Алексеев Александр. Когда боги спят

христианское капище, и на месте пожарища снова начали раскладывать
огни-сварожичи.ишь к концу пятнадцатого века в этом забытом Богом углу
появился безымянный монах-болгарин, будто бы искавший святые мощи Арсения.
Несколько лет рыскал среди язычников поганых, терпел унижения и насмешки и,
когда нашел останки своего единоверца, перенес их с мерзкой горы от капища
вниз, возвел над прахом часовенку, затем срубил келейку в устье реки Соры.
Мало-помалу сюда потянулись другие иноки, обжили место, построили храм и
вновь стали просвещать и крестить строптивых язычников. опять большую часть
просветили и окрестили, а меньшую, непокорную, богохульную и ведьмаческую с
помощью новокрещеных вывели на реку, продолбили прорубь и спустили под лед.
середине шестнадцатого, при Иване Грозном, в Соринской Пустыни насчитывалось
девятнадцать насельников, семьсот пятьдесят душ крестьян и ремесленников,
приписанных к монастырю, много скота, пушных, рыбных, смолокурных, дегтярных
и прочих промыслов. Две деревянные церкви и все монастырские постройки тогда
находились в устье, на низком, в иные годы подтапливаемом берегу. Место это
было замечательно тем, что дважды в год, весной и осенью, мимо проплывали
купеческие суда, по пути на ярмарку и обратно, а зимой из обители
снаряжались обозы с мороженой рыбой. Монастырь быстро развивался, богател, а
скоро неведомо за какие духовные заслуги избавился от вечной судьбы
заштатного, заложив каменный осьмиглавый собор, келейные палаты и
стену.реческий митрополит Паисий Лигарид, торгующий в Москве табаком (это
уже при Алексее Михайловиче), посетил отдаленную обитель, вроде бы тоже
ходил поклониться мощам Арсения, однако возвратившись, написал, что тридцать
шесть насельников ее, в основном, иноки, пришлые из разных монастырей,
пребывают в лени, рукоблудии и чревоугодии, трапезничая с утра до вечера, с
серебра и злата хмельное зелье пия. А иконы, утварь и облачение там ценности
великой, ибо украшены золотом и дорогими каменьями, которых и при дворе не
сыщешь.очно неизвестно, с какой целью писался этот донос, возможно, чтобы
призвать братию к порядку, но скорее всего, учитывая личность и авантюризм
грека, с мыслью поживиться за счет богатой Соринской Пустыни.днако ни
патриарх, ни государь навести порядок не успели: Господь сам узрел и покарал
сребролюбцев-чревоугодников смертью лютой. Наводнение случилось опять же в
страстную неделю ранней Пасхи, во вторник, и позже сплавлявшиеся вниз по
Соре купцы обнаружили полностью затопленный и смытый с лица земли деревянный
монастырь, в том числе, снесенные льдом, недостроенные каменные сооружения и
стены. Подобное наводнение, как морозы и засухи, случаются в этих краях
примерно один раз в сто лет. Кого выловили из полых вод, положили в землю
без отпевания.о монаху Митрофану, местному уроженцу, знающему характер Соры,
удалось чудом спастись, и он, раскаявшись, вывез на трех подводах и где-то
закопал монастырскую казну, всю золотую и серебряную утварь, оклады и
кресты. Приняв обет молчания, он возродил обитель с жесточайшим уставом и
абсолютным аскетизмом, только теперь на старом месте, то есть, в рощенье,
которое никогда не затапливалось. И называться он стал Арсеньев Соринский
монастырь. По преданию, сам Митрофан до пострига был ремесленником,
медником-жестянщиком и потому собрал мастеров и организовал при обители
мастерскую, где чеканили и отливали изделия исключительно из меди, презирая
серебро и золото. Торговые же пути оставались вечными, не подвластными ни
стихиям, ни, пожалуй, божьим карам, поэтому купцы на следующую ярмарку
сбросились и в течение трех лет выстроили каменные храмы, палаты и
мастерские, поскольку убоялись гнева Господня, да и не желали терять
дешевый, прибыльный товар в виде медных окладов, меднолитых икон, крестов и
прочих поделок высокого искусства и качества, ценной рыбы и мягкой
рухляди.есмотря на строгость жизни, здесь все равно что-то происходило,
потому как время от времени всех до единого насельников рассылали по другим
монастырям, а то и вовсе сажали на цепь в земляные тюрьмы, а в Соринскую
обитель посылали самых стойких духом и аскетичных иноков, чтобы по
прошествии десятка лет заменить на новых. Болтали самое разное: мол, не
выдерживают искушения бесом, не выносят строгости устава, впадают в уныние,
вызывающее помутнение рассудка и, как следствие, склонность к ереси и даже
богохульству. То им видение случится, придет какой-нибудь святой и давай
проповедовать: неверно вы молитесь, не слышат вас на Небесах, надобно
по-другому. И научит как. Иноки посчитают это за божье откровение и молятся
по-новому, то на деревья, то на огонь или на солнце. А оказывается, все это
погано и непотребно, и происходит потому, что монастырь стоит на языческом
капище, и старые боги все время вредят новым.ак или иначе, но существовала
легенда, которую многие старики помнили. Будто бы в пору расцвета
возрожденной обители, ровно за сто лет до событий семнадцатого года, пришел
некий странствующий инок проситься в общину, однако ему отказали только за
то, что весу в нем было за четыре пуда - слишком жирным показался, не
подходил для худой, изможденной братии. Тогда обиженный странник достал
мелок, начертал на железных воротах с коваными крестами пятиконечную звезду
и удалился восвояси. Говорят, этот сатанинский знак оттирали всей братией
целую неделю и так отшлифовали металл, что сияющую звезду поверх крестов
было видно еще в тридцатых, пока не заменили ворота. вот спустя ровно век -
день в день, вскоре после февральской революции, в третий день страстной
недели произошло событие, толком не объяснимое до сей поры ни атеистами, ни
церковниками: все насельники, включая послушников и даже наемных работников,
в одну ночь покинули обитель и бесследно исчезли.оринская Пустынь стояла в
священной роще, на горе, и потому местные жители, помня древние заповеди,
рядом не селились никогда, ближайшие деревни и села находились в шести-семи
километрах по берегам озера, и так получилось, что всю страстную неделю
никто в монастырь не приходил, поэтому исчезновение монахов обнаружилось,
когда народ стал подтягиваться ко всенощной службе. Каменная обитель с
крепостными стенами стояла, как покинутый командой корабль. Все было
оставлено так, словно иноки вышли на минуту и сейчас вернутся, еще некоторые
лампадки горели, а все требники в соборе оказались открытыми на отходной
молитве. Это обстоятельство родило страшные слухи о массовом самоубийстве.
Будто бы кто-то видел, как насельники, послушники, престарелые безродные,
жившие при монастыре, приходящие работники и мастеровые - все, кто был в тот
час в Пустыни, цепочкой вышли на лед озера и разом прыгнули в майну.ыло и
следствие, но толком проверить ничего не удалось, поскольку наступили такие
времена, что событие это растворилось, будто капля в море. Монахов и
исчезнувших вместе с ними мирских людей никто больше не искал и нигде они не
объявлялись.днако с тех пор о Соринской обители, точнее, об этой горе, снова
утвердилась слава проклятого места, и окрестные жители несколько лет
опасались даже приближаться к монастырским стенам. Рассказывают, до середины
двадцатых все стояло опечатано еще царскими следователями и в том виде, как
было в памятную страстную неделю, разве что масло в лампадках выгорело.
Новая власть во все религиозные страхи не верила, добралась наконец до
лесного угла и приспособила пустующий и совершенно целый монастырь под
колонию для беспризорников. Шпана, собранная с вокзалов трех губерний, жила
здесь под замком и по правилам, пожалуй, более строгим, чем монастырский
устав, однако портить и разрушать предметы культа не воспрещалось в связи со
всеобщей борьбой против религиозных предрассудков. По крайней мере, за это
не наказывали, и бывало, поощрялись такие игры, как например, соревнования
по метанию камней в настенные фресковые иконы, которых было множество на
храмах и часовнях. Конечно, раскапывать могилы никто не учил, но никто не
учил и уважению к праху предков, потому первое надругательство порождало
второе.начала вскрыли раку и растащили мощи святого Арсения, затем,
воспитывая в себе силу воли, а заодно с надеждой отыскать золото и
драгоценности, разрыли все могилы, где лежали кости игуменов и монахов. В
захоронениях именитых людей, кто жертвовал на монастырь, кое-что находили,
чаще золотые и серебряные крестики, перстни, кольца и цепочки, которые
превращались в валюту - через караульных покупали табак и самогонку. Время
от времени устраивался шмон, охрана все отнимала и забирала себе - потому и
смотрела сквозь пальцы, как гробокопатели по ночам роются на монастырском
кладбище или долбят стены и полы в храмах. По мере перевоспитания некоторых
беспризорников отпускали на работы за ворота и без конвоя, поэтому в течение
нескольких лет перекопали все могилы и на приходском кладбище. Пока
существовала колония, жители ближайших деревень на топорах спали, с
сумерками девушек и молодых женщин запирали в амбарах и спускали собак.се
закончилось в тридцать третьем году, неожиданно, странно и страшно, причем,
опять в ту же страстную неделю, по уверениям местных жителей, в четверг.
Событие это иначе, как божья кара, не воспринималось, а все остальное уже
как следствие наказания. Скорее всего, воспитанники вскрыли могилу человека,
умершего от сибирской язвы, либо от еще какой-то неясной и очень похожей
болезни. В течение нескольких дней колония превратилась в госпиталь,
воспитанников в больницы не вывозили, вдвое усилили караул и пытались лечить
на месте. По словам редких очевидцев, мальчишки на глазах превращались в
скелет, в живую мумию и сгорали за два-три дня. К страстной субботе в живых
не осталось ни одного. Погибли и охранники, в основном, жители окрестных
деревень, которых тоже не выпускал из колонии специальный отряд ОГПУ. Потом
приехали люди в газовых масках, собрали всех умерших и закопали в одну
братскую могилу, залив ее сверху полуметровым слоем бетона. Сам монастырь
обработали какой-то вонючей, едкой жидкостью, заперли ворота и повесили
табличку - опасная зона. Около месяца здесь стояла охрана, после чего все
уехали, и Соринская Пустынь надолго превратилась в пустыню. Приходили сюда
лишь на приходское кладбище, и то со страхом озираясь на замшелые стены.
монастыре вспомнили ровно через одиннадцать лет, в сорок четвертом, когда
появилось много пленных. Содержали здесь только солдат и офицеров СС,
вероятно, полагая, что они все вымрут. Но удивительное дело, за два года
существования секретного лагеря военнопленных от болезней не умер ни один
немец, говорят, только здоровели, работая на свежем воздухе - рубили и
сплавляли лес по Соре. Ходили они практически без конвоя, трудились на
лесосеках вместе с колхозниками, и ничего особенного не случалось, если не
считать, что все немцы были немного не в себе - играют, бегают, хохочут, как
дети. По некоторым сведениям, они первыми нашли жилище, а точнее, убежище
иноков и мирских, покинувших монастырь еще в семнадцатом году. Будто деревья
валили по склону высокой горы, а снегу было по пояс, и глядь - из земли
парок вьется. Подумали, берлога медвежья, и попятились, но тут снег
разверзся и встал высокий, белый старик с крестом. Немцы обмерли от страху,
шевельнуться не могут, а человек спрашивает:
- Кто вы, люди?
- Немцы.
- Почему вы здесь?
- Мы военнопленные!
- А что, - спрашивает старик, - война еще не закончилась?
- Не закончилась, - говорят, думая, что он говорит о Второй мировой, а
на самом деле старик имел в виду, конечно, Первую.
- На чьей же стороне перевес?
- На вашей, - отвечают. - Ваши уже к Германии подходят.
- Ну, тогда ступайте с миром, - и будто крестом их перекрестил. - Да
больше не воюйте.
Будто после этого все они и стали вести себя, как ребятишки малые: и
солдаты, и офицеры: в прятки играют, в догонялки или в жмурки - одному
завяжут глаза, он и ловит других. А поймает, все хохочут до упада.тало
известно об этом от одного колхозника, который рядом работал и все видел.
Только в эту байку, напоминающую анекдот, мало кто верил, ибо все сразу
задавали вопрос: на каком языке говорили немцы со стариком?
Когда же власти решили рядовых эсэсовцев отпустить домой, а офицеров
перевести куда-то в Сибирь, в другой лагерь, произошло событие редкостное:
солдаты отказались ехать в Германию, все поголовно. Они просили власти
оставить их в СССР и обязательно в этом месте, мол, готовы выполнять любую
работу и даже сидеть за колючей проволокой, только чтобы жить в Соринской
Пустыни. Говорят, словно больные сделались, разделись догола, в ноги
начальникам кидаются, умоляют, плачут, волосы на себе рвут. НКВД заподозрило
какой-то заговор, рядовых вместе с офицерами погрузили на баржу, зацепили
буксиром и утащили куда-то вниз по течению.
Скоро сюда нагнали ссыльнопоселенцев - ворье, мошенников, растратчиков
и прочую мелкую сволочь. Они сами срубили несколько бараков, а крепостные
стены и ненужные каменные постройки начали разбирать на кирпич, который
грузили на баржи и сплавляли по реке. И вероятно, находили какие-то
ценности, замурованные в кладку, да еще местные нарассказывали сказок про
борьбу Митрофана с золотым тельцом - короче, снова началась
кладоискательская лихорадка. Еще раз перекопали не только могилы, но и всю
монастырскую территорию и ближайший лес, где до сих пор остались глубокие
ямы и траншеи. Подбирались даже к братской могиле беспризорников, бетон
долбить пробовали, но комендатура выставила часового с винтовкой. По
преданию игумен схоронил казну и утварь между двух больших камней и сверху
поставил третий, заклятый камень: ежели кто сдвинет его с места, тотчас
поражен будет гневом божьим. Так вот, на десяток километров вокруг, где
находились похоже расположенные камни, все было перерыто, а некоторые
подозрительные валуны расколоты на части древним способом: вокруг разводили
костры, нагревали, а потом лили воду.сыльнопоселенцы тоже обнаружили в
шестнадцати километрах от Пустыни ушедших из монастыря насельников. Шли
кладоискатели в поисках этих трех камней по лесу и вдруг заметили два
огромных валуна, а между ними еще один, небольшой, если тронуть, то
шевелится. Встали возле, никто свернуть этот камень не решается, боязно:
вдруг правда заклятый? Тогда один ворюга, лихой парень, отчаянный, говорит:
я столько нагрешил, столько людей бритвами порезал, что мне в рай никак не
попасть, а в аду-то все равно. Взял стяжок ну и столкнул камень. Под ним лаз
оказался, такой узкий, что человеку не пролезть, а среди них заморыш был,
его кое-как и втолкнули в дыру. горе оказалась глубокая пещера, эдак метров
в двадцать, с ответвлениями и крохотными каморками - вроде монастырь
пещерный! Заморыш поплутал по ходам и обнаружил там восемь человек, все
старики, многие из которых уже слепые от темноты. Куда еще можно спрятать
драгоценности? Только сюда, здесь они лежат! В благородство воровских
законов заморыш не верил, подумал, вынесу им золото, а они сразу меня и
порешат! Вышел наружу и сказал товарищам, мол, нету там ничего и ходить
опасно, земля над головой шевелится. Они не поверили, попробовали раскопать
вход пошире, но внутри что-то обрушилось, одному камнем по голове ударило, и
воры ушли восвояси, в других местах искать. А заморыш потом вернулся, залез
в пещеру с пиковиной, хотел монахов пытать, чтобы золото выдали, но с ним
что-то сделалось: нож упал и рука тотчас высохла, как щепка. Он другой рукой
ножик поднял - и другая плетью. Так испугался, что кое-как выбрался на свет
и бежать. Товарищи спрашивают, где был, что с руками? Он говорит, баланом
ударило...олжно быть, клад так и не нашли, поскольку никто из
ссыльнопоселенцев насмерть поражен не был. Случилась другая напасть, чему
поверить было очень трудно, даже если рассказывали самые правдивые
рассказчики. Будто в ночь с четверга на пятницу страстной недели у всех
воров, как у того заморыша, напрочь отсохли руки, у мошенников вылезли из
орбит и вытекли бессовестные глаза, у растратчиков, словно у ящериц хвосты,
отпали языки, которыми они слюнили пальцы, чтобы отсчитывать себе казенные
деньги, а вся прочая сволочь оглохла и онемела. Это им такое наказание было.
Куда дели последних сидельцев монастыря, неизвестно, говорят, развезли по
больницам, некоторых родные забрали, кто милостыню просить пошел или просто
сдох под забором. Но с тех пор никого сюда не присылали, в обоих каменных
храмах законопатили окна и двери, оборудовали вентиляцией и устроили
межколхозное семенное зернохранилище. Говорят, рожь и ячмень засыпали прямо
через световой барабан специальным погрузчиком, набивали храм под завязку,
закрывали, и зерно до посевной не только не портилось, но и втрое повышалась
урожайность.днако в первый год, как только в храмы загрузили зерно, пришел
какой-то старик, походил вокруг, посмотрел, а потом подошел к кладовщику и
спрашивает:
- День-то сегодня какой?
- Вроде, четверг, - говорит тот.
- А завтра, выходит, суббота?
- Что ты, пятница!
- Да нет, - возразил старик. - Пятница уже была, теперь будет суббота.
И ушел. Кто такой был, откуда? Говорят, все время кто-нибудь приходил,
являлся, грезился - место такое.тот разговор вспомнили спустя семь лет, а
тогда забыли за ненадобностью. И по-прежнему дивились бы чуду местные
агрономы, зарабатывая ордена, но перед самой посевной, в субботу, тот же
самый кладовщик разговелся немного раньше Пасхи, напился и не закрыл на
кровле продыхи. А начался сильнейший весенний ливень, вода с крыш потекла на
зерно, которое довольно быстро разбухло и разорвало храмы снизу доверху.
Часть стен упала, часть осталась стоять с опасным креном. Кладовщика
арестовали, на допросах он вспомнил о старике, да только мистику во внимание
не приняли и его посадили. Испорченное семенное зерно стали возить скоту, но
коров пучило от такого корма, начался падеж и потому терриконы ячменя среди
устоявших стен проросли и превратились в сырье для солода. Местные мужики
кинулись к монастырю варить пиво, поначалу, говорят, возили его по деревням
двадцативедерными кадками, но однажды стена рухнула и задавила сразу трех
колхозников, отцов больших семей, кормильцев. После этого начальство
пригнало бульдозеры, которые за два дня столкнули проросший ячмень в озеро.
будто этот же старик, очень похожий на того, что в пятьдесят третьем
молодому Василию Федоровичу попадался, снова появился в Соринской Пустыни,
лет семнадцать назад видели. И многие его вспомнили, даже заговорить
пытались, дескать, постарел ты, а он ходит и будто не видит никого. Походил
по улицам, во дворы заглянул, а потом погрозил пальцем и сказал:
- Вот погодите, будет вам и воскресенье!ту его фразу до сих пор никто
растолковать не мог, одни считали, к добру, мол, наконец-то наступит
воскресение, другие же ничего хорошего не ждали...
* * *
По скупым воспоминаниям последнего инока Илиодора и в явно
приукрашенной передаче его рассказов Василием Федоровичем, побег
монастырской братии и мирских из Соринского монастыря в ночь со вторника на
среду страстной недели семнадцатого года произошел следующим образом: как
всегда около четырех утра монахи готовились к службе в летнем Ильинском
храме, а по уставу все находящиеся в обители люди обязаны ходить на службу
вместе с иноками и стоять от начала и до конца. Так вот, к этому времени
возле церкви было уже человек десять мирских - мастеров-жестянщиков,
работавших при монастыре, да и монахи подтягивались из своих келий, как
вдруг земля под ногами вздрогнула, со стен храма посыпалась пыль и
штукатурка и разом погасли зажженные свечи, лампадки и послышался низкий,
утробный гул. Вначале никто ничего не понял, и келарь снова начал возжигать
огонь, но через минуту у него под ногами зашевелился каменный пол, а в
алтарной части вообще начал вспучиваться мыльным пузырем. Все, кто был в
храме, с ужасом и молитвой на устах выскочили на улицу, земля содрогалась, и
люди едва держались на ногах, началась паника и беготня, многие попадали на
колени, помня, что страстная неделя в монастыре уже не раз была поистине
страстной. В это время кто-то и увидел сквозь распахнутые двери Ильинской
церкви свечение в алтаре и первым крикнул - знамение!
Тут и пошло - знамение! явление! откровение! Кто-то даже Богородицу
узрел в виде Владимирской иконы. Теперь все на колени встали перед храмом,
побежали за настоятелем, престарелым Паисием, взяли под руки, подвели к
трясущемуся храму, кричат в уши:
- Свет! Свет сияет!аисий однако почему-то свечу попросил и один, без
поддержки, на негнущихся ногах пошел в двери. Монахи и мирские замерли от
божьего страха, многие, говорят, на глазах поседели, многие мирские, духом
слабые, взывали к Небу с жалобами, мол, почему на меня кару послал, ведь
дети малые остаются - хорошего никто не ждал. А Паисий вошел в храм, и все
нет и нет его, тут и земля перестала трястись, только гул слышится да ветер
начался сильный, с вихрями. Люди стоят на коленях, каждый сам по себе,
словно перед страшным судом, каждый за свою душу молится, а среди братии был
старец один, Азарий, тихий, немощный и нрава кроткого, тут же встал с колен
и говорит:
- Да полно смерти ждать! Пора идти Паисия выручать. Благословите,
братья.го благословили, и он вошел в храм вторым И опять нет и нет, полчаса
прошло, час, уже совсем рассвело, ветер поунялся, и люди немного обвыклись,
головами завертели, перешептываться начали. Здесь и появились на паперти
Паисий с Азарием, и от вида их все обмерли: стоят, как два молодца, спины
выпрямились, плечи расправились, оба с непокрытыми головами.ут настоятель и
объявил:
- Боги уснули. Камень из недр земных поднялся!
А все знали пророчество Арсения, устрашились, сбились в кучу, будто
овцы в непогоду.
- Что же нам делать? Что будет, Паисий?!
- Беззаконие будет, срам великий да омерзение. А посему должны мы
немедля уйти с поганого места в земляные пещеры, как первые христиане, дабы
веру сберечь, покуда спят боги.е только мирские, но и иноки, люди в духовных
делах опытные, будто зачарованные, слушали настоятеля и потом, по желанию, в
храм заходили, чтобы узреть, что в алтаре, где престол стоял, теперь стоит
круглый камень в сажень величиной и от него свет исходит. Прикоснешься к
нему - все болячки вмиг заживают, старые кости молодеют, да ведь сила-то эта
не чистая, поганая! Тут и убеждать никого не пришлось, побежали за
настоятелем в глухие леса, можно сказать, в нательных крестиках - ни
требника не взяли, ни свечечки, ни инструмента какого.ще царские следователи
и некоторые опытные люди, говорили, что подобные явления на высоких берегах
рек и озер случаются, что бывают оползни и сбросы, когда часть суши
опускается вниз и наблюдается нечто вроде землетрясения и что еще чаще
бывает - камни выходят на поверхность, выдавленные мерзлотой, дескать, когда
на полях они каждую весну оказываются - неудивительно, а тут за явление
приняли. Даже приезжавший со следователями архиерей придерживался той же
точки зрения и еще обругал исчезнувших насельников, мол, суеверны они,
поверили в легенду и выдумку. Однако никто и никак не мог или, скорее, не
хотел объяснить, почему камень совершенно круглый, на нем имеются
начертанные лучи, расходящиеся от центра, а по краям двенадцать углублений в
форме чаш и какие-то надписи.ледователи забрали камень, как вещественное
доказательство, утащили его лошадьми к причалу, а там погрузили на баржу и
куда-то повезли. Но ниже деревни Иловатой ни с того ни с сего дно у
деревянной баржи треснуло, языческая святыня вывалилась и ушла на дно. Где
именно, никто не знал, поскольку баржа еще долго плыла, покуда совсем не
затонула.ноки же вместе с мирскими прибежали к горе, которая прежде названия
не носила и впоследствии была именована Паисием горой Сион. Руками и палками
отрыли сначала яму малую, сгрудились там и просидели с молитвами до светлого
Воскресения, а тут с раннего утра дождь пошел, земля разбухла, и пещера
начала заваливаться, двух человек засыпало, остальные едва выскочить успели.
Вот тогда зашли с другой стороны, отыскали подходящее место и отрыли новую,
а чтобы незаметно было, землю уносили за версту, как китайцы, в корзинах на
коромыслах. Живут так месяц, другой, третий, немного отошли, одумались и
появились сомнения, мол, зачем мы из обители-то убежали? Хорошо ли это -
бросать намоленное место, в земле жить, хвоей да корой питаться? Да и что
значит - боги уснули? Ведь говорят, Господь не дремлет? В общем, смута
началась, брожение, мирские стали проситься домой, дескать, вы тут
разбирайтесь, а нам к семьям надо, детей кормить. Иноки их не отпускают,
однажды ночью связали всех и закрыли в земляной келье, мол, вы свидетели,
пойдете по миру, безумные, и разболтаете, понесете ересь в народ. еще
всеобщее подозрение возникло, с чего это Паисий с Азарием, из опоганенного
храма выйдя*, вдруг распрямились и помолодели? До сей поры самые энергичные,
хотя только воду пьют? Короче, призвали настоятеля к ответу, а он сказать
толком ничего не может, даже среди монахов дискуссия возникла по поводу сна