей боли.
- А что спрашивать? - он неторопливо спустился вниз и направился в
сторону дома. - Пошли со мной.ще оставалось желание не подчиниться, однако
это выглядело глупо. Зубатый поднял кейс и двинул по размашистым отцовским
следам.
В крестьянском дворе и в подклети когда-то держали всю живность, и в
доме раз и навсегда поселился особый, специфический запах скота, старого
жита и преющего дерева. И кто бы ни жил здесь, каким бы ни был чистоплотным,
этот дух оставался неистребимым, но неощутимым для хозяина. Однако запах
бросался в нос всякому человеку со стороны, и нужно было не один месяц
прожить в этих стенах, чтобы принюхаться и больше его не чувствовать.
Сколько бы Зубатый ни приезжал к отцу, так и не мог привыкнуть к запахам, и
сейчас, шагнув через порог, готов был зажать нос и дышать старался ртом. В
избе ничего не изменилось: все та же мебель, перевезенная из города, книжный
шкаф с собраниями сочинений коммунистических теоретиков, на стенах,
вперемешку с бумажными копиями картин, почетные грамоты и благодарственные
письма, развешанные так, чтобы не выдавать тщеславие хозяина.
Зубатый вошел, как мимолетный гость, поставил кейс и присел у входа.
Отец на то внимания не обратил, аккуратно снял сапоги, прошел в горницу и
через минуту вынес оттуда пластиковый пакет.
- Что спрашивать-то? - проворчал и сунул пакет под нос. - На, нюхай!
Чем пахнет?онять, что там, было невозможно: отовсюду несло запахом скота,
перепревшим навозом и старым хлебом.
- Не чую... Что там?
- Конопля! На Федоровской заимке возле летней фермы ее чертова прорва
растет.
- Ну и к чему это?
- Сашка рюкзак набрал, говорит: во, сколько кайфу привезу! В аэропорту
нас не проверяют, ходим через зал каких-то там персон... Я отнял, на его
глазах спалил и по затылку настукал. А он на Федоровскую сбегал и еще пакет
принес. И это почти два года назад! А за это время немало воды утекло, на
дурное дело его много не надо.
- Нет, он не был наркоманом, - помолчав, проговорил Зубатый. -
Прокуратура все проверила... Некоторые его приятели курили и даже кололись,
а сам - нет.
- А это что? - Отец потряс пакетом. - Вот это прокуратура видела?..
Обкурился до чертиков и прыгнул! Говорил тебе: оставь после школы у меня
хотя бы на год. Побоялись, воспитаю коммунистические идеалы, в артисты
отдали!.. Ты наркотики пробовал? Нет! И я нет, и мой отец. Чего же твой сын
на них набросился?азалось бы, наконец они заговорили о самом главном, но
слушая отца, Зубатый вдруг вспомнил, зачем приехал - выяснить свою
родословную, узнать, жив ли и вообще может ли существовать его прадед?днако
отец слова не давал вставить.
- Вы все советскую власть хайте, партию клянете! А при нас была такая
наркомания? Была пропаганда? Шприцы при нас раздавали?.. Да только одни
лагерники заразу эту потребляли, и то не все. Ну, изредка сыночки больших
начальников от жиру бесились. А нынче что?альше пошла обычная риторика,
замешанная на обиде, Зубатый слушал вполуха, размышляя, как бы начать
разговор о родне. Отец же еще больше распалился.
- За сыном не усмотрел, а воспитывать меня приехал! Откуда деньги взял,
наемный труд!.. Я у тебя на развитие копейки попросил?! Нет, все сам нашел.
С помощью надежных друзей! С чего вот ты невзлюбил товарища Ершова? Что он
тебе сделал? А вон как взъелся на него!...
- Нечего пожилых людей обманывать! - Зубатый все еще чувствовал
отчуждение. - Тешить сказками...
- Сказками?! Посмотри вокруг, вот это сказка! Один за целый колхоз
работаю, - отец рассмеялся самодовольно и невесело. - Между прочим, Михаил
Николаевич вовремя шепнул, когда "Родину" начнут банкротить. И помог
кое-чем. Ты же соображаешь в капитализме, знаешь, кто устраивает банкротство
и с какой целью? Помнишь, совхоз-миллионер был?.. Только наживы эти акулы не
получили. С помощью Ершова я у них совхозное имущество из-под носа увел.
Часть имущества выкупил, часть забрал через арбитражный суд. Им крохи
достались. С волками надо по-волчьи! Они думают, лишь у них клыки с акульим
загибом. Вот откуда коровки взялись, техника. А ты грамоте учить приехал!
Чудило!
- Да, ты уже ученый, - не сразу отозвался Зубатый. - Не за тем я
ехал...
- Тогда зачем? Думал, пожалею? Вместе поревем?
- Скажи, пап, ты отца своего хорошо помнишь?
- Конечно, помню, хоть и малой был еще...
- А он что-нибудь рассказывал о своем отце? Отвоем деде?
- Мне-то что он мог рассказать?.. Знаю, мой батя из беспризорников.
Мать говорила, родителей помнил смутно. Как и я его в общем-то... А ты это к
чему спрашиваешь?
- Настала пора с родней разобраться, - уклонился Зубатый. - Мне же
через год пятьдесят... А он что-нибудь рассказывал о детстве? Откуда родом,
кто родители? Как он в беспризорники попал? Родители умерли или сбежал?т
таких вопросов отец немного потеплел и неожиданно погрустнел. Вообще-то он
не любил вспоминать прошлое и если когда говорил о своем детстве, то всегда
скупо и неохотно, мол, одна нужда, голодовка. Кроме него было еще четверо
младших, сестра и три брата, но выжили сестра, брат и он. И то потому что в
неурожайный на картошку год ушел с сестрой к чужой одинокой старухе, в село
за семьдесят верст. А в пятидесятом мать надорвалась на лесосплаве и умерла,
младших разобрали материны родственники, а его отправили в город, в школу
ФЗО.
- Кто его знает? Может, и сбежал. Мать говорила, с поезда его сняли
где-то. И поместили в детский дом. Коммунисты заботились о детях, в три года
извели беспризорность. А нынче сколько ребятишек по вокзалам живут?
- Где был детский дом? - невзирая на "лирические" отступления-,
продолжал Зубатый. - В какой области?
- По-моему, в Новгородской. Документов не сохранилось, изба сельсовету
отошла. Да и какой там детский дом? Как мать рассказывала, колония для
несовершеннолетних. - Отец вдруг спохватился. - Давай хоть поужинаем. А то
сидим, как неродные... Правда, выпить нечего, медовухи нет, пасеку давно
продал, а вина не запас, не ждал гостей. Да что-то в последнее время и не
хочется...ымыл руки под медным рукомойником и засуетился возле русской печи.
А Зубатый мысленно уцепился за название области и будто бы услышал в нем
что-то знакомое и полузабытое: кажется, кто-то уже произносил это слово -
Новгородская...
- Теоретики до конца не оценили благотворное влияние труда на развитие
человеческой личности, - рассуждал отец, собирая на стол. - Тяжелая
физическая работа притупляет чувства, практически исключает понятие радости
бытия. Это я на себе испытал. От чрезмерного труда душа черствеет,
ожесточается, человек становится замкнутым и нелюдимым. И все потому, что в
рабский превращается сам образ жизни, и включается инстинкт самосохранения -
желание выжить любым путем...идимо, таким образом он пытался оправдать
неласковую встречу с сыном, однако Зубатый всю жизнь помнил его таким и
бывало, в школьные годы, неделями не видел отца, все время разъезжавшего по
району. У него и тогда был не совсем вольный образ жизни, но при этом
существовала радость бытия, поскольку мать все время ревновала и
допытывалась у водителя, к кому он заезжал, где ночевал.
- В Новгородской области, наверное, детских домов было немного, -
предположил Зубатый, возвращаясь к разговору. - Ну, один-два. Установить
можно, если сохранились архивы...
- Что тебе архивы? Мать говорила, детдом располагался в каком-то бывшем
монастыре, - между прочим вспомнил отец, когда уже сели за стол. - И
рассказывала один случай... Там, в церкви, захоронение было, гробница
какого-то святого. Так они раскопали, достали череп и им играли.
Антирелигиозная пропаганда была... А нынче что, не играют черепами?
- Может, и фамилию дали в детдоме? По прозвищу, например?
- Фамилия родовая, - уверенно заявил отец. - И деды наши были
жестянщиками-медниками.
- Откуда такая информация? - изумился Зубатый.
- Мой батя с раннего детства запомнил стук молотка по медному листу. И
даже сам потом пробовал гнуть и выстукивать из жестянок всякие поделки. И у
него получалось! Умение выполнять какую-то работу передается по наследству,
от отца к сыну, в генах. Я отлично помню бубенчики на нашей корове, батя сам
делал...
- Значит, способности к руководству мне от тебя достались?
- Нет, - серьезно сказал отец. - Это не передается, это горбом
зарабатывается, стремлением.
- А где они жили? В городе, в деревне?
- Кто знает? Жестянщики могут везде жить. Может, какая-то промышленная
артель... Не понимаю, чего ты так допытываешься?а, вдруг вспыхнувшая
неприязнь к отцу почти растворилась, но оставалась еще некая полупрозрачная
пленка, сквозь которую трудно было смотреть открыто и говорить откровенно.
- Тебе что, не интересно прошлое? - увернулся Зубатый. - Сейчас все
опомнились и ищут свои корни...
- Ладно врать! - оборвал он. - Что-то ты скрываешь, парень. Приехал,
как с неба свалился, вроде и по Сашке горюешь, а чего-то не договариваешь...
Скажи лучше, куда тебя приставили? В Думу, в министерство?..
- Да пока никуда.
- Как так? Ты теперь в новую номенклатуру попал, на улице не оставят.
- Мне сейчас и думать об этом не хочется...
- Вижу, другое у тебя в голове... Но никак связать не могу: у человека
сын погиб, работу отняли, власть, а интересует его родня.
- Сам пока ничего связать не могу, - отмахнулся Зубатый
- Ну, как хочешь, - мгновенно отдалился отец. - Я за душу никого не
тяну.
После ужина он собрал посуду, сложил в таз, но мыть не стал: вероятно,
и в доме появилась работница, везде чувствовалась женская рука. Похоже,
вместе с расцветом хозяйства и нравы у отца поменялись, по крайней мере,
перед сном даже телевизор не включил, лишь на ходики глянул да показал на
кровать в горнице.
- Ложись там, завтра рано вставать...днако сам сразу не уснул,
ворочался, вставал и пил воду, что-то в окна высматривал. Зубатый несколько
раз начинал дремать, но от чего-то вздрагивал, ощущая беспокойство, и потом
долго прислушивался к звукам в доме. Совершенно неожиданно он обнаружил, что
не чувствует больше непривычных крестьянских запахов и одновременно как-то
незаметно исчезла эта мутная пленка перед глазами. Он полежал, прислушиваясь
к своему состоянию, и спросил негромко, в пустоту:
- А бабушка говорила, как звали твоего деда? Показалось, отец заснул -
вроде, и дыхание ровное, размеренное, и тишина в избе дремотная...
- Раз отца звали Николай Васильевич, значит, Василий, - сделал он
заключение. - А жил, скорее всего, в селе под названием Соринская Пустыня
или Пустынь, точно не знаю.
- Что ж ты раньше не сказал? - Зубатый привстал.
- Да это все приблизительно. У нас на целине агроном был, откуда-то из
Черноземья родом. Так вот он по молодости работал в этой Пустыни и говорит,
там половина населения с фамилией Зубатый. А село это вроде как раз в
Новгородской области или где-то рядом.
- Вот видишь! Уже есть где искать!
- Может, я еще что вспомнил бы, - после паузы проговорил отец. - Коль
знать, кого ты собрался искать.
- Пока сам не знаю кого. Ко мне человек приходил, старец. Не совсем
здоровый человек, будто юродивый. Моим прадедом назвался. А я его не принял,
не поговорил... Тогда их много приходило...тец так долго молчал, что снова
почудилось, спит, но вдруг скрипнула кровать и послышался совершенно бодрый
голос:
- Значит, он существует.
- Кто - он? - машинально спросил Зубатый.
- Твой прадед. Мать о нем перед смертью вспоминала. Будто отец говорил,
мол, если не вернусь, не одни на свете остаетесь. Поищите деда Василия, он
жив, люди видели. Он хоть и старый, но ведь мужик...
* * *
Он прилетел в полдень и потому, не заезжая домой, отправился на работу
с единственным желанием повидать Зою Павловну, обсудить с ней последние
новости и ехать дальше, в Соринскую Пустынь, если она еще существует. Едва
Зубатый вошел в кабинет, как следом заглянула секретарь-референт и сообщила,
что к нему идет Крюков. Желания встречаться с ним не было, но отказывать
поздно: вновь избранный губернатор уже входил в сопровождении двух своих
доверенных лиц, исполняющих обязанности помощников, телохранителей и просто
слуг. Зубатый всем подал руку, предложил сесть, однако дружки застыли у
порога, а сам Крюков прошелся по кабинету, заглянул в комнату отдыха и