Андреев Олег. Отель

   И теперь это кончилось.
   Чарли держалась последние минуты на каком-то автопилоте. Она все делала трезво и расчетливо. Сначала дело, а потом эмоции, но именно за эту трезвость она себя сейчас ненавидела. И ей было стыдно вдвойне. Во-первых, потому, что на родине за эту ненависть ее посчитали бы сумасшедшей, а во-вторых, она так и не решилась дать волю чувствам. Она уже не была американкой, но и не стала русской.
   В первые минуты Чарли решила, что настрадается вдоволь, когда окажется одна, никому не покажет своих слез. Но вот теперь она одна, а слез нет. Она не может плакать. Внутри все замерло, болезненно застыло, и не рвется наружу крик, не катится слеза.
   Она знала, знала, что так будет. Знала и толкала его в спину: давай решай, с кем ты? Он решил. И это его убило.
   Нет, не абстрактное «это» и даже не конкретно чеченцы. Она убила его.
   Чарли мучительно вспоминала хоть один американский фильм, в котором могла бы найти ответы на свои кричащие вопросы, – не было таких фильмов. Все, что раньше казалось ей глубоким и тонким, сейчас виделось тупым, мелким и примитивным. И даже ее любимый «Основной инстинкт» выглядел теперь только ловкой поделкой.
   А без ответов она не могла. Она действительно сойдет с ума, если не поймет, что ей делать дальше, как жить, быть и стоит ли дальше быть?
   Чарли и не подозревала, что извечными вопросами русской интеллигенции как раз и были – кто виноват? что делать? быть или не быть?
   Эту страну можно любить, можно ненавидеть, можно не обращать на нее внимания, но эта шестая часть света таит в себе какую-то непостижимую загадку. Всем так хочется попроще, а Россия говорит: ой, ребята, все так сложно.
   Так вот что это – загадочная русская душа.
   Чарли почувствовала ее первые признаки в себе давно, а сейчас с удивлением обнаружила, что эта душа в ней не мучает ее, а, наоборот, несет утешение, правда какое-то странное утешение. Душа подсказывала ей, что страдания – это хорошо, что человек вообще живет для страданий, а не для радости.
   Чарли взглянула на икону, когда-то подаренную ей Метью. Ну конечно, у Богоматери такое мученическое лицо. Вот в чем смысл. Русские любят беды, они их зовут, они их приманивают. И с этим ничего не поделаешь.
   Чарли упала головой на стол и расплакалась.
   Слезы лились легко и светло. И ей становилось легче. Ей становилось почти что хорошо.
   Ведь только в России говорят: поплачь, легче станет.
   Звякнул на столе селектор.
   Чарли неохотно отвлеклась от своих слез.
   – Госпожа Пайпс, – послышался голос Карченко, – господина Калтоева выносят. Вы не хотите… попрощаться?
   – Сейчас иду, – ответила Чарли. Еще пять минут назад она и не подозревала, что может произнести эти слова.
   А теперь сказала просто и естественно. Горе надо пить до конца.

Глава 64

   Шакир был весел, как бывают истерически веселы смертники. Впрочем, он не разбирался в своем веселье, да и вообще рефлексии ему были чужды и даже не известны. Какое-то чутье охотника, горца вело его по жизни. Он знал две очень простые истины: слова ничего не стоят, но приносят большие деньги. И еще: смерть решает все вопросы.
   Когда-то, когда из автопарка, где он работал секретарем парторганизации, увольняли водителя за проявление религиозных и националистических чувств, Шакир усвоил первую истину. Несчастного водилу он знал хорошо. Был на его свадьбе, тот нередко подвозил его домой. Они говорили о Чечне, о чеченском народе, о его страданиях. И Шакир напитывался чувством обиды за себя и своих соплеменников.
   Но когда готовили партсобрание, на котором ему предстояло выступить с обвинительной речью, он вдруг понял, что не сможет. Парня гнали ни за что. Тот был чудаком – на закате, что бы там ни происходило, он выходил во двор, стелил коврик и совершал намаз. Если ехал – останавливал машину, если сидел на совещании – выходил, если разгружал машину – бросал все. Шакир позвонил накануне в райком и сказал, что болен, не сможет провести собрание.
   Райкомовский секретарь ему не поверил. Он долго выслушивал Шакира, а потом сказал:
   – Ты не понимаешь, да? Это политическое дело. Это не игрушки. Тебя никто не просит стрелять в него. Ты просто встанешь и скажешь.
   И эти слова показались Шакиру удивительно мудрыми. Действительно, ну что такое слова – какой-то мгновенный звук. Вот они были, и вот их нет.
   Он выступил на собрании, он заклеймил водителя. А потом пошел к нему домой и сообщил о своем открытии – это же были просто слова, пусть тот не обижается. Когда все стало позволено, Шакир первым выбросил свой партбилет, потому что и это была просто бумажка, просто пустые слова.
   Сначала он возил в Нальчик цистерны с краденым бензином, потом уже за него это делали другие, а он был вторым в этом прибыльном деле. И вот тогда на трассе появился милиционер, который стал сильно досаждать бизнесу Шакира. Есть же такие идиоты. Ему пытались давать деньги, а тот упирался. Ему грозили, а он еще злее становился.
   И тогда Шакиру посоветовал его начальник:
   – Убери его.
   Шакир испугался. Он никого никогда в жизни не убивал.
   На неделю заперся на своей даче и сидел как бирюк, мучительно соображая, что же делать?
   Советовался со своими ребятами, но и те видели один выход – вредного милиционера надо убить.
   – Я не смогу, – сказал Шакир начальнику. – Я не убивал никогда.
   – Ну и что? Тебя никто не просит резать его ножом, отрубать голову, ты просто выстрелишь в него – и все. Ты что, боишься, что тебя поймают?
   Нет, этого Шакир не боялся. Что-то, впрочем, мучило его. Он не знал этому названия, но, может быть, это была совесть.
   – Смотри, – сказал начальник, – курицу ты убиваешь, барана убиваешь. Тебе не страшно, хотя крови много. А почему? Потому что так нужно тебе. Этого мента нужно убить, понимаешь? Нет разницы.
   И это тоже показалось Шакиру очень мудрым. Если нужно, то в чем дело?
   Он поехал ночью к посту ГАИ и выстрелил в милиционера. Потом оказалось, что убил одним выстрелом. Почему? Да потому что так надо было.
   Через три месяца он убил своего начальника. Тот сам научил его.
   Сейчас он считал, что надо убить Чарли, но уже не он будет это делать – тот американец в подземном переходе был последним. Не потому что Шакир боялся, он по-прежнему ничего не боялся. Он считал, что это уже должны делать другие. Пусть привыкают.
   Банкет был для него большим испытанием. Как только начались танцы, он ушел.
   Вот теперь они сидели вчетвером, пили коньяк и смеялись.
   – Знаешь анекдот? – спросил Арслан. – Чеченец приходит к русскому попу и говорит…
   – Э-э, кончай, – сказал Шакир. Он терпеть не мог анекдоты. Он их просто не понимал. – Анекдоты только бабы рассказывают. Ты баба, да?
   – Я не баба, – набычился Арслан.
   Он встал, снял майку и показал свои мускулы. Это действительно был серьезный аргумент. Волосатая грудь, бугры мышц и несколько шрамов.
   – Э-э, подумаешь, – воздел руки Махмат. – А ты так можешь?
   Он взял тяжелый стул за одну ножку и легко поднял его.
   – А ну давай, – приказал Шакир.
   Арслану это тоже не стоило больших усилий.
   – А давай на руках! Кто – кого, а?
   Махмату хотелось реабилитироваться после сегодняшнего позорного случая. Когда их двоих с Арданом уложила какая-то пигалица. Себе он поклялся, что зарежет ее. Но это завтра, а сегодня он чувствовал, что его соплеменники в душе посмеиваются над ним.
   – Давай! – закричал Арслан. – Хоть вы все против меня.
   Шакир налил себе еще коньяка. Ему нравились мужские игры.
   Махмат выдвинул на середину комнаты журнальный столик и упер локоть мощной руки в столешницу.
   Арслан не заставил себя ждать.
   Двое мужчин вцепились в руки друг друга и изо всех сил старались положить ладонь соперника.
   Жилы на шеях у них вздулись, лица раскраснелись, глаза налились кровью.
   Они громко рычали, ругались, но никто не сдавался.
   – Э-э, это что! – сказал Ардан, которому надоело смотреть импровизированный армрестлинг. – А если бы это был не стол, а печка. Кто бы первый сдался.
   Идея показалась чеченцам заманчивой. Они обожали острые ощущения.
   – Пошли на кухню! – закричал Арслан.
   – Э-э, зачем кухня? – засмеялся Шакир.
   Он отодвинул соплеменников от стола, щедро полил столешницу коньяком и чиркнул спичкой. Стол загорелся голубоватым пламенем.
   – А ну! Давай!
   Оба противника зарычали еще громче и с грохотом опустили локти на столешницу.
   Волосы на руках сгорели в мгновение. Но чеченцы не убрали рук, они кричали от боли, но давили и давили. Коньяк догорал, поэтому Шакир плеснул еще.
   – Давай! – закричал он. – Аллах акбар!
   И в этот момент в номер постучали.
   – Кто? – спросил Ардан, потому что был ближе всех к выходу.
   – Это электрик, – ответили из-за двери. – У вас что-то с проводкой. Разрешите посмотреть.
   И Ардан открыл дверь.
   Первым же ударом его сшибли с ног омоновцы и в эту же секунду ввалились в номер густой матерящейся толпой.
   Но все же они замешкались.
   Арслан успел опрокинуть на вбежавших горящий стол и бросился к пиджаку, где у него был пистолет.
   Махмат ловко откатился в сторону и уже палил из оружия.
   А те разнесли стол очередью из автомата и всадили несколько пуль в Арслана.
   Ардан пытался уползти, но здоровущий омоновец придавил его коленом к полу и зарычал:
   – Лежать, сука, лежать!
   И двинул прикладом о затылок.
   Через минуту все было кончено. В комнате стоял дым, гарь, дышать было нечем. Махмат сам поднял руки, как только у него кончились патроны. Его несколько раз пнули ногами в живот, в лицо и в пах. Он свалился как мешок, и на него тут же нацепили наручники.
   Омоновцы коваными ботинками кое-как затоптали тлеющий стол и вытащили чеченцев из комнаты…
   Чарли откинулась на спинку стула. Ну вот и все. Она этого долго ждала. Теперь все кончено. Телекамера бесстрастно фиксировала пустой номер, забитый густым дымом, в котором еле различались предметы. Теперь здесь понадобится ремонт. Но сначала она прикажет сжечь всю мебель, все ковры, все портьеры, уничтожить все, чего касались грязные руки ее врагов.

Глава 65

   Роман хрустел салатом, приготовленным Наташей. После секса он всегда чувствовал голод и, ничуть не смущаясь, ел. Голод, считал Роман, самое унизительное человеческое чувство, и его надо утолять при первой же возможности. Это жажду можно перетерпеть, похмелье. Только голод может вывести человека на улицу с протянутой рукой. Только голод может заставить есть человечину.
   И он хрустел.
   Наташа наблюдала за ним. В его манере поглощения салата было что-то сексуальное. Правда, когда он ел мясо, выходило еще увлекательнее.
   На стенной панели вызова загорелся красный индикатор и тихо, но противно запикал зуммер. Это была пожарная тревога.
   Современные исследования показали, что нет нужды в очень громком сигнале, так как он вводит в паническое состояние и скорее отрицательно действует на поведение людей. Лучше подобрать определенную частоту, которая разбудит и мертвого, чем сеять панику.
   – Роман, что это? – спросила Наташа.
   – Это тревога. Пожар, когда что-то горит, – сказал Роман, доедая последнее и вытирая салфеткой губы. – Скорее всего, мисс Пайпс хочет показать акционерам, как работают мои ребята.
   Он надел фирменный френч и педантично застегнул его на все пуговицы.
   – А у меня ребята что надо. Не промах. Уже все на местах согласно боевому расписанию.
   Он пригладил волосы.
   Наташа подошла к окну, и в ее памяти на всю жизнь запечатлелся момент столкновения на площади двух машин. Одна из них мгновенно вспыхнула. Из нее вывалился чернокожий и бросился открывать заклинившую дверь с другой стороны.
   Тот, кого старшая горничная приняла за негра, был белым. Просто все лицо его заливала кровь от удара о рулевое колесо.
   – Ромка, смотри, негры столкнулись, – позвала горничная жениха.
   Роману хватило одного взгляда, чтобы все понять. Перед отелем стояла небольшая толпа человек двадцать, и только часть ее обратила внимание на аварию. Остальные же смотрели на отель вверх и левее. Это означало только одно: там происходило нечто более страшное и захватывающее.
   – Наташа, это пожар! Быстро известить жильцов! Собери девок – и вперед! Без паники, только без паники…
   И он уже выскочил из кабинета, на ходу доставая мобильник.

* * *

   Прозвучали последние аккорды «Аиды». Долтон и Вера Михайловна поднялись с мест и двинулись к выходу.
   – Я вам очень благодарна за сегодняшний вечер, – произнесла бывшая гардеробщица.
   – Немного же нам надо для счастья, – заметил Рэт.
   Если бы он знал, как немного. Вера Михайловна вспоминала свое «настоящее» счастье, когда ухитрилась занять место в метро. Если бы Рэт об этом знал, он бы принял ее за убогую.
   Рэт старался вести светскую беседу все это время. Очень боялся, что разочарует свою спутницу. Но Вера Михайловна была так увлечена происходящим, что все старания Рэта пропали почти даром.
   – Если вы так запросто достали места на спектакль в Большой, значит, не бывает затруднений и с Карнеги-холлом?
   – Вы издеваетесь надо мной? Я был там всего два раза, и то по большой просьбе и дабы не обижать Фрэнка.
   – Какого Фрэнка?
   – Синатру, – соврал Рэт.
   И снова завел разговор об одиночестве. Дескать, в свободное время он занимается своими бабочками в кабинете, но это же не заменяет человеческого общения.
   – Вот так целыми вечерами сижу дома.
   – Или в пивной за кружкой хорошего пива?
   – Бренди, – буркнул Рэт, сделав вид, что обиделся разоблачению, но тайно радуясь проницательности собеседницы. – А знаете что, давайте еще погуляем? Совсем немного. Потом я отвезу вас домой на такси и отправлюсь на холодные гостиничные простыни.
   – Последний раз я гуляла с мужчиной ночью… Погодите… Нет. Это было тысячу лет назад. В другом мире. Когда я была, наверное, и не я, а что-то другое. Не слишком ли много положительных эмоций за один день? Жизнь – она ведь полосатая, как матрас. За светлой полосой должна наступить темная.
   – У нас матрасы в цветочек, – сказал Рэт с радостью.
   – И что, никогда не видели в полоску?
   Рэт отрицательно покачал головой.
   – Надо же, сплошной праздник.
   – А в детстве у меня было индейское одеяло… Такое из кусочков.
   – Господи, и у меня было точно такое же.
   – Откуда у вас индейцы?
   – Из деревни… То есть я хотела сказать, деревенское одеяло. Его няня привезла.
   И вдруг оба расхохотались.
   – Что это мы с вами все на постельные темы после великого Верди…
   – Потому что вы мне нравитесь, – сознательно брякнул Долтон и замер в ожидании пощечины.
   Но пощечины не последовало.
   Вера Михайловна отвернулась и покраснела, а про себя подумала: Золушка, ну форменная Золушка за пятьдесят и принц… Сколько ему?

* * *

   Когда омоновцы увезли чеченцев, Карченко еще раз просмотрел запись из злополучной комнаты.
   Ну так и есть!
   Надо было срочно вернуться в номер чеченцев. Там остались кое-какие незавершенные дела.
   В холле к нему приклеился маленький контролер, но теперь Карченко точно знал, что тот – не «голубой», и былой неприязни уже не испытывал.
   Пэт был порядочно пьян. Он стоял у злополучной афиши с полуобнаженной девицей и перечнем услуг спортивно-оздоровительного комплекса. Его тоже мучил вопрос, почему на афише девица есть, а в жизни и в услугах нет. Пэт остался один, Рэт, кажется, нашел себе даму, а вот ему скучать? Почему в афише есть, а в жизни?..
   Валерий торопился, и, на счастье, из ресторана вышла Светка. Карченко знал о роде ее занятий и относился к этому спокойно. Когда сегодня Чарли выволакивала ее из зала и передавала его подчиненным, только он, Карченко, спас Светку от каталажки.
   Во всех странах мира службы, занимающиеся конфиденциальными операциями или охраной, использовали жриц любви в собственных целях.
   Он поманил проститутку пальцем.
   – Ну, что хотите мне сообщить, господин главный шпион? – довольно нагло спросила Светлана.
   В другое время и при других обстоятельствах это никогда бы не сошло ей с рук, но теперь Валерий спешил:
   – Займись этим придурком, и чтобы он больше не путался у меня под ногами.
   Он бросил ей ключ от специального номера, так как знал, что номер лжегеев прослушивался, а сам наконец прошел к лифтам и нажал нужную кнопку.
   Света пожала плечами и положила ключ в карман. Она и не собиралась заниматься контролером. Она ждала своего старика. Тот расплачивался в баре. А дальше у них будет, как выразился Пайпс, романтическая ночь.
   Лифт тем временем понес Карченко вверх, но тут запикал сигнал, на панели загорелась красная лампочка и надпись, возвещающая об остановке по техническим причинам. Одновременно с этим из динамика спокойным и деловым голосом диктор зачитал инструкции о том, как действовать в сложившейся ситуации.
   Голос перечислил все возможные пути выхода из здания отеля, затем продублировал на английском, немецком и французском языках, но Валерий его уже не слышал. Кабина остановилась между этажами, двери отключились, и особого труда открыть их не составляло. Карченко подтянулся и оказался на четвертом. Из соседнего лифта доносились призывы о помощи.
   Он раздвинул двери и там, но кабина большей своей частью находилась на уровне третьего этажа, и втащить людей к себе он практически не мог. Карченко крикнул им, чтобы выбирались этажом ниже.
   Электричество вырубилось. Осталась одна радиотрансляция.
   Он сразу понял, что это пожарная тревога, но где горит, еще не знал. Это предстояло выяснить. Он набрал на мобильнике экстренный вызов.
   – Где горит? – спросил он не представляясь, и в этом не было нужды: его голос узнали.
   – В районе четвертого. Где ты находишься? – узнал он голос Костика из своей команды.
   – На четвертом. Забери из сейфа все, что сможешь. 287312362. Легко запомнить, – продиктовал он номер шифра.
   – А вы шутник, шеф, – хихикнул в трубку подчиненный.
   Да, Карченко был шутником, заказав шифр замка из давнишних цен на водку. Ему ли их не помнить. А кому придет в голову такой набор? Это не день рождения и не дата Бородинского сражения. Но не было у него в тот момент подобных мыслей. Он бежал по коридору среди первых эвакуировавшихся самостоятельно. Люди выглядывали из дверей своих номеров и недоуменно спрашивали друг у друга, что случилось. Карченко по ходу коротко бросал слово «пожар» и указывал путь к запасной лестнице.
   Эти действия немного задержали его, и когда он приблизился к номеру, то сразу же заметил тонкую струйку дыма, сочащуюся из-под двери. Так и есть. Номер чеченцев горел.
   Карченко давно сделал себе универсальную карточку и потому подумал, что трудностей не возникнет. Однако внутри огонь повредил проводку, и электронный замок не сработал.
   Карченко разбежался и всем телом упал на дверь. Она хрустнула, но не поддалась. К счастью, рядом возник Роман, и теперь они разбежались вдвоем. Результат был нулевой.
   – Уходи отсюда! Чего долбишь? Там же никого…
   – Давай, Рома, помогай, там горит… Точно там…
   Они снова и снова бросались на дверь. Наконец пластиковая панель не выдержала и прогнулась. Может быть, это произошло от нагрева.
   Оба одновременно упали на ковер и чуть не задохнулись от обжегшего легкие едкого дыма. Номер был люкс.
   Четырехкомнатный. Горела вторая и третья от них. В густом дыму они увидели в проеме, соединяющем гостиную с библиотекой, языки пламени. Услышали шипение и треск горящей пластиковой обшивки. Особенно дружно горели обработанные противопожарной пропиткой деревянные панели библиотеки.
   – Черт!… Ты точно знаешь, что там кто-то есть? – крикнул Роман, перекрикивая гудение огня.
   – Не знаю, но предполагаю, – соврал Карченко.
   В действительности он точно знал, что в номере находится еще один человек. Шакир. Его не обнаружили при аресте кавказцев. Впрочем, арест был не совсем законным. Никакого постановления прокурора не было. Карченко позвонил своим людям в ФСБ, и те, не ломаясь, сказали: будет сделано.
   – Но только быстро и по возможности без шума.
   Без шума не получилось, а быстро – да, но не четко. Одного упустили. И этот человек теперь был нужен Карченко позарез. И потому, натянув на голову пиджак, он бросился в проем. Следом за ним, сдернув со стола скатерть и накинув ее на себя, шагнул в огонь пожарный.
   Это был еще не ад, но преддверие его.
   Карченко услышал, как затрещали его волосы.
   Еще ломая дверь, он лихорадочно соображал, куда мог спрятаться Шакир. И понял… В спешке никто не удосужился проверить встроенные шкафы. А их было несколько. В каком из них находился Шакир, он не знал. Приходилось проверять все.
   Дело в том, что некоторые из них были снабжены замками и при заселении клиентам вручались ключи. При этом гарантировалось, что ни одна горничная не будет иметь доступа к содержимому.
   Карченко распахнул один из шкафов. Шкаф был забит ящиками с дорогим коньяком.
   – Сволочи! – выругался он и на коленях пополз к другому.
   Там были только шмотки.'
   Еще куча шкафов была в спальне. Он ринулся туда.
   – С ума сошел! – заорал Роман и, секунду помедлив, прыгнул в огонь следом.
   Здесь огня было меньше. Но дышать было совершенно нечем. Главное, что горящая проводка выбрасывала в воздух такой ядовитый газ, что его смело можно было применять при казни преступников.
   У них в запасе было не более минуты.
   Шкаф оказался закрытым.
   Карченко дернул дверь на себя, и ручка осталась у него в руках. Тогда он с разворота ударом ноги вышиб одну планку.
   Потом вторую.
   Полминуты.
   Пожарный рвал дверцу руками.
   Они успели заметить сквозь пролом скорчившуюся на полу фигуру, но дыра была слишком мала, чтобы вытащить через нее человека.
   Сорок секунд.
   Роман схватил из угла массивный светильник на металлической ножке и использовал его в качестве лома.
   Дверь была разнесена в щепы. Теперь предстояло вынести тело через оставшиеся три комнаты, а это оказалось сложнее, чем добраться сюда. Во-первых, за то время огонь получил подпитку кислородом; они же оставили открытой входную дверь, во-вторых, горели уже не просто деревянные панели, а содержимое шкафов и мебель. Рванули бутылки французского коньяка. Хорошо, что не весь запас сразу.
   Они прошли через пламя, не считаясь с тем, что одежда на обоих горела. Прихваченные из спальни покрывала уже не могли защитить ни голову, ни руки.
   Буквально вывалились в коридор на руки ребят из пожарного расчета отеля.
   Пострадавшему стали делать искусственное дыхание. Кто-то поднес к лицу запасную кислородную маску.
   Романа вырвало.
   Ноги Карченко подкашивались, и все-таки он нашел в себе силы подойти к пожарным, оказывающим помощь пострадавшему.
   – Как он?
   – Готов… Может, в больнице и откачают…
   Валерий посмотрел на лицо Шакира. Даже при дежурном освещении было ясно, что перед ним покойник. Глаза закатились, и видны были одни белки глазных яблок.
   Кто-то подхватил Карченко под руки и потащил к лестнице. Секьюрити не сопротивлялся. Ему здесь больше делать нечего.

* * *

   Вера Михайловна и Долтон Рэт были на Смоленской площади, когда с ревом мимо них по Садовому пронеслись и свернули вправо вниз несколько пожарных машин.
   Она вдруг с удивлением поняла, что идет совсем в другую сторону от своего дома. Внизу был Бородинский мост, а дальше площадь Киевского вокзала. Там, неподалеку, на набережной стоит ее отель. То есть теперь уже не ее… Между тем она сделала вид, будто так увлечена разговором, что не понимает, куда идет. Такси можно было взять и от отеля. Какая разница, кто кого провожает?
   Они миновали последние здания, загораживающие вид на реку, и вышли на открытое пространство перед мостом.
   – Какая красивая подсветка…
   Рэт обратил ее внимание на светлое зарево слева от вокзала. Место, где стоял отель, по его разумению, освещалось лучше, чем здание МИДа. Но так думал Долтон.
   У Веры Михайловны же екнуло сердце. Это освещение не казалось ей красивым. Она вспомнила о недавно проехавших мимо пожарных машинах и тихо сказала:
   – Пожар…
   – Что вы говорите, где? – живо заинтересовался Рэт. – Мне бы очень хотелось посмотреть за действиями ваших пожарных. Давайте посмотрим?
   – Ну что ж, у вас будет прекрасная возможность… Такси!
   Бывшая гардеробщица остановила машину.
   – Куда?
   – Отель…
   – Я тоже туда ехал, – весело согласился шофер.
   – Зачем в отель? Поедем на пожар…
   – Мы туда и едем, – сказала Вера Михайловна.
   Рэт несколько секунд смотрел на нее, не понимая, в чем дело, и наконец до него дошло.
   – Боже… Пусть едет быстрее! – воскликнул он, непроизвольно вскакивая с места и больно ударяясь головой о крышу салона.
   – Осторожно, Рэт, иначе мне придется везти вас в клинику, – предупредила гардеробщица.
   – Хорошо горит! – весело сказал шофер.
   – Что он говорит? Он что то знает? – потребовал перевода Рэт.
   – Он говорит, что жертв пока нет, – «перевела» Вера Михайловна.
   На выезде с площади на набережную такси остановил пикет. Дальше Рэт и Вера Михайловна уже бежали. Причем Рэт так быстро, что Вере Михайловне пришлось сбросить туфли, чтобы не отстать.
   Долтон врезался в толпу, как пуля в пуховую подушку, но даже пуля в подушке способна завязнуть. Столь большое количество людей объяснялось близостью вокзала и отсутствием развлечений в позднее время. Нельзя сказать, что все они смотрели на происходящее как на спектакль, однако все понимали, что перед ними разыгрывается нечто грандиозное.